времена наступали темные во всех смыслах этого слова: война и октябрь -- плохое сочетание для того, чтобы соответствовать позитивным нормам мирного времени. от них и раньше тянуло фальшью, но сейчас за нежелание смотреть в глаза мрачной реальности хотелось убивать. нотки фальшивой радости в предсмертном стоне старого мира приводили в бешенство самим фактом своего существования.
под холодным октябрьским дождем люди стояли на остановке и ненавидели все: осень, дождь, холод, сырость, перетопленные квартиры, измененную благодетелями из городского управления схему движения общественного транспорта, из-за чего все автобусы ехали не туда, и их номера на указателях не имели ничего общего с реальностью. и, конечно же, они ненавидели себя.
за то, что из перетопленной квартиры вышли из дома в осень, дождь, холод и сырость, сели в первый попавшийся автобус и поехали, куда глаза глядят, прекрасно зная, чем это кончится. и это кончилось тем, что они стояли под дождем на остановке где-то в районе ладожской, между промзоной и торговыми центрами, одинаково безликими, как будто передающими инициативу друг другу, из разрушенного временем безрадостного прошлого в лишенное какой-либо надежды будущее.
довольно быстро даже самых стойких дождь загнал под козырек, заставив закрыть еще недавно казавшиеся такими надежными зонты. или, может быть, они использовали дождь как предлог для того, чтобы постоять в непосредственной близости друг от друга, не вызывая подозрений и осуждения. в темные времена все так же хочется чувствовать кого-то рядом, но очень сложно понять, кто перед тобой: друг, враг или так.
но никакая осторожность не в состоянии никого остановить, если ты вдруг встречаешься глазами и понимаешь, что вошел в резонанс. когда муха налетает на нитку паутины, та начинает дрожать, как струна, и, если бы паук сплел ее не в лесу, а прямо поверх полого гитарного тела, то мы, вероятно, могли бы услышать звук этой струны, продолжающий звучать и после того, как муха перестанет кричать от ужаса и замолкнет навсегда.
но человек не муха. у человека в распоряжении есть множество социальных навыков, разных слов и жестов, а также понимание, что, если уж что-то и в состоянии разрубить гордиев узел, так это готовность нарушить пару незыблемых правил и непререкаемых истин. в наступающие темные времена от этого хлама, оставшегося после смерти старого мира, толку все равно уже никакого не было.
поэтому, когда один другого задел локтем, он не стал извиняться, а тот, кого задели, не стал возмущаться, а вместо этого просто обнял первого за талию и притянул к себе, хотя по правилам как нового, так и старого мира, такое поведение было не только неприемлемым, но и опасным, особенно в местах скопления так называемых нормальных, этичных людей
а первый, поддаваясь аномальной логике происходящего, не стал отстраняться, а вместо этого позволил прижаться к себе всем телом. от щетины, коснувшейся шеи, по телу побежали мурашки. "извините, пожалуйста, можно я вас обниму", -- сказала щетина, -- "мне очень нужно кого-нибудь обнять". вместо ответа первый взял обнимавшую его руку и медленно-медленно, едва касаясь, завел свои пальцы туда, где под манжетой рубашки начинали расти волосы. человек за спиной задышал глубже и чаще и прижался крепче.
остановка, уверенная, что они давно знают друг друга, не обращала на происходящее никакого внимания. и, что интересно, обнимавшиеся полностью разделяли эту уверенность. "я вызову такси", -- сказал человек за спиной. когда он отстранился, чтобы достать смартфон, первому стало холодно. он обернулся и поежился. поддаваясь, видимо, тому же импульсу, что заставил второго его обнять, он сделал шаг вперед и прижался ко второму всем телом.
мысль о том, что он стал жертвой циничной манипуляции, пришла и ушла, не произведя на первого никакого впечатления. первый впервые за много лет почувствовал, что происходящее не случайно, что в этом есть какая-то внутренняя логика и смысл, что манипуляции в этом нет вовсе, а есть сила, которая управляет ситуацией сама, потому что знает, как правильно, лучше тех, кого она ведет.
сила привела такси в небольшую гостиницу три звезды, расположенную вдали от центра, но еще не в спальном районе. небольшой одноместный номер был выдержан в холодных, темных цветах, и почти все место в нем занимали кровать, столик, большое кресло, и разобранный чемодан. именно в этом кресле они просидели весь вечер, прижавшись друг к другу, иногда отвлекаясь на секс, чтобы снять напряжение, и только, когда было уже совсем поздно, перебрались под одеяло.
видимо, это и был лучший способ пережить еще одно темное время наступающих темных времен. без надежд, ожиданий, планов на будущее, без фальшивой радости, но с большим количеством самой настоящей искренней честной тоски.