Аномалия.
В этом мире всё нормально:
кроме крови на снегу
и случайных переломов
подчинения врагу.
В этом мире всё не к спеху:
кроме тёплых-тёплых снов,
кроме слов навроде "верю",
кроме песни на бегу.
Кроме смятых разговоров,
кроме мыслей, дел и слов,
кроме праздничных разборок -
каждый ведь на всё готов.
Ради взгляда иль касанья,
ради солнышка в окне
каждый может сделать чудо
(это даже обо мне).
Кроме крика в переулке,
кроме всех таких, как я -
в этом мире всё нормально,
даже спящая змея.
***
Я не хочу таких стихов,
где всё красиво,
всё ровно, гладко, скоро.
В которых розы.
В которых ангелы поют,
в которых солнца много.
Я не люблю таких стихов.
Но обожаю
перегибаться через парапет:
глядите, Волга!
А я стояла где колючки нет,
где мост не взорван,
где джинсы целы,
где вены представляют из себя
ручей без сгибов.
Я не люблю таких стихов,
где кот не плакал,
где только дым от сигарет
похож на вечность.
Мне слишком стыло оставаться
не при деле.
Я одиночкой плыть хочу,
пронзая Стрелку,
и нищей руки протянуть:
возьми отсюда!
Переминаться: всё наоборот.
Меня разбили.
Мне вывернули руки.
Мне снегом падали в лицо
чужие цепи.
Мне с воем пламя обожгло
мозоли-пальцы.
Моё лицо - почти как крест
на пол-дороги.
И я пришла.
Колючка. Свет. Моста осколки.
Дырявые колени.
На венах - новые зарубки,
чтобы помнить,
как начинался новый день.
***
длань - ждать
долго - лететь
с ладони - каплями
медленно падать
кап - в ад
ждать - долг
долга - длань
лю-бовь
Место, где не поможет Дождь.
Место, где не поможет дождь,
место, недрам земли - ветрам -
разоткрытое насовсем,
перемытое облакам. Там
полоскали деревья цвет
в синем небе и в дыме труб...
Мы бежали насквозь, насквозь
в место, где не поможет дождь...
А за нами бежит стремглав
недожатая чья-то рать,
недогретая полоса,
недоспетые голоса.
Мы сбежали давным-давно.
Видно, надо теперь сидеть,
видно, надо теперь терпеть
место, где не поможет дождь...
Маленьким детям.
Маленькие, маленькие дети!
Посмотрите, кто кричит в окошко:
может, это друг из подземелья,
что принёс с собой иную сказку
про весёлых и нелепых троллей?
Может, это тот щенок, который
бегал по двору вчера и завтра?
Вы его прозвали "мохнолапым",
а соседи - "просто наказаньем".
Может, это птичка-невеличка,
съевшая зимою ваши крошки,
падавшие с маленьких ладоней
в снег под форточкою на карнизе?
Может, это добрый тот волшебник,
что летает в вертолёте - правда?
Маленькие, маленькие дети!
Посмотрите, кто кричит в окошко?
Вы не знали? Это я.
Откройте.
Выстрел.
Разрешите сквозить на воду,
проплевать на усы из ваты,
пролакать лунную дорожку,
прогреметь серыми глазами.
Упустите на миг в ладони,
отогрейте забытой птицей,
отойдите, не то взлетите,
если вдруг не отгородитесь.
Это - мы, и пока едины.
Ком имён в двух славянских буквах
наклонён маковками к пальцам:
только дёрни - и разорвётся.
Размешай над огнём похлёбку -
по краям потечёт водица,
остальное вскипит мгновенно,
испарится осенним дымом.
Всплыть опять - долго или мало?
Коротка у причала нитка.
Не лепи паутину к правде:
длинный путь станет чуть длиннее.
Вспыхнет свет через мрак мгновенья -
так маяк перетёр границы,
и слились два разбитых мира,
разнеслись через три притопа.
Дай патрон - и курок, и жилу,
протяни - руку, высыпь - порох,
не гляди, отвернись на запад,
посчитай в поездах вагоны...
Будет так, но пока мы живы,
мы следим за звездой падучей,
чтобы встать над её законом,
чтобы вплавиться в горизонты.
Мир ведь есть, если только видишь,
а ещё если слышишь песню,
а ещё - если чуешь запах,
а ещё - если трогать пальцы.
И пока разбегаться - рано.
Пролакать лунную дорогу.
Всё равно подниматься выше:
там звезды не хватает с краю...
Песенка на Волге (Левину)
Жизнь движется по спирали, как молекула ДНК.
Я устал смотреть на небо, я устал смотреть в себя.
Я закрыл пустые окна, сел в далёкий тёмный угол,
стал смотреть в пол и понял слово "полоумный".
Я принял слово "ненарочно", принял слово "ошибка".
Но прилетит серый голубь и посмотрит в мои глаза.
Он захочет увидеть там небо, он захочет увидеть там правду.
Но увидит только звёзды - их всегда видел я.
А потом выйду на берег и разожгу костёр.
На треск сломаных веток придёт человек с топором.
И нас будет много, и будет даже вино,
но я оглянусь на поезд и выдохну слово "пора".
Спою цоевскую "Легенду", хотя девушка из Совета
и говорила мне, что у каждого легенда - своя.
Она тоже не понимает. Она - чей-то чужой зверёныш.
А я сяду на песок и дорисую иероглиф.
И я закрою глаза - ведь я устал смотреть в небо.
Я устал смотреть в себя - вот неизбежный финиш.
Я упаду вниз, даже почти не заметив.
А жизнь движется по спирали, как молекула ДНК.
Можно подумать, что...
Всё ещё есть, что читать.
Всё ещё есть, во что верить.
Всё ещё можно латать,
всё ещё можно заклеить.
Всё решено. Никогда
не было больших запросов.
Всё ещё можно летать,
терном усыпав колёса.
Всем выживать - всё равно.
Сложно остаться бесправным.
Равными - нами - давно
стала земля грубой сталью.
Правыми - нами - насквозь
нервы разбились. И ладно.
В лютый февральский мороз
сложно держаться за правду.
Всё ещё есть, что допить,
всё ещё есть, что придумать,
всё ещё есть, чем дымить -
можно подумать...
Смешно.
Смеяться над наболевшим вопросом - не надо.
Тогда надо мной издевались,
били словами.
И, что смешнее всего, сами не знали,
что больно от слов,
что слова - это раны.
Ещё они видели сны в небе над городом.
Там они плакали, плакали.
Тихо, тихо:
дождик пошёл.
Дождик размыл крышу мира,
и теперь из-под неё пахнет плесенью
и дохлой, дохлой тоской:
пахнет войной.
Но и в войну можно жить,
как живут собаки в пыли под крыльцом
двухэтажного дома
всё лето,
а если приехать на следующий год -
они там дохлые, дохлые,
и по их красивым собачьим глазам
бегают мухи.
Животрепещущие крылышки
только хотят дождаться смертного солнышка -
греться на керосиновой лампочке
в недрах деревни.
Но это - мухи.
А те, которых я зову они
- которые ещё не знают всех слов на свете -
играют в пластилиновых зверюшек
на папином столе.
Эти они резали пластилин теми ножами,
которые в просторечьи зовутся "бабочками".
Эти они - лентяи,
забывшие чистить ножи,
и на пластилине отпечаталась чья-то кровь.
Может, моя?
Уход.
неинтересный
перезабытый
страшный на память
холодно падать
лёгкие вопли
жаль не успели
утром проснуться
в мягкой постели
вся нереальность
тёплого мира
вышла наружу
ласковым смехом
стронута всплеском
струнная нитка
как барабанная
хлоп - перепонка
гул на пределе
дело забыто
лица размыты
памятью всплеском
песенка Дива
в скомканном ветре
сжатым ладоням
бритву и камень
дышится легче
там где нет лести
дышится проще
там где есть ночи
давит на клетку
водная толща
чем всем длиннее -
мне бы короче
вытащат снова
не за спасибо
в голове песня
пьяного Дива
очень красиво
Я буду жить - семь.
Пальцы судорожно схватились,
ноздри слиплись от напряженья,
тени переплелись на вдохе -
я буду жить.
Вынырну - через пространство воли,
каждая капля секундой станет,
каждая капля сосуды стянет -
вечность стряхну.
Кашель похож на комок столетья.
Словно выкашливать гальку моря,
словно подкашивать свои ноги
на берегу.
Из-под себя разобрало почву,
землетрясеньем - головомойка;
стук по вискам - кузнецы собрались
розы ковать.
Жилы порвало случайным криком.
Вот и седьмое моё рожденье.
Волны довольны своим порядком -
я буду жить.
Ответы на вопросы.
Вы зря не спросили о ветре:
он дует в спину и дуло уперлось в грудь.
Вы зря, очень зря не спросили о мести:
она идет по пятам, и некогда отдохнуть.
Вы зря не спросили о звездах:
они светят ночью, и мы идем с их помощью.
Вы зря не спросили о розах:
они не прячут шипы и колятся.
Спросите о струнах - они оборваны.
Спросите о лучших - они ходят по миру.
Спросите о небе, оно - наше прошлое.
Спросите о песне, она - наша тяжкая.
Спросите о мыслях - в них самое главное.
Спросите о чувствах - они ранены.
Спросите о наших - они померли.
Спросите о птицах: они - вороны.
Довольно вопросов-заветов:
так было давно, даже очень.
И, может быть, стали приветливыми,
а, может быть, лютыми - помыслы.
Но вы не спросили об Истине,
поэтому вам всё прощается,
как с гуся река обращается
в звенящих дождях извинения...
Верь (из цикла "Психоделики").
стена перетекает в стакан
стакан - звёздный туннель
звезда - лампочка на шнуре
шнур в изоленте - червяк
червяк висит на крючке
крючком запирается дверь
за дверью стоит на столе
стакан полный стены
стЕны вогнуты внутрь
стены касаются рук
руки в стакане ломать
трогает звёзды язык
болтаться на синем шнуре
быть у двери на крючке
на новом ключе окна
стакан - моя голова
внутрь выгнута спицей стена
и звёзды горят внутри
и руки внутри зари
внутри головы синий шнур
на крюк замыкается дверь
верь. верь. верь. верь...
"ВВЕРХ"
Есть такая кнопочка в компьютере:
папка, стрелочка, и слово "вверх".
Есть такие ввергнутые случаи,
где она нужна. Но - нет и нет.
Потому, цепляясь каждой клеточкой
за перила, скользкие и мокрые,
я оденусь в джинсу или в чёрное,
потянусь к немому перекрытию.
Потому, спеша закончить новую
строчку, выбиваясь из галлактики
смело, избегая запредельности
громко - тормошу свои амбиции.
Дождь оставит будку для милиции.
Братья разукрасят стены красками,
но они стекут громоотводами.
Помолчим немного, хоть минуточку,
а потом, сцепивши глотки кольями,
будем рвать сырую землю пальцами,
выпив полбутылки для сохранности.
А иначе можно перевёртышем
укатиться далеко - к июльским дням,
смыться навсегда из папки времени,
слова "вверх" и тонкой-тонкой стрелочки.
Рассвет.
Сибирский росчерк пера
перечеркнул наготу
ночи.
Последним правилом птиц
лететь помимо огня
строчек.
Косыми искрами век
сомкнулись дни как стилет
мимо.
Навстречу сорванным им
сквозь страх и через бурьян
пальцев.
Пропала тень за поля,
встаёт на новый налад
солнце.
Узором правит узбек
узкие тыквы свои:
рынок.
Напротив мимо меня
скользят немые глаза-
кары.
И океаны кричат
о свежей утренней мгле
раны.
Но констатирую факт:
по сини неба прошлись
цифры,
и позывные его
не стёрлись в кличке врага-
мая.
Когда сгорели струной
молвы бумажные дни
рядом,
рассеяли седой строй
проросшего беленой
поля
и разошлись по углам,
перекрестив себе рот,
нравы.
Земная тяжесть летит
через космический плеск-
россыпь.
А звёздная пелена
укрыла всё, что смогла,
в росах.
И неба некому ждать,
взмахнули крылья пером,
руки.
Сибирский росчерк - вперёд,
и дождь пока подождёт
точек.
Полёт ушёл за поля.
Полёт ушёл за края.
Солнце.
Нас изменяет.
Нас изменяет собственная боль,
попытка думать больше, чем уметь.
Нас изменяют святость и покой
настолько, что возможно умереть.
Нас изменяют верящие в нас.
И, в осознании душевной простоты,
нас изменяет истины огонь
у самой точной, правильной черты.
***
У моих раскрытых слов,
препарированных зря,
ночь со скальпелем стоит,
а в твоей руке заря.
И иглою не прошьёшь,
и не прошибёшь крылом.
У моих распятых слов
ты беззвучную поёшь.
На раскатанном окне
плоский мир теней и снов.
Ночь со скальпелем стоит
у моих раскрытых слов.
Инъекция.
Мы вкурены миру
домашней травой
с хмелем и спитым чаем.
Мы вколоты солнцу
до самого дна:
в шприц попадает кровь.
Мы налиты времени:
мутный кайф
пахнущей спиртом байды.
Вживлённый под кожу
червяк беды
лезет из всех щелей:
а что будет завтра,
когда они
захотят попробовать вас?
|