До города уже рукой подать. Усталость сковывала тело, но Рад шёл, упрямо глядя вперёд, вглядываясь в утренний туман, прятавший от него далёкие строения. Позади остались застывшие холмы. Шёл и шёл, говоря сам с собой. В город не хотелось.
Всё сложилось так, что пути домой не было. Жаркий воздух сушил кожу. Жаль, очень жаль, он потерял всё, что у него было и, хотя был не стар, а пока молод и достаточно крепок, начинать сначала будет очень трудно. Рад вытирал пот тыльной стороной ладони, оставляя на лбу тёмные полосы. Чёрные усы его стали рыже-серыми, потрескались губы, выпита вода. Жар раздирал тело. "Всё кончается - грустно думал он. Всё, без чего жить нельзя". Шёл, шёл. Как быть? Он упорно шагал по твёрдой дороге. Рыжая пыль покрыла стоптанные сапоги. Болела от усталости непокрытая голова - ветер унёс шляпу. Умыться бы, да негде. Мерещился убегающий ручей, воркующий с круглыми валунами. Пить хочется. Пить...
Как теперь там, в той оставленной ночи? Хотелось пить, нетерпимо ныла голова, рисуя миражи безгласной толпы фонарей тех угасших дней и ночей. Хочется пить. Пить...
Рад не сразу увидел сидящую на обочине женщину. Седые лохмы рыже-серых волос спускались на грудь. Разорвано платье.
Сидела, скрестив ноги и раскачиваясь в такт своему "мычанию", похожему на колыбельную. Безумная что - ли? - мелькнуло в усталой голове. Не похоже... Она подняла на него осмысленный тоскливый взгляд и спросила, сузив глаза: "Ты часом не жокей, не встречал ли ты моего Насиба? Ты идёшь, словно конь. Вперед и вперёд. Как конь, потерявший своего всадника"... "Слышишь гулкий топот копыт позади? Оглянись. Ты похож на норовистого жеребца скачек" - ясно и, старательно выговаривая слова, произнесла с горькой ухмылкой снисхождения: "Я давно наблюдаю за тобой. Мои глаза привыкли глядеть вдаль". Речь её была "стройной", городской. "Чудная какая-то и бесстыжая - грудь напоказ" - мелькнуло в голове.
Как-бы читая его мысли, она скрестила руки и тихо сказала: "Мне пришлось самой порвать свою одежду, чтобы завернуть моего новорожденного сына. Могилу ему я царапала ногтями. Смотри, смотри - это кровь на руках" - она показала грязные руки. "Помоги мне смыть её. Я ничего не могла сделать - ему рано было появиться на свет, ещё не подрос. И угас он вместе с тем днём" - бормотала она, чётко выговаривая слова, хотела чтобы он услышал её. И опять мычала свою тоскливую заунывную мелодию, не раскрывая сжатых губ. -" Мне даже нечем было заметить то место, где в землю ушёл мой сын. Когда я закопала его, я потеряла силы, забыла о времени, месте, где нахожусь... Меня подобрали добрые люди, вымыли, накормили и сказали, услышав мою историю: "Иди, Сана, иди, ещё будет у тебя жизнь впереди, будет любовь, будут дети, иди, будь сильной. Ты победишь все невзгоды, мы верим. Жарко. Нет одежды у нас, что могли бы тебе дать. Иди в город. Там помогут. Тебе помогут и начни всё сначала. Всё будет хорошо. Иди."
"И вот я иду. Иду и пою - говоря это Раду, она продолжала, раскачиваясь, "убаюкивать" скрещенные руки. Иду и пою, чтобы мой маленький крепко спал. Ветры сыграют ему колыбельную, когда я потеряю силы и желание идти. Тихо, тихо...
Я любила своего Насиба. Думала, будем счастливы - он клялся мне в вечной любви.
На бегах в Париже, а он жокей, в него влюбилась юная француженка Антуанетта. Красивая, как нераскрывшаяся роза. И любимый забыл обо всём на свете и вот я иду, иду,... долго иду. Куда? Дома никто не ждёт, да и как без мужа вернусь в родные места, где была счастлива с ним лишь мгновение? Миг но с ним! Он не простит мне сына, о котором мечтал. Думал - тот продолжит его дело".
И уже обращаясь к Раду, внимательно слушавшему, добавила: "Я "бегу" как можно дальше от тех мест, где была счастлива. Я теперь всё потеряла - сына, Насиба. Пусть будет счастлив. Я не хочу его видеть" - говорила осмысленно, ясно.
Рад, усталый, давно уже сидел против неё на жёсткой дороге, давая отдохнуть ногам.
А она... опять начала раскачиваться, прижимая руки к мокрой груди и говорила-говорила то невнятно, то чётко и старательно выводя слова. Наверное хотела, чтобы он слышал её: - "Насиб не простит мне сына." Пусть будет счастлив, я не хочу его видеть..
"Что с тобой , путник, как твоё имя? Мне кажется и тебя что-то гонит по этой одинокой дороге. Ты ещё молод, всё у тебя будет хорошо. Ты идёшь как вороной Насиба. Тот вороной принёс ему славу, унёс его любовь ко мне, посадил на парижские шипы . На что мне прошлое? Тихо. Тихо. Я допою свою колыбельную. Тихо. Сиди, отдыхай, на попей, ещё есть немного. Потом пойдём туда, в неизвестность. Тебя ждут? Как тебя зовут?
Тихо!... Рад? Какое-то имя чудное. Я - Сана. Моё имя длинное, красивое, я не хочу его помнить, теперь я зову себя Сана, так звал меня мой Насиб. Мой? Он забыл про меня, но всё равно пусть будет счастлив, он хороший. А я, я не смогла сберечь его сына. Путь был трудный, долгий и я потеряла его.
Тихо, тихо, спи, мой маленький. Я допою колыбельную и пойду. И она снова тихо запела, сливая слова в одну мелодию и раскачиваясь на всходящее солнце. Прервав мелодию, произнесла: "Смотри, нет ночи. И солнце ещё не зажглось для меня. Закатилось моё маленькое солнышко. Тихо!"... И она укачивала сжатые руки, уже не глядя на Рада. "Тихо, Путник, - вдруг она как бы очнулась, вздрогнула - Как тебя там? Возьми меня с собой. Я буду служанкой тебе. Буду твоё тело натирать душистыми маслами и вечерами рассказывать сказки, как учила меня бабушка. Буду ласкать тебя, вкусно готовить. Это я тоже могу. Путник, возьми меня с собой, служанкой. Я буду верно тебе служить. Возьми с собой. Люби своих женщин, а я буду верно служить тебе. Ты похож на вороного Насиба, известного жокея. Возьми с собой, ну возьми, а....? И она опять раскачивалась, прикрываясь руками. Она не видела себя, была "не здесь". И убаюкивала руки. Тихо, путник, тихо!"... И дальше...слов не разобрать ...
Тоска жалости рвала Раду сердце. Как же бросить её здесь на дороге? А зачем она ему? Полубезумная? Нет, речь её была ясной и "ласкала" обещаниями его истосковавшееся от одиночества сердце. Дорога его была длинной до неё. Пожалеть? А что же делать-то? Бросить её здесь он не мог: погибнет или какой-нибудь прохожий лиходей воспользуется её беззащитностью.
Мелькнула мысль: "Вот катились они перекати-полем по этой бесконечной пыльной дороге и вдруг "сцепились" ветром судьбы. Оба, потерявшие всё. Он продолжал сидеть, глядя на неё. "Путник, как тебя? Ну возьми меня. На, попей. Я знаю "заговоры" бабушки и твоё тело будет долго молодым. Только дай я допою. Сейчас, сейчас... Пусть он спит. Пожалуйста, возьми. Слышишь, как ветер подхватил мою песню? И допоёт ему". Она привстала, протягивая Раду обе руки... И он, неожиданно для себя, подал ей свои.
"Какие у тебя холодные пальцы" - вскрикнула Сана. - Я полечу, согрею тебя, я умею. Ты не будешь жалеть, что подобрал меня. Я буду служить тебе, тебе будет хорошо, я знаю. Слышишь, как ветер поёт мою песню. Тихо, я согрею тебя своим истосковавшимся телом. Пойдём, пойдём, не бросай меня, пусть он спит. Всё будет хорошо - сказали мне те люди. Спасибо, ВОРОНОЙ! ТИХО. Идём!"
Всходящее солнце искрило бриллиантами песчинки на её плечах. Солнце поднималось, небес молодое лицо смотрело на них. Впереди была жизнь.
Приветствуя час пурпурный, замерли бескрайние холмы. Он крепко и нежно держал её слабую руку. Он, мужчина, отвечал за её жизнь.
СВЕТЛАНА КОВБА придумала эту историю, вспоминая походку встреченного мужчины, походку породистого скакуна.
Вечер субботы 24 октября 2009 года . деревня ВАХНОВО