Как и прежде, комната была совершенно незнакомой. Ободранные обои, пожелтевшие от времени, свисающие со стен рваными лохмотьями. В выцветшем узоре, при должном уровне фантазии и познаний в ботанике, можно было с огромным трудом узнать цветы чертополоха. Подняв глаза вверх, он увидел всё тот же грязный потолок, который не знал ремонта никак не меньше половины столетия. Судя по целой россыпи пятен, соседи сверху частенько забывали выключать воду. Возраст кровати, на которой он лежал, был вполне сопоставим с возрастом всей остальной комнаты. Металлические спинки давно покрылись ржавой коркой, а матрас был изодран в нескольких местах. Про невозможность определить, где заканчивается его натуральный цвет, и начинаются грязные, жирные пятна - даже и упоминать не стоит. Единственным предметом в комнате, который не был старше самого Джозефа, были наручники, которыми он был пристёгнут к спинке кровати.
Оно, как и каждый раз прежде, молча стояло в нескольких шагах от кровати. Оно не шевелилось, не говорило, просто смотрело на Джозефа. Не отводя взгляда, не моргая. Узник мог поклясться что Оно даже не дышит. Единственное, в чём он был твёрдо уверен, с каждым разом Оно было всё ближе к кровати. С неизбежностью солнца, движущегося по небосводу, расстояние между ним и тварью всё скоращалось и скоращалось, и Джозефа пробирала холодная дрожь от мыслей о том, что будет делать это существо, когда наконец окажется рядом. Ни разу оно не выказывало угрозы, но от него веяло ледяным ужасом, который сковывал дыхание и не давал страху вырваться из тела постыдным визгом.
Этот дом не понравился мне с самого начала. Он был старым, покосившимся. Клянусь, мне казалось, что я вижу, как он покачивается при каждом дуновении ветра. Словосочетание "пустые глазницы окон" всегда казалось мне пошлым, безвкусным, заезженным. Но другого я подобрать не мог, слишком уж мёртвым он казался. Словно бы древний череп, пролежавший не одну сотню лет на берегу, вычищаемый океанскими волнами и обгладываемый крабами-падальщиками. Он безразлично взирал на меня, словно ему было всё равно, войду я или так и останусь стоять на пороге. Я повторно нажал кнопку звонка, пробудив противную трель, бьющую по барабанным перепонкам и задевающую нервы, как будто это был не просто звонок, а бездействовавшее длительное время психотропное оружие. Как и в первый раз, ответом мне послужила тишина.
Мне сложно объяснить, как так вышло, что я, человек в высшей степени не терпящий путешествий, в одночасье сорвался с насиженного места и рванул в другой, совершенно незнакомый, чужой город. Думаю, я не смог бы объяснить это даже себе, не говоря уже о случайном слушателе. Но, впрочем, случайных слушателей у меня в ближайшее время и не предвиделось. Улица была подозрительно пустынна, как в дешёвом триллере. Вообще, вся моя жизнь в последний месяц начинала напоминать мне тот самый дешёвый триллер. Ну, знаете, главный герой - неудачник, которого в очередной раз увольняют с работы, всё валится из рук, а жизнь начинает крошиться на мелкие осколки, как зеркало, в которое запустили любимой вазой, подаренной матерью на свадьбу, на счастье.
Наверное, у меня был просто нервный срыв. Не могу подобрать другого объяснения тому, что неделя бессонницы и один телефонный звонок послужили причиной такой длительной поездки. К тому же, с такой туманной целью и столь неясными путями её достижения.
В доме, у дверей которого я стоял, проживала моя сестра, Вероника Амброуз. Безрассудная девица 23-х лет от роду. Точнее, она тут должна была проживать по последним данным, что у меня имелись. А данным этим было около полутора лет. Впрочем, страшная нелюбовь к перемене места обитания у нас семейное, так что у меня были все основания полагать, что она всё ещё здесь. По крайней мере до того момента, как омерзительная трель звонка впервые разогнала звенящую пустоту этого места.
Кажется, пора было уже отпустить кнопку звонка. Похоже, мне всё равно никто не откроет, а вот нарушать спокойствие дома-черепа дольше положенного приличиями мне совсем не хотелось. Я испытал ледяное разочарование, которое, вероятно, было очень похоже на разочарование Александры, после того как меня уволили месяц назад. Это было последней каплей для неё, и утром, когда моя голова всё ещё звенела безразмерным колоколом от раскалывающей её похмельной боли, на глаза мне попалась записка, написанная её аккуратным, но немного неровным почерком. Текст был длинным, витиеватым, как могут писать только филологи. Но суть сводилась к всего двум предложениям: "Катись к чёрту, Джозеф. Я слишком устала".
Мой гениальный план, состоявший всего из трёх пунктов, с треском провалился уже на втором, который гласил "убедиться, что с Вероникой всё в порядке". Благо, хоть первый я выполнил без ошибок. Но с другой стороны, было чертовски трудно облажаться в пункте "Добраться до Принстона, штат Небраска". Хотя, я мог, чего уж там.
У меня не было ни малейшей идеи что делать дальше. Я проехал две сотни миль из чистого беспокойства, и теперь, когда ясности в ситуации не прибавилось, тревога начала нарастать. "Спокойнее, приятель, сейчас разгар дня, естественно она не обязана сидеть дома" - попытка успокоиться была по-детски наивной, но на душе всё равно стало немного легче. Разум всеми силами ухватился за это призрачное оправдание, которое едва ли было надёжнее обещаний коммивояжёра.
В какой-то момент я поймал себя на мысли, что уже минут десять стою перед закрытой дверью, не в силах принять хоть какое-то решение. Как будто вторя моей расстерянности, икры ног отозвались ноющей усталой болью, призывая сделать хоть что-нибудь. "Надо бы хоть дом обойти, что ли" - подсказал мозг, словно извиняясь за поразившую его фрустрацию. Всякая деятельность была лучше вязкого бездействия, что не оставляло мне выбора. Тяжело вздохнув я сделал несколько шагов назад, стремясь охватить взглядом скромное жилище Вероники. Каждое окно в поле моего зрения было не только закрыто, но и плотно зашторено, что, совершенно не придавало мне спокойствия.