Я вышел из дома и несмотря на то, что на термометре было плюс пятнадцать, немного поежился от холода. Видимо прибор опять обоссали коты, отчего температура заметно выросла.
И все-таки сегодняшнее утро было прекрасным, а свет был как раз таким, на который я рассчитывал погружая вечером в рюкзак фотокамеру и объективы. Встав за пару часов до рассвета мне хотелось успеть найти выпивку и, похмелившись, отправиться на дальнее озеро, поражавшее меня своей небывалой красотой который год.
В первую очередь я направился к старому пруду, чьи пологие берега, сильно поросли ветвистым ясенем, крапивой и лопухами. Узкая тропинка вела сквозь густые заросли к тому месту, где мы вчера вместе с Халдеевым и отцом Анатолием распивали удобный по цене портвейн. Чем закончился вечер, я не помнил. И теперь в душе надеялся на то, что после застолья осталось еще немного спиртного, которое я планировал забрать с собой.
У подножья раскидистой липы открылась порядком загаженная съестными остатками и пустыми пачками из-под сигарет поляна. Посреди нее, свернувшись калачиком, спал Халдеев. О следах его жизнедеятельности свидетельствовал лишь огромный маслянистый катях, слегка прикрытый мятым лопухом. Осторожно перешагнув говно товарища, я присел на корточки рядом с ним и потеребив за плечо попытался разбудить. Дыхание Халдеева было глубоким. Видимо сейчас, несмотря на холод, он крепко спал нездоровым алкогольным сном. Сорвав растущий неподалеку одуванчик и удалив цветок, я поднес пустотелый стебель к самому уху друга и что было сил дунул. Одуванчик издал громкий и бодрый звук, напоминающий что-то среднее между пердежом и пастушьей дудкой.
Халдеев вздрогнул и перевернулся на спину. Из кармана мятого пиджака вывалилась наполовину опустошенная бутылка портвейна.
- Вставай соня, - сказал я, - выпить пора, уже утро!
Халдеев что-то недовольно пробурчал и, дрожа всем телом, сел на задницу. Проспав всю ночь среди крапивы, он успел сильно обжечься, о чем свидетельствовали красные пятна на руках. А упавшая с ее листьев роса намочила одежду, оставив на пиджаке и брюках грязевые разводы.
- Ты куда в такую рань? - спросил он охрипшим голосом глотнув вожделенного пойла.
- Как? Разве я вам не говорил, что с утра у меня фотосессия!
- Не помню. А меня-то зачем поднял?
- Так если бы я пришел и вытащив портвейн без твоего ведома удалился, ты бы обиделся...
- Это ты прав, значит все правильно! - подвел итог Халдеев и на его ужасно худом лице с впалыми щеками, проявилась довольная улыбка. Хорошо тут все-таки, птицы поют, листва шелестит. Засыпаешь будто у Христа за пазухой... Везет же им...
- Кому?
- Птицам. Кому еще? Не нам же... У них крылья есть! Вот бы мне взлететь, да как дернуть до ближайшего магазина. Эх. Мечта. Говорят, что бог наградил крыльями птиц потому, что ум отдал человеку, и чтобы как-то это компенсировать вот так все придумал.
- Ну если бы так было, то у тебя, Миша, крылья были бы...
Халдеев усмехнулся и сделал еще один внушительный глоток. Он был более щадящим и уже не раздирал глотку, будто ветка шиповника. Я достал мятую пачку "Пегаса" и угостив Мишу, закурил сам. Мир вокруг немного преобразился, я всем телом вдруг ощутил невероятную прелесть: прозрачный и свежий, будто родниковая вода сельский воздух.
Халдеева, я любил всем сердцем, он был славным малым. Хотя к своим сорока годам он успел потерять абсолютно все. В прошлом году от него ушла супруга, потому как кроме перегара поразить женщину Халдееву больше было нечем.
Родом он был из столицы, в своей юности успел себя зарекомендовать как прекрасный поэт и художник. Когда он учился в школе, к восьмому марту рисовал одноклассницам открытки, подписывал четверостишьем, а потом старательно подклеивал их собственной спермой. К тридцати он начал безбожно пить и скоро добрые люди помогли ему обменять московскую квартиру на уютный дом в нашей деревне. В виде бонуса они преподнесли ему четыре ящика водки, чему Михаил был несказанно рад. Поначалу он решил, что деревня идет ему на пользу. Он купил себе поросенка и решил заняться свиноводством, однако поросенок через месяц подох от голода. Точнее он замерз в собственном дерьме так и не сумев добраться до кормушки. Проницательный Халдеев решил, что все дело в полупарализованной бабке Варе, живушей по соседству, которая навела порчу на несчастное животное. Недолго думая, порядком выпивший поэт тихо вошел к ней в дом и пока та спала, поменял местами какие-то таблетки. Утром бабушка померла.
Разумеется, в деревне решили, что старушка почила естественной смертью. Лишь мы вместе с отцом Анатолием знали правду. Ведь батюшка был моим другом, а горемыка Халдеев пришел в нашу маленькую церквушку на исповедь... В общем, так мы и познакомились, когда вечером рыдающий Халдеев, давясь самогоном, рассказывал нам о своем проступке, стоившим жизни Варваре Ильиничне.
Жил Халдеев чрезвычайно аскетично. По существу жизнь пьяницы и аскета очень похожи. И те, и другие в высшей степени не склонны к стяжательству, обходясь в быту самым малым, выглядят плохо, и всегда находят убедительную причину для оправдания своего хронического тунеядства. Все что было у Халдеева - это раскладушка и буфет, в котором всегда имелась бутылка спиртного и кусок хлеба. К тому же, после длительных запоев там поселялся то ли бес, то ли еще какая-то чертовщина. Точно Халдеев определить не мог, но очень хотел написать об этом книгу.
****
Прихватив остатки портвейна и оставив полупьяного Халдеева дальше спать, я пошел на озеро. Фотографией я занимался давно и именно она позволяла мне хоть как-то существовать. Я занимался тем, что снимал свадьбы, фотографировал людей на документы, промышлял различного рода художественной фотографией в школах и других организациях. Только в детском саду мне ни разу не удавалось заработать. Когда я заходил к детям те, тут же начинали реветь и прятаться за родителей. Неудивительно, волосы мои давно выпали и их остатки я два раза в неделю сбривал опасно бритвой, которая досталась мне от деда. А чтобы компенсировать отсутствие волос на голове, носил длинную бороду и усы, а вкупе с припухшим лицом я напоминал злодея вроде Бармалея из сказки Чуковского.
Пейзажи я снимал для себя и лишь иногда у меня покупали их различные любители русских красот, но в основном фотографии скопом валялись на кухне под столом.
Скоро я оказался на самом краю деревни, где проживал мой второй товарищ отец Анатолий, которого мы называли просто Анатоликом. Его "Пирожка" возле дома не было, видимо батюшка вновь не дотянул до дома, заснув в своем автомобиле, где-нибудь в саду.
Отец Анатолий был чрезвычайно крупным человеком. На вид - килограмм 130. Бывший морской пехотинец стал священником лет десять назад, когда получил серьезную травму правой ноги, из-за чего заметно закидывал ее вправо при ходьбе опираясь на толстую самодельную трость. Из-за этих проблем в свое время он сильно запил, а затем решил, что путь священнослужителя поможет ему исправить положение. Так он стал священником, однако в своих предположениях ошибся и получив духовный сан продолжал пить. За это его отправили в самую глушь, в полузаброшенную деревню раскорячившуюся на границе двух областей. Приход здесь был небольшим и в основном состоял из старушек преклонных лет, да приезжающих на лето жителей различных столиц, которые спрашивали шепотом батюшку о том, можно ли заниматься сексом в пятницу.
Находилась импровизированная церковь в левом крыле местного Дома культуры и состояла из одной комнаты бывшей когда-то Ленинской. Стены были украшены календарями с образами многочисленных святых, в углу стоял сундук, наполненный пластиковыми иконами, свечами и прочей христианской атрибутикой.
Чудесный "Пирожок" еще советского производства появился у батюшки сразу после того, как по пьянке он разбил почти новый "Форд". Отчего Анатолик не расстроился. "Чем проще, тем лучше" - обычно говорил он. Назначение этого автомобиля было непростым. Раз в месяц он ездил в райцентр, где от епархии ему передавали некоторое количество религиозного товара. Семьдесят пять процентов различных иконок, библий и крестиков ему было необходимо продать, а двадцать пять раздать как благотворительность. Наш друг это понимал, но и своих заботах не забывал и потому эту благотворительную четверть также продавал, но в уже в свою пользу. А потом, мы с Халдеевым, как представители местной интеллигенции, хоть и пьющей, совместно пропивали это вместе с местным духовенством в лице отца Анатолика. Так, в размышлениях я вышел за деревню и чтобы не делать крюк форсировал молодые зеленые насаждения пшеницы.
Скоро я подошел к небольшому озеру, прежде успев продраться сквозь заросли одичавшей сливы. Передо мной открылась широчайшая водная гладь едва тронутая легкой рябью утреннего сквозняка. Все было в минуте от момента пробуждения, в двух шагах от торжества восходящего солнца. В такие моменты было бы неплохо послушать "Largo un poco piu mosso" Дворжака. Утренний свет пробирался сквозь небольшие облака будто окунувшиеся в акварель, поигрывающие цветами от темно-черного и фиолетового до оранжевого, потом он разбивался о кроны величественных лип и рассыпался по озеру множеством оттенков красного. Этот момент надо было срочно запечатлеть. Я снял с плеч тяжелый рюкзак, открепил штатив и бросив его на покрытую густо росой траву, открыл отсек...
Не могу сказать, что я расстроился, но из карманов для объективов на меня взирали капроновые пробки двух бутылок портвейна, на дне валялась наполовину съеденная буханка хлеба, пара соленых огурцов, вареные яйца и прочая мелкая закуска. Я сел рядом с рюкзаком и продолжая прокручивать в голове увертюры Дворжака, еще раз посмотрел на картину, которая своим великолепием продолжала меня восхищать. Что же алкоголь не позволит зафиксировать этот волшебный мир света и теней, зато поможет увидеть его ярче и насыщеннее.
Опасной бритвой я вскрыл податливую пробку и через бутылочную шею осушил сразу половину. Словно тараном крепкое вино продрало глотку и стало теплее. Ноги быстро стали ватными. И мне стоило труда, чтобы подняться и достать из заднего кармана джинсов сигареты.
Теперь стало заметно легче. Но вдруг в памяти промелькнула картинка. Я сижу на пассажирском сиденье "Пирожка", за рулем - Халдеев, который пытаясь сосредоточиться на дороге сильно потеет. То, что за рулем автомобиля отца Анатолия находится Миша, меня насторожило. Он никому не доверял водить свою машину, а уж тем более мне или Халдееву. Тревога пробралась в сердце. Я выпил еще и начал усиленно вспоминать минувший день. Выпить - это как поставить закладку или сохранить игру для того чтобы вернуться в прежнее состояние. Только оказавшись в том состоянии можно было поэпизодно восстановить события минувшего дня. Ничего не выходило, перед глазами мелькал напряженно руливший Халдеев.
Громадный диск солнца начал величественно подниматься над горизонтом. Я прилег на берег. Назойливые комары потихоньку отступали, лягушачий гвалт то затихал, то с новой силой земноводные продолжали распевать свои любовные песни...
Вот! Я помню мы говорили о любви! Вернее по утверждению Халдеева об отношениях между двумя особями одного вида с целью продолжения рода. Вся выдуманная человеком культура отношений между мужчиной и женщиной - не более чем блеф, выдумка с целью как-то себя оправдать как высшее существо на земле. Несчастный Анатолик напрасно пытался применить христианский подход. "Это и вовсе брехня! - торжественно парировал Халдеев, - первородный грех лишь попытка убедить человека в том, что он виновен только тем, что родился, то есть грешен изначально! И это все лишь ради того, что нами было легче управлять..."
Дальше я не помнил. Важно, что отец Анатолик еще был на месте и скрестив толстые ноги поглаживал бороду и покачивал взлохмаченной головой.
Распрощавшись с пейзажем я отправился обратно. Волноваться за других я почти не умел, вернее меня даже близко не волновали проблемы других. И когда кто-то вдруг начинал мне плакаться о своих бедах я старался переводить разговор в иное русло, которое больше волновало меня. Однако сомнения терзали меня, и я не на шутку начал беспокоиться о том как сложилась судьба отца Анатолия.
Вдруг мои размышления снова прервались. Беззвучный видеоряд в сознании выдал еще один аргумент. Я выхожу из какого-то старого сарая, в моих руках лопата. По спине пробежал холодок, я остановился снял рюкзак и вдумчиво выпил. Теперь я соединил две хаотичные сцены в одну и понял, что сначала я взял лопату, а потом Халдеев оказался за рулем. Но что было между этими двумя эпизодами?
Я присел на обочину и начал нервно пить, пытаясь вспомнить что было вчера. Слегка шатаясь, я окинул взором деревню, в таком состоянии ее лучше обойти, скоро люди начнут собирать в стадо коров.
Я вернулся на место где был с утра. Халдеев по-прежнему спал. Его худое обветренное лицо, сильно поросшее щетиной, было абсолютно безэмоциональным, казалось, что каждая клетка его организма была наполнена блаженством. Мне пришлось его нарушить и потрепать Мишу за плечо. Халдеев вскочил:
- Ну что опять? - сказал он хриплым голосом.
- Где батюшка, Миш?
Халдеев нахмурил лоб и сказал:
- Ну где, дома наверное...
- А машина его где?
- Ну... там же... наверное... или.. не знаю я.
- Нету ни машины, ни Анатолика! Ты вчера за рулем ездил на его машине, а я дома лопату брал зачем-то...
Солнце уже взошло и появилась духота.
- Ты что, Гоша? Думаешь мы его того?
- Не знаю, но ты вспоминай, что вчера было.
Халдеев закурил и будто античный Геркулес уселся, подперев высокий лоб кулаком. Он молчал минуты две, пока наконец не заключил:
- Я помню лишь то, что мы ругались с Анатоликом. А почему не знаю.
Закинув руки за спину, я начал ходить взад вперед, нервно теребя в губах сигарету. Да, я что-то припоминал. Мы ругались из-за того, что Халдеев утверждал, что человек лишь биологический вид, неспособный ни к какой духовности. А вся духовность выдумана религиозными структурами для порабощения и получения доходов, поставив человеку в вину, его естество... Нет, за это просто глупо убивать человека. Сколько мы уже вместе, ни разу небыло даже самого элементарного рукоприкладства. Хотя, может это сделал Халдеев, ведь бабку-то он убил, а уж мужика тем более сможет. Я посмотрел на Халдеев, который отливал в стороне, протирая свободной рукой глаз. В мою голову лезли самые мрачные мысли. О том, как в местной газете появиться статья, о двух безбожниках которые на религиозной почве убили попа и бессердечно его закопали.
- Это, Гоша, - вдруг сказал Халдеев, - я тут вот еще что вспомнил, мы зачем-то ездили в Хопелово. Помню, что мы там возле храма шатались...
- Идем туда! - решительно воскликнул я и потянув писающего Халдеева за шиворот, - кровь из мяса, но Анатолика надо найти!
- Ну вот, смотри я штаны описал, зачем так дергать - обиженным голосом произнес он, пряча свой сморщенный член в трико.
- Подсохнут, не волнуйся! - уверил его я, - пойдем через сад, далее свернем в лесополосу. Главное, чтобы нас никто не увидел.
****
Первой нас увидела Анастасия Филипповна, старая женщина лет семидесяти пяти, которая привязывала в саду теленка:
- Ну вот, пьяные уже! - покачала она головой, - вам бы в церковь ребята, да ко Господу обратиться...
Филипповна была очень верующей женщиной, являлась активисткой местного прихода, что впрочем, не мешало ей сбывать населению самогон, в том числе и нам.
- Сегодня в девять у отца Анатолия служба, так что приходите обязательно - продолжала прихожанка. Услышав последние слова я сглотил слюну. У Анатолика служба, а его самого может уже и на свете нет...
- Да, непременно придем, бабуль - зачем-то соврал Халдеев и хотел что-то сказать еще, но я увлек его дальше. Анастасия Филипповна долго провожала нас взглядом, покуда мы не скрылись в зарослях малины.
Мы прошли сад, с запада зашла тяжелая туча и заморосил частый дождь. Казалось, что раскалившаяся за последнюю неделю жары земля вот-вот зашипит. Буквально на глазах зазеленела трава, мы ненадолго забыв о своей проблеме, выскочили из сада и радостно запрыгали. Сейчас мы чем-то напоминали детей: такие же беззаботные и резвящиеся под дождем, мы прыгали и радовались ему вместе со всеми живыми существами уставшими от палящего и изнуряющего солнца.
Наши пляски прекратились, когда показался УАЗ агронома. Его звали Николай Ниткин. Он был толстопузым и широкоплечим мужиком с копной огненно-рыжих волос и пышными усами. Остановившись возле нас, Ниткин вышел из машины попыхивая сигаретой.
- Далеко путь держите любители прохладной жизни? - спросил он борзым и хрипловатым голосом.
- Мы-то... - начал было я, но Халдеев меня перебил.
- Дождик. - сказал он и указал пальцем на небо, - вот и мы подумали за грибами сходить.
Ниткин вылупил глаза и удивленно спросил:
- Какие грибы, ек-макарек, нету их еще! Ты что Миша допился? - язвительно сказал агроном и громко рассмеялся.
- Ну... как какие... говорушки! - быстро сообразил мой приятель, - их пойди, вон сколько! Куда не наступи, глядь - говорушка растет!
Ниткин махнул рукой и полез обратно в УАЗ громко пропердев. Казалось, что от таких рулад, плотно сидящие на его жопе джинсы мгновенно лопнут.
- Ну, ты молодец! - облегченно вздохнул я, и похлопал Халдеева по плечу.
Дальше мы шли молча погрузившись каждый в свои думы. Скоро показалось Хопелово. Некогда - большой совхоз в котором и днем и ночью кипела жизнь. Теперь здесь виднелись лишь руины зверофермы, в которых когда-то разводили кроликов, перекошенная водонапорная башня, да стены брошенных домов.
Аккуратно ступая, чтобы не провалиться в старые погреба, мы пробирались через бесконечные плантации молодой крапивы, пока наконец не вышли на поляну и стали осматриваться.
- Вон там! - воскликнул я, и увидел, как побледнел Халдеев, - кажется автомобиль батюшки стоит.
****
Идти было тяжело, трава опутывала калоши, то и дело пытаясь свалить нас с ног, будто зная о наших делах. Вообще все вокруг стало каким-то мрачным, вся яркая зелень показалась мне какой-то бледной, даже птицы умолкли, глядя на двоих беспечных пьяниц, сотворивших что-то страшное со святым отцом.
Шли мы стремительно и до церкви оставалось уже не более трехсот метров. Она стояла поодаль от деревни и в советское время играла роль склада. Пожалуй, для нее это было прекрасное время - она была нужна. А теперь медленно угасала, в забвении огораживаясь от людей зарослями бузины. Прямо под ней находился крутой склон ведущий к реке Язве. Вся эта картина рождала в воображении странные ассоциации: церковь, будто забытый сгорбившийся старик сидящий на склоне и смиренно ожидающий своей гибели. "По-христиански" - прошептал я.
- Чего? - переспросил Халдеев. Я поделился с ним своими мыслями.
- А кому она нужна, ты сам подумай! - развел руками друг, - нет прихода - нет дохода. Без прихода церковь - просто утиль!
Я согласно кивнул головой. И мы продолжили пробираться дальше.
- О, Господи! - вдруг воскликнул Миша и указал рукой чуть правее церкви.
Холодный пот пробежал по моей спине. Я оперся рукой на дерево и уставился на открывшуюся картину. Прямо возле церкви стоял пирожок отца Анатолия, все двери были раскрыты настежь. Я понял, что произошло что-то ужасное. Из фургона безжизненно свисала нога одетая в джинсы, в полуметре от нее была выкопана огромная яма. Гора земли сверху увенчивалась глиной...
- Боже ты мой, - простонал Халдеев держась за сердце, мы его даже схоронить толком не смогли. Он опустился на землю и обнял руками голову. Я - убийца. Я поднял руку на святого человека. Я лишил его жизни, и даже похоронить толком не получилось. Да, я убивал до этого. Бабку! Но теперь я совершил то, на что не способны даже законченные уголовники. Голос Халдеева стал плаксивым, глаза раскраснелись и он наконец зарыдал, растирая руками и без того опухшие глаза. Да как же так! Он-то был единственным кто пытался научить нас с тобой Гоша, уму-разуму. Он не был пьяницей, он лишь пытался найти путь к нашей душе жертвуя собой, объяснить нам, как быть дальше! Гоша! А мы его убили!
Душа моя как проклятый фрегат,
Скитается, не зная побережья.
А я, ее, истерзанный солдат,
Заляпал кровью, и не быть мне прежним!
Халдеев рыдал и читал стихи вытирая сопли о штаны. А я вспомнил, как подтирался листком бумаги на котором мелким почерком они были написаны ... А он продолжал:
Есть реки слез, и я в молитвах каюсь!
Не человек! Хотя им быть пытаюсь...
Убийца я! И это эпилог!
Убийца я! О, Боже! Будь со мною строг!
Халдеев выл так, что нога батюшки вдруг зашевелилась. От неожиданности Миша замолк и оцепенев мы оба уставились на нее. Вскоре показалась косматая голова Анатолия. Он пригладил взлохмаченную бороду, и кряхтя встал на ноги.
Оглядевшись батюшка посмотрел на нас.
- Где клад? - рявкнул Анатолик.
Мы с Халдеевым переглянулись и снова посмотрели на батюшку.
- Какой клад, Анатолик? - удивленно спросил я.
- Как какой? - проревел святой отец, - а на кой черт мы сюда приехали и яму рыли полночи?
Вдруг я увидел как глаза Халдеева посветлели, он залез в рюкзак, который висел у меня за спиной, достал портвейн и плотно приложился к бутылке. Он глотал напиток с такой жадностью, будто он прошел долгий путь по пустыни и теперь умирал от жажды. Потом он вдруг резко сорвался с места и неуверенным пьяным шагом рванул к Анатолику и принялся его обнимать и целовать
- Какое счастье, что ты жив! - воскликнул он. Батюшка отпрянул и как ошарашенный посмотрел на Мишу.
- Ты что умом тронулся? - спросил Анатолий и серьезно посмотрел на Халдеева.
Но нам уже было все равно. Как сумасшедшие мы уже вовсю танцевали на поляне поросшей молодой крапивой и нам небыло дела до возмущений батюшки!
- Найдем клад! Найдем! - орал я. Непременно найдем, отец Анатолик, и все отдадим в церковь! Ну, кроме, двадцати пяти процентов, которые мы оставим на выпить.
- Бесноватые - буркнул Анатолий и вдруг схватившись за голову воскликнул, - у меня служба в девять, а ну прыгайте в будку, черти. Чтоб нас вместе не видели, я вас в саду высажу...
Мы ехали в полной темноте то и дело подпрыгивая на кочках. Никогда я не испытывал такого счастья, настоящего человеческого. Проглатывая спиртное я все больше уходил в мир иллюзий, эта реальность мне казалась уже не столь важной, и не только мне. Халдеев уже лежал рядом и тихо посапывал. Я не мог дождаться, когда мы наконец очутимся в саду, и развалившись на влажной травке предадимся глубокому пьяному сну, понимая то, что больше нет необходимости вспоминать минувший день.