Аннотация: В конкурс "Стоптанные кирзачи-9" Стимпанк. Из шестидесяти шести рассказов в суперфинал отбираются лишь три. "Звонарь" на девятой позиции.
Януся в свои четыре года не слишком горюет по старшей сестре. Она каждый день рисует новую радугу. А Ивона не попрощалась, не забежала ко мне хоть на пару словечек, не хлопнула пониже спины своей ладошкой. И вот, не вернулась.
Ивона - вейла.
Только две вейлы от нашего дистрикта - вейл попробуй найди.
Януся, если и в ней проявится высокая скорость реакций, тоже вырастет вейлой. Она мелкая, тонкая в кости, с маленькими ступнями и просвечивающими кистями рук, подвижная, вся в мать. Таких в старину первыми на костре сжигали. Сначала взвешивали, а потом сжигали. Считали, что у метлы грузоподъёмность сорок пять килограмм, больше не тянет. Нимбус несёт такую же нагрузку.
Вейлам никто не завидует. Они до двадцати пяти лет почти не доживают. Редко кто умудряется отслужить десять лет, до увольнения, как моя соседка, мать Ивоны и Януси. К ней приходили от дистрикта, говорили, если родит третью девочку - наградят. Соседка послушалась, но родился мальчик. Она рада была, даже всплакнула. Денег за сына не дадут, парни в вейлы не годятся. Зато, говорит, сЫночка мне останется. Она тоже о старшей дочке говорить не хочет, чтобы не пропало молоко. Один я по Ивоне скучаю, толстый Басик-сосед. Так скучаю! Единственная была у меня подружка. Поговорить можно было по душам, посидеть тесно на одной скамейке, когда в детстве играли в "Заек", а когда выросли - в "Академию". И никогда не играли в "Магистраль", потому что своя под боком: громыхает колёсами, пыхтит паром из труб, воет гудками. Пусть в неё сельские играют. А я... я только под утро закончил цветную печать карты мира. Размочалил во рту селёдочный хвост (от бутербродов ни крошки не осталось, проверял), загасил свет в мастерской и поднялся домой, когда уже за окнами светало и далеко прогрохотал четвёртый скорый, и мирно шипели своё "пфф-пфф!" медлительные городские поезда. Повезло мне с работёнкой - заказ был от местного Магистрата, толстяк Басик тоже на что-то годится! Карта для Зала собраний получилась нарядная, в стиле арт-деко. На карте лента Магистрали от Воркуты до Хабаровска, по горам, по холмам и возвышенностям, а где и по насыпям через поймы необъятных рек, город на городе. Живите, народы, работайте, кормитесь. Матушка-Сибирь всем вам родина. Старый Збысь зря вещает о жизни на шаре: мол, глобус не бессмыслица, потому и не пропил. Не живём мы по всему глобусу. Всё, что есть - это полоса Транссибирской. Просто. Поезжай, куда хочешь, не заблудишься, разве что сойдёшь с поезда и застрянешь на сельских дорогах, где дилижансы ходят редко. Вечером куплю пирожных всем соседям по коридору, - и большим, и маленьким. Сядем выпить сладких наливок у старого Збыся, потому что у него стол огромный и комната пустая, даже голос звенит. Ещё куплю гору блинов, окорок и банку горчицы - себе. Посыльный доставит коробку, а я скажу - для работы надо. Чтобы соседи меньше подтрунивали, мол, ест Басик за троих. И съем украдкой, чтобы родная мамаша не пилила...
Януся принесла мне очередную радугу, только побольше, и дуга ровная.
- Жак нужен! Важно каждое слово! - упрямится малышка. - Послушай: КАК - это красный. ОДНАЖДЫ - это оранжевый. ЖАК - это...
-Жёлтый? - догадываюсь я. Ни разу не слышал про Жака. Знал про охотника и его фазана, про Жака не знал.
-Это Ивонка рисовала? - спрашиваю.
Ивонка, факт. А что такого: учила сестру рисовать радугу, над радугой тонким пёрышком пририсовала взлетающую вейлу. А под радугой, тоже пёрышком, Магистраль, вдоль перрона шпиль костёла, арка вокзала, депо, мост, городские крыши, Платформа - причал для дирижаблей... что ж не идёт из головы верзила звонарь, головой доставший до уличного фонаря? И почему звонарь - Жак? Французов у нас по пальцам перечесть. За французами надо ехать через два дистрикта на восток, в их маленькую общину...
Я знаю Ивону, она не любит пустую бессмыслицу, а вот шарады любит.
Любила.
Нет, любит.
Я так соображаю: вейла готовилась передать весточку, иначе не натаскивала бы сестру на эту фразу. Мать вейлы призналась: как только Ивона не вернулась, Януся стала малевать по несколько радуг в день, акварель вымакала, мелки искрошила и уши прожужжала звонарём. Тоже странно. Этот ребёнок раньше никогда не циклился...
Вы, конечно, можете мне не верить, но стопку наливки я закусил единственным сахарным крендельком и выволок своё большое тело из-за стола. "Куда, Базыль?" - спрашивали меня соседи. Я отмахнулся: "Закончить работу надо, срочно. А не то нового повода собраться на пирожные не будет!" И ушёл к себе. Очень хотелось есть, я же толстый Басик. Но глянул в зеркало, увидел жирные щёки, шею, переливавшуюся в плечи, необъятную грудную клетку, перетекавшую в живот, две колоды-ноги и обширный зад, которому мало стула, и потому приходится мостить его во время работы на скамейку. А работал я много. Потому что, когда работал, забывал, что я толстый парень. И вот я впервые в жизни наглотался воды и вернул в раковину всё, что не успело перевариться в стравнике. Почувствовал облегчение и одновременно острый приступ голода, и сказал себе: "Нет уж, начну новую жизнь налегке. Пойду искать звонаря, на которого намекнула вейла Ивона, лучшая моя подруга!"
Колокол костёла как раз перестал трезвонить, но я уже был внизу, на выходе из колокольни, и назвал спускавшегося по ступенькам человека: "Привет, Жак!"
"Вечер добрый! - ответил он, кряхтя и потирая колени, - только меня зовут Петр, и звонарей Жаков у нас отродясь не было. Ни высоких, как столб, ни коротышек".
Я вздохнул, сглотнул голодную слюну и вышел на перрон - совсем рядом. Городские там встречают поезда или гуляют по аллеям, или ссорятся, или влюбляются. Дети играют в догонялки. Взрослые на перроне зарабатывают на кусок хлеба: развозят тележки с кладью, подметают, воруют, газеты продают. Пирожки тоже. Ржаные сухари прямо в холщовых мешочках с лямкой, чтобы на плечо повесить, и в путь... Что ж все мысли о еде?
Домой не хотелось. Мамаше я стал мешать, она только и делала, что бранилась.
Я медленно тащился вдоль ряда фонарей, разглядывая их, словно видел в первый раз. Я тоскливо думал об ужине, и ещё о том, что всё потеряло смысл, когда пропала Ивона. Вдруг моё внимание привлёк бегущий за поездом парень. Он мчался мне навстречу, в свете газовых рожков его фигура неслась над брусчаткой, лишь на краткий миг касаясь опоры подошвами башмаков. Ноги подгребали твердь земную и отталкивали на себя, под себя, от себя. И это сильное движение начиналось, оказывается, никак не от бёдер - от живота, от твёрдого пресса, обтянутого рубашкой. И, может быть, даже от грудинных мышц начиналось усилие, двигавшее его; мне неведомо. На меня бежал человек, а я, тоже человек, не знал, каково это - бежать, легко перенося вес тела с одной ноги на другую, так быстро, словно летишь, грудь рассекает воздух, плащ трепещет за спиной, руки мерно двигаются вперёд-назад, согнутые в локтях, в полном согласии с ногами, участвуя в общем порыве: быстрее, быстрее! А потом прыжок на подножку последнего вагона... Догнал всё-таки поезд и уехал.
Внутри меня зашевелилась белая зависть. Я даже забыл про то, что зверски голоден.
"Вот что мне нужно, а не чрево набить!- прошептал я. - Хочу мчаться, как этот! Свой поезд догнать хочу! Действовать, действовать, действовать! И не за литографским станком в одиночестве, как привык, а по-настоящему, среди людей, на Магистрали! И когда я отыщу длинного Жака и его фонарь, я верну Ивону. Она где-то ждёт и надеется, иначе не придумала бы эту шараду. Ей нужна помощь! И, может быть, она останется со мной навсегда, если я стану хлопец-зух, как этот!"
Я тоже побежал по перрону. Понимал, что силёнок мне хватит едва от фонаря до фонаря, но тешил себя мыслью, что мчусь.
Слева, с подножки поезда, заулюлюкали.
Справа, развернувшись в мою сторону, гоготали сельские и говорили:
- Ой, умора! Занадто спрытно! А если шмякнется, да не встанет?
- Сердце у него здоровое, пусть хлопец встряхнётся!
Я в досаде остановился, отдуваясь и чувствуя дрожь в подгибавшихся коленях. Но слова приметливой деревенщины "сердце у него здоровое" поддержали мою решимость. Сердце выдержит, значит, и я выдержу.
Ночь я провёл под мостом.
До утра я мог выть от голода, - ничего это не меняло, и стравнику пришлось поутихнуть.
Заработка за большую карту для Зала в Магистрате должно было хватить на год, если жить очень скромно, и я бросил привычную работу и напросился в путевые обходчики. Бригадир с сомнением взглянул на меня, незло цыкнул зубом, покачал головой, но принял.
Однажды после смены я тащился в холостяцкий барак, где были такие соседи по койкам, какие не гнушались порыться в чужих карманах и торбах, освобождая их от съестного, и приходилось довольствоваться малым. В самом мрачном настроении я топтал свежий снег на перроне, когда у меня над ухом дежурный по станции ударил в колокол, подав машинисту сигнал отправляться. Паровоз с готовностью ухнул, выпустил пар из парораспределителей над самой платформой, под гудок машиниста лязгнули сцепки. Состав тронулся, набирая ход. И тут-то, не иначе от звона станционного колокола, в моей голове мелькнула догадка. Я спросил дежурного по станции:
- Вас зовут Жак?
-Табачку не найдётся? - спросил он меня и не торопился оборвать разговор.
За понюшку табаку он назвался Яковом.
-Жак - это тот же Яков, только по-французски, - пробурчал я.
Мне показалось, он насторожился, когда из вьюжной темноты вынырнул его товарищ. Потом осклабился и кивнул ему на меня:
-Слышал этого пентюха? Болбочет несуразное, а вроде, не пьяный! Будто я, Яков, по-хранцузски буду Жак!
-Так и есть, - сказал его товарищ, старый усач, быстро окинув меня цепким взглядом. - Кого-то ищешь, хлопец? Длинного Жака? Не было у нас такого.
Дежурный по станции возразил:
- Как не было? Работал Жак. Его прозвали за привычку вставлять не к месту: "Жак, панове!" Или: "А жак не хочешь?" - если хотел потянуть с пивным долгом.
Усатый скривился, но дежурный Яков, не замечая его раздражение, рассказывал:
- Суетливый он был человек! По неосторожности выбил головой масляный фонарь из руки помощника машиниста, стоявшего на подножке скорого. Масло потекло Жаку по одежде, горело знатно! А он верещал и раздавал обещания жакнуть машиниста и в хвост, и в гриву. Хе! А звали того Жака на самом деле Мирек Копыльский. И поезд тогда отправили с задержкой, потому что кондуктор словил двух босяков без билетов и выдворил их как раз, когда люд носился за горящим Жаком. Хе, кутерьма была на перроне! Чисто цирк!
Хмурый усатый человек глаз с меня не сводил. Сказал, как приказ отдал:
- Жака не ищи.
Дежурный встрял:
- Так точно. Жак-чудак вскорости умер. Говорили, сильно испугался, когда на нём загорелась одежда. Его отправили лечить ожоги, а он запил и умер.
- И ты, Яков, сдохнешь раньше времени, если будешь надираться до конца смены... - доносился голос усатого, пока двое не скрылись в метели.
Вот, значит, как.
Вот она, моя правда: Ивона действительно составила шараду, а не просто детскую говорилку. Рассчитывала на меня. На Янусю-четырёхлетку и на матушку с младенцем на руках она надеяться не могла, чем они могут помочь?.. "Звонарь" Жак-Мирек Копыльский умер. Кто подскажет, что мне делать?
И после шести месяцев на чугунке я решился забежать домой. До этого был уверен - лучше мне туда не показываться, потому что как есть возьмусь за старое: достану потихоньку из комода отмычку, ковырну замок в мамашином буфете, смету с полок всё, до чего руки дотянутся, буду есть, есть, есть, а потом брошусь, отдуваясь, в мягкую постель... Ну и боров же я был! Хоть и работал, и на еду зарабатывал. Нет, сидя в мастерской среди литографских прессов никогда не найти мне Ивону. Если и отыщется её след - то на Магистрали. Магистраль знает всё. Не выдаёт до поры, но знает. Искать надо. Чем был недоволен тот, усатый?..
Дверь мне открыла матушка Ивоны и Януси, потому что родная мамаша пожитки сына Басика давно из комнаты выставила. Она когда-то родного брата отца тоже выгнала за порог - чтобы комнату с его семьёй не делить после смерти моего родителя. Из-за этого по отцовской линии я никого не знаю, на улице пройду мимо и не поздороваюсь. Не по-людски, конечно, но в том нет моей вины.
Матушка Ивоны впустила меня, глянула приветливо:
-А ты ладный хлопец стал, Базыль! Не узнать! Где всё лишнее оставил?
- На чугунке, тётка Мария! Своим салом у поездов колёса смазывал. Они теперь бегают гладко, быстро, вы не заметили?
В дверь к Марии позвонили.
На пороге стояли два пана полицианта и строго спросили: "Кто к вам пришёл?"
Мария ответила:
- Это наш сосед, он здесь вырос, у людей спросите. Мать его выгнала, а хлопец только с работы, устал. Покормить человека надо, пусть отдохнёт у меня.
- Гость ваш пусть и дальше работает, где работал! - припечатали полицианты, многозначительно взглянув на соседку и сурово - на меня. И удалились, стуча каблуками по ступеням.
-Караулят! - одними губами произнесла соседка. Рассердилась и даже скрутила полотенце так, что затрещало полотно в её маленьких руках.
Я пообещал:
- Тётушка Мария, не переживайте! Я найду Ивонку. Среди путевого люда чего только не наслушаешься, однажды кто-то проговорится, и след потянется.
- Они устроили засаду возле дома. Ждут, не объявится ли? Ты у них уже на примете, не думай, что всё просто. На вейл охота началась! Будь проклята такая жизнь! - тихо плакала Мария и на её руках захныкал малыш.
Я взял младшего на колени, спросил соседку:
- Тётечка, может, вы знали Мирека Копыльского?
- Копыльский Мирек... Это отец Кристины, второй вейлы от нашего дистрикта. Очень переживал, когда узнал, что дочку завербовали в летуньи. Не хотел он для неё такой судьбы. Да кто ж его спрашивал? А что с ним?
-Умер Мирек.
- Ох! Я не знала этого человека, но схожу на его могилку, горе-то у нас общее.
В выходные мы вместе поехали на кладбище работников чугунки. Долго искали могилу Копыльского, наконец, нашли. Мария только взглянула на скромный казённый обелиск, к тому же, облезлый, побледнела, затряслась, вцепилась мне в локоть и потащила прочь.
- Не задерживайся, Базыль! Как бы не догадались те... - Мария достала из ридикюля зеркальце, осмотрела с его помощью все дорожки, они были пустынны, и сказала:
- Лучше было тебе забыть мою Ивону. Но, раз не забыл, скажу: её, Кристину и других послали на Горящие болота. Люди на чугунке хоть что-то об этом знают, не может быть, чтобы не знали.
- Ну, ходят слухи, - процедил я, стыдясь, что за полгода на Магистрали узнал о полётах вейл очень мало, почти ничего. - Мужчины говорят, что вейл когда-то готовили разведывать, где в Заполярье сильно горит, где ждать провалов в земле, но это только сначала было. Вечная мерзлота уже сто лет как оттаяла и газ метан выходит из-под земли, но добывать-то его до сих пор не получается, как ни пытались. Говорили, сколько можно девушек туда отправлять, ведь возвращаются не все.
Мария скорбно покачала головой.
- Последнюю партию вейл отправили куда-то на запад. С последнего задания никто не вернулся, вейлы с других направлений тоже приземлялись не на Платформы. Скрылись, ушли лесами. Нимбусы тоже исчезли. Их кто-то прибрал: вывез или спрятал. А кто?
- Нимбус кто угодно вывезет на простой повозке, - ответил я. - Он же весит как сосновая скрыня.
Про себя подумал: "Нимбус не тяжелее гроба. Только гроб этот летающий".
Мария молчала и смотрела вдаль. Про такой взгляд говорят "за три часовых пояса". Кому довелось пережить смертный страх, время от времени будет глядеть перед собой так, словно внутрь головы.
Потом соседка заговорила:
- Это неспроста. Что-то готовится, Базыль. Глобус Збышека помнишь? Не позволяй себе забыть, каким был мир до Оттепели, и другим передай. Ради летуний сохрани это знание: их отправляют туда, куда дирижабль не отправишь. Но летуньи находят и многое другое, чего знать не положено. Ты думаешь, живёт только Магистраль? Все континенты сохранили людей.
- Откуда чутка?
- Это не слух, Базыль. Это правда. Нимбусы летают гораздо выше дирижаблей. Во время сплошной облачности по ночам прямо на облаках появляются "виды" - то, что можно смотреть сверху как синематограф. Только качество лучше и глубина есть в движущейся картинке. Многие вейлы жизнь положили, чтобы в этом разобраться, но выяснили только, что "виды" связаны с кружением спутников Старых по орбите. Всё прошлое и настоящее мира пишется кем-то наверху. Были большие взрывы, за ними землетрясения, потом потекли льды на полюсах, растаяла вечная мерзлота, и суша где ушла под воду, а где залита жидкой грязью, как в наших краях. А теперь на вейл, поднимавшихся выше облаков, началась большая охота. Как это понимать? Что изменилось с тех пор, когда летала я? Ох, ведь с нами так безжалостно не поступали...
Отец Кристины не спился, не верю я в это. Наверное, он притворялся. Он вытравил по камню обелиска пятна - карту нового мира. На камне должно быть что-то ещё, какое-то указание для знающих. Но я испугалась. Не навредить бы делу. Ты от кого узнал про отца Кристины?
- Дежурный по станции проболтался. Его приятель был очень недоволен.
Мария выслушала мой рассказ и, когда я дошёл до истории про двух босяков, снятых с поезда, у неё глаза просохли от слёз, и она вздохнула, как будто скинула тяжёлую ношу. А потом сказала:
- Молодой ты ещё, Басик, жизни не знаешь. К дежурному по станции приставили соглядатая. Мужчины соглядатая раскусили, и Яков притворился недотёпой. Ты задал правильный вопрос, дежурный понял, что надо рассказать тебе про Жака, не то будешь ходить за ним, искать новой встречи. И рассказал он всё при соглядатае, при том усатом человеке. Мол, ничего особенного - на чугунке и не такое бывает. Теперь будь осторожен. Если получится, узнай у Якова вот что: кто засвидетельствовал смерть Мирека? А те двое босяков точно были вейлы. Их прятали.
'Вот дурак! - сказал я себе. - Почему сам не догадался?'
Уходили мы с кладбища молча, и только когда сошли с городской конки, Мария прошептала:
-Хотела бы я знать, кто лежит в могиле Копыльского...
Я тоже хотел это знать.
Поэтому в следующий раз приехал на кладбище ночью. Выбрал время между разъездами поездов - кладбище прямо вдоль чугунки и с паровоза просматривается, как на ладони. Искать могилу мне не пришлось: из своей засады я увидел две чёрные тени, они тоже, как и я, дождались, пока проедет маневровый, и один чёрный силуэт метнулся по дорожке и провалился сквозь землю. Второй чуть замешкался по пояс в могиле - я был уверен, что в могиле Копыльского. Я подбежал и схватил второго подмышки. Человек испугался. "Быстро вниз!" - рявкнули ему из-под земли, словно в самоварную трубу. Мой пленник взмолился: "Сигай вниз, хлопец!" И мы вдвоём оказались в трубе, по которой где ползли, где катились боком и на спине, снова ползли и выпали на пол огромного цеха. Да, когда-то это место было заводом.
Вокруг в мёртвом покое застыли станки, механизмы и ленты конвейера. Мостовые краны нависали над головой. Тросы и стропила свешивались с потолка местами до пола, и на этих участках подземного производства до сих пор работали; там ходили люди и двигались рычаги, вращались зубчатые передачи, гудели топки, кузнечные меха приглушенно ухали. Если бы не работа на Магистрали, я бы не знал даже названий всему, что выхватывал взгляд в полумраке, скрывавшем размеры цеха.
В круг света передо мной вышли и остановились инженер и девушка. Инженера ни с кем не перепутаешь: у них по телу вытатуированы формулы. У этого парня на груди, под расстёгнутой пуговицей белой батистовой рубашки, красовались шестерни; на предплечьях - таблицы допусков-посадок и шероховатостей. На левое плечо крепилась тяжеленная пневматическая рука на случай, если надо быстро произвести замеры или сборку-разборку. Окуляр-лупа на лбу, на кожаной повязке. В карманах жилетки разложено всё, что может понадобиться пневматической руке. Небось, сбоку на перевязи усовершенствованный пистолет. Пистолет инженерам положен - они ещё и следят за порядком на производстве. Самолично. Посторонних, полициантов, например, или наёмную охрану не пускают. Цеха и те же депо - закрытые территории, и каждая промышленная зона в каждом дистрикте со своими секретами, если вы не знали.
Ясно дело, возле меня остановился Старший Механист.
А девушка... Я подумал, что она аппетитная, хоть шире Ивоны в кости и, значит, будет увесистее, нимбус такую не поднимет. Лицо у неё круглое, взгляд дерзкий, на стройных крепких ножках стоит основательно. Вейлы другие. Хрупкие. Таинственные...
И ещё я подумал, что меня допустили сюда неспроста, и кто допустил, вот вопрос? Те, кто ведут охоту на вейл, или наоборот, другие? Но спрятались они хорошо.
И я нашёл, о чём спросить, чтобы не стоять семафорным столбом перед девушкой:
- Наверху не услышат?
Девушка хотела что-то ответить, но вопросительно стрельнула на инженера глазами. Я заметил сходство между ними, какое бывает у людей из одной семьи, но разница в возрасте большая, лет десять.
Девчонка всё-таки не смолчала:
- Ты местный?
- Угу.
- Слышал работу нашего производства там, наверху?
- Неа. Магистраль же шумит...
- А здесь шумит Магистраль? - чуть дрогнув бровями, поинтересовался Механист и насмешливо блеснул глазами в полутьме. С подвохом парень.
- Неа.
Механист как будто сейчас же забыл, что я свалился сверху, и зачастил инженерным языком, полным специальных слов. Стал рассказывать про надёжную звукоизоляцию и про часы максимального движения поездов, когда грохот составов заглушает работу шумных участков цеха.
Я сказал:
- Ловко всё вы тут... устроили!
- Не мы. Мы наследуем то, что досталось от Старых. Даже Магистраль в нашем Дистрикте - это их надземная железнодорожная сеть, сохранилась поверх оползней. Но тебе о производстве рано рассказывать, ты уж извини. Мы бы на тебя вышли сами, но ты успел забежать впереди паровоза.
Он хмыкнул.
Знаем мы шуточки путейских. Я вместо ответа поднёс большой палец к ноздре, резко чмыхнул за круг света, на бетонный пол.
Механист не одобрил:
- А вот это ты зря. У тебя, Базыль, образование на лбу написано, а ты нахватался на чугунке всяких привычек... Значит, так. Служить будешь дежурным по станции, вместо Якова. Работёнка не пыльная, тебе понравится. Умрёшь через два месяца, когда группу вейл будем переправлять в Приуралье. Поэтому постарайся умереть эффектно и с привлечением максимального количества зрителей.
- Умереть? - растерялся я.
- Дежурный по станции Яков погиб два дня назад, вчера хоронили. Можешь увидеть его - вон там: с Миреком Копыльским заканчивают установку подзорной трубы.
Это уже легче.
-И как умер Яков? Тоже напился?
- Правильный вопрос. Его кончину ты обязан знать в деталях, могут спросить. Не упился он. Упился Жак-Мирек Копыльский, хватит местной чугунке одного пьянчужки. А Яков стал любезничать с юной вертихвосткой, вот этой, - инженер покосился на свою сестру. - Путейским ребятам это не понравилось, они его столкнули на рельсы, избили и смылись. А прибывший товарный проехался по голове бедолаги. А остальное, то, что паровоз ему не отутюжил, товарищи опознали в морге как останки Якова. Все знали, что Яков волокита ещё тот!
- А мне что за смерть приготовлена? - поинтересовался я, и неприятно кольнуло здоровое до сих пор сердце.
- Ты умрёшь от разрывной пули в грудь, она у тебя широкая, хорошая мишень. - Это сказала девушка.
- Спасибо! - кивнул я. - Растил восемнадцать лет. Поднимусь наверх, нажрусь до отвала. Чтобы не промахнулись.
Девушка прыснула, закрыв рот ладошкой. Механист внимательно посмотрел на неё и спросил:
- Он тебе понравился?
- Забавный! - ответила девушка и спрятала улыбку.
- Нажритесь вместе, что ли. Тебе, Линда, с ним работать: связь будем держать через тебя. Потом скроетесь в другом часовом поясе, пока мы дело не закончим. Вместе или по отдельности.
- Я ещё посмотрю! - Линда стрельнула на меня глазами.
А я упёрся:
- Что у вас за дело? Или объясните, или ничего у нас не выйдет!
-Пойдём, я тебе покажу кое-что, сам разберёшься, не дурак, - с готовностью предложил Механист и повёл меня в тёмное чрево цеха. Мы с ним карабкались по ступеням под самые перекрытия и поднялись к подзорной трубе. Окуляр, как мне объяснили, выходил там, где мне знать не положено. Сначала я увидел звёзды, их было в ночном небе без счёта. А потом случилось то, отчего у меня на голове волосы встали дыбом: я видел, как горящий нимбус прошил редкие облака и упал далеко на краю обитаемой полосы и непроходимого леса. А потом была ещё одна вспышка. Что за вспышка?
- Вейла успела выброситься с парашютом и её расстреляли прямо в воздухе. Самонаводящаяся боевая ракета Старых, - процедил инженер.
До сих пор ракетные арсеналы существовали лишь в россказнях мужчин, работавших на чугунке, и я не совсем серьёзно относился к их болтовне. Про что ещё будут выдумывать работяги, у которых вся жизнь проходит среди железяк и машинерии? Оказывается, вот о чём они шептались, когда чувствовали себя в безопасности...
- За что её? - прошептал я дрожащими губами.
Механист ответил злым голосом, сквозь зубы; он тоже в соседнюю подзорную трубу наблюдал гибель девушки.
- За то, что много знает. Недавно стало известно, что существует орбитальная база Старых. И она, эта космическая база, ведёт нимбусы последнего поколения к своим шлюзам. Некоторые вейлы задерживались на орбите на декаду и больше. Учились там. Их и отлавливают в первую очередь.
Я не мог видеть лицо Механиста, но почему-то показалось, что он скривился.
Я подумал: 'Может, плачет человек?'
А парень с татуировками-шестерёнками на груди продолжал:
- В нимбусах летают исключительно девушки. Конечно, генералов это беспокоит. И так сильно беспокоит, что полёты объявили вне закона, а вейл преследуют, где только могут. А заодно разыскивают тех, кто помогает им приземляться не на Платформах.
Откровенность за откровенность, я признался:
- Путейские болтают, скоро будут готовы нимбусы для парней.
- Ещё бы! Затолкают в них недоносков с мелкими мозгами! - инженер хмыкнул.
Инженеру конечно хочется попасть на орбитальную базу Старых. Я понимаю. Но этому точно не светит: он высокий широкоплечий хлопец.
- Ещё посмотреть надо, справятся ли парни с управлением нимбусов? - обнадёжил я.
- Да уж, нимбус сверхчувствительный аппарат. Это не рычагами двигать...- Механист с видимым усилием развернул тугое поворотное устройство подзорной трубы.
- Если у тебя с Ивоной всё закрутится по-прежнему, услышишь от неё такое, что, хоть век проживи на Магистрали, и не приснится. Ивона была на Станции, это точно. И не один раз, и не одна она там была. Нам бы только снять со следа девушек правительственных ищеек. А вот это не просто...Ты с нами, Базыль?
Я хотел, чтобы у меня с Ивоной "закрутилось по-прежнему". Хоть ничего и не крутилось-то раньше...
Всё равно, очень хотел.
Так хотел, что на всё согласился.
Механист был рядом и поучал:
- Наверх поднимешься с документами начальника станции. Звать тебя станут Казимиром. Нового завербованного узнаешь по паролю "Пан Казимир, вот так встреча! Как поживает ваша матушка Алиция?" Связной может явиться откуда угодно, хоть даже сойти с поезда. Кроме того, тебя раз-другой проверят наши люди.
Через два месяца новой работы я стал ждать обещанной смерти.
Встречался с Линдой, а сам надеялся увидеть Ивону. Почему-то был уверен, что увижу вейлу перед тем, как придётся сматываться отсюда. А иначе нечестно, и злая будет у меня судьба, если придётся бежать из родного города, да ещё, быть может, бежать с другой девушкой, пусть и хорошенькой. Не по мне это. И Линда - она, как бы сказать, умело кокетничает с парнями; говорит, по работе. Нет, Линда не та, с которой у меня 'закрутится'.
И однажды, прекрасным весенним вечером, когда весь город намерился гулять вдоль чугунки туда и сюда до поздней ночи, и сирень на аллеях распустилась пышным цветом, и даже поезда, замедляя ход, говорили перрону с придыханием: 'Чууу...чу-еш-ш-шь... вес-с-с-с-на!', это случилось. Как раз когда останавливался синий скорый, курсировавший не дальше двух часовых поясов, ко мне подошёл молодой человек. В руках у него был саквояж врача. Он удивлённо спросил:
- Пан Казимир?! Вот где свиделись?! - он ошеломлённо помолчал и всё-таки выдавил из себя:
- Вот так встреча! Как поживает ваша матушка Алиция?
Мы молча пялились друг на друга.
"Действительно, как поживает Алиция?"
Сказал бы мне кто - не поверил бы. Мы с доктором были похожи, как близнецы. Наши отцы были близнецами. А я похудевший стал похож на отца. Доктор тоже получился копией своего родителя, только более подтянутой, ладной копией, умевшей носить дорогой костюм и галстук...
От вокзала раздались выстрелы, застучали в беге десятки пар мужских ног, женские голоса кричали: 'Бандиты!' и 'Помогите!', падали тележки носильщиков, рассыпая чемоданы, ковровые баулы и плетёные коробы. А я не мог покинуть место под станционным колоколом, когда прибывает скорый, и увидел в окне поезда вейлу Ивону. Я бы мог не узнать её, нарядную и загримированную, но сердце подсказало, и глаза не соврали: это была она. Сложила ладони домиком, прижала к стеклу, упёршись в них лбом - она так часто делала. Я просиял, провожая взглядом её вагон. Но молодой доктор, похожий на меня, как две капли воды, окликнул: "Пан Казимир!"
Я обернулся. Он держал миниатюрный пистолет, почти скрывшийся в его большой ладони, и - клац! - выстрелил в упор. Через униформу остро кольнуло, словно под кожу вошла иголка шприца. Я почувствовал внезапную слабость. А вокруг разметались бутафорские, - я верил в их ненастоящесть, - кровяные ошмётки.
Верёвка колокола сама выскользнула из руки. Я осел на перрон, хватая воздух ртом.
Однако, больно в груди!
Доктор наклонился, не отпуская моё запястье, ловко распахнул медицинский чемоданчик. И тут прилетела ещё одна пуля и ударила сбоку под ребро. Шальная смерть нашла меня. Такое бывает, когда бандитские семьи решают разобраться в людном месте.
Кровь лилась мне на руку. И была эта кровь настоящая, горячая и густая.
Доктор побледнел.
Собравшись с силами, я прошептал:
- Она подойдёт к тебе. А то ещё и хлопнет маленькой ладонью пониже пояса. С детства себе такое позволяла. Её зовут Ивона и она вейла. Если ты её бросишь, я... тебя... исс... могилы... доссстану...
"Бедняга!" - подумал доктор Александр.
Медленно опустил лицо на виду у женщин, визжавших от страшного зрелища бутафорских ошмётков плоти, забрызгавших даже колокол.
Полицейские бежали по перрону и на аллею.
Один из стражей порядка задержался над трупом - освидетельствовать смерть и отгонять зевак.
Доктор Александр думал о том, что сейчас из разных вагонов выходят переодетые вейлы. Но одна девушка не пересядет на гербовый скорый. Она останется. Не сможет уехать просто так. Она вейла, значит, её вес - 43-45 килограмм, рост - не больше 155 сантиметров. Нежная кожа, маленькие ступни, ладони с тонкими сверхчувствительными пальцами; на малейшую дрожь этих пальцев отзывается чуткий нимбус...
Она сильно рискует, но Алекс сделает из вейлы ещё одну жертву бандитской перестрелки и унесёт с вокзала.