Ковалев Валерий Николаевич : другие произведения.

Эхо Войны

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мы были высоки, русоволосы. Вы в книгах прочитаете, как миф, О людях, что ушли, не долюбив, Не докурив последней папиросы...
  
  
  
  "Эхо войны"
  
  (рассказы от первых лиц)
  
  
  
   Я убит подо Ржевом
   В безымянном болоте
   В пятой роте, на левом,
   При жестоком налете.
   Я не слышал разрыва,
   Я не видел той вспышки,-
   Точно в пропасть с обрыва -
   И ни дна ни покрышки.
   И во всем этом мире,
   До конца его дней,
   Ни петлички, ни лычки,
   С гимнастерки моей...
  
   А. Твардовский
  
  " Обида "
  
  
  После увольнения из органов госбезопасности я некоторое время служил прокурором города Первомайска, что на Луганщине.
  Он был вполне обычным для старого Донбасса, с той лишь разницей, что имел еще два города районного подчинения - Горское и Золотое, а также несколько крупных поселений, расположенных на живописных берегах Северского Донца.
  Только что отгремели майские праздники 1988 года, на окраинах буйно цвели сады и под лучами солнца искрилась Лугань, а я сидел в кабинете, изучал очередное уголовное дело и ждал неприятностей.
  Что они неизбежны в ближайшие дни, знал по опыту прошлых лет.
  Они были не мед, если учесть, что мое назначение в этот город, тогдашний первый секретарь горкома партии с нарицательной фамилией Плахотченко встретил "в штыки" и заявил, что он со мной не сработается. Почему, отдельный разговор.
  Спорить с Юрием Павловичем я не стал и вскоре уличил его в хищениях и взятках, за которые совсем недавно поплатился его предшественник на этом посту вместе с председателем горисполкома.
  В обкоме поднялась шумиха, но пришлось согласиться. Причем рычать на меня не стали, к тому были основания.
  В город примчался его второй секретарь с ласковой фамилией Зверев и предложил дилемму: я не возбуждаю дела по их ставленнику, чтоб не шокировать ЦК Украины, а они разбираются с Плахотченко на месте, "по тихому".
  В Малороссии есть хорошая пословица: "Нэ буды лыхо, покы тыхо". Будить его я не стал, ибо уже имел некоторый опыт по аналогичному делу в этом же городе, где раньше работал помощником. Свалка была страшная, с публикациями в "Правде" и наездами парткомиссий самого высокого уровня.
  В итоге, проворовавшиеся партийно-советские лидеры закончили весьма плачевно, а спустя некоторое время прокурора и начальника милиции, вновь назначенный Плахотченко, "размазал по стенке" не без участия обкома.
  Со Зверевым мы встретились в "белом доме" и беседа напоминала торг.
  Не зная всех материалов, Рид Петрович старался подешевле купить голову первого секретаря, а я подороже ее продать. Но, как нас учили когда-то, для таких случаев, я "держал камень за пазухой".
  У меня были с собой еще кое-какие материалы, касающиеся уже непосредственно обкома и секретарь "скис".
  Плахотченко сняли с должности, наказали по партийной линии и сослали помощником директора на одну из шахт области, где я, кстати, в свое время работал горным мастером. На прощание он вернул городу все, что украл.
  Но вернемся к тому, чего я ждал - депутацию ветеранов Великой Отечественной войны.
  Каждый год, через несколько дней после праздника Победы, они неизменно посещали прокуратуру и учиняли мне разнос. Затем писали жалобы в различные инстанции на прокурора - держиморду.
  Наезжали кураторы и начинали брюзжать, требуя удовлетворить петиции фронтовиков. Им предъявлялись материалы имеющихся проверок, которые, как водится в таких случаях, находили поверхностными, о чем докладывали наверх.
  Меня вытаскивали туда и "драли", о чем сообщали ветеранам. И так каждую весну, до начала полевых работ. Они благостно действовали на стариков, которые начинали в меру сил копаться на своих участках и забывали о моем существовании. До новой весны.
  А дело было в следующем.
  Еще с екатериниских времен местное население селилось по берегам Северского Донца по признаку достатка. На правом, высоком, с плодородными землями и сосновыми борами - как водится, богатые, по местному "кугуты", на левом, пологом и песчаном - беднота, по местному "незаможники" Так и жили, целыми родами, со своими церквями, школами и кладбищами.
  Правобережные в большинстве служили в Войске Донском, имели обширные земли, стада и пасеки; левобережные работали на шахтах и разводили на песке бахчи.
  Когда началась Гражданская война, первые, как и следовало ожидать, оказались в казачьих сотнях Каледина, Деникина и Махно, а "незаможники" вступили в красногвардейские отряды Буденного, Пархоменко и Щорса.
  После ее окончания, оставшиеся в живых бойцы, вернулись в родные села Крымское, Нижнее и Калиново, где вновь расселились по тому же принципу.
  Грянула Великая Отечественная и мужская часть левобережья этих сел, влилась в Красную Армию, которая с боями оставила Донбасс.
  Правобережные же дождались "освободителей", многие из них вступили в полицию и карательные отряды, которые зверствовали в наших местах не хуже своих новых хозяев.
  
   В 1943 году Донбасс освободили и часть изменников, вместе с фашистами, покатилась на запад. Оставшихся же отловили "СМЕРШ" и местные органы НКВД и, расстреляв наиболее замаравших себя кровью, остальных отправили "до далэкых таборив".
  Закончилась война. Крымские, нижнянские и калиновские фронтовики вернулись в родные места. А в середине 50-х, туда же стали возвращаться и отбывшие свой срок предатели.
  В это время по ранее оккупированным областям России еще катилась волна громких процессов над бывшими карателями, которая не минула и наши края.
  Затем все затихло и только время от времени, далекими зарницами войны мелькали в газетах все более редкие сообщения об осуждении очередных, долгое время скрывавшихся предателей.
  Время лечит. Но не все.
  К моменту моего повествования, в городе насчитывалось более тысячи фронтовиков и несколько десятков бывших изменников.
  В подавляющем большинстве жили они в тех же родовых селах, что и раньше. И вражда не затихала.
  Изломанные войной, тяжелым послевоенным трудом и не особо обласканные привилегиями фронтовики, люто ненавидели "искупивших вину".
  Сначала те сидели тихо, но по прошествии времени, оклемавшись от лагерной баланды, нарожав детей и получив пенсии, стали понемногу наглеть. В различные инстанции полетели их прошения о реабилитации, а порой и получении статуса участника Войны, причем не только у нас, а по всей Стране.
  И самое интересное то, что они порой удовлетворялись.
  К счастью, в то время еще были живы многие военачальники, которых возмутило подобное кощунство, и не без их участия, военные комиссариаты Министерства Обороны, в СССР осуществили перерегистрацию оставшихся в живых фронтовиков.
  Она выявила немало примазавшихся к их славе подлецов, которых лишили почетного статуса участника Великой Отечественной войны. Но, по - видимому, не всех.
  Я сам знавал такого "ветерана", который уклонился от призыва и всю оккупацию просидел по вдовьим погребам, а затем оказался участником множества сражений в местах, где никогда не бывал. Причем боевых наград имел до пупа.
  Впоследствии оказалось, что на освобожденной территории он возил одного очень крупного правоохранителя, который и помог дезертиру стать героем войны.
  Вот таких деятелей и бывших пособников фашистов, осужденных по их мнению не за все злодеяния, и отыскивали наши Первомайские ветераны.
  Заводилой у них был здоровенный дед, с протезом вместо ноги и увесистой клюкой, который воевал в морской пехоте и ко мне являлся в черной мичманке с позеленевшим крабом. Причем только после 9 Мая и в не приемные дни.
  Его сопровождал десяток ветеранов при всех регалиях.
  Пока вся эта делегация, чертыхаясь и гремя костылями поднималась на второй этаж, в кабинет заглядывала перепуганная секретарша и сообщала:
  - Валерий Николаевич! Знову нижнянские диды прийшлы. При медалях. Будэ скандал!
   Сначала ветераны заходили к одному из моих помощников, Савицкому, который тоже воевал и дошел до Берлина, командуя артиллерийским дивизионом, и поздравляли его с Днем Победы.
  Затем, поговорив с ним о жизни, просились на прием к прокурору.
  
  
  
  
  
  Илья Савельевич появлялся в кабинете, присаживался у стола и молча смотрел на меня. А я на него, зная, что за этим последует.
  - Валера, нужно принять,- задушевно произносил он.
   Кого, уточнять не приходилось, ибо это повторялось из года в год, с завидным постоянством.
  - Илья Савельевич, дорогой, не могу, не приемный день, тем более сейчас задержанных на "санкцию" привезут.
  - Ничего, подождут, у них срок все равно идет, в крайнем случае Николай Иванович арестует. Надо принять, надо, ведь у тебя самого отец фронтовик.
  - Они ж снова будут орать, чтоб посадил нижнянских полицаев, да еще крымских и калиновских в придачу, а те уже все сидели, пусть лучше едут к Славяносербскому прокурору. Это пограничная территория.
  - Не будут, просто хлопцы хотят тебя поздравить и поговорить.
  - Как в прошлый раз? Чуть голову костылем не проломили! Да потом же на меня еще и жалобу накатали, в области объяснялся.
  Савицкий начинает тяжело сопеть, багроветь и я сдаюсь.
  - Ну вот и добре! - радостно восклицает он. А если начнут бузить, ты крикни, я их успокою,- рокочет он.
  - Хлопцы, заходи!
  Старики неспешно появляются из приемной и чинно рассаживаются на стульях, звеня медалями. Илья Савельевич с чувством выполненного долга благодушно крякает и исчезает.
  - Витаемо вас зи святом товариш прокурор. Давно нэ бачилысь, як життя?, - начинает моряк.
  - Спасибо отец, и я вас поздравляю, пока работаю.
  - Я бачу ты вже майор? - кивает на мои петлицы младшего советника,- мабуть за Плахотченка дали? Поганый був сэкрэтар.
  - Поганый,- соглашаюсь я, - но не за него.
  Затем следуют еще несколько вопросов от других ветеранов, но я понимаю, что они пришли не с этим и настоящий разговор впереди. Так и получается.
  - А мы до вас с заявой,- хмурится моряк и вытаскивает из кармана несколько исписанных листов.
  - Ось тут ! - сжимает их в кулаке, - хвакты про зрадныка, та ще якого!
  Я открываю рот, пытаясь возразить, что по нижнянским или калиновским полицаям жалобу принимать не буду, но он опережает меня.
  - Вин нэ наш, нэ з Нижнього, то шавки, а цэй був нимэцьким ахвицэром, тут, у Первомайську, в сорок другому роци.
  Далее последовал рассказ, который заинтриговал меня, поскольку сопровождался серьезной фактурой и походил на правду.
  Из него следовало, что сразу же после отступления наших войск в 1941 году, на территории Первомайска, который тогда еще не был городом и относился к Попаснянскому району, дислоцировалась крупная немецкая часть. С первых же дней оккупации, хозяйственные немцы стали вывозить из района запасы зерна, оборудование и скот, а затем восстанавливать затопленные шахты. Для этого создали так называемый дирекцион, что-то вроде административного управления, который в 1942 году возглавил офицер в чине обер - лейтенанта, отлично говоривший на русском языке.
  Под его руководством, на Попаснянском железнодорожном узле были сформированы и отправлены в Германию несколько эшелонов с продовольствием и молодежью, а согнанное на шахты местное население занялось их восстановлением. Затем немцы отступили, война закончилась и в городе вновь появился этот же офицер, но уже в форме советского майора.
  О нем бдительные граждане сразу же сообщили органам НКВД, но те, пообщавшись с майором, его отпустили, а заявителям порекомендовали поменьше болтать. Мол, обознались.
  Но отчуждение не проходило. Чужак, а он был родом не из наших мест, устроился заместителем главного энергетика на завод имени Карла Маркса и поселился в выделенной ему администрацией половине "итээровского" домика, в старой части города. Жил отшельником и вне работы практически ни с кем не общался. Его часто видели с удочкой на Лугани, или на курганах в степи, где он собирал дикие травы.
  Шли годы, и в каждый из них, 9 Мая над Страной гремел салют Победы. Во всех больших и малых городах чествовали ветеранов, но этого человека никогда не видели среди них.
  Не ходил он и в военный комиссариат, где фронтовикам вручали юбилейные медали. Их возили ему на дом. Он брал, но никогда не благодарил, оставляя в недоумении очередного работника военкомата.
  Так и жил. Затем вышел на пенсию и стал еще нелюдимей.
  - И шо ты на цэ скажешь?! - возмущенно тряс бумагами побагровевший моряк.
  - Тут у сорок другому вин був? Був. Фашистьску форму носыв? Носыв. Людей до Нимеччины видправляв, на шахтах робыты прымушував. У нас цилый лыст свидкив, ще не вси померли!
  - Це так, товаришу прокурор, - вмешивается в разговор самый щуплый из ветеранов, - вин, курва, мэнэ з сестрою эшелоном у Нимеччину видправляв! Слава Богу що нэ дойыхалы, пид Дебальцевом партизани охорону повбивалы и нас звильнылы.
  - Помовч, Пэтро, нэ встрявай ! - обрывает его моряк.
  - Микола, - обращается он к сидящему рядом усатому старику, - ты у нас ахвицэр, докладай дальше, бо я начинаю нервничать.
  Я с опаской поглядываю на костыль моряка.
  - Так, значит вот,- тихо вступает в разговор Микола,- были мы на днях у военкома, и он показал нам анкету из личного дела Квитко. В ней значится, что тот родом из-под Харькова, где перед войной закончил педагогический институт. Потом был призван в РККА и участвовал в финской кампании. Еще есть записи, что войну начал лейтенантом, командиром стрелкового взвода и закончил в Бреслау, майором при штабе армии. Имеет ранения и медаль "За победу над Германией". Все.
  - Ну и что здесь такого? - удивляюсь я.
  - Э-э, сынок, не скажи, - отвечает старик,- я сам был "ванькой-взводным" до Сталинграда, пока не списали в чистую, - показывает беспалую руку. Награждали не густо, но чтоб наш брат, взводный, всю войну прошел и не имел боевых наград? Такого не может быть, что-то здесь не чисто. К тому же он беспартийный. А на таких должностях, без партбилетов при штабах фронтов не держали, поверь мне.
  Его бурно поддерживают все присутствующие и начинают "заводиться".
  - Тыхо! - рякает на них моряк и стучит клюкой в пол. - Разоралась, бисова пехтура! Шо вам тут, шалман?! Те затихают.
  - Значыть так, сынку,- он тяжело встает, подходит к столу и ложит на него свои бумаги, - ось тоби наша заява, пэрэвиряй.
  
  И досконально, цэ нэ якись полицаи, цэ скрытый ворог. Трэба з ным кинчать. Бо пойыдымо до областного прокурора и в обком, у нас тэпэр свий транспорт, Мишку собес выдав "Запоржця".
  - Мишко, бисова душа, кончай спать! - орет он на грузного деда, мирно посапывающего в уголке,- як же ты нас у Луганськ повэзэш, повбываешь на Бахмутке!
  Я в это время бегло просматриваю исписанные крупными каракулями листы "заявы", прикидывая, как бы сбагрить ее "смежникам".
  - Иван Карпович, - обращаюсь я к усевшемуся уже к приставному столу моряку и чуть отодвигаюсь от своего, - а может Вам с этим заявлением лучше в горотдел КГБ обратиться? Оно больше по их части. Я позвоню полковнику Швачке.
  - Ни. Там мы булы. У прошлому роци по полицаям ходылы. Воны, курвы, сказалы шо тилькы шпыгунамы займаються, идить мол диды до прокурора, у нас дела поважнее. И яки там дила? Тикы горилку жруть и дивчат до сэбэ водять. Цэ нэ СМЕРШ, чув про таку?
  - Доводилось.
  Во-во. Ти хлопци усих ловылы. Стрилялы падлюк на фронти и у тылу. А ци - йдить до прокурора! Ну, мы у тэбэ писля ных трохи и пошумилы. Так, що звыняй. А заяву пэрэвир и щоб цэй гниды у городи нэ було.
   Я прощаюсь с фронтовиками за руку, и они уходят. Некоторое время тупо сижу за столом, осмысливая услышанное.
   Затем закуриваю и подхожу к окну, наблюдая, как старики спускаются с крыльца. У него стоит " черный ворон " из которого выгружают нескольких рецидивистов в наручниках. Ветераны останавливаются и наблюдают, как конвой сопровождает их в прокуратуру.
  - А цим блатнякам, чого нэ хватае?! - слышу я бас моряка и вся группа удаляется в сторону собеса. "Поздравлять" председателя.
  Я вызываю секретаря и прошу ее зарегистрировать оставленные фронтовиками бумаги.
  - Как жалобу?
  - Нет, как заявление о преступлении.
  - Цього дида я знаю, - хлопает она ресницами, - знову будэ свалка. А кому розпышытэ?
  - Сам займусь. Иди.
  Затем звоню Судье. Это фамилия нашего военкома. Полковник на месте и мы договариваемся о встрече в комиссариате после восемнадцати часов.
  Из-за ветеранов весь рабочий график полетел к черту и начинается дурдом.
  Оказывается зам срочно выехал на какое - то убийство и все это время "зак" стоял у прокуратуры, а задержанные дурели в нем от жары.
  Это сразу же аукнулось. Они распсиховались и отказались признать свою вину в разбое. Всех арестовал - их взяли с поличным, и орущих парней поволокли из кабинета.
  Не успели затихнуть их маты - позвонил председатель суда и сообщил о внеплановом деле. Забыли уведомить, нужен государственный обвинитель. Полаялись. Все "судебники" были в разгоне, послал молодого следователя. А у того допрос насильника, срывать нельзя. Допросил сам.
  Затем стал печатать обвинительное по находящемуся в производстве делу, не дали. По прямому позвонил Первый. Ветераны "поздравили" собес, рассердились и теперь мордовали его.
  Стал ныть, "чтоб по партийному разобрался с их обращением и "проинформировал". Заверил, что все сделаю.
  
  
  После приехали зам по оперработе Толя Пролыгин с начальником БХСС и стали клянчить заочную санкцию на обыск у кого-то из торгашей. Не дал, оказалось мало фактуры. Обиделись.
  Короче, до восемнадцати часов я был в мыле, но по своему родному уголовному делу в отношении начальника городского торга, так ничего и не сделал. А это было "чревато". Оно стояло на контроле прокуратуры республики и оттуда уже дважды звонили. Могли потащить "на ковер" в Киев, на улицу с недвусмысленным названием Ризныцька, 13. А там пустить кровь. За делом просматривался обком, и облажаться было нельзя.
  
   * * *
  
  
  Без четверти шесть, голодный и злой я запихал бумаги ветеранов в папку и вышел из прокуратуры.
  Напоследок "обрадовал" водитель, который копался у гаража в двигателе служебной "Волги". Он сунул мне в нос какую-то железяку и заявил, что ехать не может, аппарат сломался. Я злобно выругался, плюнул и поплелся к военкомату пешком через парк, так было ближе. По дороге вспомнил, что не ел и наскоро перекусил в ближайшем кафе.
  В комиссариате было прохладно и пусто. За стойкой дежурного мирно дремал пожилой прапорщик, весом с центнер, который при моем появлении проснулся и хмуро поинтересовался, - кто я и к кому?
  Представился.
  - Будь ласка, проходьтэ, полковнык ждуть.
  Комиссар сидел в своем кабинете, больше похожем на военный музей, и читал "Красную Звезду". Отношения у нас были самые доброжелательные, поскольку каждый год, во время призыва в армию, мы помогали военкоматовцам отлавливать "уклонистов".
  После взаимных приветствий, присев к столу, рассказываю Судье о встрече с ветеранами и даю прочесть их заявление.
  - Что ж, тут все абсолютно правильно изложено. Меня самого очень интересует этот человек, очень уж странная у него послужная анкета, да и поведение вызывает недоумение. Я здесь пятый год, и за все время Квитко ни разу не приходил в военкомат.
  Не бывает он и на торжественных встречах с ветеранами ни у нас, ни в доме культуры. Все юбилейные награды возим ему домой, сам за ними не является. Даже когда к сорокалетию Победы фронтовикам вручали "Ордена Отечественной войны", не пришел. Орден отвозил ему на дом мой заместитель.
  - А вы не пробовали выяснить, почему так получается? С ним побеседовать, с людьми поговорить, наконец запросить дополнительные сведения из военных архивов?
  - Пробовал, и не только я. Этим вопросом занимался еще покойный военком, полковник Подвальный, вы его знаете, дело вели по факту его гибели.
  Ну, так вот. Он посылал запрос в центральный архив Министерства Обороны в Москву. Оттуда пришел ответ, подтверждающий сведения, имеющиеся в послужном списке Квитко. За одним исключением. В 1945 в Германии, уже в звании майора, он был исключен из партии и находился под следствием. Вот и все.
  - Хорошо, что вы не показывали этот документ ветеранам, он, прямо вам скажу, не проясняет, а запутывает всю историю.
  - Почему и не показал. Да еще эта служба в немецком дирекционе, - хмурится полковник. Я съездил в Нижнянский и Золотовсий поссоветы, поговорил там со стариками, они в один голос заявили, что начальником дирекциона был именно Квитко. То же самое многие говорят и в Первомайске.
  Я, Валерий Николаевич, что думаю. Или он был военным разведчиком и находился в городе с заданием, а потом в конце войны попал в какую-то "историю" или..., ну вы сами понимаете. Только непонятно, зачем он тогда сюда вернулся? И как его "просмотрели" органы? Я, кстати, встречался по этому поводу с Попаснянским начальником райотдела КГБ, они тогда обслуживали и Первомайск. Тот сказал, что на Квитко по их линии ничего нет.
  Вот и гадай, после всего этого, что он за человек. И правильно наши деды стучат костылями. Им правду подавай.
  Ты знаешь, сколько липовых участников войны "вычистили" перед сорокалетием Победы только по нашему городу? Несколько десятков. Вот тебе и правда. С каждым годом фронтовиков по Стране умирает все больше, а общее число не снижается. Как это понимать? А льготы мизерные, стыдно говорить, и те получается, отнимали у настоящих, и давали примазавшимся.
  Так что, здесь аккуратно разбираться надо, по вашим каналам. Мои исчерпаны. И выходить советую не на Министерство Обороны, а непосредственно на его архив в Подольске. Вот адрес.
  Полковник достает из лежащей на столе папки лист бумаги и передает мне.
  - Я в прошлом году дважды направлял туда запросы, но ответа так и не дождался. И знаю почему, их тысячи, не успевают исполнять. Вам ответят быстрее. И, кстати, советую обратиться в наш горотдел КГБ, к Швачке. Часть попаснянских архивов у них.
  - А это личное дело майора запаса Квитко. Достает из стола тонкую глянцевую папку с трафаретной звездой и надписью "Министерство Обороны СССР" в верхней части.
  Такие дела мне уже доводилось листать, когда шла "чистка" ветеранов и некоторые из них обращались с жалобами на решения военных комиссариатов о лишении этого статуса. Случаев, чтоб они были неправомерными, в своей практике не припомню, но допускаю и такое.
  Открываю папку.
  С выцветшей от времени анкеты, на меня смотрит молодой светловолосый офицер с пронзительными глазами и с двумя кубиками в петлицах. Ниже, выполненные от руки потускневшими чернилами, записи в графах.
  Из них следует, что Андрей Иванович Квитко, родился в городе Изюме Харьковской области в 1915 году, закончил педагогический институт и работал преподавателем немецкого языка в одной из сельских школ.
  Далее идут записи о его участии в войне с белофиннами и Великой Отечественной. Первая офицерская должность - командир взвода, датирована летом 1941, последние - командир роты и старший офицер штаба армии Южного фронта, сорок третьим и сорок четвертыми годами. В графе "награды" - медаль "За победу над Германией" и все последующие юбилейные награды. Короче, все именно так, как и рассказывали ветераны, с незначительными подробностями.
  Листаю дальше: справка о демобилизации, выписки из военного билета, краткая автобиография, различные документы для оформления удостоверения Ветерана войны.
  Стоп! Две справки из эвакогоспиталей, подтверждающие факты ранений на фронте, датированные после сорок третьего года и заключение медицинской ВТЭК, что с учетом степени их тяжести и последующего освидетельствования, оснований для признания Квитко инвалидом войны, не имеется. И еще формализованный бланк ответа из Попаснянского РО МГБ на имя полковника Подвального, об отсутствии компрометирующих сведений на него.
  Завершает все эти бумаги ответ из Министерства Обороны, в котором то, о чем рассказал мне военком - исключен из партии и находился под следствием. За что и по каким основаниям, не указано. Больше ничего, заслуживающего внимания.
  - Я не раз изучал все материалы дела, - произносит военком, - они убедительны и не вызывают сомнений. Кроме отсутствия фронтовых наград. При его должностях и ранениях они должны были быть. Разве что лишили, когда исключили из партии или находился под следствием? Но это возможно только по суду или специальному постановлению. Ведь так?
  Я соглашаюсь.
  - И еще, - продолжает полковник, - он не отрицает, что был здесь в сорок втором и руководил дирекционом.
  - Как?!
  - Был. Сам подтвердил. Разве ветераны вам ничего не сказали?
  - Нет. Они правда на приеме здорово горячились, может забыли?
  - Ну, так слушайте. Накануне этих праздников горисполком организовал каждому фронтовику по три тонны угля, поскольку большинство их них живет в частном секторе. Требования на него нужно было получать в объединении, о чем мы известили всех ветеранов. Там Квитко и столкнулся с несколькими из них, которые сегодня были у вас.
  Слово за слово, начался скандал, они обозвали его предателем и потребовали, чтоб рассказал, чем занимался в 1942 году в наших местах. Тот вспылил, заявил, что это не их собачье дело и ушел.
  - М-да,- пробормотал я,- чем дальше в лес, тем толще партизаны.
  - Какие еще партизаны? - не понял военком.
  - Да это я так, к слову. Вы, пожалуйста дайте команду, чтоб из дела сняли для нас копии всех документов, я пришлю за ними следователя. Будем готовить запрос в Подольск и опросим людей. А там посмотрим.
  Из военкомата вновь возвращаюсь в прокуратуру и допоздна занимаюсь со свои уголовным делом.
  На следующий день организовываю проверку заявления и вместе с одним из молодых работников мотаюсь по кругу Первомайск - Горское - Золотое. К концу дня у нас копии документов из военкомата, характеристики на Квитко с его прежней работы и по месту жительства, справка из объединения "Первомайскуголь" о времени восстановления в период войны затопленных шахт, а также пара десятков объяснений граждан, поименованных в заявлении.
  Вырисовывается следующая картина.
  В период оккупации, немецким дирекционом на территории района были восстановлены несколько шахт, одна из которых работает и поныне. Отправкой рабочей силы, продовольствия и оборудования в Германию фигурант также занимался, и немецкого обер - лейтенанта, похожего на Квитко, часто видели на шахтах, железнодорожном узле Попасная и в вагонном депо. Принимал ли он участие в карательных операциях, жителям неизвестно.
  Самое интересное то, что слов некоторых из них, многие эшелоны с продовольствием и оборудованием, на территории области пускались под откос и в Германию не попадали. Не были по каким-то причинам взорваны немцами и находящиеся в стадии восстановления шахты.
  И это при всем том, что партизанских отрядов в нашей степной местности не было, а созданное перед отходом Красной армии подполье, в первые же месяцы оккупации фашисты выявили и уничтожили.
  Со следственными материалами в этой части, я в свое время знакомился в архиве прокуратуры области и поражался, насколько же они не соответствуют всему тому, что впоследствии написал в "Молодой гвардии" А. Фадеев.
  Кое-что становилось ясным, необходимы были дополнительные сведения из Министерства Обороны и помощь "смежников".
  Мотивированный запрос в Подольск, с интересующими нас вопросами, мы подготовили вместе с Савицким, а вот в горотдел КГБ я обращаться не стал. Дело в том, что в период следствия в отношении партийно-советских лидеров нашего города, уличенных во взятках, а затем проверки аналогичных материалов по пришедшему им на смену Плахотченко, местные чекисты, знавшие обо всех их "художествах", не только не помогли нам, но даже "ставили палки в колеса".
  Я поступил проще - связался со своим давним приятелем, который работал "направленцем" в областном УКГБ и заручился его поддержкой.
  Когда наш запрос ушел в Подольск, он продублировал его по своим каналам в Москве.
  Не знаю, что сыграло свою роль - бланк прокуратуры или содействие КГБ, но оттуда довольно быстро пришел ответ. Он был ожидаемым.
  В документе значилось, что с первых дней войны, Андрей Иванович Квитко был военным разведчиком, сначала штаба дивизии, а затем одной из армий Южного фронта, части которого освобождали Донбасс. Награжден тремя орденами "Боевого Красного Знамени", орденом "Красной Звезды" и медалью "За победу над Германией". По вопросу нахождения его под следствием и исключения из партии, дополнительными сведениями архив не располагал и рекомендовал обратиться в Главную военную прокуратуру.
  Все стало на свои места.
  Давать запрос в военную прокуратуру мы не стали и проверку заявления на этом, решили прекратить.
  Оставалось главное. Пригласить Квитко и получить от него объяснение, таков был порядок.
  Я надеялся, что в беседе ветеран более подробно расскажет о своем боевом пути и прольет свет на оставшиеся невыясненными вопросы.
  Ошибся.
  Это я понял сразу, как только он вошел в кабинет. По глазам. Они были такими же жесткими, как на старой фотографии в личном деле.
  
  Разговор был коротким.
  - Андрей Иванович, я приношу Вам извинения от себя лично и городского Совета ветеранов войны. Мы во всем разобрались.
  Он долго молчал и пронзительно смотрел мне в глаза.
  Затем встал и бросил только одну фразу: "Мне это уже не нужно".
  И ушел. Так и не простив.
  А вскоре умер.
  С почестями похоронен на старом Первомайском кладбище и забыт. Как многие солдаты Великой Отечественной, о которых мы таки ничего и не знаем...
  
  
  
   "Три встречи"
  
  
  Эту историю рассказал мне отец, который прошел две войны и лагеря "Дальстроя".
  Весной 1942 года их артиллерийский полк вел бои на Северо-Западном направлении, неся тяжелые потери. В то время он был старшиной и командовал орудийным расчетом. Командование их батареи получило приказ выдвинуться в район одного из населенных пунктов, закрепиться на окраине леса и ждать подхода основных сил полка.
  Переход осуществлялся ночью, на конно-тракторной тяге и к утру артиллеристы вышли в заданный район. На месте селения торчали только остовы печных труб. Его накануне разбомбила немецкая авиация.
  Батарея миновала пожарище и, проследовав по проселку еще несколько километров, остановилась на лесной опушке. Орудия привели в боевую готовность, трактора загнали в глубь леса, выставили охранение и уснули мертвым сном.
  Ни на следующий день, ни ночью, полк в расположении батареи не вышел - в той стороне, откуда она пришла, полыхало небо - шел бой.
  За это время артиллеристы зарыли орудия в землю и даже выкопали небольшую землянку для комбата.
  Вторые сутки люди ничего не ели и практически валились с ног.
  Нужно было что-то делать.
  Поскольку отец был один из немногих оставшихся в батарее "кадровиков" и воевал еще с финской, комбат вызвал его в землянку, где состоялся следующий разговор.
  - Послушай, старшина, батарейцев нужно кормить, еще сутки и они не то, что стрелять, ходить не смогут. Бери свой расчет, сажай на повозку и ищи деревню. Без харчей не возвращайся - застрелю.
   С комбатом я отступал еще с Карачева, от западной границы и знал, что он не шутит. Старший лейтенант был дважды контужен, легко приходил в бешенство, да к тому же был южных кровей - крымский татарин, по фамилии Нургалиев.
  Еще через час, посадив солдат на повозку, я покатил по лесной дороге на восток. Ближайшая деревня, судя по карте комбата, располагалась в десятке километров от нас. Ребята в расчете у меня были надежные - трое с Донбасса и двое ростовчан, причем один бывший вор.
   У меня с собой были наган и ППШ, а у хлопцев карабины. Примерно через час лес закончился, мы выехали на рокадную дорогу и увидели стоящий на обочине танк. Это была тридцатьчетверка, с открытым башенным люком из которого слышались звуки разухабистой песни "Три танкиста".
  Повозка уже почти миновала ее, когда один из ростовчан заметил здоровенную свинью и несколько металлических канистр, прикрученных тросом к корме машины.
  - Ты дывысь, Микола, танкисты гуляють, - завистливо произнес он, - може попросым у хлопцив трохы кнура?
  Остальные вопрошающе уставились на меня. С танкистами нам приходилось иметь дело и мы знали, что ребята они нервные. Но чем черт не шутит? К тому же до деревни было еще далеко и неизвестно, что нас там ждет. За лесами громыхало так, что лошадь беспрерывно прядала ушами и временами испуганно ржала.
  Приказав расчету на всякий случай приготовить оружие, я спрыгнул с повозки и направился к танку. Он выглядел не лучшим образом - закопченный, со следами пуль и осколков на броне и сползшей на землю гусеницей.
  - Эй, земляки! Постучал прикладом по борту. Никакой реакции. Снова стучу, уже сильнее. Из башни появляется голова в танкистском шлеме.
  - Тебе чего?
  - Спустись вниз, поговорить надо.
  Чертыхаясь танкист спускается на землю. Он невысокого роста, в замасленном комбинезоне и сильно пьян. Половина лица обожжена и походит на маску.
  - Ты из рембата? - спрашивает он меня и икает.
  - Нет, я из артбатареи. Слушай, друг, наши люди вторые сутки не кормлены, а у тебя целая свинья на танке. Выдели немного.
  В это время открывается люк механика-водителя и оттуда выползают еще двое танкистов, в таком же состоянии, как и первый.
  - Да гони ты его, Володя! - орет один из них, - эти пушкари только и умеют, что драпать да по своим шмалять!
  Тот пару минут что-то осмысливает, затем отрицательно качает головой и хрипит, - не дам, валите отсюда.
  - Очень тебя прошу, а мы вам поможем трак заменить, - киваю на гусеницу.
  - Я сказал, валите! - внезапно ярится танкист и тянет из кобуры ТТ.
  Зная по опыту, что за этим может последовать, бью его прикладом под дых и приказываю набежавшему расчету вязать остальных. Через несколько минут весь экипаж лежит на траве и злобно матерится.
  - Там, в танке, должен быть еще четвертый, разберитесь с ним,- бросаю артиллеристам. Двое ныряют в люк, затем выбираются обратно и сообщают, что четвертый танкист вообще лыка не вяжет и спит на перине.
  - У них там патефон, жратва и канистра спирта, старшина, - сообщает одни из них, - забрать?
  - Оставь! Быстро загружайте свинью на повозку и убираемся отсюда.
  Через несколько минут, взвалив здоровенного хряка на телегу, а заодно прихватив и пару притороченных к танку канистр, в которых тоже оказался спирт, мы помчались назад, настегивая своего савраску.
  К ночи батарея была накормлена и каждый солдат получил по сто граммов спирта.
  Половина кабаньей туши была спрятана в ближайшем бочаге, а канистрысо спиртом закопаны в землянке комбата.
  Каким образом "добыли" мы все это, я скрывать не стал, и старший лейтенант меня особо не журил. Главное, наши люди были накормлены и готовы принять бой. А он явно назревал, громыхало все ближе.
  - Ты, вот что, старшина, установи пока свое орудие на прямую наводку в кустах у КП. На всякий случай, танкисты могут за кабаном приехать, - многозначительно изрек комбат. И как в воду глядел.
  На следующее утро наблюдатели доложили, что по лесной дороге, в нашу сторону движется одиночный танк. Тридцатьчетверка.
  - Ну, вот и гости пожаловали, - наблюдая за ним в бинокль, произнес Нургалиев. Готовь свой расчет.
  Я приказал зарядить замаскированное в кустах орудие.
  Метрах в ста от батареи, танк взвыл и, не глуша мотора, остановился.
  Башенный люк откинулся и на землю спрыгнул уже знакомый мне танкист. Теперь он был в полевом обмундировании с погонами старшего лейтенанта и с болтающейся на запястье руки плеткой.
  Нервно похлестывая ею по сапогу, офицер хмуро оглядел батарею и проследовал в землянку комбата. Затем туда же нырнул и мой командир взвода.
  О чем шла беседа, догадываться не приходилось. Мат офицеров доносился до расчета и обстановка в землянке явно накалялась.
  Затем из нее выскочил сопровождаемый комбатом старлей, который бесновался и орал, что закатает батарею в землю.
  - Нургалиев взмахнул рукой в нашу сторону и расчет разбросал маскировавшие орудие ветки.
  - Будэшь бузить, расстреляем твою коробку, - гортанно произнес он, обращаясь к танкисту.
   Тот мгновение смотрел на орудие, а затем, увидев меня, хищно оскалился и прохрипел, - да вот же этот рыжий, что ж ты мне комбат "вола крутишь"? И тоже махнул рукой.
  На танке тяжело заворочалась башня и пушечный ствол уставился на наш КП.
  Чем бы все это закончилось, сказать трудно, но разрядил ситуацию мой командир взвода.
  В этот самый момент младший лейтенант появился из двери землянки и, увидев вращение башни, с воплем рухнул на землю, закрыв голову руками.
  - А суки! Трухаете?! - радостно заорал танкист, - давай сюда этого рыжего, комбат, а то и эта хлопушка не спасет! - машет плеткой в сторону орудия.
  Пришлось идти.
  В землянке он еще немного поорал, затем чуть подостыл и спросил, откуда я родом.
  - Из "Серго", с Луганщины.
  - Все ясно, у вас там вся шахтерня бандиты!
  - Зачем вы так, товарищ старший лейтенант, далеко не все.
  - Все! Я сам с Макеевки.
  Короче помирились. Выпили реквизированного спирта и закусили свининой. Выяснилось, что танковая рота, которой командует мой земляк, входит в состав нашей армии и тоже отступает с боями на восток от самого Карачева. На прощание он предложил мне перейти к нему.
  - Смотри, ты воюешь с самой финской и имеешь только одну "Отвагу", а у моих ребят их по нескольку. Да и меня командование не обижает,- тычет в грудь, на которой ордена "Отечественной войны" и "Красной Звезды". Думай, пока я добрый, перевод организую. И офицеров больше не бей.
  Я обещал. Мы обменялись номерами полевой почты и расстались.
  Затем война покатилась в обратную сторону и закончил я ее в Восточной Пруссии, в должности командира взвода артиллерийского полка ПВО, куда попал после тяжелой контузии.
  К тому времени Нургалиев погиб при освобождении Киева, в боях под которым я потерял и весь свой расчет, за исключением одного из ростовчан.
  В Восточной Пруссии мы стояли в городе Бреслау, который взяли с боями уже после падения Берлина.
  Была весна 1945, на его окраинах буйно цвела сирень, все ходили хмельные от Победы и предстоящего возвращения на Родину. Офицеры обзавелись трофейной техникой и разъезжали по городу и его окрестностях на всевозможных "Цундапах", "Опелях", "Мерседесах" и даже "Хорьхах". Многие тешились надеждой увезти их к себе домой.
  Я такой блажью не страдал, ибо ждал вызова в артиллерийское училище, а туда автомобиль с собой из Германии не попрешь.
  Однако мой последний комбат относился к этому вполне серьезно и всячески холил имеющийся у него новенький "Опель-кадет".
  Но вскоре военный комендант Бреслау издал приказ, по которому весь имеющийся в частях трофейный автотраспорт подлежал сдаче. После одной из поездок в штаб корпуса, капитан вернулся в часть без машины - ее изъяла военная комендатура.
  Комбат рвал и метал, но делать было нечего, автомобили поотбирали даже у многих старших офицеров.
  Прошел слух, что некоторые из них получили свои автомашины назад, послав туда представителей со щедрыми подношениями.
  Решил пойти по этому пути и комбат, попросив меня съездить в комендатуру нашей части города, офицеры которой и реквизировали его "Опель". А для общения с ними дал золотой портсигар и хорошие швейцарские часы.
  Я приказал своему Мишке-ростовчанину запрячь параконную повозку на резиновом ходу и в его сопровождении отправился в это учреждение.
  Оно располагалось недалеко от центра, в трехэтажном здании, окруженном металлической оградой чугунного литья. Весь двор перед ним был заставлен десятками разнокалиберных автомобилей и мотоциклов, а у входа прохаживался часовой с автоматом.
  Не зная наверняка, относится ли трофейная повозка к автотранспорту, я не стал рисковать и попросил Мишку остановить ее в соседнем переулке. Затем приказал ему никуда не отлучаться и направился к комендатуре.
   Мордастый часовой скользнул по мне взглядом, я вошел в здание и, обратившись к сидевшему за стойкой дежурному офицеру спросил, как попасть к коменданту.
  - Его нет, а в чем дело? - недовольно пробурчал тот.
  - Я по поводу отобранного у моего комбата автомобиля.
  - Ты сегодня уже десятый, лейтенант. Приказ читал?
  - Читал.
  - Ну так и дуй отсюда. Кстати, ты на чем сюда приехал?
  - Пешком.
  - Ну, вот и топай назад. Не мы придумали. Приказ коменданта города.
  Не солоно хлебавши, я покинул комендатуру и выйдя за ограду закурил.
  - Здорово, рыжий! - послышалось за спиной, я обернулся и увидел стоящего перед собой майора.
  - Володька, ты?!
  Это был мой земляк-танкист из Макеевки, но уже с погонами майора, в отлично сшитом габардиновом кителе с многочисленными орденами на груди и неизменной плеткой в руке. Мы обнялись, а затем долго хлопали друг друга по плечам, радуясь встрече.
  - А где ж твой комбат-татарин, поди уже полковник?
  - Нету комбата, и ребят из расчета нету, полегли под Киевом.
  Он на минуту задумывается а затем интересуется, - что здесь делаешь?
  - Да вот, пытался из комендатуры автомобиль командира вызволить. Не получилось. А ты?
  - Тоже сюда, но за своим, у шофера отняли. Я теперь командир танкового батальона.
  - А на чем приехал? Смотри, и этот отберут.
  - Не отберут,- смеется майор, - вон он стоит.
  На ближайшей улице, под старыми липами, стоит танк.
  -Ты тут, немного погуляй, я сейчас свой вопрос решу и двинем ко мне, отметим встречу. Мой механик-водитель до сих пор тебя вспоминает и того кабана, что вы увели.
  - А может не стоит?, коменданта на месте нет.
  - Ничего, решу с помощником. Уходит.
  В это время к воротам подъезжает роскошный "Хорьх", из которого вылазит толстый подполковник и вальяжно следует в комендатуру. Судя по застывшему на месте часовому - комендант.
  Он не спеша поднимается по ступеням и в двери сталкивается с выходящим майором. Володя козыряет и что-то объясняет подполковнику. Тот багровеет, начинается словесная перепалка и комендант пытается нажать кнопку вызова дежурного. Не успевает. Майор сатанеет и с криком "Шкура!", несколько раз хлестко бьет его плетью по морде. Достается и опешившему часовому, который с воплями убегает в комендатуру.
  Володя быстро выходит со двора и, проходя мимо, шипит,- тикай отсюда, Никола. Бежит к взревевшему двигателем танку.
  Я мчусь в переулок с повозкой.
  - Разворачивайся!,- пинаю задремавшего ездового и пока он, чертыхаясь понукает коней, бросаю взгляд на площадь перед комендатурой.
  А по ней уже грохочет танк. На секунду притормозив, и высекая искры из брусчатки, он разворачивается перед зданием, из дверей которого уже выбегает караул, и из пулемета дает несколько очередей по окнам. Звенят разбитые стекла, с визгом рикошетируют пули и караульные в панике разбегаются. Затем, развернув башню и натужно взвыв двигателем, танк проламывает заграждение и начинает утюжить стоящие во дворе автомобили.
  Быстро прыгаю в повозку и, настегивая перепуганных лошадей, мы несемся в сторону от побоища. Через несколько улиц переходим на рысь и я предупреждаю Мишку, чтоб помалкивал о том, что видел. Он молча кивает.
  На вопрос комбата, как съездил, протягиваю ему часы с портсигаром и сообщаю, что коменданта на месте не было, а дежурный меня выгнал.
  - Вот суки,- злится капитан,- даже общаться с фронтовиками не желают. Буду обращаться к генералу.
  А на следующий день в батарею приехал особист и стал опрашивать офицеров по поводу разгрома комендатуры. Никто ничего не видел...
  _ _ _
  
  Наступила осень и я сам попал в "историю". Сгубила излишняя горячность. Дело в том, что помимо нас в Бреслау стояли части войска Польского, офицеры которых отличались нелюбовью к нам, заносчивостью, и на этой почве между сторонами постоянно возникали конфликты. Нередко со стрельбой и мордобоем.
  Открылось в городе и много ресторанов с красивыми "паненками", которые с удовольствием посещали советские офицеры. Мы были молоды, прошли войну и имели на это право.
   В один из августовских вечеров я, комбат и еще один, только что прибывший в батарею из училища лейтенант, сидели в таком ресторане. Повод был. Я получил орден "Красной Звезды", к которому был представлен еще в 1944 году, за бои на Днепре. Решили отметить.
  В ресторане было шумно, играла музыка, слышался смех женщин и хохот офицеров. В большинстве они были поляками.
  Один из офицеров, находящийся в сильном подпитии, шатаясь подошел к нашему столу и стал браниться. Самыми мягкими его словами были "Пся крев". Началась ссора, он выхватил пистолет и дважды выстрелил в комбата. Третий раз не успел, я проломил ему голову рукояткой его же парабеллума. В зале поднялся шум и визг, откуда-то появился наш комендантский патруль и его начальник - капитан, попытался отобрать у меня оружие. Врезал и ему. Держа на прицеле остальных, мы быстро покинули ресторан и вернулись в часть.
  На следующий день нас арестовал "Смерш". Пока шло следствие, поляк умер в госпитале, а наш капитан, с украинской фамилией Бондаренко, был признан инвалидом.
  Дело вела военная прокуратура, а судил нас военный трибунал 10 корпуса ПВО, который 14 ноября 1945 года, по части 2 статьи 74 УК РСФСР определил мне пять лет лагерей со всеми вытекающими последствиями.
  
  
  Затем был эшелон на Дальний Восток, сформированный из бывших фронтовиков, а после него пароход "Джурма" через Татарский пролив до бухты Ванино. Там нас выгрузили и этапировали в один из лагерей, относившихся к системе "Дальстроя"
  Прибывших построили и хмурый майор в белом полушубке и с тростью в руке выступил со следующей речью.
  - Я начальник лагеря, майор Дынин! В прошлом командир стрелкового батальона. Вчера вы были солдаты, а сегодня преступники, которые должны искупить вину перед Родиной!
  Здесь! - он указал рукой на зону, - всю войну отсиживались воры и блатные. Хотите выжить - заставьте их работать! Как - ваше дело. Администрация вмешиваться не будет.
  После этого нас развели по территории лагеря и поселили в несколько пустующих бараков.
  Ночью меня разбудили. В проходе стояло несколько человек и один из них, в бурках и полушубке произнес, - здорово, рыжий! Вот и снова встретились. И обнял меня. Это был Володя.
  Он попал в этот лагерь в августе, получив за разгром комендатуры семь лет и работал в клубе "придурком". С ним были еще несколько бывших офицеров, которые и ввели нас в курс дела.
  Зона считалась "воровской" и верховодили в ней воры. Тогда на Колыме уже начиналась война между ними и бывшими фронтовиками, которых гнали сюда эшелонами.
  В этом лагере пока было тихо - до нашего прибытия.
  В течение следующего месяца зона из "воровской" превратилась в "красную".
   Ночами, прихватив ломы и "фомки", мы вламывались в бараки, где жили воры с блатными и убивали их. Администрация не вмешивалась. А некоторых заставляли работать.
  Делалось это следующим образом.
  В наши группы входили так называемые "суки", бывшие воры, которые добровольно ушли на фронт из лагерей, а потом вновь попали туда.
  Мы заходили в барак, будили заключенных и кто-нибудь из авторитетных в прошлом "сук" подходил к местному "законнику" и бросал перед ним кайло.
  - Бери.
  Если тот брал, считался "посученным" и обязан был работать вместе со своими шестерками.
  Если нет, "суки" вешали его на обмотках, а шестерок мы пороли ломами. Так и воспитывали.
  Еще через некоторое время многие бывшие офицеры и я в их числе, были назначены "придурками" и руководили бригадами заключенных на лесоповале.
  Затем Володю и часть фронтовиков отправили в колымские лагеря, где вскоре случилось восстание. По слухам, руководил им какой-то майор. Кто он был, мы так и не узнали.
  В октябре 1950 я освободился из лагеря, в 1953 был реабилитирован и восстановлен в партии.
  
  
  
  
  Многое забылось. Но часто майскими вечерами, после дня Победы, накатывают воспоминания. Кажется стукнет калитка, он войдет и улыбнется, - ну, здравствуй, Рыжий..."
  
  ***
  
  В 1986 году отца не стало. А еще через шесть лет, в 1992, я купил книгу Варлама Шаламова "Колымские рассказы". В ней был рассказ "Последний бой майора Пугачева", о тех событиях.
  А в 2006 году, наверное по воле Проведения, случилось знакомство с легендарным морским пехотинцем Героем Советского Союза Дмитрием Дмитриевичем Вонлярским, который в начале 50-х, по воле рока отказался в том же лагере, что и отец, и много чего рассказал об их жизни. И даже прозвище Николая Леонтьевича "Пасечник" вспомнил - "Рудый".
  Бывают же такие зигзаги судьбы...
  
  
  
  "Кавалер трех орденов "Славы"
  
  Не так давно на экранах кинотеатров и по телевидению был показан художественный фильм "Штрафные батальоны". Он продолжил тему, затронутую авторами в фильме "Холодное лето пятьдесят третьего". Бесспорно, что эти литературно-художественные произведения объективно отражают трагедию солдат, волею судеб попавших в плен, а затем в штрафные батальоны и сталинские лагеря.
  За исключением одного - все офицеры "СМЕРШ" и НКВД показаны в них полными дебилами, которые только и делали, что совершали всяческие подлости и издевались над фронтовиками.
  Слава Богу, что есть экранизация повести В.Богомолова "В августе сорок четвертого", где хоть немного освещена деятельность органов военной контрразведки в годы войны. Фильм, кстати, не допускался на экраны с конца семидесятых годов. Кому-то это было нужно.
  А между тем, далеко не во всех случаях, бывшие военнопленные становились штрафниками или заключенными. И не без участия смершевцев.
  
  ***
  
  Передо мной пожелтевшая от времени справка Голубовского военного комиссариата города Кадиевки Луганской области от 4 августа 1960 года за Љ146. Привожу ее дословно:
  
  С П Р А В К А
  
  "Выдана Семенову Егору Дмитриевичу 1906 года рождения в том, что он действительно проходил службу в Советской Армии с 10 сентября 1941г. по 10 октября 1941г. и с 10 января 1943г. по 13 ноября 1945г. Участвовал в Великой Отечественной войне.
  Находился в плену с 10 октября 1941г. по 10 января 1943г.
  Уволен в запас на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 25 сентября 1945г.
  Справка составлена на основании записей в военном билете для предъявления в Голубовский Райсобес.
  
  
  
  
  А вот три ордена "Славы", за ЉЉ 237716, 7026 и 1650. Есть и другие, но речь не о них.
  
  И еще выписка из Центрального архива Министерства Обороны СССР за 2000 год.
  
  " Семенов Егор Дмитриевич, родился 15.06. 1906 в селе Карповка, ныне Советского района Курской области, в семье крестьянина. Русский. Образование начальное. С 1936 жил в городе Кировске Луганской области. Работал грузчиком. В Красной Армии с сентября 1941.
  На фронте в Великую Отечественную войны с января 1942. Стрелок 487-го стрелкового полка (143-я стрелковая дивизия , 48-я армия, Центральный фронт).
  Рядовой Семенов в наступательных боях на Орловско-Курской дуге 01.08.43 увлек бойцов в атаку, обратив группу немецких солдат в бегство. 09.01.45 награжден орденом "Славы" 3 степени.
  15.01.45, при форсировании реки Висла в 15 км северо - западнее города Варшава (Польша), Семенов вместе с бойцами отделения (те же полк, дивизия, 47-я армия, 1-й Белорусский фронт) в числе первых достиг противоположного берега, ворвался в траншею противника и уничтожил 3 гитлеровцев. При расширении плацдарма воины отделения первыми проникли на окраину населенного пункта Чансткув (Польша) и забросали гранатами автоматчиков, засевших в нескольких домах. 11.02.45 награжден орденом "Славы" 2 степени.
  27.03.45, при ликвидации вражеской группы под городом Альтдам (восточнее города Штеттин - ныне Щецин, Польша) Семенов, действуя в составе отделения, первым поднялся в атаку, в схватке истребил 5 солдат. При преследовании отступающего неприятеля Семенов, оставшись один у ручного пулемета, продолжал вести бой, поразил свыше 10 гитлеровцев, подавил пулемет. Был ранен, но поля боя не оставил. 31.05.45 награжден орденом "Славы" 1 степени.
  В 1945 демобилизован. Жил в городе Кировске. Работал на шахте. Награжден орденом Отечественной войны 1 степени, медалями. Умер 16.03.1992.
  
  Это дедушка моей жены.
  Он был в плену с 10 октября 1941 по январь 1942. Два с небольшим месяца, а не более года, как указано в справке военкомата - она искажена умышленно. С такими вещами, в своей практике я не раз сталкивался и отлично знаю, для чего это делалось.
  Но суть не в этом.
  Со слов Егора Дмитриевича, а общаться с ним мне приходилось неоднократно, после побега из немецкого лагеря и проверки в "СМЕРШе", он безо всяких последствий был отправлен на фронт. И не он один. Таких было множество. Об этом рассказывали и другие ветераны.
  Более того, самого высокого ранга.
  Я до сих пор помню встречу со знаменитым подводником, Героем Советского Союза капитаном 1 ранга С.П. Лисиным, который в начале семидесятых приезжал к нам в атомный учебный центр ВМФ в Палдиски.
  В 1942 году подводную лодку "С-7", которой он командовал, при зарядке аккумуляторных батарей на боевой позиции, торпедировала финская ПЛ. Весь экипаж погиб, а находящихся в рубке капитана 3 ранга Лисина, которому к тому времени уже было присвоено звание Героя, и трех моряков, взрывом выбросило за борт, где их подобрали финны. Затем были плен, допросы в Хельсинки и Берлине, освобождение в 1944 году нашими войсками и самая тщательная проверка в органах военной контрразведки.
  По логике сценаристов уже упомянутых фильмов, Сергея Прокофьевича должны были, по меньшей мере, расстрелять, а он продолжил службу и закончил ее в должности заместителя начальника отдела боевой подготовки Тихоокеанского флота. Не репрессировали и оставшихся в живых моряков. После освобождения из плена все они ушли на фронт и с честью воевали до Победы.
  И еще, я лично знаю прокурора, который всю войну служил в армейском "СМЕРШЕ", оперуполномоченным. Так вот, была "разнарядка" с самых верхов. Сколько шпионов и диверсантов следовало выявить в отчетный период. И условие - будет меньше, пойдешь сам. И это не пустые слова. Проверено.
  Так вот, хотелось бы задать "правдолюбцам" вопрос. А как бы ты поступил, на их месте? Пошел на подлость или остался честным? И не спеши с ответом.
  Была война. О ней мое поколение знает от отцов и дедов. А наши дети и внуки от нас, а также по книгам и фильмам, которые выходят на экран. Но в них должна быть вся правда, и в том числе об органах военной контрразведки.
  
  
  
  "Переправа"
  
   Об этом случае поведал мне прокурор города Стаханова Ворошиловградской (Луганской) области старший советник юстиции Алексей Иосифович Пучко в 1984 году, в День Победы.
   Он прошел всю войну, начав ее лейтенантом-командиром огневого взвода и закончив капитаном - помощником командира артиллерийского полка в Будапеште.
  Сам по себе, Алексей Иосифович был неординарным человеком. Возвратившись с фронта, он поступил на факультет журналистики Киевского госуниверситета, после окончания которого стал одним из ведущих сотрудников республиканского агентства РАТАУ.
  Однако через некоторое время понял, что имеет призвание к юриспруденции, заочно закончил Харьковский юридический институт и вернулся на родину, где поступил на службу в прокуратуру Ворошиловградской области и стал следователем прокуратуры Лутугинского района. Спустя некоторое время его назначили прокурором города Стаханова, бывшим в то время крупным индустриальным центром Донбасса.
  На этом поприще Алексей Иосифович проявил себя с самой положительной стороны и вскоре получил приглашение на перевод в центральный аппарат прокуратуры УССР. Однако от него отказался и бессменно руководил прокуратурой Стаханова пятнадцать лет. В то время она называлась "кузницей кадров", поскольку Пучко был не только сильным прокурором, но и прекрасным воспитателем. Более десятка его учеников впоследствии стали прокурорами крупных городов, областей и работниками центральных аппаратов Прокуратур Украины и Союза СССР.
  При всем этом, Алексей Иосифович не оставлял журналистики и регулярно печатался в республиканской прессе. Собирался опубликовать свои фронтовые воспоминания, но не успел. Вот одно из них.
  
   ***
  
  В сентябре 1941 года, наш артиллерийский полк, неся значительные потери, вместе с разрозненно отступающими частями Красной Армии оставлял Киев. После одного из боев, в котором погиб командир нашей батареи и большинство офицеров, я получил приказ самостоятельно выводить ее к Днепру и переправлять на другой берег. К этому времени в батарее оставалось три семидесятишестимеллиметровых орудия на конной тяге с неполными расчетами и остатками боекомплекта.
  Двигались всю ночь, по дорогам и бездорожью. В слитной людской массе вперемешку двигались танки, орудия и повозки, а над нами, тяжело сотрясая воздух, в небе плыли волна за волной, следующие на восток армады немецких бомбардировщиков. В той стороне не утихал бой и от тяжелых ударов вздрагивала земля.
  К переправе вышли на исходе ночи. Она была наведена из понтонов и вся запружена отступающими войсками.
  В этот предутренний час, когда с минуты на минуту могли возобновиться налеты немецкой авиации, все отступающие войска старались как можно быстрее преодолеть водную преграду и укрыться в лесах на противоположном берегу.
  На подходе к переправе скопилось огромное количество людей и техники, среди которых царили хаос и неразбериха. Временами эта масса начинала движение и понемногу втягивалась на мост, затем оно стопорилось и вновь возобновлялось. Все перемещения колонн и разрозненно отступающих групп сопровождались ревом моторов, ржанием лошадей, звуками команд и густым матом.
  Когда наша батарея с огромными усилиями подтянулась непосредственно к переправе, движение на ней вновь застопорилось и я, оставив за себя одного из командиров огневого взвода, пошел по понтону вперед, чтоб выяснить причину затора.
  На его середине стояли два закопченных танка Т-34, в двигателе одного из которых копались несколько танкистов в замасленных комбинезонах. По виду машин было видно, что они недавно вышли из боя и находились не в лучшем состоянии. С правой стороны танки обтекали матерящиеся пехотинцы, для движения же орудий, грузовых автомашин и повозок, оставшейся ширины понтона явно не хватало.
   Уже через несколько минут к танкам подбежали еще несколько офицеров, требуя немедленно освободить проезд. Между нами и танкистами начался бурный диалог, который был прерван звуками раздавшегося за спинами автомобильного клаксона.
  Непрерывно сигналя, к месту затора подвигалась запыленная "эмка" в которой находился какой-то крупный военный чин в кожаной куртке и с охраной, состоящей из капитана и нескольких автоматчиков.
  В нескольких метрах от танков автомобиль остановился и незнакомый командир в сопровождении капитана подошел к нашей группе.
  - Старший танковых экипажей, ко мне!,- рявкнул он.
   Один из танкистов подбежал к нему и, приложив руку к шлемофону доложил,- командир второй роты сорок третьего танкового полка лейтенант Краснов!
  - Почему стопоришь ход переправы, раздолбай!? Немедленно убрать машины!
  - Товарищ генерал, поломка в двигателе практически устранена. Через пять минут начну движение!
  - Никаких пяти минут, приказываю сбросить поврежденный танк с переправы. Выполнять!!
  - Виноват, у меня приказ своего командования, вывести технику на ...
  Договорить он не успел. Хлопнул выстрел и танкист стал оседать на настил понтона. В руке генерала дымился "ТТ".
  - Немедленно сбросить машину с переправы!, - приказал он застывшему у танка экипажу, сел в "эмку" и та, набирая скорость, покатила в сторону противоположного берега.
  Несколько мгновений люди в комбинезонах молча смотрели на своего мертвого командира, затем старший из них что-то бросил остальным, те быстро втащили тело в танк, и сами скрылись в его люках.
  Еще через секунду взревел двигатель и, сдав назад, бронированная махина сбросила своего поврежденного собрата с моста.
  Затем башня тридцатьчетверки слегка развернулась, орудийный ствол пошел вниз и уставился на въезжающую на противоположный берег "эмку".
  Оглушительно грохнуло, и на месте автомобиля взметнулся разрыв, в разные стороны полетели колеса.
  А танк, взвыв мотором, понесся по настилу на восток. Переправа возобновилась...
  
  
  "Огненные мили"
  
  
   Все интересное притягательно. И, повидимому, наш Альманах.
  Не успел авторский коллектив закончить верстку первого и согласовать очередность публикаций второго, как нам позвонили и сообщили, что в материале электронной версии Альманаха имеется ветеранский портрет мамы одного из наших товарищей, офицера "СМЕРШ" в годы Великой Отечественной войны.
  Еще через день, по поручению Э.А. Иванова мы установили ее московский адрес и по предварительной договоренности я выехал на встречу с этой женщиной.
  Небольшая уютная квартира в Теплом Стане. А в ней миниатюрная светлая старушка, с удивительно чистым голосом и доброжелательной улыбкой.
  Это Анна Николаевна Сафронова. И вот ее личные слова, записанные на репортерский диктофон...
  "Родилась я на Дону, в селе Стригунки 24 сентября 1919 года, в крестьянской семье. Затем мы переехали в город Белев Тульской области.
  Там я закончила десять классов местной школы и решив стать летчицей, подала документы в Ленинградскую военно-воздушную инженерную академию им. К.Е. Ворошилова.
  Однако по состоянию здоровья к вступительным экзаменам в нее я допущена не была и решила поступить в железнодорожный институт. Туда не прошла по конкурсу и по рекомендации своего дяди, в 1939 году поступила на работу в Гатчинский отдел НКВД. Через некоторое я была избрана секретарем гатчинского, а еще спустя непродолжительное время, членом бюро ленинградского обкома комсомола. Приходилось много ездить по области, общаться с самыми разными людьми и эта работа была мне по душе.
  В одной из поездок, мой близкий знакомый - начальник Особого отдела базирующейся под Ленинградом авиационной дивизии, предложил мне перейти к нему на работу и переехать в Таллин.
  Весну 1941 года я встретила секретарем-шифровальщиком Особого отдела Таллиннского военного гарнизона. Подчинялись мы Особому отделу Балтийского флота, значительная часть которого, и в том числе лидер "Киров", базировалась в Таллине.
  22 июня началась Великая Отечественная война.
  С первых же дней Таллин стала бомбить немецкая авиация, которой активно противодействовали стоящие на рейде корабли. Особенно мощно отражал эти атаки крейсер "Киров", от залпов которого сотрясался весь рейд. По ночам это была страшная картина - город горел.
  28 августа 1941 года мы получили приказ об эвакуации. Упаковали в металлические шкатулки секретные документы и шифркоды, после чего в порту все сотрудники Особого отдела флота погрузились на плавмастерскую "Серп и Молот". Это было огромное судно, загруженное людьми и военным снаряжением "под завязку".
  Отходили под непрерывными бомбежками. Через некоторое время судно получило несколько пробоин, стало крениться и нам приказали подняться на верхнюю палубу без вещей. С собой, в противогазной сумке, я смогла унести только мое любимое крепсатеновое синее платьице с кружевным воротничком.
  Весь залив был усеян движущимися под взрывами кораблями. Рядом с нами проходил эсминец, с курсантами Фрунзенского военно-морского училища, откуда раздался крик, - Нюра, Нюра Казакова, это я, Женя!
  Среди курсантов с винтовками, на палубе был мой одноклассник по школе Женя Бочаров, с которым мы жили на одной улице.
  -Передай родным, что у меня все в порядке!, - кричал он, размахивая бескозыркой.
  Женю я больше не встречала, их корабль погиб на переходе, о чем впоследствии я рассказала его маме...
  Бомбежки продолжались непрерывно и на второй день в следующее рядом с нами судно "Верония", на котором находились семьи командиров, попало несколько бомб, оно стало тонуть. Как впоследствии рассказывали очевидцы, в числе других, в воде оказалась жена командующего Балтийским флотом адмирала В.Ф. Трибуца. Ее спасла плавающая мина, за взрыватели которой женщина держалась руками до тех пор, пока не была подобрана моряками с подошедшего тральщика. За время, проведенное в воде, она поседела.
  В наш "Серп и Молот" тоже попало несколько бомб, я оказалась в воде и в числе других была подобрана катером, который высадил нас на остров Гогланд. Из нашего отдела спаслись всего несколько человек и в том числе начальник Лазарь Моисеевич Иоффик, который принял на себя общее командование над военнослужащими.
   На острове, под бомбежками, мы прожили несколько дней, после чего тральщиком были эвакуированы в Кронштадт, а оттуда доставлены в Ленинград, на Литейный проспект в "Большой дом".
   Там я продолжила свою службу секретаря-шифровальщика и от сотрудников Особого отдела Ленинградской ВМБ впервые услышала о капитане Германе Сафронове, который в первые дни войны был отправлен в Таллин для организации агентурного подполья на его территории. Все сокрушались, что их товарищ, который до настоящего времени не вернулся с задания, по- видимому погиб.
  В один из таких дней, когда я в своем синеньком платьице работала в приемной начальника управления, в нем появился веселый бородатый мужчина с автоматом, в измазанных грязью аремейской плащпалатке и сапогах.
  - Что здесь за "васильки" в мое отсутствие появились? - засмеялся он, вешая свою замызганную плащпалатку на мой единственный черный жакетик, который подарили девушки отдела. Затем подошел к столу, хитро на меня посмотрел и заявил, - авось, женой будешь.
  - А кто вы такой? - поинтересовалась я у незнакомца.
  - Я старший оперуполномоченный Герман Иванович Сафронов, - ответил тот.
  Еще через несколько секунд в приемную набежали опративники, появился начальник и все стали радостно обнимать своего воскресшего товарища.
  С этого момента и началась наша дружба с моим будущим мужем. Мы несколько раз сходили в кино, навестили его квартиру на Петроградской стороне, а через непродолжительное время Герман Иванович был назначен начальником Особого отдела стрелковой дивизии и убыл на Ленинградский фронт.
   Меня же перевели в отдел военной контрразведки "СМЕРШ" в мотострелковую дивизию под Шлиссельбург и на некоторое время наши фронтовые дороги разошлись. К этому времени я уже была лейтенантом, в совершенстве освоила специальность шифровальщика и помимо ее выполняла задания по доставке спецдонесений в другие подразделения контрразведки Волховского фронта, в сопровождении охраны.
  Далее пришлось служить в отделе контрразведки Ладожской военной флотилии и под бомбежками многократно ездить по "дороге жизни". Одна такая поездка едва не закончилась для меня трагически - служебная "эмка" с шифрдокументами провалилась в полынью и мы едва не утонули в ледяной купели.
  В 1945 году меня перевели в Особый отдел Черноморского флота, где мне довелось встретиться с президентов США Теодором Рузвельтом и премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчилем, которые приезжали по приглашению И.В.Сталина на Ялтинскую конференцию.
  Причем при довольно необычных обстоятельствах.
  Дело в том, что контрразведка флота обеспечивал безопасность проведения встречи глав Большой тройки непосредственно в Ялте, и наши оперативники пригласили меня посетить Ливадийский дворец, где они работали.
  Попали мы, как говорят, "с корабля на бал". Наш начальник, генерал Ермолаев пил в это время кофе в гостевом зале вместе с Рузвельтом и Черчилем.
  Кто-то из них поинтересовался через переводчика, кто из шифровальщиков обеспечивал бесперебойную обработку информации конференции. Ермолаев вызвал меня и представил высоким гостям. Те очень удивились, увидев совсем молоденькую девушку, поцеловали мне руку и пригласили к столу, выпить с ними чашечку кофе. Отказываться было не принято, пришлось согласиться, после чего, поблагодарив их за угощение, я покинула зал.
  Видела и жену Рузвельта, которая после отъезда мужа, почему-то несколько дней проживала в Севастополе, во флигеле, расположенном рядом с Особым отделом. Однажды мы даже приветственно помахали друг другу руками.
   В один из дней апреля 1945 я обнаружила на столе шифрпоста спецсообщение начальника Особого отдела одной из армий, за подписью майора Сафронова. Это был мой Герман. С ответом на сообщение, адресату ушла и маленькая записка.
  Как мне потом рассказывал его заместитель, Алексей Иванович, их армия заканчивала войну в Германии, и Герман Иванович сетовал, что в отличие от других, ждущих на родине встреч с женами и невестами, ему на свидание с любимой надеяться не приходилось - потерял. А потом пришел ответ на его сообщение и он, держа записку в руке, торжественно заявил всем: " Ребята! Моя жена нашлась!"
  Затем была Победа.
  В 1946 году мы встретились с Германом Ивановичем в Одессе, поженились и продолжили службу в Особом отделе одесского военного округа.
  Там тогда еще действовала знаменитая банда "Черная кошка", с которой по военному разобрались вернувшиеся с фронта офицеры.
  Руководимое мужем подразделение обеспечивало безопасность штаба округа, который в то время возглавил маршал Советского Союза Г.К. Жуков. С Георгием Константиновичем у Германа Ивановича сложились самые теплые дружеские отношения и я тоже знала его семью, хотя и не близко.
  Однако службу в контрразведке мужу пришлось оставить. В период войны он получил три ранения и три контузии, что серьезно сказалось на его здоровье и повлекло длительное лечение в ленинградском госпитале Эрисмана.
  После рождения двоих сыновей и демобилизации в 1948 году, мы переехали в Ленинград, где встал вопрос, чем заниматься в мирной жизни.
  В этот период, навестив московских родственников мужа, по моему настоянию мы зашли в Министерство легкой промышленности, которое тогда возглавлял А.Н. Косыгин, в довоенное время подчиненный Германа Ивановича по работе на ткацкой фабрике им. Желябова.
  Встретил он нас очень тепло и предложил мужу должность директора ленинградского текстильного комбината. Там Герман Иванович проработал до 1952 года, перенес три инфаркта и получил категорическое заключение медкомиссии о невозможности дальнейшей трудовой деятельности, и срочной перемене места жительства. Пришлось переезжать в Москву, обменяв свое ленинградское жилье на комнату в деревянном доме. Здесь мы встретили фронтового товарища мужа - генерала Прещепу, который порекомендовал мне вернуться на работу в Комитет государственной безопасности.
   Я так и сделала и вскоре продолжила службу на Лубянке, в должности секретаря отдела морской контрразведки. За это время моими начальниками были генерал-лейтенант Борис Иванович Еронин, капитан 1 ранга Владимир Сергеевич Скляренко, контр-адмирал Владимир Иванович Батраков и контр-адмирал Петр Харлампиевич Романенко.
  Курировал нас заместитель Председателя КГБ СССР генерал-лейтенант Георгий Карпович Цинев.
  В 1956 году Германа Ивановича не стало и я осталась с двумя детьми на руках в своих деревянных "хоромах". Руководство управления пошло мне навстречу и через некоторое время направило в служебную командировку в Особый отдел ГСВГ в Германию, в город Потсдамо.
  В отставку я вышла в 1975 году, приобрела небольшую кооперативную квартиру и еще некоторое время трудилась на кадровой работе в Большом Театре и других учреждениях. Мой сын полковник в отставке, подрастают внуки, но дает знать о себя возраст.
  В память о службе остались боевые награды и воспоминания.
  Отрадно, что ветераны морского отдела меня не забывают, часто звонит Владимир Иванович Батраков и другие, а тут еще и вы заехали, смутили душу. Значит кому-то мы еще нужны..."
  
  На прощание я поцеловал Анне Николаевне руку и подарил коробку шоколада. А что мы еще можем?
  _____________________________________________________________________
  
  
  
  " Неизвестный Маринеско"
  
  
  30 января 1945 года подводная лодка "С-13" под командованием капитана 3-го ранга А.И.Маринеско потопила в районе Штольпмюнде гигантский лайнер фашистского флота "Вильгельм Густлов" водоизмещением 25 484 тонны, на борту которого находилось свыше семи тысяч эвакуированных из Данцига под ударами наступающих советских войск фашистов: солдат, офицеров, и высокопоставленных представителей нацистской элиты, палачей и карателей. На "Густлове", служившем до выхода в море плавбазой для школы подводного плавания, находилось свыше трех тысяч обученных подводников - примерно семьдесят экипажей для новых подлодок гитлеровского флота.
  В том же походе Маринеско торпедировал большой военный транспорт "Генерал фон Штойбен", на нем переправлялись из Кениксберга 3600 солдат и офицеров вермахта.
   ("Капитан дальнего плавания". А. Крон)
  
  
  Об этом, легендарном подводнике написано множество мемуаров, самых различных очерков и статей. Отечественные и зарубежные военные историки до сих пор "ломают копья" в спорах, насколько повлияла его знаменитая "С-13" на ход Второй мировой войны. Боевой опыт Маринеско вошел в каноны подводного флота России, а также европейских стран и США. Но об известном повторяться не будем.
  Редакция Альманаха располагает достоверными фактами об Александре Ивановиче, ранее неведомыми публицистам. Они основаны на подлинных событиях и получены от ветеранов Военно-Морского флота, достаточно близко знавших этого неординарного человека.
  В их числе капитан 3 ранга Александр Иванович Иванов - командир роты торпедистов Кронштадской школы Ленинградского Краснознаменного учебного отряда подводного плавания - в/ч 09990 -"3";
  Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Сергей Прокофьевич Лисин, в годы войны командир ПЛ "С-7", впоследствии известный военный публицист и историк;
  Кавалер орденов Октябрьской революции, Красной Звезды и медали Ушакова, старшина 1 статьи Клавдий Павлович Шамин, старшина команды торпедистов одной из лодок бригады, в состав которой входила ПЛ "С- 13"; Герой Советского Союза, Кавалер орденов Боевого Красного Знамени, Отечественной войны 3-х степеней и ордена Красной Звезды - командир разведгруппы бригады морской пехоты, старшина 1 статьи Дмитрий Дмитриевич Вонлярский.
  
  * * *
  
  Впервые имя Маринеско я услышал зимой 1974 года, в бытность службы курсантом-торпедистом 2 школы Ленинградского учебного отряда подводного плавания (КУОПП) Дважды Краснознаменного Балтийского флота.
  Располагалась она в Кронштадте и именовалась в/ч 09990 -"З". Возглавляли в то время отряд и школу капитаны 2 ранга Купцов и Кривцов, а ротой курсантов - торпедистов командовал капитан 3 ранга А.И.Иванов, в прошлом служивший минным офицером и командиром на субмаринах 613 и 641 проекта.
  На одном из занятий по устройству подводной лодки, Александр Иванович и рассказал нам о своем знаменитом тезке все то, что впоследствии многократно публиковалось. А помимо прочего сообщил, что последние годы Герой - подводник жил в Кронштадте, где работал бригадиром портовых грузчиков и прозябал в нищете.
  Через некоторое время, когда капитан 3 ранга со старшинами вели нашу курсантскую роту на первое знакомство с субмаринами в бригаду подплава, он остановил строй у одного из старых кронштадских домов, разернул нас к фасаду фронтом, и сообщил, что именно здесь здесь и жил Маринеско.
  Второй рассказ об Александре Ивановиче я услышал летом 1975 года, от Героя Советского Союза, капитана 1 ранга С.П. Лисина, когда проходил службу в атомном учебном центре Палдиски в Эстонии, в составе экипажа ракетногоподводного крейсера "К-450" под командованием капитана 1 ранга В.Н.Милованова.
  На этой встрече были экипажи нескольких ракетоносцев Северного и Тихоокеанского флотов, находившиеся на переподготовке.
  Несколько сотен офицеров, мичманов, старшин и матросов, затая дыхание слушали "Одиссею" Маринеско. Именно "Одиссею", поскольку Сергей Прокофьевич, в совершенстве владевший ораторским искусством, увлекательно и захватывающе рассказал нам об удивительном жизненном пути своего коллеги - командира гвардейской "С-13". И открывались новые страницы жизни этого неповторимого человека, ранее нам неизвестные.
  Он действительно был "первым после Бога" для своих моряков, но не пользовался любовью высокого начальства за свободомыслие и независимость. И здорово лихачил на берегу.
  Во многих мемуарах и очерках упоминается, что зимой 1944 года, когда подводная лодка "С-13" базировалась в городе Турку, в теперь уже нейтральной Финляндии, орденоносец, капитан 3 ранга Маринеско, познакомился с симпатичной шведкой, владелицей гостиницы, задержался у нее и, несмотря на последовавший вызов к командованию бригады, проигнорировал приказ.
  Нам же капитан 1 ранга Лисин изложил эту историю в несколько иной интерпретации.
  Маринеско действительно проживал в финской гостинице, однако никаких симпатий к ее владелице не проявлял. Хотя на самом деле, в предновогоднюю ночь 1945 года встретился с очень интересной красивой девушкой из высшего света нейтральной Швеции. И остался в ее апартаментах до утра, чем всполошил командование бригады, "СМЕРШ" и политотдел - исчез командир корабля - секретоноситель, да к тому же имеющий родственников на оккупированной немцами территории.
  Когда же он вернулся из гостей, встал вопрос об отдании Александра Ивановича под суд военного трибунала. Спас его тогда командир дивизиона А.Е.Орел, срочно направивший лодку на боевое дежурство в море.
  Представляется, что эта версия имеет право на существование и правдоподобнее той, которая изложена в официальной хронике о Маринеско.
   И вот почему:
  Как излагают хроникеры, отдавая приказ об экстренном выходе "С-13" на боевое дежурство, комдив Орел заявил: "Иди, Саша, и без победы не возвращайся. Иначе - не простят...".
  А теперь немного анализа, проведенного с участием наших ветеранов, в прошлом служивших в морской контрразведке, а также командовавших подводными лодками и их соединениями.
  Даже в условиях военного времени, командир корабля, к тому же один из самых опытных и результативных в соединении, за такой проступок мог быть подвергнут дисциплинарной, а в крайнем случае, партийной ответственности.
  Здесь же, судя по всему, события развивались более драматично. Мы, предполагаем, что ему, по всей видимости, инкриминировали вступление в связь с представителями иностранного государства, что категорически запрещалось.
  При определенных условиях, это могло быть расценено как измена Родине. Вот почему Орел и сказал эти "эзоповы" слова "...без победы не возвращайся, иначе не простят". В них так и сквозит скрытый смысл.
  Ну, а потом, в своем историческом выходе 13 января 1945 года, "С-13" и торпедировала лайнер "Вильгельм Густлов". Однако и после столь блистательной атаки, которая до основания потрясла Германию и ее высшее командование, Маринеско не ушел с позиции и 9 февраля торпедировал военный транспорт "Генерал фон Штойбен", утопив 3600 фашистов. Этот факт также свидетельствует в пользу нашей версии
  
  Имеет право на существование она еще и потому, что в период ходовых и государственных испытаний ракетного крейсера "К- 450", в 1973 году, мне довелось близко знать ветерана-подводника из бригады, в котором служил Маринеско, старшину 1 статьи запаса Клавдия Павловича Шамина.
  В то время он работал на Северном машиностроительном предприятии и руководил бригадой заводских специалистов, монтировавшей торпедный комплекс нашей "Мурены". Первым на предприятии Клавдий Павлович был награжден орденом "Октябрьской революции", которые в то время имели такие военачальники, как маршалы Г.К.Жуков и И.С. Конев. Ветеран пользовался глубоким уважением в коллективе СМП, а также экипажах строящихся ракетоносцев.
  На одном из выходов в море, когда мы выполняли глубоководное погружение, на глубине в 600 метров, в присутствии моих командира БЧ-3 капитан-лейтенанта С.И.Мыльникова, старшины команды мичмана О.А.Ксенженко и старшего торпедиста мичмана А.И. Порубова, он подтвердил палдиский рассказ Лисина и поведал нам еще одну, довольно занимательную историю об Александре Ивановиче, свидетелем которой был сам.
  В 1942 году "щука", на которой служил старшина 1 статьи Шамин и лодка "М-96", под командованием Маринеско, входили в состав бригады подплава, дислоцирующейся в Кронштадте. Уже в то время Александр Иванович считался одним из лучших командиров соединения и был награжден орденом "Ленина".
  Однажды весной, "малютка", тогда еще капитан-лейтенанта Маринеско, возвратилась из похода с принайтованным к надстройке, шикарным автомобилем, как оказалось впоследствии, марки "Хорьх". Выгрузившие его на пирс моряки лодки многозначительно помалкивали, а собравшиеся поглазеть на диковину зеваки с других кораблей, только хлопали глазами и удивлялись.
  Когда Александр Иванович убыл с докладом к командованию, выяснилось, что во время патрулирования в заданном районе Финского залива, он обнаружил следующую в сторону Палдиски самоходную баржу с раскрепленным на корме этим самым автомобилем.
  Поскольку тоннаж самоходки был небольшим, в целях экономии торпед, командир принял решение атаковать ее в надводном положении, для чего всплыл и открыл по удирающим фашистам огонь из единственной на "малютке" 45мм пушки и зенитного пулемета.
  В ходе преследования, огрызающуюся огнем танкового орудия и МГ-34, фашистскую посудину измочалили вдрызг, но она не тонула. Когда же артиллерийская дуэль закончилась и лодка подошла к потерявшей ход барже, высадившаяся на нее штурмовая группа обнаружила валяющихся на палубе мертвых фашистов, а в трюме горы наваленного россыпью картофеля, который своей массой затыкал многочисленные пробоины в районе ватерлинии и не давал барже затонуть
  Расстрелянный артиллерийский запас командир решил компенсировать и приказал перегрузить на надстройку лодки, новенький лакированный "Хорьх", которого так и не дождался какой-то немецкий генерал. Затем "малютка" погрузилась и вернулась в базу.
  Плененный "Хорьх" не пострадал за исключением шин, которые разорвало забортным давлением. Лодочные "духи" перебрали его двигатель, залатали шины и несколько дней бравый командир лихо разъезжал по Кронштадту, вызывая недовольство высокого начальства. Затем последовал приказ: "Отобрать! По рангу не положено", и автомобиль конфисковали.
   Рассказал нам Клавдий Павлович и фантастическую на первый взгляд историю, связанную с награждением Маринеско орденом Красного Знамени вместо Звезды Героя.
  По официальной версии, после возвращения "С-13" из победоносного похода, командир бригады Орел представил Маринеско к званию Героя Советского Союза, однако вышестоящее командование его рапорт отклонило и наградило независимого командира и его экипаж орденами. Выглядит довольно правдоподобно.
  А вот как изложил то, свидетель чему был сам, ветеран-подводник, Клавдий Павлович Шамин.
  После получения командованием сведений о потоплении Маринеско столь значимых целей, на пирс, для встречи лодки, прибыло не только высшее начальство Ленинградской военно-морской базы, но и представитель Ставки из Москвы, который по поручению И.В. Сталина должен был вручить капитану 3 ранга Звезду Героя.
  Увидев на пирсе целую толпу штабных офицеров, Маринеско, отличавшийся склонностью к авантюрам, решил показать, "кто в доме хозяин" и сыграл срочное погружение.
  На виду у опешивших адмиралов и старших офицеров лодка легла на грунт и командир, поздравив экипаж с победой, угостил моряков спиртом и пайковым вином. После этого "эска" всплыла и пришвартовалась к пустынному пирсу - впавшие в ярость начальники, во главе с представителем Ставки, умчались в штаб. Александр Иванович получил очередной "разнос", а после него, орден Боевого Красного Знамени.
  Хотя история выглядит фантастически, но в ней есть рациональное зерно. Проанализируем факты:
  После первой торпедной атаки, погубившей весь цвет германской кригсмарине, фюрер впал в бешенство, что подтверждается расстрелом командира немецкого конвоя и отправкой на восточный фронт целого ряда ряда высокопоставленных офицеров, имевших отношение к обеспечению его безопасности.
  Не могла весть о трагической гибели Перового лайнера Второго Рейха не попасть и в Кремль, в Ставку Верховного главнокомандующего, поскольку шведские, а за ними и германские газеты, раструбили ее по всей Европе. Об этом же, уверены, не преминули донести в Ставку и наши зафронтовые резидентуры.
  Зная характер и манеру действий И.С.Сталина, можно с достаточно высокой вероятностью предположить, что он лично отдал приказ о награждении Маринеско звездой Героя, с которой и прибыл в Кронштадт его "порученец". И в этом нет ничего удивительного, такие вещи за историю войны случались, военные историки подтвердят.
  Когда же лихой командир, не ведая, кто и с чем его встречает на пирсе, в очередной раз показал, что он "первый после Бога", ему дали понять, что это не так.
  А могло быть и хуже, но, наверное, настроение у Иосифа Виссарионовича в ту ночь было благодушное, да и уважал он смелых людей. Сам в молодости был авантюристом. И кто в то время, да и потом, спустя многие годы после войны, мог рассказать истинную правду о награждении Маринеско?
  Чревато, могли отправить и в бухту Ванина, в ГУЛАГ. Вот и рассказывали его сослуживцы удобно обтекаемую историю, что породило череду мифов. Уверен, что где-то в архивах Гохрана или определенных ведомств, пылятся документальные материалы об этом факте, их время еще не пришло.
   * * *
  
  Для непосвященного эта история покажется досужим вымыслом, но, изучив все написанное о легендарном подводнике, я, лично, в нее верю. Как и в источники, откуда поступила информация.
  А тем деятелям, что в "клубничных изданиях" и на сайтах Интернета размещают "правду" о Маринеско и других наших героях, умаляя их заслуги, хотелось бы дать совет - не трудитесь, не выйдет. И по одной простой причине: ваши псевдо факты почерпнуты на Западе, который до сих пор не может простить нам Победы, хотя и пожинает ее плоды. А наши - здесь, от еще живых ветеранов и документальных источников. Так что не тратьте зря сил "собака лает - Караван идет".
  
  * *
  Когда на переходе в Гаджиево, после завершения государственных испытаний, в горле Белого и Баренцева морей мы расставались с нашими заводскими коллегами, с которыми очень сдружились, Клавдий Павлович подарил мне на память свой наградной жетон "Отличный торпедист". Он и поныне хранится в семейном архиве, как память не только о нем, но и Герое Советского Союза, капитане 3 ранга Александре Александровиче Маринеско.
   Самым же интересным из необычной судьбы великого подводника оказался рассказ Героя Советского Союза, старшины 1 статьи Дмитрия Дмитриевича Вонлярского, когда в феврале этого года, мы вместе с техническим редактором Альманаха, капитаном 2 ранга И.К.Хариным в очередной раз навестили приболевшего почетного члена нашей Ассоциации.
   А вместо лекарских снадобий, которые старый моряк терпеть не может, привезли ему наши, флотские. И еще подлинные сведения и документы из Общего Гербовника дворянских родов Российской Империи о Фамилии Вонлярских, которые по каким-то причинам скрыли от предка одного из древнейших боевых родов России, не так давно навещавшие старшину, представители Дворянского Собрания Москвы.
  Судя по вспыхнувшим искоркам в глазах внешне невозмутимого Дим Димыча, он обрадовался презенту, а когда внимательно ознакомился со своей родословной, задумался, помолчал, и, как всегда, преподнес нам свой сюрприз - рассказал о встрече с Александром Ивановичем Маринеско в начале 50-х, да не где-нибудь, а в Колымских лагерях, куда после очередного зигзага судьбы, попал героический подводник. В рассказе Дмитрий Дмитриевича сомневаться не приходится. Этот человек предельно объективен и точен в изложении фактов, которые ни разу не опровергали, даже знающие его маститые адмиралы и генералы. Вот, что он рассказал.
  
  Осенью 1950 года на Колыме, в ИТК строгого режима с хитрым названием "Индия", куда Вонлярского под чужой фамилией этапировали для отбытия десятилетнего срока заключения за преступления, которых он не совершал, боевой старшина встретил Александра Ивановича Маринеско.
  Тот был осужден на 5 лет по "бытовой статье" и работал в ней нарядчиком. Бывшие моряки "держали зону" и не давали в обиду своего старшего товарища, который пользовался заслуженным авторитетом даже у воров "в законе".
  При всем этом, о своих подвигах в годы войны, разжалованный до старшего лейтенанта командир "С-13" никому не рассказывал, жалоб и прошений в вышестоящие инстанции не подавал, и что было у него на душе, никто не знал. Затем Вавилова - Вонлярского перевели на другой лагерный прииск и след Маринеско он потерял.
  О данном отрезке жизненного пути Александра Ивановича знали многие его близкие друзья, которые упоминаются в мемуарах известных подводников и очерках военных журналистов. Но тогда об этом упоминать было не принято. Их титаническими усилиями имя Маринеско было возвращено из небытия вместе с присвоением командиру спустя 45 лет после подвига, звания Героя Советского Союза.
  Завершив свой рассказ, Дмитрий Дмитриевич задумался и, глядя на опушенные инеем ветки старых берез за окном, с расстановкой сказал, (привожу дословно).
  "Вот ведь, как получается, ребята.
  Дмитрий Донской разбил татар на Куликовом поле, и после этого на Руси возникло крепостное право. Затем Кутузов разбил французов под Бородино - получили еще более жестокий гнет. Мы штурмом взяли Берлин, и по возвращению множество фронтовиков оказалась в Гулаге. А об остальных вспоминали только 9 Мая, заставляя оставшихся ветеранов шествовать на парадах перед трибунами партийной элиты. Что ж за страна у нас такая..?
  Страшные своей правотой слова. Мы с Иваном Кузьмичем сидели и прятали глаза.
  В этой связи я вспомнил аналогичные по смыслу слова другого Ветерана войны, писателя-фронтовика Виктора Петровича Астафьева, сказанные им всеми любимому народному артисту Георгию Жженову, бывшему сидельцу того же лагеря, где побывал и Вонлярский, на их последней встрече в Овсянке, запечатленной в телевизионном репортаже и показанном в ночное время по нескольким телеканалам в 2005 и этом году.
  Они вели свой диалог в скромной квартире Астафьева и на лицах старых друзей уже просматривалась печать потустороннего Мира. Вот его слова, завершившие беседу:
  Жженов: " Знаешь, Виктор, я думаю, что сейчас единственное спасение России в Боге.
  Астафьев: "По этому поводу, я тебе Жора, вот что скажу: мне кажется, в свое время Создатель собрал с других планет весь человеческий мусор и определил им для жительства Землю. Вот вам прекрасная планета, живите в любви и дружбе. Не послушали. Сразу же стали грабить, убивать и насиловать себе подобных. Видя такое, Творец ужаснулся и послал им Спасителя. Мы и его угрохали..."
  Эти же мысли, после отказа правящей в России элиты прислушаться к его философскому трактату "Как нам обустроить Россию", высказал и писатель-фронтовик, прошедший школу ГУЛАГа, А.И. Солженицын.
  Обратите внимание, как и судьбы, суть их высказываний едина. Пока не поздно, нужно возвращать все на "круги своя".
   А знаменитую "С-13", которую до последнего отстаивали убеленные сединами адмиралы и последние моряки экипажа Маринеско, благодарные потомки отправили на слом. Очень уж прочный металл был - хорошие иголки получатся.
  К сведению, немцы, своему " Вильгельм -Густлову", памятник в Киле поставили. Спасибо им, это памятник и "С-13".
  Но не будем пессимистами, моряки поймут. Впервые, после лихолетья девяностых, наши надводные корабли и подводные ракетоносцы снова вышли в Мировой Океан. А с ними Маринеско...
  Флот возрождается вновь.
  А кто не врубается, во имя чего, пусть ознакомится с историческими хрониками Петра Великого и его высказыванием, приведенном в репризе первого номера Альманаха ветеранов морской контрразведки ассоциации ВКР "Аскольд". К возможной полемике по предмету очерка мы готовы.
  
  
  "Полицай"
  
  Осенью 1992 года я решил немного очистить от хлама свою усадьбу, которую приобрел по случаю весной. На ней в ту пору находилась ветхая изба с крытым двором и несколькими старыми яблонями, на которых вызрели удивительно вкусные яблоки.
  В конце усадьбы росла красавица ель, которую я решил не трогать, а дальше располагался многочисленный хлам, накопившийся наверное еще со времен войны - колья с прибитой к ним колючей проволокой, какие- то деревянные обломки и ящики.
  Сложив все с максимальной компактностью, мы с работавшим у меня местным бомжем Юркой, подожгли хлам и стали подбрасывать в ревущее пламя все остальное, что было разбросано на усадьбе.
  Громадный костер горел до самой темноты, а утром, когда мы встали, на месте костра обнаружили огромный сгоревший муравейник. Мурашей было жаль, если бы мы знали, что они здесь живут, наверняка бы перетащили мусор в другое место. Но что делать: что случилось, то случилось. Обходя муравейник по периметру, и тыча лопатой в землю, я внезапно обнаружил с одной его стороны какую-то щель - лопата провалилась на всю длину и внизу что-то звякнуло.
  Юрка лег рядом с муравейником, засунул руку в эту щель и извлек поочередно: русскую каску с пробоиной в районе виска, берцовую человеческую кость и забитую землей крынку. Когда я вытряхнул из нее замлю, в ней что - то блеснуло. Оказалось перстень с голубоватым камешком. Резанули им по куску стекла - кусок развалился.
  Присели под сосну, закурили, стали размышлять. Для начала вспомнили, кто во время войны жил в моей избе. Как рассказывали престарелые соседи, жил в ней начальник местной полиции, отличавшийся рвением к услужению своим новым хозяевам. Лично организовывал облавы, принимал активное участие в расстрелах советских граждан и отправке их в Германию, занимался грабежами.
  С учетом находок картина вырисовывается следующая.
  Когда наши войска с боями оставляли Оленино, в стрелковой ячейке, расположенной на моей усадьбе был убит или смертельно ранен наш боец. Заняв поселок немцы расквартировались в приглянувшихся им домах. А мою избу занял начальник полиции. Участвуя в различного рода карательных акциях, он награбил определенное количество украшений из золота и серебра, которые хранил в крынке в стрелковой ячейке, ставшей могилой для нашего солдата. Место действительно надежное.
  Когда же под ударами наших войск пришлось оставлять Оленино, он взял из своего схрона все что было в крынке, но впопыхах оставил этот самый перстенек.
  Носила его молоденькая девушка или женщина - очень уж размер невелик, для хрупкой руки. И как снимался этот перстень с пальца, одному Богу известно.
  Убрав муравейник, мы вынули из ячейки практически всю землю, но никаких останков солдата больше не обнаружили. Все по- видимому убрали мураши.
  Берцовую кость похоронили под сосной, а перстенек я увез в Москву. Храню его поныне, как память о войне.
  
   " ТТ"
  
  
   Осенью 1943 года, после освобождения Донбасса, мой дядя, старшина-танкист Алексей Леонтьевич Ковалев, заехал погостить на несколько дней к родителям.
  Отпуск, помимо ордена Отечественной войны, ему дали в качестве поощрения за бои на Курской дуге, где командуя тридцатьчетверкой, он сжег несколько фашистских танков.
  К тому времени, некогда большая семья моего деда сильно поредела. Дядя Володя погиб при форсировании Днепра, дядя Вася при восстановлении затопленной немцами шахты, отец воевал где-то в Польше и не подавал о себе вестей. Вместе с родителями оставались только младшие дети-подростки дядя Женя и тетя Рая.
  Вручив родне незамысловатые подарки, помянув братьев и отгуляв отпуск, дядя вернулся в часть. А перед этим, по настойчивой просьбе младшего братишки, сходил вместе с ним в близлежащую Мазуровскую балку, где дал пострелять тому из привезенного с фронта "ТТ". После этого почистил его и, погрузив в банку с солидолом, закопал пистолет в обширном дедовском саду. Где точно, любознательному Женьке увидеть не довелось, старший брат выдворил его на улицу.
  После окончания войны, вернувшись домой, дядя Алексей вскоре умер от ран, отец мой в это время попал в лагеря Дальстроя, семья деда, как и все после войны, жила бедно и тяжело, и эта история забылась.
  Прошло некоторое время и она всплыла в одном из разговоров дяди Жени и отца, в день Победы, при котором я присутствовал. Было мне в то время лет пятнадцать. Как все пацаны тех лет, я очень интересовался оружием и сразу же предпринял попытку разыскать пистолет, для чего вооружившись собственноручно изготовленным металлическим щупом, несколько дней тщательно исследовал весь обширный дедовский сад, но ничего не нашел.
  Затем были Флот, учеба в Москве и служба на Севере. Как говорят моряки "большой круг", приведший меня в свое время на несколько лет в родные края.
  Многочисленный когда-то наш род Ковалевых-Ануфриевых, к тому времени еще больше поредел: один за другим умерли деды и бабки, понемногу спивался последний из оставшихся в живых братьев отца - дядя Женя, который одиноко жил в приходящем в упадок доме дедушки.
  В один из летних вечеров, когда я по пути из Луганска заехал с ночевкой к родителям, мы, как водится, засиделись с отцом допоздна в летней кухне и за графином домашнего вина разговорились о войне. Последние годы жизни старый солдат все чаще вспоминал ее и рассказывал мне многое из того, о чем раньше молчал. Помянули всех не вернувшихся с фронта братьев отца и мамы.
  И снова вспомнилась та история с отпуском дяди Алексея.
  - Так может "ТТ" до сих пор там, в саду и стоит его поискать?,- поинтересовался я.
  - Вряд ли,- ответил отец, - сколько времени прошло, он давно сгнил.
  Но я решил все-таки еще раз заняться поисками, тем более, что в наш ГОВД накануне поступила новая криминалистическая техника и в том числе мощные металлоискатели.
  Сообщил об этом отцу - он не стал возражать.
  В очередное воскресенье я приехал к родителям утром на служебном автомобиле, в багажнике которого лежал упакованный в специальный чемодан металлоискатель. Накануне я тщательно изучил инструкцию по его применению и был уверен, если история, рассказанная дядей Женей правда, пистолет или то, что от него осталось, мы найдем.
  Отпустив машину и позавтракав, идем на усадьбу деда. Она расположена на той же улице, неподалеку от дома отца за высоким забором с массивными воротами и виднеющимся в глубине двора каменным домом.
  Старый сад, засаженный массой фруктовых деревьев самых разных пород, находится за домом и вместе с виноградником занимает обширное пространство, уходя в степь. Дядя Женя за ним не ухаживает, но посадки исправно плодоносят, поскольку земля под ними на добрый метр обильно унавожена покойным дедом, всю жизнь державшим коров и другую живность.
  Присаживаемся на деревянную скамью, врытую в центре сада у "копанки" с позеленевшей водой, закуриваем, и я собираю свою технику. Затем проверяю ее, нацепив на голову наушники и манипулируя кнопками пульта управления. Можно работать.
  Разбиваем сад на сектора и начинаем поиск непосредственно от задней стены дома и примыкающих к ней надворных построек - гаража и коровника. Отец относится к моим действиям скептически, но не мешает.
  Первое, что нахожу под одной из громадных груш - моих любимиц, в начале сада, оказывается ствол от старого дробовика. Когда я выворачиваю его лопатой из податливой почвы и передаю отцу, тот сообщает, что это ствол от его первой довоенной "тулки".
  - Ну вот, а ты говорил, что за это время все сгнило. Если есть "токарев", то и его найдем! - радостно заявляю я и вновь надеваю наушники.
  Родитель явно оживляется, отбирает у меня лопату со щупом и теперь уже более активно включается в поиск. Чего мы тогда только не нашли в метровом слое садового чернозема: отлично сохранившуюся немецкую каску, из которой со слов отца дед кормил после войны своего любимого пса Додика; стабилизатор от противопехотной мины, какие-то трубы, подковы и другой металлический хлам. До обеда "прошмонали" практически весь сад. Пистолета не было.
  Мы еще раз перекурили и напоследок решили обследовать землю вокруг одиноко растущей за садом метрах в двадцати на меже старой яблони - дички, густо усыпанной красивыми, но несъедобными плодами.
  - Эту яблоньку лет за пять до войны Алексей сажал,- внезапно вспомнил отец, притащил откуда-то и посадил, мы еще смеялись потом, что дичком оказалась.
  У ее корней, на глубине полуметра, мы и обнаружили полуистлевшую в земле немецкую жестяную банку с окаменевшим солидолом, в котором был утоплен "ТТ" с двумя запасными обоймами. Сохранился он прекрасно, даже воронение не потускнело.
  Долго молча сидели у копанки, рассматривая находку. Отец привычно разобрал пистолет, протер его носовым платком, собрал и проверил. Все четко работало.
  - Ну и зачем он тебе?
  - На память, о дяде Алеше.
  - Держи.
  Протянул мне согретое в его руке оружие...
  Теперь нет и отца. А дядин "ТТ", который он привез с фронта, как и другие военные реликвии нашего рода, я храню. На родине, в старом Донбассе, в надежном месте. Только патронов к нему стало меньше - проверял как-то бой. Отличный.
  
  
  
   "Чашка из Кенигсберга"
  
  
  Мало кто сейчас из подрастающего поколения читал повесть Валентина Катаева "Сын полка" о юном солдате Великой Отечественной Ване Солнцеве. Предпочитают западного Гарри Поттера. Но это наносное, до поры до времени, уверен, пройдет. Отечественная героика той Войны вечна и понемногу восстанавливается.
  В смутное время конца девяностых мне довелось познакомиться с человеком, прошедшим в тринадцатилетнем возрасте в составе стрелкового полка боевой путь от Ржева до Кенигсберга.
  Звали его Николай Михайлович Цветков, или по местному Михалыч. В то время он был на пенсии, отшоферив три десятка лет, пережил два инфаркта, но бодро трудился на своей обширной усадьбе, задами примыкавшей к моей тогдашней даче в райцентре Оленино Тверской области.
  При знакомстве, как водится, немного выпили и с учетом наличия множества следов войны на моем запущенном участке, разговорились о страшном лихолетье, пронесшимся по этим местам в начале сороковых годов. Поведал тогда Михалыч мне немало. А когда узнал, что интересуюсь историей Великой Отечественной и различными военными раритетами, подарил мне чашку из сервиза якобы коменданта Кенигсберга, который он привез с фронта в 1945 в числе других трофеев.
  Чашка необычно тяжелая, изготовлена из белого звонкого фарфора с витиеватой готической надписью "Тиргартен" на боку, имперским клеймом с орлом, и местом изготовления на донце - Кенигсберг,1934.
  К слову, остальной сервиз, более чем из двух десятков предметов, бесхозно валялся у него на чердаке избы и считался хламом. Когда я сказал, что теперь это историческая ценность, Михалыч махнул рукой и предложил мне забрать его весь. Но за повседневными заботами я об этом забыл, а вскоре старого солдата не стало.
  Но в памяти осталась история о войне, которую он видел глазами мальчишки. Вот она. Передаю от первого лица.
  Родом я из Оленино, и до войны с родителями жил на этом же месте, что и сейчас.
  С ее началом, в июле 41-го отца забрали в армию, и он пропал без вести, ни одного письма от него мы так и не получили. Затем в наших местах начались страшные бои и мать, работавшая председателем сельсовета, вместе с другими партийцами ушла в лес, в один из организовавшихся тогда партизанских отрядов. Меня оставила на попечение бабки.
  Обороняла Оленино и прилегающие к нему районы стрелковая дивизия генерала Горбачева. Весь ее штаб, во главе с командиром и многие бойцы сейчас похоронены в центре поселка, ты, наверное, видел мемориал. А многие и сейчас лежат по лесам да болотам, каждый год находят.
  До сих пор помню этих солдат. Изможденные, в истрепанных шинелях, вооруженные трехлинейками и... в лаптях. Да, да, именно в лаптях. Ведь воевали они практически в окружении, подвоза боеприпасов, питания и обмундирования почти не было. Питались, как придется. Лапти из лыка им плели деревенские старики и мы, огольцы, помогали.
  Ну, так вот. Когда эту дивизию и другие советские части, воевавшие в наших местах немцы разбили, от поселка и окрестных деревень мало чего осталось. Все было разрушено и сожжено, только трубы торчали на пепелищах. Ютились мы в землянках да погребах, у кого они были.
  Я дружил с двумя своими одногодками Славкой Волковым и Ванькой Прохоровым. Была еще девчушка Ира Болотникова, но ее убило авиабомбой при одном из налетов.
  Когда наши части отступили, на окраинах и в окрестностях поселка осталось множество окопов, огневых точек и блиндажей с разным военным скарбом. Вот мы там и шарили. То заплесневелые сухари или крупу найдем, то у павшей лошади ногу отрубим, сварим в лесу на костерке и тем живы. Еще по карманам убитых красноармейцев шарили - махорку и спички искали, наших солдат немцы не хоронили. Так и лежали они, где смерть застала.
  Худо-бедно, дожили до марта 1943, когда наши войска вновь перешли в наступление и освободили Горьковскую область. Бои были страшные, остатки райцентра несколько раз переходили из рук в руки, убитых с обеих сторон было не меряно.
  Мы с друзьями к тому времени совсем одичали. Ходили в рванье, питались чем придется, иногда приворовывая у немцев, которых ненавидели и боялись. Бабка моя от голода померла, и мы похоронили ее в саду, в воронке от снаряда.
  О матери моей ничего не было слышно, хотя незадолго до отступления немцев, по ночам в окрестные деревни стали наведываться партизаны. Сам я их не видел, но люди рассказывали, что забирали они у крестьян последнюю живность и продукты, которые удалось сберечь от немцев и больше прятались в лесах, чем воевали. И люди отдавали последнее, куда денешься, убьют, хоть и свои, тогда с этим было просто.
  Суть, да дело, сразу же после освобождения района, решили мы с дружками не оставаться здесь, а двинуть вслед за войсками и при первой возможности пристать к какой-нибудь части. Тем более, что родителей и близких в этой круговерти растеряли и надеяться нам было не на кого.
  К этому времени в одном из брошенных блиндажей, найденном в лесу, у нас имелась заначка: несколько солдатских бушлатов, снятых с убитых, кое-какая обувь, котелки и даже оружие.
  Как только передовые части, освободившие поселок, двинулись дальше, на запад, мы последовали за ними. Войска шли по дорогам и проселкам, а мы на некотором удалении, лесом.
  Если впереди начинался бой, наша тройка уходила в чащобу и, затаившись там, ждала его окончания. Когда стрельба прекращалась, убедившись, что войска двинулись дальше, мы выходили на место сражения и обшаривали его, забирая у убитых немцев продукты и курево. Несколько раз нарывались на наши трофейные команды, которые после боев собирали брошенное фашистами военное имущество. В этих случаях говорили бойцам, что сироты из сожженной немцами ближайшей деревни и те почти всегда подкармливали нас. Спали в брошенных немцами блиндажах.
   Однако пристать к какой-нибудь военной части у нас не получалось. В лучшем случае командиры, к которым мы обращались с такой просьбой, приказывали нас накормить, в худшем, просто гнали прочь.
  Постепенно бродячая жизнь затягивала и даже начинала нравиться. На месте одного из боев, уже где-то в Псковской области, мы прожили несколько дней. Лазая по окопам и блиндажам, обнаружили в поросшем ельником овраге брошенную немецкую полевую кухню, полную еще теплой гречневой кашей с мясом, несколько термосов кофе и мешков с хлебом. Рядом валялись убитые снарядом лошади и повар с развороченным животом. Но такое соседство нас не смутило и несколько дней мы провели в небывалой сытости.
  Однако все когда-нибудь кончается. Так случилось и с нами.
  Однажды, обшарив очередное поле боя и забравшись в немецкий полуразрушенный блиндаж, мы перекусили найденными продуктами и увлеченно играли в подкидного дурака трофейными картами. В это время нас и обнаружили бойцы расположившегося неподалеку пехотного полка. Привели в штаб.
  Там нас допросил какой-то строгий майор и до выяснения всех обстоятельств отправил в тыловое подразделение соединения.
  Когда выяснилось, что вместе с наступающими войсками мы ушли от родных мест на добрую тысячу верст, командование решило оставить нас в полку до первой оказии на Восток. Так мы и прижились у военных. Для начала нас вымыли в бане и наголо остригли, избавив от вшей. Затем переодели в подогнанное по росту солдатское обмундирование второго срока и чтоб не бузили, определили под присмотр в хозроту.
  Там нас взял под свою опеку пожилой угрюмый старшина по фамилии Гармаш. Он сразу же разъяснил, что у него не детский сад и загрузил нас работой.
  Мы помогали ездовым кормить, поить и чистить лошадей, таскали из лесу для кухни дрова, бегали с различными поручениями в другие подразделения. А по вечерам, сидя у костра или в какой-нибудь деревенской избе, где останавливались, слушали неторопливые разговоры солдат о мирной жизни. О войне они почему-то не любили говорить.
  Осенью 1944 года, соединение, в которое входил наш полк, с боями вышло к границам Восточной Пруссии и как не оберегало нас командование, пришлось побывать и под артиллерийскими налетами и даже в бою. К тому времени нам всем исполнилось по четырнадцать лет, мы окрепли и даже поправились на армейских харчах.
  Во время одного из маршей, проходившего болотистыми лесами, штаб полка был внезапно атакован немцами и вместе с нашей ротой оказался в окружении. Бой длился несколько часов, пока к нам не прорвался один из стрелковых батальонов и не отбросил врага. В этом бою нашей тройке пришлось взяться за оружие и вести огонь наравне с другими бойцами. Причем Славка из автомата раненого ездового убил нескольких выскочивших на нас немцев, в том числе эсэсовского офицера. И в этом не было ничего удивительного. За время своих скитаний мы здорово насобачились стрелять из всего того, что находили на местах боев.
  После того случая нам выдали личное оружие - кавалерийские карабины и мы ими очень гордились, а Славку представили к награде, и он ее получил. Медаль "За боевые заслуги".
  К зиме наше соединение подошло к Кенигсбергу и приняло участие в боях за него, правда во втором эшелоне. Они были изматывающими и кровопролитными. Полегло четверть полка. Но нас держали под строгим присмотром в хозроте и на передовые участки фронта не допускали.
  9 апреля 1945 Кенигсберг пал, и мы вошли в него. От города практически ничего не осталось, он горел и лежал в развалинах. В скверах, парках, разрушенных домах и фортах, валялось множество трупов, по улицам наши солдаты гнали колонны пленных. На окраинах то и дело вспыхивала стрельба.
  Полк расположился в пригороде, меньше других пострадавшем от наших авиации и артиллерии, в казармах какой-то немецкой части. Несколько дней отсыпались и приводили себя в порядок, а затем группами ходили осматривать город.
  От жилых кварталов осталось мало чего, но среди них сохранилось множество фортификационных сооружений, поражавших своими размерами и мощью. Даже не верилось, как наши бойцы смогли взять их. Тем не менее, взяли.
  Прямо на улицах, в развалинах и сохранившихся зданиях валялось множество самого различного барахла и мы не преминули обзавестись трофеями. Что интересовало пацанов в нашем возрасте? Конечно же, оружие. И вскоре на наших поясах красовались немецкие "вальтеры" и эсэсовские тесаки. В одном из домов, оказавшемся школой гитлерюгенда, обнаружили целый вещевой склад и подобрали себе по ноге кожаные сапоги. Обзавелись часами, портсигарами и трофейными зажигалками - в то время мы уже покуривали.
  А еще через несколько дней, вместе с командиром роты нас вызвал к себе начальник штаба полка - майор и сообщил, что из штаба армии получено распоряжение о направлении в суворовские училища или отправке домой, огольцов вроде нас, прибившихся к воинским частям.
  К такому повороту событий мы были не готовы и только хлопали глазами. Учиться не хотелось, да и домой не тянуло. Майор предложил подумать и самый шустрый из нас - Славка, почесав в затылке, заявил, что согласен ехать в училище. Мы же с Ванькой вякнули, что желаем остаться в части. По этому поводу начштаба прочел нам целую лекцию, из которой следовало, что теперь, когда дело идет к победе, наше дело не таскаться с войсками и сидеть на казенных харчах, а учиться и возвращаться к мирной жизни.
  На том и порешили. На Славку было приказано готовить документы в суворовское, а на нас - домой.
  В ближайшие дни его отправили в училище, а мы с Иваном встретили День Победы в Кенигсберге.
  Еще через пару недель, с воинским эшелоном, состоявшим из комиссованных и увольнявшихся в запас солдат старшего возраста, мы выехали в Россию.
  Провожали нас командир роты, фамилию его я, к сожалению, запамятовал, помню только, что он был татарин, старшина Гармаш и несколько бойцов.
  Зная, что Горьковская область, через которую они проходили, выжжена немцами дотла и разграблена, и надеяться дома нам не на кого, расторопные хозяйственники снабдили своих питомцев богатым "приданым". В теплушку, где мы разместились с несколькими солдатами и выбракованными лошадьми, они загрузили три большущих фибровых чемодана набитых немецкими гражданскими костюмами и обувью, несколько велосипедов и аккордеонов, а также пару вещмешков со съестным. Помимо этого, Гармаш вручил нам коробку с этим самым сервизом, который с его слов принадлежал самому коменданту Кенигсберга и был взят из его резиденции.
  Трофейные "вальтеры" у нас изъяли, но мы не грустили, в тюках сена, в теплушке у нас были припрятаны два новеньких шмайсера и пара гранат, так, на всякий случай.
  Добирались на родину мы почему-то через Москву, где на станции Московская-Товарная поредевший эшелон переформировали, оставшихся военнослужащих перегрузили на открытые платформы, и поезд пошел на Горький.
  Там случился неприятный казус. Как только фронтовики, ехавшие до Горького, распрощались и оставили нашу платформу, на нее влезли несколько милиционеров в синих фуражках и попытались отобрать у нас трофеи, хотя мы и предъявили им свои воинские документы.
  Не на тех нарвались. Ребята мы были битые и не боялись самого черта. У Ваньки возник в руках шмайсер, а у меня лимонка, из которой я вырвал чеку.
  Тех как ветром сдуло.
  Во Ржев состав прибыл поздней ночью, мы выгрузились на перрон и до утра просидели на чемоданах. Затем за отрез бостона и несколько пачек сигарет наняли какого-то деда с телегой, запряженной тощей лошадью и двинулись на Оленино.
  Шестьдесят километров до него плелись весь день. Родные места не радовали. Хотя стоял май и леса кругом сияли первой зеленью, на местах бывших деревень чернели пепелища, а на обочинах покрытой ухабами и воронками дороги валялась разбитая немецкая техника.
  От когда-то обширного нашего райцентра тоже мало чего осталось. Война прошлась по нему несколько раз с запада на восток и обратно.
  Северная часть вообще исчезла. На ее месте виднелось громадное немецкое кладбище с сотнями березовых крестов.
  Но была и радость. На сожженной дотла нашей усадьбе меня встретили мать, которую я уже давно похоронил.
  Их отряд воевал в смоленских лесах и через месяц после освобождения нашей области она сразу же вернулась в район. Но мы тогда уже были далеко.
  Живы оказались и Ванькины родители, они проживали в соседней деревне у родственников.
  Практически все в поселке голодали - питались лебедой, крапивой и прошлогодней мороженой картошкой, которую выкапывали в поле.
  Тут и пригодились наши трофеи. За аккордеон, немецкий шевиотовый костюм и ботинки, во Ржеве мы выменяли корову, а в ближайшей деревне овечку и картошку на посадку.
  В это время в районе уже восстановили "Заготзерно" и за подношение директору в виде серебряного портсигара, мать устроила меня туда приемщиком. Появился хлеб.
  Затем прикупили леса и на месте сожженной, построили новую избу. С дровами в первую послевоенную зиму было полегче - топили крестами с немецкого кладбища. А по весне оно стало пучиться, лопаться и в зловонной зеленоватой жиже в огромных ямах всплывали десятки немецких трупов - в амуниции и обмундировании. При отступлении "сверхчеловеки" хоронили своих целыми взводами в одной могиле.
  Вот и весь мой сказ. А воспользоваться комендантским сервизом не пришлось ни разу - мать немецким брезговала. Так и валяется он на чердаке поныне.
  Ванюшка работал учителем в Татево, помер недавно, сердце сдало, а наш Славка здравствует. Полковник в отставке и живет в Москве. Иногда наезжает в родные места.
  
  
  
   "Пути Господни"
  
  
  Чем дальше отдаляется от нас Великая Отечественная война, тем больше "белых пятен" открывается в судьбах ее солдат. Вроде бы все задокументировано и известно, ан нет. И, наверное, в каждой семье, которая соприкоснулась с ней, есть свои такие "пятна".
   Имеются они и в нашей.
  Если о фронтовой судьбе отца и его братьев - танкисте Алексее и пехотинце Владимире, я более-менее, что-то знаю и даже храню их фотографии и боевые награды, то об Александре - брате мамы, известно очень мало. Он пропал без вести в 1942-м на Миусском фронте, оставив после себя вдову - тетю Галю, двоих детей Виктора и Раису, а также несколько фотографий 30-х годов в военной форме.
  Насколько мне известно от мамы и ее брата, родился Александр в 1909 году и был первым ребенком в семье моего деда Никиты Степановича Ануфриева.
  С юных лет он стал работать на руднике "Краснополье", а затем возглавил имевшуюся там комсомольскую организацию.
  Далее его призвали в РККА, где Александр закончил курсы комсостава и стал политработником.
   В советскую власть верил фанатично, в связи с чем уговорил бабушку убрать из дому иконы, а заодно сжег дедовские фотографии времен второй Мировой, где тот был снят в форме вахмистра 13-го Нарвского гусарского полка, с георгиевскими крестами. Родители с Александром считались и не перечили ему.
  Со слов родных, в том числе моего отца, и дядей, которые воевали и хорошо разбирались в военной иерархии, к началу войны дядя Шура, как звали его в семье, был комиссаром одного из сформированных для защиты Донбасса соединений. Дислоцировалось оно под Донецком (тогда Сталино) и в числе других, в октябре 41-го первым вступило в бой с немцами на реке Миусс.
  После освобождения Украины от фашистов, на Александра Никитовича пришло извещение "пропал без вести".
  Однако через несколько лет после войны, со слов отца и мамы, к деду с бабушкой приезжал какой-то мужчина-фронтовик, рассказавший, что встречался с дядей Шурой в 1944 году в Германии в Бухенвальде, в лагере для военнопленных, где содержались старшие офицеры РККА. Там договорились, что если один из них выживет, сообщит об этом родственникам другого. Тот человек выжил и сдержал слово.
  Что впоследствии случилось с дядей Шурой, он не знал. В конце войны в том лагере было восстание и многие офицеры погибли. Оставшихся в живых, освободили американцы. С учетом полученных сведений, жена Александра - Галина послала запрос в Москву, откуда пришел ответ аналогичный извещению.
  В конце восьмидесятых, уже работая в Москве, в Прокуратуре СССР, я тоже попытался получить дополнительную информацию о дяде по своим служебным каналам из военного архива Министерства Обороны, располагавшегося тогда в Подольске, а также КГБ СССР, имевшего свои архивы. Она была прежний: "Пропал без вести в ноябре 1942 года. Другими сведениями не располагаем".
  Больше никаких попыток узнать о судьбе Александра Никитовича мы не предпринимали. Думали, канул в Лету, как тысячи других солдат и офицеров той войны.
  Однако жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, что даешься диву.
  Так случилось и в этой истории.
  След Александра Никитовича нашелся. Да еще где и при каких обстоятельствах!
  Сразу после развала Союза, уже работая в Генеральной прокуратуре России, мне во взаимодействии с сотрудниками ФСБ и МВД, пришлось заниматься проверкой английской холдинговой компании "Трансвордгрупп", захватившей отечественную алюминиевую отрасль. На предмет ее возврата государству и выдворения компании с территории России. Довольно быстро мы установили, что за всем этим стояла разведка Великобритании МИ-5, имевшая тогда почти легальные позиции в своем посольстве в Москве.
  Предстояло выяснить кое-какие вопросы по линии нашего МИДа, и я договорился о встрече с нужными сотрудниками в их министерстве на Смоленской площади.
  Приехал туда, выяснил все необходимое, а затем один из них предложил мне побеседовать с представителем английского посольства, курирующего работу "Транс ворд групп" в России. Я, естественно, согласился.
  Встретились в одном из кабинетов без свидетелей и обтекаемо поговорили по предмету. А затем этот господин, отлично изъяснявшийся по-русски, угостив меня сигаретой поинтересовался, говорит ли мне что-либо имя Александр Никитович Ануфриев?
  Я едва не подавился дымом, а придя в себя, ответил, что это мой дядя, советский офицер, пропавший без вести в годы войны.
  После некоторой паузы англичанин сообщил, что Александр Никитович жив, проживает в США и является старшим офицером Пентагона.
  А когда я переварил эту информацию, поинтересовался, остался ли кто-либо в живых из родных дяди на Украине. Я вновь ответил утвердительно и попытался выяснить у собеседника детали. Однако распространяться на эту тему дипломат не стал, сообщив, что сейчас дядя болен и лежит в госпитале, но в ближайшее время собирается навестить родину. Благо "железного занавеса" теперь нету. А еще у меня есть двоюродный брат, тоже военный.
  На этом откланялся, заявив, что рад был со мной повидаться и сообщить приятное известие.
  После этой беседы минут десять я приходил в себя и, отчаянно дымя сигаретой, размышлял, что за нею стоит. А задуматься было над чем. Этот "куратор" из посольства был, скорее всего, разведчик, работающий под дипломатическим прикрытием.
   Причем высокого уровня. Наживку он мне бросил серьезную, хотя и не сделал никакого предложения. По прежнему опыту работы в госбезопасности я знал, чем обычно заканчиваются такие встречи.
  Согласно существующим в органах канонам, я обязан был доложить руководству о контакте с иностранцем, зафиксировав все в соответствующем рапорте.
  Однако в условиях того хаоса, который творился вокруг, делать этого не стал, и, как оказалось потом, поступил верно. Вскоре, по указанию с самого верха, нашу проверку "задробили", как и многие другие, если они касались иностранных компаний, а я стал ждать возможного продолжения той встречи. Но его не последовало. По каким причинам, не знаю. Хотя и есть предположения.
  Но, уверен, в одном. Тот человек не блефовал. Если Александр Никитович не сгинул в Бухенвальде, и их потом освободили американцы, что установлено официально, то естественно, что он не вернулся на родину. Там его ждали расстрел или новые лагеря, а семью репрессии.
  И он выбрал то, что выбрал.
  Примерно через год после встречи на Смоленской площади, я был на родине и поведал всю эту историю брату Виктору - сыну Александра Никитовича.
  Он долго молчал, а потом сказал: "Пути господни неисповедимы. Отец поступил правильно. Я его не осуждаю..."
  
  
  
  
  
  "Мародер".
  
   Этот случай произошел с отцом моего близкого друга - ветерана Великой Отечественной войны.
  С фронта он вернулся рядовым, имея два ранения и тяжелую контузию.
  В семейном же альбоме имелась датированная 1943 годом фотография, на которой Владимир Иванович был снят бравым старшиной, с двумя орденами "Красной Звезды" и медалью "За отвагу".
  Однажды, заехав с сыном к нему в гости, я и услышал от старого солдата этот рассказ, который привожу дословно...
  " На войне мне везло. В окружении не был, калекой не стал, и командиры не обижали.
  До зимы 44-го служил в разведке. Сначала батальонной, а затем полковой. Ходил за линию фронта в составе групп, а чаще возглавлял их. Иногда мы возвращались с "языками", а порой и со своими мертвыми товарищами, если тех удавалось вытащить. Всяко случалось.
  Зато, в отличие от обычных пехотинцев и жили вольготнее: после удачного поиска отдых, награды и питание получше. Да и штабные к нам благоволили - любили получать от разведчиков всевозможные сувениры - немецкие парабеллумы и вальтеры, портсигары и зажигалки.
  Где-то в начале декабря, на территории Венгрии у местечка Адонь, наш полк понес значительные потери, а штаб оказался в окружении. Да таком плотном, что не прорваться.
  В оборону положили всех: офицеров-штабников, роту охраны и разведку, связистов, писарей, ездовых и даже поваров.
  Отбивались от немцев несколько суток. Боеприпасы еще оставались, а вот с продуктами беда - есть было нечего.
  Вот и решили мы с командиром взвода ночью, когда наступило затишье, разжиться харчами для ребят. На поле боя. У фрицев. Тем более, что это была какая-то отборная часть, и уложили мы их порядочно.
  Я отобрал трех опытных разведчиков, проверили оружие и поползли.
  Задача облегчалась тем, что местность была пересеченная, с многочисленными воронками, сгоревшими строениями и брошенной техникой.
  При свете ракет и далеких разрывов, шарились в месиве из снега и грязи больше часа. Зато набили сидоры галетами, консервами и флягами со шнапсом, найденными у убитых. А в одном из разбитых бронетранспортеров, я обнаружил небольшой кожаный саквояж, который прихватил с собой.
  Вернулись благополучно.
  Продукты роздали бойцам, шнапс передали для раненых, а в саквояже обнаружили жареную курицу в вощеной бумаге, пару десятков новеньких швейцарских часов и множество крестов в коробочках. Курицу съели, часы раздарили всем желающим, а кресты выбросили.
  Утром блокировавших нас немцев разгромили подразделения морской пехоты, действовавшие на этом же участке.
  А в полдень, в полк прикатил командир нашей дивизии и устроил штабникам разнос. Мол, позорно, попадать в окружение в конце войны. С генералом был подполковник из "Смерша", которому кто-то рассказал о нашем "поиске".
  К нему сразу же вызвали начальника штаба и нашего командира взвода. Какой там состоялся разговор мне неизвестно, но, вернувшись, лейтенант прятал от всех нас глаза.
  А меня на следующий день арестовали, доставили в контрразведку и обвинили в мародерстве. Следствие шло споро - всего три дня.
  Затем состоялся суд военного трибунала.
  И снова повезло - не расстреляли. Разжаловали, лишили наград и отправили в штрафной батальон. До первой крови.
  Там меня второй раз и шибануло. Да так, что провалялся в госпиталях до конца войны.
  Самое интересное то, что когда меня судили, на руке председателя трибунала - упитанного полковника, были те самые часы, которые мы взяли у немцев. Я их сразу узнал..."
  
  
  "Фотограф".
  
  Фамилию этого человека я называть не буду, поскольку в детстве был очень дружен с его сыном - Славкой, который тайком от родителей давал мне читать приключенческие книги из их обширной библиотеки.
  На улице все его звали Фотограф.
  Это был ражий детина, под два метра ростом, весьма упитанный и самодовольный. Он нигде не работал, хотя жил в добротном каменном доме и имел единственный на нашей улице в то время автомобиль "Победа", на которой развозил пассажиров с вокзала и рынка, зарабатывая на хлеб с маслом.
  Семья Фотографа жила обособленно и с соседями общалась мало. Те платили взаимностью и лишний раз к ним тоже старались не обращаться. Так и жили, в тихой неприязни.
  Среди стариков ходили слухи, что в годы войны Фотограф уклонился от фронта и выжил, в то время, как практически в каждой семье моих земляков кто-то погиб на войне.
  В середине семидесятых, когда в Стране все более массово стали отмечать День Победы и оставшимся в живых ветеранам предоставили кое-какие льготы, многие из них стали носить орденские планки.
  Мой отец, провоевавший две войны, к этому нововведению относился скептически и наград никогда не надевал.
  Однако, когда в очередной свой приезд в отпуск из Москвы, в мае 1975 года я привез ему изготовленные на свой страх и риск в столичном Военторге плексигласовые планки с девятью его орденами и медалями, батя был явно доволен, хотя виду и не подал.
  Это был День Тридцатилетия Победы и к нам зашли посидеть соседи - Дмытро Коломиец и Иван Корнев, а с ними работавший с отцом, Василий Павлович Лисов. Все трое воевали в пехоте, и двое были инвалидами, что не мешало им трудиться в шахте. Они принесли с собой бутылку "Московской", мама выставила на стол какую-то закуску, и все четверо мирно беседовали, сидя во дворе под яблоней.
  В это время на улице появился Фотограф, на груди которого с некоторых пор стали красоваться орденские планки.
  - Ты дывысь, Мыкола, дэ цэй гад воював? Вин жэ всю оккупацию у погриби просыдив, вси люды на вулыци знають! - возмутился обычно спокойный дядько Дмытро. Его бурно поддержали остальные присутствующие.
  - Хоть ты ему, Леонтьевич, скажи, пусть снимет награды, а то ей богу пришибем!- матюгнулся вспыльчивый дед Корнев.
  Отец молча встал, вышел за ворота и поманил к себе пальцем монолитно шествующего по улице Фотографа. Что он ему тогда сказал, неизвестно. Но орденские планки тот носить перестал, хотя и регулярно околачивался в магазинах, охотясь со своим ветеранским удостоверением за различными дефицитами.
  А потом стало известно, что действительно, когда наши войска оставляли Донбасс, Фотографа призвали в Армию, но на призывной пункт он не явился, сказавшись больным. От немцев тоже прятался всю оккупацию, по хуторам и дальним селам. Когда же наши части вернулись, на службу снова не попал, а всплыл в соседней области в качестве личного шофера военного прокурора. Тот, скорее всего, и порадел "родному человеку", организовав ему боевое прошлое.
  Первым из фронтовиков на нашей многолюдной тогда улице умер отец - 13 сентября 1986 года, хотя и был самым молодым из них. Ветераны все пришли на похороны.
  И пришел Фотограф, без наград. При перерегистрации участников Войны (была такая по указанию Брежнева), его лишили этого статуса. Я хотел выгнать самозванца, но мама не дала. Бог ему судья, тому человеку.
  
   "Тень Абвера".
  
  Несколько лет назад нашему однокашнику, ветерану госбезопасности Анатолию Степановичу Терещенко довелось пройти речным круизом на теплоходе "Молдавия" по голубой дороге Европы - Дунаю - от Будапешта (Венгрия) до Пассау (Германия) и обратно.
  Для него Венгрия осталась в памяти страной лейтенантской юности, где в гарнизонах он нарабатывал опыт живого контрразведывательного ремесла. Венгерскую столицу он любил и знал хорошо, поэтому полет в Будапешт освежил приятные воспоминания тридцатилетней давности.
  Аэропорт, автобус, размещение на теплоходе, обзорная экскурсия по городу - и "Молдавия" тронулась в путь в сторону Австрии. Прошли Словакию и, наконец, оказались в Германии, в городе Пассау. Кстати, в этом городке работал таможенником отец бесноватого фюрера, а сам юный Адольф здесь же чуть не закончил свое земное пребывание. Он тонул на реке Инн, и его спас сверстник, которого Гитлер потом, со слов гида, сгноил в концлагере, как оппозиционера.
  Анатолий Степанович знал, что недалеко от Пассау расположена столица Баварии Мюнхен, где зарождалось нацистское движение и где будущими фашистами в ноябре 1923 года был организован "пивной путч" с целью сбросить баварское правительство и ликвидировать ненавистную им Веймарскую республику. Тогда у них ничего не получилось, а самого фюрера власти упекли в темницу, сделав узником камеры Љ7 Ландсбергской тюрьмы. Терещенко хотелось побывать в этом городе и взглянуть на приснопамятный пивной подвал, откуда капитан Эрнст Рэм призывал к действиям.
  Экскурсия в Мюнхен состоялась...
  Подвал предстал во всем великолепии: играл небольшой духовой оркестр, заводилой, конечно же, был трубач-виртуоз.
  За дубовыми длинными столами сидели с литровыми кружками пива краснощекие баварцы в традиционных костюмах - кожаных бриджах и зеленых жилетках под темно-зеленым сукном курток. Они гоготали с неподдельной искренностью, живо обсуждая какие-то, вероятнее всего, смешные истории. Сновали молчаливые официанты. Анатолий Степанович с женой тоже присели за столик. Заказали по кружке знатного золотистого местного напитка.
  Вдруг к ним подошел старик-незнакомец и на ломаном, но достаточно понятном русском языке спросил:
  - Вы ест рузкий?
  - Да! - ответил Терещенко.
  - Я немец. Звать миня Курт. Кслышаль рузкую речь - захотель говорить с вам. Меня восемьдесят пять. Я старый человек... Я биль в Россия...
  Выглядел он гораздо моложе своих лет, - румянец на щеках, прямая походка, моложавое лицо, густая копна белых с ржавыми прядями волос, какие бывают у некоторых людей в глубокой старости.
  Курт рассказал, что воевал в России, был пленен и возвратился в Германию только в 1953 году.
  - Когда и где вам пришлось воевать? - поинтересовался Терещенко, готовый услышать банальную историю о насильно мобилизованном на фронт рабочем.
  - Много воевать. Тяжело было везде - Орша... под Москвой - Крюково, Сталинград... Я билль в Абвере, это нет, нет, не гестапо... разведка Канарис. Понималь? Биль офицер-капитан.
  И вот здесь Анатолию Степановичу вспомнился сослуживец - майор Деев, воевавший в свое время с абвером. Может, они и сходились где-то в незримом клинче? Вот как жизнь устроена: советский контрразведчик и абверовец разговаривают в пивной, где Гитлер и Гиммлер разражались азартными пропагандистскими речами, создавали Третий рейх.
  Терещенко заинтересовался подробностями его участия в битве под Москвой, так как готовил статью на эту тему для газеты. И вот что он рассказал.
  - Зимой мы ворвались в Крюково, что на севере Москвы. Поселок запомнился лютым холодом, пронизывающим ветром и... моим дурным поступком. Я отобрал у девочки шерстяное одеяло и снял с ног валенки - большие, не по росту. Она так перепугалась, что даже не заплакала. В одеяле я тут же вырезал посередине отверстие, - получилось своеобразное "пончо". А девочка мышонком шмыгнула в подворотню. Бежала в одних носках. О, как мне помогли эти вещи, они мне спасли жизнь! Я с ними не расставался до самого Сталинграда, где и попал в плен...
  Времени осталось мало, ждал автобус, чтобы ехать дальше по Мюнхену, поэтому Терещенко взял инициативу свои руки. Его, естественно, интересовали впечатления бывшего врага о боях на подступах к столице.
  - Сколько вы были в Крюкове?
  - Неделю, а может, дней десять, не больше. Нас выбили ваши катюши.
  - Немецкие историки пишут - русским помогал "генерал мороз".
  - О да, да, так пишут. Но мы жили в доме сбежавших хозяев. Обогревались печкой, - топили дровами, углем и мебелью. Спали на полу возле очага. В Крюково был комфорт по сравнению с другими местами.
  - Сожалеете, что раздели девочку?
  - Да, потому и подошел к вам. Сейчас, под конец жизни, я стал чаще вспоминать свои грехи, чаще каяться, исповедуясь у священника. Честное слово, сегодня я бы встал на колени перед тем обиженным существом. Теперь, если не погибла, - мы перед уходом понаставили столько мин, что страшно даже подумать, - если жива, то уже, наверное, пожилая дама... Русоволосая крюковская девочка в последнее время стала часто приходить ко мне во снах. Я испугался и потому через вас прошу прощения у нее...
  После этих слов он как-то скукожился, сделался меньше и старше. По его морщинистым щекам покатились крупные горошины слез. Он повернулся и пошел в глубину прокуренного подвала.
  Ах, как хотелось Анатолию Степановичу договорить с ним на эту тему, но времени было в обрез, - сигналил автобус. Терещенко на выходе повернулся в сторону Курта. Тот смотрел на него, протирая платком мокрые глаза.
  Мог ли предполагать Анатолий Степанович, что закончив службу в контрразведке, он встретится уже на гражданке с бывшим офицером абвера? И еще не предполагал, что эта встреча свяжет его с событиями рокового 1941 года... и второй интересной встречей в Крюково.
  Позвал Терещенко в дорогу из Москвы в Крюково телефонный звонок давней знакомой - жены покойного командира полка по службе в Венгрии В. Ванюшкина. Она поведала, что сестра мужа Анна Викторовна нашла часть военного дневника и готова поделиться воспоминаниями о периоде гитлеровской оккупации поселка Крюково.
  И вот он сидит в уютной комнате бывшей учительницы. Бросилось в глаза обилие книг. Основу личной библиотеки составляла классика. И немудрено - она была преподавателем русского языка и литературы. В самодельной рамочке в простенке между окон висел портрет Сергея Есенина, по всей вероятности, вырезанный из журнала. На трюмо стоял подсвечник, в котором покоилась витая свеча, похожая на рог горного козла. Ее, видно, никогда не зажигали - так, для красы стояла, а может, и с практичной целью, на всякий "пожарный случай" - веерного отключения боялась и она.
  - Чайку я согрею. А то с дороги, небось, промерзли. Вон какой морозище, - сердечно сказала хозяйка.
  Анатолий Степанович удивился ее не по возрасту энергичной походке, рациональным движениям и красивому лицу славянской лепки с живыми карими глазами. В них проглядывала возрастная усталость.
  После чая Анна Викторовна рассказала, что во время оккупации немцами Крюково ей было 15 лет, и она вела дневник. Потом его потеряла, а вот когда родительский дом стали ломать, он нашелся на чердаке. Она достала старые ученические тетрадки с объеденными, очевидно мышами, уголками...
  На обложке было выведено крупными печатными буквами - "Дневник Ани Рудиной".
  Она разрешила перелистать его, а потом так увлекла разговором, что уже было не до дневника. Гость включил с ее разрешения диктофон, записывая по ходу беседы интересные места. Женщина говорила четко, ладно и сравнениями, поясняя отдельные короткие записи.
  "22.6.41г.Сегодня в 11.00 утра по радио было объявлено о начале войны..."
  - Чем были отмечены первые месяцы войны в поселке? - спросил Терещенко.
  - О, это целая эпопея. В Крюково сразу же стали создавать народное ополчение и команды местной ПВО. Дежурили на крышах домов, так как налеты на Москву были практически ежедневными. Помогали взрослым строить оборонительные сооружения на Ленинградском шоссе: рыли противотанковые рвы, ставили проволочные заграждения, металлические ежи.
  "3.7.41г. Нас, учащихся с 7 по 9 класс, пригласили на Крюковский спортивный аэродром помочь в эвакуации самолетов..."
  - Как же вы их демонтировали?
  - Самолеты разбирали специалисты, а мы помогали авиатехникам грузить части летательных аппаратов на военные грузовики. Работали быстро, слажено и с задачей управились в три дня.
  "26.8.41г. Целыми днями роем окопы и противотанковые рвы на Ленинградском шоссе..."
  - Не по руке, наверное, лопата была?
  - Тяжел труд, земля была плотно спрессована, высушенная за лето. Лопаты с трудом врезались в сухой глинозем. Да, нелегко было девочкам, но помогало чувство осознанности того, что мы роемся в земле для нашей же безопасности.
  "10.9.41г. Ученики двух местных школ работали на Жилинской фабрике елочных игрушек..."
  - ???
  - Дело в том, что с первых дней войны на фабрике развернули производство легковоспламеняющейся горючей смеси. Жидкость заливали в бутылки, закупоривали и отправляли на фронт и в партизанские отряды. Работа была вредной для здоровья. Если капелька смеси попадала на одежду, то мгновенно прожигала ткань, а на теле появлялся ожог. Одежда тлела и становилась ветхой даже от паров. За работу нам давали обед, а после обеда - чай, чему мы были очень рады.
  "15.10.41г. Сталин отдал приказ об эвакуации фабрик и заводов, а также населения на восток страны..."
  - Как она проходила?
  - В Москве началась паника. Поездов для эвакуации недоставало. Ехали люди с детьми даже в товарных вагонах. Некоторые шли пешком, оставляя квартиры и имущество в столице. Рабочим и служащим выдали двухнедельное пособие и по пуду муки, так как пекарни и магазины не работали.
  "17.10.41г. Мы стояли за хлебом в очереди с 4-х утра, а отпустили только на следующий день в 11.00..."
  - Вдруг услышали сигнал воздушной тревоги. В небе появилось два немецких самолета. Они сбросили бомбы на стоящий товарный состав. Паровоз окутало клубами дыма и пара. Осколками пробило котел. Мы побежали к месту взрывов. Из паровозной будки вынесли и положили на землю машиниста лет пятидесяти, у которого лицо и руки были ошпарены.
  "2.1141г. По радио сообщили о прекращении эвакуации из-за частых бомбежек железнодорожных составов. Чувствовалось, немец приближается. Занятия прекратились. В школу привезли первых раненых. Жители поселка стали строить из подсобных средств укрытия в земле на случай бомбежки..."
  - Мы каждую ночь уходили из дома в землянку - яму, выкопанную во дворе на глубину полтора метра. Сверху положили доски, жесть и фанеру, и все это присыпали землей. На дне такого схрона стояла вода. Воздушные тревоги участились: по 4-5 раз днем и 3-4 ночью.
  "24.11.41г. Вчера немцы заняли Солнечногорск, а сегодня фашисты обстреляли поезд, шедший в Москву..."
  - Солдаты шли по улице Ленина, по шоссе, по тротуарам. Многие советовали жителям покинуть поселок и идти в сторону столицы. Мы с мамой вырыли под террасой яму и спрятали некоторые вещи. Сверху положили клеенку и засыпали землей. Спрятанное имущество замаскировали дровами, а сами ушли к соседям. У них была довольно просторная землянка.
  Наши воины получили приказ: отступая, уничтожить все, что могло быть использовано немцами. В течение дня взорвали вокзал, железнодорожный мост, два кирпичных завода, сожгли школу, многие магазины, пекарню и другие объекты. Кругом все горело и гремело. Вечером взорвали часть полотна на перегоне Крюково-Сходня.
  "1.12.41г. В ночь с 30 ноября на 1 декабря немцы ворвались в Крюково. По поселку грохочут танки, сшибая деревья, заборы, строения и подминая декоративный кустарник..."- После танков в поселок въехал большой отряд мотоциклистов. Они начали сразу же выгонять мирных жителей из домов и обжитых землянок - и занимали их. Мы сидели в яме-подвале без воды и еды и ждали смерти. Жажду утоляли снегом. Крюково несколько раз переходило из рук в руки. Слышалась то родная русская речь, то вражий немецкий лай.
  "2.12.41г. Со вчерашнего дня началась оккупация. Сегодня расстреляли учительницу русского языка Полякову и ученика 9 класса Диму Ярцева. Моя подружка Лида Теньковская была тяжело ранена. Ей оторвало снарядом обе ноги..."
  - Немцы свирепствовали. Расстреливали за малейшую провинность... Из-за мокрого пола в яме и обездвижения мы перемерзли. Вечером по крыше нашей ямы прошел немец и развалил ее. Приходилось на плечах держать потолок, пока другие искали подпорки.
  "3.12.41г. Я вышла из ямы, чтобы набрать чистого снега. Стала сгребать его в ведерко. Вдруг на меня сзади кто-то набросился. Я обернулась и увидела рыжего немца. Он снял с меня одеяло и отцовские валенки. Тут же в центре одеяла прорезал ножом отверстие и просунул туда голову. Валенки взял под мышку и пошел в сторону дома..."
  И вот тут Анатолия Степановича словно током ударило. Он вспомнил беседу с Куртом в Мюнхене несколько месяцев назад.
  - Извините, как он выглядел?
  - Для меня тогда - зрелым мужиком, долговязым, рыжим... Другие подробности не могу вспомнить - вон сколько времени прошло! Да и с перепугу я его не очень-то запомнила.
  У Терещенко учащенно забилось сердце. "Мистика, и только, - подумал он. - Надо же завязаться такому кольцу!
  - А вы знаете, Анна Викторовна, мне довелось случайно встретиться с вашим обидчиком, вернее, грабителем.
  - Неужели? Ведь прошло столько лет...
  - Да, да, не удивляйтесь. Он жив и выглядит довольно бодро...
  Выслушав рассказ о беседе с бывшим абверовцем, собеседница задумалась под впечатлением услышанного. Чувствовалось, что ее взволновало покаяние баварца. Она молчала, глядя отрешенно куда-то в угол.
  - А вы бы простили ему тот поступок? - спросил Анатолий Степанович, понимая, что в этом вопросе есть что-то бестактное и преждевременное.
  - Дело в том, что кающиеся иногда бывают довольно-таки забавными субъектами. А отдельные типы готовы даже себя высечь, если бы это не было больно. Но, судя по слезам, - хотя, как говорится, не только Москва, но и Крюково им не верит из-за обилия зла, которое они принесли на нашу землю, - я склонна поверить в искренность поступка моего злодея. Очищение души - великое дело. Он обрел покаяние в разговоре с вами.
  - Выходит, я тогда посредник между Куртом и Аней по 1941 году? - заметил Терещенко.
  - Я так и воспринимаю. Дай Бог, чтобы в будущем за подобные грехи не приходилось каяться. Вот и зло Курта начало беспокоить его. Получается почти по Толстому - лучше терпеть зло, чем причинять его. Я уже забыла тот грабеж, а он, видите, вспомнил,- Анна Викторовна тяжело вздохнула и виновато смахнула слезу.
  Видно, память вернула ее в то время, когда она бежала в испуге без одеяла, служившего платком, и валенок в одних носочках по колкому, горячему снегу к сырой яме, где пряталась ее мама с соседями от оккупантов.
  Анатолий Степанович все же продолжил читать дневник, в котором дальше говорилось, что в ночь с 6 на 7 декабря разразился ожесточенный бой. Ударили катюши, загудели самолеты.
  Под утро наступило затишье. Через некоторое время появились красноармейцы0саперы. Они обезвредили неразорвавшийся снаряд, лежавший у входа в яму, в которой пряталась семья Ани.
  Последняя запись об оккупации датирована 8 декабря 1941 года.
  "8.12.41г. Немцы выбиты из поселка. Мы вышли из ямы. Наш дом разграблен за неделю - немцы похозяйничали крепко... Мебель всю сожгли. Привезли на грузовике хлеб. Мама отправила меня за пайком. Выдавали бесплатно по 300 граммов ржаного хлеба, 25 граммов подсолнечного масла и 25 граммов конфет-леденцов "Рябинка". По всему поселку валяются трупы..."
  - Мы чудом выжили. Бог, наверное помог. Дело в том, что в нашей яме-землянке сидела монахиня Андреевской церкви Анна Максимовна Галахова. Она все время читала молитвы и просила Бога и ангелов о спасении наших душ.
  - Большие потери были наших солдат в боях за освобождение Крюково?
  - Очень много погибло красноармейцев, молодых и старых. Хоронили солдат и офицеров в общей могиле. Клали сначала еловый лапник на дно, а потом штабелями укладывали павших воинов. От крови, трупов, стонов раненых не могла неделю уснуть. Запомнился случай6 на лошади мимо нашего дома проехал красивый молодой солдат на белом коне. Я его проводила взглядом и вдруг... взрыв. Побежала вместе с другими к месту происшествия. На снегу - кровь, куски мяса, шкуры и кои. На минах подорвалось много и жителей.
  Оккупация закончилась. Впереди были тяжелые бои для наших солдат и такие же будни для мирных граждан на пути к далекой победе.
  Дневник дочитан. Гость тепло раскланялся с хозяйкой. По дороге в Москву, в полупустой электричке, мысли Терещенко вернулись к дневнику и незримой ниточке Аня - Курт. Их отношения к событиям прошлого ему показались знаковым. Немецкий народ осудил фашизм и покаялся перед всем миром за беды, причиненные в годы Второй мировой войны. Не эта ли сопричастность к покаянию толкнула баварца подойти к русскому туристу?
  А может, религиозность и старческая сентиментальность? Кто знает... Во всяком случае Анатолий Степанович почувствовал удовлетворение от того, что выполнил случайно просьбу бывшего абверовца, а русская женщина великодушно простила, как она сказала, "своего злоде
  
   "Сталинский сокол".
  
  
  Морозным январским утром 1995 года прокурор Оленинского района Тверской области Александр Иванович Андреев как обычно приехал на работу пораньше, надеясь в спокойной обстановке поразмыслить над очередным заковыристым делом, поступившим на изучение от следователя.
  Однако ожидания не оправдались. Через несколько минут в его кабинете раздался телефонный звонок. Звонил начальник районной милиции подполковник Коновалов. Он сообщил, что у него в кабинете находится председатель одного из сельсоветов, который сообщил об обнаружении местными жителями в замершем болоте в нескольких километрах от деревни советского самолета времен войны, с находящимся в кабине телом летчика.
  Сообщение заслуживало внимания, в связи с чем, необходимо было выехать на место происшествие. Решили отправиться туда сами, прихватив с собой следователя и эксперта-криминалиста.
  Через полчаса новый прокурорский УАЗ натужно ревя двигателем, катил заснеженным проселком в сторону сельсовета, располагавшегося в самом медвежьем углу района, среди лесов и болот.
  В деревню въехали через пару часов. Она была неказистой, как большинство таких поселений в центральной полосе России. У старой избы, с выцветшим флагом, в которой располагался сельсовет, стояли розвальни с запряженной в них заиндевелой лошадью.
  В помещении сельсовета было тепло от жарко топившейся в нем печки и дымно от сигарет, сидящих на скамье нескольких небритых поселян.
  При появлении председателя в сопровождении прокурора и начальника милиции они загасили окурки и поприветствовали вошедших.
  Затем самый пожилой из деревенских рассказал, что вместе с шурином и племянником накануне поехал в лес за дровами, а чтобы было поближе, срезал путь через одно из замерших болот, в другую пору считавшееся непроходимым. Там, в оголившемся осиннике, остроглазый малец и заметил хвостовое оперение самолета, носом зарывшегося в кочки. Когда остановили сани и подошли ближе, увидели на его крыльях выцветшие от времени звезды, а под плексигласом кабины силуэт мертвого летчика.
  - Ты понимаешь!- волнуясь, чуть не кричал дед, - прямо как живой в кожане сидит и руки на штурвале застыли...
  - Через час тряской езды, прихватив с собой ломы и пешни, оперативная группа, сопровождаемая селянами обнаружившими самолет, на двух розвальнях подъехала к указанному месту.
  Там действительно оказался советский истребитель "МИГ", как его определил начальник милиции, когда-то служивший в ПВО, с хорошо сохранившимся фезюляжем и крыльями.
  Вы смотрите, а машина - то боевая, - заметил подполковник, указывая на несколько едва различимых на капоте звезд. - Это число сбитых им немцев.
  Мутный плексиглас кабины был тоже цел и в ней призрачно виднелся обрис летчика.
  - А вот и пробоины, которые повредили машину, - указал криминалист на рваную серию дыр в фюзеляже и на крыльях истребителя. - Да, досталось ему...
  Несколько минут все тягостно молчали и дымили сигаретами.
  - Ну что ж, давайте вскрывать кабину. Тело нужно вынуть и осмотреть, - приказал Александр Иванович.
  - Присутствующие нерешительно замялись и тогда нашедший самолет старик перекрестившись, влез на крыло и стал возиться с фонарем кабины. Затем к нему присоединился лейтенант-криминалист и общими усилиями, орудуя "фомкой" и пешней, они вскрыли кабину.
  Склонившийся к приборной доске летчик действительно был как живой: бледное, с заострившимися чертами лицо и широко открытые глаза, а также руки, застывшие на рукояти управления, усиливали это чувство. На нем были летный шлемофон, кожаная куртка и комсоставские бриджи, заправленные в хромовые сапоги. Парашют в кабине отсутствовал.
  - Как же это он без него летал? - удивленно спросил кто-то из деревенских.
  - Вот так и летал, тогда всяко случалось, - пробурчал старик. - Чего встали, давайте вытаскивать, да поаккуратней! - внезапно взъярился он.
  Тело летчика осторожно вынули из кабины и уложили на снятую с розвальней попону.
  Старик первым снял с седой головы шапку, его примеру последовали остальные. И тут внешность летчика стала на глазах меняться. Кожа на лице и руках потемнела и мумифицировалась.
  - Это от кислорода, - успокоил криминалист. Такое случается.
  Когда расстегнули куртку, на петлицах гимнастерки рубиново блеснули офицерские "кубари".
  - Старший лейтенант, как мой ротный, - утер влажные глаза старик. И возрастом такой же, лет двадцати пяти, не боле.
  На груди летчика покоились орден "Красной звезды" и медаль "ХХ лет РККА", а в карманах гимнастерки обнаружили офицерское удостоверение и комсомольский билет. Еще при нем был табельный "ТТ" в потертой кобуре и массивные "кировские" часы на запястье.
  При осмотре кабины истребителя в ней обнаружили планшет с летной картой и несколькими письмами в конвертах, на которых был указан обратный адрес. К тому же установили, что боезапас самолета израсходован полностью. Видно сражался в своем последнем бою старший лейтенант отчаянно. И может где-то в этих болотах лежит и его последний "хейнкель" или "мессершмит"...
  Назад возвращались в полном молчании. Каждый думал о своем и все вместе о той войне, которая никогда не исчезнет из нашей памяти.
  Родственников героя установили быстро. Они жили в Подмосковье и сразу же приехали. Сын и дочь.
  Похоронили его с воинскими почестями в Оленино, на кладбище-мемориале, где лежат бойцы дивизии генерала Горбачева, оборонявшие эти места в 1941году.
  А материалы того осмотра, хранящиеся в архиве районной прокуратуры, и послужили основой для этого рассказа.
  ________________________________________________________________________________
  
  
  
  
  "Тайны Кенигсберга"
  
  
  В бытность слушателем Высшей школы КГБ СССР, мне довелось побывать в Калиниграде - бывшем Кенигсберге.
  Выехали мы туда в составе группы, на вторую оперативную стажировку в Особый отдел Балтийского флота.
  Была весна 1977 года, на рукавах наших форменок золотилось по три шеврона и мы были готовы впитывать оперативный опыт наших старших коллег.
  Доехали с приключениями - у начальства группа считалась "шебутной" и при встрече на Калининградском вокзале сразу же получили втык от встречающего нас капитана 1 ранга - начальника отдела кадров Особого отдела.
  Представив адмиралу, он споро разогнал нас по флотским соединениям и стажировка началась.
  Я попал в приграничный с Польшей гарнизон Мамоново, где базировался учебный отряд надводного плавания, который обслуживал выпускник нашей школы капитан 3 ранга В.П.Сильницкий.
  Принял меня Вадим Петрович тепло, обустроил и стал передавать свой немалый опыт. Но рассказ не об этом.
  Еще до выезда, изучая спецдисциплины и посещая чекистский кабинет, фактически являвшийся музеем истории органов ВЧК-КГБ, мы знали, что в годы войны Кенигсберг представлял особый интерес как для нашей военной разведки, так и для контрразведки "СМЕРШ".
  И было отчего. Помимо того, что это была одна из самых мощных оборонительных цитаделей фашистов и в ней активно работал "абвер", там же имелся целый ряд подземных заводов и лабораторий, трудившихся над созданием "тяжелой воды", ракет ФАУ и новых подводных лодок.
  К концу войны Германия вплотную подошла к созданию ядерного оружия. А помимо этого, в Кенигсберге находилось множество награбленных в России и Европе произведений искусства, и в том числе знаменитая янтарная комната.
  Являясь по природе любознательным и желая побольше узнать о судьбе этого утраченного шедевра, я попросил Сильницкого, который, кстати, великолепно знал историю Кенигсберга, рассказать мне о нем.
  - А чего рассказывать, вот поедем на днях с отчетом в Особый отдел, там сам познакомишься с кое-какими документами по ней, - ответил Вадим Петрович.
  И действительно, при очередной поездке в Калининград, договорившись с начальством, он предоставил мне возможность ознакомиться с оперативной разработкой военных лет, касавшейся янтарной комнаты.
  И сейчас я с внутренним трепетом отношусь к архивным документам военных лет, с которыми приходится работать. А тогда был в легком шоке. Мне, зеленому слушателю, вот так просто разрешили изучить материалы, за которые в то время любой журналист продал бы душу дьяволу.
  Я сидел в чьем-то пустом кабинете и с опаской взирал на десяток пухлых томов в глянцевых обложках с грифом "Секретно".
  Наконец открыл первый, датированный 1945 годом, и стал читать.
  Из него следовало, что еще в середине войны Ставкой было принято решение об установлении местонахождения всех вывезенных немцами с территории СССР наиболее ценных произведений искусства, с последующим их захватом при войсковых операциях и возвращением на родину. В числе прочих значилась и янтарная комната.
  Для точного установления места ее хранения в Кенигсберге, в 1944 году военной разведкой одного из фронтов, во взаимодействии с контрразведкой "СМЕРШ" была подготовлена и заброшена в город оперативная группа. Ее задачей было внедрение в систему военно-административных органов дислоцирующейся там немецкой войсковой группировки, точное установление объекта поиска и его захват при наступлении наших войск.
  Как следовало из документов, группа была малочисленной и в ее состав входила девушка-радистка.
  Первую часть задания они выполнили и были приняты на службу в подразделения, ведающие отправкой награбленных ценностей в Германию. Однако спустя непродолжительное время вся группа, за исключением девушки, была выявлена гестапо и расстреляна. Ее же след затерялся, хотя в разработке имелись сведения о том, что в период штурма Кенигсберга она выходила на связь и сообщила о своей эвакуации морем, вместе с одной из команд, сопровождавших какой-то особый груз.
  Что с ней сталось, приходится только гадать.
  Первыми после усиленной артподготовки и массированных авианалетов, на штурм Кенигсберга были брошены штрафные батальоны. Об этом свидетельствовали имевшиеся в нескольких томах дела, показания оставшихся в живых.
  Суть их сводилась к тому, что пробившись к центру города, бойцы стали врываться в его подземные лабиринты и коммуникации. Во многих из них находилось большое количество каких-то грузов, упакованных в ящики и контейнера. Их обороняли эсэсовские подразделения.
  Что конкретно находилось в хранилищах, неизвестно. Внезапно они стали заполняться водой, и бойцы вынуждены были отступить.
  Когда же город был захвачен полностью, проникнуть в его подземную часть также не удалось, она оказалась затопленной полностью. Причем морской водой...
  Допрашивали и пленных, в том числе эсэсовцев. Те показали, что город действительно имел подземную часть с разветвленной инфраструктурой и системой жизнеобеспечения. В ней существовали лаборатории и военные заводы, на которых работали военнопленные, хранились запасы оружия и продовольствия, а также другие, неизвестные им грузы. Охрану осуществляли подразделения СС, а режим секретности обеспечивало гестапо. О янтарной комнате пленным ничего не было известно.
  Впрочем, некоторые из них высказали предположение, что она могла остаться в лабиринтах, поскольку эвакуация проходила под непрерывными бомбежками и, управление ею практически было утеряно.
  Когда войска с боями двинулись на запад, и в городе стала налаживаться мирная жизнь, военной контрразведкой была предпринята попытка проникнуть в затопленные лабиринты с использованием водолазов. Однако она не увенчалась успехом - несколько из них погибло. Пытались откачивать воду мощными насосами. Но уровень ее не снижался, где-то под землей имелись шлюзы, сообщавшиеся с морем.
  А война продолжалась, необходимо было решать множество других, неотложных оперативных задач и все входы в подземные коммуникации, по приказу начальства замуровали бетоном до лучших времен.
  Один из них мне показывали, и если не изменяет память, он находился в подвале Особого отдела флота, где со слов оперативников, в войну располагалось гестапо.
  Листая потертые тома, я обратил внимание, что вплоть до шестидесятых годов разработка велась довольно активно. Не зря КГБ в народе называли "конторой глубокого бурения". Сменяющиеся друг за другом оперативники, ряд из которых были выпускниками нашей школы, скрупулезно вели оперативный поиск, что отражалось в материалах дела. Были опрошены сотни самых разных лиц и изучены множество трофейных документов, в том числе гестапо и абвера, разгромленной в Кенигсберге группировки, касающихся предмета поиска. Они позволяли сделать вывод о том, что вероятнее всего, янтарная комната, и множество других интересных находок, остались и ждут своего часа в поземном лабиринте.
  Встал вопрос о повторном его обследовании, теперь уже специалистами ПДСС Балтийского флота.
  Однако, как поведали калининградские чекисты и не только они, именно в этот период, приснопамятный Генеральный секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев, яро ненавидевший Флот и любивший дарить наши территории братским народам, решил отдать Калининградскую область пресмыкавшейся тогда перед Союзом Польше, лелеявшей мечту о возрождении великой Речи Посполитой. Но не вышло, воспротивились тогда еще живые маршалы и генералы, сражавшиеся за эту исконно русскую землю. И нашла коса на камень.
   Короче, до ухода Никиты Сергеевича с поста, на нее не распространялся государственный план, было заморожено промышленное и гражданское строительство и область впала в летаргический сон.
  Только с приходом к власти Брежнева она стала понемногу возрождаться.
  Возобновилась и работа по розыску янтарной комнаты, о чем свидетельствовал документ, о принятии дела к производству очередным оперработником и свежие резолюции начальства в нем.
  Однако изучить всю разработку мне не удалось. Вечером мы убыли в часть, а затем навалилось много текущей работы - Сильницкий был активным оперативником и у него самого имелось в производстве стоящее на контроле литерное дело.
  И выписок никаких сделать было нельзя, по понятным причинам.
  Зато я познакомился еще с двумя материалами, подтверждающими то, что бывший Кенигсберг хранит много нераскрытых тайн и загадок.
  Вот одна из них.
  После войны в городе сохранился немецкий порт, который после восстановления стал активно использоваться по назначению. Незадолго до нашего приезда, команда отшвартовавшегося в порту морского танкера осуществляла обычную перекачку нефти из емкостей судна в одно из поземных хранилищ. После откачки первой сотни тонн, механик танкера позвонил специалисту порта, принимавшему горючее, интересуясь его количеством. Тот в свою очередь заявил, что по показаниям приборов, нефть в хранилище не поступает. Посоветовав коллеге проверить приборы, моряки продолжили работу и выключили насосы только после очередного сообщения с берега о не поступлении горючего. Тут же были проверены все измерительные приборы и магистральные системы танкера и порта, задействованные в цикле. Они оказались исправными. Общий тоннаж перекаченной судном в хранилище и неизвестно куда девшейся нефти составил солидную цифру. Никаких разливов в районе порта и прилегавшей к ней водной акватории обнаружено не было. Поудивлявшись, происшествие заактировали и откачку завершили в другое, такое же хранилище.
  Куда делась нефть, так и не установили.
  Аналогичные мистические случаи отмечались на городской электростанции, тоже оставшейся от немцев. При ремонтных работах на ней, электрики обнаружили ряд подземных, ранее не установленных кабелей, оказавшихся под напряжением. Они были обесточены, после чего в одном из пограничных с Калининградом польских городов исчезло освещение. А узел связи, до замены его телефонной станции, регулярно выдавал калининградцам звонки из Западной Германии.
  Полный впечатлений от услышанного, на следующий день я поделился ими с Сильницким, который не только все подтвердил, но и лично показал мне расположенный в нескольких километрах от гарнизона подземный немецкий аэродром, который наша авиация так и не смогла обнаружить до конца войны.
  - Во все времена немцы были непревзойденными специалистами по устройству различных фортификационных и прочих сооружений с секретами, - констатировал он.
  Вот такой он, Калининград - Кенигсберг. И что хранит в своих недрах, неизвестно.
  И, по - видимому, не спроста Германия после развала Союза, так активно поднимает вопрос о передаче ей Калининградской области. Что-то там ей нужно.
  ________________________________________________________________________________
  
  
  
   "Браты"
  
  Зимой 1944 года, освободив Киев, в числе других соединений, артиллерийский корпус, в котором воевал мой отец, с боями вышел на Левобережную, или как ее тогда называли, Западную Украину.
  После одного из них, артдивизион отца, где он в то время был уже командиром огневого взвода, расположился на окраине только что освобожденного нашими войсками небольшого украинского местечка, дотла сожженного отступающими немцами.
  Артиллеристы стали оборудовать огневые позиции, а ездовых командир дивизиона отрядил разведать окрестности и по возможности достать продовольствия - с ним, как всегда, было туго.
  Выехали они на трофейной пароконной фуре, под началом старшины одной из батарей - уроженца тих мест.
  Перед отъездом командир проинструктировал его, приказав быть повежливей с местным населением.
  - Усэ будэ гаразд, товарыш капитан. Цэ ж наши браты, - заявил молодцеватый сержант, воевавший в дивизионе с начала войны.
  Ни к вечеру этого дня, ни следующим утром бойцы в расположение части не вернулись. И только к обеду, на еле плетущейся кляче, появился старшина.
  У передового охранения он свалился с коня и потерял сознание. Вид у сержанта был страшный: лицо - сплошное кровавое месиво, на теле изодранное нижнее белье, руки и ноги обморожены.
  Когда с помощью фельдшера и спирта, старшину привели в чувство, он рассказал следующее.
  Первые два села, которые им встретились на пути, были разграблены и сожжены.
  Решили ехать дальше и в нескольких километрах от них, в низине за буковым лесом обнаружили небольшой хутор.
  Он был цел. Из дымарей крытых гонтом добротных хат вились струйки дыма, в хлевах помыкивала скотина, дед в кожухе поил у реки лошадей.
  На рысях спустились с пологого холма и подъехали к крайнему дому. И тут из стоящей напротив стодолы ударил пулемет. Двое солдат были убиты сразу, а сержант и ездовой, схвачены выскочившими из хаты вооруженными людьми. Они были пьяные, в полувоенной форме и с трезубцами на околышах немецких кепи.
  - Ну й далы воны нам,- едва шевеля разбитыми губами, хрипел сержант. Мэнэ николы так нэ былы. А потим роздягнулы и повэлы розстрилюваты. Там рядом нэвэлика ричка.
  - Поставылы на бэрэзи и вжарилы зи шмайсерив. Стэпана вбылы, а я за мить до черг сам впав у воду. Тым и врятувався. Потим, колы воны пишлы до хутора, пэрэбрався на другый берег, у лиси надыбав на якусь коняку и добрався до вас...
  - Сколько их было и кто они по твоему? - поинтересовался командир дивизиона.
  - З дэсяток. Мабуть бандэривци, бо размовлялы по вкраинськи и лаялы "москалив".
  Посовещавшись с замполитом, капитан приказал отцу взять свой бывший расчет, отделение артразведки и уничтожить хутор.
  - Чтоб от него одни головешки остались! А ребят обязательно привези...
  Уже в сумерках, студебеккер, к которому прицепили одну из уцелевших после боев за Киев сорокопяток, помигивая затененными фарами и тихо урча мотором встал на опушке леса, в километре от хутора. Орудие отцепили и на руках втащили на поросший орешником холм.
  Хутор был виден как на ладони и тускло мерцал огоньками окон. Во дворах побрехивали собаки, а из крайней к лесу хаты доносилась сечевая песня о гетьмане Сагайдачном.
  
   Проминяв вин жинку
   На табак, на люльку,
   Нэобачный!!...
  
  ревели пьяные мужские голоса.
  - Запорожски писни спивають, гады, - выматерился кто- то из расчета.
  - Первыми залпами мы разнесли стодолу, - рассказывал отец, а затем перенесли огонь на дом, из окон и чердака которого по нам стали бить из пулемета и шмайсеров.
  Выскочивших из горящей постройки вопящих "самостийников" уничтожили огнем зенитного пулемета, установленного на студебеккере.
  Через полчаса все было кончено. Подожженный снарядами хутор пылал, а между домами метались выскочившие из построек свиньи и лошади.
  Оставив у орудия наводчика и заряжающего, а у спарки его расчет, цепью рванули к хутору. Оттуда больше никто не стрелял.
  Обследовав коморы и погреба, обнаружили в них десяток перепуганных дедов, женщин и детей, а из подпола крайней хаты извлекли - троих чубатых молодцов в немецкой форме.
  Для начала солдаты отходили их прикладами, и я не препятствовал. В военных мемуарах сейчас пишут что пленных мы не трогали. Еще как трогали, особенно своих, ставших изменниками.
  Затем накоротке я допросил бандитов и приказал расстрелять. В пленных мы не нуждались. Двое смерть приняли молча, а третий упал на колени и взвыл, - Нэ вбывайтэ, ми ж браты...!
  Наших ребят отыскали на берегу речки. В одном белье они лежали вмерзшие в лед и мертвыми глазами смотрели в небо.
  Капитану же по возвращении я доложил, что уничтожена группа бандеровцев. Пленных не было...
  
  
  
   "Патруль"
  
  Хотя официальная военная хроника утверждает, что последняя крепость Германии- Бреслау, пала 7 мая 1945 года, это не так. Мы штурмовали ее уже после падения Берлина и взяли только 13 мая.
  Несколько дней отсыпались и приводили себя в порядок, а затем по приказу военного коменданта Бреслау стали привлекаться к несению патрульной службы.
  Город еще горел, по ночам в нем стреляли и грабили, так что расслабляться не приходилось.
  Попал в патруль и я.
  Инструктировавший офицеров майор из комендатуры приказал обследовать часть города, в которой стоял наш корпус, особое внимание уделив поиску и захвату немецких солдат и офицеров, укрывающихся в домах местного населения, а также наших военнослужащих, занимавшихся мародерством.
  На маршрут патрули выходили тройками: офицер и два солдата.
  Я захватил с собой двух бойцов из взвода, которых знал еще с Днепра.
  Вооружившись ППШ и нацепив на рукава красные повязки, вечером вышли на маршрут.
  Он пролегал по одной из улиц, застроенной духэтажными особняками. Часть их них была разрушена, но встречались и целые. Первое, осмотренное нами здание, оказалось пустым и заброшенным. Его покинули, по - видимому задолго до штурма. Во втором, с фонтаном во дворе и вычурными балконами, в компании двух пьяных немок веселились пехотные офицеры. Застолье было мирным, и мы двинулись дальше.
  Двери третьего, стоявшего в глубине сада особняка хозяева долго не открывали, и только когда бойцы стали гвоздить в них прикладами, нас впустили.
  Здесь жили явно не простые немцы. На стенах гостинной висели различные картины, охотничье оружие и головы зверей. Пол устилал толстый ковер. С потолка свисала хрустальная люстра.
  Сопровождавшая нас пожилая немка в переднике и белом чепце, по виду горничная - испуганно повторяя "Ком цу мир", проводила нас по дубовой лестнице на второй этаж, где в большой комнате при свечах, ужинали хозяева.
  За длинным столом с белоснежной скатертью их было четверо: седой рослый немец в кителе без погон и пожилая женщина, по - видимому его жена; бледный светловолосый парень в джемпере и молоденькая девушка.
  Через горничную, оказавшуюся полькой и понимавшую русский язык, я объяснил цель визита и потребовал у хозяев документы.
  Пожилая немка в сопровождении одного из солдат вышла за ними в смежную комнату, а второй мой боец - сержант, прошел в открытую дверь кухни.
  Я же остался у стола и, держа присутствующих в поле зрения, стал рассматривать висящие на стене портреты мужчин в военной форме.
  Они были в застекленных рамах и в зеркальном отражении одной из них я увидел, как старый немец встал из - за стола, схватил стоявшую под рукой массивную пивную кружку и занес ее над моей головой. Опустить не успел - развернувшись, я всадил в него несколько пуль из трофейного "Вальтера", который держал в руке.
  Одновременно с первым выстрелом, из кухни выскочил сержант и очередью в упор расстрелял остальных немцев.
  Когда последняя гильза со звоном откатилась в угол, мы перезарядили оружие и осмотрели трупы мужчин. На икрах ног и плечах молодого лоснились потертости от сапог и наплечных ремней. На боку старого - шрам от давнего пулевого ранения.
  Затем осмотрели квартиру, нашли два парабеллума, а в камине остатки эсэсовской формы. Кто из двоих ее носил, нам было все равно. Они были врагами и получили по заслугам.
  А вот юную немку было жаль. Попала под горячую руку.
  
  
   "Однополчанин"
  
  После окончания войны многие фронтовики так и не встретили своих боевых друзей. Помните слова известной песни:
  Майскими короткими ночами,
  Отгремев закончились бои,.
  Где же вы теперь, друзья-однополчане,
  Боевые спутники мои...
  
  Отцу в этом плане повезло. У него был фронтовой друг, которого он регулярно навещал. Звали его Василий Павлович Лушин, а по местному дед Лушин. Это был высокий грузный старик, лет на двадцать старше отца, живший в шахтерской казарме на Краснопольевском руднике. Она находилась рядом со школой, куда мы ходили, и я часто видел деда, сидящего с палочкой в руках на лавочке у казармы.
  Собственно однополчанами они не были. До армии, поработав немного коногоном, отец попал в бригаду забойщиков, которой руководил тогда Василий Павлович. Он полюбил отчаянного парня и вскоре портрет местного хулигана, стал красоваться на Доске почета у клуба.
  А потом была война. Сначала скоротечная - финская, куда попал отец, а затем Великая Отечественная, на которую ушел тогда уже немолодой Лушин.
  Далее со слов отца.
  Конец мая 1945. Победа. Мы в Восточной Пруссии, в Бреслау. Город оккупирован войсками, нашими и союзников - американцев и англичан. У всех праздничное настроение, кругом суета и неразбериха.
  Мы с командиром дивизиона возвращаемся в полк с какого-то инструктажа из штаба корпуса. На одном из перекрестков наш "джип" глохнет и пока водитель чертыхаясь копается в моторе, мы стоим рядом и дымим сигаретами. А кругом столпотворение. По улицам движется военная техника, шествуют в походном строю колонны солдат, снуют одиночные военнослужащие и цивильные.
  Рядом с перекрестком, в небольшом сквере дымит полевая кухня, раздаются звуки гармошки и веселый смех бойцов.
  Один из них, громадного роста, пристально смотрит на нас, затем срывается с места и, едва не попав под колеса бронетранспортера, перебегает улицу.
  - Никола! Никола! - радостно вопит он и заключает меня в свои объятия.
  - Сначала я не узнал земляка, очень уж он постарел и осунулся. И только когда тот обозвал меня "рыжим чертякой", как бывало в забое, сам заорал - Василь Павлыч, неужели это ты!?
  - Я, я, Никола, как видишь живой, да и ты, смотрю не мертвый, - плача шептал бригадир.
  Комдив озадаченно топтался рядом и ничего не понимал.
  - Это мой земляк, из Донбасса, мы жили и работали вместе, - объяснил ему. А Лушин все плакал, обнимал меня и шептал, - Никола, Никола, живой, это ж надо...
  В полк я не поехал. Капитан отпустил меня до следующего утра. Наскоро обменявшись новостями с родины, мы двинулись в сквер, где я отпросил Лушина у его командира взвода - пехотного старшины.
  - Только не подведи, лейтенант, - сказал тот, - чтоб утром Палыч был в части, мы у вокзала стоим.
  На том и порешили.
  В пригороде, как у многих офицеров, у меня была квартира с немкой. Я не давал ее в обиду мародерами и подкармливал, а Герда, так звали девушку - спала со мной. Тогда это было в порядке вещей.
  Вот на эту квартиру я и привез дядьку Васыля. Для начала вымыл его в ванне и побрил. Он сразу помолодел. Затем сели за накрытый Гердой стол - продукты были из моего пайка и трофейные. Имелось и спиртное - наша водка и немецкий ром в канистре. Просидели до утра.
  Война далась Василию Павловичу нелегко. Все время в пехоте, два ранения - одно тяжелое, в голову. В отпуске так и не побывал. А дома разруха, жена и трое детей.
   Как только рассвело, мы выкатили из пристройки трофейный "Цундап" и поехали к Лушину в часть. Там я уломал их ротного отпустить старика еще на пару дней. А за это подарил ему немецкий серебряный портсигар с монограммой.
  Короче, прожил у меня дядька Васыль почти неделю. С Гердой подружился и даже немного поправился.
  А вскоре мы получили приказ о демобилизации солдат старшего возраста, и я собрал бригадира в дорогу. Автоматчик Лушин был храбрый, о чем свидетельствовали две медали, и нашивки за ранения, но кроме убогого солдатского скарба ничего не имел. Да и что мог унести в своем "сидоре" пехотинец? Несколько пачек концентрата, пару белья, да сменные портянки.
  Через падких на трофеи интендантов удалось обмундировать дядьку по первому разряду. Даже яловые сапоги сорок пятого размера подобрали. И "сидор" набили под завязку. У моих артиллеристов, да и у меня на квартире, трофейного барахла хватало. Для его жены и дочек набили отрезами, платьями и обувью объемистый фибровый чемодан. А еще я дал ему маленький кожаный саквояж. В нем были подарки для моих родных. На прощание просил передать им, что скоро буду дома.
  Однако судьба распорядилась по своему и в октябре 45-го забросила меня в лагеря "Дальстроя", где снова пришлось воевать, теперь уже с блатными. Но это отдельный разговор.
  Встретились с Василием Павловичем мы только через пять лет, когда я вернулся на родину со справкой об освобождении.
  Подарков нашим родным он так и не привез. В дороге победители здорово пьянствовали и кто-то из многочисленных тогда "шакалов", опекающих идущие с запада поезда, умыкнул их.
  Каждый раз, когда мы встречались и немного выпивали, старый солдат непременно вспоминал этот случай и просил у меня прощения.
  А я смотрел на него и вспоминал ту незабываемую встречу в майские дни Победы...
  
  
  
  "Любовь к отеческим гробам"
  
  Через каждые 20 минут три колокольных звона будоражат зимнюю тишь засыпанной снегом степи под легендарной Прохоровкой. Разносятся они, плывут над полем с памятником Победы, который своими архитектурными формами напоминает колокол-звонницу, как говорят здесь. Да, впрочем, это и есть звонница народной славы, народной памяти, воздвигнутая в середине 90-х годов прошлого века.
  
  
  ...Как появилась Звонница на легендарном поле под Прохоровкой?
  В какой-то мере помог случай, хотя появление памятника назвать случайностью нельзя. Вначале мемориальная звонница предназначалась для Поклонной горы в Москве, где было решено соорудить комплекс с парком Победы и музей Великой Отечественной войны.
  Создал проект Звонницы русский зодчий Вячеслав Клыков, уроженец курской деревни Мармыжи, что в двухстах километрах от места исторического сражения. А если вспомнить, что до 1954 года (тогда и была образована Белгородская область) Прохоровка входила в Курскую область, то белгородцы справедливо считают Вячеслава Клыкова своим земляком.
  Строительные работы на Звоннице, которые финансировались правительством России, начались в октябре 1993 года. А торжественное открытие монумента Победы состоялось 3 мая 1995 года, в канун 50-летия Великой Победы.
  В тот весенний день принял первых прихожан и величавый храм святых апостолов Петра и Павла, построенный в Прохоровке.
   В старых добрых русских традициях он сооружен в поле, как храм - памятник погибшим в боях под Прохоровкой. Церковь построена в традициях русского православного зодчества в стиле так называемого нарышкинского барокко. И напоминает белую зажженную свечу. Естественно, в ее росписи преобладает военная тематика. На белых мраморных стенах начертаны имена погибших на Прохоровском поле - более восьми тысяч представителей разных национальностей.
  Заурядный провинциальный городишко Прохоровка преобразился за последнее десятилетие. Рядом с памятником выросли на окраине культурно - исторические центр с современными библиотекой и гостиницей, дом ветеранов Великой Отечественной войны, приюты для детей - сирот, дом притча, где разместились различные церковные службы.
  У западного крыла историко - культурного центра, 3 мая 2000 года открыт памятник "Воинам, павшим на Прохоровском поле", скульпторов Ф.Согояна и его сына В. Согояна. В день этой церемонии президенты России, Беларуси и Украины посадили ели у монумента на территории храмового комплекса и открыли звонницу с Колоколом единения.
  "Три великих ратных поля России - Куликово, Бородино и Прохоровское - это как опоры единого моста над временем, эстафета высочайшей воинской доблести и мужества, три кольца на срезе могучего древа нашей державы" - напишет вскоре журналист и политики Виктор Бекетов.
  Звонят колокола над Прохоровкой, напоминают о доблести и славе героических предшественников, которые спасли землю русскую от вражеского нашествия...
  
   (Из публикации А.Добровольского в журнале "Европа-центр" от 01.07.2005)
  
   * * *
  Написано все верно, аж дыхание спирает, чувствуются профессионалы. Вот только побывав на том Монументе, я сам чуть не расплакался от злости за наше двуличие и кощунственное отношение к памяти погибших в той битве.
  Было это в июне 1999 года.
  Вместе с заместителем начальника одного из управлений Генеральной прокуратуры и моим близким другом, тогда еще полковником юстиции В.И. Лазо, я выехал в очередную служебную командировку в Белгород.
  Она была обычной и касалась проверки деятельности областной прокуратуры и поднадзорных ей правоохранительных структур.
  Тогдашний прокурор области П. Кондрашов и его первый заместитель В. Дахно встретили нас по - южному радушно и не смотря на дотошность проверяющих, оставались таковыми до конца.
  А в последнюю перед отъездом субботу предложили нам экскурсию к монументу Победы под Прохоровку.
  Мы с готовностью согласились и на то были причины. Отец Виктора и мой дядя Алексей - командиры экипажей "тридцатьчетверок", в 1943 году участвовали в том сражении.
  Выехали на место ранним утром на двух прокурорских "Волгах". Места там степные, привольные, как у меня на родине, да и находится Белгород в нескольких часах езды от Луганска. Настроение было приподнятое, да и утро радовало восходящим солнцем и звенящими в бездонной синеве неба жаворонками.
  У храма святых апостолов Петра и Павла нас уже ждал стоя рядом с автомобилем прокурор Старого Оскола. Это был преклонного возраста и болезненного вида человек, который держался, однако, с достоинством и без заискивания. Короче настоящий прокурор старой закалки. Познакомились и прошли во двор храма, а затем и под его своды. Он был монументальным, поражал своими размерами и отделкой.
  Сразу же появился настоятель, со свитой упитанных монахов, который рассказал об истории создания храма. Особо упирал на то, что создан он на святом для России месте, здесь же организован монастырь, в котором неусыпно молятся за здравие всех убиенных воинов, а в приюте доживают свой век несколько десятков фронтовиков.
   После этого благообразный старец отвел нас в сторону и поинтересовался, не можем ли мы помочь с финансированием обители. Мол, де строили ее на федеральные средства, а теперь позабыли и монахи бедствуют.
  Мы ответили, что таких полномочий не имеем и разочарованные хозяева удалились.
  А к нам робко подошли несколько стоявших неподалеку бабушек.
  Самая маленькая из них, в белом платочке и плисовой душегрейке, перекрестилась на один из ликов и спросила: - А можно с вами поговорить?
  - От чего же, говорите, - улыбнулся Лазо.
  - Только не в храме, а на улице, - прошептала старушка.
  Вышли за ограду. Помимо наших автомобилей, рядом с ней уже стояли черные "Джип" и "БМВ", от которых к церкви шествовали несколько рослых парней известной наружности.
  - Антихристы приехали, грехи замаливать, - прокомментировали бабки.
  - А вы точно из Москвы?
  - Из нее, бабушки,- ответил Лазо, - вот заехали посмотреть где наши отцы воевали.
  - А хоть одну солдатскую могилку поблизости видели?
  - Да нет, они, наверное, в другом месте похоронены.
  И тут бабки наперебой стали рассказывать, что в округе до сих пор лежат незахороненными останки наших солдат.
  - Все окрестные поля и буераки их косточками усеяны, и некому дела нет. На храм этот деньги нашли. Сам Ельцин на открытие приезжал со своим другом - германцем Колей. А вот про солдат забыли. Церковь то можно было и помене выстроить, куда она такая для наших мест. Вот мы помрем, и ходить туда будет некому, кроме разве вот таких антихристов - указали они на роскошные иномарки.
  Местный прокурор попытался было остановить все более распалявшихся старух, но не получилось.
  - Ты Александр Иванович нам рот не затыкай! Мы тебя хоть и уважаем, но скажем московским начальникам все, что думаем, нам бояться нечего. Церковь огромадную на солдатских костях сварганили, обитель с молодыми дармоедами при ней открыли, мол молятся за убиенных. А чтоб глаза всем замылить, приют для брошенных фронтовиков открыли - доживайте мол, как на паперти.
  - А хотите, покажем, где хоронят солдат? Это настоящее святотатство!
  Сопровождавшие нас коллеги не выразили особого желания, но мы с Виктором Ивановичем настояли, и, через несколько минут, прихватив с собой одну из старух, выехали на место.
  Сразу за поселком располагалась брошенная ферма. Зияющие провалами окон полуразрушенные коровники и ржавый сельхозинвентарь, поросший степным бурьяном двор.
  А рядом с одним из коровников длинный ров, наполовину засыпанный грунтом, и стоящий неподалеку старенький "Беларусь" с навесным щитом.
  - Вот тут их хоронят,- утирая мокрые глаза, сказала старушка.
  - В силосной яме, как хлам. А кости в мешках свалены в этом сарае - показала на коровник.
  - Мы, старухи, да ребятня, собираем в полях и приносим. А их меньше не становится - каждую весну, как талая вода сойдет, под каждым кустом лежат и кости и черепа. И никому дела нет. Александр Иванович пытался что-то сделать, да его в области в оборот взяли - не лезь, мол, куда не следует...
  Долго стояли и молчали. Люди мы не сентиментальные, видели всякое. Но такое?!
  А что, впрочем, удивительного? Для страны с алкоголиком президентом и окружающими его ворами, у которых все мысли только о собственном благополучии. Какие там кости?
  Высадив бабушку у ветхой хаты, выехали на трассу.
  По пути, вняв предложению Александра Ивановича, заехали к нему и помянули солдат. Тех, что лежали брошенные на Прохоровском поле.
  И до этого молчаливый прокурор рассказал нам, как открывали храм.
  Действительно был Ельцин со всей свитой и многочисленными зарубежными гостями. Европа должна была видеть, как в канун 50-летия Великой Победы новая демократическая Россия чтит память своих павших героев.
  Незадолго до начала действа Александра Ивановича вызвали к начальнику охраны президента Коржакову, и тот приказал организовать несколько бутылок местной водки. Ельцину захотелось. Привез.
  К гостям тот вышел в своем обычном рабочем состоянии...
  Как пишет в своей публикации А. Добровольский, в мае 2000 года Президенты России, Украины и Белоруссии побывали в тех местах на открытии памятника "Воинам, павшим на Прохоровском поле".
  Хотелось бы верить, что, погибшие там солдаты наконец нашли свое упокоение в братских могилах.
  Хотелось бы верить...
  
  
  "Мютцен апп!"
  
  После окончания первого курса горного техникума, в который я поступил против воли родителей, отец по моей просьбе, устроил меня на время каникул подземным путевым на шахту "5-Сталь", где перед пенсией работал начальником одного из участков.
  Попал я в бригаду, которой руководил Михаил Иванович Надточий.
  Вся она состояла из старых горняков, прежде работавших у отца на шахте "11 Рау".
  Михаил Иванович, или дядя Миша, как звали его в бригаде, был лет пятидесяти, невысокого роста, крепкого телосложения и с совершенно седою головой.
  По характеру он был веселый, и работать с ним было легко. Однако в поведении старого шахтера отмечались некоторые странности, над чем постоянно подшучивали бригадники. Таская шпалы и забивая в них костыли, работая отбойным молотком или лопатой, он постоянно бормотал какие-то фразы на немецком языке. А когда мы садились перекусить и разворачивали свои "тормозки", первым делом отвинчивал колпачок алюминиевой фляги и со словами "вассер тринкен", делал из нее несколько глотков. Хлеб он называл "брот", сало "шпик", а водку "шнапсом".
  Когда же бригада заканчивала обед, дядя Миша вставал и командовал, - "Ауфштейн! Мютцен апп! - и мы продолжали работу.
  Слова, касающиеся воды, хлеба и прочего я понимал, а вот, что означает последняя фраза, не ведал.
  Как - то, сидя в камере околоствольного двора и ожидая когда спустят материалы для перестилки рельсового пути, я спросил у дяди Миши, что за команду он произносит, после перерыва на обед.
  - Команда эта поганая,- привязалась еще с войны, нехотя произнес он и рассказал следующую историю.
  " До войны я закончил Харьковское педучилище и работал в Сталино учителем. Читал детишкам историю и географию.
  Перед войной съездил на военные сборы, а 22 июня меня призвали в армию, навесили в петлицы по кубарю и дали под начало взвод. Провоевал всего ничего. Под Касторной наш полк попал в окружение, был разбит и я оказался в плену.
  Немцы нас обыскали, построили в колонну и пригнали в ближайшее село. Там пересчитали - оказалось около тысячи бойцов и командиров, и для начала расстреляли всех евреев и политработников. Остальных загнали во двор фермы, где двое суток не кормили.
  На третий день нас снова построили и, отобрав полсотни командиров, в число которых попал и я, вывели в поле. Оно тянулось на несколько километров вдоль линии наших окопов и было заминировано.
  Здесь же, с интервалом в несколько метров друг от друга, были аккуратно расставлены десяток металлических борон, с прикрепленными к ним брезентовыми лямками.
  Нас выстроили напротив, после чего немецкий офицер на ломаном русском заявил, что пленным предстоит разминировать поле. А для этого протащить на себе бороны. Кто откажется - расстрел.
  В строю раздался ропот, после чего немец достал из кобуры пистолет и хладнокровно застрелил двух офицеров.
  Затем ударами прикладов нас подогнали к боронам, разбили по пятеркам и заставили надеть на себя упряжь.
  Последовала команда "форверст!" и, матерясь, мы потащили проклятые бороны. Первая пятерка подорвалась почти сразу, метров через двадцать. Затем взрывы стали следовать один за другим и только нам удалось протащить свою, метров двести. Дальше ослепительная вспышка и все кончилось...
  Очнулся я в коровнике, на соломе. Кто меня туда притащил, не знаю. Голова раскалывалась, в ушах звенело. Какой-то человек поил меня водой из консервной банки. Именно тогда, в двадцать с небольшим лет, я и поседел.
  На следующее утро стал слышать и узнал, что поле немцы разминировали, подорвав еще несколько десятков военнопленных.
  Затем были лагеря - сначала Майданек, а затем Освенцим. Работали мы в каменоломнях, а кормили одной брюквой. Умирали сотнями.
  Когда лагерное начальство в сопровождении своры охранников появлялось в бараках - следовала команда: "ауфштейн! мютцен апп!", что означало "Встать! Шапки долой!". И сотни пленных с замиранием сердца вскакивали с мест - такие обходы обычно заканчивались отправкой на расстрел или в крематорий. Вот тогда эта команда навсегда и втемяшилась в память.
  Перед самым концом войны я попал на шахты Рура. Там под землей, как в аду, тысячи рабов со всей Европы добывали для Германии уголь. Тогда и освоил шахтерскую науку.
  Освободили нас американцы, при капитуляции немцы не успели всех утопить. И долго ужасались, рассматривая человекообразные существа, в которые нас превратили голод, побои и каторжный труд. С месяц продержали в фильтрационном лагере, немного подкормили, подлечили и всех русских, которые выразили согласие, передали нашему командованию.
  И снова фильтрационный лагерь, теперь уже наш. Допросы в "СМЕРШЕ". После них многие попали на Колымские рудники, как изменники Родины, где и сгинули, а меня Бог миловал - помурыжили еще с месяц и отправили домой.
  Только учителем я больше не работал. Не разрешили. И пришлось воспользоваться профессией, полученной в немецких шахтах - стал горнорабочим. Сначала в забое уголь рубил, а когда заработал силикоз, перевели в путевые.
  Со временем многое из тех лет из памяти стерлось. Но собачью эту команду забыть не могу, по ночам снится.
  Так, что ауфштейн, ребята, клеть спустили, пошли выгружать рельсы..."
  
  
  
  
   "Молох"
  
  
  Смотрю, на то, что творится в Киеве, вижу морды старых бандеровцев, а также их молодую поросль и вспомнился один случай.
  В 1986-м из Донбасса, где я тогда служил после флота, меня отправили на учебу в Москву, в Институт повышения квалификации руководящих кадров Прокуратуры Союза СССР.
  На курсе нас было порядка сотни прокуроров городов и районов, с безбрежных в то время просторов страны, занятия велись по теории и практике.
  А помимо прочего, каждый делился чем-то из своей, по вопросам надзора, следствия и оперативно-розыскной деятельности.
  Докладывались интересные формы, методы и уголовные дела, и одно, еще тогда запало в память.
  Рассказал о нем прокурор района из Закарпатской области, а суть была в следующем.
  Примерно за год до этого, в клубе одного из местных сел, расположенных в предгорье, в субботний вечер шло заседание сильрады. * На нем присутствовали местный актив, инструктор из райкома и все селяне
  Обсуждался вопрос начавшейся в стране "перестройки", на трибуне менялись выступающие, аудитория внимала.
  В самый разгар на крыльце послышался какой-то шум и топот, а потом дверь клуба распахнулась и в нее вошли несколько эсэсовцев с автоматами.
  - Хайль Гитлер! - завопил выбросив руку вперед, один, а остальные передернули затворы.
  Очередной выступавший подавился словом, зал впал в ступор.
  Эсэсовцы были настоящие, в касках с рунами* и полевой форме.
  Спустя минуту один из сидящих в президиуме завопил "прыйшлы, прыйшлы вызволитили!", а в первом ряду поднялся крепкий дед и, ткнув палкой в райкомовца, прогудел "хапайте його, цэ главный комуняка!".
  - Гут! - кивнул каской старший. А потом щелкнул себя пальцем по горлу, - шнапс тринкен!
  Тут же нашелся доброхот, пожелавших угостить "вызволителей" и, грохоча сапогами, все вышли из зала.
  В наступившей тишине, бледный инструктор, потянулся дрожащей рукой к стоящему на столе телефону...
  
  Когда прибывшая на место из района опергруппа повязала уже изрядно пьяных "немцев", выяснилось, что они были студентами из львовской области.
  Парни отправились "в поход по местам боевой славы" и в дремучей пуще за селом нашли старый бандеровский схрон, с оружием и экипировкой.
  Находку, как водится, "обмыли", а потом решили добавить, а заодно и пошутить. Для смеха.
  "Шутников" привлекли к уголовной ответственности за хулиганство и незаконное ношение оружия, а активист с дедом и доброхот, отделались легким испугом. В их действиях состава преступления не имелось.
  Прошло время, и бандеровщина на Западной Украине расцвела буйным цветом.
  Сначала последыши ОУН-УПА громили майдан в Киеве и нападали на милицейский "Беркут", а сейчас призывают к походу на юго- восток, имея ввиду Донбасс с Крымом.
  И оттуда пришел ответ, его на днях показали по многим телеканалам.
  В короткой фразе выехавшего из забоя шахтера.
  " Приходите, ждем. Шахт у нас много. Всем места хватит".
  
  "Была война"
  
  В произведениях писателей-фронтовиков К.Симонова, Ю.Бондарева, Г. Бакланова, В. Некрасова, В.Астафьева, В.Быкова и других, военных мемуарах маршалов, генералов и адмиралов, война описана многогранно и ярко. Победы и поражения, боевые подвиги и предательство, счастливые и трагические судьбы героев.
  Однако практически все авторы, за исключением разве что Астафьева и Некрасова почти не освещали нелицеприятные фронтовые эпизоды, которых было предостаточно. И это понятно. В советское время такое было рискованным.
  А между тем, сами по себе, они поучительны и открывают еще одну, малоизвестную страницу войны.
  О некоторых таких фактах, ставших известных мне от их участников или очевидцев, я и попытаюсь рассказать. Но не в целях шельмования памяти фронтовиков, а для более глубокого понимания сути человека в той страшной войне.
  Как известно, за подвиги на фронте награждали. И это были ни те обесцененные награды, которые вручаются сейчас, нередко по протекции и за туманные заслуги. Или еще проще, за мзду.
  Тогда была конкретика: за успешно проведенные операцию или бой, уничтожение определенного числа солдат врага или его боевой техники. Получил боевой орден или медаль - гордись. На Руси всегда чтили героев.
  Но были и тогда "рвачи", старавшиеся незаслуженно получить желанную награду.
  Об одном из таких мне рассказали несколько ветеранов Военно-Морского Флота - адмиралы и старшие офицеры.
  Среди блестящей плеяды наших героев-подводников, фамилии которых до сих пор на слуху, есть один, отмеченный высшими правительственными наградами, который, как выяснилось после войны, искусственно завышал число своих боевых побед. Делал он это довольно просто. Находясь на боевой позиции, имитировал атаку вражеского корабля у побережья и из подводного положения торпедировал береговые скалы. Затем приказывал отметить на карте место его "потопления" и поздравлял экипаж с победой.
  Афера раскрылась только спустя много лет, когда военные историки, сопоставив вахтенный журнал его подводной лодки и архивные документы "кригсмарине" установили, что во время "победных" атак, никаких кораблей противника там потоплено не было. Верится с трудом?
  Но это факт. О нем многие ветераны - подводники тех лет знают. Развенчали ли миф того командира официально? Нет. И, думается, правильно. Были у него и настоящие победы.
  Но очень уж, по-видимому, хотелось встать в ряд лучших. И встал. Но забыл библейскую заповедь - "всякое тайное, становится явным".
  А вот еще случай. Теперь уже трагикомический. Рассказывал отец.
  В 1944 году, когда он уже служил в зенитной артиллерии, они отражали атаку немецких "юнкерсов" на наши боевые порядки. Бой сложился удачно, немцы не смогли лечь на боевой курс и прицельно отбомбиться, а два самолета батареи сбили.
  Командир дивизиона с замполитом тут же выехали в штаб корпуса ПВО, дать заявку на уничтоженные бомбардировщики, пообещав представить всех к наградам.
  Вернулись они через пару часов с подбитыми физиономиями.
  Оказалось, что на эти самолеты уже оформило заявку командование соседнего авиаполка, истребителей которого в небе, в том бою не было.
  В результате в штабе разгорелся спор, в ходе которого летчики и всыпали артиллеристам.
  - Сволочи! - бушевал в землянке комдив. - Как только немцы появляются, у них нелетная погода, взлететь не могут. А как липовые заявки подавать, всегда первые. Я этого так не оставлю!
  - Однако никаких наград за тот бой мы так и не получили, хотя наше начальство обращалось даже в штаб армии, - улыбнулся отец.
  - Да и хрен с ними, главное, что самолеты сбили.
  Но бывали случаи, когда бойцы и отказывались от незаслуженных по их мнению наград. Как старшина 1 статьи Дмитрий Дмитриевич Вонлярский, всю войну провоевавший в морской пехоте. О нем много написано в военных мемуарах, но не все. Был во фронтовой биографии и такой случай.
  Зимой 1943 года, в боях за Керчь, которую штурмовали моряки, на помощь обороняющимся гитлеровцам прорвались несколько "тигров". Они расстреляли нашу батарею и стали утюжить боевые порядки морской пехоты. Когда, раздавив очередную огневую точку, один из танков перевалил через окоп, из которого вел огонь Вонлярский, тот метнул вслед ему противотанковую гранату. Раздался взрыв, тяжелая машина проползла еще несколько метров и застыла.
   После боя Дим Димыч, решивший посмотреть на результаты своей работы, отыскал "крестника", подивился его размерам и мощи, и... увидел в тыльной части башни "тигра" рваную пробоину от снаряда.
  По- видимому, в тот самый момент, когда он швырнул в танк гранату, артиллеристы всадили в него крупнокалиберный снаряд.
  - Меня уж было хотели представить к очередной награде за подбитый "тигр", но я поделился с командованием бригады своими соображениями на этот счет и присваивать себе чужую заслугу не стал.
  А вот еще боевой эпизод, рассказанный ветераном.
  В декабре 1944 года, в районе Вуковар, где берег обороняли 2 пехотные и 1 танковая дивизии немцев, рота 83 бригады морской пехоты под командованием старшего лейтенанта Е.Г. Ларикова и помощника начальника штаба лейтенанта М.А. Сысоева, катерами Дунайской флотилии была по ошибке высажена на острова. До берега свыше ста метров ледяной воды.
  Лариков и Сысоев приняли решение оставаться на месте до прихода бронекатеров. Однако находящаяся с ними разведгруппа батальона, под командованием Вонлярского, вопреки приказу решила форсировать протоку. Их было совсем немного: Г.И. Дорофеев, Г.Ш.Джорбинадзе, А.К.Кожевников, Н.Алексашкин, девушка Маша - санинструктор, а всего двенадцать человек. Они переплыли ее и на берегу обнаружили немецкую артиллерийскую батарею.
  
  Не долго думая, разведчики вступили в бой с ее пехотным прикрытием, а затем и самими артиллеристами. Бывший комендор с крейсера "Червона Украина" Дорофеев организовал стрельбу из захваченных немецких орудий, и горстка смельчаков в упор расстреливала врага. Однако силы были неравные, а боезапас кончался. Но помощи с островов не было. Там все ждали бронекатеров.
  В конечном итоге, несмотря на помощь оказавшегося рядом отряда югослав, разведчики вынуждены были пробиваться к своим.
  А немцы подтянули резервы, и теперь уже вся штурмовая группа оказалась в капкане. Десант таял на глазах и погиб бы полностью, если бы не дальняя огневая поддержка основных сил.
  Ночью его остатки, в том числе группа Вонлярского, прорвали окружение и вышли к своим.
  За тот бой, который практически вела разведка, Ларикову и Сысоеву были присвоены звания Героев Советского Союза, а Вонлярский получил орден Отечественной войны.
  - Однако возмутило меня не это, - закончил Дим Димыч.
  - Мои разведчики наград не получили. Даже тяжело раненый Жора Дорофеев...
  
  
  
  
  
  
  " Новый Год под Львовом"
  
  Однажды, беседуя с отцом на тему войны, я поинтересовался, встречали ли они на фронте Новый год.
  - Ты знаешь, по настоящему, нет. Хотя один я помню и сейчас. Очень уж он был грустный.
  Было это накануне 1945 года, как раз в ночь на 31 декабря.
  Стояли мы тогда в пригороде Львова и вместе с командиром дивизиона и еще несколькими офицерами сидели в его землянке и пили спирт. А еще спорили, когда кончится война.
  Мнения были самые разные - кто говорил летом, а кто осенью.
  Внезапно раздался зуммер телефона. Звонил командир полка. Он сообщил, что сейчас к нам подъедет майор из штаба корпуса, которого необходимо срочно сопроводить в располагавшееся в десятке километров от Львова местечко Дубляны. Комдив начал было препираться, что накануне Новый год и штабники могли бы сами сопроводить своего офицера, но не тут-то было.
  - Выделишь студебеккер с пулеметом и надежную охрану. За безопасность доставки отвечаешь головой! - рявкнул комполка.
  Делать было нечего. Капитан бросил трубку на рычаг, выругался и посмотрел на меня. Суть в том, что я был самым младшим из находившихся в землянке офицером, как говорят "доморощенным". Да и к тому же легким на подъем.
  - Возьмешь отделение бойцов и сопроводишь штабника в эти самые Дубляны. Там заночуете, а утром назад.
  - Может сразу? Хотелось бы Новый год в части встретить.
  - Я сказал утром. Там и встретишь.
  В этой фразе проявлялось не самодурство, а забота о нас.
  В окружающих Львов пущах было полно бандеровцев и остаточных групп немцев. Даже днем они нападали на следующие по лесным дорогам небольшие воинские подразделения. За ночь и говорить не приходилось.
  Примерно через час к нашей землянке, у которой уже стоял "студебеккер" с зенитным пулеметом на турели, подкатила "эмка". Из нее вышли подтянутый майор в шинели и молодая женщина в шубке. Водитель-сержант, достал с заднего сидения объемистый чемодан и ППШ, после чего развернулся и уехал.
  - Как ребята, надежные? - поинтересовался майор у комдива.
  - Ничего, обстрелянные.
  Я с отделением бойцов забрался в кузов, куда определили и чемодан, а майор, прихватив автомат, вместе с женщиной сели в кабину к водителю.
  - Так смотри же, ночуете в Дублянах, - еще раз напутствовал меня капитан, и мы тронулись.
  Ночь была морозная и тихая, со звездного неба сыпался мелкий снег.
  Через несколько минут грузовик выбрался за город и по извилистой дороге направился в сторону Дублян. Сначала она была сносной, покрытой булыжником, но через несколько километров превратилась в обычную фронтовую дорогу с разбитыми колеями и многочисленными ухабами. Воющий студебеккер бросало из стороны в сторону, привалившиеся к переднему борту солдаты тихо матерились, а я для устойчивости держался за рукояти установленного на кабине пулемета.
  Лес порою подступал вплотную к дороге, и с раскидистых елей от рева двигателя сыпался снег.
  - Завтра нужно будет срубить одну и привести в часть, - промелькнуло в голове.
  Внезапно впереди грохнула автоматная очередь, и над головой прозвенел рой трассирующих пуль.
  Я инстинктивно передернул рукоять затвора и хлестнул по лесу ответной очередью. Еще через мгновенье к стрельбе подключились бойцы и в течение нескольких минут мы вели шквальный огонь по сторонам.
  Лес молчал. Дал команду прекратить огонь и покинуть машину. Попрыгали с кузова и скатились в кювет. Тишина. Только в снегу, остывая, шипели стреляные гильзы. Вместе с одним из солдат я подбежал к кабине и открыл дверь. К нам на руки вывалился майор. Он был мертв, лицо и голова сплошное месиво. Прижавшаяся к оцепеневшему водителю женщина дрожала и не могла ничего объяснить. Была в ступоре.
  И тут мой взгляд упал на валявшийся на полу кабины автомат майора. Из ствола еще вился дымок, а в крыше кабины, над местом, где он сидел, светлели десяток пулевых пробоин.
  Все стало понятным.
  Автомат у майора был на боевом взводе, но не стоял на предохранителе. Держал он его между колен, стволом вверх. Когда на одной из выбоин грузовик тряхнуло, оружие прикладом ударилось в пол, самопроизвольно выстрелило, и очередью его хозяину снесло полчерепа...
  Назад мы добрались только под утро.
  Из корпуса приехали двое смершевцев, которые осмотрели машину, а нас допросили. Рассказали все, как было.
  
  - А чего ж ты, мать твою, не проверил автомат майора! - наорал на меня старший из них.
  - Ну, и дурак ты, парень, - подумал про себя. А ему ответил, - виноват, товарищ капитан, не успел.
  Майор же тот, как оказалось, был из политотдела корпуса. С "полевой" женой решил навестить ее родственников.
   Вот такой, сынок, у меня был Новый тысяча девятьсот сорок пятый...
  
  
  
  "Конник Доватора"
  
  Мой двоюродный дядя по отцовской линии Владимир Егорович Резников, воевал в кавалерийском корпусе генерала Л.М.Доватора. Воевал неплохо, за что имел награды.
  В конце войны был тяжело ранен и контужен, в связи с чем, отлежав свое в госпиталях, получил группу инвалидности и вернулся на родину. Донбасс был разорен и лежал в развалинах.
  Молодого, да к тому же грамотного по тем временам фронтовика (он закончил семилетку), заметили в горкоме и взяли на работу инструктором в промышленный отдел.
  Дел было невпроворот - восстанавливали разрушенные шахты, и он целыми сутками мотался с одной на другую.
  К пятидесятому году шахты в большинстве своем заработали, и стало полегче. Только все чаще ныла покалеченная нога, да стала напоминать о себе контузия. Он и до войны был вспыльчивым, а тут стал порой выходить из себя. В этой связи случались неприятности на работе и дома.
  В октябре того же года, из лагерей "Дальстроя", после реабилитации вернулся мой отец. Братья отметили это событие, дядя Володя помог ему вернуть часть наград и восстановиться в партии, а затем устроил на курсы "ответственников" в горный техникум. Они давали средне - специальное образование и право трудиться под землей горным мастером.
  Так и работали - отец сначала мастером, а потом начальником добычного участка, а дядя Володя в горкоме, теперь уже заведующим сектором. Часто собирались семьями и вместе проводили время.
  Однажды, на ноябрьские праздники, Владимир Егорович приехал домой взвинченный - что-то не ладилось по работе. В этот день к ним в гости пришла родня жены. Как водится у шахтеров, крепко выпили и кто-то из мужчин, служивших в войну на флоте, стал подтрунивать над кавалерийским прошлым хозяина. Тот подобных шуток не терпел и врезал гостю по физиономии. За моряка вступилась родня, и тогда бывший конник выхватил из галифе служебный "ТТ".
  С криком "перестреляю, суки!" - трижды выпалил в потолок. Опрокидывая стулья, перепуганные гости, с воплями ломанулись на улицу.
  А он заперся в доме и продолжил застолье. Никакие уговоры открыть дверь не помогали.
  - Валите отсюда, убью! - доносилось из дома.
  На счастье, поблизости случился заезжавший к матери, начальник милиции, близкий дядин друг. Попросили помочь его.
  - Егорыч, не дури! - закричал тот, поднимаясь на крыльцо. В ответ в доме грохнул выстрел и от входной двери полетели щепки. Лаясь, майор отскочил в сторону и развел руками.
  - Тут надо кого-то, кого он побаивается. Лучше всего Первого секретаря, или брата, Николая.
  - Николу нэ трэба! - взвилась мать дяди - тетка Мотя. - Бо воны друг друга повбывають!
  - И Первого не надо, - со службы выгонят, - добавил кто-то из родичей.
  Долго совещались и решили все-таки, послать за отцом.
  Тот в этот день тоже был в ударе - вызывали на допрос в горпрокуратуру по поводу несчастного случая на участке и обещали снова посадить. Когда плачущая тетка стала просить его угомонить брата, отец сначала наотрез отказался.
  - Не трогайте его, проспится и успокоится.
  Но тетка была женщиной дотошной. Причитая, она резво побежала домой и через несколько минут вернулась с мужем. Егора Марковича на поселке, да и в городе, глубоко уважали. Еще до войны, работая начальником Мазуровской шахты, он был награжден орденом Трудового Красного Знамени и воспитал многих горняков, в том числе и отца с сыном.
  - Николай, сходи, успокой Володьку, а то он точно "дров наломает".
  Егору Марковичу батя перечить не стал, оделся и поспешил в поселок.
   Там, не обращая внимания на стоящих за двором родичей и соседей, подошел к бывшему моряку, заварившему всю эту кашу, и для начала врезал тому по морде. Флотского потащили домой в нерабочем состоянии. Затем прошел в калитку, поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
  - Володя, это я, открывай!
  Через минуту дверь распахнулась, и в ее проеме появился Владимир Егорович с пистолетом.
  - Никола, ты заходи, а я этих фашистов постреляю и вернусь,- прохрипел он.
  - Давай, - сказал отец и с разворота двинул брата в ухо. Тот загремел с крыльца по ступенькам.
  Подняв выпавшее из его рук оружие, отец передал "ТТ" подошедшему начальнику милиции, а родня внесла бесчувственное тело дяди в дом.
  Инцидент был исчерпан.
  Однако кто-то из доброхотов все-таки "настучал" в горком, Владимира Егоровича сняли с начальственной должности и понизили до инструктора. Зла на отца он не держал. А вскоре вновь вернулся на шахту и стал работать горным диспетчером - все спокойнее.
  Об этом случае я знал и раньше, а потом он рассказал мне сам, когда в очередной приезд мы вместе ходили на кладбище, навестить родные могилы.
  К тому времени практически вся наша некогда многочисленная родня, перекочевала туда. Из фронтового поколения остался только дядя Володя.
  - Вот тут лежат все мои братья: Николай - артиллерист, Алексей - танкист, Василий - боец трудармии. Еще где-то на Днепре пехотинец Володя похоронен. А я все живу.
  Наверное, кавалеристы покрепче будут...
  
  
  
  
  
  
  "Курский чернозем"
  
  О том, что немцы пытались захватить нашу землю, знает каждый. Но то, что в войну они вывозили ее в Германию эшелонами, малоизвестно.
  Впервые я услышал об этом от отца. Вот что он рассказал.
  - После взятия Бреслау, штаб нашего корпуса разместился в городе, а его артиллерийские подразделения на окраине. Взвод, которым я командовал, поселили в немецком фольварке. Это было двухэтажное, красного кирпича здание с добротными хозяйственными постройками. Его окружали цветущий сад и зеленеющие первыми всходами грядки.
  Прибыли мы к месту расположения поздно вечером, грязные и усталые, поужинали сухим пайком, затем я выставил караул для охраны орудий и завалился спать в одной из комнат на втором этаже.
  Проснулся рано - отвык от тишины, и, не вставая, стал разглядывать комнату, в которой провел ночь. На фронте приходилось ночевать где придется: в землянках, окопах, а то и просто под открытым небом. А тут комната, с настоящей кроватью, мебелью и целыми окнами. В простенке между ними висела фотография парня моих лет в форме обер -лейтенанта. Под ней шкаф с книгами. Подумалось - наверное, он когда-то здесь жил.
  Встал, накинул на плечи шинель и вышел во двор. Прошелся по выложенным булыжником дорожкам усадьбы. У нас, в России, я таких не встречал. Все было выстроено на века. Кирпичный дом, бетонные коровник и свинарник под красной черепицей, оборудованные водопроводом, обложенный плитами колодец перед ними. И содержалось все в образцовом порядке.
  Кроме грядок, которые ночью истоптали мои артиллеристы, осматривая фольварк и устраиваясь на ночлег.
  У одной из них, наклонившись, работал пожилой немец. В его руках были веник и совок, в который старик бережно сметал с каменной дорожки необычно черную землю и высыпал ее на грядки.
  Увидев меня он выпрямился.
  - Гутен морген, герр официр.
  - И тебе не кашлять.
  - Я есть хозяин этот дом, бауэр.
  - Что хозяин, я понял, а вот откуда знаешь наш язык?
  - Был русский плэн, Сибир, давно, в ту войну.
  Я поинтересовался, зачем он так тщательно подметает дорожки и что за необычная земля на грядках.
  - О! Это ест русский чернозем. Из Курска. Такой земля у нас нэт.
  - Откуда он у тебя?
  - Мой сын там воевал. Получил железный крест и вагон курский чернозем в награда.
  - Где теперь сын?
  - Погиб в Сталинграде.
  Я вспомнил фотографию офицера в комнате. Затем наклонился и взял с грядки горсть земли. Она была тяжелой и маслянистой - действительно, наш степной чернозем.
   В это время из дома с шумом высыпали мои солдаты. Они были в сапогах, нательных рубахах и с полотенцами в руках. Щурясь от солнца, прямо по грядкам, хохоча и толкаясь, ребята направились к колодцу.
  - Отставить! - заорал я.
  - ???
  - Всем идти по дорожке! Гряды не топтать! Это наша земля...
  
  
  "Икона"
  
  В Бога я не верю. Так, как это принято сейчас на Руси. Показушно, с новоявленными храмами и священниками. На то есть причины.
  Но икону имею. Она хранится в моей семье с мая 1992 года, как память об одном из солдат той войны.
  Звали его Дмитрий Иванович Емельянов. Ко времени нашего знакомства было ему далеко за семьдесят, и жил он в райцентре Оленино, что неподалеку ото Ржева.
  Я собирался купить там дом, а Дмитрий Иванович, получив накануне однокомнатную квартиру в центре поселка, как раз продавал свою старую избу на окраине. К нему и зашел я незадолго до майских праздников, вместе с братом жены, местным жителем.
  Поднялись на второй этаж, постучали в дверь. Она была не заперта и, окликнув хозяина, мы зашли в квартиру. Она была небольшой и просто обставленной. В комнате, напротив входа, на стене висела большая икона в потемневшем киоте, а у телевизора на стуле сидел сухонький старичок со слуховым аппаратом в ухе и смотрел какую-то передачу.
  Познакомились. Хозяин сообщил, что он действительно продает избу, и назвал цену. Она была невысокая, и я согласился. Договорились встретиться на майские праздники. Провожая нас до двери, Дмитрий Иванович попросил привезти ему из столицы несколько батареек для слухового аппарата, и я обещал выполнить его просьбу.
  Прощаясь, брат жены - Анатолий, посоветовал старику запереть дверь.
  - Икона у тебя, дед, старинная. Смотри, местные ханыги сопрут.
  - Небось, малец, ништо. Меня в поселке все знают, и мазурики десятой дорогой обходят. А икона и впрямь ценная. За ней барыги из Москвы специально приезжали, большие деньги сулили, да я не отдал.
  На том и расстались.
  По дороге домой Анатолий рассказал, что дед в поселке личность действительно известная. Воевал и имеет множество наград. Почетный гражданин района, за что и дали квартиру. Всю жизнь проработал в лесничестве егерем и браконьерам спуску не давал. Недавно схоронил бабку и, хотя имеет сына, живет сам. По характеру сварлив и несговорчив.
   Ранним утром 9 Мая, я вновь приехал в Оленино. С собой захватил деньги за дом и дюжину батареек для старика.
  К нему пошли часов в одиннадцать, а с учетом праздника, я купил в местном сельпо бутылку коньяка, чтоб поздравить ветерана.
  Как и в прошлый раз, дверь в квартиру была не заперта.
  На спинке одного из стульев висел пиджак с орденами и медалями, а сам хозяин, сидя у стола, читал газету.
  - Здорово, дед! - пробасил Анатолий. С праздником тебя!
  Дмитрий Иванович отложил газету и непонимающе уставился на нас. Затем, по видимому, узнал и пригласил присесть.
  - Дак это вы, ребята? А я вас сразу и не признал. Вот, пришел с митинга, рюмку принял за этот святой день и сижу как пень. Аппарат мой скис, ни хрена не слышу.
  Я вынул из пакета и положил на стол батарейки, а заодно выставил и коньяк.
  - Не забыл?! - обрадовался старик. Затем достал из серванта слуховой аппарат, снарядил его и надел наушник.
  - Ну, уважил, москвич, теперь можно жить! А это что?, - ткнул пальцем в коньяк.
  - Хотим выпить с Вами за день победы, у меня самого отец фронтовик.
  - Что ж, коли угощаете, выпьем,- согласился старик.
  Пока он ходил на кухню и что-то доставал там из холодильника, я вынул из кармана деньги и положил их на стол.
  - Вот, как договаривались, Дмитрий Иванович, деньги за вашу избу.
  Сделку оформили по - простому - распиской, а затем выпили за Победу.
  - Где воевали, отец, если не секрет? - поинтересовался я, - награды у Вас солидные. На стареньком пиджаке тускло отсвечивали серебром два ордена Славы и несколько медалей.
  - Э-э,- махнул рукой старик, - у кого к ним теперь интерес, разве что у московских барыг. Вон дали, сегодня в исполкоме эту туфту, - кивнул он на подоконник, где лежал небольшой пакет. - Кило гречки, пачку сахару да банку тухлых консервов. Мол, за боевые заслуги, мать их яти. В гробу я б видел такие подачки. Ну, да хрен с ним. Знать боле не заслужили, у новой-то власти.
  А воевал я, сынок, в пехоте, снайпером. И награды эти за убиенных немцев - немало я их на тот свет отправил. Прости меня, Господи, - перекрестился он на икону.
  - Ты что, дед, никак верующий? - удивился Анатолий.
  - Раньше не веровал, а вот к старости что-то потянуло к Богу. Но в церковь не хожу, попов не люблю. У меня своя икона, ей и молюсь иногда.
  - Ну и как, помогает? - поинтересовался свояк.
  - А когда как, - ответил старик, - по разному бывает. Икону эту моей бабке подарила ее бабка.
  - То - есть, вашей жене ее бабушка? - не понял Анатолий.
  - Нет, я ж сказал, моей бабке, а не жене - ты слушай, малец, и не перебивай. И будет ей лет сто, а может и больше. Ты взгляни, какой лик, глаз не отведешь.
  Мы встали, подошли к иконе и стали ее рассматривать. Она действительно впечатляла. Это был образ Казанской Богоматери, явно старого письма, в серебряном окладе, окаймленном резанными по дереву виноградными листьями. Обращали внимание на себя лица святых. Они смотрели словно из тумана, излучали тепло и казались живыми. По службе мне приходилось общаться со священниками, бывать в храмах и видеть немало икон. Такую я не встречал.
  - Ну, так вот,- продолжил Дмитрий Иванович, когда мы вернулись к столу, - пришел я значит с фронта, а было это осенью 45-го, от поселка одни головешки. А наша изба цела. И бабка жива.
  Говорит, вот эта Богоматерь ее и спасла. Молилась ей бабка истово, и при обстрелах подворье уцелело. А когда пришли немцы, икона приглянулась офицеру, который занял избу. Все ее разглядывал, цокал языком и хотел увезти в Германию. Не получилось. Так и осталась икона в родительской избе. А теперь вот у меня висит.
  Сын, Мишка, стервец, несколько раз уговаривал ее продать. Мол, есть люди, большие деньги дадут. Выгнал его.
  - И правильно сделал, дедушка. Икона эта ваших предков. Продавать грех.
  - Ты думаешь? - остро взглянул на меня старик.
  - Да.
  Возвращались мы домой поздно вечером, под впечатлением всего услышанного.
  А утром, когда завтракали, к дому свояка подкатил "Урал". С него слез угрюмого вида парень в шлеме, вынул из коляски мотоцикла мешок с чем-то и направился к нашему дому.
  - Это сын Емельянова, - прокомментировал глядя в окно Анатолий,- бузотер еще тот. Чего ему интересно надо?
  Парень вошел в дом, не здороваясь, поставил мешок на пол и, взглянув на меня, пробурчал, - отец просил тебе передать. Затем вышел, сел на мотоцикл и уехал.
  В мешке оказалась аккуратно упакованная в бумагу икона, которую мы видели у Дмитрия Ивановича. С визгом носившиеся по комнатам малолетние дети Анатолия разом притихли, и удивленно тараща глазенки, стали рассматривать, неведомый им предмет.
  - Ну, дает, дед, - удивился свояк.
  Я тоже был озадачен таким подарком и, не смотря на протесты Анатолия, решил вернуть его хозяину.
  Образ упаковали, поместили в мешок и пошли к старику.
  Он лежал на стареньком диване и дремал.
  - Здравствуйте, дедушка, - поприветствовал я его. Вот, принесли назад икону. Такой подарок я принять не могу.
  Дмитрий Иванович поднялся с дивана, немного помолчал, а потом сказал:
  - Я скоро помру и не хочу, чтоб она попала в чужие руки.
  - А я разве свой? У Вас же сын есть.
  - Он как раз и чужой. А у тебя она сохранней будет. Я вижу. Так что, забирай и уходи. Мне полежать надо, чего - то неможется.
  Вот так и появилась у меня эта икона.
  Наезжая в поселок я еще несколько раз навещал старика и всегда мы подолгу беседовали. Он все надеялся дожить до следующей осени и попробовать яблок со старой, родящей через год яблони, что росла на его родительской усадьбе. Не довелось. По весне умер.
  А икона так и хранится у меня дома, как память о еще одном русском солдате, вошедшем в мою жизнь. Помогает ли она мне в трудные минуты? Не знаю. Но смотреть на нее могу часами.
  
  
  
   "Шурка Свечкарев"
  
  Об Александре Ивановиче Свечкареве в нашей семье часто рассказывала мама. Присутствовавший при этом отец обычно дополнял ее воспоминания своими подробностями и все удивлялся, как самый спокойный и тихий в поселке парень мог стать Героем Советского Союза.
  Александр Иванович, или Шурка, как звали его родители, учился с мамой в одном классе и был ей каким-то дальним родственником.
   В отличие от других шахтерских ребят и особенно отца, который был заводилой среди местной шпаны, и постоянно с кем - нибудь дрался, он все свободное время проводил с книгой. А еще с первого класса ухаживал за моей мамой, ненавязчиво и серьезно. Их так и звали в школе "жених и невеста".
  Отца мама, учившаяся тогда в младших классах, как и другие дети, побаивалась. Стоило ему появиться во дворе школы, которую он посещал когда вздумается, как ребятня с криками - тикайте, "Бабуся" идет,- разбегалась, кто - куда. Не убегал только Шурка, за что неизменно получал по шее.
  В середине шестидесятых, приехав в очередной отпуск к родителям, Александр Иванович зашел к нам в гости. В то время он был уже профессором и заведовал кафедрой в Харьковском юридическом институте.
  Вскоре во дворе под яблоней был накрыт стол, пришел брат мамы, - друг детства Александра Ивановича и, вспоминая молодые годы, вся компания засиделась до вечера.
  Помогая матери, я, то спускался в погреб за какими-то соленьями, то приносил из дому семейный альбом с фотографиями их соучеников, то менял пластинки на радиоле и одновременно слушал разговор взрослых.
  Как водится, на каком-то этапе, все мужчины, прошедшие фронт, заговорили о войне. Стали вспоминать различные боевые эпизоды и своих, не вернувшихся оттуда одноклассников.
  Статистика оказалась не утешительной. Большинство ребят погибли. Отец плеснул в стаканы водки, и присутствующие помянули друзей. Затем закурили и надолго замолчали.
  - Шура, а ты бы рассказал нам, за что тогда получил звание Героя,- желая по видимому разрядить обстановку, обратилась мама к Александру Ивановичу.
  - Ты знаешь, Надя, я и сам до сих пор не знаю. Подвигов никаких не совершал. В 1943 году, когда форсировали Днепр, мне с ребятами удалось одному из первых переправиться на вражеский берег. Там постреляли немного, а в 1944 году дали это звание.
  - Ну, ладно, Шурка, "не совершал", зря такие награды тогда не давали, темнишь ты, как всегда, - переглянулись отец с дядей.
  Прошло еще какое - то время.
  Дядя Шура к нам больше не приезжал. Но встречу ту, я запомнил.
  В 1985 году, когда я вернулся в Донбасс и переквалифицировался в прокуроры, у меня работала старшим следователем Валентина Свечкарева - невестка Александра Ивановича, и несколько раз передавала приветы от свекра, который обещал заехать к нам на службу. Работали и трое его выпускников - Николай Марусев, Игорь Козьяков и Виктор Сандыга, двое из которых достигли значительных высот в своем деле.
  Однако увидеться так и не довелось - вскоре меня перевели в Москву.
  И тут я снова встретился с Александром Ивановичем. Вернее, его именем.
  Случилось это так.
  Начиная с 1995 года, на День Победы, я регулярно навещаю музей Великой Отечественной войны, что на Поклонной горе. Там, у входа в зал Героев Советского Союза, висят плиты с именами всех кавалеров ордена Славы и среди них деда моей жены - Егора Дмитриевича Семенова. Посещаю и зал Героев, где можно стоять часами, настолько он впечатляет своей монументальностью и какой-то особой аурой, характерной для военных мемориалов.
  В 1998 году, я приезжал туда дважды, вместе со своими племянниками, которые с пониманием относятся к героике войны, поскольку сами служат в силовых структурах.
  Мы хотели в очередной раз навестить деда и уточнить сведения об обнаруженном в числе других, кавалере ордена Славы Ковалеве Алексее Леонтьевиче. Дело в том, что так звали одного из братьев моего отца. Он был танкистом и умер от ран в начале 50-х. Воевал достойно. После его смерти, у родителей остались фронтовые награды, и помимо прочих, два ордена Славы, один из которых я, тогда несмышленый пацан, променял таким же огольцам на какие-то безделушки, чего до сих пор себе простить не могу.
  По рассказам бабушки, отца и мамы, о дяде Алеше, участвовавшем в битве на Курской дуге, после войны была даже радиопередача, в которой о нем рассказывал маршал бронетанковых войск П.А.Ротмистров, в войсках которого тот служил.
  Однако, по сведениям музея, это оказался всего лишь полный однофамилец. Бывают же совпадения.
  Зато, среди сотен фамилий солдат и офицеров, в зале Славы я обнаружил выбитую золотыми буквами фамилию Героя Советского Союза Александра Ивановича Свечкарева. Рассказал о нем племянникам.
  - А за что ему дали это звание? - поинтересовался кто-то из них.
  - Вот сейчас и узнаем.
  Мы спустились в архив, где я и получил следующую справку.
  
  Свечкарев Александр Иванович, родился 12.10.1924г. в селе Макеевка ныне Кременского района Ворошиловградской области, в семье крестьянина. Украинец. Член КПСС с 1946 г. Окончил 9 классов. В Советскую Армию призван в 1941г.
  В действующей армии с мая 1942. Помощник командира взвода разведки мотострелкового батальона 5-й гвардейской отдельной мотострелковой бригады (3-я гвардейская армия, 4-й Украинский фронт).
  Гвардии старший сержант Свечкарев со взводом форсировал Днепр в районе г. Никополь (Днепропетровская обл.), вышел противнику в тыл, уничтожил огневую точку, командный пункт и колонну автомашин противника. Был ранен, но не покинул поле боя до полного выполнения боевой задачи. Звание Героя Советского Союза присвоено 19.03.44.
  После войны демобилизован. В 1950 окончил Харьковский юридический институт и затем аспирантуру. Ныне капитан в отставке. Свечкарев - профессор, зав.кафедрой Харьковского юридического института. Награжден орденами Ленина, Отечественной войны 1 степени, медалями. Почетный гражданин г. Никополь.
  
  И тогда я вспомнил его ответ маме.
   - Подвигов, Надя, я никаких не совершал. Форсировал с ребятами Днепр и пострелял немного...
  ________________________________________________________________________________
  
  
  "Пьяный бой"
  
  Не так давно, в одной из телепередач, касавшейся победы нашего народа Великой Отечественной войне, депутат от ЛДПР Митрофанов с пеной у рта доказывал, что в атаки наши бойцы ходили непременно пьяными.
  Не знаю, служил ли этот деятель в армии, судя по его виду и высказываниям - вряд ли. Такие всегда бывают "героями резерва", но его слова меня лично, глубоко возмутили.
  Да, ни для кого не секрет, что на передовой как нашим, так и немецким солдатам выдавали спиртное. Получали его и мы на подводных лодках, уже в мирное время.
   Но делалось это не для подавления страха и повышения боеспособности, а в целях укрепления физического состояния личного состава. Сугубо по медицинским соображениям. Так, что на этот счет господин Митрофанов может быть спокоен. Войну советский солдат выиграл не в хмельном кураже.
  А вот курьезы, связанные с чрезмерным потреблением горячительных напитков, на фронте бывали.
  Об одном из них, случившемся при освобождении старинного украинского города Винницы, рассказали мне мой отец, и участвовавший в той же операции, мой первый учитель в органах прокуратуры, Илья Савельевич Савицкий.
  В январе 1944 армейская группировка, куда входил и корпус ПВО, в котором тогда служил отец, вышла к Виннице, где немцы создали мощный оборонительный рубеж.
  Бои были жестокими, поскольку там находилась ставка Гитлера "Вервольф", обороняемая отборными фашистскими войсками.
  "Доходило до того, что зенитные батареи корпуса несколько раз отражали контратаки немецких танков, пытающихся прорвать наши боевые порядки, - рассказывал отец.
  - Тогда мы сожгли несколько, а у меня погиб лучший расчет во взводе. Штурм длился почти неделю, а напряженность боев не ослабевала. Нам еще везло, зенитные батареи были развернуты на подступах к городу, а вот пехотинцам и приданной им артиллерии, доставалось по полной программе.
  Несколько раз они достигали городских окраин и продвигались вглубь, но затем, неся большие потери, откатывались назад. Вот тогда, от раненых, следующих на повозках и машинах с места боя в тыл, мы и узнали, что в Виннице сохранилось несколько работавших спиртзаводов, которые немцы, скорее всего, умышленно, не взорвали.
  Как только наши передовые части ворвались в город и захватили их, разгоряченные боем солдаты не упустили случая хлебнуть спирта. И не помогли ни мат командиров, ни даже угрозы расстрелом.
  Немцы воспользовались этим, отбросили наших назад, а затем отметили успех аналогичным образом. Короче, пока в ходе боев эти заводы не разнесли артиллерия с авиацией, Винница несколько раз переходил из рук в руки.
  Уже потом, после ее взятия, знакомые пехотные офицеры рассказывали, что многие из командиров и бойцов, которых "прихватили" в пьяном виде, попали в штрафные роты.
  Мы, кстати, сразу после боя, отрядили в город своих тыловиков и те привезли в дивизион пару бочек ректификата".
  
  Я здорово поудивлялся рассказу отца и уехал, а через несколько дней, готовясь с Савицким к очередному судебному процессу, пересказал ему эту историю.
  Илья Савельевич выпучил глаза, саданул кулаком по крышке стола и оглушительно расхохотался: - Все правда! Так мы с твои батькой, оказывается, чуть ли не однополчане! Он ведь у Конева воевал?
  - Кажется да.
  - И я у него. Моя батарея тогда шла в боевых порядках пехоты и одна из первых "на передках" ворвалась в Винницу. Попили мы тогда спиртяшки. До сих пор помню. Я уже был капитан и чуть под трибунал за своих орлов не попал. Лакали спирт котелками после боя. А как немцы контратаковали, драпанули, и одно орудие бросили. Хорошо, что потом отбили...
  Илья Савельевич задумался.
  - Надо нам с твоим батькой обязательно повидаться!
  Я согласился и передал его пожелание отцу. Тот тоже обрадовался, и изъявил желание встретиться.
  Но не получилось. Сначала приболел отец, а затем попал с обширным инфарктом в больницу Илья Савельевич.
  Каждый раз, когда мы навещали его там, превозмогая боль, он улыбался и шептал.
  - Передай Леонтьевичу, скоро выйду и мы с ним еще выпьем за Винницу, и наших ребят помянем. Обязательно.
  Так и не вышел. По весне умер. А осенью следующего года не стало и отца.
  Может, в той жизни встретятся...
  ___________________________________________________________________________
  
  
  "Маки"
  
  
  После освобождения Киева, в 1944 году мы впервые получили молодое пополнение с ранее оккупированной немцами территории Украины.
  Стоял конец мая, наш полк после длительного марша прибыл в очередной пункт дислокации и обустраивал позиции.
  В это время на батарею из штаба, в сопровождении какого-то писаря пригнали два десятка одетых в солдатскую форму пацанов. То, что это были именно пацаны, было видно сразу. Обмундирование на них висело мешком, на обутых в тяжелые ботинки тонких ногах кое-как были намотаны обмотки, а из широких воротников гимнастерок торчали тощие мальчишечьи шеи.
  Старшина передал комбату сопроводительные документы на них, получил расписку и ушел в штаб.
  Ознакомившись с документами, капитан приказал построить пополнение перед КП и, заложив руки за спину, двинулся вдоль шеренги новобранцев.
  Те стояли переминаясь с ноги на ногу и испуганно пялились на комбата.
  - Откуда? - ткнул он пальцем в грудь ближнего.
  - З Малиновки.
  - Год рождения?
  - 1926 - й.
  - Образование?
  - Шисть класив.
  - Ты, - ткнул пальцем в грудь следующего.
  - С Пятихаток.
  - Год рождения?
  - 1925-й.
  - Образование?
  - Семилетка.
  Остальным тоже было по 18-19 лет, призваны они были в основном из сел, и до войны мало кто успел закончить школу.
  Физические данные будущих артиллеристов нас также не радовали. Он были худые, бледные и явно малосильные. Как все, кто пережил оккупацию.
  Но делать было нечего.
  Для начала комбат распределил молодых по подразделениям, а затем приказал старшине батареи накормить их.
  - Ну, что будем делать, мужики? - собрав офицеров в землянке, поинтересовался он. С таким пополнением много не навоюешь. Сомневаюсь, что кто-то из них сможет поднять зенитный снаряд.
  Все молчали.
  Капитан вызвал старшину и поинтересовался, как идет кормежка пополнения.
  - Смели по два котелка "шрапнели", товарищ комбат и еще просят.
  - Значит так. Пошуруй там в своем обозе и выменяй у местных селян продуктов. Пацанов надо подкормить.
  - А шо там у меня в обозе? - выпучил глаза старшина. - Только батарейное имущество, оно селянам ни к чему.
  Сидевшие в землянке заулыбались.
  Наш старшина, по фамилии Скорик, был из одесских евреев и отличался прижимистостью. Кстати, обоза никакого у нас не было. В распоряжении старшины имелись несколько повозок и старенькая полуторка, содержимое которых он ревностно оберегал. И любую просьбу офицеров о получении какого- нибудь имущества, воспринимал как личную трагедию.
  Но была у него и слабина. В свое время Скорик был командиром орудийного расчета и панически боялся вновь попасть на эту должность.
  Это знал комбат и в минуты гнева, распекая Скорика за какую-нибудь провинность, грозился вернуть его в расчет.
  Так случилось и на этот раз.
  - Ты слышал приказ?! Выполняй! Или снова дам орудие и пяток этих пацанов в придачу.
  К вечеру на батарее появились несколько овец, и молодое пополнение стало получать приварок.
  Через несколько дней утром, когда после завтрака я писал домой письмо, в землянку скатился мой связной Мишка и со словами, "вы посмотрите, лейтенант, что они вытворяют", пригласил меня наверх.
  На раскинувшемся в тылу батареи лугу, покрытому цветущими маками, с хохотом носились пятеро определенных в мой взвод новичков. На их головах красовались венки из травы и цветов.
  - Ну и что? Пусть разомнутся перед занятиями, - не понял я ефрейтора.
  - Да вы посмотрите, внимательнее.
  Я пригляделся. У двоих из солдат, вместо ботинок на ногах были какие-то опорки, а на одном, вместо гимнастерки красовался допотопный пиджак.
  Весельчаков построили, и я поинтересовался, где их обмундирование.
  Они помялись, а потом сообщили, что променяли его в ближайшем хуторе на молоко.
  - И много дали?
  - По крынке, и еще сала оковалок.
  Пришлось разъяснить парням, что промотание казенного имущества в боевой обстановке карается трибуналом. Причем я не шутил. Такие случаи тогда, действительно наказывались строго.
  - У кого меняли вещи помните?
  Те обреченно мотнули стрижеными головами.
  - Мишка! Бери автомат, этих "героев", и дуй в село. Все шматье без шума отобрать.
  Обмундирование мы "по тихому" вернули. Но этот случай стал известен комбату и я получил основательный разнос.
  А еще через день мы отражали массированный налет немецких "юнкерсов". Бой был тяжелый и затяжной. После его окончания на позициях батареи насчитали около полусотни воронок. Из моих новобранцев трое погибли. Именно те, что ходили в село.
  Там мы их и похоронили. На поле с маками...
  
  
  ________________________________________________________________________________
  
  
  "Месть"
  
  В бытность службы заместителем прокурора Стаханова, что в Донбассе, у нас работал старшим следователем Юрий Михайлович Писаревский. Было ему в ту пору под пятьдесят, и он люто ненавидел немцев.
  Когда, разрабатывая одну из активно действовавших на Украине запрещенных сект, городской отдел КГБ установил, что руководит ею бывший фашистский пособник - некий Перерва, Юрий Михайлович настоял, чтобы именно ему поручили к производству это дело, расследовал его и выступил в суде в качестве государственного обвинителя. Перерва получил семь лет лагерей в "местах не столь отдаленных".
  Вечером, докладывая прокурору результаты процесса, Писаревский посетовал, что санкции статей, по которым тот проходил, не предусматривали расстрела.
  А затем рассказал нам историю, из которой стало ясно, почему он так относится к немцам и всем, кто служил им в годы войны.
  " Отца моего забрали на фронт в июле 1941-го. А затем Стаханов, который в то время назывался Серго, оккупировали немцы. Мне было семь лет. Мать уже тогда прихварывала, а в семье кроме меня была еще младшая сестричка - пяти лет. Есть было нечего, мы собирали на шахтных терриконах уголь, дрова и меняли их в ближайших селах на продукты - картошку, подсолнечный жмыхи кукурузу. Тем и жили. Зимой стало еще хуже. Породные отвалы замело, топлива не найти, да и села немцы к тому времени основательно ограбили. Стали голодать.
  Нам, пацанам, было несколько проще, мы били из рогаток птиц - галок, ворон и воробьев, жарили их на кострах и ели. Но что такое воробей или даже галка, их мясом сыт не будешь. Стали воровать. У немцев.
  В поселке Ирмино, что рядом со Стахановым, у них были склады с отобранным у населения зерном, откуда, по узкоколейке, они отправляли его на станцию Попасная, а затем в Германию. Туда с несколькими ребятами мы и стали наведываться. Охраняли склады местные полицаи, которые несли службу "спустя рукава". Пару раз нам удалось ночью подобраться к складам и унести оттуда немного пшеницы. Но на третий раз попались. Причем по глупому. Утащили целый мешок и спрятали в ближайшей посадке. А когда вернулись туда утром, с небольшими торбочками, нас схватили полицейские. Нашли по следам.
  Расправа была короткой. Согнав местных жителей, перед поселковой комендатурой немцы нас сначала выпороли винтовочными шомполами, а затем самого старшего - двенадцатилетнего Славку, повесили на акации, прикрепив на грудь табличку "Вор".
  Второй мой приятель после побоев умер, а я проболел до самой весны, харкая кровью.
  Когда Донбасс освободили и пришли наши, стало легче, но тут новое горе - получили "похоронку" на отца. Мать после этого совсем слегла и уже больше не вставала. Спасало то, что понемногу помогали родственники и соседи.
  В 1945 началось восстановление промышленных предприятий в области. В пригород Стаханова пригнали несколько тысяч немцев, огородили бараки, где они находились, колючей проволокой, и военнопленные стали восстанавливать технические и административные здания разрушенных шахт и заводов.
  Мы часто ходили смотреть на пленных и, когда стоявшие на вышках солдаты отвлекались, швыряли в немцев камнями.
  Выглядели эти вояки, прямо скажу, неважно. Донашивали свою старую форму, были худы и угрюмы. Но работали здорово, под руководством своих старших, которые периодически отдавали им лающие команды на своем языке.
  Один мне особенно не нравился. Это был крикливый, лет тридцати рослый детина в болотного цвета мундире, с какими-то нашивками и кепке с длинным козырьком, на которой был прикреплен жестяной цветок эдельвейса. Когда пленные по команде садились перекуривать, он всегда пристраивался чуть в стороне, угрюмо разглядывал вышки со стоящими на них солдатами и что-то бормотал.
  Мне почему - то казалось, что именно такой вот фашист убил отца. И я решил отомстить.
  К тому времени мы подружились с конвойными солдатами - часто приносили им фрукты из сохранившихся садов, головы подсолнечника, а иногда и горсть махорки, которую выращивали старики на огородах.
  И солдаты не гнали нас от "колючки", когда мы молча рассматривали работающих фрицев.
  Я решил подстрелить того немца. Это можно было сделать из трофейного оружия - оно имелось у многих пацанов, натаскали с мест боев. Однако этот вариант отпадал. Мы подвели бы наших солдат, да и сами могли попасть за решетку. Что это такое, поняли давно.
  Решил воспользоваться рогаткой. За оккупацию мы поднаторели в стрельбе из них и на расстоянии в двадцать шагов наповал били галок, ворон и сусликов.. К тому же в них использовали резину от немецких противогазов, здорово повышающую убойную силу.
  На рудоремонтном заводе я спер несколько старых подшипников, разбил их и получил пару десяток металлических шаров, что - то вроде шрапнели. Проверил бой своей рогатки. На дистанции десяти метров, пущенный из нее шар, вдребезги разносил бутылку.
  На следующий день, в компании таких же огольцов, накупавшись в степном карьере, мы по привычке пришли к лагерю и стали глазеть на немцев. У них как раз был обеденный перерыв. Одни играли в карты, другие пиликали на губных гармошках или о чем-то беседовали, а "мой" немец, как обычно, сидя в сторонке, смотрел на город и что-то бормотал.
  Когда стоявший на вышке пожилой автоматчик отвлекся, принимая от пацанов шляпку подсолнуха, я быстро вытащил из-за пазухи рогатку, вставил в кожеток шар, до предела натянул ее и, прицелившись, саданул немцу в голову. Тот дико заорал, закрыл лицо руками и завалился на спину. Среди других военнопленных поднялся гвалт, но мы уже были далеко.
  Несколько дней я не выходил на улицу, прячась в сарае в старом саду и опасаясь, что придет милиция и меня заберут. Но никто не появился. Пацаны рассказали, что того фашиста сразу же увезли в больницу, а их теперь к лагерю и близко не подпускают.
  Прошло еще какое-то время, и большая бригада военнопленных была переведена на восстановление одной из городских школ. Туда их пригоняли под конвоем, а вечером уводили в лагерь. Старшим среди них был тот же немец. На правом глазе у него красовалась черная повязка. Но теперь он не сторонился своих, был молчалив и все время старался держаться в толпе.
  Никаких угрызений совести по этому поводу я не испытывал. Убитого отца, маму и Славку им никогда не прощу.
  До самой смерти".
  ________________________________________________________________________________
  
   "Блокадная история"
  
  
  С Клавдием Павловичем Шаминым, старшиной команды торпедистов на одной из лодок Кронштадской бригады подплава в годы войны, мне довелось познакомиться в 1973 году в Северодвинске.
  Наш экипаж, под командованием капитана 1 ранга В.Н.Милованова, в то время принимал на заводе и испытывал в Белом море новейший ракетный подводный крейсер стратегического назначения "К-450", ныне классифицируемый как "Дельта".
  Заводские специалисты не только строили наш корабль, но и постоянно выходили с экипажем в море на ходовые и государственные испытания. И выходов было не счесть. Здесь все мы и сдружились со своими гражданскими коллегами.
  Клавдий Павлович был самым старшим в бригаде - ему было за пятьдесят. Но выглядел он отменно. Плотный, широкоплечий, с неторопливой речью и внимательным взглядом.
  В море, в свободное время, он обычно сидел у торпедных аппаратов на "розножке" и что-нибудь мастерил. Другие его коллеги и мы в том числе, после вахты сражались в "морского козла", нарды или занимались травлей. Вернее рассказывали разные флотские байки заводчане, которые были моряками во много крат больше чем мы. Некоторые, вроде Шамина, "отбарабанили" на военном флоте по 5 и более лет.
  Клавдий Павлович обычно молчал и внимательно слушал. А когда к нему кто-нибудь обращался, - дедушка, травани чего - нибудь, - застенчиво улыбался и отвечал, - травить я не умею, а вот был у нас в бригаде такой случай. И выдавал историю. Причем всегда интересную и поучительную. Рассказчик он был великолепный. Вот одна из них.
  "Базировались мы тогда в Кронштадте. Шла зима 1942-го и Ленинград был в блокаде. Летняя кампания для наших лодок прошла неудачно. Многие подорвались на минах, пытаясь прорваться из Финского залива в море, а из тех, кому это удалось, с боевого дежурства вернулись единицы. Настроение было хреновое. Залив замерз, немцы постоянно бомбили Питер и Кронштадт, наши береговая и корабельная артиллерия непрерывно отражали их атаки.
  А мы "припухали" на берегу. Точнее на лодках. Они вмерзли в лед, который приходилось окалывать, занимались проворотом оружия и механизмов и несли якорную вахту. Электропитания с берега практически не было - только для наиболее важных корабельных систем жизнеобеспечения, так что в отсеках "Щук", "Эсок" и "Малюток" стоял собачий холод. Надевали поверх роб ватные штаны и телогрейки. В них и спали. Утром проснешься - на переборках иней, а волосы, если шапка свалилась, к подушке примерзли. Так и жили. Ждали весны и чистой воды.
  Зато кормили экипажи хорошо. У нас в торпедном отсеке стояли несколько бочек с селедкой и квашеной капустой. В провизионке хранились картошка, солонина, крупа и черные сухари в крафт - мешках. Практически каждый день в обед выдавали спирт и что-нибудь горячее, чтоб окончательно не померзли. И это при всем том, что Питере свирепствовал голод. Съели всех птиц, кошек и собак. Ходили слухи, что даже людей ели.
  Увольнений в город не было. Война, какие уж тут увольнения. Но изредка, небольшими партиями на несколько часов в Ленинград отпускали офицеров, старшин и матросов, у которых там были родители или жены с детьми. Таких в бригаде было немало.
  Естественно, что ко времени "отпуска" ребята старались подкопить каких-нибудь харчей, чтоб подкормить своих близких. А было с этим делом строго. Сам свою флотскую пайку ешь, тебе ее нарком Обороны положил, а отщипнуть от нее для других не смей - вплоть до трибунала. На этот счет политработники с нами даже специальные беседы проводили.
  Но жизнь, есть жизнь. Продукты ребята все равно потихоньку копили, "шхерили" и, когда случалась оказия, передавали в Питер родным.
  Был у нас в команде штурманский электрик старшина 2 статьи Саня Александров. Коренной ленинградец. Служил по третьему году, имел в Питере мать-учительницу и сестер - двойняшек. Отец их погиб в Бресте, в первые дни войны. Семья бедствовала и при любом случае, Саня всякими правдами и неправдами старался навестить родных. И, естественно, подкинуть им что-либо из харчей. А что может быть у старшины срочника? Только свой паек - ну, там, сахар, сухари, табак. Вот это он и переправлял в Питер. И мы понемногу помогали, чем могли. Я, к примеру, не курил и отдавал Сашке свою махорку. Сменять на барахолке - тот же хлеб.
  Однажды наш штурман, прихватив с собой старшину команды и Александрова, отправился в ЛенВМБ за какими-то навигационными приборами или картами, точно не помню. Ну и Санька свой "сидор" набил сэкономленными сухарями, сахаром и табаком.
  Сухари эти были особенные. Из ржаной муки, размером с добрую ладонь, темно-коричневого цвета и каменной твердости. Разгрызть их было невозможно. В обед мы разбивали их молотком, сыпали в суп и тогда только ели. Зато качество у них было отменное. Душистые и очень вкусные.
  Вечером из города вернулись только старший лейтенант с мичманом и доложили командиру, что Александрова забрал патруль. Причем не наш, флотский, а комендантский, с петлицами НКВД
  Оказывается, по дороге Сашка отпросился у штурмана забежать на минутку к матери, которая жила в доме на площади Труда и прямо на площади его "замели". Никакие доводы о том, что команда находится в служебной командировке и предъявление штурманом соответствующего предписания, не помогли. А когда рьяные патрульные обнаружили в мешке старшины продукты, его сразу же взяли под стражу и увели.
  Командир обозвал штурмана мудаком и, захватив с собой замполита, отправился в штаб бригады. Оттуда вернулся обозленный и отправил штурмана на "губу".
  Оказывается, в штаб уже позвонили из комендатуры, сообщив о задержании Александрова с казенными продуктами. Это было "ЧП", которое по военному времени каралось трибуналом.
  Так оно и случилось. Через неделю, худого и наголо остриженного Саню судили в клубе бригады. За кражу продуктов определили пять лет лагерей, которые здесь же заменили несколькими месяцами штрафбата.
  Возмущенный зал тихо гудел.
  - Вот суки, за свой паек парня сажают! - выкрикнул кто-то из матросов.
  После этого случая, отпуска в Питер практически отменили, а если кто и ехал, то "шмонали", что б ни дай Бог с собой не везли продуктов.
  А Сашка достойно воевал пулеметчиком на Карельском перешейке. Туда списывались многие ребята с боевых кораблей, и матросская почта принесла от него весточку. Затем пришла весна, залив растаял и мы прорвались в море, чтобы больше не уходить с него...".
  
  
  "Никто не хотел умирать"
  
  Как мне известно из рассказов многих ветеранов, прошедших войну в боевых порядках пехоты и артиллерии, а потом и из произведений писателей-фронтовиков, нередко задолго до рокового боя, отдельные солдаты и офицеры чувствовали приближение смерти. Что это было - интуиция, закономерность или еще что-то? На это нет ответа.
  Как правило, чувство это выражались в подавленном настроении и грусти, обычно веселых и оптимистически настроенных людей, тоске и нервозности их поведения, а порой и в непредсказуемых поступках.
  Иногда некоторые из них прямо заявляли своим близким друзьям, "меня скоро убьют". И не ошибались.
  Особенно часто такие факты отмечались в конце войны, когда каждый уже осязал, чувствовал приближение Победы и страстно желал выжить в этой страшной круговерти.
  Об одном таком случае, свидетелем которого он был, рассказал мне отец.
  С начала войны, когда он был еще командиром орудия - старшим сержантом, в его расчете был наводчик - земляк из города Шахты Ростовской области, по имени Петр Симоненко.
  Воевал он умело, вперед не лез, но и "труса не праздновал". Имел ефрейтор Симоненко медаль "За отвагу" и две нашивки за ранения. Причем второе - тяжелое, получил в боях за Киев, при форсировании Днепра. Со слов отца, в тех боях погибла добрая треть их дивизиона, а сам он получил контузию, с которой почти месяц провалялся в госпитале.
  После освобождения Киева артиллерийский полк, в котором воевал отец и Симоненко, доукомплектовали, пополнили новой техникой и двинули дальше, на Запад. Были бои за Винницу, Львов, а затем в Восточной Пруссии.
  К тому времени в расчете, которым в свое время он командовал из начавших войну артиллеристов оставался только Симоненко. Он часто навещал своего бывшего сержанта - теперь уже лейтенанта, командира огневого взвода, и друзья подолгу беседовали, строя планы на будущее.
  Отцу было проще - он был молод, холост, и, как сам говорил, "без Бога в голове". Ефрейтор же был намного старше, женат и имел двоих детей. Письма с освобожденных Шахт ему шли не радостные. Дом, в котором жила семья разбомбило, ютились они у родственников и здорово бедствовали.
  Петр страстно мечтал вернуться домой и очень завидовал тем солдатам, которым после госпиталей удалось побывать на родине.
  Но ему в этом плане не везло. "Трубил" он в армии бессменно еще с кадровой -1938 года, а до конца войны было еще ох как далеко.
  Тем не менее, по складу характера Симоненко был оптимист, как ветеран подразделения был уважаем сослуживцами, и после освобождения Украины здорово воспрянул духом.
  - Мыкола, та нэвжэ доживэмо до победы? И я Наталку побачу, и дитэй?
  - Обязательно доживем, Петро. Нужно дожить.
  
   ***
  
  После падения Берлина, по приказу Ставки, армия, в которую мы входили, двинулась на последнюю цитадель Германии - Бреслау.
  О том, что этот город неприступная крепость мы знали от пленных немцев и проводивших с нами занятия политработников. Насколько мне известно, помимо пехотных и танковых соединений, к городу ускоренным маршем двигались еще двенадцать артиллерийских бригад и полков. В том числе 10-й корпус ПВО.
  Нервы были на пределе. В Берлине и Москве уже гремел салют Победы, а многим из нас еще предстояло умирать.
  В эти дни Петр резко изменился. Он стал угрюмым, молчаливым и раздражительным. На марше часто подходил ко мне и интересовался, где при штурме будет находиться наш дивизион.
  - Во втором эшелоне - мы ж теперь в ПВО, - успокаивал я его.
  - Он снова шел к орудию, а через некоторое время вновь возвращался с тем же вопросом.
  В конечном итоге я обругал его.
  - Микола, нэ лайся, щось мэни нэ по соби. Мабуть вбъють...
  Я пропустил эти слова мимо ушей, дал ему хлебнуть спирта из фляги и отправил к орудию, приказав приглядывать за молодыми солдатами.
  Дело в том, что двигались мы всю ночь, под дождем и по разбитой дороге. Многие бойцы, устав, пристраивались на платформы и лафеты орудий, откуда в полудреме можно было легко свалиться и угодить под колеса. Такое на маршах случалось, в связи с чем, запрещалось боевым уставом.
  Еще через некоторое время впереди колонны, куда в очередной раз сгорбившись ушел ефрейтор, раздался какой-то шум, крики и движение застопорилось.
  Вместе с матерящимся комбатом побежали туда.
  На брошенной на землю плащпалатке, у затененных фар студебеккера, неподвижно лежал Симоненко с мертвенно бледным лицом. Правая стопа и голень его ноги были практически раздавлены и залиты кровью. Здесь же суетились несколько солдат и фельдшер.
  - Что случилось!? Мать вашу! - заорал комбат.
  - Да вот, задремал на лафете и свалился под колесо орудия,- доложил фельдшер. Нога всмятку. Нужно срочно в госпиталь.
  Когда пришедшего в сознание Симоненко погрузили в санитарную повозку, солдаты разбежались по своим местам, и колонна вновь тронулась, я подошел к фуре: - Как ты, Петро?
  Он ничего не ответил, только странно глядел на меня и из расширенных болью глаз по грязным щекам текли слезы.
  Затем дрожащей рукой нащупал мои пальцы, чуть сжал их и сказал:
  - Микола. Я нэ хочу вмырать. Если можешь, прости...
  
   * * *
  Когда начался штурм Бреслау, назначенный на место Симоненко наводчик был убит шальным осколком в первые же минуты боя.
  
  
  "Голубок"
  
  Летом 1979 года, после боевого дежурства у побережья Флориды, куда попал уже в качестве офицера морской контрразведки, я получил первый отпуск и приехал на родину - в Донбасс.
  Отгуляв с родственниками положенное застолье и навестив друзей детства, по существующей в наших краях традиции, ранним утром ближайшего воскресенья вместе с отцом отправился на Стахановский базар.
  Он примерно такой же, как описанная Николаем Васильевичем Гоголем ярмарка в Сорочинцах. С теми же колоритными дядьками и тетками, съезжающимися поторговать со всей Луганщины, Донецка и даже Мариуполя, толпами крикливых цветастых цыган, дополняющимися местными греками и кавказцами. И обилье малороссийской земли такое же. Есть все, что душа пожелает. И говор тот же, малороссийский - неподражаемая смесь русского и украинского.
  Но многие приезжали сюда не только за покупками. Дело в том, что в воскресный день на базаре можно было встретить нужного тебе человека, которого в будни не увидишь месяцами.
  Потолкавшись между рядами и прикупив кое-что из снеди, немного поболтали со встретившимися знакомцами отца и несколькими моими бывшими соучениками, а затем зашли перекусить в популярное на базаре кафе "Дорожный огонек".
  В нем было прохладно, пахло насыпанными на пол влажными опилками и бужским пивом.
  Подошли к стойке и заказали графинчик коньяка, по кружке пива и пару донских лещей.
  При нашем появлении, сидевший за столиком у окна полупустого зала высокий старик с черным протезом вместо левой руки, привстал и радостно замахал нам.
  - Някола, чяртяка! Сядай ка мне!
  Обычно невозмутимый отец тоже заулыбался и, взяв заказ, мы присели за столик инвалида.
  Ему было лет за шестьдесят, но выглядел старик довольно бодро и даже щеголевато. Старенький полотняный костюм тщательно вычищен и отглажен, белая сорочка с распахнутым воротом расшита замысловатым орнаментом.
  - Кто это с тобой? - ткнул пальцем в меня дед.
  - Сын. Приехал на побывку с Севера.
  - Служит? - прищурился незнакомец.
  - Да. Офицер КГБ.
  - На тебя не похож, больше на Надежду. Ну, будем знакомы, - протянул мне широкую ладонь старик. Рукопожатие оказалось на удивление крепким и цепким.
  - Я майор милиции Голубев Николай Иванович. Бывший, конечно. Старинный приятель твоего отца. Не рассказывал?
  - Да н-нет.
  - Чаво ж ты, Някола, хлопцу про меня не рассказывал? Я ж на его крестинах был, еще тогда сказал, что быть ему военным. Очень уж он орал и вырывался, когда поп его в купель макал. Старик рассмеялся.
  - Ну, а ты слышал, тоже на пенсии и все с Первым воюешь? Брось. Плетью обуха не перешибешь. Эти новые комиссары своего не упустят.
  Затем мы выпили за встречу наш коньяк, "Мадеру" Николая Ивановича и приятели долго беседовали, вспоминая молодость и общих знакомых.
  Честно признаться, я немного захмелел, более разговорчивым стал и отец. А у старика только глаза посветлели и в речи стали проскальзывать белорусские слова. Этот язык я знал - наш дед Левка был коренной "зюзюк" из под Могилева.
  Просидев в кафе с час, мы стали собираться домой и пригласили к себе Голубева.
  - Поехали, Николай Иваныч. Надя будет рада, да и братья тоже. Виктора-то ведь, из "угро" поперли. Пить стал. Может поучишь его по свойски ? Как раньше.
  - За Витьку слыхал. Сам виноват. Рановато в начальники полез. А в гости зайду, но в другой раз. Сейчас недосуг. С операми кадиевскими у меня тут встреча. Надо помочь мальцам одного блатного "обратать". Из старых. Чаго уж, помогу. По старой памяти.
  На том и расстались.
  Дома от мамы получили взбучку за то, что выпили, а затем выговор за то, что не привезли с собой Николая Ивановича.
  - Он же для нас в свое время столько сделал. Ты хоть знаешь, что мать его недавно умерла и живет сам один - бобылем?
  Отец только молчал и огорченно покашливал.
  А вечером, когда мы сидели на скамье под моей "родовой", посаженной дедом антоновкой, как всегда усыпанной созревающими яблоками, рассказал по моей просьбе об этом человеке.
  - Когда в ноябре 1950 года я отсидел свой срок, был реабилитирован и вернулся из лагерей, единственным документом, удостоверявшим мою личность, была справка об освобождении, выданная Управлением ИТЛ "АЗ-18" Министерства внутренних дел, с предписанием явиться для регистрации в отдел МГБ по месту жительства. А еще плацкартный железнодорожный билет до станции "Алмазная" и двести семь рублей 12 копеек, которые я заработал за пять лет работ на лесоповале.
  Через несколько дней, навестив умиравшего в больнице брата Алексея, поехал в отдел МГБ. Он тогда располагался в Стаханове, в том же здании, что и сейчас.
  Встретили меня там без видимой радости и только удивились внешнему виду. А одет я был в немецкий кожаный плащ и офицерскую форму с хромовыми сапогами.
  Все это было на мне в Бреслау при аресте, и, неведомо как, сохранилось в лагерной каптерке. Побеседовали, что-то записали, куда-то позвонили и направили в милицию, которая располагалась у нас, в Брянке.
  Принял меня начальник. Он был чуть старше моих лет, в звании капитана и в лайковой перчатке на левой руке.
  - Сядай, хлопец, - указал капитан на стоящие у стены кабинета стулья.
  - Так ты Левки Коваля сын, на которого в сорок пятом похоронка приходила?
  Я молча кивнул.
  - Зачем родителей обманул, тюрьмы стыдился?
  - Опасался, что из-за меня их репрессируют, когда все раскрылось и так последнюю корову забрали.
  - М-да,- потянулся за папиросой капитан, тогда могли. За тебя тут из МГБ звонили, предупредили, что у "хозяина" ты вел себя дерзко, режим нарушал и с блатными водился. Да и тут уже набузил. За что главврачу Ирминской больницы на днях по морде дал?
  - Там мой брат от ран умирает. Заслуженный фронтовик. Лежит несколько месяцев, а ухода никакого, весь в пролежнях, черви заживо едят.
  - Это никак Алексей? - нахмурился капитан.
  - А вы откуда знаете?
  - Я много чего знаю. Работа такая. С твоим батькой, мы, кстати, из одной вески, в дальнем родстве состоим. Он тебе не говорил?
  - Нет.
  - Ат хитрый зюзюк. Не зря его кулачили, не любит старый черт советскую власть, и органы не любит. Думаю, и сейчас где-нибудь под стрехой обрез держит. Ну да ладно. Батьке привет, зайду как-нибудь браги попить. Запаривает поди еще?
  - Бывает.
  - Значит так. Паспорт тебе выпишут, я распоряжусь. Устраивайся на работу и кончай воевать. Второй раз сядешь - волком выйдешь. Отмечаться приходить не надо. Я сам за тобой со стороны присмотрю. И с врачами Алексея разберусь. Свободен.
  На том и расстались.
  Когда я спросил за него у отца, он хмыкнул и сказал, - из Голубевых он, Колька - то, дальняя наша родня. Только они всегда голодранцами были, за новую власть стояли, а мы землю пахали и супротивились им. За что и пришлось, потом все бросить и на шахты податься. А Колька появился у нас сразу после войны - ахвицер, в разведке служил. Там ему немцы руку где-то и отбили.
  Заходил пару раз, всю брагу выдул и за Советы стал меня агитировать. Мол, что живешь бирюком? Сыновья все на фронте были, женка в забое в войну наравне с тобой горбатила, а властей, мол, сторонишься.
  В гробу я видел эту власть! Она у меня трех сынов и дочь угробила! Так этому Голубку и сказал.
  
  - ???
  - Чего ты глаза вылупил?! Это у нас, в весках, по уличному так их кликали - "Голубки". Поганая, кстати птица, совсем бесполезная. А за Алексея ты ему рассказал правильно. Что помирает Лешка, Голубок не знал. Уважают они друг друга, на одном фронте воевали. Врачей Колька взгреет. Настырный. И корову, которую из-за тебя забрали, нам потом вернули. Он настоял. Правда, пришлось прирезать, кормить было нечем.
  
   ***
  
  Алексей умер весной пятьдесят первого. Как раз за год до твоего рождения. Не помогли ни налаженный уход, ни лекарства, которые сразу же нашлись после вмешательства Голубка. Похоронили мы его на старом Краснопольевском кладбище, рядом с бабушкой, Василием и Валей. А в головах отец посадил молодое деревце. Сейчас это матерый дуб, ты видел.
  А я устроился горнорабочим на 7-ю шахту, где работал до войны и вскоре женился.
  Затем в 1952 -м родился ты. Меня восстановили в партии, вернули часть наград, и после окончания курсов "ответственников" при горном техникуме, назначили горным мастером, а затем помощником начальника шахты на "Давыдовку".
  Она была новая, заложена после войны и руководил ею Виктор Петрович Карпухин. Как и я, из бывших фронтовиков, только чуть постарше. Был он из казаков станицы Луганской и, как у нас говорят, любил "помахать шашкой". А контингент на шахте был еще тот. Половина местных, остальные - освободившиеся из лагерей по амнистии 53-го. В наших местах, как и сейчас, "зон" было предостаточно. Добывали на шахте "антрацит" и "орешек", работали на отбойных молотках, и заработки были приличные.
  Но дисциплина была ни к черту. После получки пьянки, драки, а то и поножовщина. Бузили, в основном, амнистированные. Одних мы выгоняли, других снова сажала милиция, но положение дел не менялось.
  Однажды утром, когда вернувшись с ночной смены я спал, позвонил сменный горный мастер и сообщил, что у нас "буза". На первом наряде бывшие "зэки" стали качать права, Карпухин в свою очередь стал орать на них, и кто-то из блатных саданул начальника обушком по голове. Сейчас он без сознания в медпункте, а зэки продолжают митинговать.
  - Милицию вызвали?
  - Пока нет, может "по тихому разберемся?!
  - Вызывайте, я сейчас буду.
  Когда минут через пятнадцать я подъехал к шахте, то в нарядной застал почти всю смену - полсотни человек.
  На небольшом возвышении, откуда обычно давались наряды, стояли несколько мордоворотов и размахивая руками, что-то доказывали остальным шахтерам. В воздухе стоял густой мат. У многих в руках были обушки и топоры.
  - А! - завопил один из митингующих, - вот и "Рыжий" приехал. Чапай сюда, на "правилку"!
  Шум в нарядной поубавился, а кто-то из местных выкрикнул, - Леонтьевич, да угомони ты этих сук!
  По опыту я знал как вести себя с блатными. Уговоры в таких случаях бесполезны. Нужны действия.
  Для начала, выбрав самого мордастого, спокойно подошел к нему и в полную силу саданул в челюсть. Тот загремел с помоста в зал. Затем сбросил вниз еще двоих, а когда один из них с финкой в руке, снова попытался туда взобраться, врезал ему носком сапога в лоб.
  Еще через секунду, мои забойщики, в прошлом фронтовики Мишка Криворучко, Петро Корсюченко и Иван Семикоз, пинками загнали окровавленных блатных в угол.
  - Ну с-сука, ты нас попомнишь! - орал кто-то из них, - все равно пришьем...
  А затем приехал Голубев с двумя участковыми, буянов погрузили в "черный ворон" и отправили в милицию.
  Карпухин после тех событий попал в реанимацию и вышел из больницы инвалидом. Напавших на него судили показательным судом и припаяли по десять лет "далэкых таборив", а меня вызвали в горком и предложили возглавить шахту.
  Отказался. Образование не то, да и нервы ни к черту. Пригрозили партийным взысканием. Я вытащил партбилет и молча положил на стол.
  Тогда начальник шахтоуправления Андрей Иванович Хорунжий, которого я глубоко уважал, обозвал меня трусом. Знал, на чем сыграть.
  Я разозлился, сунул билет в карман и дал согласие. Но с условием. Наводить порядок на шахте буду по - своему, и чтоб прокурор с милицией не вмешивались.
  - По колымски? - поинтересовался присутствовавший на заседании Николай Иванович, - ты ж там "бугром" был?
  - Именно, и бригада у меня была не из "сявок". С голоду не дохли, "кубики" давали и зачеты получали.
  После коротких дебатов горком согласился на это условие.
  Во время перерыва ко мне подошел Голубев, тогда он уже был майор и сказал,- смотри Някола, с огнем играешь. Если кого из блатных забьешь - посажу. И они тебе прошлого мордобоя не простят, обязательно отомстят.
  - Бог не выдаст, свинья не съест,- ответил я, и мы расстались.
  Стал работать в новом качестве.
  Для начала пригласил домой своих друзей - Криворучку, Корсюченко, Семикоза и Шелеста. Спросил, поддержат ли меня на первых порах. Те согласились. Назначил их звеньевыми и бригадирами.
  Затем в нарядной отдельно собрал амнистированных и поставил вопрос ребром - работать "не тихой сапой", или убираться с шахты.
  Поднялся один, авторитетный и спросил, - как платить будешь?
  - Что заработаете, ваше. Бузить не дам. "Подогревать" не буду.
  - Как же так,- развел руками тот, ты ж "Рыжий" из наших ? Тебе, кстати, привет от Уса из Ростова. Он недавно "откинулся".
  - Не знаю такого. (Василия Уса, авторитетного вора "в законе" я знал отлично, он на Колыме был в моей бригаде и не так давно заезжал ко мне повидаться).
  После этого разговора, несколько блатных уволились сами, двоих я выгнал за пьянку, а остальных "распихал" по вновь созданным бригадам.
  Дважды в течение года эта братия пыталась со мной "разобраться", но безуспешно.
  Один раз, когда шел осенней слякотной ночью с наряда, накинув капюшон брезентового дождевика на голову, из- за дерева на обочине дороги кто-то прыгнул на спину и попытался столкнуть вниз, под откос. Я перебросил его туда через голову и, выхватив из-за голенища финку, которую с некоторых пор носил с собой, попытался разглядеть нападавшего.
  - Спускайся сюда, сука, - шипел тот снизу, - я тебе ливер выпущу.
  - Лучше ты "сявка" вылазь оттуда, я тебя и без "пера" уделаю...
  Так и шли с километр - я сверху, по асфальту, а он по низу, чавкая сапогами в грязи. Когда подошли к поселку, и кювет кончился, ночной попутчик резать меня не стал, а резво шастнул в кусты.
  Второй раз приходили прямо домой. Ты, наверное, помнишь...
  
  Я действительно хорошо помнил тот случай. Было мне тогда лет пять. Отца вечером неожиданно вызвали на шахту, там случилась авария и мама, уложив младшую сестренку спать, читала мне какую-то книгу.
  Около полуночи залаял наш пес - Дозор, а затем в дверь веранды стали громко стучать.
  Калитка в деревянных воротах, на ночь у нас запиралась изнутри засовом с секретом, и его снаружи мог открыть только отец. Но это был кто-то чужой. Отца Дозор всегда встречал радостным повизгиванием.
  Мама робко вышла на веранду, а я, держась за полу ее халата, увязался за ней. Включила наружный фонарь. На крыльце, отворачивая лицо от света, стоял какой-то мужчина и гвоздил ногой в застекленную филенчатую дверь.
  - Кто вы, и чего хотите? - спросила мама.
  - Позови Рыжего, к нему есть разговор.
  - Он на работе, уходите отсюда.
  - Я сказал, позови, а то дверь выбью!, - и новые, еще более сильные удары.
  Дозор заходился в бешеном лае, но незнакомец не унимался.
  Я здорово перепугался, а мама схватив меня за руку вбежала в дом, достала из шкафа отцовскую "ижевку" и, зарядив ее, вновь выскочила на веранду.
  - Уходи! Я стрелять буду!
  - Я тебе стрельну су...
  Договорить он не успел - исчез.
  А во дворе началась какая-то возня, радостно взвыл Дозор, и кто-то дико заорал...
  Мать отперла дверь и вышла на крыльцо.
  У самой калитки, не давая ее открыть, отец бешено гвоздил каким-то штырем катающегося по земле мужчину. Тот орал благим матом, а к ним, таща за собой цепь с будкой, полз, оскалив клыки, ощетинившийся Дозор.
  - Коля!! Оставь его, убьешь! - заблажила мама.
  - Не убью,- хрипел отец, продолжая охаживать мужика по чем попадя, я им, парашникам, сам устрою "правилку".
  Затем, приподняв измордованного незнакомца за шиворот, обшарил его карманы, что-то вынул оттуда и, прошипев тому какие-то слова на ухо, выкинул на улицу.
  Утром мама плакала и просила отца перевестись на другую шахту.
  - Убьют ведь тебя, дурака, или снова посадят!
  А он только скалил белые зубы и смеялся.
  - Там где я был, такие как эти, мне минет делали. А ты "убьют". Чмошники они.
  Затем сел на скамейку под яблоней, закурил и показал мне отобранный у ночного гостя предмет. Это была изготовленная из тонкого металлического стержня заточка.
  - Смотри сынок, и учись. Взмахнул рукой и саданул в массивную доску сидения. Стержень прошил ее насквозь.
  - Вот так - то. Подрастешь, и тебя научу. А что не спасовал и с мамкой на веранду вышел, это по - мужски, хвалю. (На самом деле, тогда я смертельно перепугался).
  - А чем ты тогда охаживал того мужика?
  - Ломиком - фомкой, им ворота были подперты.
  - Ведь мог и убить?
  - Нет. Прикладывался полегоньку, в свое время научили.
  - А главное спасибо, Дозору. Хорошая овчарка. Я его рев еще за километр услышал и вовремя подоспел. А то ни дай бог, мамка бы нашего гостя пристрелила.
  
   ***
  
  Ну, так вот. Николай Иванович про этот случай прознал - видать мать рассказала, и нашел того артиста. В больнице. С поломанными ребрами. О чем он с ним беседовал -не знаю. Но тот исчез из города, а перед этим зашел ко мне на работу и повинился во всем. Никаких эксцессов с бывшими зэками у меня больше не возникало. Дисциплина на шахте наладилась, план стали выполнять, а потом и в передовики вышли.
  Когда меня перевели начальником на "11 Рау", я забрал с собой нескольких бывших сидельцев и назначил их бригадирами. Там уже о дисциплине говорить не приходилось. Они ее держали железно, и шахта работала как часы. Свободного приема к нам не было, поскольку заработки у горняков были самыми высокими в тресте. И меня не обижали - по льготным путевкам каждый год ездил в Моршин или Трускавец, желудок лечил, первый, выделенный для шахтоуправления "Москвич", распределили мне.
  На этой шахте у нас вскоре произошла неприятная история. Ограбили кассира и бухгалтера, которые везли из банка зарплату. За несколько километров до шахты, из лесопосадки, которая шла вдоль дороги, выскочили двое парней, остановили "линейку" и, пригрозив женщинам наганом, отняли у них брезентовую сумку с деньгами. Пытавшегося сопротивляться кучера пырнули ножом.
  Приехал наряд милиции, а затем и сам Голубев, на "Победе". Потерпевших допросили, но описать грабителей те не смогли - здорово напугались.
  - А чаго ж ты охрану своим бабам не дал? - ехидно спросил Николай Иванович.
  - Всегда так возили, кучер за охранника.
  - Тваму кучеру в обед - сто лет. Ну да ладно, найду я этих мазуриков.
  - Хрен ты их найдешь, - подумал я и безнадежно махнул рукой.
  - Сягодня возьму. Или завтра. Готовь "магарыч".
  Вечером, когда сидя на крыльце, я размышлял, снимут меня с работы за этот случай или нет, затрещал телефон.
  Звонил Голубев.
  - Одевайся, Някола, я сейчас буду, поедем брать налетчиков.
  Через полчаса к дому подъехала его "Победа", в которой кроме Голубка сидело двое парней в штатском.
  - На Глубокую, в общагу, - приказал он водителю.
  Глубокая была тогда небольшим, расположенным на окраине города поселком, застроенным частными домами и несколькими каменными казармами, в одной из которых жили шахтеры-холостяки. Место, прямо скажу, разгульное и неспокойное.
  Приехали мы туда, входим в общежитие. Там тихо, только старушка-вахтер носки вяжет.
  - Здорово, бабка, - поприветствовал ее начальник. Самогонка есть?
  - Что ты, что ты, сынок, откель?
  - А я знаю, что гонишь и постояльцам "толкаешь". Смотри, в каталажку посажу.
  Та уронила носки и стала мелко креститься.
  - Ладно, пока работай. Витька Черт в какой комнате живет?
  - Это никак Косыгин? Его вроде Чертом кличут.
  - Ну да, он, так в какой?
  - В пятой, на втором этаже. Сейчас у себя, приплелся в обед с какими-то дружками пьяный в дым, те ушли, а он дрыхнет.
  Витька Косыгин, молодой парень, по кличке "Черт", работал у меня забойщиком. В свое время сидел, трудился неплохо, но водился с блатными и слыл заядлым хулиганом. Поднялись на второй этаж, вошли в комнату. На смятой постели прямо в одежде и модных тогда сапожках "джимми" спал Витька.
  На столе стояла пустая бутылка из-под водки, остатки еды и полная окурков пепельница.
  Майор подошел к спящему, и потряс его за плечо, - будя дрыхнуть, вставай!
  Тот приподнял голову и, увидев в комнате незнакомых людей, сунул руку под подушку.
  В тот же миг Николай Иванович саданул Черта протезом по шее, а подскочившие оперативники заломили ему руки за спину и стащили с постели. Под подушкой оказалась финка.
  - Где деньги, Черт? - поинтересовался Голубок, поигрывая ею.
  - К- какие деньги? - удивился тот.
  - Которые ты на "на гоп-стоп" с дружками сегодня у шахтного кассира взял.
  - Я не брал, начальник, век воли не видать! - сделал честные глаза Витька.
  - А финка чья?
  - А хрен ее знает, это не моя кровать.
  Николай Иванович передал финку оперативнику и снова врезал Черту по шее. Тот отлетел в угол комнаты, где и остался лежать.
  - Ты смотри, Някола, какой падла дохлый. Хлопцы, поднямите яго.
  Оперативники подняли Витьку, усадили на стул и плеснули ему в лицо воды из графина. Черт замотал головой и пришел в себя.
  - Ну, так где деньги, малец? В последний раз спрашиваю.
  - Явкой оформите?
  - Подумаю.
  - Там, - мотнул Черт головой в сторону постели. Под матрасом действительно оказалось две пачки новеньких купюр. И это все?
  - Остальные закопали в балке.
  - Кто был с тобой.
  - Сашка Кара и Михась.
  - Наган у кого?
  - У Михася.
  - Он так с Машкой и живет?
  - Да.
  - Направляйте опергруппу к Михасю, а этого к нам, - приказал Голубок старшему из оперативников.
  - Поехали, Някола.
  - Ну что, "магарыч" с тебя, - заявил Николай Иванович, когда мы подъехали к моему дому, завтра вечером заскочу. Пусть Надя вареников налепит.
  - Спасибо, Николай Иванович.
  - А, чаво там, это все по службе.
  На следующий день, вечером, мы сидели с Голубком на веранде и пили водку. Кроме вареников и других разносолов, которые выставила на стол мать, в большой тарелке крупными кусками розовели сало и домашняя ветчина, которые я принес от отца.
  - А вятчина- то на и грушевых и яблуневых листьях. Только твой батька, чертяка такую может коптить - по могилевски.
  В этот вечер мы засиделись с Николаем Ивановичем допоздна, и он кое-что рассказал о себе.
  Родился в 1912 году. После окончания школы, отслужив срочную в погранвойсках в Бресте, работал в уголовном розыске на Могилевщине. С началом войны был призван в армию и назначен помощником командира взвода разведки стрелкового полка. Дома остались престарелые родители, жена и двое детей. Служба ладилась. К 1944 году Николай Иванович командовал уже разведротой, был на хорошем счету у начальства и думал остаться в армии.
  Однако судьба распорядилась иначе. После освобождения Белоруссии, побывав в отпуске по ранению и навестив родные места, капитан узнал о гибели всех своих родственников. Их расстреляли немцы, как семью советского пограничника.
  - И тут Някола, все у меня пошло наперекосяк. Вернувшись в часть запил, а возвращаясь со своими хлопцами из очередного поиска, приказал расстрелять захваченного "языка"- эсэсовца - тот не стал отвечать на вопросы.
  Об этом стало известно в "Смерше", а у нас с особистом были отношения как у кошки с собакой, и я чуть не загремел под трибунал. Но повезло. Командир дивизии отстоял. Понизили до командира взвода и влепили выговор по партийной линии.
  В боях за Прагу снова неприятность. Разрывной пулей оторвало кисть левой руки. Победу встретил в госпитале. Затем демобилизовался. Домой возвращаться не стал. Там у меня никого не осталось. Поехал в Донбасс, куда еще до войны выехала наша дальняя родня и в том числе твой батька.
  На месте оказалось, что после освобождения Луганска они вернулись в Белоруссию, а Левка встретил меня неприветливо. Не мог забыть каких-то старых раздоров с моим дядькой, работавшим в сельсовете
  Ты хоть знаешь, что в округе семья твоего батьки была одной из самых зажиточных? Он с родителями, сестрами и младшим братом, жили на хуторе, имели мельницу и держали полный двор скотины. Работали, правда, сами. К тому же Левка был сильный, как черт, и в праздники ездил на ярмарку в Могилев, где боролся за деньги с цирковыми борцами. А его младший братан, по слухам, "курочил" польские костелы. До поры до времени их не трогали. В Москве, в НКВД , на какой-то крупной должности служил старший брат, попал туда после Гражданской.
  Но потом взялись и за них. Вот Левка и сбежал в Донбасс, на шахты. А младшего посадили.
  Неуж - то ты ничего не знал?
  Нет. Кроме того, что отец занимался борьбой. Он на шахте создал секцию, и они выступали по всей округе, даже в Донецк и Мариуполь ездили. Ну и силы он был небывалой - подковы ломал, и лошадь на спор на спине поднимал. И брат у него в Москве был. Полковник. Приезжал к нам, когда я еще пацаном был. Разругались и больше я его не видел.
  Попросил как-то перед войной отца отпустить к дяде, чтоб устроил в военное училище. А он рявкнул: "я этой поганой власти не служил, и ты не будешь!" и загнал меня на шахту.
  - М-да, протянул Николай Иванович, - такая вот она, жизнь. Хрен поймешь. Ну, бывай, солдат, а деньги для шахты вози только с охраной. Если надо, я участковому вашему прикажу, чтоб сопровождал.
  Расстались мы под утро. От меня майор поехал прямо на работу.
  И еще раз помог мне Голубок, и здорово помог. Где-то в 57-м, летом.
  Был у нас тогда первый "Москвичек" - 403-й, ты еще в школу не ходил. На место Николая Ивановича в то время уже пришел новый начальник, подполковник с высшим образованием, и Голубева назначили его заместителем. По слухам они не ладили. Подполковник в прошлом был партработником и оперативной работы не знал. А майор еще с фронта не терпел всезнающих "комиссаров".
  Ну так вот, решили мы как-то с мамой тебя прихватить и на день в Чернухино на озеро съездить - отдохнуть. Места, как ты знаешь, там красивейшие. Большое глубокое озеро с подземными родниками и кувшинками, кругом старый дубовый лес и древняя, еще запорожцами строенная, гребля.
  Пригласили друзей - Вовку Ломакина с женой, захватили фотоаппарат, вина и продуктов, поехали. Вы все купались и загорали, а я дремал в тени - был после ночной смены. Спиртного, как всегда за рулем, в рот не брал.
  Часов в девять вечера, не спеша, поехали обратно. Сразу за Ломоватской шахтой, на Анненском перекрестке, нас остановили двое сотрудников ГАИ - лейтенант и сержант на мотоцикле. Были ребята в сильном подпитии и видно захотели покуражиться.
  Для начала потребовали, чтоб я вышел из машины и предъявил права. Вышел, показываю. Лейтенант заявляет, что я пьян, превысил скорость и требует проехать с ними в ГАИ.
  Я, естественно, отказываюсь и прошу вернуть права. Начинается словесная перепалка, гаишники входят в раж и начинают материться. А этого, в присутствии мамы, ты знаешь, я не терплю и делаю им замечание. Лейтенант сатанеет, выхватывает из кобуры пистолет и с криком "руки вверх!", направляет его на меня.
  А я с фронта перепуганный. Когда вижу нацеленное в мою сторону оружие, стараюсь вырвать его и успокоить стрелка. Подобное у меня уже было, в Польше.
  Так и тут, подняв руки, ногой вышиб "ТТ" у лейтенанта, а ему врезал между глаз. Тот улетел в кювет, а сержант драпанул в поле. (Этот прием я знаю из курса боевого самбо, по учебе в Высшей школе КГБ, но где ему, как и многим другим, обучили отца, мне доподлинно неизвестно).
  - Женщины в машине стали визжать, а я достал из кармана кителя лейтенанта свои права и его удостоверение, поднял валявшийся на асфальте пистолет, и вынув из блока зажигания мотоцикла ключи, сел в машину.
  - Коля, что ты наделал, тебя снова посадят! - рыдала мама. Володя с Лизой сидели белые, как мел и молчали.
  Въехав в город, я высадил вас всех на нашей улице, а сам поехал в горком. Там находился дежурный - парторг одной из наших шахт, которому я все и рассказал. Тот записал о происшествии в журнал, принял от меня объяснение, а затем вместе мы съездили в больницу на освидетельствование, где получили справку, что я абсолютно трезв.
  После этого, сдав парторгу "ТТ", который он запер в сейф, я оставил у себя милицейское удостоверение и вернулся домой.
  Вы с мамой не спали и ждали меня. Сказав, что все нормально, я успокоил вас и мы легли спать.
  Утром, часов в восемь, появились лейтенант с сержантом, стали извиняться и просить вернуть удостоверение. Я отказался, заявив, что отдам документ только начальнику. Через час приехал тот, в сопровождении Николая Ивановича.
  - А чаго ты яго, засранца, не пристрелил, Някола?, - поинтересовался Голубок.
  - Чтоб вам было кого увольнять. Им не в милиции работать, а волов пасти.
  - Может заберете свое объяснение из горкома и решим все по мирному?, - пробурчал начальник, глядя в пол.
  Я взглянул на майора. Тот едва заметно качнул головой, - нет.
  - Этого я делать не буду.
  Милиционеров уволили, а начальнику на бюро горкома влепили выговор.
  В конце шестидесятых Николай Иванович вышел на пенсию и каждую осень заезжал ко мне на шахту за углем на зиму. Завозил я ему как ветерану отборный антрацит и мы всегда распивали бутылку армянского коньяка, до которого был охоч майор. Жил он одиноко, в небольшом домике с палисадником у городского рынка.
  По утрам, следуя туда с палочкой за молоком и зеленью, Голубок проходил мимо рыночной "монопольки" у прилавка которой всегда стояли несколько опохмеляющихся шахтеров.
  - Николай Иванович, - обращался к старику кто-либо из них, - "соточку" потянешь?
  - Отчяго ж, можна, - улыбался подходя Голубок.
  В граненый стакан бережно лилась "Московская" или "Заборова".
  - Будя, будя, - следя за наполняющимся стаканом, махал он рукой.
  - Дак то ж табе!
  - Ну, плясни еще!..
  ________________________________________________________________________________
  
  
  "Первый немец"
  
  Незадолго до его ухода изжизни, я навещал своего хорошего знакомого, кавалера пяти боевых орденов и многих медалей, морского пехотинца Дмитрия Дмитриевича Вонлярского. Как обычно, прихварывающий Дим Димыч встретил меня радушно. Его жена, Лидия Александровна напоила нас чаем, со своими чудными блинами и сообщила, что накануне к ним приходила девушка-журналист, которая взяла у мужа интервью по поводу его участия в обороне Москвы в 1941-м
  - Ты представляешь, что она у меня спросила, Валера, - усмехнулся Дим Димыч.
  - Какое было выражение лица у первого убитого мной немца.
  - ???
  - Да, да, именно это.
  -И что вы ей ответили?
  - Сказал, что если бы знал, что через полвека у меня будут брать такое интервью, обязательно бы слазил на нейтралку и стал рассматривать этого самого немца.
  В этом был весь Дим Димыч - взрывной человек, но интеллигент до мозга костей.
  Я подумал, как бы прореагировал на такой вопрос мой отец. Обматерил бы и выгнал.
  Вопрос действительно, по меньшей мере странный, а по большому счету глупый. И не хочется распространяться на эту тему. Пусть он останется на совести журналистки.
  К сожалению, нынешнее поколение интересует только внешнее проявление той страшной войны - батальные сцены, фронтовая героика и, как видите, выражение лиц убитых.
  Внутренний мир наших ветеранов - фронтовиков им незнаком. Но, я думаю, это не страшно. С возрастом пройдет. И у той девочки тоже. Уверен, своим ответом старый солдат, заставил ее задуматься над постановкой такого рода вопросов.
  Самой интересное то, что примерно такого же рода вопрос, в свое время задал я своему отцу, прошедшему войну с первого дня и по последний.
  Дим Димычу я тогда ничего не сказал, а теперь, вот, с учетом появившейся темы, хочу рассказать об этом.
  Было мне тогда лет шестнадцать, я учился в горном техникуме и помимо прочего разного, увлекался военными произведениями Симонова, Бакланова, Кондратьева и Бондарева.
  Как - то вечером, отложив очередную прочитанную книгу, я подошел к отцу, который сидел на скамейке под яблоней с папиросой, и поделился впечатлениями от прочитанного.
  А потом спросил, - пап, а как ты убил своего первого фашиста?
  Он, странно взглянув на меня, ничего не ответил и я благоразумно ретировался.
  Через десяток лет, когда я уже был офицером контрразведки и приехал в отпуск из Заполярья, теплым июльским вечером мы сидели с ним на том же месте, под яблоней, и я снова задал тот же вопрос.
  Тогда отцу было уже за шестьдесят, и он стал понемногу делиться своим фронтовым прошлым. Кстати, как я заметил потом, именно в этом возрасте у старых солдат начинает проявляться ностальгия по войне. Я знал многих фронтовиков, которые вспоминали эти дни как лучшие в своей жизни. Мой отец, например, прямо сказал: "На войне мне нравилось, там было все по честному". Что это? Возвращение в юность? Ведь там они провели свои юношеские годы. Или обида на послевоенную жизнь, когда бывших солдат, повергших рейхстаг и спасших мир, оттерли на второй план и попросту забыли?
  А многих, как например Дим Димыча и отца, ни за что загнали в лагеря.
  Не знаю.
  Но хватить философствовать. Вернусь к рассказу.
  После этого вопроса отец долго молчал, а потом ответил, - честно признаться, я не знаю, когда именно это случилось. До сорок третьего я был командиром противотанкового орудия, мы жгли танки и расстреливали поддерживающую их пехоту. Само собой, что при этом гибли их экипажи, но убитых танкистов мы не видели, а пехоту не считали, отступали.
  В рукопашных мне бывать не довелось, бог миловал.
  Кстати, порой по телевизору показывают увешанных наградами ветеранов, которые рассказывают о многих рукопашных схватках, в которых им приходилось участвовать.
  Не верь. То брехня. Это либо бывшие писаря, либо выжившие из ума. Пехотинец ходил в рукопашную один раз. Редко два. После или могила, или калека. Разведчики, те больше, но не от лихости, и, как правило, в поиске.
  Так что первого своего убитого немца, точнее нескольких - артиллерия дело коллективное, я увидел вблизи в 1943 году, когда после взятия Киева попал в зенитчики.
  Думал, выписываясь из госпиталя после контузии, что там полегче, все же не в первой линии стоят. Оказалось, нет. Немецкая авиация при налетах в первую очередь старается уничтожить средства ПВО и сбрасывает на них львиную долю бомб.
  Так что там тоже пришлось не сладко.
  Зато корпус у нас был отдельный, и не бросали как раньше, прорехи затыкать.
  Как я уже говорил, был сорок третий год, ранняя весна. И стояли мы неподалеку от Киева, у какого-то сожженного местечка.
  Здесь дислоцировалась стрелковая дивизия одной из армий 1-го Украинского фронта, которую мы прикрывали с воздуха.
  Немцы налетели утром, несколькими эскадрильями тяжелых бомбардировщиков "Ю-88", которые прикрывали "Мессершмидты".
  Бой с ними длился несколько часов. В батарее были разбиты три орудия, в том числе одно в моем взводе, погибли несколько артиллеристов.
  Но и мы в долгу не остались. Противнику так и не удалось прорваться к боевым порядкам дивизии, мы повредили несколько немецких машин, а расчет одной из моих зениток сбил "Юнкерс".
  Он рухнул в поле, километрах в трех от батареи.
  Когда в небе появились наши истребители, завязался воздушный бой и немцы драпанули.
  Сев в полуторку и прихватив с собой отделение бойцов, мы, месте с комбатом и еще несколькими офицерами, сразу же отправились к месту падения бомбардировщика - хотелось своими глазами увидеть сбитый самолет.
  Машина лежала на опушке небольшого леса, зарывшись носом в песок. Она была сильно покорежена, но при ударе о землю не взорвалась, по- видимому немцы использовали весь боезапас и значительную часть горючего.
  Осмотрев самолет, в кабине мы обнаружили мертвых летчиков и собаку. Это были молодые ребята примерно наших лет, хорошо откормленные и ухоженные. Забрали у них планшеты, документы и оружие.
  Один из парабеллумов комбат тут же подарил мне, и он был у меня до конца войны в качестве трофея.
  Отличное, скажу тебе, оружие. Однажды, в Бреслау, он спас мне жизнь.
  Никаких особых чувств, рассматривая мертвых немцев, мы не испытывали. Это были враги, которые прилетали убить нас, но погибли сами.
  Жаль нам было только великолепную черную овчарку, которую немцы для чего-то взяли с собой в полет.
  Вот такая история.
  
  
  
  
  
  "Сын"
  
  Моя бабушка по линии отца, Варвара Марковна, прожила очень непростую и полную невзгод жизнь.
  В восемнадцать лет, после смерти своей старшей сестры, она вышла замуж за ее мужа - моего деда, у которого на руках осталось пятеро малолетних детей, и взвалила на себя нелегкое бремя матери. Племянники с первых же дней стали называть добрую и заботливую Варвару Марковну мамой. Вскоре у деда с бабушкой родилось еще двое детей, и их в семье стало семеро.
  Прокормить такую ораву было непросто, и бабушка пошла трудиться в шахту вместе с мужем. Причем не на "поверхность", где тогда использовали труд женщин, а в забой, где не каждый мужчина выдерживал. Бабушка, отличавшаяся завидной статью и недюжинной силой, проработала там несколько лет. И это при всем том, что они с дедушкой обихаживали обширную усадьбу и держали полный двор живности: корову, свиней и птицу.
  Перед войной, в войну и сразу после нее, бабушка потеряла четверых своих детей: маленькая Валя умерла от тифа, сын Василий от воспаления легких, простудившись в шахте, сын Владимир погиб на фронте, а сын Алексей умер от ран уже дома. На отца тоже пришла похоронка, а потом оказалось, что он сидит в лагерях, куда попал уже после Победы.
  Непосильный труд и семейные лишения подорвали здоровье бабушки, и я помню ее высокой сухой старухой, с печальными глазами и тихим голосом.
  Она всегда была чем-нибудь занята и обычно молчала.
  Но как-то, когда я учился уже в восьмом классе, рассказала мне необычную историю. В тот вечер я был у стариков в гостях.
  Дед, как обычно, возился в хлеву со скотиной, а бабушка, угостив меня молоком, перебирала фасоль, ссыпая ее в мешочек.
  По телевизору шла какая-то передача о войне. Показывали немецкую хронику с нашими военнопленными и лагерями. По пыльной дороге фашисты гнали колонну взятых в плен красноармейцев и загоняли их за колючую проволоку.
  Оставив работу, бабушка несколько минут смотрела на экран, затем смахнула с глаз слезу и сказала, - а я тогда у них солдата выкупила.
  - Какого такого солдата? - удивился я. - Расскажи, пожалуйста.
  Сначала бабушка отнекивалась, а потом согласилась.
  - Было это летом сорок второго. Немцы тогда уже захватили Донбасс и чувствовали себя хозяевами.
  Стали гонять людей на восстановление шахт и разные другие работы. Водили туда и наших пленных солдат. На них страшно было смотреть. Оборванные, худые, голодные. Мы по возможности подкармливали красноармейцев, но у самих было не густо.
  В нашей округе было несколько лагерей, самый большой в Комиссаровке. Я сама там до того случая там не была, но бабы рассказывали, что сидело в том лагере несколько тысяч бойцов и командиров, и мерли они как мухи.
  У многих из нас были дети на фронте, у меня сыновья Володя, Алеша и твой отец - Николай. И переживали мы за них здорово, даже в Павловскую церкву ходили молиться.
  Ну, так вот, прошел слух, что Комиссаровском лагере сидят несколько наших хлопцев, с Краснопольевского рудника, и бабы решили сходить туда, вдруг чьи сыновья. И моя сестра Мотря - твоя двоюродная бабка с ними увязалась, своего сына пошукать. Их часть зимой 41-го разбили под станцией Кипучей, и с тех пор Вовка как в воду канул.
  Пошли они туда утром, а вернулись вечером и привели с собой нашего солдата. То действительно был хлопец с рудника - одна из баб признала в нем племянника и упросила немцев его отпустить.
  Он и сказал Мотре, что вроде видел в лагере моего сына, а твоего батьку - Николая.
  Меня чуть родимчик не хватил. Побежала к деду и все ему рассказала. Левка сначала лаяться стал, - не может там Миколы быть, он служил на западной границе! Но потом успокоился - чем черт не шутит?
  Откопали мы хованку в саду, достали из нее кусок сала и четверть самогона. А еще сняла я с горища торбочку сушеных груш, берегла на всякий случай.
  И утром спозаранку, вместе с Мотрей пошли мы по Ломоватскому шляху в ту Комиссаровку. А до нее верст пять, не меньше.
  К обеду пришли.
  Лагерь тот в низине был, недалеко от поселка. По буграм столбы, между ними колючка, а по углам вышки с охранниками. И хлопцев там наших видимо-невидимо. Можа тыща, а то и поболе. В драных гимнастерках сидят или валяются на земле. Строений никаких в лагере не было, так под открытым небом их и держали.
  Подошли мы к лагерю, а сами боимся, а ну как немцы застрелят. У ворот навес, а под ним немцы сидят, в карты играют и на гармошках пиликают. А еще полицаи - двое, с повязками на рукавах и ружбями
  - Чего бабы пришли! - орут,- иль за примаками?
  - Сына пошукать, - отвечаю, - люди сказали он тут.
  Один из них, видать старший, что-то стал немцам говорить, а те в ответ, "я -я"! - и на ворота показывают, навроде, как приглашают войти.
  Подошли мы несмело. А один немец, гладкий такой, в нашивках, пальцем в мою торбу тычет и гергочет что-то по своему.
  - Спрашивает, что в сумке, - щерится полицай, небось сало и горилка е?
  - Есть трохи,- отвечаю.
  - Давай сюды. Паны немцы это любят, - и забирает сумку.
  - Ну, а теперь двигайте в эту калитку и шукайте свого хлопца, да пошвыдчее.
  Мы с Мотрей прошли в лагерь и остановились, очень уж там много было народу.
  Одни сидели на земле, другие лежали. Все были грязные, оборванные и худые - кожа да кости. На некоторых повязки-раненые.
  - И как тут искать Николая? - поразилась Мотря.
  Мы решили спрашивать, есть ли кто из Серго. Так наша Кадиевка до войны звалася.
  За час обошли почти весь лагерь, но серговчан в нем не отыскали. Зато было много хлопцев из Сталино, Луганска и Попасной. Все они просили у нас есть, но дать было нечего, все забрали немцы.
  Мать, - то и дело слышался мальчишеский голос, - забери меня отсюда, скажи что я твой сын...
  Мы с сестрой молчали, утирали слезы и продолжали ходить между пленными. Николая среди них не было.
  - Эй, бабы, вертай назад, хватит шукать, - заорал от ворот полицай.
  И тогда я решила, если нет сына, попробую забрать кого-нибудь из этих пацанов, авось отпустят.
  Вернулась к худенькому стриженному парню с перевязанной головой, он раньше сказал что из Сталино.
  - Пойдем с нами. Немцы спросят, скажешь что мой сын, Николай Ковалев. А зовут меня Варвара.
  Так втроем и подошли к воротам.
  Нас полицай выпустил, а парню велел ждать. Затем снова стал что-то говорить немцам, показывая на меня и солдата.
  Те согласно кивали головами и что-то весело орали, наверное успели хлебнуть самогона.
  - Паны отдают тебе твоего сына, баба, - сказал полицай. - Забирай и топай отсюда, пока они не передумали.
  Домой мы добрались только к вечеру - раненый парнишка был очень слабый и едва держался на ногах, приходилось поддерживать его за плечи.
  - Это еще кто? - удивленно спросил Левка, когда мы втащили солдата во двор.
  - Вот, вместо Николая выменяла на сало.
  - Довоевались, мать их ити! - выругался он. - Грейте воду, купайте хлопца, а обмундировку его мне дайте - сожгу в печке.
  Мы быстро искупали парня, переодели его, накормили и уложили спать.
  А утром Виктор, так его звали, рассказал, что он родом из Сталино, в плен попал прошлой осенью на Северском Донце. Дома у него родители и младшие брат с сестрою.
  Прожил он у нас пару недель, подлечился, а затем попрощался и ночью ушел к родным.
  Думали, что больше не увидим своего названного сына. Ан нет.
  В сорок девятом, аккурат на октябрьские, к нам в ворота кто-то постучал. Я открыла.
  Во двор зашел рослый представительный мужчина с чемоданом. Это был Виктор.
  Обнялись по - родственному, и я даже всплакнула.
  Мне и деду он привез богатые подарки - работал каким-то начальником на заводе. И все благодарил, за то, что спасли его. Пленных в Комиссаровке немцы при отступлении всех расстреляли.
  Погостил пару дней и уехал к себе. Оставил адрес, приглашал в гости, да все было некогда. То одно, то другое. Больше не встречались...
  Вот такую историю рассказала мне моя бабушка Варвара Марковна, в девичестве Литвинова.
  Светлая ей память.
  
  "Мыло"
  
   Когда я был мальчишкой и жил на окраине небольшого, затерянного в донецких степях горняцкого городка, у нас в поселке неожиданно возникла мода на собачьи бои.
   В то время, практически каждая уважающая себя шахтерская семья, жившая в своем доме, держала цепного пса.
   Нередко, это были крупные волкодавы, зачастую беспородные, но всегда злые.
   Держали собак не из-за боязни краж (они тогда были редкостью), а скорее по южной традиции: есть пес, значит в хате проживает хозяйственный и уважаемый человек.
   Имел собаку и мой отец. Это была немецкая овчарка по кличке Дозор. Отец вообще отличался страстью к этой породе, и сколько я его помню, у нас всегда были эти умные и преданные псы.
   Откуда пошла мода на собачьи бои - не помню. Но они проходили в поселке регулярно, обычно осенью, когда завершалась уборка урожая, хозяйки секли в корытах капусту на зиму и мочили яблоки, а мужчины кололи свиней к ноябрьским праздникам.
   Отец всегда принимал участие в этой жестокой забаве, и наш Дозор имел славу серьезного бойца.
   Всякий раз между участниками заключалось пари, согласно которому хозяин побежденного пса выставлял победителю бутылку "московской", совместно потом распиваемую всей компанией. Принимали участие в боях обычно пять-семь собак, причем не насмерть, а до первой крови, а участников, вместе со зрителями набиралось, учитывая нас, пацанов, до двух десятков. Как правило, это были соседи из близлежащих домов и улиц.
   Не принимал участия в этом деле только один человек - близкий отцовский друг, дядя Миша Корсюченко.
   В его дворе вообще не было собаки, хотя жил знаменитый в шахтоуправлении забойщик довольно зажиточно.
   Это был высокого роста кряжистый мужчина, обладавший недюжинной силой и любивший посидеть в хорошей компании.
   Но вот собак он не терпел, и как-то по моей просьбе, рассказал почему.
  
   "Жил я тогда с родителями в селе Крымском, что на Северском Донце. Отец, мать, и нас трое: мал, мала, меньше. Село было старинное, большое и веселое.
   Когда началась война, отца сразу же мобилизовали в армию и остались мы бедовать сами. Мне было десять лет, а братишке с сестренкой и того меньше.
   Урожай в тот год выдался небывалый. Уродили пшеница, овес и картошка, в садах ветки ломились от яблок, груш и слив, на бахчах было полно арбузов с дынями.
   Селяне с утра до ночи трудились на земле - знали, что в это лихое время нужно сделать запасы на зиму.
   Трудилась в поте лица и наша семья. Кое-как убрали пшеницу, выкопали картошку, натаскали в клуню кукурузы, тыкв и подсолнухов.
   А потом пришли немцы, а с ними и беда.
   Для начала они отобрали почти все наши продукты и повесили нескольких, не хотевших отдавать их стариков. Затем вместе с полицаями стали ходить по дворам и угонять скотину, а заодно отымать и теплые вещи. Короче, грабили, как хотели.
   К зиме село стало нищим. Даже собаки куда-то поразбегались.
   Начался голод.
   Немного спасали окружавшие Крымское поля. Там остались неубранные осенью совхозные картошка, и пшеница. Ее, мерзлую, мы копали и ели, а из колосков, подмешивая в них кору, пекли что-то вроде лепешек.
   К весне стало совсем невмоготу - остававшиеся запасы кончились, поля перерыли по нескольку раз, и настал самый настоящий голод.
   У кого были хоть какие-то вещи, ходили их менять в Попасную и Старобельск, а остальные перебивались, как умели.
   Ели лебеду и крапиву, прошлогодние, остававшиеся в балках желуди и даже спекшийся в земляных буртах жмых для скота.
   За оставшиеся от отца шевиотовый выходной костюм и хромовые сапоги, которые удалось сохранить от немцев, мать выменяла где-то на хуторах немного картошки и пуд кукурузы. Ими мы и засадили свой огород.
   Я, вместе с соседскими пацанами ходил на сожженный элеватор и бил там из рогатки диких голубей и галок, а еще понемногу рыбачил на Донце, хотя рыба там почти исчезла, поглушили гранатами полицаи.
   Так в горе и жили.
   К лету немцы согнали к Донцу стариков и заставили восстановить взорванный при отступлении нашими войсками мост.
   От него оставались каменные "быки" и часть настила.
   В этом месте до войны водились сомы. Теперь они не было, но на песчаном дне было множество ракушек. Такие, знаешь, двухстворчатые, величиной с детскую ладошку.
   Вот мы, пацаны, и приноровились их доставать, печь на костре и есть. И домой носили, многие варили из них что-то вроде супа.
   Но глубина у моста была немалая - метра четыре, а то и больше. И не всем удавалось достать те ракушки. Вот и хлюпались мы у моста целыми днями, стараясь хоть чем-то помочь своим голодным семьям.
   В то время в селе стоял немецкий гарнизон, разместившийся в школе, а рядом с ней, в бывшем сельсовете, жил германский комендант с охраной.
   Был он в чине обер - лейтенанта, молодой, рыжий и имел собаку - овчарку, по кличке Герда.
   Это была черная сука ростом с доброго теленка, очень умная и злая.
   Рассказывали, что в первые дни, когда немцы заняли село, она по команде хозяина загрызла насмерть нескольких местных кобелей.
   Еще Герда не любила детей, и мы всегда прятались, когда она появлялась на улице.
   По вечерам комендант любил гулять с ней по мосту и подолгу смотреть на реку, которая в наших местах очень красива. Шел он обычно неспешно, в сопровождении солдата - денщика и Герды, которая гордо вышагивала рядом с хозяином.
   Если мы были в это время у моста, то сразу же отплывали подальше, к старым вербам и оттуда наблюдали за немцами и собакой.
   Но в тот раз комендант появился на мосту во внеурочное время - после обеда, и мы не успели сбежать.
   Некоторое время он внимательно наблюдал, как мы ныряем и достаем со дна ракушки, а затем что-то пролаял солдату.
   Тот рысцой побежал в село, а через некоторое время вернулся с небольшим картонным ящиком в руках.
   Комендант нагнулся, что-то извлек из него и призывно помахал нам рукой. В ней был кусок мыла. Обычного хозяйственного мыла, которого было полно до войны в местном сельпо. Но теперь это была небывалая ценность. За него можно было выменять все что угодно, даже хлеб.
   Мы с опаской подплыли к центральной опоре моста, где стояли немцы и офицер, что-то весело выкрикнув на своем языке, швырнул мыло в реку.
   За ним сразу же нырнули все ребятишки, и я в том числе. Самому шустрому повезло. Он перехватил скользкий брусок у самого дна и, вынырнув, быстро поплыл к берегу. А немец, хохоча, швырнул в Донец второй, а за ним и третий.
   Вода вокруг "быка" забурлила. Мы наперегонки ныряли в светлые струи, и, вырывая друг у друга, пытались поднять на поверхность заветные бруски.
   В суете никто и не заметил, как комендант что-то приказал скалящей зубы Герде, та прыгнула с моста в воду и, прижав к голове уши, направилась к нам.
   Мы испугались и рванули к берегу. Но не тут-то было. Овчарка плавала гораздо быстрее и снова погнала нас к мосту.
   Рядом с комендантом уже стояли несколько немецких солдат, которые показывая на нас пальцами, весело гоготали.
   А нам было не до смеха. Овчарка не пускала к берегу и не давала взобраться на опоры моста. Мы нахлебались воды, посинели от холода и едва держались на плаву.
   Потом самый маленький из нас, Вовка Гордиенко, утонул. А жестокая забава продолжалась.
   Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы не денщик.
   Он что-то сказал офицеру, и тот отхлестал солдата перчатками по лицу.
   А потом окликнул Герду и та, оставив нас в покое, направилась к берегу.
   Вовку унесло течением, его так и не нашли, а я после того случая с неделю провалялся в горячке.
   Когда наши части освобождали Крымское, машину коменданта разнесло взрывом. А собака уцелела и сбежала в степь.
   Там ее видели несколько раз. К людям она не подходила и по ночам выла в балках.
   С тех пор я ненавижу собак, особенно овчарок. Почему и не держу их на подворье".
  
  
  "Тела из прошлого"
  
  Эту историю рассказал мне боцман одной из атомных подводных лодок, с которым я случайно познакомился сидя за одним столиком в ресторане "Северное сияние" заполярного гарнизона Западная Лица.
   Был он голубоглаз, коренаст, с крепкими руками, что чувствовалось при рукопожатии и не погодам седой, как "лунь".
   Выпив по рюмке водки закусили, а затем, закурив, разговорились.
  Как водится, речь зашла о службе, различных жизненных, ситуациях в которых приходилось участвовать, неизвестных широкой публике.
   О себе боцман рассказал, что после срочной службы на одной из дизельных лодок Первой флотилии КСФ, где он был сигнальщиком, командование предложило ему остаться не сверхсрочную в качестве мичмана, с перспективой стать старшиной команды штурманских электриков атомной подводной лодки.
   Со слов собеседника, родом он был из далекого алтайского села и, в принципе, возвращаться домой не спешил. Тем более, что жили там убого и грустно.
   Вот и принял волевое решение остаться служить.
   В числе других матросов - добровольцев, подал рапорт по команде и был направлен в Североморскую школу мичманов, называемую на жаргоне моряков "шмонькой".
   И вот перед самым выпуском из нее и распределением по флотским гарнизонам, начальник школы построил весь личный состав курсантов на плацу и объявил, что нужны добровольцы, в количестве тридцати человек, для проведения спасательных работ на дизельной подводной лодке затонувшей в море, в настоящее время отбуксированной на Мурманский судоремонтный завод.
   Перед роспуском строя, как бы, между прочим, пообещал, что добровольцам, которые примут участие в этих работах, будут даны определенные привилегии при сдаче выпускных экзаменов.
   Стоявшие в строю будущие мичмана возбужденно загудели.
  При этом каждый гадал, что это за подлодка и где она затонула. Удалось ли кому из команды спастись.
   Так бы продолжалось еще неопределенное время, но последовала команда:
   - Разойдись! Добровольцам записаться у своих ротных командиров.
   Таких набралось больше, чем требовалось
   В итоге были отобраны наиболее крепкие и психически подготовленные курсанты.
   На этом этапе повествования мичман задумался, видать наплыли на него тяжелые воспоминания и заявил, что знай какие это будут спасательные работы, ни в жизнь бы на них не согласился, как и другие его товарищи.
   Затем плеснул себе и мне в стаканы, мы молча выпили и снова закурили.
   " Ну так вот, после отбора мы погрузились в подъехавший грузовик ГАЗ-66 с крытым тентом и двинулись из Североморска в Мурманск, на военный судоремонтный завод.
   Там нас высадили и строем отвели на причал, к которому была ошвартована субмарина.
   Это была "Щука" времен Отечественной войны с артиллерийским орудием и покореженными леерами.
   Была она мертвая, с рваной пробоиной в корпусе, покрытая ржавчиной, водорослями и донным илом. Опознавательные знаки на рубке отсутствовали.
   Лагом субмарина была ошвартована к причалу, а с кормы поддерживалась несколькими понтонами и малым буксиром.
   Спасателей на ней было немного.
   Одна команда работала на палубе, очищая скребками и брандсбойтами ее от ила, вторая готовила к вскрытию заржавевшие от времени ограждение рубки, носовой и кормовой люки, используя при этом специальные приспособления и газорезки. Пожарные машины с поданными на борт лодки брезентовыми рукавами, стояли в готовности к откачке воды из ее отсеков.
   Уже тогда нам стало не по себе - мы поняли, что спасать здесь некого. В лодке давно погибшие подводники. Но делать было нечего - сами напросились. Стояли на пирсе, угрюмо молчали и жадно дымили сигаретами.
   Наконец поступила информация о том, что верхний рубочный люк вскрыт, приступили к вскрытию нижнего.
   Через некоторое время вскрыли носовой и кормовой люки "Щуки" и установили, что отсеки лодки на добрую половину заполнены водой.
   После этого руководителем спасательных работ - пожилым капитаном 3 ранга была дана соответствующая команда и спасатели, заведя в люки пожарные рукава, начали откачку воды из отсеков.
   Еще через час вскрыли нижний рубочный люк и сообщили, что центральный пост затоплен. Стали вести откачку и оттуда.
   Затем в центральный пост спустились два спасателя в легководолазном снаряжении и по радиосвязи сообщили, что вода из него откачена, но поступает из других отсеков.
   А еще через некоторое время вскрыли все переборочные люки и усилили работу насосов.
   Через пять с половиной часов лодка была осушена и отсеки стали свободны для доступа в них спасателей.
   Перед спуском в корпус подводной лодки, руководителем ответственным за проведения спасательных работ, мы были разбиты на пятерки и подробно проинструктированы о порядке выполнения работ.
   При этом рекомендовалось тела обнаруженных подводников помещать в специальные "дуковские" мешки, оружие, документы и их личные вещи в легкие алюминиевые ящики.
   Затем команда, - первая пятерка, пошла, - и я вместе с еще четырьмя парнями полез по крутому трапу в центральный пост субмарины. Нам было приказано обследовать его и второй отсек.
   Спускались в полной темноте, оскальзываясь и подсвечивая трап аккумуляторными фонарями. Снизу дохнуло холодом склепа и запахом тления.
  Вот и палуба центрального, с фосфорицирующими в неверном свете шкалами приборов.
  Могильный холод и капли падающей с подволока воды. А среди них застывшие на боевых постах тела подводников.
  У некоторых руки на рукоятях приборов и штурвалах механизмов Видно боролись за живучесть до последнего. Погибли от удушья, но лица спокойные, как у спящих.
  От всей этой картины нас стала бить мелкая дрожь. Отрезвила команда сверху - принять мешки и ящики. Их спустили на штертах.
  Затем приступили к самому тягостному - помещению тел в мешки и подъем их наверх. А они скользкие, холодные и разваливаются в руках. У меня внутри все кричит, вот-вот наружу вырвется, того и гляди наверх брошусь.
  Смотрю, кореша мои примерно в таком же состоянии, трясутся, еле держатся.
  Не помню сколько все это продолжалось, но всех погибших мы аккуратно упаковали и выдали наверх. Туда же подняли и ящик с картами и отсечной документацией, два пистолета "ТТ", бинокль и ППШ, обнаруженные в сейфе.
  Затем кое - как вылезли сами.
  Ожидавшая спуска наверху очередная пятерка шарахнулась от нас как от зачумленных - потом говорили, что на себя не были похожи. Лица зеленые, глаза блуждающие и волосы дыбом.
  На пирс сошли шатаясь, как пьяные и долго "травили", как после качки.
  Двое из наших так и не смогли спуститься больше в лодку.
  А я, по рекомендации старшего, не чувствуя горечи, выпил полкружки спирта из стоящей на пирсе канистры, выкурил несколько сигарет и слазил туда еще два раза. Упаковал в мешки и подал наверх еще нескольких моряков, точнее что от них осталось.
   А больше не смог. Психика не выдержала. Подвела она и других наших курсантов.
  Тут нужны были закаленные "соленые" мужики, а не мы, салаги, возрастом по восемнадцать-двадцать лет..."
   Затем боцман надолго замолчал и смахнул с глаз набежавшую слезу. От услышанного мне тоже было не по себе.
  - А вот волосы побелели, это там? - киваю на его седой ежик.
  - Первые да, а остальные позже, в автономках.
  Он снова налил в стаканы.
  - Ладно, старшой. Давай помянем души погибших моряков. Вечная им память.
  - Давай, боцман.
  Посмотрели друг другу в глаза, молча выпили, закурили.
  И каждый вспомнил что-то свое, связанное с той войной.
  Она ведь по каждой нашей семье прошлась. Так или иначе.
  И не все знают, где могилы их близких. Может в море, как у тех ребят.
  
  
  
  
  
  За время Великой Отечественной войны советский военно-морской флот имел 267 подводных лодок, из которых 170 (59%) участвовали в боевых действиях. Из них от воздействия оружия противника погибла 81 (48%) подлодка.
   (Из хроник Великой Отечественной войны)
  
  
  
  
  " Власовцы"
  
  Эту историю поведали ветераны Великой Отечественной войны, проживающие в одной из скандинавских стран. Русские, но граждане Европы.
   И не мне...
  Дело было в Прибалтике. Стоял май 1944, война близилась к концу.
  После выполнения специального задания, разведрота одной из армий, воевавшей в этих местах была отведена для отдыха и пополнения в неглубокий тыл, на побережье Балтийского моря.
  Расположилось подразделение в пустующем каменном фольварке, стоящем в долине, окруженной с одной стороны песчаными дюнами, поросшими сосновым лесом, а с другой морем.
  Там же проживала оставленная хозяевами старуха-экономка, вместе с молодой дочерью. Были они эстонками, но русский язык понимали и встретили солдат довольно приветливо.
  Первые сутки, выставив караул, рота провально спала. Командир - старший лейтенант и взводные, в доме, а сержанты и бойцы в прилегающих к нему хозяйственных постройках.
  Затем, натаскав воды из залива, мылись в непривычной финской бане, стирали обмундирование и приводили в порядок оружие.
  Короче, все, как обычно, на коротком отдыхе.
  Вечером, по просьбе офицеров, из армейских продуктов женщины приготовили для них ужин и сами были приглашены на него.
  Как водится, немного выпили, познакомились.
  Старуха рассказала, что она сама наполовину русская, дед был из Смоленской губернии. Дочь же в основном молчала, ничего не ела и пугливо косилась на офицеров.
  - Прошу панов товарищей на нее не гневаться,- обратилась к ним мать. То все из-за пана майора.
  - Какого еще майора? - нахмурился ротный.
  - Он наезжае из-за лясу, там панцерная часть, ваши танкисты.
  - Ну и что?
  - Называет нас немецкими недобитками и к дочке пристает.
  - Всего-то?! - рассмеялся кто-то из взводных.
  - Так. Только боязно нам, - прошептала старуха.
  - С майором мы как - нибудь, разберемся. А бояться нас не надо. Мы не фашисты, - заявил старший лейтенант.
  Затем офицеры поблагодарили женщин за гостеприимство и отправились отдыхать.
  В полдень во дворе раздался шум двигателя и к дому подкатил армейский "виллис", за рулем которого сидел щеголеватый майор.
  - Кто такие и почему здесь?, - обратился он к стоящему в дверях офицеру.
  - Командир отдельной разведроты Н-ской армии, старший лейтенант Солнечный. Нахожусь с подразделением на краткосрочном отдыхе. Вот приказ начальника штаба.
  - М-да,- ухмыльнулся майор, - сколько воюю, видел только отдыхающих разведчиков. Ну, да ладно, старшой, не сердись, принимай гостя. Я ваш сосед. Замполит танкового полка. Стоим километрах в пяти, за лесом. Тоже, вроде, на отдыхе.
  Завтракали вместе. Пили выставленный ротным старшиной трофейный ром и привезенную майором водку.
  Он быстро захмелел и потребовал доставить женщин. Привели.
  - Как тебе эта фашистская краля, старшой? - осклабился гость, показывая на молодую эстонку.
  - Хочешь с ней поиграть?
  - Кончай бузить, майор, тут тебе не бордель, - ответил старший лейтенант.
  - Бузить?! Это ты мне, боевому офицеру! Да я всех вас под трибунал закатаю!
  - Еще раз говорю, остынь!
  В ответ майор рванул из кобуры "ТТ". Но воспользоваться им не успел. Его обезоружили, связали руки и заперли в кладовой. Оттуда он долго грозил разведчикам всеми смертными карами, а потом затих. Открыли дверь - спит.
  - Черт с ним, пускай проспится и двигает к себе в часть, - решил командир. Оружие не возвращать, он видно контуженный. На том и порешили.
  Утром помятый майор молча сел в "виллис", мутно взглянул подбитым глазом на командира разведчиков и прошипел, - ну, ты меня, попомнишь сука...
  - Послушай, старшой, откуда среди них столько гнид?, - спросил глядя вслед мелькавшему меж дюн автомобилю, кто-то из взводных.
  - А черт его знает, спроси чего полегче. Усиль охрану. Кажется этим все не кончится.
  И не ошибся.
  Через пару часов из-за леса появились с десяток тридцатьчетверок и понеслись к долине.
  Примерно в километре от фольварка остановились, и из ствола передовой грохнул выстрел. Открыли огонь и другие машины.
  Били прицельно. Несколько снарядов разорвались во дворе, а один снес крышу дома.
  - Да что ж они делают, твари, ведь по своим стреляют!, - матерились залегшие за постройками разведчики.
  - Отставить стрельбу! Мы свои!! - закричал старший лейтенант и, вырывая пистолет из кобуры, побежал навстречу вновь начавшим движение танкам.
  Из переднего полыхнула пулеметная очередь и перерезала его пополам.
  На мгновение обстрел прекратился, наступила звенящая тишина, и тридцатьчетверки вновь встали.
  Из башенного люка головной машины возникла фигура в черном комбинезоне.
  - Сдавайтесь власовские суки! У вас одна минута! Время пошло!
  - Да что ж это такое?! Лейтенант, объясни им!- закричал кто-то из разведчиков.
  Теперь поднялся один из взводных. И неверными шагами бросился к танкам. Пулеметная очередь срезала и его.
  -Ааа!! нас убивать как фашистов?!! - от фольварка к тридцатьчетверкам понеслись огненные трассы. Стреляли все, бешено и прицельно. Фигура на передовой машине переломилась пополам и сползла в люк.
  Ведя непрерывный огонь, танки начали втягиваться в долину.
  И вся разведрота, по чьей - то злой воле принятая нашими танкистами за власовцев, бесславно бы полягла под гусеницами тридцатьчетверок, если бы за несколько дней до этого кто-то из дотошных бойцов не обнаружил в подвалах фольварка несколько ящиков с фаустпатронами, брошенных немцами.
  А трофейным оружием разведчики пользоваться умели.
  И завязался настоящий бой. Своих с своими.
  Через час от роты осталась едва ли половина. Понесли потери и танкисты. В долине горели две машины.
  Остальные маневрировали между дюнами и вели прицельный огонь по фольварку и другим его строениям.
  Исход рокового боя был предрешен. Смерть от рук своих, или военный трибунал и расстрел. И отступать некуда - позади море.
  С него и пришло спасение, да такое, что в страшном сне не увидишь.
  В виде нескольких бронекатеров с фашистским десантом.
  Те посчитали, что на берегу ведет бой какая-то выходящая из окружения немецкая часть и решили помочь.
  В пылу боя не сразу разобрались кто есть кто.
  А когда очередную танковую атаку отбили и сожгли еще несколько машин, опешили и схватились за оружие. Но до нового боя не дошло.
  Начались переговоры, тем более, что в числе немецких десантников оказались несколько прибалтов, знающих русский язык.
  Идти к ним в плен разведчики не собирались и оружие сдавать отказались.
  Поняв, кто перед ними, немцы тоже не желали вступать в новый бой, в который неизбежно ввяжутся и русские танки.
  По приказу немецкого гауптмана, держа разведчиков под прицелом, десантники спешно погрузились на катера.
  А тот, уважительно оглядев остатки разведроты, предложил через переводчика русским уйти с ними. В Фатерланд.
  - Ведь вас все равно расстреляют, свои, как изменников...
  Представляете ситуацию?!
  Что они пережили в те минуты знает только Бог.
  И часть ушла, с немцами, в Фатерланд.
  Остальные остались.
  Когда катера выходили из залива, в долине разгорелся новый бой, последний.
  И как он закончился понятно.
  - Мертвые, сраму не имут.
  Закончилась война. Прошел Нюрнбергский процесс. В СССР и Европе еще долго награждали героев, а заодно отлавливали и казнили нацистских преступников и изменников.
  В том числе русских.
  А куда зачесть тех, кто поведал эту историю?
  
  
   "ОПЕРАЦИЯ АНАДЫРЬ"
   (из воспоминаний адмирала Тихонова)
  Сейчас мне вспоминаются те дни как очень страшный юношеский сон со счастливым концом. А начались они для меня совершенно неожиданно.
  В начале лета 1962 года я находился в составе оперативной группы, прилетевшей из Владивостока на Камчатку для проверки контрразведывательной работы на военной флотилии. Командировка подходила к концу, и я уже подумывал о том, как вернусь домой и со всей семьей отправлюсь в отпуск.
  В один из таких дней, когда наш катер бороздил воды Авачинской бухты, с берегового поста службы наблюдения и связи последовала команда немедленно явиться в штаб Камчатской военно-морской базы. В то время я был заместителем начальника военной контрразведки Тихоокеанского флота и Тихоокеанского пограничного округа.
  В штабе меня ожидала телеграмма следующего содержания: "Срочно вылетайте в Москву без заезда во Владивосток".
  Прибыв в Москву, я был сразу принят тогдашним председателем КГБ В. Семичастным, который сообщил о моем назначении начальником контрразведки Группы войск, отбывающей на Кубу. И добавил: "Ситуация там сложная, и поскольку вы участвовали в десантных операциях при обороне Одессы, Севастополя и Кавказа, вам, как говорится, и карты в руки".
  Начальник контрразведки Вооруженных Сил генерал-лейтенант А. М. Гуськов поручил мне совместно со штабом Группы войск срочно разработать и представить для утверждения необходимые рекомендации по комплектованию и транспортировке войск и боевой техники для последующей отправки на Кубу.
  Операции было дано кодовое название "Анадырь".
  О всех важнейших событиях, касающихся этой операции, я должен был докладывать непосредственно руководителю военной контрразведки страны генерал-лейтенанту А. М. Гуськову, избравшему себе позывной "Флорин". Мне был присвоен псевдоним "Соснин". По легенде я являлся капитаном-наставником рыболовного флота. Не зря же до военной службы я окончил в Ростове-на-Дону гражданское мореходное училище им. Седова.
  Вот так я был включен в подготовку и проведение операции "Анадырь". В ночь с 13 на 14 июля 1962 г. на теплоходе "Латвия" я отбыл на Кубу.
  Что знал я об этой маленькой островной стране? Не так уж и много. Газеты и радио каждый день сообщали об экономической блокаде Кубы, об обстрелах побережья с моря и бомбежках с воздуха, о поджогах плантаций сахарного тростника. В 1960 г. в Гаванском порту был взорван французский транспорт "Ля Кубр". В апреле 1961 г. в заливе Кочинос - предпринята попытка захвата плацдарма на побережье Кубы...
  Поражение наемников под Плая-Хирон поставило вопрос о прямом вторжении США. С этой целью начались крупные учения, в которых участвовало более 180 кораблей и 100 тысяч личного состава, конечной целью которых было свержение некоего диктатора по имени Ортсак. Если прочесть это слово наоборот, получится Кастро.
  В сложившейся ситуации правительство Кубы обратилось к Советскому Союзу за помощью...
  С первых же дней нашего пребывания на Кубе у нас наладились тесные взаимоотношения с их органами государственной безопасности.
  Совместная работа принесла свои первые плоды: служба зафиксировала работу агентурного передатчика в особом режиме, когда выход в эфир осуществлялся буквально на мгновение, как бы выстреливался. У кубинцев радио-контрразведывательной службы еще не было. Удалось запеленговать агентурный радиопередатчик и захватить с поличным резидента ЦРУ Клемента Инклана.
  У него были изъяты сверхбыстродействующий радиопередатчик, автоматический шифратор новейшей модификации, средства тайнописи, два пистолета системы Браунинг, фотоаппарат "Минокс", фальшивые документы, авторучка-пистолет и 14 тысяч золотых песо. По вопроснику для сбора шпионской информации можно было представить, что в круг интересов американских спецслужб входило все. В частности, предлагалось выяснить, "что означают крупные и мелкие клетки на рубахах советских военных инструкторов, и может ли персонал бронетанковых частей носить рубашки того же цвета и рисунка, что и военные инструкторы. Правда ли, что офицерский состав носит спортивные рубашки в более мелкую клетку, чем солдаты?"
  Была раскрыта и крупная нелегальная подрывная организация, которая именовалась "Дивизией Нарцисса Лопеса". Вся Куба была поделена ею на семь зон. Во главе каждой зоны стоял резидент.
  В ходе операции по ликвидации "Дивизии Нарцисса Лопеса" было захвачено 237 членов этой организации, из них: 4 майора, 17 капитанов, 7 первых лейтенантов. Выявлено 9 складов оружия, большие суммы долларов и золотых песо.
  Этой операцией был нанесен существенный удар по шпионажу на всей территории Кубы...
  Тем временем, через всю нашу страну осуществлялась переброска войск к портовым городам.
  Использовались все меры маскировки. Военнослужащие - в штатской одежде. Погрузка в эшелоны техники легендировалась учениями по отработке погрузочно-разгрузочных работ и взаимодействию с железнодорожным и морским транспортом. Воинские эшелоны на узловых станциях не останавливались. Остановки производились на разъездах и полустанках. Вся система управления войсками осуществлялась устными распоряжениями, в крайнем случае - шифровками.
  Название операции "Анадырь" наводило на мысль о Севере. Для подтверждения этой легенды команде на некоторых судах выдавались лыжи, печки, полушубки. Никто не знал, куда идут суда. Капитанам и начальникам эшелонов выдавалось три пакета - Љ1,2,3. На первом пакете была надпись: "Вскрыть после оставления территориальных вод СССР". На двух других никаких надписей не было. В пакете Љ 1 говорилось, что пакет Љ 2 следует вскрыть после прохода Босфора и Дарданелл. В пакете Љ 2 предписывалось вскрыть пакет Љ 3 после прохода Гибралтара. В пакете Љ 3 содержался приказ: "Следовать на Кубу". Во время перехода через моря и океаны, при приближении самолетов, личный состав укрывался в трюмах судов.
  Скрытность передвижения войск обеспечивалась и на Кубе. Все суда, прибывавшие на остров, встречались штабными группами еще на рейде, а иногда и на подходах к Кубе. Из-за сложной оперативной обстановки судам приходилось менять порты назначения.
  Оружие поступало под видом народнохозяйственных грузов, так как на Кубе нашими специалистами в это время велись поиски нефти, железа, никеля, фосфатов. Ввозили сельскохозяйственную технику, специалистов-механизаторов и многое другое. И военные как бы вклинивались в эти перевозки.
  В тех случаях, когда невозможно было скрыть вооружение из-за его размеров и конфигурации, скажем, ракеты Р-12, самолеты, вертолеты, наши военнослужащие по договоренности с кубинской стороной переодевались в их военную форму. А в газетах сообщалось, что в данном районе проходят учения.
  Чтобы не выдать себя, на переходах запрещались всякие разговоры. Разрешалось давать лишь две команды на испанском языке: "Аделанте!" - "Вперед" и "Паре эль кочо!" - "Остановив машины!".
  Шли только ночами. Места дневных стоянок выбирались с учетом возможности укрытия от визуальной разведки. После ухода колонны, уничтожались всякие демаскирующие предметы.
  Все эти меры обеспечили скрытность нашего передвижения. Лишь 14 октября 1962 г. воздушной разведкой США был впервые обнаружена одна из ракетных установок в районе Сан-Кристобль (провинция Пи нар дель Рио). К этому времен 42 ракетных комплекса с дальностью действия стратегически ракет до 2000 км уже стояли на своих позициях. А от Кубы до штата Флорида США расстояние - всего около 180 км.
  За месяц до этого, в ответ на требование президента, директор ЦРУ Джон Маккоун докладывал: "После всестороннего обсуждения и исследования американская разведка пришла к заключению, что Советский Союз не намерен превращать Кубу в стратегическую базу.., так как знает, что риск репрессивных мер со стороны США слишком велик".
  Согласно этой оценке Куба охваченная со всех сторон американскими военными кораблями и самолетами, не располагая оружием, способным остановить американскую агрессию, находилась в центре этого кольца в беспомощном положении.
  Реальная действительность однако, разрушила эту иллюзию. Крепко тогда досталось спецслужбам и от правительства, и от разгневанных американцев. Газета "Вашингтон пост" назвала сотрудников ЦРУ "группой псевдоинтеллигентов", "неудавшимися академиками", "дипломатами-выскочками", "лицами, делающими карьеру на подрывной деятельности, всюду сующими свой нос...". Такую жесткую оценку сотрудникам ЦРУ средства массовой информации США давали за то, что они не смогли вовремя раскрыть операцию по переброске советских войск на Кубу.
  Дата 14 октября стала началом самого крупного ядерного кризиса XX века.
  С военно-морской базы США Гуантанамо, расположенной на Кубе, срочно эвакуировались семьи американских военнослужащих, на ней возводились фортификационные сооружения, количество самолетов было доведено до 120, гарнизон увеличен вдвое, возросло количество танков, ЗУРСов, другого вооружения, были дополнительно отрыты траншеи полного профиля, создано 28 км минных полей и проволочных заграждений.
   Командующий Группой советских войск на Кубе генерал армии И. А. Плиев, в свою очередь, срочно провел расширенное заседание Военного совета, на котором приказал привести в полную боевую готовность все воинские части и соединения. Завершая Военный совет, генерал сказал: "Если противником не будет применено ядерное оружие, будем воевать обычным оружием. Нам отступать некуда, мы далеко от Родины, боезапасов хватит на пять-шесть недель. Разобьют группу войск - будем воевать в составе дивизии, разобьют дивизию - будем воевать в составе полка, разобьют полк - уйдем в горы...".
  
  Автобиографическая справка: Исса Александрович Плиев - видный военачальник Советской Армии, родился 25 ноября 1903 году в селе Старый Батакоюрт Правобережного района Северо-Осетинской АССР. По национальности осетин. Член КПСС с 1926 года. В Советской Армии с 1922 года. И.А. Плиев окончил Ленинградскую кавалерийскую школу, Военную академию имени М.В. Фрунзе (1933), Академию Генерального штаба (1941) и Высшие академические курсы при Академии Генштаба. С 1933 года начальник оперативного отделения штаба кавалерийской дивизии, с 1936 года советник в Монгольской Народно-революционной армии, затем командир кавалерийского полка. Участвовал в военных действиях на территории Западной Белоруссии. В годы Великой Отечественной войны И.А. Плиев, командуя кавалерийской дивизией, кавалерийским корпусом и конномеханизированными группами, осуществил ряд крупных операций по разгрому группировок врага. И.А. Плиев награжден многими орденами и медалями. Он герой Монгольской Народной Республики.
  Звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" Иссе Александровичу Плиеву присвоено 16 апреля 1944. Второй медали "Золотая Звезда" удостоен 8 сентября 1945 года за мужество и героизм, проявленные при разгроме Квантунской армии.
  После войны Исса Александрович Плиев командовал армией, был 1-й заместителем а затем командующим войсками Северо-Кавказского военного округа. В июне 1962 подавил волнения рабочих в Новочеркасске. Затем осенью того же года блестяще руководил операцией "Анадырь" по высадке и развертыванию советских войск на Кубе. В этом же 1962году Плиеву было присвоено воинское звание генерала армии. С 1968 года в Группе ген. инсп. МО СССР. На XXII съезде партии Исса Александрович избирался кандидатом в члены ЦК КПСС. Был депутат Верховного Совета СССР шести созывов. Перу Плиева принадлежат нескольких книг, в том числе "Конец Квантунской армии" и "Через Гоби и Хинган". Скончался 6 февраля 1979 года.
  
  Самыми драматичными днями Карибского кризиса стали 14, 16, 22 и 27 октября. 16 октября президент США Джон Кеннеди сформировал специальный штаб при Совете национальной безопасности.
  "Ястребы" из этого штаба настаивали на немедленном вторжении на Кубу. Последовало даже предложение нанести ядерный удар по острову. Однако президент Джон Кеннеди и министр обороны Макнамара стояли на более умеренных позициях. Было решено ограничиться пока жесткой блокадой. Но, несмотря на блокаду, наши транспортные корабли "Юрий Гагарин" и "Комилес" в эти дни прибыли на Кубу.
  В книге Р. Кеннеди "13 дней" так описан этот эпизод: "Между транспортами "Юрий Гагарин" и "Комилес" шла советская подводная лодка... Мы хотели пустить на их задержание крейсер, но в связи с увеличивающейся опасностью послали авианосец с вертолетами противолодочной обороны". Благополучно прошел через рубеж блокады и наш транспорт "Бухарест", хотя мимо проносились бомбардировщики США с подвешенными ядерными бомбами.
  Блокада таила непредсказуемые последствия. Из-за халатности, неисправности материальной части, из-за низкой организации управления или по какой-либо иной причине могла быть сброшена ядерная бомба. В результате мир мог быть ввергнут в катастрофу. Против блокады Кубы выступил Советский Союз, ведь объявление блокады означало начало войны. Д. Кеннеди в ответ на советское возражение заявил, что будет твердо стоять на своих позициях, повторил угрозу применить оружие, если советские ракеты не будут вывезены с острова.
  22 октября Д. Кеннеди, выступая по радио и телевидению с обращением к народу, сказал, что в связи с обнаружением на Кубе советских стратегических ракет, он полон решимости применить оружие, если СССР не вывезет их в ближайшее время.
  Выступление президента произвело ошеломляющее впечатление. Подогрели ситуацию сообщения американских газет о радиусе действия ракет, и что в случае их применения, в США будет уничтожено более 80 миллионов человек. Началась паника. Американцы ринулись кто на север страны, кто за Кордильеры, а кто и вообще решил на время покинуть США. Панамский канал стал работать только в одну сторону, пропуская суда из Атлантики в Тихий океан.
  22 октября Фидель Кастро отдал приказ бойцам Революционных вооруженных сил Кубы по боевой тревоге занять свои места на позициях.
  Мир затаил дыхание.
  США вели интенсивную круглосуточную разведку. Самолеты У-2 и Р-24 барражировали над Кубой так низко, что были видны летчики. За кромкой территориальных вод, а они здесь всего три мили, сновали сторожевые корабли и корабли радиотехнического дозора "Оксфорд" и "Сержант Мюллер". Обстановка накалялась, все говорило о скором начале боевых действий.
  И вот наступило 27 октября. Это была суббота. Американцы назвали ее "черной". На главном командном пункте Группы советских войск - командующий ПВО генерал С. Н. Гречко и заместитель командующего генерал Л. С.Гарбуз. К ним поступает доклад от командира дивизии ПВО полковника Г. А. Воронкова о подлете к острову американского самолета. Генералы Гречко и Гарбуз принимают решение сбить самолет.
  Стремительно набирая высоту, ракеты ушли в кубинское небо. А вскоре на командный пункт поступило донесение, что на высоте 20 000 м цель поражена. Обломки самолета упали в районе Антилии, провинция Ориэнта. Для президента Кеннеди уничтожение американского самолета стало доказательством решимости русских стоять до конца даже с риском применения американцами ядерного оружия. На самом деле так оно и было.
  Наступила зловещая тишина: никаких военных действий, никаких полетов. И в этой и без того сложной обстановке, когда все натянуто как струна, американский самолет У-2 нарушил воздушное пространство Советского Союза в районе Кольского полуострова. Министр обороны США Макнамара оценил эту обстановку одной фразой: "Это - война".
  Возникла трагическая ситуация. Две сверхдержавы встали лицом к лицу с "взведенными курками". В этот момент они четко и ясно осознали, что, нажав на "спусковой крючок" (в данном случае на кнопку), обе страны превратятся в пепел, погибнет и все живое на Земле.
  Президент Д. Кеннеди, почувствовав возможность приближения войны, поручил своему брату, министру юстиции Роберту Кеннеди, срочно связаться с послом СССР в США А. Ф. Добрыниным, чтобы тот сообщил советскому правительству, что президент США в обмен на демонтаж и вывоз с острова советских ракет берет на себя джентльменское обязательство - не нападать на Кубу. Предложение приняли.
  Группе советских войск был дан приказ прекратить всякие военные действия, но в то же время находиться в полной боевой готовности. Теперь все вопросы предстояло решать политикам.
  Когда Фидель Кастро узнал о достигнутом согласии без консультаций с ним, он был возмущен. К тому же американцы потребовали инспекции при демонтаже и погрузке ракет на суда. Фидель Кастро категорически запретил проведение инспекции не только на территории Кубы, но и в ее территориальных водах. США пришлось согласиться с этим. В ходе переговоров была достигнута договоренность о том, что мы вывезем с Кубы стратегические ракеты, самолеты Ил-28 и торпедные катера, оставив на острове лишь оборонительное оружие. Американская сторона взяла на себя обязательства не нападать на Кубу и вывести свои аналогичные нашим ракеты из Турции, Италии и ФРГ.
  Так завершился Карибский кризис, во время которого люди Земли, быть может, впервые, по-настоящему, ощутили испепеляющее дыхание ядерной войны.
  
  
  
  
  
  
  
  
  "По разные стороны баррикад"
  
  УКАЗ Љ 1575
  "О введении чрезвычайного положения в городе Москве" (директивная часть)
  
  Требование Совета Министров ≈ Правительства Российской Федерации и правительства Москвы по организованному освобождению Дома Советов не выполнено...
  ...ПОСТАНОВЛЯЮ:
  1. Ввести в соответствии со статьями 3, 4, б и 9 Закона Российской Федерации "О чрезвычайном положении" в городе Москве с 16 часов 00 минут 3 октября 1993 г. чрезвычайное положение до 16 часов 00 минут 10 октября 1993 года.
  2. Совету Министров ≈ Правительству Российской Федерации (В.С. Черномырдину), Министерству внутренних дел Российской Федерации (В.Ф. Ерину), Министерству безопасности Российской Федерации (Н.М. Голушко), Министерству обороны Российской Федерации (П.С. Грачеву), Правительству Москвы (Ю.М. Лужкову) принимать все меры, необходимые для обеспечения режима чрезвычайного положения и скорейшей нормализации обстановки, восстановления правопорядка и ликвидации угрозы безопасности граждан. С этой целью могут устанавливаться меры, предусмотренные статьями 22, 23, 24 Закона Российской Федерации "О чрезвычайном положении".
  3. Министерству иностранных дел Российской Федерации (А.В. Козыреву) информировать другие государства и Генерального секретаря Организации Объединенных Наций о причинах и обстоятельствах введения чрезвычайного положения, а также о том, что Российская Федерация в соответствии с п.1 ст.4 Международного пакта о гражданских и политических правах использует право отступления от обязательств по Пакту лишь в такой степени, в какой требуется остротой положения. 4. Указ вступает в силу с момента его подписания.
  Президент Российской Федерации Б. Ельцин
  Москва, Кремль 3 октября 1993 года, 16.00 ч. Љ1575
  
  СЪЕЗД НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
  ОБРАЩЕНИЕ
  ДЕСЯТОГО ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО СЪЕЗДА НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
  Товарищи солдаты и матросы, сержанты и старшины,
  прапорщики и мичманы, офицеры, генералы и адмиралы!
  Высший орган государственной власти Российской Федерации - Съезд народных депутатов России обращается к вам в один из самых тяжелых моментов в жизни нашей Родины.
  21 сентября 1993 г. Президент РФ Б.Ельцин подписал Указ Љ 1400, которым была прервана деятельность Съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации, растоптана Конституция, создана опасность жизненно важным интересам каждой личности, общества и государства, территориальной целостности Российской Федерации.
  Конституционным Судом РФ, Съездом народных депутатов России действия Президента РФ оценены как государственный переворот. Полномочия Б.Ельцина в качестве Президента РФ прекратились. Вице-президент А.Руцкой приступил к исполнению обязанностей Президента Российской Федерации в полном соответствии с Конституцией Российской Федерации.
  Однако преступный режим Ельцина продолжает действовать.
  Сегодня в Москве лилась кровь. Еринскими ОМОНовцами более 1000 мирных граждан зверски избиты, 250 из них находятся в больницах, 20 человек убиты и скончались от нанесенных побоев.
  Спецподразделениями применено огнестрельное оружие, газы и {неразборчиво} по безоружным гражданам на Октябрьской, Пушкинской площадях, у метро "Баррикадная" и в других местах столицы. Силовое давление наращивается.
  Товарищи воины армии и флота, вступая в ряды защитников Отечества, вы клялись свято соблюдать Конституцию, достойно выполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество.
  Наступил момент, когда нейтралитет, упорное молчание армии превращается в равнодушное содействие творимому преступлению против своего народа.
  Армия должна сказать свое веское слово в защиту конституционного строя, выступить против фашистских методов политической борьбы еринских ОМОНовцев, защитить униженный, оскорбленный, обворованный, зверски избитый народ.
  Мы ждем от вас, наши славные воины, помощи. Счет идет на часы. Гибнут люди, гибнет Россия. Просим вас выступить на защиту Конституции. Выполнить данную присягу, прекратить кровавую бойню в Москве, развязанную преступной кликой Ельцина, не допустить ее распространения на всю Россию.
  ОТЕЧЕСТВО В ОПАСНОСТИ! ВОИН, СПАСИ ЕГО!
  Десятый чрезвычайный (внеочередной)
  Съезд народных депутатов России.
  3 октября 1993 г.
  Москва. Дом Советов.
  
  
  Октябрьские дни 93-его теперь практически не вспоминают, хотя и написано о них много.
   Одни, в первую очередь политиканы и генералы, устроившие всю эту бойню, оправдывали себя, вторые - рядовые участники, возмущались и негодовали, что их "использовали". Третьи, а их большинство, молчали, поскольку их просто убили. Свои, русские, выполняя приказы.
  Однако история все расставляет на свои места. Это было Преступление. Власти против своего Народа.
  И, как всегда, во всем обвинили "силовиков" В первую очередь Армию и МВД. Впрочем, походя, прошлись и по спецслужбам. Как же! Такое, и без руки КГБ?!, - возмущались "правозащитники". А "руки" то уже не было.
  На Лубянке сидели назначенцы Ельцина из бывших политрабочих, пожарных и милиционеров, которые не то, что принимать самостоятельные решения, чихнуть без его ведома боялись.
  Тем не менее, главный из них - по фамилии Барсуков, исполняя президентскую волю и зная о последствиях, отдал приказ о штурме парламента спецподразделению "Альфа". А когда ее офицеры высказали сомнение в целесообразности такой акции, заявил, что в противном случае группа будет расформирована, со всеми вытекающими последствиями.
  В итоге "Белый дом" был взят, хотя и против воли спецназа, но профессионально и без большой крови. Кстати, в то время "альфовцы", многих из которых мы знаем, при желании могли штурмовать и Луну. Такая была подготовка.
  Но вопрос не в этом, а в нашем отношении к происходящему в те дни.
  Все мы, кого тогда еще не вышвырнула "за борт" новая власть, не первый десяток лет служили в "системе", достаточно знали, видели и понимали.
  У подавляющего большинства оперативного состава, доверия не было ни к Кремлю, ни к Парламенту, ни к своим новым начальникам. И каждый в своих поступках определялся сам. Особенно в те роковые дни.
  Вот воспоминания двух наших однокашников. Старших офицеров военной контрразведки. Один из них обслуживал штаб Московского военного округа, а второй 4-ю гвардейскую Кантемировскую танковую дивизию.
  Фамилии не называю, поскольку с оружием в руках, в те дни они оказались по разную сторону баррикад. И не по приказу, а по личным убеждениям. Что делает им честь. Не буду скрывать, были и такие, которые сидели и выжидали. Чья возьмет. Такие существуют всегда.
  Итак, вечер 3 октября 1993 года. От "Белого дома" доносятся звуки автоматной перестрелки.
  В одном из кабинетов Управления военной контрразведки расположилась группа офицеров, находящихся на оперативном дежурстве. Форма одежды - гражданская. Оружие - автоматы и пистолеты, здесь же, в металлических сейфах. В кабинете накурено, сквозь синеватую дымку все мрачно смотрят в экран телевизора, наблюдая прямую трансляцию осады "Белого Дома" и нарастающих в столице беспорядков.
  Здесь же, в смежном кабинете, один из заместителей начальника управления - генерал, нервно названивающий на Лубянку по телефону.
  Все ждут приказа к действиям. А его все нет. В верхах что-то явно не так.
  Внезапно открывается дверь и в кабинете появляется их коллега - разгоряченный подполковник с "макаровым" в руке, сопровождаемый одетым в камуфляж громилой, вооруженным ручным пулеметом. За ними маячит еще какой-то гражданский тип, в плаще и шляпе.
  - Ну что, так и будете смотреть, как эти предатели парламент расстреливают?!, - обращается подполковник к присутствующим. - Вы же офицеры, присягу давали, разбирайте оружие и бегом к Белому дому!
  - Нам приказа не поступало, - мрачно бросает кто-то из оперативников.
  В это же время один из них пытается позвонить по телефону начальству, но ударом пистолета подполковник разбивает аппарат.
  - Все к стене! - приказывает он, а криво ухмыляющийся боевик мгновенно передергивает затвор пулемета и берет оперативников под прицел.
  - Вы не чекисты, а предатели! - вступает в разговор гражданский. Я депутат парламента с особыми полномочиями. И мы вас сейчас расстреляем, но не здесь, а в подвале, чтоб народное добро не поганить..!
  В это время дверь смежного кабинета чуть приоткрывается и в проеме показывается голова генерала. Увидев происходящее, она тут же исчезает.
  Посмотри за ними!,- приказывает подполковник боевику с пулеметом, а сам вместе с гражданским исчезает в генеральском кабинете.
  Несколько минут там идут какие-то переговоры, генерал кому-то звонит, затем вся компания с его ведома вскрывает сейфы и изымает хранящееся там оружие. А его немало. С полсотни "Макаровых и несколько "Калашниковых".
  - А вы давайте, ждите приказа,- бросает на прощание бывший сослуживец. Глядишь, в холуи потом новые хозяева возьмут...
  
  4 октября. Утро. На набережной у "Белого дома", лязгая траками и завывая двигателями, появляются танки 4-й гвардейской Кантемировской дивизии.
  
  
  Той самой, что покрыла себя славой в годы Великой Отечественной войны.
  В них офицерские экипажи - солдаты ненадежны. Фамилии их известны и в настоящее время ошельмованы.
  Не без участия "демократической прессы" и "правозащитников" из "Мемориала". Они это делать умеют.
  В то же время, мы располагаем достоверными сведениями, что тем офицерам боевой приказ был отдан в еще более ультимативной форме, чем альфовцам, и в случае неисполнения реально грозил военный трибунал.
  В этой связи хотелось бы спросить у писак - правдолюбцев, а как бы они поступили в данной ситуации. Но перед этим напомнить старую истину: "каждый мнит себя героем, видя бой со стороны". Так что не нужно спешить навешивать ярлыки.
   А по нашей линии обеспечивал всю эту операцию, старший оперуполномоченный отдела контрразведки дивизии - майор.
  Организационно он являлся сотрудником того же Управления, откуда ушел на защиту "Белого дома" подполковник.
  И в боевой машине оказался не по приказу, а "сообразно складывающейся обстановке" и своему пониманию выполнения служебного долга.
  В этом существенная особенность службы в контрразведке.
  Затем танки встали, зашевелили орудийными стволами и начали методический обстрел "Белого дома". Шок, а затем перепуганные вопли многочисленных зевак и репортеров. И как следствие, белый флаг в одном из окон парламента.
  После этого переговоры с командованием "Альфы" и, к вечеру, все было кончено
  Некогда белый Дом, зияя пробоинами от снарядов, удушливо чадил синтетическим дымом.
  На примыкающей к нему территории еще не были убраны многочисленные трупы убитых, а в столице уже начались поиски и аресты живых участников вооруженного сопротивления.
  В числе прочих арестовали и водворили в следственный изолятор "Лефортово" и нашего сослуживца.
  Второго же, в числе наиболее отличившихся, в установлении "конституционного порядка", представили к правительственной награде.
  Еще бы, не введи Грачев в столицу, танки, неизвестно, как бы дальше развивались события.
  
  Прошли годы.
  Похоронили, и, как водится, забыли всех, кто погиб в те страшные октябрьские дни 93-го. Еще бы, состояние войны стало обыденностью для страны на долгие годы. Закончилось правление Ельцина.
  Его еще долго будут помнить, уж очень много сделал зла России. А вот Хасбулатовых и Руцких нет, они оказались демагогами, как и их последователи, поныне сотрясающие воздух с высоких трибун.
  Начался новый отсчет времени. И история все расставила на свои места.
  Наш подполковник, как участник войны в Афганистане, награжденный боевым орденом, был амнистирован. Сейчас он генерал-лейтенант.
  Его противник в те дни, теперь заслуженный ветеран и полковник запаса
  И кто из них был прав тогда, я судить не берусь. У каждого своя правда.
  "Не судите, да не судимы будете ..."
  
  
  Капитан 1 ранга
  Иванов Эдуард Андреевич
  Ветеран Великой Отечественной войны и войны с милитаристской Японией. Основатель, Учитель и Наставник групп морской контрразведки ВКШ КГБ СССР.
  Создатель и Председатель Совета ветеранов ассоциации ВКР "Аскольд".
  
  
  
  
  
   Э.А. Иванов слева. КСФ. Борт ПЛ 613 проекта
  
  
  "Банзай!"
  Выполняя союзнические обязательства, взятые перед США и Великобританией, а также в целях обеспечения безопасности своих дальневосточных границ, СССР в ночь на 9 августа 1945 года вступил в войну против милитаристской Японии, что явилось логическим продолжением Великой Отечественной войны.
  В листовке-обращении, выпущенной политуправлением 1-го Дальневосточного фронта, говорилось: "Товарищ боец! Воин Страны Советов! Ты вступил на землю Маньчжурии с великой благородной целью - разгромить войска японских агрессоров и ликвидировать второй очаг мировой войны, чтобы ускорить восстановление мира во всем мире и обеспечить безопасность наших дальневосточных границ. Ты пришел также сюда, чтобы помочь китайскому народу освободиться от японского порабощения. Будь достоин великой освободительной миссии, которую возложила на тебя Родина, высоко держи честь советского воина! "
  Совместными ударами войск Забайкальского (командующий - Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский), 1-го Дальневосточного (командующий - Маршал Советского Союза К. А. Мерецков) и 2-го Дальневосточного (командующий - генерал армии М. А. Пуркаев) фронтов, Монгольской народно-революционной армии во взаимодействии с Тихоокеанским флотом (командующий - адмирал И. С. Юмашев) и Амурской военной флотилией японская Квантунская армия к 14 августа была разгромлена. Продвинувшись на глубину 600 - 800 км, Красная Армия освободила Северо-Восточный Китай , Северную Корею, а также Южный Сахалин и Курильские о-ва. Общее руководство боевыми действиями осуществляло Главное командование советских войск на Дальнем Востоке (Маршал Советского Союза А. М. Василевский).
  Сокрушительное наступление Красной Армии явилось решающим фактором, который вынудил японское правительство признать окончательное поражение. 2 сентября 1945 г. подписанием "Акта о капитуляции Японии" завершилась вторая мировая война. Япония возвратила Советскому Союзу Южный Сахалин. К СССР отошли также Курильские о-ва. Разгром милитаристской Японии создал благоприятные условия для успеха нацио- нально-освободительной борьбы народов Азии, наиболее крупными результатами которой явились победы революционных сил во Вьетнаме (1945 г.) и Китае (1949 г.).
  (Из хроник Великой Отечественной войны)
  
  
   Попав на фронт шестнадцатилетним мальчишкой - добровольцем, в составе московского ополчения, осенью 1941 года я принял свой первый бой с фашистами на дальних подступах к столице, под городом Рославль. Он был неравным по силам, скоротечным и трагическим. Почти все мои сверстники, с которыми я закончил 128 школу Советского района Москвы и служил в одном подразделении - погибли. Я же получил тяжелое ранение, контузию и попал в госпиталь. В декабре 1941-го выписался и вступил в отряд самообороны НКВД по борьбе с диверсантами, бандитами и мародерами, и вновь взял в руки оружие. В 1943 был призван в Военно-морской флот, где выдержал экзамены в высшее военно-морское училище им. Ф.Э. Дзержинского (ВВМИУ).
  После зачисления в него события стали развиваться непредсказуемо. Подготовка к открытию боевых действий против милитаристской Японии коснулась и нас. Большую группу наиболее подготовленных курсантов срочно перевели в Тихоокеанское высшее военно-морское училище (ТОВВМУ), в город Владивосток.
  Летом 1945 года, завершая второй курс обучения, должны были проходить практику на боевых кораблях но ... нас повезли на военных платформах в Хабаровск... Запахло новой войной. Курсантов распределили на корабли Амурской флотилии. Я попал комендором "Эрликона" на монитор "Ленин".
  9 августа 1945 года, выполняя союзнические обязательства, СССР начал войну против основной военной группировки милитаристской Японии на Сунгарийском направлении, обеспечивая высадку войск 15 армии на Китайскую сторону с форсированием Амура.
  Главная задача - форсировав Амур, взаимодействуя с сухопутными войсками, наступать реке по реке Сунгари и взять город Харбин, где находилось главное командование Квантунской армии.
  Высаживая десанты, осуществляя огневую поддержку сухопутных войск и преодолевая ожесточенное сопротивления врага, моряки 20 августа с боями заняли Харбин
  
  По роду своей службы, в сухопутных боях с японцами мне участвовать не пришлось. В них, в числе наземных войск использовалась наша морская пехота.
  А вот принять под охрану и затем доставлять в назначенное место по реке Сунгари, несколько сотен пленных самураев и солдат Квантунской армии довелось.
  Приказом командования, я был назначен старшим команды прошедших войну старшин и матросов. Мне предписывалось погрузить военнопленных на несколько самоходных барж и отконвоировать их к месту назначения. Приказ есть приказ. Японцев погрузили на суда под бдительную охрану вооруженных моряков, и мы двинулись в путь. А он был неблизкий. Положение дел усугублялось и тем, что нам был практически неизвестен фарватер великой китайской реки, изобилующей мелями и другими судоходными сюрпризами. Взяли лоцмана из китайцев. "Ходя", как мы их называли, указывал опасные места, и караван их осторожно преодолевал.
  Была и еще одна проблема. Всю эту ораву пленных в пути следовало кормить. А чем? Запасов продовольствия у нас не было. Приказано было пополнять их по законам военного времени за счет мирного китайского населения.
  Берега же Сунгари были в основном пустынны - за время оккупации японцы так запугали китайцев, что многие из них оставили свои поселения и прятались в горах или тайге. Встречавшиеся же по пути деревни, при нашем приближении пустели. Мы швартовались у убогих причалов, на берег отряжалась часть команды и реквизировала все обнаруженное съестное: это были, как правило, рис, домашняя птица, различные овощи и рыба. Затем для военнопленных готовилась незамысловатая еда и их кормили.
  Никаких признаков дружелюбия при этом японцы к нам не проявляли. Смотрели зло и косо. Одним словом - враги. Более того, уже через несколько дней в среде военнопленных стало проявляться недовольство, Офицерам-самураям не нравилось скудность питания и условия их содержания. При очередной кормежке они отказались есть, а один даже заорал "Банзай!", призывая пленных к нападению на нас.
  Так недалеко и до бунта! Что делать, учитывая дальность пути и немногочисленность охраны?
  Посоветовался со старшинами-фронтовиками и те предложили единственно правильный вариант. Для острастки растерять пару-тройку заводил. Мне показалось многовато - сошлись на одном, но главном. Он нам был известен.
  Подготовили что-то вроде приговора и "ходя", знавший японский, громко зачитал его перед военнопленными. Затем на берег вывели этого самого самурая в каком-то достаточно высоком чине и "шлепнули". Что б другим неповадно было. Кстати, умер он достойно, с гордо поднятой головой и молча.
  Как и немцы, японцы, отличавшиеся дисциплиной, сразу все поняли, и эксцессов в пути больше не было. Вояж закончился удачно, а вместе с ним и моя война со Страной восходящего солнца.
  Убывая со своими товарищами-курсантами после этой кампании во Владивосток, я прихватил из числа многочисленных военных трофеев, захваченных нашими подразделениями в боях и сваленных на причалах, старинный самурайский меч дивной работы - на память. Ребята тоже понабирали всевозможного оружия и добротного японского снаряжения. Но, как говорят, не судьба. По прибытии в училище, все эти трофеи, отцы - командиры у нас изъяли. Может быть и правильно - чтоб "дров не наломали" по молодости.
  Так, что на память о той, последней войне, у меня остались медаль "За победу над Японией" и фото в Харбине, на рейде реки Сунгари.
  А в заключение хотелось бы добавить: разгромив Японию на Тихом океане, СССР поставил точку во Второй мировой войне. И немалая заслуга в этом, именно Военно-морского флота.
  Весь мир знает его исторические победы при Синопе, Чесме и Гангуте, отмеченные по монаршьей милости тремя белоснежными полосками на матросских гюйсах, которые с гордостью носят военные моряки России.
  Были они и в годы Великой Отечественной, что зафиксировано в военных хрониках:
  - именно морская авиация Балтфлота, уже в первые месяцы войны наносила бомбовые удары по логову фашистской Германии - Берлину, что являлось важнейшим идеологическим воздействием на противника;
  - именно сводные морские бригады стояли на наиболее важных участках обороны Москвы зимой 1941-го и ни на пядь не сдвинулись со своих позиций;
  - именно моряки Волжской военной флотилии, обеспечили героическую оборону Сталинграда в 1943-ем, о чем отдельно высказался в своих мемуарах Маршал советского Союза В.И. Чуйков;
  - именно подводная лодка С-13 под командованием капитана 3 ранга А.И.Маринеско, нанесла гитлеровской Германии небывалое поражение на море, поныне изучаемое военными историками всего Мира.
  
  И в этой связи, нам, ветеранам ВМФ думается, что настала пора нашим государственным руководителям, дабы быть достойным самодержцам Российской империи, отметить заслуги Военно - Морского Флота во Второй мировой войне очередной - четвертой полоской на синем матросском гюйсе. Ведь должна же быть историческая правда! Или мы не правы?
  
  "Выбор"
  
  Старик сидел и бездумно смотрел в небо. Справа внизу, в кипени буйно цветущих садов, голубела извилистая лента Дона, а где-то, на том берегу, в синей дубовой балке, грустно считала года кукушка.
  Старое хуторское кладбище, окруженное низкой кладкой из песчаника, густо зеленело травой, душно пахло цветом акаций и диких груш.
  Там и сям, среди покосившихся надгробий и крестов, стояли металлические пирамидки со звездами, у одной из которых, на скамеечке и сидел старик.
  С выцветшей от времени фотографии, на него глядели два военных парня. Были они в фуражках, с артиллерийскими петлицами на воротниках гимнастерок и значками "Ворошиловский стрелок" на груди.
  На поросшем мхом каменном основании пирамидки, стоял граненый стаканчик водки, с сахарной головкой кулич и лежали два пасхальных яичка.
  Но всего этого старик не видел. Он был далеко в прошлом.
  Снова кипел от бомбовых взрывов Дон, внизу, над горящей переправой, вились пикировщики, а на противоположном берегу, в степи, гудела артиллерийская канонада.
  Ночью через опустевшую станицу прошли последние отступающие части, а утром по ее улицам покатили мотоциклисты и грузовики с немцами.
  Вечером, когда багровое солнце клонилось к западу, к Павлу, так звали деда, прибежала перепуганная соседка.
  - Кум, кум! - вопила она. - Иди скорей к церкви, там понагнали пленных и меж ими твои Петька с Васькой!
  - Как Петька? - поперхнулся тот дымом и уронил изо рта самокрутку.
  - Не знаю, - плакала баба и тянула его за рукав старенькой рубахи.
  Тяжело припадая на ступку протеза и чувствуя как в груди что-то сжимается, Павло почти бегом заковылял вслед за соседкой.
  У старой, давно не работающей церкви, в окружении солдат в касках и мышиного цвета мундирах, понуро стояли несколько десятков красноармейцев в пыльном и рваном обмундировании.
  Чуть дальше, у сельсовета, жалась молчаливая стайка женщин и детей, испуганно взиравших на чужих солдат.
  - Вон, вон, - за тем длинным, что с перевязанной головой, - запалено прошептала соседка, когда, тяжело дыша, они остановились рядом с женщинами. Те стали перешептываться и жалостливо поглядывать на Павла.
  А он, подавшись вперед и смахнув с глаз соленый пот, впился взглядом в бойцов.
  - Х-хлопцы мои, - через секунду прошептали побелевшие губы и, оттолкнув вцепившуюся ему в руку куму, Павло заковылял через неширокую площадь к церкви.
  А во втором ряду к нему качнулись два молодых бойца, один из которых поддерживал второго, раненого.
  - Хальт! - рявкнул ближайший солдат и, передернул затвор, уткнул в грудь старика ствол автомата.
  - Там сыны мои, понимаешь, нехристь?! - прохрипел Павло и указал дрожащей рукой на парней.
  Сзади послышался шум мотора, из близлежащей улицы на площадь выкатил длинный пятнистый автомобиль и, скрипнув тормозами, остановился рядом.
  Раздался лай команды, хлопнули дверцы, и на землю ступила нога в черном лакированном сапоге.
  Выйдя из машины, пожилой очкастый немец в сером мундире, фуражке с черепом и крестом на шее, высоко вскинув голову, прозрачно оглядел пленных и остановил свой взгляд на Павле.
  Потом он вскинул обтянутую лайкой руку и что-то рявкнул подбежавшему к нему адъютанту.
  - Кто такой? - на чистом русском спросил тот и ткнул в старика пальцем.
  - Отец, а там мои сыны, - кивнул тот в сторону пленных.
  - Вот как? - высоко вскинул брови офицер и что-то залопотал своему шефу.
  - Ты был солдатом? - перевел он очередной вопрос и покосился на ступку.
  - Был, в империалистическую - ответил Павло.
  Адъютант снова залопотал, очкастый удовлетворенно качнул головой и что-то ответил.
  - Господин штандартенфюрер спрашивает, чего ты хочешь?
  - Отпустите моих сынов, - подался вперед Павло. А меня возьмите.
  - Покажи их.
  Павло указал рукой на Петьку с Васькой.
  Адъютант перевел, очкастый повернул голову в сторону пленных и небрежно махнул рукой. - Ком!
  Поддерживая за плечи Ваську, перебинтованного поперек груди, Петька сделал несколько неверных шагов, и они встали перед отцом.
  - Как же так, сынки? - шевельнулись побелевшие губы.
  - Так получилось, батя, - просипел Васька, а Петька шмыгнул носом и тяжело уставился в землю.
  Между тем, очкастый пришел к какому-то решению и снова что-то пролаял.
  - Господин штандартенфюрер уважает старых солдат, и готов отпустить одного, по твоему выбору, - перевел адъютант.
  - Как одного? - растеряно переспросил Павло. - Их же двое!
  - Думай старик, - заложил руки за спину офицер. - На размышление минута.
  Отцовские глаза заметались по сыновьим лицам, а впалые щеки побледнели.
  - Забирай Ваську, бать, - прогудел Петька и чуток подтолкнул вперед брата.
  - Не, - упрямо мотнул тот головой. - Не пойду.
  А в голове Павла все смешалось. Впервые в жизни он не знал, как быть. Петька с Васькой родились в один день, вместе росли, бегали в школу и ушли служить.
  - Что ж мне делать, хлопчики? - с болью прошептал отец и внезапно перехватил взгляд очкастого. Он был презрительный и торжествующий.
  - Ах ты ж сука! - сжал Павло костистые кулаки, сделал шаг вперед и в голове у него блеснула ослепительная вспышка.
  Когда воющие бабы подняли лежащего в пыли старика, хвост колонны исчезал за поворотом дороги, что вела в балку, к старому глинищу. А потом оттуда ударили залпы и затрещали автоматные очереди...
  
   Закатное солнце клонилось за далекие леса за Доном, высоко над степью одиноко парил коршун, и в цветущих травах оглушительно звенели кузнечики.
  А старик все сидел и беседовал с сынами. Они его не винили.
  
  
  "Встреча"
  
  
  Меж веток цветущих деревьев пробивается веселое солнце. Высоко, в бездонной сини, кувыркается стая голубей, откуда-то из степи доносит чуть слышное пение шахт.
  Мы сидим за столом под яблоней и слушаем, как в кронах гудят пчелы.
  - Хороший будет год, кум - говорит дед Левка и поднимает в жилистой руке граненую чарку с водкой.
  В нее звякают еще семь, и мы молча выпиваем.
  За накрытой белой скатертью столом, сидят все мужчины моего рода.
  Два деда, пять сыновей и внук.
  В центре монолитно возвышаются здоровенные деды: Левка, с бритой по солдатски головой, и Никита, с лихо закрученными казацкими усами.
  А справа и слева от них, по ранжиру, сидят отец и четыре моих дяди. Все в старого образца армейской форме, при орденах и медалях.
  Самый старший, дядя Шура - полковой комиссар, отец - лейтенант артиллерии, и его братья Алексей, старшина- танкист и Владимир с Василием - рядовые.
  - Ну, полковник, наливай по второй, - гудит дед Никита, и я снова наполняю чарки.
  Как-то так получилось, что старшие в нашем роду воевали все. Деды в империалистическую и гражданскую, отец и дяди в финскую и Великую отечественную.
  Дед Левка, рядовой в составе корпуса Брусилова побывал в Галиции и Австро-Венгрии. Дед Никита, георгиевский кавалер и казачий вахмистр, махал шашкой почти шесть лет и с Первой конной дошел до Польши, ну а их сыновья пошли дальше, до самого Рейна.
  После второй, из карманов извлекаются папиросы "Казбек" и "Беломор", и все закуривают. Все, кроме дедов. Старики неспешно беседуют, делятся видами на урожай и довольно посматривают на сынов.
  Я поднимаюсь на высокое крыльцо увитой плющом веранды, ставлю на проигрыватель пластинку и осторожно опускаю звукосниматель.
  
  Горит свечи огарочек,
  Гремит недальний бой.
  Налей, дружок, по чарочке,
  По нашей фронтовой!
  Налей, дружок, по чарочке,
  По нашей фронтовой!
  Не тратя время попусту,
  Поговорим с тобой
  
  наполняет двор задушевная мелодия и все слушают.
  
  Давно мы дома не были,
  Цветет родная ель,
  Как будто в сказке-небыли,
  За тридевять земель
  
  уносится в небо тоскующий голос.
  Там безмятежная синева, легкие штрихи перистых облаков и ослепительный блеск солнца.
  - Ну что, помянем наших? - говорит дядя Шура, когда песня заканчивается, и я, как самый младший, снова наполняю чарки.
  Выпив, все крякают, снова дымят папиросами и вспоминают друзей, которые не вернулись с фронта.
  Таких в нашей Брянке множество. Шахтеры воевали лихо, и на многочисленных чугунных плитах, что у могилы Неизвестного солдата, вознесенного над городом, значатся сотни имен. Когда рыли котлован для монумента, который в городе сразу же окрестили "Алеша", произошло знаковое событие - в нем нашли останки советского воина, с почестями перезахороненные в этом месте.
  Как ни странно, сидящие за столом не вспоминают войну. Говорят о мирной жизни, текущих делах, работе. Припоминают занимательные истории из прошлого, например, как дед Левка по молодости ломал подковы и побеждал заезжих борцов в цирке, или как дед Никита служил в царской охране и брал призы на скачках. А потом вспоминают еще одного моего деда - брата Левки. Он служил генералом в Москве, в середине тридцатых приезжал в гости, а потом бесследно исчез.
  Говорят все неторопливо, душевно и по - доброму. Как шахтеры, выехавшие на гора после трудной смены.
  С деревьев изредка срываются розоватые лепестки, в недалекой балке сонно поет горлинка, солнце опускается к синему, с далекими терриконами горизонту.
  
  Так могло быть. Но не было.
  Полковой комиссар Александр Никитович Ануфриев пропал без вести в 1942.
  Рядовой Владимир Львович Ковалев убит в 1943, при форсировании Днепра.
  Рядовой Василий Львович Ковалев скончался от болезни в 1943.
  Старшина Алексей Львович Ковалев, умер от ран, после Победы в госпитале.
  На старом кладбище над Луганью спят в могилах отец и деды.
  Но каждый День Победы я встречаю всегда именно с ними. Для меня они живы.
  
  
  
   Полковник
  Кучер Виктор Александрович
  Заместитель командира 5-й гвардейской Зимовниковской ордена Кутузова 1 степени мотострелковой дивизии.
  Участник войны в Афганистане 1979 - 1998 годов.
  Кавалер ордена Боевого Красного Знамени.
  
  
  
   "Да, были люди в наше время,
   Не то, что нынешнее племя..."
   М.Ю.Лермонтов
  
  Анардара
  
  Анардара в переводе с пушту - "гранатовое ущелье", то есть ущелье, в котором растут прекрасные гранаты. Надо сказать, что в Афганистане я поел гранат от души. Крупные, любого цвета - от белого до темно-рубинового, сладкие и кислые и даже слышал, что на юге, в Кандагаре, есть гранаты бескосточковые, но мне не приходилось их пробовать.
  Афганцы говорят, что стоит только хорошо поесть гранатов в сезон (конец сентября - октябрь) и кровь полностью обновится. Гранаты надо есть поначалу с косточками, тщательно их пережевывая, на пару надкусов, а затем уже надо есть без косточек, пока не насытишься. Следует сказать, что косточки у граната - мелкие, а зернышки очень крупные и сочные, не чета гранатам, которые привозят к нам на рынок люди кавказской национальности.
  Так вот, однажды, это было в двадцатых числах июля 1982 года (только что мы проводили в академию генштаба нашего боевого командира дивизии - генерал-майора Громова Бориса Всеволодича) в дивизию пришло донесение, что все представители местной административной и партийной власти в кишлаке Анардара вырезаны бандой душманов.
  Анардара - кишлак, расположенный в одноименном ущелье на древних караванных путях из Ирана в Афганистан, примерно в 180 км на юго-восток от Шинданда, в отрогах горного массива Луркох.
  Обязанности командира 5-й гвардейской Зимовниковской ордена Кутузова 1 степени мотострелковой дивизии временно исполнял полковник Горелов Григорий Григорьевич. Мы с ним служили еще в Волгоградской 82-й мотострелковой дивизии: он - начальником штаба, а я заместителем по вооружению, после возвращения из Монголии.
  Собрались быстренько на совет, распределили обязанности по подготовке рейда на Анардару и помчались в части готовить людей и технику к боевым действиям.
  Поскольку части и подразделения в Афганистане находились в постоянной боевой готовности, то времени на организацию боя затрачивалось немного. Главное было определить состав задействуемых сил и организовать взаимодействие между ними, а также нашими "боеыми друзьями" - афганцами, чью войну мы расхлебывали. Они же должны были идти впереди наших подразделений.
  Короче говоря, часам к 16.00 колонна вооружения и техники, числом в 450-500 единиц и личного состава в 1500 - 2000 человек, головой на юг была выстроена на дороге в ППД. Горелов и я уходили на операцию. Задача - уничтожить банду в районе Анардары и восстановить революционную власть на месте. По пути назад мы планировали "почистить" кишлаки южнее Фараха и Шинданда.
  Уходили как всегда в ночь, чтобы к утру часам к 4.00 - 5.00 заблокировать банду в горах. Артподготовка и огневые налеты запланированы были на 5.15 утра.
  
  В связи с тем, что все дороги и колонные пути минировались душманами, такая огромная колонна совершала марш по одному маршруту. Ну, можно представить себе такую огромную змею, километров на 35 растянувшуюся в ночи по горным дорогам, ущельям и перевалам, мерцающую притушенными фарами машин.
  Горелов был впереди, я шел замыкающим с задачей не оставить ни одной единицы техники, ибо это означало бы верную гибель для людей и техники. В замыкании обычно шла комплексная группа технического обеспечения (КГТО) - порождение войны в Афгане. В составе КГТО, как правило, были ремподразделения, которые могли бы в боевой обстановке выполнять ремонты бронетанковой и автомобильной техники, а также реактивных установок, если они перевернулись и у них вышли из строя несколько направляющих пусковых. Замыкание охранялось одной из рот разведбата.
  Впереди колонны шли саперы на тральщиках из состава инженерно- саперных подразделений. Это не только танковые минные тральщики, но и саперы с собаками разминирования. Одна такая умница, по кличке Наташка, обнаружила 63 мины и фугаса ( можно представить себе, сколько она спасла жизней). Собаки стояли на довольствии и как любой солдат имели нормы питания и одежду (для зимы)
  Задача любой машины, танка, БТР - не сойти с колеи, которую протралили саперы. Но в тот раз одна из приданных нам установок "Ураган", свернула с колеи. Это произошло примерно через два часа движения. Я услышал мощный взрыв и когда подъехал, то увидел развороченный передок машины и на земле рядом водитель и старший машины - сержант в крови. Водитель погиб, а сержант с переломом позвоночника и оторванной ступней ноги на "вертушке" был отправлен в госпиталь.
  Одним словом, начало было не очень удачным. Я уходил в бой не первый раз, но, как всегда, поначалу волновался и проявлял максимум осторожности.
  Ну, к примеру, не выходил на дорогу без особой нужды, не высовывался из-за брони, а когда приходилось выходить из БТРа, то обязательно брал автомат и т.д. Но уже вскоре постоянные задержки, остановки и поломки заставили забыть, где нахожусь. Я начал действовать как в мирных условиях Союза на учениях (что, конечно, было глупо, - оглядываясь назад).
  Но с другой стороны, иначе было и нельзя. Пример, приблизительно через час движения колонна остановилась. Стоим и мы. Вокруг нависают скалы. Ночь. На вершинах окружающих гор горят костры - душманы жгут старые шины от автомобилей, предупреждая, что идут "шурави", то бишь советские. Днем костры заменяли зеркальные зайчики, и так будет продолжаться пока идет колонна. При этом, световыми сигналами они умудрялись информировать засады о том, как идет колонна - организованно или нет. И не дай Бог идти неорганизованно - засада ударит!
  Вылез из БТРа и иду вперед. Смотрю, что примерно через шесть машин стоит пусковая установка БИ-21 "Град", перед которой никого нет. Колонна ушла давно, а водитель и старший машины-старлей спят, как у себя дома, где-нибудь под Житомиром, на учениях.
  ГЕРАТ. Я продолжаю писать свои воспоминания о том времени, когда мне пришлось выполнять интернациональный долг в Афганистане в составе ограниченного контингента советских войск. Война там коренным образом отличалась как по целям и задачам, так и по формам и способам ее ведения. Но это была настоящая война, несмотря на ее локальный характер. И как водится, на ней гибли люди. На этой воне не было линии фронта. Она была в значительной степени минно-партизанской на коммуникациях, война народная против оккупантов, в коих он видел нас.
  Этот народ, в массе своей распропагандированный духовенством, не поддерживал идеи так называемой апрельской революции, и вообще в большинстве районов, удаленных от центра, совсем не знал, что где-то в Кабуле произошла какая-то революция. Вот то, что на их земле присутствуют пришельцы. Оккупанты - это они усвоили и сопротивление все более нарастало, по мере того как они узнавали об этом и теряли в боях своих родных и близких.
  Герат - это крупный город на северо-востоке Афганистана, состоящий из целого ряда кишлаков, протянувшийся вдоль реки Гери-Руд и лежащий на древнем Великом шелковом пути из Китая на Запад.
  
  В Герате был некогда Великий Александр Македонский, когда шел завоевывать Индию. От его посещения осталась мечеть, правда разрушенная, но четыре минарета устояли с доисторических времен, несмотря на стихийные бедствия - землетрясения, наводнения и сели.
  Составные части Герата, это Старый город, Зиураджа, Карта, Талав, Туниан и Ждабраиль. Есть и еще много более мелких кишлаков, но воевать в основном приходилось в этих. Много раз за два года нахождения в Афгане нам приходилось бывать в Герате, очищая его от бандформирований. Но с уверенностью могу сказать, что ни разу после этих чисток мы не могли с уверенностью сказать себе, что Герат стал безопасным. Напротив, стоило только войскам выйти из города, как там снова воцарялся прежний душманский порядок. Герат не желал менять образ жизни и существовал по своим законам, по установившемуся много веков назад укладу.
  Мне лично пришлось участвовать в четырех боях в Герате, которые останутся в памяти, пока буду жив.
  Наиболее памятный из них с 3 по 12 мая 1982 года - мы тогда понесли значительные потери. В Герате и Гиришке погибли 54 человека, в том числе командир 3-его танкового батальона 24-го Пражского гвардейского танкового полка. Из этого же полка в Гиришке погиб командр саперной роты - старший лейтенант, начальник медпункта - старший лейтенант, начальник связи - майор, недавно прибывший в Афган, погибло около десяти прапорщиков и, конечно же, солдат, более четырех десятков.
  А накануне, 2 мая, изготовившимся к походу в бой подразделениям давал концерт прибывший из Союза Иосиф Давидович Кобзон.
  Вот человек! Он пел на жаре 1 час 10 минут без перерыва и объявления песен - ну просто одну за одной и это в костюме, при галстуке-бабочке. Только изредка артист вытирал пот со лба платочком и говорил: "Дорогие боевые друзья, отдохните, забудьте на время, не думайте, что вам предстоит, вспомните с нашей помощью свои родные места, нашу любимую Родину, вспомните своих близких и родных. Мы для вас будем петь, а вы отдыхайте.
  И поверьте, если бы нам представилась возможность, то мы разделили бы с вашими ваш нелегкий поход".
  
  
  После его песен вышли другие артисты, которые прибыли с певцом и выступали еще час. Это были шуточные танцы, юмор, конферанс. А Кобзон в сарайчике, сбитом из досок, рядом со сценой, стоя отдыхал, вытирая пот. Тут я и подошел к нему. Рядом уже стояли Громов и Горелов. Кобзон обратился к нам, нет ли чего попить. Я с сожалением сказал, что у меня во фяге спирт. Он рассмеялся и ответил, что это мы оставим на вечер, после того, как он даст еще один трехчасовой концерт для летчиков и служащих гарнизона Шинданда. И снова Кобзон вышел на сцену, и снова пел не прерываясь и без объявления песен целый час. Это был подвиг артиста, его вклад в боевой труд людей, не по своей воли пришедших на эту политую кровью землю. Таким образом, Иосиф Давидович из 3-х часов концерта пел 2 часа 10 минут.
  За два моих года в Афгане, Кобзон приезжал туда, в том числе к нам в дивизию, 3 раза. А вот Лещенко не был ни разу, не долетел (по пьянке в Кандагаре разбили гитару), Алла Борисовна Пугачева тоже к нам не долетела - "жим жим" сыграло. В Кабуле для руководства штаба армии спела и была такова.
  Вот еще кто нам запомнился, так это Людмила Зыкина.
  Она жила у нас в комнатке командира артиллерийского полка, который в это время долечивался в госпитале от гепатита. Так вот, когда она уехала и мы заглянули в комнату по просьбе хозяина, то были изумлены тем, что в ней было чисто, все убрано, вымыты полы, стекла окон, выстираны и выглажены занавески на окнах, а на вычищенной до блеска раковине умывальника стояла коробочка с пастой, что осталась и на столе лежала записка со словами, которые до слез всех нас тронули. Содержание ее было примерно таким: дескать, родные наши, любимые! Заканчивайте быстрей эту тяжелую войну. Не болейте, сохраните себя для нас, ваших жен, матерей и любимых. Мы вас ждем! И извинения перед командиром за то, что она без разрешения похозяйничала в его доме.
  Словом, это было так трогательно, так напоминало нам о том, чего лишила война, что мы до слез были растроганы.
  Вот после такого отступления я продолжу разговор о боевых действиях в Герате в мае 1982 года.
  В 20.00 2-го мая изготовившиеся подразделения по бетонной дороге, соединяющей Кандагар с Кушкой, устремились на Герат. Расстояние в 100 км преодалели за 3,5 часа и к 24.00 заблокировали Зиураджу и Карту - кишлаки, расположенные с юга и в центре у дороги Герата.
  По замыслу командира дивизии генерала Громова, путем последовательных чисток кишлаков добиться освобождения их от влияния бандформирований. При этом следует иметь в виду, что пока мы воюем в Зиурадже, банда перетекает в другой район, но как только мы уходим, она вновь возвращается туда же.
  Так вот, Громов, зная эту хитрость "духов", вдруг внезапно возвращался и блокировал снова этот населенный пункт. Вообще в той войне много применялось разных хитростей. Ну, например, такая. Пускалась "деза", вроде кто-то, где-то, от кого-то слышал, что "шурави" готовят операцию в Герате. Мы, действительно не скрываясь, готовим технику и людей к бою. В это время наблюдаем, как из Герата молодые, здоровые мужчины под видом торговцев на машинах и автобусах переезжают в Фарах (наюг). Мы подкрепляем свою "дезу" тем, что на приеме афганских "друзей" за чаркой, под большим секретом, кто-то из должностных лиц проговаривается о предстоящей операции в Герате.
  Естественно, тут же это становится известно полевым командирам в Герате. У них же так: один брат в народных вооруженных силах служит, другой - в банде, и все в порядке. Никто ни на кого не в обиде!
  Дождавшись, когда поток "торговцев" из Герата ослабеет, Громов внезапно наносит удар по Фараху. Я должен сказать, что даже нам, его заместителям, подчас не были известны намерения и планируемые им действия. Поэтому его звали "духи" Гром-Паша".
  Еще в той войне мы использовали противоречия между полевыми командирами, их самолюбие, принадлежность к разной религии (шииты или сунниты) и все другое, для того, чтобы восстановить их друг против друга. Тогда они вгрызаются друг в друга, а мы наблюдаем со стороны, сохраняя жизни своих солдат.
  Вот и в тот раз в Герате на нашей стороне поначалу действовал один полевой командир из Карты.
  Однако, как я уже говорил, в тот раз обстановка для нас складывалась неблагоприятно. Достаточно отметить, что как только мы начали боевые действия в Герате, "духи" значительными силами нанесли нам удар по "блоку" в Гиришке - это южнее Диларама, на расстоянии более 200 км на юг от Шинданда.
  Быстро ответно среагировать мы, естественно не смогли, и там погибают офицеры, прапорщики и солдаты. "Блок", правда, устоял, но понес потери. Самое печальное, что буквально накануне я с Громовым и начальником политотдела Навозновым были там, разговаривали с этими людьми, помнили их улыбки, глаза, их молодые прекрасные лица. К сожалению, запамятовал фамилию командира 3-его танкового батальона, майора из Белоруссии, помню только, что звали его Мстислав.
   Невысокого роста, белобрысый такой, а фамилия типично белорусская, типа Матусевич или Самусевич, или что-то в этом роде. Он был один у матери.
  Там же геройски погиб медик полка, спасая под огнем раненого командира саперной роты, который лежал на земле рядом с горящим БТРом. Он успел наложить тому жгуты и оттащить от горящей машины, когда снайпер "дух" настиг его. Раненый механик попытался оказать им помощь, но и его настигла пуля душмана.
  Громов переживал сильно. Он мгновенно выслал туда боевые вертолеты. Они сделали свое дело, помогли нанести поражение банде, но людей уже вернуть было нельзя.
  А тем временем события в Герате тоже разворачивались не лучшим образом. Началось с того, что ночью на 4 мая из боевого охранения были утащены "духами" два бойца: один турмен, другой узбек. Спали - их и утащили. Наутро их расчлененные трупы были обнаружены в арыке, неподалеку от того места, где они сидели в ячейке. Бойцы озверели, что потом сказалось на их действиях, когда они вошли в Герат.
  Боевые действия развернулись в Зиурадже. Как и было прелусмотрено замыслом командира дивизии, она была заблокирована в ночь со 2 на 3 мая, а с утра по громкоговорящей связи, установленном на вертолете и БРДМ -2, ну и листовками, было предложено мирному населению (женщинам, старикам и детям) покинуть район предстоящих боевых действий, та как душманы сдаваться отказались.
  На фильтропункты потянулись цепочки гражданского населения. Их было хорошо видно, так как наш ЦБУ (центр боевого управления) стоял примерно в полутора километрах южнее Герата. Впереди была река Гери-Руд, примерно в 800 метрах правее - старый мост, длиной 120-150 метров, разрушенный в нескольких местах. Справа и слева от него заросли тугая и камыша, так называемая "зеленка" и уже за ними первые дувалы Зиураджи.
  Вот оттуда-то и прилетела на ЦБУ та самая пулька из "бура", которая среди толпы офицеров, бывших в "центре", выбрала начальника сязи мотострелкового полка, только что, ну с месяц назад, прибывшего в Афган.
  Пуля вошла майору в сердце, и он в цинковой рубашке убыл, теперь уже к постоянному месту, на свою Родину. Его увез "Черный тюльпан" - самолет АН-12, который по четвергам собирал в гарнизонах погибших в боях или умерших от различных болезней в Афганистане. Он летал по маршруту Шинданд - Кандагар - Кабул - Баграм (не всегда) и уходил в Союз. Оттуда доставлял полуформы парадных костюмов для офицеров, прапорщиков и солдат, а также цинковые пустые гробы, а забирал наполненные, с нашими погибшими ребятами.
  Таким образом, начальник связи пополнил печальный список погибших в той операции, по сути дела, еще до начала ее.
  После того, как мирное население покинуло район предстоящих боевых действий, Громов отдал приказ начать артподготовку. Огонь вели 122 миллиметровые гаубицы, установки "Град", МиГ-21 на подлете и вертолеты Ми-8МТ.
  Перед дувалами встал вал огня и дыма. В воздух метров на 15-20 поднялись кусты, деревья, глина и все, что обычно не летает, а тут взлетело. Картина впечатляющая и каждый, кто наблюдал ее, без сомнения, в душе не завидовал тем, кто в это время был там.
  Пошла за валом огня пехота на БТРах и БМП, но и тут нас преследовал рок! Как только боевые машины приблизились к дувалам, то сразу попали на минные поля, а известно, что у БМП узкие гусеницы, которые имеют не всегда хорошее натяжение (надо следить). Поэтому при поворотах гусеница соскакивает, что и началось с нашими механиками ( в большинстве своем представителями Среднеазиатских республик: туркменами, узбеками и таджиками). А вставшая в бою машина - хорошая мишень для обороняющихся, и оправившихся от огня артподготовки.
  Душманы открыли из гранатометов огонь по бронемашинам, а из стрелкового оружия по пехоте. Вести стрельбу на подавление из артиллерии уже представляло большую трудность, так как пехота сблизилась с противником, и, стало быть, можно было поразить своих. К тому же "духам" удалось уложить пехоту в жидкую грязь на открытое место, и положение стало критическим.
  Вот в это время решающим моментом стало искусство начальника артиллерии дивизии вести точный огонь и умелое управление им. Полковник Юрий Горский как раз, на наше счастье, обладал таким искусством в полной мере и не зря был дважды награжден орденами Красной Звезды. Точный расчет боеприпасов на каждое орудие, снайперское определение данных для стрельбы и быстрое принятие им решений, позволили пехоте ворваться в Зиураджу.
  Один механик-водитель БМП, казах, товарища которого нашли в арыке расчлененным, таранил своей машиной стену дувала, из-за которой велся интенсивный огонь, и ворвался во двор. Пехота забросала гранатами помещения опиумной курильни и нижние этажи жилых домов. На грядке с коноплей сидел тяжело, даже можно сказать смертельно раненный в голову, весь в крови "дух" с широко раскрытыми глазами, оттого, что накурился черт знает чего, и из "бура" целился в командира взвода. Один из пехотинцев прикладом автомата в голову добил его.
  Когда впоследствии у мертвеца хотели забрать "бур", оказалось, что винтовка прикована цепью одним концом к прикладу, а другим - к ребру, посредством вживления его туда много лет назад, возможно даже в детстве.
  Один из офицеров, Слава Виноградов, после боя вырезал цепь с куском ребра, и все это повесил у себя в модуле, где жил с четырьмя своими товарищами. Впоследствии подарил этот трофей какому-то заезжему генералу. Один известный журналист, когда увидел этот "сувенир", чуть не обалдел от желания его получить. Все ходил за Виноградовым и упрашивал отдать. Однако ему дарить "бур" было нельзя, так как в отличие от генерала, он все равно не провез бы оружие через границу. Господи! Колумбийская мафия захлебнулась бы от зависти, увидев, что и в каких количествах провозится генеральской мафией в багажах.
   Ну, да ладно, вернемся к теме.
  ... Пехота завязала бой в поселке, а тем временем один мотострелковый взвод обходным маневром решил зайти в тыл "духам". Командир повел бойцов по узким, петляющим среди высоких дувалов улочкам, в надежде, что выедет ребят в тыл обороняющихся. Ошибся. Из отверстий и бойниц показались стволы автоматов и винтовок.
  Естественно, грянул залп, и пока наступающие смогли сообразить, что попали в огневой мешок, в западню, командир был убит, равно как и многие ребята взвода. Сержант -помкомвзвода, растерялся и, стеная, попытался скрыться за дувалом. Оставшиеся в живых бойцы отошли на небольшую площадку между домами, метров 50 на 30, и залегли за невысокими стенами. Командование принял на себя один из рядовых, по национальности таджик.
  Через некоторое время душманы, видя, что "шурави" попали в безвыходное положение, предложили сдаться. Ребята отказались, понимая, что их ожидает в плену. "Духи" открыли огонь и ранили еще нескольких бойцов, в том числе и нового командира.
  Все это видели с нашего вертолета, который с начала боя, с артиллерийским и авиационным наводчиками завис над Зуираджой. Они-то и передали, что взвод погибает.
  Замполит мотострелкового батальона капитан Геннадий Кучкин, с группой солдат прорвался к окруженцам. Надо думать, что "духи" их туда специально пропустили, так как обратно они вырваться не смогли. Поняв, что им не выйти живыми, замполит вызвал огонь на себя. Когда начальник артиллерии полковник Горский услышал координаты, то побледнел и отдал приказ открыть огонь, сделав все возможное, чтобы спасти ребят. Я счастлив, что видел филигранную, исключительно точную стрельбу артиллеристов, где основным исполнителем был мой старый боевой товарищ.
  Когда остатки взвода под командованием капитана вырвались из кольца, они рассказали о том, как близко, но именно по душманам, ложились снаряды батареи.
  И мы обнимали Горского, а Громов сказал, что верил в его боевой мастерство.
  Продолжая рассказ, нельзя не упомянуть еще об одной тяжелой утрате, которая нас постигла. Это гибель вертолета Ми-8МТ со всем экипажем, прямо у нас на глазах.
  Произошло все во время штурмовки вертолетами позиций душманов. Дело в том, что звено вертолетов заходило на штурмовку, как обычно, на малой высоте - буквально в 2-х, 3-х метрах над землей. Подлетая к переднему краю, метров за 400-500, они по команде командира звена "подскакивают", то есть резко взмывают вверх и, хищно опустив носы, наносят ракетный и пулеметный удары по противнику. Серия НУРсов (неуправляемых реактивных снарядов) может быть разной. Все зависит от командира звена. Обычно по два НУРса с одного пилона вертолета (по 4 за заход), а всего звено выпускает 16 снарядов и мгновенно отваливает в сторону для следующего захода. Каждый вертолет, в среднем, несет по 126 НУРСов и, естественно, что заходов может быть много - все зависит от напряженности боя и задач, поставленных командиром.
  Так вот, на очередном заходе, командир одного из вертолетов на снижении не заметил выступающий вал арыка и зацепился за него. Естественно, что машина мгновенно скапотировала, ударившись о землю, взорвалась и сгорела. Это было, повторяю, на глазах всех тех, кто находился на боевом пункте управления, на расстоянии 700-800 метров.
  После боя мне довелось видеть останки наших сгоревших ребят. Потрясло видение головы одного из них: она была обуглена полностью и величиною с кулак - такая маленькая.
  У одного из погибших летчиков - старшего лейтенанта Чернышова, на родине, в Союзе, только что родился сын. Эту тяжелую утрату все очень переживали. Но война не принимает в расчет никаких соображений и нередко забирает тех, кого не следовало бы! Гибнут зачастую лучшие. Возможно, так кажется, ибо их утрату переживаешь наиболее сильно
  
  
  
  "Пизгоранский крест"
  
  
  Когда не знаешь, с чего начать, начинай с середины.
  Группа душманов из тринадцати человек сбила "Стингером" Ми-8, доставлявший нам бочки с бензином и дизтопливом.
  "Духи" стояли и смотрели, как на них летит горящий смерч. Стояли и смотрели, стояли и смотрели... Они запылали, как живые факелы, прямо на наших глазах.
  "О, Алля...!, - закричали они. Но Аллах знал, что они знали, что только тот попадет в рай, кто умрет на войне с неверными.
  А вот куда попал экипаж вертолета, никто не знает. В то время мы были отлучены искусственно от бога.
  Из-за отсутствия топлива на обратную дорогу было решено слить остатки его с неисправных и плохо зарекомендовавших машин и залить в исправную технику.
  Когда мы собрали в одно место сразу семь единиц техники и потом взорвали ее, поступил радиоперехват "духовских" переговоров. В переводе он звучал примерно так: "...я хренею с этих русских".
  Мы оставили на память Ахмад Шаху включенную "Реалию" и навели тем самым штурмовики на "духов", которые сразу же прибыли на место нашей бывшей дислокации. Они не сразу поняли, чему обязаны бедой, обрушившей на их головы. Не сразу! А когда поняли и хотели подойти выключить прибор, то были уничтожены мощным взрывом. "Реалия" - это секретный прибор, который устанавливался самоуничтожение при попытке подойти к нему!
  Мы двигались в Руху.
  А начиналось все с макета на местности, с большой песочницы. А именно с Панджерского ущелья. Военные топографы отрабатывали свой хлеб...
  Сразу после обеда всех командиров и начальников вызвали в штаб. Командир полка поставил задачу, а начальник штаба зачитал приказ.
  Панджерское ущелье пересекает Пизгоранское ущелье, образуя тем самым Пизгоранский крест. Контролировал всю горную систему Гиндукуш Ахмад Шах Масуд.
  Перед полком стояла задача преодолеть за три дня 56 километров и захватить этот самый Крест, то есть установить над ним полный контроль.
  Параллельно с нами должны были выдвигаться и войска "царандоя", но они даже не двинулись с места. А когда мы уходили вверх по ущелью, то отдавали нам честь, как бы прощаясь навсегда.
  Первый танк наехал на радиоуправляемый фугас. Башня несколько секунд покувыркавшись в воздухе, упала в реку. Погиб механик-водитель рядовой Смирнов. Всю ночь внутри танка продолжал рваться боезапас.
  Стало ясно, что вся дорога заминирована.
  Командир принял решение отправить всю колесную технику назад в Руху.
  Нашли пологий спуск в реку Пандшер и пошли вверх по галечному руслу...
  "Духи" просто офигели. В реку же мину не заложишь...
  Мы преодолевали позиции противника, ведя огонь из полковых самоходных артиллерийских установок.
  Вниз по реке плыли трупы расстрелянных моджахедов, которые пропустили нас в свою зону ответственности. Ахмад Шах не терпел оправданий и отговорок при невыполнении приказов...
  Несмотря на упорное сопротивление, мы к концу третьих суток захватили Крест и установили по горам посты.
  И только в одном месте мы не учли особенности местности. Один из постов, находившийся прямо над нами, можно было атаковать и захватить. Противник этим и воспользовался.
  Лейтенант Андрей Шахворостов с одиннадцатью солдатами отражал атаку сотни душманов. Ему послали подмогу, но к месту она подошла только через три часа.
  К тому моменту бой перешел врукопашную. Подошедшие в последний момент обстреляли "духов" с тылу из гранатометов. Артнаводчик навел артиллерию, и исход боя был решен. Шахворостов, смертельно раненный, руководил боем до конца.
  Андрей всегда выделялся мне для охраны "медицины"...
  Война не оставляет места для переживаний.
  Как выяснилось, впоследствии, вся эта затея с операцией была вызвана тем, что "духи" сбили наш штурмовик и летчик опал в плен. Самолет был секретный, а летчик сильно осведомленный.
  Чтобы вернуть его назад, решено было перекрыть главный путь поступления наркотиков, оружия, рабов и денег.
  Целый месяц мы простояли на Кресте под обстрелом минометов и снайперов. Много раз выдвигались отдельными группами для зачистки, как сейчас говорят, объектов. Несколько раз подвергались попыткам выбить нас из Креста. Но всякий раз мы пресекали эти усилия жесточайшим образом и земли, и с воздуха.
  Ахмад Шах пытался создать перевес в живой силе. Но в техническом отношении он был далек от этого.
  "Взвод к бою. Рота к бою...!" - часто звучало на Пизгоранском кресте.
  За всю операцию мы потеряли убитыми 36 человек, ранеными до ста пятидесяти.
  Все это было в декабре. В горах в это время собачий холод. Некоторые раненые умирали от переохлаждения. Все, что могли, это обогревали их у работающих двигателей расходуя драгоценное топливо...
   Да, мы видели там и победу и смерть,
   И на все мы готовы с тобою,
   Чтобы наших детей никогда и нигде,
   Не касался приказ: "Рота к бою...!"
  А летчик кто? Ради кого это было затеяно?
  Да это Саша Руцкой. И жив остался. И Героя за что-то получил?! И карьеру сделал на солдатских кровях...
  31.07.1986г. Указом Президиума Верховного Совета СССР лейтенанту Шахворостову Андрею Евгеньевичу было присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).
  
  
   "Клон"
  
  
  Вечер. По узкой горной дороге пылит смешанная колонна. "Ниточка", состоящая из нескольких бортовых "Уралов" с людьми и боеприпасами, и двух бронетранспортеров сопровождения, вышла из Баграма на Джабаль - Уссарадж.
  Полчаса, как прошли Руху...
  
  
  Радиоуправляемые фугасы сработали под колонной одновременно. Ее просто разорвало, разнесло в клочья.
  Несколько длинных очередей с горных склонов и беспорядочная, отрывочная стрельба из горящего пекла прекратилась.
  В Рухинском полу объявлена тревога. Эхо мощных взрывов, зарево пожара - колонны больше нет, все всем понятно. Ротные "дрючили" взводных, взводные отводили на исходные свои, не в меру увлекшиеся, отделения.
  Разведка, как наиболее мобильное и подготовленное подразделение, выдвинулась в сторону зарева. Может раненые остались?
  Зрелище удручающее даже для видавших виды разведчиков... Надо собрать то немногое, что от кого осталось, и как-нибудь идентифицировать останки. Причем быстро, до рассвета.
   ***
  
  Я закончил дежурство ответственным по "Ореанде" и собирался идти домой. Ялта - небольшой город, позволяющий добираться пешком до любой точки, пока чувствуешь себя мужчиной.
  - Здорово, Андрей.
  До чего знакомый голос!
  - Здравствуйте, уважаемый.
  - Я Женя Майский, помнишь меня?
  Женя Майский... В Афганистане я потерял шесть близких мне людей. Он был одним из них. И голос его, а вот лицо совсем другое, чужое. Пятнадцать лет назад он погиб со всеми вместе в колонне под Джабаль-Уссараджом. Тогда останки собрали и отправили в Кабул для оформления "груза -200" в Союз.
  - Был у меня друг, но он давно в Афгане погиб.
  - Я не умер, но лицо у меня другое. Мне нужно с тобой поговорить, друг.
  Мы расположились в кафешке напротив "Ореанды", где и поведал он историю, которая растревожила во мне остатки тактильной чувствительности...
  - Я помню, какой ты приехал из Польши, - весь из себя гнутый. Одесса интересовала тебя как город цветов и каштанов. К тебе тут же напросилась в экскурсоводы Эллочка - жена замполита. Муж, Николай, был для нее староват. А вот она была той, с которой художники писали с натуры старорежимных красавиц. Чем она тебя не устраивала? Ключ от ее квартиры был у тебя в кармане шинели. Из твоей "тачки" не вылазила. Многие тебе завидовали, когда она на тебя смотрела откровенным взглядом. Как же это твоя терпела?
  - Сам не знаю. А что?
  - Подожди. Успеешь. Давай лучше "квакнем".
  Когда он это сказал, у меня не осталось сомнений в том, что это мой друг Жека.
  Мы "квакнули" и еще раз "квакнули". Мне наша встреча казалась чем-то сверхъестественным.
  - Расскажу все по порядку. Не спешишь? Ну слушай...
  -Я, как начальник склада НЗ округа, должен был списать, путем сжигания, десятки тысяч просроченных шприц - тюбиков с промедолом. Представляешь масштаб, количество?
  Не сразу, но понял, что сжигается лишь малая толика. Большая часть продавалась "налево" по червонцу за шприц. Как член комиссии я доложил об этом командиру.
  Он вызвал "прапора" - моего помощника. И тут же состоялся прелюбопытнейший, страшный для меня разговор.
  - Кажется, вы состоите в повторном браке? А откуда у капитана медицинской службы трехкомнатная квартира, "Жигули - семерка"? Дачу строите у моря. А для этого нужны деньги и не малые. Спросите товарища прапорщика, правильно ли я говорю?
  - Он долго еще что-то говорил, и я понял, что стал участником преступного сообщества.
  Как доехал домой - не помню. Рассказал все жене. Она вызвала из Одессы своего папу - военного прокурора.
  Гневу того не было конца. Я воспринял все серьезно, а позже это все оказалось фарсом. Выход для меня он видел один - Афганистан. Ты не поверишь, Андрей, но я обрадовался. Ведь это выход!
  Через две недели пришел приказ. Еще через два дня я уже в Ташкенте. А через неделю я в Баграме.
   А далее - колонна на Джабаль - Уссарадж, минная ловушка, плен.
  Нос и верхние скулы провалены внутрь. Говорить не мог, дышал ртом. И главное! - полная потеря памяти.
  Ранение тяжелое, но убивать, почему-то не стали. Подлечили и определили пастухом, пас небольшое стадо коз.
  Года чрез три обменяли на кого-то, и попал я в военный госпиталь в Ташкент.
  Союз распадался, госпиталь стал лишним, и меня сплавили приехавшей из Москвы косметологичке. Она, как раз, искала "материал", то есть таких, как я, для проведения пластических операций, для практики.
  Операция прошла удачно. Восстановилось носовое дыхание, вернулась речь.
  Когда сняли бинты и сошли косметологические шрамы, то оказалось, что я симпатичный парень.
  Мне купили новый паспорт на имя... Неважно, но на чужое имя.
  Сначала устроили охранником в этой же клинике. Затем, учитывая мои познания в фармакологии, поставили заведующим аптекой. Ну, конечно, я женился на моей спасительнице.
  Возвратившись как-то с корпоративной пьянки, я завалился спать.
  Просыпаюсь от кошмара. Мне приснилось, что я подорвался на мине. На улице громыхала гроза, шел сильный дождь. Вспышки молний ярко освещали комнату.
  Я вдруг впервые за многие предыдущие годы начал осознавать, кто я есть на самом деле. Меня бросало то в жар, то в холодный пот.
  К утру вспомнил все.
  Утром, едва увидев меня, жена решила, что мне пора в отпуск.
  Так я оказался здесь. Но не сразу.
  Сначала я заехал в Одессу. Все изменилось до неузнаваемости за эти годы.
  Сходил на кладбище и увидел сразу две родные могилы - свою и мамы. Разница в три месяца...
  В городе встретил друга детства. Он тоже был несказанно удивлен и рассказал мне много интересного.
  Хоронили меня со всеми почестями и пионерами...
  Через некоторое время моя вторая жена вышла замуж за моего помощника - того самого прапора, который проводил уничтожение наркоты (шприц-тюбиков). Никакого уголовного дела никто не заводил. Живут они сейчас в офигенной вилле на берегу моря.
  Прапор - крутой бизнесмен. Об армии вспоминает не иначе, как со смехом.
  Мой бывший тесть - депутат Верховной Рады, а командир - мэр города. Вот, оказывается, как можно вырасти, имея стартовый наркокапитал!
  И решил я эту банду попугать.
  Пошел я к твоей Эллоче и представился своим собственным клоном.
  А бабы бывают или красивые, или умные. Вся красота ее сошда с годами на нет. А ума или фантазии у нее никогда и не было. Понятно, что в Афган именно она тебя направила. У нее кто-то в кадрах был.
  - Ну да черт с ней. Давай дальше...
  - С ее помощью я раздобыл все нужные телефоны и заставил поклясться, что она меня не видела и не слышала. Это было не трудно, так как она меня здорово испугалась.
  В общем, стал я названивать с мобильника и депутату Верховной Рады, и мэру, и бывшей жене, и ее мужу. Всем говорил, что звоню из гроба и требовал письменного признания во всех преступлениях. Грозился сообщить во все компетентные органы все подробности.
  Сначала меня просто посылали, сам знаешь куда. Потом они договорились и собрались все на вилле. Я купил одного человека из прислуги и узнал, что они собираются вскрыть ночью гроб. Больно тонкие подробности я им напомнил, вот они и засомневались в моей смерти.
  На кладбище я купил одного из могильщиков.
  Ночь - время исправления многих ошибок, допущенных днем. Но бывают ошибки, которые не в состоянии исправить ни одна, даже самая черная ночь.
  Когда могильщик подал сигнал, что все "окей", я позвонил на свой мобильник с другого... С расстояния почти двадцати метров я увидел отблеск света из могилы.
  Из останков в гробу был только череп и полурассыпанная кисть с мобилой в руке. Мне, когда могильщик рассказывал, самому было жутковато.
  Когда депутат завизжал что-то в трубку, мне стало смешно. Потом он захрипел. Что он хотел или пытался сказать - я не понял. Но увидел, как он топтал мой мобильник. Я рассмеялся.
  Отойдя подальше, я позвонил ему на его телефон. Смеялся я от всей души, что не подобает покойнику.
  Финал - две машины "скорой помощи". Одна из них с ребятами со смирительной рубашкой...
  Я на обратном пути заеду туда, и если еще встретимся, то расскажу концовку истории.
  Возвращался я домой в приподнятом встречей, рассказом и, особенно коньяком, настроении.
  Конец сентября. Полдень...
  Да...
  
   "Ветер"
  
  - Раньше прыгал?
  - Нет!
  - Пошел!
  Пинок в спину - и я уже завис...
  
  Мимо, вращаясь вокруг своей оси, стремительно пролетел падающий вертолет. Считанные секунды - и он рухнул, расколовшись на куски.
  Передо мной выпрыгнула баба из военторга, ее купол виднелся почти подо мной. Сверху кто-то начал стрелять короткими очередями. В кого это? Так, вижу - в "духов".
  Они тоже стреляют. В кого? Блин, да в нас же! Где мой "коротышка" (АК-74У)?
  Оттого что свистели пули, я никак не мог изготовиться к стрельбе, а тут еще высокие тополя возле какого-то кишлака скрыли меня из виду.
  Я приземлился в нескольких метрах от вертолета. Следом приземлился труп, но в магазинах его автомата еще оставались патроны. Я отстегнул их и подбежал к вертолету. С другой стороны его, как я и ожидал, стояла "военторговская" баба. Она была в ужасе, потому что экипаж и оставшиеся в вертолете пассажиры были все мертвые.
  Я обратился к застывшему изваянию: "Иди, спрячься куда-нибудь, сюда идут "бородатые".
  - Нас что, сбили?
  - Похоже на то.
  - А почему второй борт не улетает?
  - Думаю, что он вызывает "крокодилов" (Ми-24).
  - Он что, не может сесть и забрать нас?
  - Если собьют и его, то нас не заберет никто. Нас просто не найдут. Некому будет наводить "крокодилов".
  - У меня в штабе друг, он полковник.
  - Это ты "духам" расскажешь. Короче, ты прячешься, а я увожу "духов" в горы. Пока я буду с ними возиться, может кто-нибудь и прилетит за нами.
  - Я с вами пойду.
  - Послушай, ты на каблуках, далеко не уйдешь, а босиком тем более. Даже если найдут, то убивать не будут. Ты для них живой товар. Тем более, что блондинка и молодая.
  - Я буду жаловаться в политотдел армии...
  - Хорош болтать.
  Я схватил ее за шиворот и затащил внутрь корпуса вертолета, в обломки, к трупам экипажа.
  - Сиди тихо, может, я за тобой и зайду.
  Но в горы я сразу не пошел. Обыскав мертвых, я нашел гранату "Ф-1" и метнулся в сторону кишлака. Как и ожидал, "духи" шли толпой, не рассредоточившись, с уверенностью, что серьезного сопротивления им не окажут.
  У меня к этим крестьянам не было ничего личного. Но я же не виноват, что у них в кишлаке нет ни кино, ни бани, ни библиотеки, ни стадиона, ни клуба и развлекаются они тем, что сбивают вертолеты, а с живых неверных спускают шкуру или отрезают голову.
  Они совершили две грубые ошибки. Не убили меня. Когда я был в воздухе. Понимаю - анаша. И сейчас они шли толпой. Опять анаша. За ошибки придется платить кровью. Я уже почти два года здесь и кое-чему научился.
  Я слился с местностью. Подождал, когда они подойдут метров на двадцать, выдернул кольцо из гранаты, на две секунды отпустил чеку, а затем метнул "эфку" прямо в середину толпы.
  Через пару секунд раздался взрыв, и я тут же открыл огонь по шевелящейся массе.
  Чужие потери считать не принято.
  - Я тут же рванул в горы. Со мной были Надежда и Вера. На помощь позвал еще двух дам - Честь и Доблесть. Они сразу же потребовали: "Умри мужиком!"
  Выбрав удобное место для стрельбы, я приготовился к нападению сердитых на меня аборигенов. И надо сказать, что осторожности у них прибавилось.
  Один мужик и четыре дамы - это нормально.
  Когда я начал целиться, передо мной вдруг появилась еще одна женщина. Очень красивая.
  - Кто ты? - опешив спросил я.
  Я БОГ, вернее, одна его разновидность - Любовь.
  - Я не звал тебя. Разве не видишь, что тебе здесь не место. Здесь Война. Отойди и не мешай целиться и стрелять. На войне главная дама в колоде - Смерть.
  - Но я сильнее, Солдат. Поверь мне и скажи об этом вслух. Тогда я спасу тебя. Торопись, времени нет!
  Действительно, "духи" были уже на расстоянии выстрела моего "огрызка".
  - Что я теряю? Почему бы и не поверить этому очередному фантому реальности?
  - Хрен с ним. Верю.
  Первое, что почувствовал, - ветер. ВЕТЕР моего спасения! Оглянувшись, я увидел вертолет - "крокодил". Он завис надо мной и выпустил целую серию НУРСов.
  В воздухе завертелись обрывки восточной одежды. Второй вертолет совершал боевой разворот. А из кабины первого на меня смотрел летчик. Он как бы спрашивал меня взглядом, чем еще он может помочь. Потом показал рукой, чтобы я следовал за ним. Приземлился он возле обломков сбитого...
  С горы я несся как на крыльях. Когда добежал, десантники загрузили всех погибших и ждали меня.
  
  
  
  - А где девка?
  - Какая девка?
  - Живая!
  Я подбежал к остаткам вертолета и заглянул внутрь. Там никого не было. Обежал вокруг и увидел ее под обломками машины. Схватил ее за руку и потащил за собой, по пути ругаясь командирским языком.
  - Так это ты включила радиомаяк? - спросил ее стрелок-радист с "крокодила".
  - Да, это я.
  - Не ругай свою бабу, капитан. Она спасла тебе жизнь!
  - Да не моя это баба!- хотел крикнуть, но осекся. Раз она включили радиомаяк, то это она навела вертолеты.
  - Как тебя зовут? - спросил я.
  - Любовь... Любовь Викторовна. Мне двадцать пять, а в детстве увлекалась радиоделом.
  - Не может быть! - прошептал я одними губами.
  - Могу показать документы.
  - Не надо. Я верю БОГУ, его разновидности - Любви.
  - Спасибо, Солдат!
  
   "Молох"
   (начало)
  
  
  Смотрю, на то, что творится в Киеве, вижу морды старых бандеровцев, а также их молодую поросль и вспомнился один случай.
  В 1986-м из Донбасса, где я тогда служил после флота, меня отправили на учебу в Москву, в Институт повышения квалификации руководящих кадров Прокуратуры Союза СССР.
  На курсе нас было порядка сотни прокуроров городов и районов, с безбрежных в то время просторов страны, занятия велись по теории и практике.
  А помимо прочего, каждый делился чем-то из своей, по вопросам надзора, следствия и оперативно-розыскной деятельности.
  Докладывались интересные формы, методы и уголовные дела, и одно, еще тогда запало в память.
  Рассказал о нем прокурор района из Закарпатской области, а суть была в следующем.
  Примерно за год до этого, в клубе одного из местных сел, расположенных в предгорье, в субботний вечер шло заседание сильрады. * На нем присутствовали местный актив, инструктор из райкома и все селяне
  Обсуждался вопрос начавшейся в стране "перестройки", на трибуне менялись выступающие, аудитория внимала.
  В самый разгар на крыльце послышался какой-то шум и топот, а потом дверь клуба распахнулась и в нее вошли несколько эсэсовцев с автоматами.
  - Хайль Гитлер! - завопил выбросив руку вперед, один, а остальные передернули затворы.
  Очередной выступавший подавился словом, зал впал в ступор.
  Эсэсовцы были настоящие, в касках с рунами* и полевой форме.
  Спустя минуту один из сидящих в президиуме завопил "прыйшлы, прыйшлы вызволитили!", а в первом ряду поднялся крепкий дед и, ткнув палкой в райкомовца, прогудел "хапайте його, цэ главный комуняка!".
  - Гут! - кивнул каской старший. А потом щелкнул себя пальцем по горлу, - шнапс тринкен!
  Тут же нашелся доброхот, пожелавших угостить "вызволителей" и, грохоча сапогами, все вышли из зала.
  В наступившей тишине, бледный инструктор, потянулся дрожащей рукой к стоящему на столе телефону...
  
  Когда прибывшая на место из района опергруппа повязала уже изрядно пьяных "немцев", выяснилось, что они были студентами из львовской области.
  Парни отправились "в поход по местам боевой славы" и в дремучей пуще за селом нашли старый бандеровский схрон, с оружием и экипировкой.
  Находку, как водится, "обмыли", а потом решили добавить, а заодно и пошутить. Для смеха.
  "Шутников" привлекли к уголовной ответственности за хулиганство и незаконное ношение оружия, а активист с дедом и доброхот, отделались легким испугом. В их действиях состава преступления не имелось.
  Прошло время, и бандеровщина на Западной Украине расцвела буйным цветом.
  Сначала последыши ОУН-УПА громили майдан в Киеве и нападали на милицейский "Беркут", а сейчас призывают к походу на юго- восток, имея ввиду Донбасс с Крымом.
  И оттуда пришел ответ, его на днях показали по многим телеканалам.
  В короткой фразе выехавшего из забоя шахтера.
  " Приходите, ждем. Шахт у нас много. Всем места хватит"...
  
  
  "Молох" (продолжение).
  
  Не хотелось мне продолжать эту тему, но на первый очерк, из "нэзалэжной" последовали резюме: "Похоже на старый анекдот", "Бред, чтобы знать, что происходит в Украине, там надо жить. А то, что пишут и показывают российские СМИ - русофобия.
  В таком случае продолжу "анекдотичный бред". Основанный на личных впечатлениях.
  Осенью 1991-го, когда после Украины я служил в Прокуратуре СССР, в один из дней туда позвонил мой близкий друг, генеральный директор производственного объединения "Стахановуголь" Юлий Яковлевич Иоффе. Это был закат горбачевской перестройки, в республиках нарождалось национальное самосознание, всем хотелось перемен и свободы.
  - Какими судьбами? - удивился я.
  - Да вот, привез представителей стачкома из нашей области. На встречу с Горбачевым.
  Тогда по всей стране прокатилась волна шахтерских забастовок, и перепуганный генсек согласился принять их. Дабы восстановить спокойствие.
  Вечером мы встретились с Юлием (впоследствии тот стал депутатом Рады и вице-премьером Украины) в гостинице "Россия", где он поведал мне кое-что о стачкомах.
  Как оказалось, многие их лидеры являлись представителями уже тогда созданной националистической партии "Рух" и происходили с Западной Украины.
  Начиная с двадцатых годов и вплоть до восьмидесятых (чему я свидетель), их составами завозили в наш край, прельщая высокими зарплатами Большая часть, получив небывалые "подъемные", тут же убегала назад, не выдержав шахтерского труда, и даже придумала речевку
  
  "Як приихав я в Донбасс, вугилля добуваты,
  А воно такэ тяжкэ, в рот його е...".
  
  Впрочем, некоторые оставались. Ударниками труда они не были и работали ни шатко ни валко, всегда были недовольны, но если на шахтах заваривалась буза (а такое случалось), всегда оказывались в числе заводил.
  Впечатленный услышанным, я поинтересовался у Юлия, есть ли "руховцы" в сопровождаемой им делегации
  - Есть,- последовал ответ, после чего он назвал фамилию лидера.
  Тот оказался моим соучеником еще по горному техникуму (правда учились мы в параллельных группах) и еще тогда имел кличку "бандеровец".
  - Точно, - усмехнулся Иоффе. - Люто ненавидит все советское и русских.
  Потом мы выпили "столичной" под украинское сало и расстались, дел у каждого было много.
  Спустя год после развала СССР, когда три пьяных дебила подписали Беловежское соглашение, я вместе с приятелем решил навестить малую Родину. Там уже "панував" один из тройки, бывший партократ Кравчук, а "Рух" сего легкой руки набирал обороты.
  Отправились мы на Украину весной, на автомобиле, а в целях безопасности прихватили табельное оружие. На автодорогах страны уже полным ходом разбойничали "братки", грабя и отстреливая автомобилистов.
  Взяли и как в воду глядели. Под Тулой с одной из таких бригад у нас случилась стычка, но все закончилось благополучно. С помощью работников ДПС, бандитов повязали.
  - Ну вот, - недовольно брюзжал приятель, когда мы тронулись дальше. - На Украине нас вообще зарежут.
  Харьковскую таможню миновали без досмотра (накануне я позвонил прокурору области) и понесись по просторам "нэзалэжной". Трасса была пуста, хоть шаром покати, у земляков имелось море свободы, но уже не было бензина.
  А утром, когда загоняли машину во двор родительского дома, сестра радостно сообщила, что из Минска в отпуск прилетели двоюродные братья. Один полковник-танкист, а второй прапорщик-авиатор.
  - Так, - вручив домашним подарки, - сказал я. - Пока накрывайте стол, а я приглашу их на завтрак.
  В доме дяди, через дорогу, уже завтракали. Морды у братов были красные и хмурые, а на столе стояла наполовину пустая "четверть".
  - Ну что, про... Союз? - пробурчал на мое приветствие полковник, а прапор добавил - раздолбаи.
  Возникшую было ссору пресек дядя, но идти к нам в гости браться категорически отказались.
  Зато навестили друзья детства. Все шахтеры и один в вышитой сорочке.
   А во время застолья сообщили, что они теперь состоят в "Рухе" и строят независимую Украину.
  - Независимую от кого? - поинтересовался я.
  - От москалей, - последовал ответ, и нам вручили партийные значки с трезубцем.
  - Так это ж бандеровские?
  - Теперь это новый герб Украины.
  Затем была встреча с бывшими коллегами (те националистов восприняли без восторга), и через пару дней мы вернулись в столицу.
  Когда же я приехал в очередной отпуск, разобравшиеся, что к чему, горняки повышибали "руховцев" с шахт, но процесс, как говорил незабвенный Горбачев, "пошел". По требованию МВФ те массово закрывались, тысячи людей выбрасывались на улицу.
  Именно в это время, с благословения Кравчука, украинские националисты создали партию бандеровского толка УНА-УНСО, получившую официальный статус.
  Далее, сделавшего свое дело перевертыша, теперь уже правящий на Украине "Рух" слил, но протащить своего лидера на пост президента не сумел, утратив доверие народа.
  Ему на смену пришел "красный директор" Кучма.
  Именно при нем национализм в Украине расцвел пышным цветом, а представители УНА-УНСО получили депутатские места в Верховной Раде.
  Следствием явилось сжигание ими Российского флага на одном из пленарных заседаний, установление памятников Бандере Шухевичу и Коновальцу в западных областях, а заодно участие украинских боевиков во всех вооруженных конфликтах против России. И еще школьникам и студентам стали читать новую историю.
  По ней украинцы являлись исключительным народом, порох, бумагу и подводные лодки придумали запорожцы, а гетьманы Мазепа с Петлюрой и все бандеровское отребье, были возведены в ранг национальных героев. Один такой учебник у меня есть, подарил племянник.
  В то время, по линии Генеральной прокуратуры, помимо прочего я занимался вопросами экстрадиции и довольно часто контактировал с ответственными работниками СБУ и МВД Украины. В том числе своими однокашниками по Высшей школе КГБ.
  - А почему вы не сажаете бандеровцев? - не раз спрашивал их. - Налицо явный фашизм и разжигание межнациональной розни.
  - Такова политическая установка,- неизменно следовал ответ. - Их нельзя трогать
  Это же подтвердил и один из заместителей Генерального прокурора Украины, когда мы встречались в Москве, в неофициальной обстановке. И добавил, - руководителей восточных силовых структур, как неблагонадежных, постепенно меняют на "западенцев".
  Затем пришла очередь Кучмы, по принципу "мавр сделал свое дело, мавр может уходить", и с подачи США, националисты уконтропупили второго президента.
  И на трон взошел Ющенко, на волне "оранжевой революции".
  Этот своих мировоззрений не скрывал - Украина только с Западом - Россия враг, а ОУН-УПА мои дети.
  Затем его немножко отравили "москали" (так официально заявил Киев), в связи с чем новоиспеченный гетьман пускал сопли и много молился. В перерывах же занимался голодомором 30-х, не обращая внимания на тот, который учинили его предшественники Кравчук с Кучмой.
   А еще увековечивал нацизм в мемориалах.
   Для начала воздвигли памятники дивизии "СС Галичина" по всей Западной Украине, а потом мемориальные кладбища погибшим фашистам на Востоке.
  Одно такое, созданное по личному указанию Ющенко, я видел в городе, где родился.
  Его возвели в рекордные сроки рядом с кладбищем, где лежат наши ветераны Великой Отечественной войны, в память о трех тысячах воевавших на стороне Гитлера венгров. Помпезным, окольцованным туфом и с гранитными плитами, на которых выбиты имена усопших.
  Причем вояки там лежат изрядные. Год рождения 1915-1920. В наших краях и сейчас помнят их зверства.
   К слову, ненависть у Ющенко и его сподвижницы Тимошенко, к шахтерскому региону была патологической. Весь период своего правления они вершили в нем политику геноцида, разрушая экономику, образование и медицину, а поступавшие оттуда в бюджет средства, направляли на развитие западных областей, все из которых являлись дотационными. "Донбасс следует огородить колючей проволокой и сжечь!" во всеуслышание заявляла премьерша.
  Когда же "отпанувалысь" и эти, на престол взошел Янукович.
  Виктор Андреевич впечатлял статью, многое обещал и к тому же был "проффесор".
  Поэтому все поставил на научную основу.
  Для начала, объявив войну с коррупцией, посадил Тимошенко и взял к ногтю близких ей олигархов, а на "кормление" привел своих. С небывалыми аппетитами.
  Потом, как все его предшественники, принялся заигрывать с националистами, допустив в Раду лидера бандеровцев Тягнибока.
  Ну и продолжил политику своего учителя Кучмы, по принципу "умное телятко двух маток сосет" получая дешевый российский газ и кредиты из Вашингтона.
  Когда же Запад возжаждал видеть "нэзалэжну" в европейском предбаннике (пришло время платить), стал набивать цену.
  И случилось закономерное.
  В "Белом доме" сказали "фас!" и засланные казачки в Раде учинили майдан, именуемый волей народа.
  А далее организовали государственный переворот, захватив власть в Западной Украине и оккупировав Киев.
  В этой связи меня умиляют пророчества наших "кассандр", - что теперь предпримет Янукович.
  Опомнитесь, господа. Что может политический труп? Только разлагаться.
  А бандеровцам осталось сделать последний рывок на Восток.
  Где еще могут принять решение.
  Вопрос в том, пойдут или нет?
  Но то знает только "бабка Параска".
  
   "Молох" (дранг нах остен).
  
  
   На Украине все свершилось, как и должно было быть. У власти националисты.
   Съезд восточных регионов в Харькове завершился явным провалом, бандеровцы готовят поход "дранг нах остен".
  Уже прогнулась Днепропетровщина, на очереди Донбасс и Крым, а в Киеве идет формирование "народной" власти.
  Вопрос у которой один.
  Украина на грани дефолта, где взять денег?
  Наши политики заявляют - мол, мы пока не дадим. Все в тумане.
  Запад тоже выжидает. Набивая цену.
  А между тем вопрос довольно прост. Денег в "нэзалэжний" море. У украинских олигархов. Их двести, владеющих всем достоянием страны и активами, составляющими суммарно более 85 миллиардов долларов. Этого вполне хватает на формирование нового бюджета и обслуживание госдолга.
  Дело за малым.
  Хватит ли у новой власти духа применить уже известный революционный принцип "грабь награбленное".
  И Украине польза и нашим олигархам назидание.
  
  "Война после Победы"
  
  В посветлевшем небе таяли звезды, со стороны нашего, со светящимися окнами дома, чуть доносило музыку, а мы с отцом стояли в уличном проезде и курили.
  Я уходил в армию, и мы ждали заказанный автобус, который должен был отвезти нас с провожающими на пункт сбора.
  - А теперь главное, - в очередной раз затянувшись беломориной, сказал отец.
   - Домой со службы не возвращайся, стань офицером. И еще. Знай, что я был судим, но реабилитирован. Это так, на всякий случай.
  Первое для меня было не ново, летом я поступал в Харьковское танковое училище, но не прошел по конкурсу, а вот второе изрядно озадачило.
  Ни сам отец с мамой, ни тогда еще многочисленная родня об этом никогда не поминали. Хотя из обрывков разговоров, я знал, что после войны он пять лет работал на Дальнем Востоке.
  Затем вдали, возник далекий свет фар, и гражданская жизнь осталась позади. Надолго.
  Спустя пять месяцев отец навестил меня в Кронштадте, в отряде подводного плавания 09990, и в гостинице, где мы провели три дня, впервые рассказал, за что попал в лагеря "Дальстроя".
  Закончив войну в Восточной Пруссии и находясь в Бреслау, в октябре 1945-го, он лишил жизни польского капитана. Случилось это в ресторане, в ответ на попытку того пристрелить его командира батареи.
  Отца с командиром и еще одного лейтенанта, судил военный трибунал. И все получили лагеря. С лишением наград и воинских званий.
  
  Потом отец уехал, пожелав мне хорошей службы, а она покатилась дальше.
  Как он всегда и мечтал, я стал офицером, связав свою жизнь с флотом, а затем волею судьбы и начальства попал на материк, в несколько ином качестве.
  В 1986 отец ушел из жизни (светлая ему память), а несколько позже меня перевели в Москву, в центральный аппарат Прокуратуры СССР.
  Потом были развал Страны, "новая" Россия и служба по инерции.
  А еще создание многих "демократически институтов" и в том числе по реабилитации жертв политических репрессий.
  В Генеральной прокуратуре России создали специальный отдел, куда валом хлынули "жертвы", ходатаи за них и многочисленные прошения.
  Одни требовали реабилитации и восстановления честного имени, другие льгот и привилегий.
   Из спецархивов тоннами поднимались старые уголовные дела, расстрельные списки и прочие, этого плана документы.
   По роду службы мне приходилось знакомиться с некоторыми из них, в связи с чем возникла мысль, найти отцовское уголовное дело.
  И не по указанным выше причинам, поскольку жертвой он себя никогда не считал, просто хотелось узнать о дорогом человеке больше.
  Задача облегчалась тем, что вместе с заместителем начальника отдела реабилитации мы ранее служили в Прокуратуре СССР и сохранили приятельские отношения.
  А еще у меня имелась справка отца об освобождении, в которой значилось, что осужден он был военным трибуналом 10-го корпуса ПВО по части 2 статьи 74 УК РСФСР
  14 ноября 1945 года.
  На мой телефонный звонок и просьбу, коллега отреагировала должным образом и записала необходимые данные.
  А спустя неделю позвонила, - приезжай, дело в канцелярии, можешь ознакомиться.
  Через час, пообщавшись с генеральшей, я был препровожден в свободный кабинет, куда секретарь прикатил тележку с делом.
  Оно было в двадцати пухлых томах, что вызвало у меня некоторое удивление.
  Когда водрузив фолианты на стол, секретарь удалился, я собрался с духом (не просто вот так окунуться в прошлое), закурил и потянул на себя верхний том.
  На синеющей выцветшими штампами обложке значилось "Уголовное дело по обвинению группы офицеров 10-го корпуса ПВО в мародерстве".
  - Однако, - промелькнуло в голове, и я подавился дымом.
  Далее следовали опись документов, после нее приказ коменданта гарнизона о фактах мародерства в городе, а также мерах по недопущению таковых, с приложением материалов военных комендатур, дознания по ним и тому подобное.
  Зная методику изучения дел, и бегло просмотрев первый том (упоминаний об отце там не было), я отложил его в сторону и потянул снизу последний.
  Он являлся своеобразным путеводителем, ибо там подшивались обвинительное заключение и приговор по каждому лицу, с указанием номеров страниц, составляющих доказательную базу конкретного преступления.
  Нашел фамилию лейтенанта Ковалева Николая Леонтьевича и вздохнул с облегчением. Статьи по мародерству не было.
  А формула обвинения соответствовала тому, что рассказал отец. Полностью.
  Спустя сутки после происшествия, всех участников инцидента арестовали - началось следствие, а затем отца "пристегнули" к делу о мародерстве. Которое, судя по всему, являлось показательным.
  Основанием для этого послужили переданные польской стороной материалы.
  В них значилось, что месяц назад лейтенант отобрал пароконную повозку в пригороде Бреслау у одного из местных жителей, оскорбил при этом представителя местной власти, а затем разоружил польскую линейную комендатуру.
   В ходе следствия установили, что в тот день, являясь помощником дежурного по части, отец вместе с отделением бойцов выехал на двух повозках на базовый армейский склад для получения продуктов.
  Загрузив все необходимое, они последовали назад, и при въезде в город, одна повозка сломалась.
  Во дворе фольварка, у которого это случилось, бойцы обнаружили немецкую армейскую фуру, и отец приказал перегрузить груз на нее. Хозяин особо не возражал (взамен оставили свою), и обоз тронулся дальше.
  Спустя некоторое время его догнал "джип", в котором сидели женщина - капитан и два автоматчика.
  Дама представилась начальником польской линейной комендатуры и потребовала вернуть фуру.
  Сославшись на приказ советского командования, разрешавший использовать трофейный транспорт для армейских нужд, отец это сделать отказался, а когда полька стала настаивать, послал ее в известное место.
  На следующий день его вызвали в штаб полка, куда обратилась капитанша, для разбирательства.
  Действия лейтенанта в части использования армейской фуры признали правомерными, а за нетактичное высказывание в отношении союзницы, было приказано извиниться.
  Когда же, сев на мотоцикл, отец навестил ее по месту службы и попытался это сделать, полька вызвала караул для его ареста.
  В результате в кабинете образовалась свалка, после которой лейтенант вернулся в часть, и, сдав дежурному три ППШ и "вальтер" начальницы, доложил командованию об эксцессе.
  События получили дальнейшее развитие, подключился армейский "СМЕРШ" и теперь извиняться пришлось полякам.
  Мародерства в действиях отца военная прокуратура не нашла, и по данному факту в возбуждении уголовного дела отказала.
  А вот его действия в отношении поляка, квалифицировала как преступление, хотя налицо была необходимая оборона.
  К тому же мнению пришел военный трибунал, со всеми вытекающими последствиями.
  Не помогло даже то, что отец воевал на Финской, был знаменосцем полка и членом ВКПб с 1943 -го.
  Дальше последовал воинский эшелон с конвоем, знаменитый пароход "Джурма" и порт Ванино.
  И еще одна война. Война после Победы.
  Так было со многими.
  
  "Разведка боем"
  
  Ближе к вечеру морские пехотинцы старшина 1 статьи Дим Вонлярский и краснофлотец Петя Морозов, решили навестить знакомцев из танкового полка, вместе с которыми штурмовали чешский город Брно, для укрепления боевого содружества. Тем более, что дальше предстояло идти вместе, а полк находился рядом с казарменным городком, в лесном массиве.
  С собой прихватили фляжку водки, сэкономленную накануне, и двинули.
  На временном, устроенном на опушке КПП, выяснили, где стоит рота Маркова и спустя десять минут обнаружили ее машины на одной из солнечных полян, рядом с небольшим озером.
  Часть танкистов, в одних трусах и сапогах драили банниками* стволы пушек, несколько стирали обмундирование, а старший лейтенант с философским видом, возлежал на плащ-палатке возле своей машины.
  - Здорово командир! - бодро сказали моряки и поручкались с лейтенантом.
  - И вам не хворать, - ответил тот, кивая на плащ-палатку. - Располагайтесь
  - Вот, решили навестить и проставиться, что хорошо довезли, - присев рядом сказал Дим, а Петька, устроившись напротив, отстегнул с пояса фляжку.
  - Хорошее дело, - покосился на нее Марков. - Так вас что, после боя всего двое осталось?
  - Четверо, - нахмурился Дим. - Одного убило, второго ранило.
  - Ну, это ничего, - вздохнул старший лейтенант. - А вот у меня в роте две машины сожгли, вместе с экипажами. Так что есть повод помянуть. И заорал, - Васька!
  От стоящей метрах в десяти второй машины шустро прорысил худощавый рыжий сержант с побитым оспинами лицом и, кивнув морякам, вопрошающе уставился на Маркова.
  - У нас гости, - значительно изрек тот. - Давай, пошуруй по загашникам. Да поживее.
  - Понял, - кивнул сержант, после чего вскарабкался на борт и исчез в башенном люке.
  Вскоре перед гостями появился свиной окорок, ноздреватый круг сыра, хлеб в фольге и темная бутылка.
  - Ре-ми мар-тин* - взяв ее в руку, по слогам прочел Петька. - Хорошо живете!
  - Нарвались на немецкий штабной склад - подмигнул ему сержант. - Случайно.
  Чуть позже, помянув друзей, все четверо с аппетитом закусывали.
  Затем выпили еще по одной, а после третьей закурили.
  - Хотите интересный случай? - усевшись по - турецки, затянулся "козьей ножкой" сержант. - Ты как, Олег, не против?
  - Валяй, - мечтательно сказал Марков, глядя на верхушки сосен. - Послушаем.
  - Было это, - наморщил лоб Васька, - летом 1943-го под Белгородом.
  Петрович (кивнул на старшего лейтенанта) тогда командовал взводом, а я, как и сейчас, управлялся механиком-водителем на его танке.
   Готовилось очередное наступление, и мы получили приказ провести взводом разведку боем, вместе с нашей пехотой.
  Целью являлся участок немецкой обороны на берегу Ворсклы*, где предстояло ее прощупать и выявить огневые точки.
   Утром, часов в пять, пехота влезла на броню, в небо унеслась ракета, после чего Петрович заорал "пошел!", и мы рванули с места.
   Половину дистанции, прячась в тумане, прошли на предельной скорости, а когда у реки он поредел, немцы ударили с берега так, что всем чертям стало тошно.
   Десант наш посыпался на землю кто - куда, танк Сашки Гамалеи справа, задымил и попятился назад, мы же, со вторым шпарим вперед и садим по фрицам из орудий с пулеметами.
   Минут через десять, лейтенант скомандовал отход, я врубил заднюю скорость и стал отползать назад, в примеченную слева, заросшую кустами низину.
   Там же, как на грех оказалось болотце, я дал газ и стал его форсировать. Но куда там. Траки погрузились в донный ил, замолотили вхолостую, и мы сели на клиренс.
   - Давай, давай ходу курва! - стал пинать меня лейтенант сапогом в спину.
   Обливаясь потом, я заработал рычагами, дергая машину вправо-влево, и тут нам впечатали снаряд в башню.
  Машину тряхнуло, в морды нам секануло крошкой, после чего все стихло.
   Через пару минут кашляя и матерясь, мы оклемались, я, утерев лоб от крови, стал запускать двигатель - ни в какую.
   - Спокойно, спокойно Васек, - прохрипел командир, сделали вторую попытку -результат тот же.
   - Ну, все, - пробасил сзади башнер*, - сейчас они наведут нам решку.
   И точно. Вскоре со стороны немцев показался ихний "Т-3"*, давший по нам пару выстрелов. Броня выдержала.
  Затем рядом с ним возник тягач, после чего обе машины покатили к низине.
  - Так, слушать меня! - оторвался от перископа командир. - Судя по всему, фрицы считают нас убитыми. Подпустим вплотную и откроем огонь. По моей команде.
  А эта шобла между тем приближалась.
  "Т-3" лязгал гусеницами впереди, тягач шел с отставанием и чуть правее.
  - Хреново, если "панцер" зайдет к нам сбоку и лупанет в борт, - забеспокоился стрелок-радист. - Там броня точно не выдержит.
  - Всем молчать! - рыкнул Петрович. - Ждать команды.
  Сбоку заходить никто не стал (машины остановились в десятке метров напротив), башенный люк танка откинулся, и на кромку уселся фашист в пилотке, закуривший сигарету.
   Из тягача неспешно выбрались еще трое, стащили с него буксирный трос и поволокли к "тридцатьчетверке".
   - Сидеть тихо, - прошипел командир. - Пусть крепят.
   Оживленно переговариваясь, солдаты влезли в грязь, зацепили буксир за рым, после чего вернулись и один махнул рукою водителю тягача.
   Тот врубил скорость (канат натянулся), потом прибавил обороты, и танк потихоньку двинулся вперед, освобождаясь от топи.
  А как только оказались на сухом, лейтенант скомандовал "Огонь!", и наводчик впечатал бронебойный под срез башни "панцера".
  Ее раскололо как орех, немец тут же загорелся, а я по ходу движения, (тягач все еще полз), опять надавил стартер, и на этот раз получилось.
  Танк ожил, взревел двигателем, Петрович завопил "дави!", и мы прыгнули на тягач как кобель на суку.
  Под днищем хрупнуло, машину колыхнуло, и через минуту, объезжая злосчастную низину, мы на полном ходу рванули к своим.
  Когда немцы опомнились и стали садить нам вслед из пушек, было уже поздно. Машина вышла из сектора обстрела.
  Вот такая была у нас история, - закончил Васька, снова потянувшись к фляжке.
  - Как, Петрович, ничего не свистнул? - набулькал всем по четверть кружки.
  - Да вроде нет, - тряхнул чубом старший лейтенант. - Только сапогом, Вася, тебя пинал не я, а башнер. Советскому офицеру такое негоже.
  После этих слов вся компании дружно заржала и, сдвинув кружки, выпила за танкистов.
  - Ну и как командование оценило вашу разведку боем? - шумно выдохнув, занюхал водку корочкой хлеба Петро.
  - Лейтенанту "Звездочку", нам всем по "Отваге", ткнул пальцем в одну из своих медалей сержант. - А еще была заметка в армейской газете, только мы ее искурили.
  - Не мы, а ты, - снова поправил Василия командир, что вызвало новый приступ смеха.
  А в высоком небе над ними плыли облака. Туда, где не было войны и смерти.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   " Конец Перервы"
  
  
   "Эсэсовский кортик"
  
  "Аэрокобра"
  
  "Ролленкорд"
  
  "Ясным ли днем"
  
  "Голоса в тишине"
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"