Иоганнес и Маргарет – это глава из будущего романа под названием «Люцифер» Одна из глав уже вышла в свет в виде рассказа «Проклятие царского рода».
Иоганнес и Маргарет – это сказка или, если угодно, легенда о маленьком мальчике, его сестре и злой ведьме, живущей в лесу. Довольно типичная для средневековья сказка, записанная и переписанная множество раз, многими сказочниками – в том числе и братьями Гримм.
Впрочем, в фэнтезийном мире, в котором самой могущественной империей на текущий момент является Корфийская, а центр силы и культуры сосредоточен на туманном острове Корфа, сказки не могут быть точно такими же как на Земле.
Именно этот, «корфийский» вариант сказки мы и подслушали. И теперь можем рассказать его вам.
***
Корабль участников морского похода на запад бросил якорь у берегов дивной Зелёной страны. Благодаря морскому течению и работе подземных горячих вод путешественники могут видеть следующую картину – глыбы льда и снега нависают над узкими прибрежными полосками земли, покрытыми зеленью. Но эти земли далеко не конечная цель похода, а только перевалочный пункт. Возможность в последний раз почувствовать твёрдую почву под ногами перед следующим длительным морским переходом.
На такой зелёной полоске земли, выглядывающей из под снега и льда и обосновалась наша небольшая компания.
Здесь присутствует советник Генерика Проклятого по имени Марэнгриум. Хотя, вернее было бы сказать бывший советник Генерика, так как похоже теперь (ну по крайней мере в этом походе) он советник молодого герцога Люцифера.
Тут же, по левую руку от Марэнгриума сидит Люцифер Корфийский, герцог дома Димисит – молодой человек, дворянин, который волею судеб стал верным другом и помощником герцогу Генерику. И так же как и герцог Генерик был изгнан с Малой Корфы, и теперь вынужден нести службу на дальних рубежах Родины. И, как мы видим, и за её пределами тоже.
Вокруг Люцифера и Марэнгриума на брёвнах сидят, тянутся к огню костра около десятка рыцарей личной гвардии герцога Люцифера. Мужи они бесспорно славные, но мы не можем назвать их титулов – потому как таковые отсутствуют. Посему именуются они чайлдами – рыцарями без дворянского звания и герба. С противоположной стороны костра, спинами к морю сидит ещё с десяток воинов. Это митгардцы – союзники корфийцев в этом походе. У них намного легче вооружение и доспех, но они быстрее и изворотливее в бою.
О целях и смысле этого похода – как и том, почему корабль Люцифера отстал от основной армады – мы здесь не будем говорить. Этому посвящён целый роман, под названием «Люцифер» Давайте лучше послушаем сказку об Иоганесе и Маргарет, которую рассказал столь славной компании Марэнгриум – советник герцогов и королей, учёный муж, и, поговаривают, немножко маг.
1
– Ну, господа, – заявил Марэнгриум, – так не пойдёт. Где это видано, чтобы путники в священном походе под сенью коней валькирий так грустили? Так не должно быть. Давайте ка вести себя натуральнее, живее что ли.
– И правда, – подхватил Люцифер, – у меня у самого поджилки трясутся, но надо. Эй, друг мой, Ситрюг. Ты же глашатай. Наверняка тебя, с твоей лужёной глоткой и цепкой памятью не раз просили рассказать истории. Расскажи ка и сейчас нам историю, взбодри ка нас.
Ситтрюг — митгардец, и как вы уже поняли, глашатай – посмотрел исподлобья на чужеземных вельмож. Да, конечно, расскажи им историю, повесели их. Можно подумать, я не понимаю, что происходит. Если сейчас за ними наблюдают из кустов или холмов – а это наверняка именно так – то своими рассказами я обращу на себя внимание. И хотя вряд ли это что-либо меняет по итогу – если на отряд нападут, то достанется всем. Но перед этим Ситрюгу придётся испытать чувство, что тебя слушают не только тут, в кругу товарищей по оружию, но и там, в темноте.
Ситрюг не был трусом – в Митгарде такие долго не жили – но Марэнгриума он побаивался, и недолюбливал. Страх это был скорее мистическим – разные слухи ходили про Марэнгриума. А ему, Ситрюгу, по глупости довелось нагрубить Марэнгриуму, и теперь он испытывал очень и очень смешанные чувства.
Замешательство, опасение и негодования слиплись в тяжёлый неповоротливый ком и все никак не могли разлепится. Чужак посмел говорить о валькириях – разве человек с чужой верой может рассуждать так резво о том, о чем не имеет понятия? Но Марэн, если верить людской молве – человек, который знает так много, что его уважают даже жрецы Митгарда.
Ситрюг так и не успел ответить на поставленный ему вопрос – прежде чем он справился со своими эмоциями, прежде чем решился на что-либо и выбрал какую историю рассказать – Марэнгриум произнес.
– Ну тогда ладно, расскажу я. Сказочку, а может и быль. Про Иоганнеса и Маргарет. Никто не знает в ваших краях этой сказки? – Марен обратился к той части отряда, что состояла из северян-митгардцев, корфийцы знали эту сказку наверняка – Ну тогда слушайте внимательно. История про Иоганнеса и Маргарет.
2
– Было это во времена, которые на Большой земле назывались Лютыми веками, в то время большая смута творилась в королевствах – с севера нападали ужасные язычники, грабили люд честной…
( Воины-митгардцы оживились, потому как однозначно узнали в этих северных варварах себя. Люцифер почему то был уверен, что про северные народы ни в одной из версий сказки он не слышал ранее ни слова. Впрочем Марэн сейчас рассказывает, а добавить что-то от себя – священное право каждого рассказчика )
Набеги северных варваров на прибережные города страшны только поначалу. И только если нет других проблем.
У многочисленных царей, королей, князей и князьков обитающих на Большой земле вот уже много десятилетий или даже столетий идёт вечная, непрекращающаяся грызня – за наследство, за титулы, за деньги, за влияние.
И, как это справедливо говорится в народе – паны дерутся, а чуб у мужика трещит. И так катали войнами материк ясновельможные рыцари с запада на восток и обратно – год за годом. Смотришь, стоит городок. Сегодня он в руках одного князя. На следующий год в руках у другого. А на третий и того пуще – сожгли городок, чтобы он никому не достался.
Вот как жила Большая земля без власти императора.
И ей-богу, находись и Корфа не на острове, а на материке – точно в такую же смуту обернулся бы этот век для населения Корфы. Но, слава богам, остров жил и развивался относительно мирно, и не знал всех тех бед, что происходили на Большой земле.
И вот в одном из портовых городков материка – сейчас в той области находятся мирные провинции, принадлежащие Корфе – случилось в один год сразу три напасти.
Ну, ведомо, беда то не ходит одна.
Первой бедой были язычники, ужасные северные варвары, которые по своему обыкновению разоряли городские храмы. Правды ради, стоит отметить, что язычники уже не первый года грабили прибережные селения, и уже давно ничего не жгли, не брали продовольствия, и вообще старались обходится без лишних жертв. Никакого смысла в том, чтобы разорять кормушку до основания не было – через пару лет они сюда вернутся.
В действиях налётчиков уже давно не было слепой ярости. Напротив – знание дела и профессионализм.
Вот и сейчас аккуратные драккары, похожие на быстроногих куниц, зашли в порт, поднялись по реке, остановились у первого храма, выгрузили воинов. Воины зная куда нужно идти, резво вынесли всё, что нужно. Золотые и серебряные предметы культа, чаши, миски, пожертвования прихожан.
То же повторилось и со вторым храмом. Без лишних криков, визгов, и жертв в полном порядке варвары погрузились на корабли и уплыли.
Расшибли пару священнических голов для острастки и для авторитету, на том кровопролитие и окончилось.
Второй бедой стал неурожайный год. Большого голода в городе не было – как никак порт, и можно было недостачу хлеба компенсировать морской живностью.
Для рыбаков даже наоборот – беда обернулась счастьем. Работы много, за работу платят хорошо, улов сметают едва только рыбак успевает выложить его на прилавок.
Так что жители городка перезимовали бы спокойно этот год, недосчитавшись пары священников, да сменив немного свой ежедневный рацион. Один относительно спокойный год в то бурное время не так уж и мало.
Но, как и говорится, беда никогда не ходит одна.
За податью пришёл княжий сборщик налогов. А отряд сборщика налогов – это даже и ребёнку известно – хуже отряда разбойников.
Двенадцать молодцев, все закованы в латы с головы до пят. Даже на конях были панцири, укрывающие грудь и частично голову животных. Небось сильно они боятся, раз так хорошо упрятались за железками своими. Вон их главный даже забрало не поднимет. Так шептались между собой жители городка.
Заехав в город, рыцари крутили головами так непринуждённо, будто заехали к себе на конюшню. Кони фыркали в осенний морозный воздух, словно им был противен этот провинциальный, богами забытый уголок мира пахнущий всем набором запахов типичного провинциального городка – рыбой, гнилой соломой, мешковиной, мочой, перебродившим вином…
Как думаете, что нужно в неурожайный год князю? Зерно, фуражное зерно! Война с соседним князем в полном разгаре. Зарождающаяся в ту пору тяжёлая кавалерия жрёт зерна — дай боже! Коню на день нужно сто шестьдесят фунтов в сутки.
Но в городе зерна нет. Рыба — есть, моллюски – есть, морская капуста – есть. даже шкурки морской коровы – есть. А зерна – нету, и хоть ты тресни оно не появится.
Но начальник отряда, главный сборщик подати в этом уделе, человек не менее опытный в своём деле, чем северные варвары в своём.
Если зерна нет в городе, это ещё не означает, что его нет в близлежащих сёлах и деревушках. Придётся таскаться по глубинке до самой зимы – но что поделать. Зерно само себя само не соберёт. Да и лишать последнего фуража и крупы город – дело не достойное и неразумное.
Одно дело, когда бушует мужик. Буйство его быстро сходит на нет – куда он пойдёт, в какой конец мира? Где он будет искать того, на ком можно сорвать свой гнев? Он не знает в каком направлении находится столица. Жену он свою может отлупить, на том гнев и его и кончится.
А вот горожанин – дело другое. С ним лучше не ссорится. Политически и экономически рискованное это дело.
Впрочем, как наместник князя, прибывший по особо важным делам, начальник отряда сборщиков налогов мог и даже должен был кое-что потребовать. И потребовал. К отряду закованных в латы солдат присоединилось человек пятнадцать городских стражников.
Также для нужд отряда были ревизованы несколько телег и лошадей.
Переночевав одну ночь в комнатах местной таверны, отряд двинулся на запад. Потянулась вереница конных рыцарей, пеших стражников и телег в глубь континента, собирать фураж, и все что может им послужить.
Задача даже отдалённо не напоминала лёгкую прогулку. Нужно было смотреть в оба, чтобы ничего не случилось с собранным добром. Все подлежало описи, и за каждый килограмм фуража, за каждую монету сборщик податей отвечал лично.
Нападение на отряд княжьих людей дело государственное и не подлежит амнистии. Но всё-равно находились такие безумцы, разбойники с большой дороги, которые предпринимали попытки отобрать деньги налогоплательщиков.
Не проще было и с налогоплательщиками. Все они пытались разыграть перед сборщиком податей одну и ту же сцену. Каждый крестьянин думал, что обхитрит своими всхлипами человека, который уже лет десять собирал дань. А на службе князя состоял ещё дольше – все двадцать лет.
Обычно все происходило так.
Главный сборщик податей задавал главный вопрос. Затем терпеливо, не перебивая, выслушивал все жалобы нерадивого налогоплательщика.
Когда поток отговорок иссякал, сборщик налогов говорил, что верит и понимает всю тяжесть ситуации налогоплательщика – времена то ведь и правда тяжёлые пошли.
Но пусть и они, милые люди поймут его, раба божьего и слугу княжьего.
– Конечно я вам верю, – говорил он глухим безразличным голосом, из-за вечно опущенного забрала, – но нужно проверить, скажем, ну вот тот погребок. И все.
И как только он увидел то его? Погребок то был довольно ловко замаскирован под охапкой сена. А на голове у сборщика такое ведро, сквозь мелкие щели которого и света белого не видно.
Хозяева бледнели, краснели, зеленели, затем хихикали, плакали. Но всегда отдавали все, на что указывал сборщик податей. Что ему сопротивляться, если там, за забралом, похоже, сам дьявол или черт. Почему же ещё он никогда показывает своё лицо перед людьми.
3
В семье Ганса и его жены Евы было двое маленьких деток – мальчик по имени Иоганнес, лет четырёх от роду, и девчушка года на два старше, которую звали Маргарет.
Хорошие детки, славные, резвые. И в то же время послушные – как только мать звала их домой, тут же бросали они свои игры и бежали на крик матери. Они радостно хватали Еву за подол, обнимали её за ноги и талию. Ева называла их своими маленькими ангелочками и вместе они шли в дом.
Двор Ганса был последним на селе, и прилегал к тёмному страшному лесу. Ганс и его жена видели и слышали, что происходит в дворах у других крестьян. Семейство Ганса уже отчаялось скрыть что-либо от сборщика податей.
Впрочем попытаться стоило. Хотя бы на авось. Вечное “авось” жителей Большой земли. И они попытались.
Когда железный кулак одного из прибывших рыцарей застучал в дверь, Ганс, дрожа и молясь принялся открывать дверь. Но Ганс смог взять себя руки, и когда дверь была распахнута он уже не дрожал, а приветливо улыбался двум рыцарям в полном обмундировании.
– Я ждал вас, ждал, потому что хочу помочь князю! – произнёс Ганс, вытаскивая мешок хлеба из сарая несколькими минутами позже.
Далее он принялся рассказывать про неурожай и про какую то странную плесень, покрывшую ростки хлеба. Про то, что мельник поднял цену за свои услуги, и что знай Ганс об этом – не тащил бы хлеб на мельницу, а потихоньку да помаленьку смолол бы все зерно сам, вручную.
Это был один из тех сотен рассказов и их вариаций, что доводилось выслушивать сборщику податей.
Впрочем, их все можно было свести до нескольких предложений. В этом году было хуже чем в прошлом. А в прошлом хуже чем в позапрошлом. Наверное мы чем-то прогневали царя небесного. Что же это за напасть такая на наши головы, и когда это всё кончится.
– Ничего-ничего, – монотонно, почти механически повторял сборщик податей уже в который раз за сегодняшний день – Все хорошо, я понимаю вас, – и голос его из под стальной маски звучал как заводной. Словно принадлежал черту в табакерке, что их изготавливают игрушечных дел мастера, звуки вибрирующих натянутых пружинок звучали в тембре его голоса – Я обязан проверить все. Но не переживайте, я то знаю, что вы не обманете старого сборщика податей. Да и не буду я ничего выискивать, ревматизм у меня и подагра. Только в одно место загляну и все – если там ничего нет, то и ладно. Это чисто так, для порядку.
Ганс не мог понять, действительно сборщик сочувствует ему, или издевается. Потому как голос сборщика податей не выдавал никаких эмоций. А лица не было видно – оно скрывалось за плотной маской шлема. Даже глаз не было видно через мелкую сетку забрала. Как он к чертям собачьим ориентируется в пространстве и не падает с эдаким ведром на голове?
– А давайте ка мы с вами заглянем под пол в вашем доме, – зазвучал глухой голос из ведра. От этих слов сердце Ганса глухо застучало – Вряд ли там что будет, но есть крестьяне которые любят прятать то, что принадлежит князю и богу. Пусть же мой друг, мой слуга и паж копнёт слегка лопатой, один разок. Он ничего не порушит, это так, для порядка.
Ганс ужаснулся тому, что если даже в таком неудобном шлеме сборщик податей все видит, что же он может увидеть, если снимет его.
Хотя паж не очень то сильно и походил на оруженосца – по обмундированию он был натурально рыцарь, и сам весь был закован в железо с головы до пять. Только забрало – в отличие от хозяина – было поднято, две его половинки торчали вверх. Похоже в шлеме ему было душно.
Из дырки в несколько сантиметров шириной и высотой, были видны глаза да ещё торчали усы. «Молодому пажу» было лет сорок. Он отодвинул Ганса одним движением руки, небрежно так и даже как то нежно и направился внутрь дома.
В руках пажа словно из ниоткуда материализовалась лопата. Хотя, конечно, она не материализовалась, она там была всё время. Просто крестьянин все это время старался не смотреть на незваных гостей – вот и вся магия.
Слуга тем временем вошёл в дом – не большой, но и не конура. Походил туда-сюда, пока, наконец, не остановился в тот момент, когда сборщик легонько кивнул ему с порога.
Слуга сдвинул с места ковровую дорожку, сшитую из красных, белых, чёрных, и ещё бог знает каких поперечных полосок. Вонзил лопату в земляной, утрамбованный пол.
Но копнул не разок, и не два – как сказал до этого сборщик – а столько, сколько потребовалось чтобы ощутить, как лопата воткнулась во что-то. Это были залежи свёклы, переложенные листьями.
Отец семейства – Ганс – не побледнел, он уже и без того был бледный. Только опустил молча и обречённо подбородок на грудь. Когда Ганс отважился посмотреть на гостей, то ему показалось, что сборщик податей раздался до ширины дверного проёма и закрыл собою белый свет.
Помощник сборщика работал молча, медленно расширял яму, пока на лопате не оказалась оранжевая крупа. Она вполне годилось для фуража, и её было вдоволь. Куда больше чем один мешок.
– Ой, а вы наверное забыли про это хлебушек. О, да тут же ещё и картошечка, и свёкла. Как же обрадуется боженька, что вы такое щедрое пожертвование сделали во славу князя.
Сборщик податей произносил эти слова все с той же безразличной холодностью, как машина. Но он остановился – что-то отвлекло его.
– Каки славные у вас детишки, – бросил он двум пухленьким личикам со взъерошенными волосами, которые торчали из за занавески на печи и смотрели с открытыми ртами на невиданное чудо – людей в железной одежде!
Впрочем на этом красноречие сборщика закончилось. Он обернулся в дверном проёме и удалился. Сев на коня, и взяв уздцы в руки, сборщик податей застыл как статуя, и в таком положении ждал, пока его подручные вынесут содержимое погреба и погрузят все на телегу.
Когда дело было сделано, уже порядком обрюзгший обоз с фуражом и кое-какими продуктами медленно пополз в сторону леса. Отряду нужно было успеть разбить лагерь, так как дело шло к ночи.
А там за лесом их ждала последняя деревня, до которой было несколько дней пути.
4
Только сборщики подати скрылись из виду, как Ева, жена Ганса, запричитала – чем же я буду кормить теперь моих деток. Как теперь жить то? Дальше – пуще, Ева начала лупить детей – я же говорила вам не показываться ни в каком случае на глаза, сидеть на печи и нос не сунуть.
Потому что должен приехать сатана-диявол, теперь то он их заберёт, непременно заберёт и утащит в лес.
Но быстро смягчилось сердце Евы и она расплакалась. Обняла детей – которые от её криков тоже принялись плакать — и так сидела с ними, опёршись спиной о печь, и пачкаясь о белую глину, пока все трое не успокоились.
А Ганс стоял и смотрел то на разрытый пол, то на свою семью.
И сердце его рвалось на части. Жалость склизким комком подступала к его горлу, когда он смотрел на жену и детей. Затем он переводил взгляд на оставшиеся запасы, и наваждение спадало – собиратели податей вытащили едва ли половину, а то может и третью часть.
И так стоял он и думал озадаченный происходящим, а на улице уже занималась первая вечерняя звезда, или как ещё её называют на древнем, почти мёртвом языке книжников и магов – люцифер.
5
Время шло, дни сменялись, а сердце Евы то ожесточалось, то вновь смягчалось.
Все чаще Еве приходило в голову, что именно её дети виноваты в случившемся. Больше того, в последнее время они стали много есть, и так быстро расти – маленькие обжоры! – такими темпами семья может и не пережить эту зиму. Так ей казалось.
Отец семейства Ганс по началу думал, что Ева шутит шутки. Утирая слезы и пот своим фартуком, возясь у печи, Ева причитает больше для того, чтобы пристыдить детей, думал Ганс. Чтоб Иоганнес и Маргарет в следующий раз слушались мать, и если сказано сидеть на печи и не попадаться никому на глаза – то чтоб сидели и не высовывались.
Гансу было стыдно в этом признаться, но до поры до времени такое положение дел устраивало его – наконец то Ева хоть на время перестала пилить его.
Так продолжалось до тех пор, пока Ева не попросила мужа отвести детей в лес и там оставить.
– Потому как помрут они оба с голоду, если останутся с нами, – заявила она Гансу, а ещё – добавила она – если начнётся голод в деревне, то другие жители деревни могут прийти к ним, отобрать их детишек, и съесть. У других то поди ещё больше чем у них отняли пожитков в счёт крестьянского налогового платежа.
Ева распалялась все больше, начала махать руками. Она с полной уверенностью утверждала, что другие жители затаили злобу на их семью, за то что сборщик податей что-то да оставил в закромах. Последним её аргументом стало.
- А что если мы сами изголодаемся и набросимся на своих детей и поджарим их как молодых барашков?
Закончив свою тираду она расплакалась.
– Мы себе потом никогда не простим этого. Ганс, отведи их в лес, такая смерть будет более милосердной.
Ганс пришёл в ярость от таких слов и влепил Еве затрещину, да такую, что ей ещё два дня было тяжело говорить, а на щеке ещё долго красовался багрово-синюшный след.
Но прошёл день, а Ганс уже и сжалился над женой, извинился перед ней, обнял. Прошёл ещё день, и Ева опять завела старую песню, но на новый лад. Куда тоньше, и издалека. Ганс замахнулся на неё, но увидев синяк уже не решился бить. А ещё через пару дней он уже не в силах был даже голос поднять.
Прошло две недели – и Ганс ведёт своих детей Иоганнеса и Маргарет в густой лес за деревней.
Здесь бы отлично подошли две пословицы – капля камень точит; и муж и жена – одна сатана!
6
Здесь вы можете сказать – да это же та самая сказка про хлебные крошки! Будь это сказкой, так бы оно и было, но вы уже догадались поди, что это не сказка вовсе, а всамделишная правда!
Не было камешков ни у Иоганнеса, ни у Маргарет, чтобы бросать их незаметно по дороге от дома, и потом найти путь домой по оставленному следу. Да и хлебные крошки слабо годятся для того, чтобы помечать ими столь длинный путь, что проделали Иоганнес, Маргарет и Ганс.
Да и куда там догадаться до такого в столь юном возрасте!
Впрочем самого Ганса, который вёл своих детей в густую чащу леса посетила замечательная идея!
Знал, Ганс, что в глубоком лесу живёт старуха ведьма. Будучи ребёнком он забредал с друзьями в лесную чащу и ведьма – хотя про неё и ходила дурная слава – кормила детей всякой выпечкой и даже сладостями. Порой давала леденцов с собой. Где она только их и брала то?
Но она же ведьма – не мудрено, что для неё достать горстку сладостей – не такое уж большое дело. Жила же ведьма на то что приносили ей крестьяне в замен на её услуги. А услугами её были привороты, отвороты, любовные зелья, лечебные зелья и прочая ведьмовская еретическая дрянь.
Посему отвёл он своих детишек прямо в логово ведьмы.
– Слушайте ведьму, она не злая! – произнёс Ганс напоследок, обращаясь главным образом к старшенькой Маргарет.
«В отличии от вашей взбесившейся мамашки», подумал про себя Ганс
Постучал в дверь ведьмину, а сам отошёл в тень кустов так быстро, как мог. Ведьма не торопилась. Прошло какое то время, прежде чем дверь - оббитую листовым железом, начавшим уже внизу ржаветь - открыла согбенная старуха и спросила:
– Ох, что это здесь такое?
И увидел Ганс, как сильно постарела ведьма с тех пор, когда он видел её в последний раз. Но это была безусловно она. Глаза её стали плохи.
Она некоторое время щурилась, разглядывая детишек, а Ганса, стоявшего совсем рядом, в тени кустов, и вовсе не увидела.
Ведьме, похоже, не впервые приходилось кормить таких вот подкидышей. Она улыбнулась своим беззубым ртом – впрочем улыбка вышла вполне доброй. Пригласила детишек к себе в дом.
Так в последний раз и увидел Ганс своих детей, в тёпленьких полушубках и постолах , с раскрасневшимися от холода щёчками они зашли в дом ведьмы.
Согбенная спина, грубый шерстяной платок на её заднице, задранный с одной стороны, да ещё валенки – вот последнее что увидел Ганс. Дверь стукнула — и все стихло.
Ганс постоял ещё какое-то время в тени кустов и пошёл домой. Он решил помалкивать о том, как все пошло – может его жена и правда сошла с ума. Тогда лучше ей и не знать ничего. Это была вторая умная мысль за день, и от этого настроение Ганса заметно улучшилось.
7
Лесная избушка ведьмы – старый крепко сбитый дом, из больших цельных брёвен — только выглядел всеми забытым и заброшенным. Пусть вас не сбивает с толку крыша, покрытая мхом, придающая дому такой вид, будто он врос в землю.
К ведьме приходил люд довольно часто – услуги её были востребованы.
Но сейчас от неё не требовалось приготовление зелий. Ведьма – звали её Вивина – приготавливала Иоганнесу и Маргарет всякие вкусности. Испекла медовый пирог с яблоками, откуда-то достала парного молока – к варенью.
А чтобы детям не было скучно, рассказывала прибаутки, истории, сказки — и про принцессу из Южных земель, которая умела разговаривать с аистами. И про другую принцессу, которая ночью обращалась ужасной жабой, а днём была писанной красавицей.
Похоже ведьме нравились истории про принцесс.
А вот сказку про мальчика и девочку, которых отец отвёл в лес, по приказу собственной жены, и которые попали в домик лесной ведьмы она решила не рассказывать. Ведьма в этой сказке была страшной и злой, и хотела причинить детям вред – бредовая сказка, незачем такими глупостями пугать детей.
Когда истории закончились, Вивина пообещала детям, что все будет хорошо, и что весной отец приедет за ними на телеге. Пусть не волнуются. А зимой они побудут здесь, в лесном домике.
А дети не очень то и переживали – им нравилось у ведьмы. Она не запрещала им ничего, к тому же неё было интересно.
По дому бегали всякие мелкие зверушки – кролики там, белки. Весело шмыгали они своими маленькими носиками. На всю эту живность с печи лениво глядел большой жирный кот. Наверняка тоже волшебный – настолько по-человечески саркастическим был его взгляд, устремлённой на всю эту резвящуюся живность.
С нескрываемым презрением, и отстранённостью наблюдал он за зверюшками, старающимися спрятаться от новых гостей по всем углам. Кот медленно, важно и полусонно реагировал на попытки Иоганнеса и Маргарет вовлечь его свои игры. Щуря недовольно глаза, когда дети подходили к нему и тыкали в него своими ручонками.
Морда кота говорила – прыгайте-прыгайте, а меж тем причин радоваться я не вижу – все одно все тлен, и конец близко. В подтверждение этого мнения и к радости кота, блеснувшей у него в глазах в свете каганцов, в дверях раздался громкий металлический стук. Кот тут же ухнул за занавески на печи.
Малыши испугались, страх на их ангельских личиках казался особенно болезненным. Но ведьма улыбнулась, шикнула беззлобно на них, указала на печь и приказала сидеть там и не издавать ни звука.
– Я же ведьма, помните? Ничего не бойтесь!
– Выходи, Вивина, старая ведьма! – голос был какой-то глухой. Будто из погреба, или из могилы. Стук продолжался. Ведьма заторопилась к двери, но не спешила открывать.
– Кто это там так поздно ломится в мою дверь? , – проскрипела старуха, – Уж не разбойники ли дикие?
– Именем князя, открывай!
«Точно разбойники» шепнула Вивина, а сама подчёркнуто медленно отодвинула засов.
По правде говоря, она не боялась разбойников.
У неё была определённая репутация, слухи, пущенные не без её же помощи о том, что она может превращаться в лису и в волка, и даже в страшного оборотня. И что сама она может обратить человека в свинью. Народец в этих краях суеверный и в подобную чепуху верит.
Правда, когда она была молодой, некоторые хотели позариться на неё как на женщину. Но это было так давно…
Старуха отодвинула наконец засов, и медленно открыла дверь.
– Ну, дурень, чего колотишь то своей культей? Есть же молоточек деревянный, вот висит на двери…
Перед порогом, как и было заявлено, стояла фигура княжеского человека. Огонь каганцов из дверного проёма отражался у него на доспехах. Красные перья на голове поблескивали живыми огоньками. Подул ветер и чёрный плащ за спиной зловеще изогнулся. Ни дать ни взять летучая мышь. Впрочем ветер перестал дуть через минуту, и колдовство развеялось.
Это был обыкновенный рыцарь в обыкновенных латах с большим, похожим на ведро шлемом на голове и гербом на груди. Хотя человек никогда при ней не снимал шлем, но это был тот же самый сборщик подати, что приходил в прошлом году – ведьма в этом не сомневалась.
В прошлом году, правда, у него не было трёх красных роз на чёрном поле над бордовым крестом на груди.
Ведьма уловила различие во внешнем виде, хотя ей пришлось для этого вглядываться какое-то время. В остальном, облик рыцаря был тот же,– латы, чёрный плащ за спиной, и меч-бастард на боку.
Рыцари, не какие-то чайлды, а посвящённые лично князем, одарённые собственным гербом, слывут благородными господами в народе. Но у неё было чувство что эта встреча сулит ей неприятности.
– Ты думала, я забуду про тебя?
– Ты? – заскрипела старуха – Да сама смерть скорей забудет дорогу в эту богами забытую землю. Ты к самому черту в ад спустишься, если он тебе задолжает.
– Изволь, я не ростовщик, а сборщик податей. Мни никто ничего не должен. Хотя ты права, если прикажет помазанник божий и укажет перст божий, – парировал спокойно и монотонно голос из за забрала.
– Не войдёшь ли в дом?
– За этим сюда и явился! – слишком легко согласился знакомый незнакомец. Да, это точно он, сборщик податей. Он словно рок является в один и тот же месяц, на одной и той же неделе, из года в год, вот уже десять лет.. Он никогда не открывает своего забрала и не показывает лицо.
Но этот голос, его невозможно было не узнать – такого пустого и безжизненного голоса она нигде больше не слышала.
– Слушай, а нельзя ли в этом году поменьше как-то собрать подати то? А я тебе эликсиров и декоктов дам. При дворе будут рады – вот эти возвращают молодость, вот эти – красоту, вот эти…
– Да я вижу, какая ты красивая, – если бы голос был с сарказмом, или с ноткой смеха, и то было бы не так обидно. Но нет, он звучал как приговор судьи – Не дури мне голову. Приторговать решила, а меня к себе в продавцы взять?
– Да нет же, дурак. Слушай, мне тут крестьяне скинули детей своих, как щенков. Мне их до весны прокормить надо.
– Крестьянам я оставил вдоволь еды. По солдатской походной норме. Солдатики на такой норме шагают целыми днями и ничего, а крестьянам зимой на печи сидеть и подавно хватит. Так что пусть своих отпрысков забирают, и не ноют. А то вы все меня за дурня держите.
В этот момент у Вивины на душе словно кошки заскребли. Она не к месту вспомнила, что прожила на свете почти целый век, но так и не родила себе наследницу, которая могла бы продолжить колдовской род – знания и силушка передавались только по женской линии. Более того, она даже не думала об этом, пока не стало поздно. Она уже много лет был неспособна к деторождению.
Да и кто захочет лечь с такой уродиной – разве что под действием любовного зелья. Но такого сильного зелья, чтобы её, старуху, приняли за молодицу не умела варить Вивина. О таком её матушка просто не успела рассказать. А может и сама того не умела.
Впрочем кое-что ведьма таки умела. Умела Вивина заговаривать зубы, да змеиные укусы у коней лечить. В основном за этим и ходили к ней. Ну и кроме прочего умела она готовить!
– Ай ладно, сядь поешь. Посиди. Готовлю я вкусно. Налью тебе чарку горилки, а там посмотрим, обсудим. Может сыщем какой компромисс. Вот что с тебя более всего в этом году князь стребовал?
Рыцарь сел – в этом году он был слишком послушным.
Ага! Может и зря она его так боялась все эти годы, может её страх перед ним – по бабски надуманное это? Лицо за забралом, подумаешь, а она уже фантаризует. Нет, все мужики одинаковые, предложи вам пожрать или ещё чего, что вы любите и вы покажете свою натуру… Впрочем сейчас она могла предложить только еду, не то, что в молодости. Тогда у неё была такая красотища колдующая… Но ничего, сойдёт и еда.
В хату было уже начал ломится паж сборщика, но сборщик поднял руку и жестом остановил его в дверях, и прибавил.
– На пороге постой. Дверь только за собой прикрой, холод не нужно напускать старухе в хату. Мы же не ироды какие-то.
Ведьма тем временем засуетилась. Смахнула в помойное ведро объедки после детей, и начала заново накрывать на стол.
Для начала достала казанок с картошкой из печи.
– Ты ешь, ешь милок, не стесняйся. И пригласи к нам служивого своего за стол, небось тоже устал и проголодался. Заходи, заходи, – обратилась Вивина уже к пажу, – не стесняйся, не слушай своего господина то. У вас там оно какма в кодексах лыцарских. Нельзя ослушаться дам, а?
– Он не рыцарь, постоит. Да и ты, не дама. И можешь так не суетится.
Впрочем ведьма уже была в процессе.
Вытащила на дубовый стол шкалик водки, кусок сала, нашинкованный чесноком и специями, солёных огурцов. Из печи достала похлёбку из овсяной каши и с добрым куском говядины в нем. Солдатик в дверях должно быть голоден, и этот, их офицер вероятно тоже. В конце концов человек он или нет? Ничего, потечёт слюнка, снимет свой шлем и начнёт есть её стряпню.
На все это сборщик податей смотрел молча, не снимая своего ведра-шлема. Ведьма же накрывала и накрывала, вот уже рядом с первыми блюдами лёг большой черепок с пряниками, рядом ещё один — с конфетками сладенькими.
От яств поднимался пар и запах, так что у вояки, что стоял в дверях закрутило в животе и во рту брызнула слюна. У него было поднято забрало, и она увидела, как он сглотнул, и как при этом дёрнулись его усы-щётки. Ещё чуть-чуть и он ступит шаг вперёд и усядется за стол. Ну пусть и так, сначала тот в дверях, а затем уж и этот, который сидит за столом.
Но случилось ровно то, что и должно было случится – свои маленькие вострые личика показали дети, спрятавшиеся на печи – белокурые мальчик Иоганнес и его сестра Маргарет. Они с интересом смотрели на сборщика податей пуговками глаз. Сцена повторяла ту, что была в доме у их родителей – один в один.
Сборщик податей же совершил, казалось невиданное для него действие. Щёлкнули защёлки на шлеме и рыцарь медленно, словно совершая ритуал, начал разводить половинки забрал, отводя их вверх и в бок. Он снимал шлем.
О да, перед чарами ведьмы – путь она уже стара и не может завлечь мужчину красотой – нелегко устоять. Стряпня — тоже своего рода магия… Хорошая жена должна об этом знать… Она не раз говорила это приходившим к ней за советом женщинам, жалующимся на то, что их мужья стали холодны…
К слову – странную советницу они выбрали себе в этом вопросе – ту у кого у самой не было мужа. Но, со временем она привыкла и раздавала мнения авторитетно и со знанием дела. В конце концов – ей платили деньги, и она начала относится к этому как к работе.
Когда забрало было поднято, рыцарь сдавил руками бока шлема и начал стягивать его с головы движением вверх, взъерошивая волосы, и освобождая лицо. Под металлической маской оказалось не злобное и демоническое лицо – как можно было подумать, услышав голос рыцаря из-под маски – но обычное лицо мужчины лет сорока — сорока пяти.
Волосы мужчины были черны и лишь кое-где пробивалась редкая седина. Виски и шея были коротко острижены – типичная стрижка типичного офицера всех времён и народов. Взгляд тёмных глаз был тяжёлый, но вполне человеческий и к тому же усталый. Лицо было немного полным — но это было связано скорее с возрастом, чем собжорством. Что-то незримо выдавало в этом человеке аскета.
Возможно то, что он положил шлем на стол, рядом с собой, и не набросился на еду, возможно равнодушие с которым он смотрел мимо стола в лицо старухи.
Но именно это простое, обычное лицо заставило старуху побледнеть, а вернее – поскольку ведьма была уже очень старой и сморщенной и её кожа и без того походила на пергамент – позеленеть.
Казалось, она уже не замечает, ни деток у себя на печи, ни солдата в дверях, ни яств на столе. Забыла она и про подать. Она видела лишь это спокойное, слегка суровое, немного раскрасневшееся от пребыванием под шлемом лицо, смотрящее прямо на неё. И не понимая от чего, не могла издать ни звука, ни да пошевелится.
– Ну что же, – произнёс сборщик податей. Без шлема его голос оказался обычным, и вовсе не безжизненным – можно и повечерять с тобой, старуха. А давай ка мы и детишек пригласим к нам за стол, что скажешь? Пусть и они поедят, небось в родительском доме их не очень то хорошо кормили, а? Что скажешь, старуха?
На этих словах бордовый крест на эмалированном нагруднике сборщика блеснул в огоньках свечей зловеще и холодно, ему вторили аккуратно выделанные на розах капли росы – боги, да они же сделаны из мелких благородных камней!
Ведьма наконец смогла пошевелится, но тут же подавила в себе первоначальный порыв. От внимательных глаз налогового агента это не ускользнуло – тем более, что без шлема он видел во сто крат больше.
– А может, ты старуха, тоже окажешь нам честь? Небось, умаялась, обхаживая меня. А? Давай, садись, бабуля к нам за стол. Бери, пирожочек, съешь. Или давай мой паж нальёт тебе пивка, которым ты так щедро и по-хозяйски хотела угостить нас. Сама то небось притомилась.
Ведьма натужно засмеялась. В голове зазвучало «я пропала».
Глаза её заволокло пеленой, а руки и ноги лишились сил.
– Да что вы, сынки. Не хочу я есть. Мне старухе не нужно есть так много, как вам, молодым.
– А впрочем, я настаиваю, сударыня. Ты ж себя причислила к сударыням да к благородным женщинам, а? Они так же учтивы должны быть как и джентельмены и не отказывать в вежливой просьбе. – О да, без шлема голос сборщика сквозил лёгкой, едва уловимой иронией.
Ведьма злобно поглядела на сборщика податей и затряслась. Казалось ещё миг, и с её губ слетит пена.
Сборщик засмеялся, и сказал своему слуге
– Влей ка ей в рот того самого пивка, что им она нас угостить хотела!
Солдат, стоящий все это время у дверей, вынырнул из тени, и подошёл к столу за кружкой с пивом. Он взял пиво со стола, и второй, свободной рукой в железной перчатке стиснул горло ведьмы, и перевернул кружку с пивом ей в рот.
Пиво полилось по щекам, и по переднику ведьмы. Она пыталась отплеваться. И в тот же миг, как солдат, держащий ведьму за горло, почувствовал, что часть пива попала внутрь, отпустил горло ведьмы.
Старуха была в бешенстве, она бросилась к печи за длинным ножом, но не дойдя до неё сообразила, что такие доспехи не возьмёт не то, что нож, но и секира северного варвара.
Она по инерции дошла дошла до печи и бессильно хлюпнулась своим задом на лавку, как мешок с картошкой. Она до того расклеилась, что казалось вот-вот растечётся как мешок с навозом.
– Ну что же ты ведьма, с добрыми людьми так обходишься то? Мы ведь вежливо с тобой обходились, как с равным, а ты выёживаешься.
– Я думала ты деткам вред причинишь.
– О, смотри, о детях заговорила, карга. А деток я и правда заберу. В вашем гнилом краю нечего таким славным и смелым детям делать. Вычистите все, что есть у этой ведьмы. Все одно, она сдохнет от своего же яда через сутки.
Человек за столом помолчал. С печи шмыгнул кот, и от его движения затрепетали огни в доме. Камешки на перьях шлема и на груди у сборщика податей ещё раз блеснули и погасли.
– Последствия наших грехов всегда нас настигают, не правда ли? Да, мать?
То ли чары ведьмы развевались, что ли ещё что, но морщины на лице понемногу расправлялись и с совсем скрюченной старухи она превращалась в старую, но обычную женщину. Сейчас она казалось женщиной лет семидесяти. Безусловно старой, немного полноватой, но не той страшной столетней сморщенной как курага бабой. Своей лёгкой полнотой, появившимся овалом лица, она стала напоминать сборщика податей.
– Всегда, возвращаются, – промолвила она. Её потряхивало, но казалось она смирилась со своей судьбой – она больше не брыкалась, а сидела, положив ладошки на колени. Ну тебе примерный школяр монастырской школы.
– Скажи ка, старуха, найдём ли мы у тебя под половицами кости людей? А? Или же обвинения что я слышал в твой адрес безосновательны? Или ты горазда только на то, чтобы детей подкидывать людям под порог, а с убийством сладить не можешь? – о да, в этом голосе сквозил сарказм. Он был едва уловим, но она поняла, что он способен отравить сердце похуже её незамысловатых ядов.
– Мог бы отблагодарить, щенок, что я тебе вообще сохранила жизнь! А перед богами я чиста! Я с тех пор многих сорванцов подкармливала, многим людям послабление дала, многих излечила! Вот этих тоже до весны я бы не оставила голодными! Так что я за свой старый грех уже сторицею отплатила!
– О, я благодарен, ты даже не можешь представить как. Но слова ведь ничего не значат, да? И тебе мои благодарности ни к чему, – пауза. Рыцарь определённо вкладывал в эти слова эмоции. Но какие? Невыразительная ненависть, боль, злость? Что это было? Или все та же ирония, ирония даже по поводу собственной судьбы… Впрочем когда он произносил последние слова, то казалось, что он уже утратил всякий интерес к беседе - Да! До свидания, или вернее прощай. Мы удаляемся.
Ведьме пришло в голову. что лицо, лицо то у ублюдка открыто! Она может впиться ему в гнусную рожу своими когтями! Но сборщик податей уже поднялся со стула – доспех не стеснял его движений – сделал оборот к двери на пятках, и ловко водрузил на голову шлем. Помощник же подхватил детей под мышки и выволакивал их на улицу, идя вслед за сборщиком податей.
Поднявшейся с лавки ведьме оставалось только ещё раз беспомощно плюхнуться на ту же лавку у печи. И всю жёлчь, что копилась в ней, и которую она готова была вылить на знакомого незнакомца, или незнакомого знакомца – всю её теперь будет суждено испить ей самой за те короткие сутки, что ей осталось жить. Ах как стара она, но как же ей вдруг захотелось жить!
Исполняя финальным аккорд этой сцены скрипнула дубовая дверь, оббитая листовым железом.
8
– Вот такая история, – подытожил Марэнгриум, советник герцогов.
Половина воинов, убаюканная размеренная голосом Марэна спала – этого он и добивался. Ситтрюг спросил.
– И все? А что сталось с детьми?
– О, я могу поведать не только то, что случилось с детьми. Но и то, что случилось со сборщиком податей и всей его командой.
Сборщик податей был бастардом от королевской крови Корфы.
В борьбе между княжествами Большой земли верно и преданно поддерживая он своего князя. И воздалось ему – поднялся он от сборщика податей, до министра финансов. А затем, как первый наместник князя, он стал одним из самых влиятельных людей на континенте. Не в последнюю очередь благодаря тому, что умел управляться с этими самыми финансами.
На Корфе, тем временем, умер король, и началась борьба за престол, результатом которой стал значительно поредевший царский род. Настолько поредевший, что наш славный министр финансов стал реальным претендентом на трон.
Но в претендентах недолго ходил он. Финансы это именно то, чего не хватало Корфе. И министр финансов независимого княжества Большой земли стал первым императором Корфы – Карлом Первым, объединившим Корфу и княжество, находящееся на Большой земле.
Его славная банда законных разбойников – вернее те, кто остался жив, стали его военачальниками. Всем им пожаловали рыцарские звания. Круг рыцарей императора Карла, не слыхал, Ситрюг?
Маленький мальчик, которого извлёк из лесной хижины Карл, оказался смышлёным малым, как и говорил Карл. В довольно молодом возрасте Карл жаловал ему звание корфийского прево (прево – должностное лицо) по торговым делам.
Его сестра стала фрейлиной императрицы и завидной невестой.
Став императором Карл провёл не одну ревизию по деревням Большой Земли.
Он инициировал ряд расследований и выискивал военных преступников, каннибалов, сбежавших каторжников. Весь сброд, который неизбежно образуется в результате военных конфликтов. А конфликты на Большой земле, как мы и говорили длились не одно десятилетие. И все, кто был найден – был казнён, если заслуживал этого. Либо им был вынесен другой приговор – по тяжести преступления.
– Я такой интерпретации этой истории не слышал. Но мне понравилось, – сказал Люцифер, улыбаясь.
– Что именно тебе внове?
– Что старуха была матерью императора Карла Первого. Ведь так это стоит понимать из твоей сказки?
Марэнгриум улыбался.
– Стыдно тебе, столь почтенному гражданину Корфы – пусть и в изгнании – так плохо знать родословную императора. Ведь в какой-то мере это и твоя родословная, Люцифер Корфийский, сын Эрика, герцог Димисит.