В зале суда было довольно тихо. Там всегда, каждую субботу было довольно тихо, стоило подняться высокому человеку с белыми, заплетенными в короткую смешную косицу, волосами - и созвездиями веснушек на худом лице.
Обвиняющая сторона злилась. Обвиняемая - радовалась, потому что беловолосый адвокат спокойно, мягко и уверенно ее оправдывал.
Адвокату было никак не больше двадцати пяти. Даже, наверное, меньше, хотя судья - старый знакомый беловолосого - помнил его таким и десять, и двадцать лет назад. И наивно думал, что его приятель однажды попросил о помощи какого-нибудь хирурга, а тот неожиданно оказался гением.
- Таким образом, - закончил адвокат, - ваша честь, я считаю все обвинения ложными. Обвиняющая сторона имеет цель избавиться от моего подопечного.
- Суд удаляется для вынесения решения по делу, - отозвался мужчина.
Беловолосый кивнул. И наклонился над ухом пожилого человека в измятом сером пиджаке - сказать, что все будет нормально, что здесь, на Morning-14, суд не интересуется ни взятками, ни угрозами.
Глухо шепталась обвиняющая сторона. Человек бы не услышал, о чем идет речь - а беловолосый адвокат, на свою беду, различил, и его губы тронула рассеянная улыбка.
Ладно, подумал он. Вполне себе ладно.
Судья вернулся - и, конечно, не обманул его ожиданий. Пожилой человек просиял, будто не верил, так и не осмелился до конца поверить, что это - правда, что у господина Лерта еще не было проигранных дел. Пожилой человек просиял - и схватил чужую широкую ладонь, и стиснул ее своими ледяными пальцами, и удивленно поднял седые брови: господин адвокат, почему у вас такая горячая кожа? С вами все хорошо?
Рассеянная улыбка никуда не исчезла. И, пожалуй, она произвела на обвиняющую сторону впечатление, весьма далекое от восторженного.
У крыльца беловолосый остановился и подождал, пока его клиент, вне всякой меры счастливый, не окажется в душноватом салоне такси. И на прощание помахал ему рукой, надеясь, что пожилой человек помнит о его недавнем совете - и поскорее сменит свои паспортные данные.
Время шло к полуночи. Он остро ненавидел часы, но сегодня они были ему необходимы, и он следил, как меняются голубые цифры на маленьком ударопрочном экране: 23:15... 23:18... 23:40...
Невыносимо холодная стена. Все, что окружало его, было невыносимо холодным. Постоянно. Неизменно. Каждый проклятый день.
Его пламя было не искоренить. Его пламя было не уничтожить; он спал, и ему снились огненные реки глубоко под землей. Он спал, и ему снился мальчик с яркими зелеными глазами, и гибкие силуэты саламандр, и треснувшие от жара камни.
Он просыпался - если совсем уж не повезет - спустя час. И работал сутками, работал неделями, лишь бы снова не погружаться в это светлое подземелье, и в тяжелый дым, и в шум, готовый на куски разорвать его чертовы барабанные перепонки.
Однажды я умер, напоминал себе он. Однажды - там, на пустошах Мора, - я уже умер.
Он бы многое отдал, чтобы ему снился не огонь, а забавная голубоглазая девочка. Он бы многое отдал, чтобы ему снились качели в розовом саду, и клумба, полная цветущих лилий, и роскошный особняк, и сотни картин в южной галерее. Он бы многое отдал, чтобы ему снились тамошние соленые ветры, и тамошние зимы, и тамошнее короткое лето. Он бы многое отдал - но принять это "многое" было некому, и даже Вест виновато пожимал плечами: извини, приятель, я не могу...
В 00:52 он подслеповато сощурился и отлип от каменной кладки. Потому что его слух потревожили далекие, но такие целеустремленные шаги, будто их обладатель попросту не умел сомневаться в своей победе.
Обвиняющая сторона, сказал он себе, плевать хотела на все местные законы. Плевать хотела на решение суда; и прямо сейчас ей очень обидно, что какой-то выскочка по имени Лерт не позволил перевесить бешеных собак на пожилого человека, повинного только в том, что его угораздило перевести свои деньги на хранение в такой вот паршивый банк.
Обвиняющая сторона убьет меня любой ценой. По моей вине она потеряла все, что у нее было. По моей вине она потеряла все свои миллиарды - и все свои надежды.
И не то, чтобы я об этом жалел.
Шаги были все ближе. Вот они - все так же целеустремленно - миновали парковую аллею, вот они погрузились в уютный полумрак улицы. Горел всего один фонарь, да и тот - у самого ее начала; мраморные плиты покорно утопали в тени домов.
Он сунул руки в карманы и медленно пошел прочь.
Менялись голубые цифры на маленьком ударопрочном экране. 00:59... 01:06...
Он никуда не торопился. И не боялся, потому что, в отличие от обвиняющей стороны, причин бояться у него не было. Как не было и случаев, когда у людей, оскорбленных своим проигрышем в судебном деле, получалось ему навредить.
Длинная улица, десятки запертых окон. По ночам Morning-14 - не самая дружелюбная планета; удивительно, как обвиняющая сторона вообще отважилась выйти из дома после полуночи.
Его окликнули в шаге от маленького сквера. И он притворился, что испугался, он поежился и пошел быстрее - пока чья-то ледяная ладонь не поймала его за локоть.
Первое правило убийства, сказал себе он, это молчание. Профессионалы не болтают со своими жертвами.
Ну что ж, по крайней мере, я буду уверен, что, несмотря на все свои минусы, вы до сих пор никого не тронули.
- А-а-а, господин Хвет, - крайне вежливо протянул мужчина, одетый в модный синий костюм. - Неужели вы гуляете? По такой-то погоде, с такими-то условиями? Как беспечно. А мы, признаться, хотели с вами поговорить, обсудить кое-какие важные моменты...
- Сожалею, - ответил он, - но мне с вами нечего обсуждать. И вы бы меня приятно поразили, если бы ушли.
- Сожалею, - передразнил его мужчина, - но уйти ни у кого из нас не получится. То есть мы, конечно, уйдем... едва убедимся, что вы больше ни слова не произнесете. Ни единого слова - ни о чем, понимаете, господин Хвет? Ни единого слова ради защиты бедных. Ни единого слова... в этом гребаном зале суда, потому что, как мы выяснили, решение судьи напрямую зависит от вашего решения. Вы, должно быть, старые друзья? Как это... трогательно. Не сомневаюсь, господин судья хорошенько поплачет на ваших похоронах.
- Или, знаете, помашет белым платочком вслед тюремной машине, - усмехнулся Лерт.
Настроение у него испортилось окончательно.
- Я бы рекомендовал меня отпустить, - честно признался он. - Потому что иначе вы... сильно рискуете здоровьем.
- А что, у вас есть оружие? - поднял брови мужчина. Один из его подельников рассмеялся, а другой опасливо нахмурился. - Странно, я, вроде бы, детально изучил ваше личное досье. И, если я не ошибаюсь, у вас нет необходимой лицензии.
Лерт тяжело вздохнул. Больше всего на свете ему хотелось прийти, наконец, домой, лечь на диван и посмотреть какой-нибудь фильм, а не выяснять отношения с какими-то жалкими банкирами.
Точно, подумал он. С какими-то жалкими. С какими-то очередными жалкими букашками, наивно переползающими дорогу МНЕ.
Кто вы, чтобы я вас боялся, добавил он. Кто вы, чтобы я вас боялся?
Бушуют - глубоко под землей - добела раскаленные волны. И под ними ломаются камни, и над ними - нагреваются пустоши, и тает снег, и внезапно - в январе - наступает жаркое лето. И в небе, в синем бархате неба над этими пустошами вращаются тысячи потрясающих, без шуток - потрясающих звезд.
- Вы такой забавный, господин Хвет. Я бы высоко вас ценил, если бы вы работали в моем банке. Или если бы до вас дошло, как бывает опасно вмешиваться в мою...
У Лерта зазвенело в ушах. Пора, сонно заключил он, и мое сопротивление бесполезно.
Где-то в глубине души я остро ненавижу людей. Где-то в глубине души я остро ненавижу тех, кто однажды меня убил, кто однажды меня повесил; где-то в глубине души я остро ненавижу тех, кто однажды меня предал. Вы полагаете, что меня заденут ваши слова, господин банкир? Вы действительно полагаете? Что ж, если кто-то из нас по-настоящему забавен - то это вы, а не я.
Растерянный голос едва нарушил эту зыбкую звенящую пелену:
- Что за?..
...он помнил, как это выглядит. Он очень хорошо помнил.
Если бы жалкие господа-банкиры донесли до кого-то, на что способен местный беловолосый адвокат, от Morning-14 не осталось бы даже воспоминания. Не осталось бы даже осколков, не осталось бы даже пыли; возможно, не осталось бы и местных жителей. Потому что устранение такого опасного объекта, как "лойд" с потоками лавы под кожей, было бы куда важнее спасения двенадцати с половиной тысяч людей.
Он расстегнул воротник белой форменной рубашки. И вообразил, какой будет первая полоса ежедневной утренней газеты.
Три старомодных черно-белых фотографии. Три знакомых лица - в колонке "пропавших без вести".
Часы показывали 04:21.
Он присел, позволяя сканеру считать основные данные со своей сетчатки.
Для начала он сжал кулак. Бесполезный, в общем-то, кулак, но - пронизанный венами и сосудами, полный жидкого пламени. Невыносимо ярко пылающий в ночной темноте.
Три. Восемь. Пять. Два.
Из коридора повеяло запахом сырой земли.
Контейнеры стояли у каждой стены, у каждой колонны - и у спинки дивана. Поднимались - и мягко шелестели - упругие зеленые стебли. Покачивались бутоны; он бледно им улыбнулся.
Безысходная ночная темнота. Безысходная темнота, но он видит с таким трудом перевезенные сюда, на Morning-14, белые цветы. Скоро они будут - распахнуты, скоро они, как выцветшие земные звезды, освободят свои лепестки. И ему, беловолосому адвокату, станет немного легче, немного проще - хотя в доме нет ни деревянных качелей, ни улыбчивой голубоглазой девочки.
Хотя, если не быть таким уж дотошным, девочка есть.
На плотной акварельной бумаге, в тисках неуклюжей рамочки. Наблюдает, как он идет по кафельному полу, как он опускается на диван. Как он бегло - без особого интереса - косится на свое отражение в зеркале.
Короткая смешная косица. Приметные веснушки на скулах и на щеках, бледное лицо, а под ним - затейливая кровеносная сеть. По которой сейчас, обгоняя время, бежит вовсе не кровь, а...
Он лег, не нуждаясь в подушке и теплом одеяле.
Он лег - и ему, конечно, снилась подземная огненная река.