КАК ФЕОДОСИЙ-ЦАРЕВИЧ ЦАРЯ ЕМЕЛЬЯНА ОТ ЗМЕЯ ОСВОБОДИЛ
В незапамятные времена жила-была царица Марфа Моревна, и был у нее сын-наследник Феодосий-царевич, лицом пригож, силушкой с отцом, царем Емельяном, схож, умом - с премудрой матерью. Рос да рос царский сын не по дням, а по часам, одна беда - удалой молодец, который по пятому году был, каковы другие в двадцать, а и в двенадцать годков на свои ножки не вставал, о чем в царстве народ тужил-горевал, но пуще всех краса неописанная, Марфа Моревна, кручинилась. Да и как молодой царице не убиваться, если царь Емельян, богоданный муж, десять лет как, почитай, в плену у древнего чудо-юда старого Змея двенадцатиглавого томился за то, что не позволили злому чудищу молодильными яблочками с золотой яблони для поправления здоровья угоститься.
Удивительный сад золотых плодовых деревьев, связанных между собою тонкими и прочными золотыми шнурами получил царь Емельян за Марфою Моревной в приданое в золотом ларчике с золотым ключиком, который Марфа Моревна всюду с собою на поясной цепочке носила. По деревьям поют певчие птички с золотыми, словно жар горящими, коронами-хохолками, а в маленькие грудь да в крылышки у них сплошь искусно всевозможные драгоценные каменья вделаны. На золотых шнурах, которыми деревья сообщаются с высокими стенами, сигнальные колокольчики звонкими язычками-билами по самой что ни на есть маломальской тревоге трезвон на всю округу поднимают. Ларчик тот волшебный в особом чулане во дворце у Марфы Моревны на столе стоял, каменные стены золотым сиянием осенял, а сад волшебный верные слуги день и ночь строго сторожили, неся караул на четырех смотровых башнях по сторонам света. Как завидит кто из сторожей на небе черное пятнышко, поначалу все дружно встрепенутся в ту сторону, ждут-проверяют, не туча ли идет, не буря ли на страну плывет. А коли туча - то соблюдает ли она течение ветра. А коли не туча, то вперяются очами со вниманием, чтобы пятнышко не больше крупной птицы в размерах выросло. И ни разу ни Кощею Бессмертному, ни страшным Змеям не удалось разорить тот дивный сад, хотя одно время "Воры!" кричали с башен частенько, а самой царице то и дело приходилось бежать в чулан и свои золотые деревья в ларчик собирать и ключиком с поясной цепочки запирать.
И стал проситься у матушки Феодосий-царевич съездить на Афон в монастырь поклониться святым дарам, что принесли в давнее время три царя волхва младенцу Иисусу. Подумала, повздыхала и, не говоря лишнего слова, отпустила горемычного сына Марфа Моревна, приставив к нему заступником славного витязя Никанора Котому. Когда по полям, да по лесам им пешком идти приходилось, дядька Котома без роздыха "обезноженного" царевича на плечах нес. А когда пристали они паломниками к обратному рыбному обозу, идущему к морю Хвалынскому в славный торговый град Астрахань, Феодосий-царевич, по-простому одетый, в разболтанной телеге ехал, а дядька Котома позади шел да, покручивая кнутом, лиловые да сиреневые цветущие головки с чертополоха да с лопухов на ходу точнехонько сбивал.
Вот приходят-приезжают они в славный град Астрахань, а Феодосий-царевич велит сильномогучему дядьке на берег моря его нести, на одиночный камень скалы посадить, а самому, не теряя времени, жаркий костер под железным котлом развести.
- А откуда ж рыбу возьмем, царевич? - спрашивает богатырь Котома, а сам уже раскидистый зеленый дуб с корнем выворачивает и, примерившись, ударяет колоду вполсилы мечом-кладенцом, чтобы разом на осколки, впрочем, не вовсе на мелкие щепки, вдребезги разбить.
- Поглядим: как батюшкины старинные друзья-товарищи меня примут, каким хлебом-солью встретят, или, может, и знать полоненного чудо-юдом Змеем царя Емельяна давно все позабыли, - отвечает Феодосий-царевич.
И вытащил из кармана потрепанный кисет, в который его матушка, краса неописанная царица Марфа Моревна, скатную жемчужину, от своего драгоценного ожерелья отцепив, тонкими пальчиками в золотых перстнях положила. Размахнулся царевич и бросил жемчуг в непрерывистые, длинные, - во весь видимый край берега, - сине-синие волны. Будто ряд за бесконечным рядом, дремотные безликие чуда морские, опустив долу однообразные головы с синими волосами, сцепились одними кистями широко раскинутых вздохом долгих рук и медленно бегут, бегут в непробудном сне на песчаный берег. Потонул, сгинул в бездне перламутровый катышек. Зашаталось вдруг, зашумело да потемнело синее море, покрылось белыми пенными полосами, начало разбиваться обо все, что ему ни встретится на берегу. Дуб, скала одиночная или человек, - как завидят их синеглавые чуда морские волны, так и поднимутся во весь рост, так и встанут друг ко дружке на широкие плечи, чтобы до смерти напугать да прогнать, да и огромным водяным ветрилом без мачты и палубы в штормовую росу о препятствие с громом разбиться. А прямо перед Феодосием-царевичем посреди бушующих вод образуется тихий круг, и в центре поднимается, как на застекленевшем блюде, большая рыба Царь Осетр и молвит человеческим голосом:
- Кто зовет меня жемчугом, что я на свадьбу царице Марфе Моревне подарил?
Отвечает ему Феодосий-царевич:
- Это я, царя Емельяна единственный сын, пришел на море Хвалынское Царю Осетру привет от матушки передать, на людей посмотреть да себя показать, а пуще - помощи у тебя попросить, где мне батюшку, полоненного чудо-юдом Змеем искать.
- Ну что ж, здравствуй, горемыка Феодосий-царевич! Куда тебе царя Емельяна ходить-выручать? Посмотри на себя, ты ж "безногий"! - говорит Царь Осетр.
- А ты не смотри, что "безногий"! Я к Царице Небесной и младенцу Иисусу на Афон поклониться иду, а твое море-окиян просто по пути мне встретилось. Вот дорогой дальнею, раз буйна головушка свободна от государственных дел у меня была, мне и подумалось, отчего бы старинному батюшкиному товарищу рыбьему царю о людском царе, который его когда-то от смерти спас, подходящим случаем не напомнить.
Тут вокруг места, где Царь Осетр на брюхе сверкающей громадою лежал, пенные волны кругами побежали, а он и говорит:
- Может, царь Емельян и вправду все-таки самым счастливым на земле человеком окажется, хотя единого на свете молодца, которому на роду написано было спасти его из страшного плена, двенадцатиглавый Змей зловредными кознями молодецкой удали в малолетстве лишил, на печи сиднем сидеть во дворце оставив. Десять лет я искал те мрачные края, Железные горы, топи да болота, куда чудо-юдо твоего отца-батюшку скрыл-схоронил. А только вчера - повезло тебе! - один записной сорванец, по виду - чистый речной задохлик, пескаришка с сорванной крючком губой и без одного пера, на всеобщем рыбьем сборе сказал, что, мол, когда глазел он одним глазком из Бегучей речки на пики Железных гор, у каких склоны острой железной чешуей от ветров облетают и кругом все толстым хрустким слоем покрывают, и над которыми когда-то древнее море-окиян Колыбель-всех-рыб искрилось-качалось, что-то крепко ожгло ему тощую спину, и добавил, что, мол, то самая горькая человеческая слеза была, и что узнал ее он потому, что только совершенное отчаяние, мол, такую силу глазной влаге дает.
Раскололась сохранявшая до той поры стеклянную твердость морская вода под толстым брюхом Царя Осетра, и мигом, только его и видели, ушел он кораблем под сомкнувшиеся волны, а на берег дядьке Котоме под ноги выбросило порванный невод, полный рыбы, которой все равно предстояло попасть на обед и, надо обязательно сказать, что одному далеко не самому бедному местному рыбаку.
Долго ли то было, никто теперь не ведает, доподлинно правда известно, что в старину сильномогучие люди гораздо быстрее нынешнего и без сапог-скороходов ходили, а, наконец, донес на закорках богатырь Котома Феодосия-царевича до перевоза на Афон, которому дядька с берега сигнал, боясь мощным криком людей оглушить, подавал, коренастый дуб из земли выдравши и в воде, опустив вниз зеленой раскидистой макушкой, целую бурю поднявши. Поклонился старинным стенам да намоленным иконам царя Емельяна сын, к костям да мощам святым приложился, три дня горячо о батюшке с матушкой думал, сам не понял, как на ноги поднялся, а уже за дядькою с перевоза на дорогу домой, что через Хвалынское море ведет, выходит.
На этот раз до славного града Астрахани Феодосий-царевич со славным витязем Никанором Котомою в два раза быстрее прежнего добрались. А за градом Астраханью в те времена бескрайнее поле было, а за ним - одинокая гора Спящий Курган, а сразу за ней начинался дремучий лес, да такой, что изумрудными вершинами сосен в вышине, так что по небу, казалось, светел-зеленый дым круглыми кругами по-над землей тихо-тихо идет-плывет, непрестанно качался. Поднялись они на одинокую гору Спящий Курган по записке, что царица Марфа Моревна любимому сыну в кисет с жемчужиною из свадебного ожерелья своего положила и настрого приказала, если ног ему Царица Небесная не вернет, не читать и не трогать. Не хотела она, чтобы Феодосий-царевич в слабосильном виде с остальными грозными старинными друзьями батюшки своего встречался. Едва-едва только поместились, каждый одной ногою стоя, крепкими руками в каменный столб вцепившись, царевич с дядькою на краю выступа скалы, что Спящий Курган собою еще в облака высокой башнею продолжала. Вытащил Феодосий-царевич правой рукой из кармана потертый кисет, - а в нем ведь еще не совсем пусто было, благодаря свято хранившей отцовское наследство матери, знавшей, что в нужный час оно сыну, а через него и царю-батюшке пригодится. Ухитрился он, зубами за край кисета ухватив, выбрать из него орлиное перо да клочок бурой шерсти и пустил одно за другим по ветру. Заклубилось тучами небо, и темень сгущаться начала, да не полностью все окутала. То закружил по-над скалой Спящего Кургана Царь Орел, на широкие крылья свои царевича с дядькою посадивший и к Железным горам понесший, куда обычным путем тридцать лет добираться. А по низу, где Царь Медведь дорогу себе торил, повторяя на земле путь Царя Орла, дикие вершины лесные ходуном заходили, а где и спичками ломаться да по сторонам валиться начали.
Не много не мало, а полгода прошло, прежде чем Железные горы им показались, и еще три дня, пока Бегучую речку, яркой алмазной-атласной лентою между вонючих топей да серных болот брошенную, зоркие орлиные глаза не поймали. Спустился, тяжелыми взмахами нехоженую землю овевая, железную чешую, с гор облетевшую, столбами поднимая, могучий Царь Орел. Последнее дерево, дуб кривой, лапой громадною сшибив, вылетел к Царю Орлу и Царь Медведь. Говорят птичий и звериный цари Феодосию-царевичу:
- Дальше Бегучей речки ни мы пройти, ни славный витязь Никанор Котома не можем. Так заколдовал-зачаровал чудо-юдо старый Змей все, что по ту сторону воды лежит. На другом бережку Баба Яга живет, двенадцать коней златогривых в хозяйстве у себя держит, а Змей нового конюха ей аккурат каждый двенадцатый день наниматься присылает. Каждый день один конюх за одним отдельным конем в поле ходит, а ночью его стойло чистит. На следующее утро Яга съедает того работника, что раньше всех по дням к ней поступил, - назовем его первым. Тогда она переводит ухаживать за первым конем второго конюха, за вторым - третьего, а за последним, двенадцатым, она ставит ухаживать новенького. Вот и получается, что дольше двенадцати дней никто у ней не живет, никому ничего рассказать не может. Бегучую речку ты где переплывешь, а где вброд перейдешь, - и сразу спехом в избушку к Бабе Яге иди, дверь отворяй и с порога говори, что тебя прислал страшный двенадцатиглавый Змей к ней на работу златогривых коней пасти, стойла чистить. А мы настоящего работника здесь у переправы перехватим, чтобы Яга тебя жизни за обман не лишила. Кони у нее дикие, необъезженные, чистую пшеницу, цепами волшебными намолоченную, едят, ведрами мед пьют. Первый конь - твой батюшка царь Емельян и есть, но тебя, Феодосий-царевич, он не признает. Для того, чтобы признал, придется тебе исхитриться и за те двенадцать ночей, что будешь у Бабы Яги служить, и в которые спать тебе вовсе не доведется, обшелуши собственными руками колосья в таком количестве, чтобы доверху корыто пшеницей в двенадцатую ночь заполнить. А пшеница эта растет за оградой позади избушки. Наестся первый конь незаговоренного зерна, и память к нему вернется. Седлай его и через Бегучую речку гони, вода в ней хорошая, не зря ведь страшный Змей ее у Царя Осетра украл. Царь человек сызнова обернется. Да не забудь отвязать льняное полотенце от столба, что правую сторону ворот у Бабы Яги держит, - вся речка в него, если махнуть им влево собирается, как золотой сад царицы Марфы Моревны в ларчик волшебною силой прячется. А полотенце, когда домой вернешься, к морю Хвалынскому съездишь и Царю Осетру за помощь его тебе отдашь. Пока ты будешь своего батюшку царя Емельяна из плена освобождать, мы богатырю Котоме с чудо-юдом старым Змеем двенадцатиглавым сразиться поможем. Втроем за двенадцать дней должны управиться.
- А чем же вам за помощь великую я отплачу, Царь Орел и Царь Медведь? - спрашивает Феодосий-царевич.
Говорит ему Царь Орел:
- Как поедешь, царевич, к Хвалынскому морю в славный град Астрахань, с вершины одинокой горы Спящий Курган дубы с дядькой Котомой выкопай-выкорчуй, чтобы было мне, где птенцов с орлицею выращивать.
Говорит ему Царь Медведь:
- Как поедешь, царевич, к Хвалынскому морю в славный град Астрахань, построй мне пасеку посреди дремучего леса, что изумрудными вершинами сосен светел-зеленый дым круглыми кругами по-над землей тихо-тихо пускает, непрестанно качается.
Отвечает им, кланяясь, Феодосий-царевич:
- Все сделаю, как вы сейчас меня попросили, старинные друзья-товарищи моего родного батюшки царя Емельяна.
Долго сказка сказывается, да не скоро дело делается. А случилось все, как по писаному: пришла смерть чудо-юду старому Змею двенадцатиглавому, Феодосий-царевич батюшку царя Емельяна от заклятья освободил, Бабу Ягу обманул, и льняное полотенце не позабыл с собой захватить для Царя Осетра. Об одном только позабыли предупредить царского сына птичий да звериный царь, что двенадцать дней службы у Бабы Яги на обычной земле в двенадцать лет вылились.
А уж как царица Марфа Моревна обрадовалась, когда обретший полную силушку Феодосий-царевич с царем Емельяном домой вернулись, то ни в сказке сказать, ни пером описать.
И, надо сказать, что Царь Осетр, Царь Орел и Царь Медведь, подарками, что царская семья на радостях оделила их, остались совершенно и полностью довольны.