|
"Не то страшно, что человек произошёл от обезьяны,
страшно, если он ею останется".
/Михаил Анчаров/
Зачёт оказался простым, даже очевидным, и всё равно отнял время. "Основные психосоматические нарушения систем Корабля. Стрессовые ситуации." По мнению Родиона, его правильнее было бы назвать: "Равнодушие, лень и эгоизм - как основная причина гибели связки Человек-Корабль".
Ну, как можно идти в школу Пилотов не по любви?!
При этом две трети группы остались думать над нерешёнными этическими проблемами пилотирования. Родион по природе был добр, но на прогульщиков, дураков и мажоров его доброты не хватало.
Прикрыв дверь аудитории, он мысленно настроился на Маринку. Обняв рюкзаки, припорошенная осенней листвой, та сидела на скамейке у кафе "Минутка" и томилась. Лицо её потекло, глаза под рыжей чёлкой потухли. Ещё и ростом поубавилась. Даже редкие прохожие, бросая взгляд, понимали, что перспектива отдохнуть эти выходные в Долине нефритовых столбов, выглядела для неё не так убедительно, как два часа назад.
Родион выстроил перед глазами её координаты и собрался уже прыгнуть, как невесть откуда взявшийся воробей, сделал упреждающий пирует перед лицом, и голосом секретарши Алёны прощебетал:
- Студент Козырев, вас срочно вызывают в деканат.
Спорхнув на пол, птах тут же, забыв о человечьем, принялся клевать рассыпанные каким-то охламоном тыквенные семечки.
- А обеденный перерыв? - вопросил у пустого коридора Родион и... оказался перед знаменитым баобабом - огроменной репой, перевёрнутой корнями вверх и воткнутой маковкой в землю. В холке он достигал двадцати семи метров, в поясе - двенадцати. Знаменитым его делали отнюдь не размеры, а простой вопрос, которым задавалось не одно поколение учеников и, кажется, преподавателей: зачем? Каков скрытый смысл у баобаба?
От перепада температур выступила испарина и Родион вытер рукавом лоб. Адэм - планета-дендрарий. Одна из первых, изготовленная методом терраморфной печати: сады, парки, леса и... леса. Двадцать три градуса по Цельсию, щадящий ультрафиолет, ноль семь же. А так же обязательный грибной дождик - утром и вечером: для радуги и отдохновения.
Декан университета в жёлтом стёганом халате, в расписных бабушах на босу ногу стоял на пригорке над озером. Лысина сверкала медью заката, а борода, собравшая воедино все умные волосы, покинувшие голову, свисала ниже пояса подобно спущенному флагу. Заложив руки за спину, Карл Густавович Одинец бросал в озеро камушки. Он выхватывал их зорким взглядом из травы, поднимал в воздух и по привычной выверенной параболе отправлял в свободное падение. Сорок четыре камня, по числу учеников, окатанных и оглаженных приливами и отливами. Когда посетитель уходил, брошенные голыши сами возвращались на положенные места. Память лёжки. Ничего необычного. Ну, камушки. Ну, телекинетик. Главное - дзен и количество сухих камней, перекочевавших в правый карман халата. На сегодня там остался лишь один. Самый сухой и самый крепкий.
- Добрый вечер, - поздоровался Родион и в который раз попытался охватить крону дерева глазами. Охочие на советы языки утверждали, что если пересчитать заломленные в отчаянии ветви, похожие на взывающие к спасению руки, то декан будет справедлив и великодушен.
- Добрый, - согласился Карл Густавович и, повернувшись к баобабу, добавил, - четыреста двадцать три. Плюс минус.
- Что?
- В принципе, имеются ещё два прутка, в зачатке. Но они не больше пупырышек.
- Ветви, - сообразил Родион: великодушен или справедлив?
- Сегодня у вас экзамен, - Одинец с сочувствием глянул на студента и расправил усы. - Если быть более точным - то уже через две минуты.
- Экзамен? Большая часть ещё пытается сдать зачёт.
- Пыталась.
- Вы серьёзно?
- У нас мало Пилотов. Наслышан: практика барражирования на отлично. Глубокая разведка, ориентирование, прыжки. Непревзойдённое чувство равновесия на игле. Проход с первой попытки через горлышко Клейна. Похвально, молодой человек! Но остался нюанс. Нечто, в нашей человеческой сущности неуловимое, штрих мастера, так сказать.
- И всё-таки, как там ребята?
- Отправилась по домам. Одни за утешением, другие за адвокатом.
- Получается, экзамен для меня одного?
- Выходит, так, - не вынимая руки из кармана, Карл Густавович покатал голыш на ладони.
- И без подготовки?
- Есть вещи, к которым нельзя заранее подготовиться, Козырев, увы.
- Не понимаю.
- Что вы знаете о планете Кораблей?
- Отсутствует в Каталоге. Я его назубок выучил, Карл Густавович. - Родион встрепенулся. - А что: секретная, неизученная, с задокументированными артефактами Предтечей?
- Она такая... - Декан поискал глазами в небе и вздохнул. - Особенная. Предтечи и артефакты? Ну, это как посмотреть.
Родион вопросительно приподнял бровь, не дождался продолжения и огляделся. Уже напоследок. Нельзя сказать, будто он углядел на Адэме нечто невиданное. Зелёные гиганты всё так же глубокомысленно шумели листвой и вели извечный спор: что такое жизнь и есть ли жизнь кроме деревьев; озеро хранило зеркальное спокойствие, как и подобает жемчужине; солнце же, присев на горизонт, старательно расцвечивало пёрышки облаков красками заката. Поэтому Долина нефритовых столбов бесповоротно растворилась в воздухе. Пришлось констатировать неизбежное:
- Марина меня убьёт.
- С чего бы? Такая милая девушка.
- Да у меня во рту крошки с утра не было!
- Будут.
- Тогда последний вопрос: баобаб - зачем?
Декан по-птичьи склонил голову набок, расчесал пятерней бороду и улыбнулся:
- Не поверите, но когда я его сюда привёз, он был во-от такой маленький, - Карл Густавович раздвинул ладони и показал.
- Я запомню, - пообещал Родион.
Декан выудил из кармана голыш:
- Добросите? До середины?
Пожав плечами, Родион размахнулся и бросил. Без фокусов, по старинке. Камень взвился в воздух, победно сверкнул на солнце... Но не долетел. Видать, не та птица.
"Плюх", - усмехнулось озеро и пустило круги.
- Корабелы засыпают в полночь, - почему-то помрачнел Карл Густавович Одинец. - Не осрамитесь. От вас потребуется нечто особенное...
***
Лукич неспешно шёл вокруг, рассеянно постукивая указательным пальцем по корпусу: идеально белая поверхность гипнотизировала. Хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь. Ни тебе щербинки, ни муаровых разводов - шедевр! Пару раз он огладил ледяную поверхность ладонью, смахнул невидимую пылинку, потом приник ухом и услышал мерное спокойное дыхание.
"Жив! - успокоил себя Лукич. - Конечно, жив, курилка".
Корабль проснулся. Неполные четыре года он рос, набирался сил, мужал, и вот - трёхгранный штык вознёсся на сорок два метра. Отступив, Лукич поднял взгляд к вершине: в Утро Взросления солнце позолотило её, как маковку храма.
Он посмотрел на протоптанную им за годы работы канавку, собрался было смахнуть слезу, но тут за спиной завозились, и пришлось обернуться. Над кустом малины, в явном недоумении обозревая окрестности, возникла лупоглазая конопатая физиономия.
"Еловые иголки в волосах, а молоко на губах", - мелькнуло в голове.
- Вы кто? - поинтересовался, приглядываясь. - Не узнаю. В базе данных точно не значитесь.
- Родион, - представился незнакомец, неловко продираясь через колючки и пряча глаза.
"Ба, - осознал Лукич, - да мы никак покраснели. Не ожидал на старости лет лицезреть чудо".
- Для наших мест имя у вас необычное. Малинкой решили побаловаться?
- Имя как имя, мне нравится. Проспал я. Отстал от компании, приблудился к Петровичу, да поздно.
- К которому? Их у нас пятеро.
- Что в низине, у берёзового околка.
- А, за мшистым валуном с муравейником.
- Про муравейник не скажу, вам виднее, - осмелел чужак и показал Лукичу голубые, в обрамлении белых ресниц, глаза. - Но озерцо там точно есть.
- Ага. Студёным кличут.
Одёжка на чужаке, без пуговиц и молний, облегала тело и переливалась ртутью. И, видать, ей были нипочём острые шипы, слякоть или град с голубиное яйцо. Никогда Лукич такой не видел, от любопытства аж дух перехватило, но он и бровью не повёл.
- Тогда, милости прошу. Я черёмуховый лист заварю. Вы, поди, мил человек, и не завтракали?
***
Обеденный стол собирали забытым дедовским способом. Лет двести назад, а может и всю тысячу. Без гвоздей, без скоб и клея - только шипы, врезки и пазы. Врытый в землю, как колья на мамонта, он покоился позади дома, в тени трёх дубов, столь же древних и неколенопреклонных.
Помимо чая, Лукич выставил миску с окрошкой, крынку со сметаной и крупно нарезанные ломти чёрного хлеба - и Родион подналёг. С чувством подналёг. Можно было решить, что он ещё и не ужинал.
Говорили о разном, но больше о кораблях: от особенностей выхаживания их на подоконнике до взросления на Стартовом поле. Обсуждали корабельную топологию, в зависимости от национальных и философских предпочтений: Кресты, Пирамиды, Каабы, Лотосы, Меноры и совсем уже экзотические - Многогранники Пенроуза. Толковали о Пляшущих туманах Белой речки, о поющей сцилловой чавыче, косяки которой из года в год, преодолевая пороги, поднимались в верховья и голосами сирен назойливо зазывали любопытствующих "недорослей".
- Строим их, растим, а ощущение чуда не истирается, -доверчиво признался Лукич. - Как первая любовь.
- Ну, моего опыта в этом ещё мало, - вторя ему, разоткровенничался Родион. - Но, не исключаю, появится.
Так незаметно под клюквенный, черничный и малиновый морсы, за жареными подберёзовиками, под всего одну, не более, тарелочку борща, прошёл день. В небе стали тихо загораться звёзды.
- Я то что, - убеждённо втолковывал Лукич. - У меня Разведчик. У того же Петровича Гонец. А вот Михалыч с Ефремычем и Аввакумычем каждые девять лет сетевой Концентратор клепают. Силища! Пирамида Хеопса в масштабе один к двум. Зато у моего - дальность двадцать восемь килопарсек и три прыжковых камеры.
- Вижу, любите своё дело, - с чувством, до хруста, потянулся Родион. Посуда была сдвинута на край стола и уже не вызывала былого энтузиазма. Он с сожалением облизнул ложку и положил в тарелку из-под борща. - Эх, Маринка бы заценила.
- Экспертный анализатор? - живо заинтересовался Лукич.
- Кх-кх, - поперхнулся собеседник. - Типо того. А... скажите, ошибки случаются?
- Изжил на корню. Спасибо Станиславскому, - приосанился Лукич. - Это по молодости к верной цели, как по минному полю, шёл геодезическим ходом, уму-разуму учился. Ступил влево: не верю. Дёрнулся вправо: не верю. Вот так на неверии и вырос.
- Непростое, поди, умение.
- А то: окучить, прополоть, подышать в нужное время и место. Опять же зерно прочитать. При моём зрении. А там же квантовая запутанность, демоны Максвелла! Ошибся - и пару лет восстанавливай данные: пиши реверсивный код. Зато теперь мой садок всегда полон, - и Лукич махнул в сторону парника, где под плёнкой уже виднелись, проклюнувшиеся из земли молочные прутики. - Подрастут - гулливерами станут. Главное ведь что? Любовь. И терпение.
- Зачем три камеры, знаете?
- Сколько заказывают, столько вырезаем. Ведать не ведаю, кто в них скачет.
- Шутник вы, - засмеялся Родион. - Камеры - чтобы сокращать расстояние, джампить.
- Как кузнечик? - Лукич представил, как прыгает по лесу его корабль, как падают, рассыпаются веером сосны, как лопается древесина и неловко улыбнулся - выглядело не очень.
- Кузнечик-то - больше по травке, - поправил Родион.
Лукич покосился и пожевал губами:
- Не знаю, мил человек, откуда сведения черпаете, но за три с лишним тысячи лет ни один корабль с грядки никуда не упрыгал. Мы бы знали.
- Срыв шаблона, - пробормотал непонятное Родион и по-особенному посмотрел на собеседника. Так на Лукича обычно смотрел Петрович, когда требовалось помочь по здоровью.
- Я образ формирую, концепт, - сухо объяснил Лукич. - Потроха не мой удел. Ежели над каждым суставчиком, сухожилием трястись стану... Про сороконожку притчу знаете?
- Кто ж не знает.
- Во-от. Каждый процесс - как лебединая песня, как Колоссус...
- Вы видели Колоссуса?! - Родион стал похож на мадагаскарского лемура, осознавшего, что его роскошный полосатый хвост - гордость всей жизни - лишь мимолётное украшение для модной шляпки.
- Видел ли я? Юноша, да будет известно, его всем миром собирают. Каждую полтыщу лет. Съезжаются, понимаешь, Ансельмы, Джонсоны, Паки, Санджиты... Вам подробный список?
- Не стоит.
- Так вот, выбирают себе местечко поприличнее, набиваются туда, как пескари в бочку, и учиняют натуральное вавилонское столоверчение.
Лемур в Родионе в нетерпении заёрзал на лавке:
- Вы говорите: один. А кто был занят с другими тремя? Вы в курсе, что Колоссусов должно быть четыре? Всегда.
- Ха, разумеется. По сторонам света.
- Но почему? Вам известно?
- Покачену, молодой человек. Я три раза участвовал. Каждый раз на Востоке: барханы, солнце, жажда. И ни разу, заметьте, ни у кого не возникло вашего вопроса. Потому что а - вдохновляло, б - оставляло зарубку на память, в - высасывало почти до остатка. Особенно - когда душу в него вдыхали. Пока вдохнёшь, на счёт раз и два - звёзды в небе звенеть начинали. Прям колокольцы и только.
- Звенеть?
- У Эрнестовича даже колокол бил. Пока растил.
- Надо же! И скольких вам ещё растить?
- А всё - отработал своё. Теперь: "Стоп", "выкл" и на покой. Разведчик - последний. Но каков молодец!
- На покой? - нахмурился Родион.
- Велика потеря. Вынут из коробки очередного солдатика.
- Мастера из неё не достанешь.
- Верно. Потому у меня разведчики самые шустрые и дальноходные. Сергеич же у Красной сопки свои сто лет строгает, стружка вьётся да навыку не добавляет. Болванки без лица, без норову. Очерствел, бедолага.
- Лукич, вы самый стойкий оловянный солдатик, которого я видел.
- И многих повидали?
- Вы первый, - невесело улыбнулся Родион.
- А Петрович?
- Проспал я его. Предупреждали же.
- Вы и Гонца проспали. Вот у кого был характер - что не по нём, солнечными зайчиками в глаза пулял.
- Бластер не игрушка.
- Они же дети, - всплеснул руками Лукич.
- Ну, ежели кто глаз потеряет? А по шеям.
- Йоу-йоу, полегче. Пускай овощ растёт? Не исключено, за дело пуляет - укололи ненароком, с завтраком припозднились. В том и беда, - Лукич насупился, - лелеем их, нянчим, сами на сухомятке. А в полночь без сил засыпаем. Потом наступает То-Самое-Утро, просыпаешься и понимаешь: всё, нет его нигде, моего кораблика, единственного, ненаглядного, а в мире образовалась ещё одна Плешь. Вчера - у Петровича. Сегодня - моя очередь.
- Корабелы засыпают в полночь. Поэтично.
- Мы расплачиваемся жизнями детей, а вам кажется это поэтичным?
- Может, неправильно выразился.
- Может? За такие слова тот же Петрович вколотил бы тебя в то место, где сидишь, по самую макушку.
- Я имел ввиду...
- Плевать, что ты имел. Молокосос. Я был добр. Теперь...
- Да постойте же! Разве никто не пытался вызнать правду? Посмотреть - что происходит?
- Колоссус - куб, с длиной ребра равной пяти километрам. Айсберг! Смотреть не надо. Достаточно приблизиться на полсотню шагов. Если сможешь. Повернись спиной, ощути, как он давит, плющит, выдавливает из тебя с потом, со слезами одухотворённое дерьмо твоей жизни, обнажая суть, самое сокровенное. Ему не заткнуть пасть, чтоб молчал, его не закопать, не утопить. Не найти такой чулан, чтобы упрятать. Воистину, не иголка в стогу сена. Но и он сгинул поутру, познал вечность. Вот тебе правда.
- Я не об этом.
- А я об этом. Помню, как Сергеич умер в первый раз. Поднимаюсь на холм: травка, цветочки, пчёлки. Вершина уже срезана и посреди плешь зияет, и Сергеич внутри, на карачках, роется по-пёсьи лицом в насыпи. Думал, ищет чего. А он жрал. Обернулся на меня, заскулил, земля, сука, так и посыпалась изо рта. Потом упал. Мухи два дня глаза жрали, яйца откладывали. Одухотворённость. Поэзия.
- Что значит: в первый?
- Мы умираем. После потери. Я агонизировал семьдесят два раза. Каждый раз незабываемые ощущения. Ты молод. Тебе не понять. Потом мы регенерируем: корабельная чесотка. Чешется так, что сдираем с себя кожу. Кто такое придумал? Какому богу яйца оторвать?
- Но...
- Уж мы пытались выведать: куда, почему, за что? Из штанов выпрыгивали. Каждый, хоть однажды. Сивка-бурка, вещая каурка... Но проваливались в сон в полночь. Валились поленьями: пили́, жги. Но если корабли растят значит это кому-нибудь нужно? Кто они: Следопыты, Тяжи, Расщепители, Обозники, Стрельцы, Тени, Ковчеги и несть им имени и числа?
- Вы́ же их строите, - Родион привстал. - Вы обязаны знать!
- Сядь! Концентратор. Что концентрирует? И почему сетевой? Лещей ловить, сайгаков? Глыба весом в два миллиона тонн?!
- Но это же хаб! - Родион хватил кулаком по столу.
- Ступица колеса? Чёрт полена не мягче. Или к примеру Разведчик. Что он исследует? Для кого? Со столь фантастической скоростью? Разведка, по определению, дотошна, неприметна, без суеты и спешки. А килопарсеки... Для света, фотонов такие дистанции - не для кораблей. Планета круглая: её обежать-переплыть можно вдоль и поперёк, а белых пятен на картах не осталось. Куда джампить?
- Вот оно, - прошептал Родион. - По планете! Вы в них не заглядывали, верно? В потроха! Вам не пришло в голову. Не знал, честно. Я думал...
- Не о том думал. В потрохах ковыряться, всё равно, что смерть на языке смаковать, - Лукич поник и зябко повёл плечами. От земли поднялась ночная прохлада, по ногам засквозило. - Если думать, так о них, - он поднял лицо к небу. - Вот где наше вдохновение. Так прекрасны! Непостижимы! Согласен? А если и там строят. Молчишь? - Лукич подался к Родиону через стол и указал в него пальцем. - Сам то что?
- Не строю.
- Нет?
- Я летаю. На ваших Разведчиках, Гонцах. И слушаю шёпот звёзд.
- Летаешь?
- Прыгаю. От звезды к звезде. Как кузнечик.
- Не врёшь?
- Правдивее не бывает.
- Значит... Ты Бог.
- Лукич, ты больше не умрёшь. Прости меня, грешного.
***
Лукич был тяжёл по-медвежьи. Кабы не природное упрямство и злость на перевернувшийся вверх тормашками мир, Родион бы сдался, бросил неподъёмную ношу, чтобы свалиться в манящую отдохновением траву-мураву. Но он пёр корабела, тащил вначале за подмышки, потом, перехватив - через плечо, и, уже под конец, миновав пруд, две гравиевые дорожки, мастерскую, летнюю кухню и баню, волочил за ноги - к заветной цели, к кораблю. Мастер храпел, сладко причмокивал и не замечал настоящего героя.
Входная перепонка чпокнула. Сенсоры-капилляры на стенах зашевелились, засветились жёлтыми, пурпурными и голубыми волосками, и приглашающе потянулись навстречу. Родион, застонав, перекатил спящего через порог, сполз на пол и счастливо засмеялся:
- "На покой"? Ну, уж нет. Покой нам только снится.
Лукич заворочался, открыл глаз и уставился на Родиона:
- Бог, пупок не надорвал?
- Лукич, ты опять?.. Лучше скажи, вы-то как планету свою зовёте?
- Земля.
- Так просто?
- Почему просто? С большой буквы.
- Необычно.
- Нам нравится. А ты́ скажи: звёзды там тихие, не звенят?
- Увидишь. Спи. Теперь можно, теперь Корабль наш.
- Ещё бы, - зевнул Лукич. - Мы же его и умыкнули. С божьей помощью.
Корабел глубоко вздохнул, повернулся на бок и засопел. Отливающие металлом губы улыбались: андроиды тоже видят сны.
|