Лучше поздно, чем никогда. Этот рассказ, я посвящаю человеку, не воевавшему и даже не жившему в те времена, но который останется моим Кумиром до моего последнего вздоха. Фёдор Черенков - Мы тебя помним и любим!
- Тише! Замри! Немцы! - Они сидели в подполье, окаменевшие, как застывшие статуи и затаив дыхание до боли, до стука в висках, прислушивались к немецкой речи, доносившейся к ним, будто из ада. Или они сами были внизу, в самом центре этого ада? Побледневший Николай наставил пистолет прямо в грудь Генриху, сидевшему не шелохнувшись с закрытыми глазами. Рядом с немцем полулежал Микола, с кухонным ножом, который он стащил со стола бабы Груни. Но нож не был нацелен на немчуру, не приставлен к его горлу. Взгляд Миколы был направлен в сторону соотечественника и горел ненавистью, но одновременно и страхом.
- Команда СС! - чуть слышно пробормотал Генрих, открывая глаза, которые спокойно смотрели на молодого парня, держащего пистолет перед ним. - Ищут продовольствие и спрашивают про партизан, - добавил он, проглатывая слюну. От голода сводило желудок. При мысли о еде, а может от напряжения ситуации, Микола не выдержал и громко зашипел:
- А может сдадимся? С немцем не расстреляют! - взгляд сверлил младшего офицера в упор. Николай от удивления, граничившим с внезапно возникшим чувством презрения, немного подрагивающей рукой, перевел дуло пистолета с немца, на того.
Немцы, находившиеся в избе, по-видимому в кухне, прямо над головами, громко рассмеялись. Переводить не имело смысла, и так всё было понятно.
- Яйко, сало? - громко спрашивал какой-то простуженный голос.
- Откуда у меня еда? - запричитала баба Груня. - Мы забыли, как куры выглядят. Дети вон уже пухнут от голода. Еды нет совсем! - Фрицы явно не понимали слов старушки, по голосам Николай определил, вроде трое их. И только тот, с хриплым голосом, знал, наверное, немного по-русски и на ломаном языке спросил грозно, увидев прятавшихся под одеялом на печи и с испугом, вперемешку с безумным любопытством, изредка робко выглядывающих из - под него, двоих детишек, светлоголовых мальчика и девочку.
- Мать, отец? Война, пиф-паф за Сталин?
- Что вы! Их давно увезли в Сибирь, там и убили родненьких! - заплакала громко бабка, сморкаясь в передник. Про Сибирь, Сиплый, слышал уже не раз от местных жителей. Ему казался тот край каким-то морозным, удивительно далеким, но при этом сказочно богатым, где на золотые, алмазные прииски, вождь этой огромной страны посылал на работы в неимоверном количестве, самых недовольных своей жизнью, прежде до прихода Советской власти, умных и богатых людей. - "Скоро доберемся и до тех земель, всё заберем себе, а коммунистов заставим работать на рудниках, если к этому времени всех не перестреляем. Ничего, рабов в этой стране хватает. Вон уже, скоро подрастут эти, на печке. Может и вправду их родители когда-то были богатыми людьми, а Сталин расстрелял их, а потом отправил детей с бабушкой на поселение в эту деревню"? - он оглядел это убогое жилище с неприкрытой брезгливостью. Едкий, клубившийся дымок от печи, растопленной наспех сырыми дровами, наполнял всю избу до верху, где висел под потолком синеватым облаком, заползая в нос, в рот, в лёгкие, не давая свободно дышать, отчего дети на печке, даже под каким-то покрывалом, то и дело надрывно кашляли. Наверняка немец был старшим по чину, зажав нос носовым платком, громко что-то приказал другим.
- Уходят! - губами, еле слышно произнес Генрих. В его интонации не сквозила ни радость, ни облегчение. Только констатация факта. - Опять спрашивают про людей в лесу. - Николай и сам это понял. В сенях слышались громкие голоса, то и дело в фразах всплывали вопросы.
- Партизанан? - старая хозяйка плакала, и удивленно отвечала:
- Не знаю таких! Мы из дома не выходим, прячемся тут, не зная что в мире творится. Радио у нас нет, газет не получаем. - эсэсовцы опять громко, довольные чем-то, расхохотались.
- Ганс говорит, что народ здесь, как дикари, сравнивает с медведями в берлогах. - выдавил Генрих, меняя положение тела, от неудобного сидения на холодной земле, сильно заныла спина, остро отдавая болью в пояснице. Николай уже был не удивлен такому знанию русского языка, как сначала в первое время, когда он только он делал изумлённую мимику, под ухмылками в уголках губ говорящего, пока не узнал, что тот преподавал до войны, русский язык и литературу студентам в каком-то учебном заведении. А потом, высшее командование посчитала, что без этого худощавого, маленького роста преподавателя, в штабе генерала сухопутных войск на передовой, не справиться с многочисленными военнопленными командирами и послали Генриха, в качестве переводчика. Получив чин штабс-ефрейтора, тот отбыл на фронт, добывать доблестную победу над врагом Великой Германии, не держа до этого ни разу оружие в своих руках. Так и не воспользовался он своим Вальтером. По дороге в прифронтовой штаб, машину разбомбили и Генрих, до сих пор не уверен, что это сделали не свои же юнкерсы Ю-87, перепутав их кюбельваген, с какой-то машиной неприятеля.
Генрих, очнулся ночью контуженный, но чудом уцелевший, быстрей всего, выброшенный из машины взрывной волной. Как полз ночью, он смутно припоминает. Проснувшись утром на краю какой-то рощи, встал как ни в чём ни бывало и медленно побрёл.. Самое удивительное, не прошёл и несколько километров, как ему казалось, в сторону передовой, и... попал в плен. А самое поразительное, он понял только потом, что был пленён людьми, которые были сами окружены его соотечественниками. Зайдя в какой-то небольшой лесок, он сразу наткнулся на отдыхавших под сосной этих двоих русских, которые шли с той же целью к своим и по видимому, в том в же направлении, что и он.
Микола с тревогой произнес:
- Уходят! - и обращаясь к пленному, требовательно громко сказал. - Останови их! Это же твои земляки. Хватит шастать голодными по лесам, навоевались уже! - и увидев гневный взгляд Николая, уже тому. - За кого мне погибать? За Вас? Да я эту власть и вашего Сталина ненавижу! Мало мы Вас вешали на Львовщине, коммуняк и активистов! - и набравшись храбрости, ещё громче снова: - Давай, стреляй! Я же знаю, что у тебя последний патрон. Немцы услышав выстрел, схватят тебя, увидят кубик с танком на чёрной петлице, найдут документы спрятанные в сапоге, тогда мало тебе не покажется. Пойдёшь вслед за мной! А я лучше, пойду служить к немцам! - последнюю фразу он произнёс, повышая голос, переходящий в визг. Николай, абсолютно неожиданно для Миколы, резко бросившись в его сторону, ударил его рукояткой пистолета. Целился в лоб, но Микола, не успев прикрыться рукой, по инерции немного отпрянул, повернув голову в бок и сильнейший удар пришелся ему точно в висок, отчего даже в голове его что-то громко хрустнуло. Микола враз обмяк, прислонившись к стене и замер.
- Стой! - зашептал Генрих, - один возвращается в избу! - и действительно, немецкий офицер быстро подойдя к печи, негромко что-то произнес. В ответ стояла тишина.
- "Услышали шум"?! - Николай подумал, что это фриц возвращается за ними и прощаясь с жизнью, приставил пистолет к виску. У него был действительно последний патрон. - "Пусть немец живет, а ему, если поймают, уже действительно не поздоровится с пленённым немчурой"!
- Стой! Шоколадку даёт детям! - тихо промолвил ему на ухо Генрих, останавливая руку русского. А потом, поднёс палец к губам, дескать, - ни звука! - Немец наверху ещё что-то пробормотав, рассмеявшись, ушёл. Были слышны его быстрые шаги по скрипящим половицам, а затем его весёлый голос на улице, где остальные снова громко рассмеялись, а в конце рассказа, вернувшегося из берлоги русских, гоготали уже на всю деревню. Они были здесь хозяевами!
- Он рассказывает, что дикие дети, будто первый раз в жизни увидели шоколад. Вытянувшаяся рука девчонки, старшей из двоих детей, наверное на несколько лет брата, мгновенно стянула с печи шоколадку и после секундного шумного обнюхивания обёртки, под одеялом, раздалось чавканье голодных детей, которые, по видимому, грызли её прямо с бумагой и фольгой.
- Сволочи! - только и произнёс Николай, пряча оружие за спину, аккуратно засунув за ремень. Микола не подавал признаков жизни. Немецкий пленник приложил палец к шее украинца, нащупывая пульс. На виске того, образовалась сразу огромная, кровавая гематома.
- Готов! - категорично заявил немец. На дворе слышны были удаляющиеся шаги эсэсовцев и где-то вдали затем, звук отъезжающей машины.
Сидели ещё минут десять, не разговаривая, прислушиваясь к шагам плачущей, охавшей старушки. Убрав половик и подняв крышку подклети, бабуля прошептала в темноту:
- Уехали! Вылезайте! - но только Николай, поднимаясь по хрупкой, видать уже с подгнившими досками лестничке, высунул голову, не успев вылезти и на половину туловищем, как в двери избенки сначала заскребли, а потом негромко застучали.
- Вот черти, вернулись! Прячьтесь обратно! - заохала бабка, слегка заталкивая голову белобрысого, молодого солдата, назад в подпол, поторапливая того и быстро закрыв крышку за ним и постелив тряпочный вязаный коврик, пошла открывать двери, громко вздыхая и сердито спрашивая:
- Кто там опять на ночь глядя? - показывая детям знаком, чтобы они лежали без звука, накрывшись верюгой. Опять Николай сидели с Генрихом застывшие, напряженно вслушиваясь, что там происходит наверху. В голове у парня мелькнула мысль:
- "Ну вот и всё"! - Вся жизнь пролетела, как один миг.
Вспомнились мать с отцом, такие любимые, родные лица. У Коли всегда щемило сердце при воспоминания о близких, перед глазами часто стояла жуткая картина. Как ночью пришедшие незнакомые, злые люди в черных куртках, увели отца, командовавшего до этого воинской частью в их небольшом военном городке. А после этого, через месяц исчезла и мама, поехав искать правды, добиваться освобождения мужа, к какому-то начальству, в Москву. Об их судьбе, Николай ничего не знал, стараясь гнать думы о плохом, от которых стыла кровь в жилах и останавливалось сердце. В дальнейшую судьбу Коли, вмешался какой-то крупный военно-начальник, хорошо прежде знавший его отца и не верящий в оговор, но молчавший, как все в то время, переведя мальчишку после окончания школы в Саратовское танковое училище, которое тот не успел закончить и получив звание младшего лейтенанта, в качестве техника, добровольно, как и тысячи других молодых ребят, пошёл на фронт, остановить озверелого нежданного врага.
И в первом же бою, их танковый полк был окружён и разгромлен. Это был настоящий ад! Николаю казалось, что фашисты бросили всю свою авиацию на их часть. Небо смешалось с землёй! Все произошло так невероятно быстро, точно в кошмарном сне. Оглушённый, грязный с головы до ног, Николай брёл вместе с остальными оставшимися в живых, но раненными, контуженными солдатами, идя неизвестно куда. Но фронт продвигался быстрее, чем они шли к своим. Попав не однажды в засаду, Николай потерял своих боевых товарищей и реальность в происходящем, направившись на восток, следуя по каким-то лесам, обходя топи и болота. На краю какой-то деревеньки, повстречал такого же блуждающего солдата, прятавшегося на ночь в стоге сена. Это был Микола, крепыш маленького роста, в рваной, грязной гимнастерке. Испугавшись в начале Николая, украинец, который был на лет десять старше молодого офицера, потом осмелел и уже на вторые-третьи сутки начал ныть, сначала робко, всё же у того оружие, а потом уже нагло, открыто, с вызовом смотря на молодого паренька.
- Пойду я к себе, на родину! Везде одни немцы, может уже и Москва пала! - Николай, зло одергивал солдата, наконец, не выдержав наглости, делая для солидности голос грубее, закричал, доставая пистолет и целясь тому в голову:
- Последней пулей застрелю, как дезертира! Попробуй сделай шаг в сторону и он будет твоим последним на земле! - приобретя в глазах изменника, самого заклятого врага, только ждущего удобного момента, чтобы расправиться с юнцом. На четвертые или пятые сутки, усталый Николай уже точно не помнит, недосыпая по ночам, чутко следя за пехотинцем, чтобы тот не сбежал, увидели как прямо на них из кустов сиганул, видать тоже заблудившийся, худенький немец. Уже вечером подойдя, то ли к небольшому селу, то ли к хутору, постучали в крайнюю избу, в надежде переночевать на сеновале в сарае и достать хоть какую-нибудь еду.
Бабуля, открыв двери и вглядываясь в вечернюю мглу, заметила первым молодого, светловолосого солдатика, сперва обомлела, а потом тревожно озираясь, испуганным голосом завыла:
- Господи! Родненькие, откуда вы? Быстрее в хату, ненароком кто увидит. Немцы кругом! - войдя в избу, старая хозяйка приказала детишкам сидевшим на лавке и что-то жующим около стола, быстрее залезть на печку и носу от туда не высовывать. Она засуетилась около печи, не на минуту ни умолкая, рассказывая как тяжело сейчас жить; что дети, сын с невесткой, ушли на проклятую войну, с интересом изредка поглядывая на маленького молчавшего немца, сидевшего на краю стола и закрывшего лицо руками. Микола, без всякого стеснения, схватил небольшой кусок недоеденный детьми, быстрее всего жмыха, перемешанного с мукой и картофельной массой, стал жадно грызть, осматривая стол, полки шкафов, не найдется ли чего ещё съестного. И тут они услышали где-то вдалеке, наверное, на краю деревни, шум мотора машины.
- Немцы! - отчаянно закричала баба, назвавшаяся Груней, отчего похолодело всё внутри. - Лезьте под пол. Авось не зайдут!
В избу не спеша зашли несколько человек.
- Ну что, баба Груня, немцев привечаешь?! - негромко раздался голос с баском, наверное, старшего из них.
- Я? Ты что, Митрофан, сдурел? Вот как дам сейчас этой кочергой, в миг вылетишь отсюда, с приветом.
- Шутник! Мои дети на фронте воюют, а не по лесам прячутся.
- Ну ты это, того... Мы тоже не без дела сидим, - и уже спокойней. - Пожрать ничего нету?
- Вы имеете совесть?! - возмутилась бабуля. У нас шаром покати. Коровенку - кормилицу и ту забрали. Едим гнилую картошку, пьем чай без сахара, настоянный на коре. Скоро ноги передвигать не сможем. Дождаться бы грибов, ягод. А Вы, поменьше шастайте здесь, немцы всё про Вас спрашивали. Я дурой прикинулась, мол, не знаю. А доложит кто, всех нас перестреляют! - старая начала хныкать, захлюпали носами и высунувшиеся из - под одеяла детки на печи.
- Ладно тебе, баб Грунь. Вон внучки, небось фашистский шоколад жрали, - увидев перепачканные губы, лица внуков, заявил другой, более высокий голос, принадлежавший совсем юному пацану. Другие заметив малышню, хотели добавить что-то обидное. Но здесь произошло непредвиденное для них. Генрих, которого уже трясло от холода, громко чихнул. Враз все трое партизан, наставили автоматы на подвал. Старший, грозно спросил басом:
- Кто это у тебя там прячется? А ну покажись! - Бабка уже хотела что-то объяснить, но мужчины не слушали её сбивчивую болтовню, отодвинув её за спину, к двери. Из подвала, с шумом распахнув дверцы, показались, сначала Николай, требовательно заявивший:
- Не стреляй, свои! - а потом другой, мелкого телосложения, который близоруко щурясь, опять чихнул.
- Проверим, что за свои! Всё? Только двое? Оружие давай сюда! - требовательно приказал старший. - А ну, давай с нами в лагерь, там быстро разберемся, кто Вы такие и если что, сразу в расход! -
- Там третий лежит, мертвый пленный! - проговорил молодой, явно старший по званию.
- Мы, когда немцы пришли, чтобы он нас не выдал, грохнули его по голове, - добавил худощавый. Он, уже привыкший к тусклому свету, не щурился, а смотрел жалобно на бабулю, стоявшую около двери. Та, ничего не понимая, переводила взор с одного на другого. - "Вроде этот был в немецкой форме, а тот третий, который жрал за столом, был в нашей гимнастерке! Или я замоталась, дура старая и всё перепутала"? - Вытащили совместными усилиями мертвого фрица.
- А чего вся форма изорвана?
- Сначала задушить хотели немчуру, так он брыкался гад. Пришлось по голове пристукнуть! - объяснил Николай, волоча на улицу по полу, за ноги убитого.
- Куда его? - спросил веснушчатый паренёк, с автоматом наперевес у высокого, явно обладателя баса. Так и оказалось. Тот, внимательно осматривая протянутые документы, быстро ответил:
- Как куда, на подводу бросьте. В лесу, в овраг сбросим. Жаль языка лишились, судя по сытой морде и форме, офицер не маленького чина. Пускай зверье и потреплет его тело. Нечего их на нашей земле хоронить! Так, Микола и Николай, быстро на повозку, поедем к нам, в гости, и чтоб без шуточек, не шуметь. Потом, глаза в лесу завяжем. Если брыкнетесь, враз ножами покрошим. Не будем даже стрелять!
- Сейчас, секунду! Бабку поблагодарю за гостеприимство! - Николай подошел к ней, стоящей в углу в передней, посторонившейся ранее от партизан, несущих тело убитого. Увидев над головой бабки Груни икону, Николай перекрестился и прошептал:
- Не выдавай, бабушка! От тебя зависит жизнь наша.
- Идите с Богом! - ответила та, со вздохом, тоже крестясь. - На все есть суд Божий!
Быстро расположившись на двух телегах, стоявших за изгородью, тихо понукая лошадей, тронулись в обратный, неблизкий путь. Николай и новоявленный Микола, лежали на последней подводе, в ногах находилось тело, в разорванной по швам гимнастерке. - "Хорошо, что у них был нож"! - подумал молодой офицер. Форма Генриха никак не хотела влезать на упитанного предателя, пришлось разрезать её по швам, так же поступить и со штанами. Еле успели переодеть. Да, форма Миколы висит на немце как балахон, на теле еще затянулся ремнем, убрав лишнее взад. Но брюки... Если бы не эта ситуация, Николай, увидев такого горе-вояку, расхохотался бы до слез. Проехав несколько верст, тело фашиста сбросили в глубокий овраг, посередине молодого леса, подалее дороги. Отправились в путь молча, лишь через некоторое время, старший - Митрофан, чертыхнулся басом на первой повозке.
- Вот черт! Надо может было документы у этого фрица забрать? Ладно, что теперь, с дохляка и спроса нет! - Вторая лошадь, плелась сама за первой, так как Петр, парнишка с высоким, подрагивающим фальцетом, наверное ломался голос, то и дело оглядывался, строго окидывая взглядом, лежавших на спине двоих пойманных солдат. Николай, приблизившись к уху уже Миколы, тихо цедил сквозь зубы:
- Слушай! Мы с тобой часами говорили о литературе, у нас с тобой много общего, ты мне духовно ближе, чем тот подонок. На тебе еще нет крови, - молоденький офицер запнулся на секунду, - и у меня этот негодяй первый... Но сейчас, ты должен жить на время его жизнью. Ты говорил, что был в Киеве или проездом в тех краях. Понимаешь, твоя игра стоит нам жизни! Если где-то проколешься, нам конец! Потом, при удобном случае, перебежишь к своим. - Николай замолк, увидев что Петр внимательно посмотрел на них.
Каждый думал о своем. Бывший Генрих, мысленно вернулся в прошлую жизнь. Вроде так всё складывалось хорошо. Занимался любимым делом, обучая и знакомя своих учеников с самым прекрасным на земле, искусством талантливых людей, лучших писателей, поэтов своего времени. Особое место в литературе, Генрих отводил русским гениям, готовясь к защите докторской диссертации по этой теме. Но тут к власти пришел бесноватый фюрер. Отца, лидера рабочего движения за свои права, арестовали, а потом он и вовсе пропал без вести. Такое же горе он испытал, когда увидел своими глазами тысячи, десятки тысяч горевших томов 'не германских книг'. Он тогда ясно понял. - "Это пропасть! Варвары, - это они сами"! ...
Николай, закрыв глаза, думал о бабе Груне. - "Тяжело ей будет поднять внуков"! - вспомнил свою любимую бабушку, самого родного человека на свете. Это она читала ему на ночь сказки, когда он жил у нее, родители переезжали в то время с места на место, с одного военного городка в другую воинскую часть. И уже научившись читать, Коля с запоем читал книги, собранные в бабушкиной домашней библиотеке, прочитав их все, а многие перечитывал по несколько раз. Потом, когда отец Коли поругался со своей матерью, родители забрали сына с собой. Отец не мог простить бабушке, что та однажды выпалила сгоряча:
- Сталин для меня, не Бог! Всевышний один и он у меня здесь в Душе, в которой Вашему вождю, места нет!
- "Милая, нежная бабушка, у неё не выдержало сердечко"! - Вскоре после ссоры с сыном и разлуки с внуком, у неё случился инфаркт, а потом инсульт. Сколько раз, подраставший Коля, вспоминая всё это, не мог себе простить, что будучи юнцом и многого не понимая, так и не сказал бабушке Елене, что она для него, - самый дорогой человек в мире! Слезы собрались у Николая в груди и открывая глаза, он увидел ночное, звездное небо, мелькавшее над огромными, темными соснами. Петр не оборачивался, думая, что двое солдат, намаявшись за день, заснули. Он, сам стал клевать носом. Смотря в ночную высь, у младшего лейтенанта мелькнуло: - "Он тоже не хотел погибать за Сталина. Он шел воевать за свою землю, по которой ходит его единственная любовь, милая Света"!
Паренёк, улыбнулся про себя, припоминая их первую встречу. Они нечаянно столкнулись в дверях городской библиотеке и больно ударившись лбами, застыли глядя друг на друга. Почувствовавший неловкость, покраснев, курсант военного училища, присел на корточки и помогая собрать девчушке рассыпавшиеся из её рук книги, снова легонько прикоснулся к ней головой. Светлана, смотря на него своими большими серыми глазами, поняв в миг, что произвела на этого молодого, будущего офицера неизгладимое впечатление, расхохоталась, чем еще больше вогнала его в краску. Потом они встретились там вновь, улыбнулись друг другу, как старые знакомые, а потом... Они встречались каждые выходные. Как ждал этих встреч молодой курсант, как мечтал увидеть её снова. Прогулки по парку, где часами они беседовали о любимых книжках. Просмотры, нашумевших на всю страну фильмов. Первый поцелуй, который он не забудет никогда.
Уже встречаясь много дней и проводив в один дождливый день до дверей её дома, он, неожиданно даже для самого себя, расхрабрившись, поцеловал звонко Свету в щечку. Та, к его удивлению, рассмеялась и посматривая на окна, не подглядывает ли кто, смело притянула курсанта к себе, сняв с него фуражку и открыв немного ротик, поцеловала. Парня обдало жаром. Он крепко обнял её за талию и не мог оторваться от её сладких губ. И когда он, почувствовал во рту её язычок, холодный и пахнущий мороженным, у него перехватило дыхание и он чуть не потерял сознание от счастья. Его тело била мелкая дрожь. Должно быть, Светлана поняла его состояние. Слегка отстранившись и глядя в его зеленоватые глаза, спросила:
- Ты никогда не целовался? - он, немного удивлённый и радостный, словно побывал на небесах, и опустившись на землю, увидел самое нежное и загадочное существо на земле, откровенно помотал головой. И почему-то, у него на глазах даже выступили слезы.
- Нет! - прошептал он. Вмиг, откуда-то возникшая ревность, вспыхнула в мозгу курсанта и он скорее выдохнул, чем спросил:
- А ты? Откуда умеешь целоваться? - она засмеялась, легко, щелкнув его по носу пальчиком.
- Эх ты, дурачок! Мы же женщины! - и поцеловав его в щечку, быстро побежала по ступенькам домой.
С фуражкой в руках, Николай нёсся в училище, боясь опоздать на вечернюю проверку и размышлял на бегу.
- "Вероятно эти женщины, потомки каких-то прародительниц с Марса, прибывших на Землю, продолжать потомство, ввиду того, что там, на красной планете, произошла какая-то катастрофа и их мужская половина не способна была сделать это"!
Сколько раз они целовались потом, не счесть. На прогулке в парке, на скамеечках, даже на карусели... Видя как она смущенно приглаживала рукой вздымавшееся коротенькое платьице, он любуясь ею, что-то брякал невпопад, а она звонко расхохотавшись, смотрела на него счастливыми, серыми, такими родными глазами. Николай не выдерживал, крепко обнимал Светлану и прижавшись лицом к её, искал губами её губы и она отвечала ему долгим поцелуем. И они целовались, целовались... пока не останавливалась карусель.
Помнит Николай и последний поцелуй. Тоже около её дома. Сильно прижимая, Николай, слился с её телом и она почувствовала его мужское желание, немного застеснявшись, только проговорила с томно закатившимися глазами.
- Не сейчас, любимый! - и отдав на прощание честь, со смехом убежала в дом. Больше он Свету не видел...
- "Где ты сейчас, родная? Увидимся ли мы снова"? - он будто почувствовал на своих губах её поцелуй и у него враз, пересохло в горле. Николай слегка кашлянул. Вздрогнувший возница, резко посмотрел на него, на всякий случай, вскинув автомат.
- Петр, нет воды? Пить охота.
- Пошарь в изголовье, в сене. Там должна быть бутыль с родниковой водой, - ответил зевая тот и отвернулся. Сделав большой глоток, Николай протянул бутылку, тоже не сомкнувшему глаз попутчику. Глядя в ночную Вселенную, младший лейтенант мечтал. - "Что если сейчас, его Светочка была рядом и тоже бы смотрела в бесконечную звездную даль. Он бы произнес строки любимого Пушкина 'К Чаадаеву, звезда пленительного счастья'. Она продекламировала бы в ответ любимого ею Есенина"...
'И почему так, когда вы сияете,
Маните в небо, в объятья широкие?
Смотрите нежно так, сердце ласкаете,
Звезды небесные, звезды далекие!'
И неожиданно, словно бы угадав его мысли, настроение, Генрих, смотря на мерцающие звезды, начал произносить волшебные строки.
Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой,
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимой красотой.
И умер я... и видел пламя,
Невиданное никогда:
Пред ослепленными глазами
Светилась синяя звезда.
Преображая дух и тело,
Напев вставал и падал вновь,
То говорила и звенела
Твоя поющей лютней кровь.
И запах огненней и слаще
Всего, что в жизни я найду,
И даже лилии, стоящей
В высоком ангельском саду.
И вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной,
Ты птицей раненой нежданно
Затрепетала предо мной.
Ты повторяла: 'Я страдаю', -
Но что же делать мне, когда
Я наконец так сладко знаю,
Что ты - лишь синяя звезда.
Во время его чтения, даже Петр, очарованный стихами, оглянувшись, смотрел неотрывно на говорившего. Подскочил, прыгнувший с первой подводы Митрофан и тихонько забасил:
- Вы что тут разговорились! А ну стихни! Петька, завяжи им глаза.
Они лежали рядом с завязанными глазами и слегка покачиваясь на сене в телеге, ехали в неизвестность.
- Кто это? Чьи это стихи? - прошептал в темноте изумлённый Николай. В ответ тихо:
- Николай Гумилёв. 'Синяя звезда'!
- Я даже не слышал о таком!
- Мандельштам? Андрей Белый?... Есть такие поэты, имена которых у Вас произносили шепотом. Это целый пласт русской культуры, я потом почитаю Вам их стихи. - и замолчал, услышав как на него цыкнул рассерженный Петр.
'Я наконец так сладко знаю, что ты, - лишь синяя звезда'. - повторял про себя запомнившиеся строки младший лейтенант и все думы его были о Светлане.
Как сложиться их судьба, это тайна для всех. Будут ли они расстреляны сейчас или останутся в живых? Удастся ли совершить побег к своим, Генриху, зачислив навсегда "славное" имя Миколы, в списки пропавших без вести? И сколько еще пройдет пешком или проедет младший лейтенант на танке в боях с немецко-фашистскими захватчиками? - Это уже другие истории.
Но впереди будут допросы, ночные разговоры о литературе, удивительные, чудесные стихи, рассказанные обоими.
Впереди их ждала неизвестная, порой радостная, иногда страшная "сказка", под названием, - жизнь!