Аннотация: Они вернулись с войны. Страшной войны ни за что. И кто мы, чтобы судить их?
Лунина подстрелил снайпер. Кровь так и хлещет из сонной артерии. Нет времени ее останавливать -- идет бой. И все же... Нет, он уже захлебнулся ей. У Коровина прострелено правое плечо. Нет, снять надо снайпера, иначе всех перебьет. Найти бы только, где он... Вон там, похоже, на чердаке.
- Прикройте огнем!
Только бы добежать, только бы добежать... Левое предплечье, черт... Ничего, в лазарете подлатают. Вот и подъезд. Разбитые лестницы, ржавые гнутые перила, пятна засохшей крови... Здесь даже пахнет болью. Но не до того. Нельзя потерять еще кого-нибудь. Нельзя, чтобы еще кто-нибудь не справился с заданием.
Выход на чердак открыт. Как глупо, но как хорошо, иначе было бы много шума. Наверняка вдоль люка растяжка, надо быть осторожнее. Аккуратно пальцами провести вдоль края. Вот она - только вдоль того края, к которому лестница. Видимо, торопились. Осмотреться и подтянуться в сторону от лестницы. А вот и снайпер. Лежит, уставившись в прицел, и ничего не замечает. Медленно поднять автомат и прицелиться по рукам. Каска и бронежилет надежно защищают его, так что сначала обезвредить, потом добить. Короткая очередь. Кисти снайпера в крови. Он еще не понял, что произошло, и беззвучно открывает и закрывает рот. Добраться до него в несколько шагов и перерезать глотку...
Двадцать седьмое марта. У памятника сидит мужчина лет тридцати в полной военной форме с белым аксельбантом и в краповом берете. Локти его уперты в колени, в руках он сжимает десять красных гвоздик. Голова его опущена, щеки мокрые от слез. На груди его всего одна медаль - "За отвагу". Он молчит. Он вспоминает их. Тех, с кем они обещали друг другу быть друзьями до самой смерти. И они свое обещание выполнили. А он... Он вернулся живым.
В этот день особенно болят его шрамы. И те, что оставили ножи и пули на теле, и те, что оставили его друзья в его душе. Он утер слезы и осмотрел площадь. К нему в такой же форме подошел еще один человек. Чуть помоложе, может, на пару лет. У него на груди такая же голубая лента с медалью. Они молча пожали руки, и вновь прибывший присел рядом. Чуть посидев, оба поднялись в тишине и возложили цветы. А потом снова сели на камень перед памятником, глядя прямо перед собой.
- Медальки нацепили, - раздался резкий старушечий голос. - И за что вам медальки? Форму еще военную. В армии-то хоть были? - она презрительно сплюнула. - Не позорили бы дедов-то.
- И то верно, - подхватила немолодая женщина, что шла мимо, - стыдно должно быть!
Мужчины не отвечали. Тот, что постарше, лишь тяжело вздохнул. Ему было что им сказать, но он молчал. Лишь опустил голову и медленно стащил с нее берет. Второй положил руку ему на плечо. Он все понимал и тоже не произносил ни слова.
- Вы вот вернулись, - уже другая женщина заговорила с ними, - а мой сын нет...
- Простите, - прошептал тот, что постарше. - Я хотел бы...
- Не думай даже, - вдруг улыбнулась она, - представь, каково это -- сына своего хоронить... А вы что? - она обратилась к двум женщинам, что прежде ругали мужчин, - не знаете ничего, а судить беретесь! Это вам стыдно должно быть!
- Не надо, - тот, что помоложе подошел к женщине, что защищала их.
- Но... - она хотела было запротестовать, но мужчина только покачал головой.
Женщины ушли. А двое мужчин до самого заката молча сидели у памятника, погружаясь в свои воспоминания. Их лица были влажными от слез, их души страдали от боли. Но ни один не проронил ни слова. И лишь когда стало совсем темно, они разошлись. Каждый познал цену жизни, каждый жил за себя и за того парня, что не вернулся с войны...