Аннотация: Всем, кто был двадцать пятого марта две тысячи четвёртого года в метро на площади Минина. Пел, играл, слушал, мимо проходил.
История является вымышленной.
***
Нет, ну просто нормальный денёк. Так себе денёк, можно сказать. С самого утра...
Голова гудит. Голова уверена, что она - граната. Кто-то вытащил чеку. О-о-ой...
Так... надо сориенпр... ориентп...сориенттт... хр-рен с ней! Где вода?
Ва-а... Идёт, гудёт зелёный шум...
- Мя-аааа!
- Прсти, кска...
Ага. Капает. Тэ-эк... кран? Ура?
***
- Ёжкин кот, кто это тебя так? - подивился голос своими впечатлениями с глазами: над раковиной висела половинка зеркала. Голос, такой охрипший, сиплый и противный, равно как и отражение уж точно ничего общего не могли иметь с Тэтом. Однако имели, падлы!
В ванную пожаловали гости: такие же безнадёжные и выжатые. Тэта отпихнули, прорываясь к порыжелой водопроводной воде. Кажется, Пантер... а, может, Паффи. Во всяком случае, не Стрём, он ведь ушёл вчера... кажется... или нет? Эх, где бы денег на пиво взять?
Тэт кое-как доковылял до кухни и опрокинулся на ближайшую к выходу табуретку. С другого конца обшарпанного стола примерно так же развалился Слон.
- Привет, - выплюнул из себя Тэт.
- Иди на, - мрачно отозвался его собеседник, протягивая через стол огромную волосатую руку с зажатой в ней пачкой "Стрелки". - А?
- Угу, - поблагодарил Тэт, прикуривая от электрической зажигалки, похожей на игрушечный пистолет и на пластмассовый нож.
Не успела кухня наполниться светлым едким дымком, как все стулья оказались заняты. По стеночке, осторожненько, выбрались из зала наиболее крепкие ребята: Груб, Вурм и Галя. Все осторожно и жадно задымили.
- Народ, где Янь? - Галя затушила сигарету о столешницу. - Я её не видела.
- Иди на, - машинально, с нотками раздражения в голосе повторил Слон, хозяин флэта, подставляя (правда, запоздало) консервную банку из-под сайры, где уже дымилось несколько окурков.
- Пошла за пивом? - предположил Тэт и, затянувшись, выпустил в потолок мощную струю дыма. Голова прояснялась, но болела.
- И куртку оставила, и левый ботинок? - кривым и хриплым голосом спросил Вурм. Окружённый женским вниманием (то бишь безуспешно пытающийся оторвать свою щёку от Галиного плеча), он чувствовал себя остряком. Или уже успел под шумок найти остатки алкоголя и похмелиться.
- Могла, - возразил Груб, сосредоточенно вычёсывая что-то грязными ногтями из скособочившегося ирокеза.
- А, всё одна хуйня, - зевнул Слон и, протянув руку к подоконнику, включил телевизор.
Из-за густого дыма картинку всё равно не разобрать, а звук, понятное дело, не работал. Минут пятнадцать ребята сидели молча, оправляясь от пережитого дня рожденья. Раздался звонок.
- Идите на, - недружелюбно рявкнул Слон, вылезая из-за стола. Молодёжь брызнула в разные стороны, не желая быть раздавленными. Топот ног хозяина скрылся в коридоре, и скоро оттуда донеслось привычное "идите на". Панки сидели и слушали.
Замок щёлкнул, бас Слона как будто извинился за что-то: так тихо он проворчал. Ноги протопали обратно.
Тэт никогда не видел Слона таким. Окладистая 'гномья' борода повисла войлочной мочалкой, а в глазах застыло выражение смущённости и какой-то... не знаю... вины.
- Ребят, пойдёмте вниз, - неожиданно мягко сказал он.
- На кой? - вскинулся Вурм.
- На опознание...
Тело лежало в палисаднике. Упало прямо на подстриженные кусты. Кое-где они прошили женщину насквозь, как копья.
Поражённые панки стояли рядом. Галя прижалась к Вурму, он гладил её по голове, щеке, шее, не отрывая взгляда от трупа. Губы Слона дрожали: не от слёз, от обиды... или от чего-то непонятного вообще. Груб стиснул челюсти так, что казалось - его голова сейчас лопнет.
Тэту запомнилась спина: хрупкая, беззащитная. Обычно скрюченный позвоночник был грациозно выгнут и - странное дело - она казалась красивее, чем при жизни. Шея была неестественно повёрнута вверх, с неё свешивался милицейский свисток на верёвочном шнурке, острый шип ветки поддерживал подбородок. Глаза - счастливые и полные той же удивительной наивности, что и всегда. Если бы не... не важно... она как будто задумалась. Просто посмотрела в небо и задумалась.
- Так как её звали? - спросил милиционер у Слона, кажется, уже не в первый раз.
- Я... Янь.
- Янь... - прошептала Галя и, чтобы не зареветь, сжала правой ладонью шипы Вурмовского напульсника.
- Её, кажись, Яна звали... или Августина...
Может, это сказал даже кто-то из жителей дома, выбравшихся полюбоваться. Или просто так, ниоткуда прозвучало.
- Алиса, - справился с собой Слон.
- Эх, - буркнул следователь, отворачиваясь, и добавил ещё что-то себе под нос.
Приехала скорая, кто-то, видимо, вызвал с перепугу. Янь уложили в мешок и увезли куда-то далеко.
Ребята быстро собрались и ушли поодиночке, Слон уехал заполнять протоколы. Тэт, карауля квартиру, сидел на кухне и молча докуривал "Стрелку". Голова прояснялась. Можно было даже разглядеть солнце в окне.
Было б оно там ещё...
***
- Маам, я ушёл, - Тэт уже поворачивал ключ, но тут взыграла совесть.
- Куда это, скажи на милость?
Мама явилась в дверях из кухни, как была: с чаем и в халате. Смешной котёнок на чашке смотрел за бабочкой, приподняв одну белую лапку.
- В школу, - соврал он по привычке.
- Ха-ха. В школу. Она ж по тебе соскучилась, прыгнет на шею и задушит в порыве радости. Лучше лампочку вкрути в ванной, хоть какая-то польза.
Мама отхлебнула чаю. Тэт ошарашено на неё посмотрел.
- Т-ты это чего, ма?
- Да ничего. Надоели мне твои гульки. Врёшь ведь всё, а? Опять на кладбище намылился, по кепке вижу. Выдвинь глаза хоть с-под неё, а то насычился, не узнАешь... хотя, впрочем, так и ходи. Вдруг тебя мои знакомые на улице увидят - я потом краснеть буду до восьмого марта. А потом найду другой повод за тебя краснеть.
- Да с чего ты взяла?
- Найду-найду, не сомневайся.
- Да нет, про школу. С чего ты взяла, что я вру?
- Вчера твоя классная звонила. Вы, говорит, мать Власьева? Я аж за сердце, думаю - Вовка, опять в Москве теракт какой-нибудь... оказывается, про тебя. Ладно хоть на первое сентября появился. Деньги-то на тетради пропил, небось?
Тэт опустил голову, но тут зазвенел спаситель в обличьи телефона, обитающего на полочке у самой двери. В трубке сидел мужской бас, сидел, как свёрнутая пружина, чтобы развернуться и спросить:
- Сару Рашидовну можно к телефону?
Тэт облегчённо выдохнул в сторону.
- Ма, это тебя.
- И пойми, одна смерть - это не повод, чтобы убивать самого себя. И дольше, чем до октября, я твою удручённость терпеть не намеренна. Алло? Витька, сколько лет, сколько... что-о?
Тэт вышел из квартиры, запер за собой дверь. На подъездной стене появилась новая надпись, на этот раз возвещающая: 'Тэт, сука, советую спрятаться. А то напоим завтра!' Запись имела вчерашнюю дату и была подписана однозначно: 'мы'. В конце концов, так оно и должно было быть: сорок дней со смерти Янь... мама дома сама проанализирует числа, успокоится. А в школу надо, надо бы заскочить. Но не сегодня. И не завтра. И вообще...
Ступеньки кончились, начался асфальт.
Асфальт кончился, начались лужи.
Лужи кончились, началась грязь и слякоть.
Сигареты кончились.
Срань какая-то, устало подумал Тэт. Вчера ночью он тишком дул пиво и курил в форточку, чтобы не уснуть, потому что думал. Или думал, поэтому не мог уснуть, поэтому вылез из окна второго этажа, чтобы маму не будить, за пивом... или всё наоборот. Мысли путались туда-сюда, точнее, мысль в основном была одна, но нечёткая: надо больше пить, надо больше пить... Мысль была из Сергея Бабкина. И пела она себя назойливо. Помимо того, было: почему, почему, почему, почему... И ещё какие-то. Общая картина получалась такая: почему, почему надо больше пить, она умерла, почему, мне казалось - будет всегда, всё проходит, так что надо больше пить, здравствуй - дерево, надо больше пить, меньше пить, не будешь врезаться... почему-почему-почему-почему...
Трамвай подошёл только к выключению фонарей. Проездной билет превратился в кусочки ещё позавчера, поэтому от кондукторши пришлось прятаться в самом дальнем углу второго вагона. Громыхали железные бока машины, хотелось курить. До 'похмелиться' дело не дошло. В конце концов, Тэт не пьянь, Тэт просто вчера пил пиво. А до этого пиво было аж неделю назад, между прочим. Целую неделю, а то и больше.
'Не-уч, не-уч, не-уч...', - гремел вагон. А что ему оставалось греметь утром в понедельник сорокового дня Янь? Что угодно. Но, видимо, на сознание сильно повлияла мама. Вот ведь дёрнул чёрт классуху вчера... стопоньки, а какой вчера был день? Воскресенье. Какой чёрт вообще мог её дёрнуть? Черти в воскресенье пьют! И в ночь с субботы на воскресенье тоже, между прочим. Разве что её дёрнуло в субботу, а в воскресенье она...
Тэт сознательно забивал себе мозги всякой ерундой, чтобы не думать о важном и значащем: об Янь. Трамвай волок его по рельсам, и, когда мысли замирали, казалось: по памяти. Вот они с Янь хохочут над воздушным змеем. Вот они сидят на крыше, с Янь, Слоном, Галей, Вурмом и кем-то ещё, курят... хочется, хочется, забудь... болтают о ерунде, сбрасываются на пиво. Вот они с кем-то впятером купаются в озере, вот Воко трусы чуть не потерял, потом как-то отсеялись все, остались он и Янь, и больше никого, они просто говорили, но говорили о чём-то важном и по-настоящему большом... умных много, а такая посреди них одна... была...
Тэт, что ты городишь. Ты был позавчера на её могиле. Ты знаешь, что она умерла, ты видел эту шею, и жилка замерла, и пальцы тоже, у неё были подвижные, живые пальцы, и...
Трамвай остановился. Уже не понимая, кто он, где он, Тэт выскочил наружу, выбежал.
- Ааааааааа!!!
Пошёл дождь.
На кладбище как договаривались: к девяти часам. Пришёл, запыхавшийся и вымокший, сел на землю и стрельнул покурить. Их было всего десять, около могилы, на которой не было таблички, была плита из камня какого-то пёстрого, на котором добрая душа маркером написала: 'ЯНЬ'. Знак анархии ставить постеснялись. Как ни странно.
- Кто бежит за водкой? - спросил, отдышавшись немножечко, Тэт.
- За водкой побежал Глеб, - пояснил Люк. - Бегает он медленно - бегает, откуриться успеешь.
- Его пропустят... с водкой-то? - спросила Вика. Она выглядела несколько жутковато: потекли глаза, стёрлась справа помада... в общем, нелицеприятное зрелище.
- А то. Кладбище, всё-таки.
Вышло солнышко. От дальней аллеи появился Глеб с двумя пакетами. Он напоминал механическую обезьянку из 'Электроника', разве что не крутился на месте. Рядом шёл Слон с канистрой.
- Ого, самогонушка явился, - потёр руки Чуча. - Чур, я разливаю!
- Какое разливаю, взяли по бутылке, и дело с концом, - проворчал Вурм. Он вчера наспал себе в ментхозе синяки под глазами, и был далеко не в святом духе.
- Поскольку сегодня поминки, а не посиделки, - издалека начал Глеб, - все пьют только водку. А бляди нос не кривят! - обратился он к Катаринке. - Не кривят, а выпивают свою бутылку за здоровье погибшей и летят отсюда в ближайшие кусты, желательно со мной.
- Иди ты, - фыркнула Катаринка.
- Плагиат, - однозначно отрубил Слон, приземляя на тропинку свою ношу.
- У тебя что, авторские права, папаша?
Галя принесла стеклянный стакан - в него налили водки и поставили к плите.
Вся компания была глубоко мутная, поэтому редко матюгались. Во всяком случае, вслух. Тэт поднялся с земли, вздохнул, взял стаканчик.
- Не чокаясь, - сказал Слон, салютуя своей дозой 'ЯНЬ'.
И поплыли.
- Знаешь, какой у тебя был видок, когда её нашли? - допытывался Тэт у Слона. Они сидели на лавочке около надгробия Фёдорову Макару Сергеевичу, умершему в 1998 году, и пили лимонную 'красаву'.
- Догадываюсь.
- Я вообще-то не думал, что ты её настолько любишь.
- Любил... - поправил Слон и задумался. - А знаешь - любил! Она такая была... чистая, что ли, какая-то, умная... Но я так - не поэтому. Это я так к смерти. Она, значит, пришла - и всё. Поэтому и стараюсь с людьми больно-то не общаться. Знаешь, сколько я уже похоронил?
- Банально, но - догадываюсь, - Тэт закусил зубами краешек пластика, но пить пока не стал.
- Слушай, Слон, ведь с тобой пообщаться - так очень умный человек. А кроме 'иди на' - из трезвого ничего и не вытянешь...
- Надоело просто так трепаться. На похоронах, да под пьяную голову, да с тобой... вот к тебе я как-то особенно отношусь, ты прав. Как к сыну, или к племяннику, скажем.
Помолчали. Выпили.
- Тэт, а ты на кого больше похож: на отца или на мать?
- Я-то? На мать. На отца нисколько. А ты?
- Я? Да как-то, не в мать, не в отца... а в проезжа молодца, знаешь поговорку?
- Угу.
Помолчали.
- Давай о Янь.
- Давай.
Помолчали.
- Знаешь, у меня все эти сорок дней в голове кошки пляшут. Расплющенные. Такая катавасия. И белиберда полнейшая. Всё кажется, как будто бы она живая, только все мы её записали в мёртвые, а тело тогда на ветках нам просто приснилось. Мы ведь и похороны-то не видели.
- Я, парень, как вижу кого из знакомых мёртвым, я всё, крыша катится. Ты уж постарайся, раньше меня не умирай... вот я подохну, тогда уж... Дальше?
- Давай.
Выпили.
- Тэ-эт, а почему ты сегодня такой скро-омный?
- Отстань, Химера, в жопу.
- М-м-м, можно и туда... пошли, отойдём?
- Не п-понял? Девшка, я вас послал!
- Ну Тэ-эт, ты же мужественный, сильный... Тебе что, девушки не нравятся? Вот, так-то лучше. Давай... ого, какие мы нежные! А ни-иже?
- Пошла ты, тварь.
- Да, и оскорбляй, давай, можешь ударить даже... только пошли отойдём подальше?
- Подальше я тебя, шлюха, ПОСЫЛАЮ! Мы на поминках! Иди об сучья удовлетворяй свою блядскую натуру!
- Ну и пойду! Только зря ты это, носатый...
- Мммм...
- Так, а теперь вслух! И давай-давай, давай своими ножками, давай, вот так: на коврик, на коври... Стоять, бабушку твою, свекровь мою, чтоб ей в гробу не кашлять!
- МмммАммммммм....
- Ах ты сучёныш, ах ты паразит на живом мясе человечества! Ах ты тварюжник!
- А-а... у... ммам!
- Ну чего тебе? Да не сиди ты, встань с коврика! Для тебя его тут клали? для кота его тут клали! Хотя... сиди-сиди, разувайся...
- Мммам, я тр... тр...
- Нет, вы только посмотрите на него, на гадёныша этакого! Нализался, как забулдыга с приветом, - а я чё? Я трезвый!
- Н-н, уууу... мамммммммм, й трм-й прпустллл...
- И слушать не хочу! Так, вылазь из штанов сейчас же! По рельсам ползал, что ли?
- У-у... ммм...
- И куртку! И вообще всё здесь оставь, чтоб духу твоего на моей территории квартиры не было! Иди в свою комнату, отсыпайся! Шагом марш, ать-два! Хотя, в принципе, можешь и ползком.
***
У-у-у-у-уу-у...
Так. Соберись. С утром. Привет. Как дела. Кто я. Здорово. Тэт. Хочу кефира. Надо вставать. Мама. У, как оно всё гудит-то, едрить налево...
- Ма-а-а...
Не отзывается. Ушла на работу. Понял. Штирлиц. Так. Шутишь. Жить будешь. Ходить?
'Сейча-ас?!' - сказало тело и взбунтовалось.
Так. Глаза. Не щуримся. Смотрим. На мир. Широко открылись. Сейчас же!
У-у, как светло-ооо...
Кружка. Тихо. Тихо. Осторожно. Пальчиками. Не льём. К губкам, к губкам!
Ах, хорошо. Спасибо. Мамочка. Добрая моя, хорошая. Рассольчик. Собственный! Буль-буль, и в животе... какой-то я? пришёл домой? вчера?
По составным частям Тэт выполз в ванную, с разбега пальца щёлкнул по 'плэю' небольшой магнитофон. Кассета там стояла вполне удачная, что-то из 'Наутилуса': 'Подражая примеру соседских глазков...' Сражаясь с собственным телом, Тэт налил в раковину холодной воды и несколько раз насильно свою голову там прополоскал. Прояснялось.
Оттуда, прямо в трусах, - на кухню. Наверняка рассол ещё остался. Или молочко.
Но на кухне была только записка от мамы. На одной стороне листа А4 красовалось значительное 'ТВАРЬ', а также была пририсована скромная стрелочка: мол, смотри на обороте. На обороте оказалось: 'Вечером уезжаю в Дзержинск, домой не зайду, не позвоню. Буду дома послезавтра после работы. Денег не оставляю. Ешь суп, пей рассол (в холодильнике на нижней полке), вари картошку на послезавтра. Стирай штаны. Только попробуй завтра не пойти в школу! Мама'.
Значит, молока не будет. Будет рассол. Впрочем, к лучшему. Потому как смешивать - это оч-чень плохо. Хуже, чем то, что вчера смешивал, потому что то, что вчера - не помню, а рассол с молоком запомню точно надолго.
Уже сидя себе за столом, пытаясь сосредоточится на ползущей из ванной музыке (перенести магнитофон поближе было наглухо лень), Тэт начал вспоминать, что было вчера между приставаниями Химеры и приходом домой. Но поскольку мозги скрипели только надсадное 'пы-ыва...', думка как-то не складывалась. В поисках успокаивающего нервы средства Тэт облазил всю кухню; нашёл только полкоробки конфет с коньяком. Как говориться, где наша не пропадала.
В рюмку Тэт нацедил грамм пятьдесят коньяка, подумал, разбавил столовой ложкой 'Траяра', который мама держала для компрессов. Хорошая вещь, народная медицина.
А теперь залпом. И молча. Знаю, не хочется. И не можется. Но надо.
Минут через полчаса, когда спиртоконьяк свернулся клубочком в животе, позывы к тошноте замолчали, а в голове немного прояснилось, Тэт вернулся с пола на табуретку, задумался.
Так, что вчера пили - это понятно без слов. Помню разговор со Слоном... то, что он не дурак, я всегда знал, конечно. Оказывается, он умный человек. Вельми, как говорится. Так, что было потом? Пили с Женькой, которая она. Вспоминали Янь. Потом приставала Химера, от раздражения дерябнул ещё полбутылки. А что было потом - науке неизвестно. Надо, пожалуй, кому-нибудь позвонить. Только не Слону, ещё подумает, что напрашиваюсь на возобновление хорошего знакомства.
Позвоню-ка я, пожалуй, Вурму.
Женский голос на том конце трубки невежливо рявкнул:
- Он не появлялся.
Значит, Вурм пошёл на флэт. А к кому мог Вурм пойти на флэт? Либо к Слону, либо...
- Ну?
- Слон, это Тэт.
- А, угу.
- У тебя много вчера наших заночевало?
- Иди на. Четверо.
- Уже оклемались?
Трубка замолчала, в ней куда-то топал по тесной, заставленной шкафами комнате тяжёлый Слон. Он, как ледокол, раздвигал впереди себя пространство распахнувшихся дверок, прорубаясь к спальному углу. Почудился оттуда бас, вероятно - 'иди на'. Потом кто-то более лёгкий нехотя, со стонами потащился к телефону.
- Алло, - выдавило из себя тело на том конце провода.
- Кхэм... это Тэт. Не разбудил?
- ПоднЯл, - лаконично выразился хриплый и низкий голос. - Чего тебе там?
- Мне бы узнать, не натворил ли я чего вчера...
- За собой бы... нах, спроси у Вурма. Ву-у-урм!
'Галя?' - ужаснулся про себя Тэт.
Подполз Вурм. На том конце провода Галя толковала ему, в чём, собственно, дело.
- Тэт, бля, здорово.
- Здорово, Вурм. Не подскажешь, чего я вчера натворил?
- Ты, бля, наворотил, к обеду не перескажешь. Шутю, мать твою, шутю. Так, какую-то речь, бля, толканул, что-то про бессмертие, ё, про, бля, как ты не веришь, что она того, ну, и всё такое, мать твою. Всё. Чао.
Трубка милостиво загундосила короткими гудками.
В голове что-то переклинило, связанное с памятью. Тэт аккуратно вернулся на кухню, залез в тайник между стеной и холодильником. Полпачки 'Максима', ещё от Вовки остались. Щас покурим.
У-ух, гадость. Но помирать здоровым жалко. Опять переклинило в памяти, потянулся, включил радио. Как известно, мощнейший индикатор эмоций, - но об этом в первый момент не думается, вспоминается потом, когда уже не сидишь, поражённый внезапно, а вскочил на ноги и мечешься внутри себя.
Радио сразу выдало:
Это больше чем я,
Это больше чем ты,
Это вечное солнце и ночью и днём...
- Это наша любовь, это наши мечты, - заворожено шептал Тэт, судорожно затянулся и продолжил, дымом давясь: - И поэтому мы никогда не умрём.
И по-это-му мы ни-когда не ум-рём!
Потом пошёл какой-то элемент шоу, Тэт отключился в собственные мысли. Получалось, как на цыганских картах, про жизнь, про смерть. Не так, как, скажем, у Кипелова, а по-настоящему. Жизнь, получалось у Тэта, это естественное состояние организма. Но с этим можно поспорить. Если жизнь - естественно, и ничем её не подрывать, вроде как алкоголем, нервами, жирной пищей и так далее, она - вечна? Наоборот, не вечна. Значит, смерть - тоже естественно! Значит...
Но долго думать об одном Тэт просто не умел. А иногда бы хотелось.
Он вспомнил о Янь.
Янь, женщина, которая жила со Слоном. Странная взрослая женщина лет тридцати - навскидку. Очень любила смеяться. Похоронили её, говорят, в чём было: старых, наспех постиранных джинсах, кедах, синтетической белой кофте с огромным, растянутым воротом. И со свистком на шее. Говорят, родня у неё только в Омске, да и той полчеловека. На похороны просто скинулись, Тэт даже не пошёл; явился потом на поминки, упился хуже дятла. Мама была недовольна, долго ругалась на лестничной площадке, разбудила соседку, та затеяла склоку уже на весь подъезд. Под шумок удалось пробраться к себе на кровать и свалиться спать прямо в обуви.
Так вот, о Янь. Вспомнил о Янь. Что-то такое... одно дело, когда умирает ничейный слепой котёнок с сухой пуповиной, замотанный в цветастую тряпку. Жалко, конечно, но - судьба. Другое дело, когда - так.
Он её 'Янь' звал только про себя. Вслух - мама. И звучало это как-то сокровенно, не так, как в быту 'мам, привет', а без сокращений - Мама. Правильно, очень она чистая, и не потому, что ничего грязного не делала. Вполне даже делала. Только к ней - не липло.
Это всё вчера надо было сказать, пока они все слушали. А не сейчас, на кухне, в трусах - но вслух, перекрикивая шнуровскую 'Мамбу'. Сам не заметил, как стал вслух говорить.
- Говоришь - значит, отошёл. Иди стирай. Ну? - спросил он свои ноги. - Иди, стирай!
Мдя, вчера я полз по рельсам, понял Тэт, осматривая штаны. Машинки, разумеется, не было, пришлось на руках. В голове звучала детская песенка про апельсин, только с другими словами:
- Эти пятна от спиртА,
Эти пятна от дождя,
Эти пятна... я блевал?
Ну и ни фига себе...
Щётка гуляла по джинсам, мотивчик всё вертелся и вертелся. Так... а эти пятна... хмм, пусть - от кефира. Тем более что наверняка от кефира. Но... а откуда кефир? А, склеротик, кефир ты пил вчера утром. Вот и ладушки. И не думать, не думать, не думать про Янь...
Школа - самое странное место на Земле. Пока ты там - это само собой разумеется, а потом - забываешь... Вот Тэт месяц в своей не появлялся. И забыл не просто всё, а всё напрочь. Помотался в глубоком одиночестве по коридорам, зашёл к каждому учителю по очереди, пожелал всем доброго здоровья - и сделал ноги через два часа. И плевать, что скажет мама.
Тэт пошёл к Вурму. Такой серый-серый был день. Лужи, грязь, последняя сигарета и тому подобное. Не думал вообще ни о чём. Так, шёл. А потом к шагам привязались слова, отрывистые, собачьи-короткие: 'почему, почему, почему'. И всё-таки почему?..
***
- Почему она прыгнула?
В десять тысяч сотый, наверное, раз Тэт задавал себе этот глупый вопрос. Не знал, как на него ответить. Он шёл по улице, а за спиной у него был футляр с вурмовской гитарой. Осенью всегда темнеет рано, значит - было темно, и фонари уже горели. А вон там - под этим фонарём - он когда-то столкнулся с гопами. А потом пришла Янь... и разогнала их. Свистом. Как собак подзывают. А эти ещё хуже собак, потому что от людей бегут.
Панки, конечно, тоже от ментов бегут. Но не поэтому. Просто - превратное общественное мнение, низкие зарплаты, высокий уровень смертности, опять же.
Но почему?..
Пересекая границу света, Тэт понял, что рядом кто-то есть. Что-то шеворохнулось в темноте.
"Дежавю", - подумал он и усмехнулся. Напоследок.
Наверное, гоп, который вышел ему навстречу с монтировкой в руках, подумал в ответ: "Сам ты дожую".
Как будто сначала смотришь старое кино. Гопы обступили Тэта плотным кольцом. Главарь встал в позу и, не выпуская из рук "оружия", насмешливо обратился к пареньку:
- Ты кто - панк?
"Всё. Гудбай, Америка".
- Панк, - сквозь зубы ответил Тэт, сжимая кулаки. Он был похож на загнанного зверька. Или на человека, попавшего в кольцо городской собачьей стаи, уже полушакальей.
Гопники по-доброму, так по-семейному заулыбались. Кольцо сузилось почти до предела.
Тэту почему-то вспомнилось лицо Янь: открытый и счастливый взгляд. "Что же ты там увидела, мама?"
Из-за угла раздался милицейского свист. Гопы, позеленев с макушки, дёрнули в разные стороны. Что-то тёмное метнулось к Тэту, схватило его за запястье, потащило за собой - к дальней улице, залитой светом.
"Дежавю", - только и успел вздохнуть он.
Янь широко улыбалась.
Она совершенно не изменилась за три месяца со дня своей смерти. Такая же сутулая, только чуть-чуть, почти незаметно, прихрамывает на левую ногу. На руках - засохшие царапины. "Это от кустов", - вспомнил Тэт. И, чтобы убедиться, что не сошёл с ума, чтобы убедиться, что не спит, чтобы...
- Как дела? - спросил он, протягивая руку.
И она тоже из плоти и крови, кажется.
- Нормально. А у тебя могли быть и хуже, верно?
- Извини, конечно за вопрос, но... ты жива?
Янь рассмеялась. Она никогда не умела смеяться, и бродячая собака, устроившая себе ночлежный угол под крыльцом парикмахерской, что-то буркнула под нос - пошла куда потише.
- Не знаю, - отсмеявшись и утирая слёзы, ответила. - Вот ты как думаешь?
Вопрос вполне в её духе.
- Э-э-э... скорее да, чем нет. Но как...
И он расхохотался сам.
"Всё. Или она жива, или у меня крыша поехала".
- Да... объяснишь ты мне... что... - давясь смехом, он всё пытался спросить. А она и сама смеялась, сгибаясь пополам, иногда опираясь рукой на его плечо.
Сидели уже на асфальте, прислонившись к крыльцу парикмахерской. Дружелюбно смотрели друг на друга.
- Или у тебя была сестра-близнец... Мама! Я в своём уме или как?
- Не было у меня сестры. Просто... понимаешь... - Янь мгновенно из весёлой обратилась в задумчивую, и глаза её приняли то живое выражение, как тогда, под балконом Слона, - видишь ли, я жива. Но тогда... я умерла. И меня похоронили. А я была живая. Я просто не поверила в то, что умерла. И ты тоже до конца не поверил, иначе разбирался бы сейчас с гоподами. Или они с тобой.
Тэт сделал вид, что что-то понял.
- Так ты... не живая?
- Всё зависит от того, веришь ты в это, или нет.
Он достал из внутреннего кармана куртки помятую сигарету и коробок со спичками. Закурил.