Ковтуненко Алексей Сергеевич : другие произведения.

Дальше

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Дальше

"Один раз сказанное слово - это всего лишь слово, сказанное один раз. Оно похоже на падающий камень и не более того. Слово, сказанное два раза, похоже на два падающих камня. Но зато трижды произнесенное слово начинает вращаться"

Эдмунд Шклярский "И НЕТ И НИКОГДА НЕ БУДЕТ"

1

   Я сидел в гостях у своего друга-писателя и пил чай.
   У него в кабинете стоял полумрак, было очень тепло, даже несколько душно.
   Сам писатель расхаживал передо мной молча и иногда почесывал подбородок.
   Я понимаю, насколько странно это звучит "друг-писатель", но иначе я выразиться не мог. Этот пожилой человек действительно был моим другом и действительно писал книги. Ему было уже за шестьдесят, он был худ как жердь, периодически зарастал седоватой щетиной, принципиально не носил костюмов, предпочитая им синие или чёрные джинсы, и никогда не курил в своём кабинете.
   Я знал его достаточно давно. Мне было двадцать лет, а ему, наверное, около сорока, когда мы как-то повстречались на съезде литераторов. Я - молодой, подающий сам себе надежды поэт - только пытался войти в литературную жизнь и богемную компанию. Он - состоявшийся уже писатель - устав от пустопорожнего, в большинстве своём, общения с собратьями по цеху, прощался с этой компанией. Я появлялся там всё чаще, он - всё реже. Это, однако, не мешало нам встречаться, обсуждать новые книги, разговаривать о политике и просто о жизни. Он никогда ничему меня не учил, хотя был намного старше, никогда не судил моих стихов. Поначалу, признаться, меня это немного обидело, однако потом я понял, что это просто его особенность - не судить.
   Я налил себе очередную чашку чая. Он продолжал ходить по комнате и чесать небритый подбородок.
   Я достал трубку, набил и раскурил. Да, он позволяет курить в своём кабинете, но сам всегда выходит на балкон или на улицу. По его собственным словам, в этом что-то есть - в курении на свежем воздухе.
   - Очень хорошая, идея, Лёш! Пойдём-ка покурим.
   Мы вышли на широкий деревянный балкон. Вот уже десять лет мой друг жил на даче. Когда-то я помогал ему строить этот дом. Мы купили самый огромный сруб на рынке. Из него впору было строить церковь в Кижах. Первый этаж дома был сложен из кирпича, на эти стены был положен сруб, а сверху ещё небольшой треугольный чердачок. Балкон, на который мы вышли, был скорее широкой открытой террасой. Он выходил на огород, где мой друг летом выращивал помидоры и огурцы, а зимой - большие сугробы. Если говорить точнее, помидорами, огурцами и прочей живностью занималась, конечно, его жена - красавица Екатерина Андреевна, а уж сугробы росли, разумеется, только по его личной инициативе.
   Он закурил, а я стоял, попыхивал трубкой.
   - Я понял одну очень интересную вещь. - Сказал он, крепко затянувшись.
   Я посмотрел на него: он стоял и глядел за горизонт.
   - Ты знаешь, интересное занятие - перечитывать свои произведения, ты не находишь?
   - Вить, для поэта - это единственный способ добиться от произведения совершенства.
   - Да-да.... Ты, конечно, прав... Для прозаика тоже, можешь не сомневаться. - Он улыбнулся и посмотрел на меня. - И тем не менее...
   Я молчал.
   - Между прочим, тебе это удавалось? Достичь совершенства в произведении?
   Я пыхнул трубкой, выпустил клуб ароматного дыма и задумался.
   - Пожалуй, что удавалось, Вить. Хотя...
   - Подумай, это не такой уж и простой вопрос.
   Мы опять замолчали. Я вспомнил свои стихи, наиболее удачные из них и задумался, смог ли я выразить то, что мне хотелось.
   - Смог ли ты выразить, сказать своими стихами нечто, что было бы таким же новым для этого мира, как твоё рождение?
   - Наверное, нет.
   - А я смог!
   Теперь он выглядел очень торжественно. Очень серьёзно и изучающе смотрел он на меня, ожидая моих вопросов. А я молчал.
   Виктор не был признанным писателем. Его не издавали миллионными тиражами, за ним не гонялись охотники за автографами, не слали письма, не скупали целыми полками. Да и, признаться, собрание его сочинений так и не вышло. Причин для этого было несколько. Во-первых, он написал за свою жизнь очень мало произведений. Около пятнадцати повестей, с полсотни рассказов и два романа, оба которые он начал ещё в глубокой юности, задумки, вероятно, задумал ещё в детстве. Романы свои он мучил долго. Первый был дописан за пять лет до моего с ним знакомства и опубликован спустя три года, благодаря чему он и оказался в литературной тусовке. За второй он взялся, когда поселился на даче и закончил его в декабре прошлого года. Не сказать, что романы были маленькие - писать он любил, хотя и занимался этим по настроению. По его собственным словам, если лень писать, бороться с этим чревато плохим текстом. Именно благодаря такому принципу его произведения нельзя было назвать плохими.
   Мне нравились его несложные сюжеты, философские размышления - лёгкие, но достаточно глубокие, чтобы с первого прочтения не уловить доброй половины логических цепочек. Он писал хорошо. У него был приятный стиль, отличное чувство языка, недурное чувство юмора. В более широком смысле можно сказать, что из его произведений можно было почерпнуть всё что угодно. Они словно отражали самого читателя, и тот получал что хотел. Если хотел.
   Именно эта особенность, по всей видимости, и не позволила ему стать широко известным. Сильные и грубо-эмоциональные писатели давно уж отучили нашего читателя вдумываться. Он привык, что идеи и мысли ему заколачивают в голову тяжёлым молотком убеждения, и уже неспособен искать, вдумываться, расшифровывать автора.
   Было немного странным то, что в его произведениях редко встречались отрицательные персонажи. Даже мне по началу это было несколько дико. Я жаждал конфликта, завязок-развязок, разрешения конфликта, действий. Однако потом привык, и стал относиться к его рассказам как к лекарству, читал их, когда надо было успокоиться, расслабиться.
   Я понял, что пауза затянулась и надо что-то сказать.
   - Расскажи.
   Он ухмыльнулся и сел в шезлонг. Закурил новую сигарету.
   - Как ты считаешь, если поискать общий знаменатель, какая тема пронизывает все литературные произведения, которые, к примеру, ты читал? О чём, по большому счёту, они?
   - Не знаю, - потерялся я и ляпнул, что первое пришло в голову, - о любви, что ли?
   Он поморщился, а потом улыбнулся.
   - Нет, Лёш не о любви. Подумай, ведь любовь обычно фигурирует как средство, причина конфликта, способ доставить читателю эмоциональный дискомфорт.
   Я подумал и не смог не согласиться.
   - Тогда подумай, всё-таки, тогда о чём написано большая часть... да что там, все произведения художественного содержания и не только?
   - Ну не знаю, Вить...
   Я запыхал своей трубкой и прошёлся по террасе.
   - Наверное, о жизни, - сказал наконец я и стал ждать нового разубеждения.
   Но он подпрыгнул на месте и крикнул:
   - О!!!
   Потом подбежал ко мне и схватил за плечи:
   - О жизни?! Да нет же, чёрт подери! Они все написаны О СМЕРТИ! И даже если герои не погибают, кто-то непременно дохнет телом, кто-то душой, а кто-то умом или ещё бох знает чем! Понял о чём я?! - Торжествующе спросил он.
   Я немного отошёл от его вспышки и молча кивнул.
   - А почему, Лёш, как ты думаешь? Почему толпы писателей, поэтов, драматургов веками пишут свои творения О СМЕРТИ, о разрушении человека как такового?!
   - Я думаю, Вить, по той простой причине, что все боятся смерти. О ней никто ничего не знает, поэтому жутко боятся.
   - Правильно! Тогда объясни мне, неужели это логично - бояться того, чего не знаешь? Согласен, встретив на улице облезлую худую незнакомую собаку, ты, допуская, что она может быть озлоблена на весь мир, будешь её бояться, и не подойдёшь, ибо знаешь, что большая часть встреченных тобой таких собак кусалась. Ага? А она будет бояться тебя, ибо знает, что большая часть встречавшихся ей людей ничего доброго для неё не сделали, а, как правило, - наоборот. Пойдём внутрь.
   Он взял пачку с пола и зашёл в дом.
   На улице уже начало смеркаться.
   - Ты останешься у меня. - Это должен был быть вопрос, но, разумеется, прозвучал как констатация факта.
   Я попытался поспорить, мотивируя это тем, что завтра мне нужно с утра забежать в издательство, но он был непреклонен.
   - Нечего там делать, - категорично заявил он, - болото! Твои книжки от тебя никуда не удерут.
   Я улыбнулся:
   - Всем аргументам - аргумент! Ты умеешь убеждать, Вить!
   - Это не я умею убеждать, это ты умеешь убеждаться, Лёх. Тем паче, ты прекрасно знаешь, как Катенька будет тебе рада, когда приедет из школы. И что она обязательно приготовит что-нибудь восхитительное на ужин - это ты тоже отлично знаешь.
   Катерина Андреевна работала в музыкальной школе, преподавала скрипку. Она была на два года старше Виктора. С тех пор, как разъехались их дети, она полностью обеспечивала мужа и себя. Виктор почти ничего не зарабатывал, иногда, по настроению писал статьи для газет, через отвращение делал политические обзоры. Несмотря на то, что политику он ненавидел, благодаря чувству юмора и потрясающей способности к анализу, его обзоры ценили и щедро платили за них. Катерина Андреевна же была художественным руководителем скрипичного оркестра, с которым весьма успешно гастролировала по всей стране, имея неплохие гонорары.
   Он сел в кресло и продолжил разговор.
   - Ты знаешь, я над этим размышлял-размышлял, и вдруг до меня дошло: человек смертен потому, что боится смерти!
   Я стоял и не знал что сказать. Я внезапно почувствовал себя свидетелем чего-то очень важного. Потом я почувствовал себя персонажем чужого рассказа, который нужен лишь для того, чтобы главному герою не было скучно и было кому рассказать нечто невероятно значимое. Одним из тех глупых персонажей, на которых, как правило, не обращаешь внимания, которые, однако, всегда должны задавать правильные вопросы. Самым обидным было ощущение того, что я понятия не имел, какие вопросы надо задавать.
   Поэтому я молчал. Мой друг тоже молчал. Он смотрел на меня из кресла выжидающе, испытующе, явно дожидаясь моей реакции.
   - Интересная мысль, - сказал я.
   - Мда-а... - сказал он и опустил, наконец, взгляд.
   Я снова сидел в своём кресле и тянул свой чай, а он сидел в своём и, глядя в окно, думал свои мысли.
   Я не боялся смерти. В моём понимании поэт не может бояться смерти. Это была непреложная истина, настолько для меня очевидная, что я даже не мог объяснить почему. Смерть для меня была источником вдохновения, своеобразным инструментом творчества. Кроме того, поэты вообще подвержены особой смертности, так что я на особо длинную жизнь и не рассчитывал.
   - Ты, конечно же, со мной не согласен.
   Я попытался возразить, но он поднял мизинец, призывая меня замолчать.
   - Ты ЕСТЕСТВЕННО со мной не согласен, ведь ты поэт! Это несколько осложняет мою задачу, тебе объяснить. Но я попробую. - он улыбнулся, глядя на меня. - Понимаешь, для поэтов существует смерть, как понятие. А явление, как понятие, согласись, никогда не соотносится с самим собой. Вообще-то, человек очень тяжело что-то соотносит с самим собой. Помнишь свою свадьбу? Когда до тебя дошло, ЧТО на самом деле произошло?
   - Да уж, - тут пришла пора улыбаться мне, - нескоро!
   - Вот. И это при условии, что это-то действительно произошло с тобой. Что уж говорить о явлениях, которые ты не можешь себе даже представить? Человеку вообще свойственно идеализировать явления, фантазировать их под себя, понимаешь?
   - Тут ты, разумеется, прав, Вить.
   Сложно воспринимать концепцию в голом виде. Мне вдруг показалось, что в моём черепе открыли дверцу, вытащили мозг, а вместо него засунули другой. Я налил себе ещё чаю. Кипяток в чайнике, разумеется, давно остыл, чай вышел невкусный, но я никогда не предъявлял строгих требований к температуре чая. Обычно, мне плевать.
   - Так вот я тебе скажу, и ты не сможешь не согласиться, что смерти ты боишься, Лёх. Своей. Ты об этом думал когда-нибудь? Ах, ну конечно думал!
   Он тихо рассмеялся.
   - В юношестве, разумеется, помышлял о самоубийстве, в зрелости каждый момент думал, что может случиться что-то нехорошее, а ты готов, только вот жену жалко.
   Он говорил, а я чувствовал себя нашкодившим ребёнком. Учитель раскусил шалость и теперь отчитывал меня. Не ругал, а просто отчитывал, отчего становилось ещё неприятней на душе.
   - Катюшка пришла!
   И в тот же миг внизу хлопнула дверь.
   - Лёш, давай отложим наш разговор до после ужина, а сейчас поможем Катеньке его приготовить, а? Ты не против? Я же знаю, что ты любишь готовить!

2

   Катерина Андреевна была, разумеется, очень рада, увидев, что я у них в гостях. Мы начали быстро соображать, что бы такое сделать на ужин. Гастрономические изыски этой семьи меня всегда поражали. Катерина Андреевна никогда не училась готовить, казалось, что это у неё в крови - из множества простых и обыденных продуктов приготовить нечто изумительное, сложное, непривычно и невероятно вкусное. Она никогда не пользовалась рецептурными книжками, и все свои блюда сочиняла сама. Кулинария её была творчеством в чистом виде. Даже когда она приходила и рассказывала, что слышала от кого-то про какой-нибудь новый салат или суп, больше названия она никогда не могла вспомнить. Начиная готовить, Катерина Андреевна непременно обогащала новое блюдо невероятным количеством мелких и не очень мелких штрихов, отчего блюдо, подчас, менялось до неузнаваемости.
   Особую страсть Катерина Андреевна питала к парадоксальным экспериментам и смешиванию несовместимого. Часто мясо у неё оказывалось то с шоколадом, то с ананасами. В суп непременно шёл пучок душицы или шепотка молотой корицы. Яичница с гренками благоухала печёночным паштетом, а в компоте мне то и дело попадались орешки кориандра.
   Когда человек - творец, то он творец во всём: в общении, в работе, в жизни, в быту. Немного мне встречалось людей, которые могли бы так талантливо жить, любить, готовить...
   Я почистил картошки, пока хозяйка возилась с мясом, а хозяин дымил на нас своими сигаретами. В этот вечер мы решили не делать ничего особенного, просто потушить шулюм со свиными рёбрышками. Катерина Андреевна, правда, не удержавшись, накидала туда в качестве приправы перечной мяты. Вышло, надо сказать, совсем неплохо.
   - Витька! Ну сколько можно курить, а?
   Виктор поднял на неё смеющиеся глаза.
   - Вот только эту докурю - так сразу брошу, чесслово!
   - Ага! Знаем мы твои... Что за удовольствие, ей богу, вдыхать вонючий дым?!
   - Ты совершенно права, дорогая моя! Никакого удовольствия - одна гадость! Зато знала бы ты, какое удовольствие - его выдыхать!
   Виктор расхохотался. Катерина Андреевна мягко улыбнулась и беззлобно шлёпнула его полотенцем по плечу.
   - Вон Лёшка-то небось давно уже бросил, а? Поэтому у нас так долго не появлялся, наверное боялся, что ты его снова скуришь!
   Такое и впрямь было не раз, когда я бросал курить, после поездки к Вите в гости всегда начинал снова.
   - Нет, - засмеялся я. - На этот раз я стал умнее. Сначала начал курить, а потом уже к вам собрался!
   Мы все расхохотались.
   К тому времени, как шулюм поспел, на кухонном столе появилась банка маринованных овощей - ассорти: огурцы, помидоры и цветная капуста. К капусте Катерина Андреевна относилась особо трепетно. Когда в огороде начинала появляться брокколи, я, бывало, жил у них по целым неделям, потому что ничего вкуснее брокколи в исполнении хозяйки этого дома я никогда не ел в своей жизни.
   Когда мы сели ужинать, Виктор, уже взявшийся было за вилку, вдруг подскочил и убежал куда-то на второй этаж дома.
   - За бутылкой побежал, - посмотрев ему вслед, сказала Катерина Андреевна.
   Действительно, через пару минут Виктор вернулся с бутылкой какой-то неизвестной мне водки в руках.
   - Польская водка, - сказал он, усаживаясь обратно за стол. - Между прочим, один из величайших носителей русской словесности Иосиф Бродский, больше любил именно польскую водку, а совсем не русскую.
   Он разлил водку в три рюмочки и поставил бутылку на стол.
   - Предлагаю тост: за прекрасных людей, собравшихся за этим столом! За прекрасного поэта Алексея, молодого, перспективного и замечательного человека!
   Я смутился и принялся изучать огурец в тарелке.
   - За прекрасную женщину, скрипачку и кулинарку Катерину - самого замечательного человека в моей жизни! Ну и за меня самого скромного и самого замечательного из всех!
   Мы с Катериной Андреевной расхохотались.
   - Ура! - Сказал я и мы чокнулись.
   Водка и впрямь была очень хорошей, мягкой с лёгким цитрусовым ароматом.
   Мята в шулюме придала ему тонкий вкус неземной свежести.
   - Мда...
   Виктор съел полтарелки и откинулся перевести дух.
   - За что меня следовало бы посадить в ад, так это за чревоугодие! Величайший соблазн из всех, которому нельзя не предаваться. Сложно жить в радости и гармонии с самим собой, когда либо сосёт в животе от голода, либо приходиться жрать всякую дрянь и не получать никакого удовольствия от пищи! Я не согласен!
   - Можно подумать, тебя кто-нибудь бы спрашивать стал. - Пробурчал я с набитым ртом.
   - Нееет, брат! - сказал Виктор и ухватился ещё за один огурец. - Не так-то всё просто. Жизнь-то твоя - в твоих руках.
   - Знаешь, - сказал я, прожевав, - я подчас начинаю сильно в этом сомневаться, особенно когда всё идёт через задницу!
   - Конечно! Естественно! Не признаешь же самого себя виноватым! - Он широко улыбнулся. - Надо же на кого-то спихнуть моральную ответственность за беды и неудачи!
   - Тебе не кажется, Витенька, что ты чересчур категоричен? - Катерина Андреевна положила вилку в пустую тарелку и понесла её в раковину. - Подчас человеку хочется помощи.
   - Ага! Именно! Ему смертельно хочется помощи, когда самому напрягаться не хочется лишнего.
   - Ты чего-то какой-то злой нынче. Успокойся, Вить. - Катерина Андреевна ласково посмотрела на Виктора и погладила его по руке.
   Он улыбнулся.
   - Ничего я не злой, я просто сосредоточенный. - И улыбнулся ещё шире.
   -Даже спрашивать не буду, на чём. Если это довело тебя до такого саркастического состояния, такие вопросы, а особенно ответы на них, могут быть опасны.
   - Пожалуй ты права, Катюшка.

3

   После ужина Катерина Андреевна принялась мыть посуду, а мы с Виктором пошли наверх в его кабинет. Я набил трубку, а он прихватил из холодильника две бутылки живого пива.
   Мы вышли на балкон и расселись в шезлонгах. Самая настоящая первозданная тьма вставала перед нами. Именно перед нами, поскольку небо было облачно, и солнце, которое не успело ещё уйти далеко за горизонт, еле заметно подсвечивало облака над головой. А вот с востока поднималась она - Её Величество Тьма!
   Я сосредоточенно гонял по своему организму ароматный дым заодно с вкусным пивом. В природе было абсолютно тихо, лишь Виктор иногда поскрипывал шезлонгом, когда тянулся за бутылкой.
   Я начал вспоминать наш неоконченный разговор. Человек смертен, потому что боится смерти. Чего же такого смог он понять, что никто ещё допрежь не знал? Что за идея такая заложена в его произведениях, и как это соотносится со смертью? Тут я вспомнил одну интересную особенность Витиных произведений. Более всего это было заметно в его повестях - главный герой всегда умирал. Однако умирал как-то странно.. я даже не смог сразу уловить, что же в этом было необычного, но вдруг сейчас понял. В Витиных повестях, да и в обоих романах, если уж на то пошло, главные герои умирали тихо, даже не умирали, а именно уходили. Так всегда заканчивались все его произведения, за исключением некоторых рассказов.
   Они принимали какое-то решение - совершенно, между прочим, неясно какое - и словно исчезали, будто спокойно отправлялись его реализовывать. Вот здесь в своей цепочке размышлений я застопорился. Да. Они явно принимали решение, каждый раз разное, но совершенно непонятно какое. Почему?
   - Ты помнишь мои повести? - Виктор снова скрипнул шезлонгом.
   Я почувствовал, что он на меня не смотрит, а пьёт пиво.
   - Там все умирают, - тихо сказал я в темноту.
   Раздался глухой тихий стук - он поставил бутылку пива на пол и только теперь посмотрел на меня.
   - Да. Ответь мне - почему?
   Я выдохнул дым. Тьма передо мной наполнилась белёсыми облаками.
   - По твоим сюжетам им незачем жить.
   Слышно было, как он усмехнулся.
   - А теперь скажи мне, тебе ничего не показалось странным? Несколько нелогичным?
   Пауза, повисшая в воздухе после его вопроса, казалось уместной, нужной. Я дал ей доиграть до конца.
   - Да. Решение.
   Слова наши падали медленно, но четко. Казалось, что разговор наш размерен какими-то высшими часами, что он подчиняется какому-то непостижимому ритму, ведёт неземную мелодию.
   - Решение, - услышал я слева.
   Очередной такт. Бульканье пива наполняло мелодию беседы какими-то особыми нотами, ритмическими рисунками.
   - Лёш, какое решение?
   - Я не знаю, Вить. Я не понимаю.
   - Ты знаешь, разумеется, в каждой повести сюжет разный, но можно сказать про все эти решения нечто общее. Всё это решения жить.
   - После которого герой бросается с балкона? Или просто умирает от неизбывности?
   Я сбил ритм. Заскрипел шезлонгом в предчувствии чего-то важного, запыхал трубкой и допил последний глоток пива из бутылки.
   Да, мелодия сбилась, но её давно было пора менять, она затянулась и стала занудной. Поэтому я решил её сменить. Начать новую.
   - А вот теперь послушай меня очень внимательно и постарайся понять. Это решение не просто жить, а быть дальше!
   Слова эти повисли в воздухе между нами, как и положено всем очень важным фразам.
   - Жить дальше и Быть дальше.
   Каждое слово, оторвавшись от Витиных уст повисало во тьме между нашими шезлонгами.
   И вот тут трижды сказанное слово начало вращаться. Оно вплелось в новую мелодию, вбилось в новый ритм и влилось тонкой лазурной струйкой мне в сердце.

4

   Света сидела, поджав под себя ноги, в сереньких шерстяных носочках на диване и вязала крючком. Я сидел в своём кабинете за столом и писал какую-то очередную ерунду. Вокруг на столе громоздились книги, в узком каньоне между ними стояли два стакана с остывшим чаем и один с горячим.
   За окном, ещё не успевшим покрыться зимними арабесками, кружился крупный снег.
   В прихожей зазвонил телефон. Я слышал, как Света отложила вязание и подняла трубку. Почти сразу положила.
   Бесшумно появилась в дверях.
   - Витя умер.
   По щекам её бесшумно текли слёзы.
   Мне стало грустно.
   После похорон я подошёл к Катерине Андреевне. Лицо её было печально и немного задумчиво. Увидев меня, она улыбнулась.
   - Лёшенька, поедемте со Светочкой к нам. Приготовим чего-нибудь вкусненького, а?
   Света обняла меня за плечи.
   Я улыбнулся в ответ.
   - Конечно, Катерина Андреевна.
   Она посмотрела мимо меня на Свету и снова улыбнулась. Света уткнулась лицом мне в плечо. Я покрепче сжал её руку.
   Вечером мы сидели у них на кухне и ели тушёные овощи, щедро сдобренные какой-то незнакомой мне пряностью. Там была брокколи, цветная капуста, морковь и перцы. Сладострастное сочетание.
   На секунду отлучившись, Катерина Андреевна вернулась с бутылкой водки в руках.
   - Польская, - сказала она, демонстрируя мне этикетку, - Бродский такую любил!
   - Я уж знаю, - улыбнулся я.
   Я разлил водку в три рюмочки, и Катерина Андреевна подняла свою выше всех.
   - За прекрасных людей, живущих на белом свете! За молодого и талантливого поэта Алексея, за его прекрасную жену Светлану, умницу и рукодельницу, за меня - учителя музыки, любящего как музыку, так и своих учеников. Ну и, разумеется, - за Самого Скромного и Замечательного!!
   - Ура! - Сказал я, и мы чокнулись.
   Света впервые за сегодняшний день улыбнулась.
   А потом Света с Катериной Андреевной остались на кухне убирать со стола и беседовать на свои тонкие женские темы, а я сидел на балконе в Витином кабинете и курил трубку. На лицо мне опускался медленный тёплый снег, небо было тёплого светло-серого цвета, как это бывает только пасмурной зимней ночью.
   Я глядел на чёрные яблони, вишни, а в голове моей вращалось слово - трижды произнесённое как-то здесь, на этом самом балконе. И сам я вращался вместе с этим словом, будто маленькое острое колёсико.
   Дальше...

23.03.06 - 19.10.06

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"