Солнце над Лос-Анджелесом в конец вышло из-под контроля, впрочем, мое суждение обретает истинный характер лишь в том случае, если предположить, что этот контроль существовал, в чем я лично сомневаюсь, однако мои сомнения ничуть не помешали мне написать данную фразу, более того, мои сомнения не имеют никакого веса в моем сознании, ибо день за днем, ночь за ночью, я убеждаюсь в том, что все метаморфозы, происходящие внутри меня - бесполезный и никому ненужный поток, периодически приобретающий "телесную" форму в виде поступков, жестов, слов.
Но как бы там ни было, а жара действительно страшная. Кажется, асфальт вот-вот превратится в серую массу, которая беспощадной волной хлынет на мое уставшее тело, после чего сожрет, подобно огромному хищнику, не оставив никаких предметов, по которым можно бы было определить, что съеден был именно я, а никто либо другой.
Девочка, сидящая рядом со мной в вагоне метро, жует жвачку, время от времени напевая строчки из песни, которая, по-видимому, звучит в ее миниатюрных наушниках. Ее немытые каштановые волосы свисают на лицо, подобно кровожадным червям, углядевшим добычу где-то внизу. Ее голубая майка пропитана потом, который, кажется, сквозь полупустой вагон воздушным потоком движется ко мне. Моя задача проста - открыть рот и впитывать в себя все, что она хочет рассказать мне с помощью своего тела, а она непременно хочет, просто пока не знает об этом. Сила внутри меня приобрела столь немыслимые масштабы, что я боюсь дышать, иначе мир окружающий меня, рискует оказаться в моей ноздре, а там и без него тесно и зловонно.
Придя домой, девочка наверняка немного посмотрит телевизор, или посидит в интернете, после чего кое-как набросает домашнюю работу, так, чтобы остаться в ладах с совестью и со своими маргинальными взглядами на общество и место человека в нем. Наблюдая за ее губами, я чувствую, как теряю всякую возможность говорить с собой, слушать себя. Чувства во мне качаются, подобно маятнику, создавая в голове напряжение, которое с каждой секундой моего наблюдения, рискует превратиться в необузданное желание совокупиться с ее хрупкой, и, видимо, еще не тронутой плотью. Я чувствую, как ее невинность тлеет на углях моей похоти и бессердечия. Главное - уметь абстрагироваться, если бы я не обладал фантазией, тогда бы ее плоть уже была бы разорвана на мелкие кусочки, украшающие серебристые стены вагона, а ее кровь, словно речка в высокогорье, текла бы между ног пассажиров, награждая их приятным, чарующим запахом. Ее зовут Дженнифер, я чувствую это, а даже если я ошибаюсь, то все равно буду называть ее так, и у меня есть на это полное право. Интересно, ее отец подозревает о том, что его дочь ежедневно подвергается сексуальному насилию со стороны одиноких мужиков, передвигающихся на метро? Вероятно, да. А может, он один из них.
Я сошел на одной станции с девочкой. Она вышла на Брайтон-Хилл. Поганое местечко, но поганое оно только потому, что ничем не отличается от других спальных районов Лос-Анджелеса. Дневную тишину тут нарушает лишь шум газонокосилки, а вечером уставшие работяги, подобно стервятникам слетаются на запах ужина, состряпанного их женами в перерывах между просмотрами сериалов. Когда я был ребенком, мой младший брат постоянно спрашивал меня, почему наши родители не любят друг друга? Сначала я пытался убедить его в обратном, но мальчик уже тогда не плохо соображал, поэтому все мои попытки были восприняты в штыки. Застигнутый врасплох, я сказал ему то, что думал, а именно: они перестали заниматься любовью, поэтому градус страсти заметно снизился с момента их знакомства, и теперь они просто пытаются сосуществовать, как бы жалко это не звучало. Не знаю, был ли я прав тогда, или нет, но мой брат пообещал мне, что будет всегда заниматься сексом и никогда не женится. В ответ я улыбнулся, и потрепал его по юношеской головке, а два года назад он умер от СПИДа. Что ж, приятно осознавать, что хоть для кого-то мои слова имели вес.
Эта неделя складывается как нельзя хорошо. Впрочем, этому есть объяснение. После развода с женой я вообще стал чувствовать себя намного лучше. В поры моего сознания проникают детские воспоминания, сочащиеся сладким соком по всему телу, наполняя его необычайным блаженством, которое позже перерастает в радость, а та в светлую печаль, которая подобно морскому бризу, продувает закупоренные клочки моей души. Мое тело превращается в воздух, безграничный и легкий, который, будто поднимает меня вверх, позволяет слиться с бездонной вселенной, с каждой ее звездой, с каждым небесным телом, состоящим из миллиарда частиц, и теперь я - одна из них, я - часть бесконечности, рискующей обрести плоть и кровь. Ах, как бы было прекрасно навечно остаться в этом промежуточном пространстве, между радостью и печалью, между добротой и злостью, между мною и всем остальным, но глаза мои невольно открываются, нос вдыхает едкое зловоние, а уши улавливают голос капитана Джоэла, толстого бородатого мужчины, добросовестно рапортующего мне о том, что я должен был прибыть еще двадцать минут назад. Я по обыкновению не оправдываюсь, ибо полностью признаю свой косяк, однако не высказываю своего признания вслух, вместо этого я привычным будничным взглядом смотрю на труп пятнадцатилетнего юноши, тело которого покрыто множеством синяков, ушибов и порезов, они, украшают его тело, как звезды украшают небесную материю, или, напротив - уродуют. Волосы на его голове неодинаковой длины, с правой стороны они закрывают уши, а с левой не достигают и сантиметра. Взгляд его устремлен на потолок, который выкрашен в приятный телесный цвет. Кажется, юноша вовсе и не мертв, а просто спит, и видит он вереницы разношерстных снов, которые перетекают друг в друга, образуя замкнутый круг образов, бесконечно опасных и в то же время бессильных. Мне знакомо состояние смерти. Сталкиваясь с ним каждый день, я, кажется, уже совершенно точно знаю, каково это - быть мертвым. В моем представлении смерть - это отнюдь не пустота и не иная форма жизни. А нечто напоминающее элементарное отсутствие души, элементарное отсутствие всего, что только можно себе представить, но это не пустота, это даже не ее разновидность, это понятие, скорее противоположное пустоте, нежели синонимичное.
Я прикасаюсь к телу. По пальцам пробегает холод, плавно перерастающий в тепло. Забавная деталь, на юноше надета майка с логотипом одного из альбомов "Sonic Youth"". Когда-то я слушал этих ребят, однако с тех пор прошло очень долгое время, и сейчас я с трудом вспомню хоть одну мелодию или текст, что ж - это убийство не было напрасным, оно напомнило мне те времена, когда я вместе с моей подругой Роуз во время летних каникул шатался по всему городу, обсуждая все на свете, и в частности, ""Sonic Youth"". Каменные джунгли, окружавшие нас тогда, казались мне ничем иным, как храмом, а все наши действия - молитвой, таящей в себе отчаянное желание жить. Однако с тех пор утекло слишком много воды, чтобы я продолжал молиться. И дело тут вовсе не в том, что моя вера в бога как-то поколебалась, а в том, что я перестал верить в то, что на том конце кто-то возьмет трубку. Да, ожидание - одно из самых сладких и томительных ощущений, но им нельзя злоупотреблять, иначе есть риск заработать диабет. Но сейчас я по-настоящему счастлив. Именно сейчас я имею возможность каждый день заглядывать в глаза другому пространству, пробуждающему у людей и ужас, и трепет. Юноша, лежащий передо мной, вызывает отвращение у всех присутствующих в комнате, даже у судмедэкспертов, видавших на своей практике и более ужасные вещи, но труп ребенка, вероятно, никогда не станет явлением привычным. Так и я, несмотря на внутреннее восхищение, в то же время испытываю отвращение и стыд. Отвращение от того, что подобные убийства до сих пор имеют место быть на этой земле даже спустя миллионы лет ее существования, хотя по меркам вселенной это, вероятно, не слишком-то большой срок. А стыд от того, что я не могу помочь человеку, совершившему этот ритуал, или в ином прочтении - насилие. Но тем не менее я уже давно выпотрошил себя, и теперь мне нечего бояться, разве что боли, но исключительно внешней, достигающейся посредством ломки всех биологических структур.
"Мальчика зовут Артем", - щебечет мне в ухо Джоэл, потирая свой мясистый зад. Наверное, когда-то этот парень, живя у себя на родине, пусть и в детдоме, испытывал то же, что и я испытываю сейчас - непреодолимое желание вырваться из своей плоти, стать невесомостью. И, наверное, он был влюблен в какую-то девочку с румяными щечками и приятным запахом. Наверное, они даже целовались, изучая языками ротовые полости друг друга, но что-то заставило его согласиться на сладкие обещания родителей из далекой, но притягательной Америки, перед каким-то соблазном он не смог, или не хотел устоять. Он уехал, оставив свою возлюбленную на растерзание серым российским облакам и морозам. Она плакала, висла у него на шее, и клялась в самой чистой и священной любви, которая только может быть на этом свете. А он, гладя ее по шелковым волосам, нашептывал на ухо утешительные речи. Во время последней встречи он подарил ей диск Secret Service, которых она обожала, но в его понимании творчество этой группы оценивалось не очень высоко. Вероятно, после его отъезда жизнь у этой девчушки пошла по наклонной, замкнулась в себе, начала пить и курить, а может, нашла себе нового парня, с которым по сей день тусуется в пределах их маленького провинциального города. Кто знает, может, она была шлюхой? А может, ее вообще не было? А может, этот Артем был на редкость противным малым, от которого все были только и рады избавиться, ведь то, что он мертв, еще не делает его святым.
На скрипучем диване между двумя полисменами восседает отец убитого, Патрик, который вчера вечером и учинил расправу над "приемышем". Его жировые складки свисают, подобно вздобной булочке. По его лбу ручьями струится пот. В глазах застыли слезы, которые отчего-то стесняются вырваться наружу, но отчаянное желание заплакать спровоцировано вовсе не жалостью и даже не страхом, а наслаждением, которое он испытал и которое больше не повторится. Я понимаю его, понимаю всем сердцем, бьющимся у меня в груди, но я бессилен перед буквой закона и перед лицом совести, которая все же сильнее любого моего желания. Все, что я хочу - остается внутри меня, и это главное отличие между мной и им. Главное. Сейчас я должен допросить этого парня со всеми пристрастиями, а после отправить на электрический стул, и я сделаю это. Сделаю, потому что моя вселенная не ограничивается запахом пота и мечтами о девушке в метро, моя вселенная не ограничивается разглядыванием порно-картинок и мысленному геноциду всех сексуально привлекательных объектов, моя вселенная - поток воздуха, легкого и чистого, и чтобы чувствовать его запах, я должен дышать, а не вдыхать.
"Проводите его на кухню", - сказал я. Увесистое тело жирдяя подняли без его участия и поволокли на кухню. Я надел кастет. Сейчас зазвучит симфония боли и наслаждения. Сейчас слезы вперемешку с кровью затопят частный дом на тихой зеленой улице. Сейчас я буду дышать.