Аннотация: Молитва пьянствующего раздолбая в прозе.
Все впечатления начинаются с утра. Когда бы оно ни было, это утро. Анфилада чёрных вторников пересекает дворец моих равноденствий. Каждый вторник зарекаешься "завтра не пить". Завтра не пьёшь. В четверг либо дают зарплату, либо дают зарплату друзьям, что в результате математических пертурбаций суть есть одно и то же: либо ящик пива, либо что-то покрепче, либо и то, и другое вместе. А потом опять начинается утро. С поисков источника воды или собственных трусов.
Я никогда не боюсь за себя. Потому что нечего терять тому, кто ничего не имеет. Я не пошла по рукам. По мне пошли руки, иногда до судорог.
Судороги вспоминаются через утро, когда отоспишься в маршрутке и понуро бредёшь домой с конечной остановки (потому что, разумеется, сон дороже утреннего мороза на щеках). И от воспоминаний опять идут судороги. И так до бесконечного пароксизма утреннего отчаяния, до самого дома, до кофе, до бесконечной, немыслимо специфической работы, никому де факто не нужной. Сканер включается только после получаса отборного мата, ползанья на коленях перед юэсбипортами и очередной переустановки дров. Ему тоже надоело.
Третий день встречаю на улице своих, бывших несколько лет назад и почти случайно. Не узнают в упор. Напоминать не хочется. Слишком много по утрам отчаяния до сблёва. Слишком много по утрам нестерпимого одиночества, где ни проснись. Третий день хожу по улицам и смотрю людям в глаза, забывая о работе и о том, что резервных денег осталось едва-едва на месяц. Это если не пить на свои. И если не быть человеком.
Нельзя себя жалеть, это убожество.
По утрам нестерпимо хочется кричать. Лучше всего на улице в одном исподнем, чтобы не совсем смущать прохожих. Хочется встать в классическую физкультурную стойку - руки по швам, ноги на ширине плеч - и кричать, кричать, пока не выкричится всё мешающее. А потом - руки за голову, лицом к стене. И пусть увозят куда угодно.
Выливать отчаяние в слова, мечтать донести его до любого человека всея поднебесной. Иначе оно ни за что и никому не пригодится. Пусть вам полегчает, как мне становится легче, когда проходит утро, и пусть вам будет странно и тепло, как мне по вечерам, и пусть вам никогда не будет больно. Ночь вылетает из контекста Всевременья с хлопком, как пробка из бутылки. Пусть вам никогда не будет больно.
Проза гораздо сложнее стихов, но и гораздо легче, потому что она, чёрт возьми, не сбывается. А сколько раз сбывались мои песни? Чёрт возьми... возьми и унеси подальше, и там поставь, и оставь, и забудь. Полумифический Мефистофель, унеси на своей пелерине Фауста, оставь меня одно в комнате с готическими окнами и манускриптами, которые можно с такой помпой жечь по центру пентаграммы, смеясь над законами классической - и всеми прочими.
Я ментальный истинный гермафродит. Моё женское с утра качает головой и смотрит грустными глазами, моё мужское бравирует, хлопает её по плечу, говорит: не дрейфь, сестрёнка. Они просто замечательно друг друга понимают, когда им надоедает общаться со мной. Логика. Банальная логика. Отзвук противоречий в жестяной дудке горниста, звенящего из-за угла, пока идёшь домой. Женщина во мне не любит, когда так звучит. Мужчина во мне затыкает ей уши.
Я слизываю судороги с внутренней стороны бёдер. Они солёные и сладкие одновременно. И горчат, проходя через пищевод.