|
Скверное чувство.
Что-то случилось. Глаза полуоткрыты. Это сон?
Квартира моя. Сервант, стол, опрокинутые стулья. Вещи разбросаны. Сквозь зубья стёкол в оконной раме - с блестками на осколках, дорожка света по половицам. Падает снег. Белые шарики, как для пинг-понга, кружат величаво по серому небу, гонимые ветром.
И кто-то, тесно прижавшись, - под боком. Вот скользяще коснулась ноги, дохнула в плечо. Она?! Шея одеревенела, мне бы повернуться, взглянуть. Но на неё нельзя смотреть, потому что..
Что?
Стараюсь вспомнить и не могу.
Хочется спросить:
- Почему я? Кто я такой?
К чертям!
Сорвать бы одеяло, схватить за горло, проорать в лицо:
- Чего тебе от меня нужно?!!
Но вместо этого по лбу ручейком течёт пот. Стекает по виску, пробивает русло по щеке и капля за каплей вытачивает дорогу в колодезь памяти. Ведь оттуда кто-то кричит. Требует, чтобы я вспомнил. Но он так глубоко, и так ничтожно мал, слов не разобрать. Да это и не важно, потому что...
Звук с улицы. Утробный гул, с шевелением кружек на столе, побрякиванием ложки. Впивается иголками в тело, ползёт мурашами по спине. Такое не приснится. Встаю с дивана. Тихонько, чтобы не побеспокоить её и - на балкон. Самолёт? Так низко?
Это не пассажирский. Облака после дождя клубятся. Чуть светает. Гляжу, прямо из-за туч выплывает... Мама не горюй! Стадионов семь наверное в обхвате. И вот скользит она над домами, сука, неторопливо так. Ни иллюминаторов, ни фига. Но чувствую - корнями волос, печёнкой, хрен ещё чем, - знают, что я на них смотрю. Зна-а-ают! Поднялся ни свет ни заря. Стою на балконе, щурюсь на них и цепенею от холода. Ведь до самых пяток пробрало. Вроде дёрнуться назад, в комнату, в тепло, а что-то держит. Помертвел весь. Потом слышу, Эта встала, поднялась. Шлёп-шлёп по полу. Встаёт рядом, смотрит вверх. Жилка пульсирует на шее, как настоящая, и дойка соском вверх под сорок пять градусов, а на конце соска, гляжу, роса конденсируется, даже лизнуть захотелось, в горле вмиг пересохло, поверил, а потом оборачивается - у неё и лица-то нет, только губы посреди розовой култышки. Выпуклые, налитые, как у Джоли. Заорать бы, страху то. Так не могу. Она встаёт на колени, наклоняется...
Как разряд током. Память тела - не дежавю. Звуки, образы, сыпятся, как горошины монпасье в подставленный бумажный кулёк. Всё, что происходит сейчас, в данную минуту, уже было-было. Вопросы без ответа. Гигантский диск над домами. И эта сейчас скажет: "неважно..."
- Неважно, - слышу внутри себя её журчащий голос. - Больше никого нет. Ты один. Единственный в своём роде.
"В каком роде?" - но вопрос умирает невысказанным и я отвечаю:
- Да.
Потому что это не снег, беспечными снежинками оставляющий влажное прикосновение на лице. Я гляжу во двор, на машины с распахнутыми в спешке дверцами. На истоптанные цветы, праздничные ленты. Глаза отмечают бутылки и банки с яркими этикетками, какие-то разноцветные пакеты. И медленно движутся дальше. Мимо разбросанных кулей одежды - на дорожках, под деревьями, у скамеек. Повсюду. И замирают, споткнувшись о пёстрые комочки, запятнавшие асфальт и траву газонов. Это обычная обувь. Но её очень много.
Ни тел, ни скелетов. Только красивые упаковки на обочине жизни, которые сгниют без остатка.
Озираюсь по сторонам и замечаю - кривые коробки домов сдвинуты так тесно, как стены в сортире. На них те же потёки мочи и заплаты времени тридцатых-сороковых. Скоро совсем рассветёт. Чёрный дым, что всю ночь глумился над городом, начнёт мазать сажей кирпичи и моего дома. Превратит их в маленькие, уложенные друг на дружку гробики и заставит узкие окна хлопать ставнями и щелкать до упора шпингалетами.
Пытаюсь увидеть эти звуки и слышу оружейные хлопки, разящие наземь жмущихся к друг дружке Парижских коммунаров.
- Мы ещё постреляем, - обещаю, и уже не помню, кого имею ввиду.
Она встаёт с колен, вытирает ладонью губы, берёт под руку и мы неспешно возвращаемся в утробу квартиры. Хрупкие прутики веток на полу, листья, наметённые ветром, с хрустом рассыпаются под ногами. Она бережно укрывает меня, ложится рядом и я щекой чувствую взгляд, хотя глаз нет. Как такое возможно? Но ведь смотрит.
- Неважно, кто ты. Поймёшь, - убеждает она и кладёт руку мне на грудь. - Когда-нибудь. Время не имеет значения.
- Потому что я один, - подымаю глаза и вижу серый квадрат небес, с которого опускаются белые звёзды.
- Потому что ты всегда был один.
Мне бы в небо. Звёзды как чудо. А чудо зовёт. Я взбираюсь по пожарной лестнице. Её скобы холодны и мокры от росы. Ржа охрой покрывает ладони, чтобы напомнить о бегущих наскальных человечках и дротиках - любви к охоте на неандертальцев. Где-то летит то ли планета, то ли звезда Нибиру. Злобные зеты празднуют Судный день и скребут по сусекам сперму и яйцеклетки загубленных аборигенов. И среди тех склянок и реторт бултыхаются живчики, высосанные у меня на балконе, пока я взирал на НЛО.
Сколько это длится? Год, десять? Сто лет одиночества? Тысячу? Задаюсь вопросом, чтобы увидеть эту, без лица, выхожу на балкон как на зов и вижу небо. Безбрежную одухотворённую синеву. А потом - землю, усеянную и изгаженную человеческим ничтожеством. Когда-нибудь пойму, если решусь заглянуть за парапет. Что значит был? Что означает есть? Любое множество можно понимать как одно целое. Это я. Но кто я? Кто?
Почему такое скверное чувство?
Что-то случилось. Это сон?..
![[]](/img/k/koweshnikow_s_w/sleepdoc/face.jpg)
(C) 17/10/2011
|