Будто бы где-то в древнерусском тексте встречается сказка, оговариваемая летописцем как "свидетельство" нашего хождения не токмо "из Вяряг в Греки", но и в далекую, льстящую Высоте пряностями и благовониями духовной жизни Арьяварту(1). Словно он зрел взыскующее Истины будущее (наше, то есть, будущее) как бы с верхов темненького, глотнувшего ледяной прохлады ельника, как бы присевши на великанскую макушку невзрачненькой птичкою, и заносил у себя в монастыре и сказочку, и прочее, не мешкая в реальности отрывом от рукописных грамот, изобильным веером свалившихся даже ему под столы и образовавших там бестиарий расплывшихся улиток и расплющенных трубок речных раковин, на чьих перекрученных панцирях без начала и конца умещались абзацы хвалы и порицаний перемещениям русских князей, не выпуская из руки поводьев обоих коней, а именно: Природы и Души, то есть внешнего пути человека и внутреннего. Недаром, сколько себя помнили, молили каждого святого праведника: "о еже Церкви нашей Святей до скончания века утвержденной быти, отечеству же нашему мир и пребывание испроси и от всех зол сохрани, да тако народи наша, Богом храними, в единомыслии веры и во всяком благочестии и чистоте, в лепоте духовного братства, трезвении и согласии свидетельствуют: яко с нами Бог! В Немже и движемся и есмы, и пребудем во веки." Сидел, исподволь правя аккуратненькою, струганною ладейкою ума позднего нашего фольклориста, выставляя камушки своих словес да пречудных художественных оборотцев так, чтобы они подворачивались, словно направляющие неминучие вешки, словно изгибцы русел да руселец, да словно выступающие по волшебству косматые низкобровые бережочки, незаметно толкающие в бочок призадумавшегося человека, прозорливо высмотренного безымянным тысячелетним старцем на поблескивающем плетущимися паутинками открытой воды, отдаленном, несудоходном, заболоченном участочке переливчатого и ясного бассейна многообразных литературных жанровых вод. Тут-то он как был, так и является востребованным заветным лоцманом. Ибо лицо нашей земли, изменяяся в могучих веках, портретов своих сохранить, конечно, никак по божественному промыслу, масштабно образующему многия вселенные со звездами, который можно называть и законом, не могло. Ибо это лицо - как бы "Гранита Живаго" - каждую секунду поднималося из планетных недр как раз, чтобы умываться ручьями языка народа, слегка искажаяся под морщащеюся от донного рельефа и нападавших соринок жидкой прозрачностью, чтобы, в деталях не показываясь, сопровождать народ Присутствием, так сказать, в его несметном Исходе, Левите, Числах и Второзаконии и так далее, и так далее, не уклоняяся от манеры, касаться, вообще, коей - значит вызывать из недр души закутанные в черное с белыми печатями, величественные фигуры Страха и Трепета, если не облечься в защиту лучшего прецедента рассказывать, "как на самом деле все было", преподносимого четою немногим, сподобившимся резолюции Господа "принять к исполнению", мудрейшим, дражайшим Пятикнижием Моисея(2).
Будто бы то ли князю Изяславу Ярославичу приходилось приклонить голову в походе на плоский белый камень, примечательный знаками, вступающими в фазу самораскрытия как бы древесного листа, когда солнце и луна подберут нити пространственных суток на колышки, дабы совместить космические координаты и предумышленную Богом разумную точку, (иначе, проделывая работу в настроении, с которым берутся оказывать помощь подвижникам веры обитающие около монашеской пУстыни в серьезном лесу медведи и другие звери). Порой, как во сне, стоял на сем камне-столпе святой борец, осаждаемый стрелами из колчанов дней, у которых лбы, казалось, съехали набекрень ради сомнений, набившихся в сетки их мрачных минут. Исправляя перья своей души по чертежам Евангелия, успевая собрать птицу к подъему в небесные обители, трогательно ставил на обои беленькие крыльца алмазные буквы "И.Х.", (Иисус Христос), преподобный отец, чье имя стерлося, думается, вследствие отречения от материалов, отбрасываемых взметывающимися ими сильнейшими вихрями, а не от одинаково небрежного обращения с железными мечами человеческого слова бородатых, покрывшихся пылью и комочками земли столетий, кои с любыми чернилами совершали метаморфозу неотступного ржавения.
Будто бы Изяславу Ярославичу причудилось перед тем, как восстать от сна с белого камня, по которому рассыпались его кудри, пытаясь врасти в землю, что лесные деревья стоят, дугообразно наклонившись тонкими стволами с запада на восток, и верхи их как бы музыкою ветра спускают лоскутные зеленые струны в узколистую траву. И что за чередою древесных арф на ничего не весящем, как бы стеклянном, выпуклом своде собора тяжелоруких рыцарствующих черных елей снаружи, из забивших высоко, над хвойной рамою, ключей, разлилася, синея, вода. И он, не отрываяся, не пропустил, что вода превратилася в совершенное око, коим Никто как бы и не смотрел, но в сем оке все-все существовало, - и ели, и березы, и бирюзовые хоругви со Спасом Нерукотворным. Камень, переживавший духовную брань, на которую старые дни призывали столпника, подпирал собою некое невиданное, неподъемное Священное Писание, заключенное в золотые корки, коего никто здесь, вроде, как бы и не читал. Совершенная Книга, всегда раскрытая на одном месте, собирала на своем скалистом хребте две распахнутые океанские волны, покрывающиеся то так, то эдак легкою рябью. А подступающие ветры гнали водяные рисунки бесследно вверх, так как синевшее над сводом око, исчезнув, воздушных путей не заграждало, но само было теперь страницами бесконечного Сознания, мыслившего вселенные посреди храма природы, им же созданной.
20 июня 2015
Примечание:
(1) "Арьяварта" - древнее название Северной Индии;
(2) "фигуры Страха и Трепета" - здесь речь о страхе Божьем, о том, что в своем движении в историческом пространстве народ, метафорически соотносимом с движением отрасли Авраама, Исаака и Иакова, руководимом Господом (Его Ангелом) в виде облачного (и огненного) столпа днем (и ночью) в пустыне, также Всевышнего физически видеть "очьми" не может; о том, что и далее представлять Его во встречах с народами дееписателю подобает с почтением, выученным от пророка Моисея.