Вряд ли стала бы досаждать Вам своим письмом, если бы не Ваше недоумение по поводу того, что в России читатель совсем не балует Вас своими откликами, не в пример поклонникам из Исландии. Поэтому я приняла приглашение к дискуссии, обнаруженное мной в предисловии к роману "Игра в кино".
Недавно я побывала на одном из сайтов, где, прочтя отклики граждан на Ваши вирши, была поражена всенародной любовью к Вашему творчеству. Это еще раз натолкнуло меня на грустную мысль, не раз, кстати, мелькавшую в Ваших, с позволения сказать, произведениях, что мой народ давно и безнадежно болен. Я, конечно, имею в виду не расстройство кишечника и не старческую подагру, а необратимую умственную деградацию и утрату мыслительных навыков.
Я всегда считала, что есть писатели, а есть авторы. Каждый из них либо сам выбирает себе литературную нишу, либо история выбирает это место за него. Но впервые в своей жизни я встречаю автора с амбициями писателя.
Не знаю, что заставило Вас взяться за перо - безденежье или любовь к печатному слову, только это была Ваша роковая ошибка. Ваше "творчество" наносит непоправимый ущерб и без того истрепанному вкусу нашего читателя. Его, читателя, мотивы понятны - не хватает образования, чтобы читать Кафку или Булгакова, вот и хватается за все, что не попадя - Маринину, Дашкову и т.д. Однако, пользуясь терминологией, о которой мы с Вами договорились, авторы, как правило, имеют притягательную сюжетную завязку и забавный слог, владеют основными литературными приемами и не дурманят читателя размышлениями о сущности бытия. Другое достоинство авторов заключается в том, что они скоромны в оценках собственного творчества.
Все эти приметы автора отсутствуют у Вас. Так что же Вы, получается, писатель?!! Но ведь писатели умеют писать (ударение на втором слоге)... Вас трудно классифицировать, Вы не удовлетворяете ни одной из категорий. И тут на помощь приходит такое понятие, как графоман. Вот это про Вас, нет сомнений.
Я не хочу быть голословной, и, предвидя встречные упреки, скажу, что Ваши романы я читала; мучилась, но читала, чтобы иметь право писать это письмо. Первая книга, попавшая в мои руки - "Журналист для Брежнева" - сыграла со мной злую шутку. Эта книга мне понравилась, и меня заинтересовал автор, о котором я слышала впервые. Потом я прочла роман "Русская семерка" и у меня появились сомнения, которые переросли в подозрения после романа "Русская дива". С трудом закончив "Жену президента", я нехотя взялась за "Московский полет", но последней каплей явился дидактический материал для начинающей проститутки под названием "Россия в постели". Я думаю, что Вы хорошо знакомы с содержанием и понимаете, что я имею в виду. Надеюсь, что Вам доведется покраснеть, когда Ваша дочь захочет поделиться с Вами своими впечатлениями о прочитанном, если конечно, в Вашем доме не наложено табу на такую литературу, и книга не спрятана от греха подальше под половицу.
Я долго не могла найти ответ на вопрос, как писатель, осиливший "Журналиста для Брежнева", мог деградировать до написания такой макулатуры, как "Игра в кино", "Жена президента", "Завтра в России" и т.д. - Вы сами хорошо знаете свои произведения. Внимательно изучив обложку книги, я обнаружила там не бросающееся в глаза дополнение - оказывается, Вашим соавтором служил в ту пору Ф. Незнанский. Вот разгадка! Не вышло из Вас Петрова при Ильфе или брата Гонкур. Хотя, я думаю, что Вам не стоило бросать так удачно начатое партнерство. Не сомневаюсь, что Вы полны гениальными задумками, но вот литературную часть Вам надо поручать кому-то, кто хотя бы владеет русским правописанием. Читая Ваш последний (в моем списке) опус "Игра в кино", я стала обращать пристальное внимание на литературное изложение, так как за сюжетом не было смысла следить из-за отсутствия такового. Такое количество стилистических вольностей и грамматических неологизмов не встретишь, наверное, и в школьном сочинении. Не спешите винить издателя за проявленную небрежность в наборе, это не опечатки. Я думаю Ваши знания русского правописания поистлели во время вынужденной эмиграции, что ж обращайтесь к словарю, мой совет. Я не смогу перечислить все Ваши "ляпы", но некоторые с удовольствием. "Я хотел подойти к Седыху..." - если подзабыли, могу сообщить, что русская фамилия Седых даже в форме мужского рода не изменяется по падежам. "Я помню ее...шумное, с пристоном дыхание". Тут я вообще теряюсь, может Вы имели в виду "шумное, с пистоном", или "шумное, с фестоном", но тогда при чем здесь дыхание? Перечислять далее нет смысла - я не корректор в "Литературной газете". Если Вы решите парировать в духе "сам дурак", предупреждаю сразу, по образованию я географ, а не пушкиновед.
Что меня еще поражает в Ваших книгах, так это их узнаваемость. Беря в руки новый шедевр, я точно могу сказать, что писали Вы, даже не глядя на фамилию автора. Ваш безобразный стиль неповторим, его невозможно подделать. Чего стоят одни метафоры, переползающие из произведения в произведение, делающие их до боли в брюшине узнаваемыми. "Кегельные ноги" так нравятся автору, что встречаются у каждой женщины имеющей ноги, "дива", "жид", "гебня", - все это стало визитной карточкой автора, именующего себя писателем, наводя на мысль о резиновых печатях, имеющихся в распоряжении начальника "Геркулеса" т. Полыхаева. "Малый гипертонический круг", тоже одно из любимейших, а "чувства, испытанные женщиной после аборта", несмотря на анатомический и половой парадокс, видимо, не понаслышке знакомы автору. Бывает еще, что автор вдруг найдет этакое словечко, выпирающее из текста своей необычностью - "сполохи", например (встречается повсеместно), или еще что-нибудь редкое, и давай вставлять их через строку, не осознавая, что это режет слух (или глаз), и наводит на нехорошие мысли, что автор не знаком с понятием "синонимы".
В нескольких произведений великий русский писатель Тополь мимоходом напоминает Виктору Мережко (на тот случай, если вышеупомянутый В. Мережко вдруг возьмет да устроится у камина с потрепанным томиком Э. Тополя в руке), что на ранних стадиях развития Мережко как драматурга, ему вечно все кому не лень выговаривали за плохой русский язык. С Мережко в то время знакома не была, судить не берусь. Зато русский язык Э. Тополя переживает заметный кризис. Во многом это можно объяснить долгой разлукой автора Тополя с родной языковой средой, а с еврейских эмигрантов, окружающих его, какой спрос, какой "вокабуляр". Вот и решил, наверное, Э. Тополь, что если вставлять в его произведения для красного словца больше иностранных слов, преимущественно английских, и самому же их потом переводить, то обилие лексики неискушенный читатель из саратовской глубинки может принять за оригинальность стиля. Вообще, тяга автора к иностранщине выдает в нем зарубежного писателя. Подобную галиматью про события в России ("Завтра в России"), я в последний раз читала у не менее известной мировой литературной знаменитости, ныне арестанта британского острога Джефри Ачера. Сразу видно, что свои знания о России, изложенные в виде пошлого одноразового чтива, автор черпает в Нью-йоркской публичной библиотеке.
Несмотря на постоянные и начинающие раздражать признания Э. Тополя в своем полном языковом бессилии (речь идет об английском языке, конечно), читая романы Тополя, постоянно ощущаешь, что перед тобой плохой перевод с иностранного. Видимо, Вы считаете, что пока Вас с нами не было, русский народ поднаторел в языках, и, если Вы будете вставлять то тут, то там названия американских магазинов "Toys are us" , географические названия "Washington Heights", "Bethesda" да и просто словечки, то русскому читателю это все будет знакомо и понятно. Должна Вас расстроить. Даже, несмотря на укоренившиеся в русском языке такие лексические единицы, как аспирин, супермаркет, шоп, продюсер или шит, читатель все еще раздумывает, когда встречается с иностранным текстом, включая произведения (как у Вас) частично изложенные на украинском языке. Вы, конечно, тут всплеснете руками и напомните мне о графе Л. Н. Толстом, которого тоже не запишешь в славянофилы. За ним водилась привычка целыми страницами писать на хранцузском. Однако было у него несколько от Вас отличий. Во-первых, он не сетовал через страницу, что, мол, выучил-то я этот французский только на пенсии, говорю я на нем хреново, а пишу у того хуже. А во-вторых, несмотря на мужицкие замашки графа, целевой его аудиторией был как раз не народ, а образованные классы, с хорошей языковой подготовкой. Так что чтение на французском приносило им скорее удовольствие, чем муку от необходимости лезть в словарь, чтобы осознать прочитанное
"Игра в кино" - произведение уникальное. Не только по своей бездарности. Литературному критику эта вещица будет интересна тем, что понадобятся недюжинные усилия, чтобы определить литературный жанр этого шедевра. С уверенностью можно сказать, что это не поэзия. А вот дальше - тяжело. Я не критик, я читатель. Поэтому для себя я это определила как рекламный буклет, содержащий антологию творчества Э. Тополя, написанный в жанре эротико-обвинительного заключения. Вообще автобиографичность произведений Тополя наводит на неприятный диагноз - у автора напрочь отсутствует фантазия. Прочтя полдюжины Ваших книг, я получила неплохое представление о Вашем тернистом жизненном пути. Удивляет, с какой настойчивостью из книги в книгу Вы переписываете фрагменты Вашей биографии, вплетая их в высосанный из пальца сюжет. Сразу видно, что литературная составляющая произведения для Вас не самоцель.
Уважаемый Эдуард Тополь, возможно, что мое письмо Вас не обрадует, может быть, Вы даже на меня обидитесь. Прошу, не серчайте, не со зла, а для общего читательского блага разразилась я этими строками. Личного ответа, конечно, не жду. Однако рассчитываю на некоторую реакцию в виде публичной дискуссии.