Аннотация: Стихи разных лет и два небольших рассказа, объединенные "римской тематикой".
РИМСКИХ ОРЛОВ НЕСИТЕ!
Римских орлов несите! -
Через снега и лед!
Через огонь пустыни,
Через потоки вод!
Римских орлов несите! -
Через пожар и сталь!
Камень и плоть топчите -
Вымостив трактом даль!
Римских орлов несите! -
В царства гиен и львов -
Смирных волков кормите
Мясом других волков.
Римских орлов несите! -
К синим причалам гор,
К морю! Маяк зажгите -
Где угасает взор.
Римских орлов несите! -
В ночи посмертных снов,
Чтобы забыть не смели
Племя земных богов!
01.07.02
У КАПИТОЛИЯ
Клинок меча был остр, как бритва,
И дух, как солнце, распален,
Сенатской тоги тонкий лен
Пропитан потом, и молитва
Из уст текла сама собою...
Вот Цезарь. Вот, выходит он!..
А ну, вперед! Со всех сторон!
Ату его! Оружье к бою! -
Чтоб он постиг - он нам не мил,
И вострый нож - то голос против,
И много их - как дыр во плоти! -
Ну что, на всех не хватит сил?
Прощай, тиран, ты был один.
Твой сын - и тот разил ударом.
Но мы, увы, старались даром:
Пришел другой. И не один...
2001
НЕРОН
Любви и миру посвящать
Свою звенящую кифару?
Как это пошло и старо,
И скучно с пошлостью на пару!
Паденье Трои - вот сюжет,
Достойный высшего волненья!
Покрытый пеплом многих лет
Еще он не унял горенья!
Где нынче обрести полет
Среди изнеженности сытой?
Лишь развлечений ищет сброд -
"Наследник" славы позабытой.
Здесь тот, кто гордости лишен,
Убогим, нищим притворяясь -
Он "правом слабых" защищен,
В своей грязи, как червь копаясь.
Ему не нужно ничего,
О благородстве он не грезит -
Ах, бросьте! Доблесть? Для чего? -
Ползучий червь - везде пролезет!..
Ну, я тебя расшевелю,
Слепая жертва вырожденья!
Предав сегодня же огню
Погибели и очищенья!
Пожар трагедий, воспылай
Над этим жалким, нищим Римом!
Горящий город, воссылай
Свои стенания над миром! -
Твой скорбный вопль услышит вдруг
Времен и битвы бог двуликий.
История извечный круг -
Пускай вернется Рим Великий!
Курится сизый фимиам
Над раскаленной дымной бездной.
Гори весь мир! Ты знаешь сам,
Что гибель для тебя полезна!
Как Феникс, выйди из костра,
Мой Рим, благой и обновленный! -
Раз память Трои так остра,
И ты восстанешь восхваленный!
Горя как Троя, не сгоришь!
Пылай в веках огнем титанов!
Как жалок Мир... Он славен лишь
Стараньем лиры и тиранов.
31 июля 1994
АРЕНА
Наша жизнь - не театр,
А залитая кровью арена,
Обнесенная кругом трибун
В пятьдесят этажей,
Где пантеры и тигры
Гоняют друг друга взашей,
Рвут кого-то в гуляш,
И двуногие режут друг-друга.
Раскаленный песок
Навевает нам всем миражи,
Сладострастные темные сны
И имперские грезы!
И с трибун иногда
Рассыпаются нежные розы,
А шипы не нужны,
Есть стальные клинки и клыки.
Есть сто разных приемов и средств
Растерзать плоть на части,
Исторгая как взбитую пыль
Завесь плотную душ.
Под веселье и стоны,
И громкий торжественный туш
От звенящей, шипящей,
Поющей, скрежещущей стали.
Этот круглый мирок
Вечно вертится - по Галилею,
Здесь меняется все,
То есть, прежде всего - игроки.
Боги требуют хлеба и зрелищ
С вселенской тоски,
И мир крутится, крутится -
В смертном головокруженьи...
31.03.01
НА СТЕНАХ
- Что же, если они победят,
То похоже, что мы проиграем.
Боги, лары и гении спят -
Рим наш только людьми охраняем.
Людям свойственна слабость: ума,
Слабость тела и духа - помысли:
Во всех бедах повинна она,
А не сила, в любом ее смысле.
Что ж изменит победа других?
Ночь и день будут также сменяться,
Также светом лучей золотых,
Будет каждый рассвет разгораться.
Нежный взор чьих-то ясных очей
Устремится к кому-то чужому,
Но назвать не могу я ничьей
Эту жизнь, что пройдет по другому.
Мир останется вечен и свят.
Также будешь и ты неизменен,
Даже если они победят,
Никогда ведь ты не был бессмертен
июнь 1995
ЦИРК
Мы были лучшими. Мы были братьями. Не по рождению пусть - по крови. Нашим общим отцом был Марс. Посвятив ему свою кровь, мы сотни раз выходили на залитую солнечным жаром арену, чтобы залить ее холодеющей, прохладной кровью, и пряный ее запах дразнил, обнимал нас как сама жизнь. Нас звали сынами смерти, непобедимыми волками. Мы были сильнейшими, и уважение вошло в привычку, хоть мы годами обходили друг друга - на арене. За ее пределами мы любили друг друга, как супруги. Что может быть возвышенней этого чистого чувства? Публика любила нас обоих.
Но - любопытство. Спор ради смеха. Мы не должны были драться до смерти.
Однажды мы вышли друг против друга - два волка, он - Белый, так звали его за льняной цвет волос, я - Черный. И вновь нектар солнечного света обтекал, теперь уже нас обоих, до краев наполняя цирк своими текучими волнами. Песок был горяч. Мы смеялись. Смеялись трибуны. Мы не жаждали смерти, и они ее не ждали. Только любопытство, только слава.
Он шел с мечом и улыбался. И прищуренные серые глаза переливались как сталь его клинка, отточенного, слегка дымящегося.
Мой меч сверкал так же. Мы всегда дрались одним и тем же оружием. Мы любовались, мы упивались друг другом. Не в бою, но тела друг друга мы познали в совершенстве, сроднились, и прежде мысли знали, какое последует движение за мгновенным содроганием малейшего мускула.
Он взмахнул мечом шутя, и отпрыгнул, заманивая меня как волчица в любовной игре. Я за ним не пошел, осторожно кружа, беспечный, но настороже - не к смерти, к победе мы стремились. Мы оценивали друг друга заново, все утратило смысл, все пропало. И мы кружили и кружили. Со стороны, верно, можно было подумать, что мы ничего не делаем. Должно быть, так и казалось.
Мы могли изучать друг друга вечно. Но упоенье было прервано. Гнилое обкусанное маленькое яблоко стукнуло меня по макушке и глухо шлепнулось в песок. Я посмотрел, и мощной волной во мне поднялась звериная ярость. Святотатство! Я вперил дикий взгляд вверх, в трибуны, и впервые услышал свист. Идиллия была нарушена. Стадо обезьян бесновалось на лианах, странно напоминающих каменные скамьи.
И тут я познал предательство. Он нагнулся и подхватил горсть песка, и со смехом швырнул мне в лицо. Потом прыгнул вперед, стараясь сбить с ног. Он хотел выставить меня на посмешище! Меня! Черного Волка Марса! Я взревел и ударил мечом наугад, и услышал, как взревел он - с бешенством, боль была невелика, лишь поперек груди пролегла тонкая алая лента.
И он ударил снова - не успей я подставить бронзовый браслет, он снес бы мне голову. Да он хотел меня убить!
Вот сволочь!
Меч скользнул и задел мой лоб - несильно, но кровь потекла, смачивая брови, щекоча капельками нос, стремясь в глаза.
Но в глаза она хлынула не со лба, а из сердца, мозга, дрожавших яростью мышц. Багровый густой туман окутал меня, заполняя звериной силой.
Я бросился на него со всей страстью. О, как он бился, оскалив зубы и рыча! Мечи со скрежетом сыпали искрами, они раскалились, и должны были вот-вот расколоться. И мой меч раскололся, не выдержав напора, обломанное лезвие отлетело вперед и воткнулось в песок, торча вверх острым изломом. Тяжелую рукоять я бросил ему в лицо. Он увернулся, но споткнулся и грянулся оземь, и взвыл - упав на острый обломок спиной.
Я не торопясь поднял его меч и приложил острие к его кадыку. Он задыхался и ходящее ходуном горло вмиг окрасилось красным.
Я опять посмотрел вверх. Обезьяны ревели от восторга. И тянули руки вперед.
Этот бой заранее был объявлен не до смерти. Их пальцы были подняты вверх, у всех, кроме нескольких шутников.
Я посмотрел вниз, на лицо, искаженное болью и яростью, звериной, смертельной, волчьей ненавистью, и, оскалившись, с наслаждением налег на меч, вскрывая ему горло. В его глазах мелькнуло изумление, а в горле забулькал бойкий говорливый родник.
Кто скажет, что я убил его нарочно? Разве пальцы обезьян показывали вверх? Все видели - мои глаза были залиты кровью.
5.07.1999.
АНАЛГЕЗИЯ
Боги! И чем же заняться человеку, когда он молод, богат и знатен - и абсолютно неспособен ощутить вкус к жизни? Все пресно, все, все прах и тлен, а может, и того хуже... Да нет, не хуже, тоска, она и есть тоска. Говорят, что есть еще и чувственные наслаждения, животные, доступные любому бедняку и негодяю. Что? Верно? Ну-ну-ну... и я когда-то так думал.
Боги... все дело в том, что с некоторых пор я начал терять остроту чувств - тех самых животных, плотских, сильных. Просто перестал чувствовать многие вещи, и все. С этим надо было что-то делать, пока я не превратился совсем уж в покойника. Хоть самоубийством с собой покончить, что ли?
Ну, хвала богам, у нас как-никак была война. "И шел тщеславный враг на нас, чтоб покорить и уничтожить..." Короче, что-то в этом роде. Тоже, конечно, ерунда изрядная, но, говорят, война, азарт, муки и смерть - это ощущения сильнейшие. Значит, стоило испробовать на себе это лекарство, уж раз никак другие не спасали.
Итак, уж несколько недель болтался я в походном стане, со всею доблестью обороняя родную землю, со всем ее наводящим зевоту приданым. Вообще-то, пока не очень помогало. Мы отползали понемногу, враг наступал, все страшно сокрушались, а я только со смутным страхом ощущал, что ничего по-прежнему не чувствую. Тут требовалось что-то посильнее обычных средств - подраться да поваляться в отсыревшей палатке. Так что, когда мы решили, что неплохо бы кому-то пробраться во вражий стан и устранить неприятельского вождя ударом ножа, имея при этом все шансы попасться, независимо от успеха мероприятия и быть преданным самой мучительной смерти, я с радостью вызвался добровольцем.
Ночь была черна как сажа, о которую можно было с легкостью вымазаться с ног до головы. Но пробираясь по чужому лагерю я был абсолютно хладнокровен и безмятежен, и, думаю, именно поэтому ни на кого ненароком не наступил. Я обходил клюющих носами стражей, подавляя смешки и озорное желание похлопать ребят по плечу и сказать "ку-ку!". Но в таком случае, вряд ли я добрался бы до своего главного приза, верно? Так что, я шел себе дальше и никого не будил.
А вот и главный шатер. Фу ты! Все духи Гадеса - и тут ни огонька. Похоже, вождь их решил хорошенько всхрапнуть в ночь перед новой битвой. Итак, я нащупал вход и прислушался к храпу. Кто может себе позволить храпеть громче всех? Конечно, самый главный.
Я прокрался на звук, подождал, пока глаза настолько не привыкнут к темноте, что можно будет сообразить, где у лежащего голова, где ноги, взмахнул кинжалом, давно бывшим наготове, и всадил клинок ему куда-то пониже храпа. Есть! Точнехонько по горлу! Этот тип и не вскрикнул, лишь выдал такой рулад храпа, какого я в жизни не слыхивал, и затих.
Вот незадача... От храпа-то никто не просыпался, да во внезапной тишине я вдруг отчетливо услышал, как дыханье спящих сбилось. Один за другим они принялись вздрагивать и шевелиться, и я стал потихоньку отодвигаться в самую густую тень, сообразив, что именно внезапная тишина всех без исключения разбудила.
- Что такое?! - раздался в темноте недовольный визгливый голос, и будь я вполне здоровым человеком, у меня бы мороз прошел по коже - это был голос Порсены, их вождя, сто раз мы слышали, как он выкрикивает приказы этим гнусным голосом. Потом послышался какой-то плюх, принюхивание, и Порсена завопил:
- Здесь кровь! Измена! Огня! Держи убийцу!
Я бросился было прочь, да налетел на кого-то, споткнулся, и полетел вверх тормашками. Тем временем, в шатер ворвались люди с факелами. Порсена, похожий на ошарашенного жирного бычка, дико оглядывавший свою измазанную кровью пятерню, бросил один взгляд на мертвеца, бывшего, по-видимому, его телохранителем и, вот забавность - даже облаченного по-царски - как будто это можно было разглядеть в темноте, резво вскочил, схватил свой меч, и стремглав выпрыгнул из шатра наружу. Я попробовал под шумок последовать за ним, начав наконец ощущать что-то отдаленно похожее на азарт, но несмотря на суматоху меня тут же заметили, распознали как чужака и моментально схватили. Конечно, я попробовал найти славную смерть в бою, с оружием в руках, но это было все равно, что драться с огромным комом теста - оно просто навалилось, облепило вокруг и свалило меня с ног своей тяжестью - хоть режь его, хоть не режь. Потом меня выволокли из шатра на воздух, где все уже пестрело огнями и бросили к ногам Порсены, который уже сидел на каком-то подобии трона из деревяшек, накрытых шкурами и парчой. Кому он хотел пустить пыль в глаза, хотел бы я знать? А еще я хотел бы знать, куда подевались все римские лучники, когда был такой удобный случай? Но ни одна собака им не воспользовалась. Вот так вот! Всегда все приходится делать самому!
- Кто ты, римлянин? - грозно вопросил Порсена, сверкая очами в свете многочисленных теперь факелов и окружавших его "трон" жаровен.
Я покосился на окружавшие меня наконечники копий, неторопливо поднялся и отряхнулся.
- Гай Муций, - отозвался я невозмутимо.
Он продолжал таращиться без всякого выражения. Мое имя ему, конечно, ничего не говорило. А зачем тогда спрашивать? Хоть бы выучил, что ли, перечень наших самых звучных фамилий.
- Как ты сюда пробрался? - спросил он.
Я ухмыльнулся.
- Без особого труда. Охрана твоя из рук вон плоха! - Народ кругом возмутился, Порсена нахмурился, но это было правдой. Теперь-то я видел, что не цари в нашем стане еще больший бардак, врагу бы нашему совсем несдобровать. Я поймал себя на мысли, что начинаю строить планы - как именно надо все организовать, какие действия предпринять, чтобы разбить этих беспечных победителей наголову. Да уж не поздно ли для меня строить планы? Ведь и рассвет еще не займется, как меня прикончат, ну, по крайней мере, начнут это дело. А меж тем, смерть начала терять для меня былую привлекательность. Ведь тогда я не мог бы удовлетворить свое любопытство - теперь-то я видел, что и как надо сделать, чтобы победить, и от души мысленно потешался над нашими полководцами, которым все это пока в голову не приходило. С другой стороны, разве мучительная смерть не обещала мне по-прежнему сильнейшего чувства в жизни? Которое еще, быть может, в силах до меня достучаться?
Мгновение я колебался, а потом весело посмотрел Порсене в глаза, решив пустить все по воле волн, или богов, придавая этой ночи оттенок азартной игры - говорят, воистину божественного развлечения.
- Да разве это война, Порсена? Это какие-то детские игры. Подумай сам, ведь всего минуты тому назад, как ты был на волосок от гибели.
Порсена ухмыльнулся.
- Я? От гибели? Только не с таким дураком как ты, который промахнулся и убил моего стража, предусмотрительно одетого мной в царские одежды.
Я презрительно рассмеялся.
- Я? Промахнулся? Да этот человек был вдвое тебя крупнее. - Я не стал упоминать о царившей в шатре тьме кромешной. - Как же я мог вас спутать?! Я всего лишь подарил тебе жизнь, чтобы ты мог увести прочь свои армии. Ведь если бы я убил тебя, они бы рассеялись, и еще долго тут болтались как тучи надоедливых мух. Я лишь показал тебе, насколько ты уязвим, царь.
Порсена прищурился.
- Похоже, приходит время мне показать тебе, насколько уязвим ты, римлянин, как тебя там.
- Гай Муций, - напомнил я с легким поклоном. - Валяй. Но следующий, что придет за мной уже тебя не пощадит, а как пить дать прирежет, как старую жирную свинью. Конечно, мы могли бы поступить проще, как предлагаю тебе я. Но последнее слово за тобой, как скажешь.
- Слова, слова, - презрительно промолвил Порсена. - Ты просто лжешь, неудачник. Ведь тебя могли убить сразу, и никто бы никогда не услышал, что ты нарочно убил слугу вместо господина.
Я испустил снисходительный смешок.
- Слова, слова. Так я и поверил, что меня убьют сразу, если заподозрят в том, что я хотел убить тебя. Не по правилам бы это было, верно?
Порсена некоторое время мучительно соображал, что бы сказать в ответ. Как-никак, час был - ни свет, ни заря, где тут взять свежую голову?
- Ты меня раздражаешь, римлянин, - сказал он наконец.
- Гай Муций, - подсказал я снова, забавляясь.
- Ты умрешь, Гай Муций, - продолжал он.
- Ничего нового для меня в этом нет, - заверил я его.
- Ты умрешь медленной жуткой смертью...
Ничего кроме смеха это вызвать у меня не могло. Что бы там ни было, я же все равно ничего не чувствую. Было даже интересно - насколько далеко это все же могло зайти.
- Насколько жуткой? - полюбопытствовал я. - Уж не думаешь ли ты, царь, что имеешь дело с обычным смертным? Смотри. - Я оглянулся на одного из парней с копьями. - Эй, приятель, принеси-ка мне одну из тех жаровенок.
Приятель и не подумал шелохнуться, изображая из себя дуб дубом, но заинтригованный Порсена велел ему исполнить мое приказание. Солдат послушно покинул свой пост, взял одну из пышущих пламенем жаровен у "трона", перенес поближе ко мне и сердито поставил на землю. От сотрясения в черноту ночи взвился вихрь искр.
- Ну, ладно, - сказал я, милостиво кивнув солдату, который опять взялся за копье, и снова поглядел на любопытствующего царя. - Так что ты там говорил обо всяких там ужасах для меня?