Антон двигался медленно, постоянно останавливаясь и продолжая движение вперед. Человек, которого он преследовал, шел не спеша, и даже несколько вальяжно. Одетый в короткую черную кожаную куртку, вязанную желто-черную шапочку (ужасное сочетание цветов) и плотные джинсы, человек шел в толпе народа, и в принципе, ничем не отличался от сотен серых людей. Но что-то было в его походке до безобразия спокойное, и чуждое суетливому и ничего не замечаемому движению по тротуарам улицы. Человек шел, спокойно разглядывая витрины магазинов на первых этажах городских зданий, иногда останавливался, если его что-то интересовало. Казалось, что он совершенно не замечает окружающих его людей, и даже выглядел несколько отстраненно от них. Он был подобно туристу, впервые посетившему древнюю Кафу, разгуливающему по какому-нибудь каштановому бульвару и с любопытством разглядывающий фасады старых зданий, музеев и памятников старины. Но для туриста он был молод, да и отдыхающая часть населения старается посещать Кафу все же в летний сезон. Ну, никак не в начале ноября.
Антон шел за человеком практически след в след, только на расстоянии шагов в пятнадцать - двадцать. Иногда это расстояние сокращалось. Все зависело от того, насколько идущие в толпе люди закрывали фигуру Антона от преследуемого им человека. Главное для Антона, было, всегда находиться за спиной того человека и постоянно держать его в поле зрения. И, если преследуемому вдруг вздумается оглянуться, то Антон сможет сразу смешаться с толпой, или спрятаться за чью-нибудь спину. И потом также не- заметно продолжить слежку.
На улице был уже почти вечер, поэтому большую массу народа на ней составляли бегущие с работы люди, в предвкушении домашних ужинов. Проходя мимо кондитерского магазина "Таврия", Антон позволил себе отвлечься и посмотреть через витрину магазина. В этом довоенном четырехэтажном здании с магазинами на первом этаже витрины были почти до уровня асфальта. И всем кто проходил мимо, было не трудно разглядеть в магазине все: от количества очередей до ассортимента тортов на прилавках магазина. Из длинной очереди, со средней белой коробкой с тортом отделилась женщина средних лет и направилась к выходу из магазина. "Возможно в коробке мой любимый фирменный "Таврический" торт. С коричневыми кремовыми прослойками и пятью белыми фигурками безе сверху. Вот бы сейчас...", - думал Антон, проходя мимо магазина. Но такое отвлечение от заданной цели могли ему дорого стоить. Вот и сейчас, Антон встал как вкопанный, увидев, что находится от человека в нескольких шагах. Немного побыв в замешательстве, Антон оценил обстановку, и резким поворотом отвернулся от преследуемого им человека. Как оказалось, тот остановился на углу дома с кондитерским магазином, что бы купить у бабушки свежих жареных семечек. Как же Антону захотелось попробовать этих еще теплых подсолнечных семечек. Голод давал о себе знать. После шестого урока Антон так и не успел забежать домой, чтобы хоть как-то перекусить.
Слежка продолжалась уже около часа. Сначала на Старокарантинской улице, затем в морском саду и вот уже он идет за этим человеком по направлению к центральной автобусной станции. Антону хотелось домой, хотелось просто покушать, но он не мог себе этого позволить. Потом ему уже может не представится такая возможность. Да и не любил он оставлять дела на потом. Раз уж взялся - доведи до конца, сам потом себя простить не сможешь.
Человек свернул под большую арку в доме и направился через двор, наполненный детьми и молодыми мамашами. Людей во дворе было немного, поэтому спрятаться за чьей-то спиной в общем потоке, как это делал Антон раньше, уже будет тяжело. Человек прошел через детскую площадку, аккуратно переступая через выстроенные пятилетками песочные дворцы, и зашагал к другой арке в доме - выходу из двора. Пока он шел, Антон согнувшись пополам стоял на углу дома и, пытаясь высунуть голову из-за оштукатуренной стены, следил за человеком. Идти за ним по двору, сейчас опасно. Антон это понимал. В случае чего он может быть, легко обнаружим в закрытом пространстве двора. Выглядывал Антон из-за угла на уровне человеческих ног. Это он помнил еще с ранних классов, когда занимался в детском военном клубе, а затем учувствовал в межшкольной зарнице для младших классов. "Только так, и не иначе. Только на уровне ног надо вести наблюдение за противником, если ты стоишь за деревом", - рассказывал на занятиях в клубе учитель.
Как только, человек скрылся со двора, Антон бросился из укрытия. Перебежав весь двор в течение несколько секунд, Антон стал притормаживать на выходе из арки. "Только бы не потерять, только бы увидеть его спину", - думал Антон, перескакивая через детские качели и песочные замки. Несколько мамаш, развернувшись на бегущего по двору подростка, недоуменно переглянулись между собой.
Мимо центрального рынка Антон придерживался старой тактики. Так же в двадцати шагах от преследуемого путника Антон скрывался за спинами идущих людей. В животе все так же урчало, но Антон гнал прочь мысли о голоде. На улице было не сказать что холодно, но с каждой минутой чувствовалось усиление ветра и понижение температуры. Небо окрасилось в вечерние цвета и полутона. Толпы людей продолжали ходить, то в сторону следования Антона, то против течения. Антон, словно маленький катерок, шнырял между людьми, как между большими танкерами. Только глаза оставались прикованными к объекту. В конце концов, Антон заметил, как выработал в себе новый талант - варьировать между людьми, даже их не задевая. "Жаль, что на олимпийских играх нет такого вида спорта. Какие бы я мог показать там результаты...", - продолжал идти и размышлять Антон.
Машины уже начинали включать габаритные огни. И городские фонари вот-вот уже должны были зажечься. Что бы как-то отвлечься от мучащего его чувства голода, Антон стал представлять себя реальным героем шпионского фильма. Так же осторожно и незаметно он ступал по асфальту, делая на лице мимику совершенно равнодушного и озабоченного какими-то бытовыми проблемами человека. Наверное Антон действительно был хорошим актером, поэтому прохожим он был абсолютно безразличен.
Когда человек вышел на площадь городской остановки "Центр", Антон понял, куда стремился его подопечный. Если тот сядет в автобус, то Антону придется как-то выкручиваться, чтобы чтобы незаметно проскочить в городскую маршрутку. Кафа была настолько маленьким курортным городом, что даже ввиду своей древности, в городе отсутствовали и трамвай, и троллейбус. Весь город можно пройти пешком за каких-нибудь несколько часов. Трудности создавали только отдаленные новые районы, а так же районы Крымской и Полевой. Площадь конечной остановки "Центр" располагалась прямо перед въездом на старое городское кладбище. Людей на кладбище уже не хоронили больше десяти лет, но такое соседство всегда позволяло увидеть спешащих через площадь, набитую автобусами, бабушек с четным количеством цветов.
Человек встал к остановке, где останавливается пятый автобус. Антон же смешался с толпой, стоящей на остановочной площадке первого маршрута. Автобус под этой цифрой двигается от Полевой до самого Карантина, и поэтому на остановке всегда было много народу. Что в принципе и было необходимо конспиративному Антону. Человек стоял впереди, рассчитывая одним из первых запрыгнуть в автобус и сесть на свободное место. Он продолжал щелкать семечки, доставая правой рукой из кармана куртки по несколько семян. Сплевывая шелуху на дорогу, он не обращал внимания на ворчащую на него, рядом стоящую, бабку. Замечания пожилого человека были безрезультатны. Антон стал прикладывать ладони ко рту и греть их теплым воздухом изо рта.
- Дурак я, даже не догадался хотя бы перчатки одеть, - думал Антон, переминаясь в толпе народа с ноги на ногу, - еще и кроссовки летние...
Но мерзнуть долго ему не пришлось. К автобусной остановке подкатил желтый ЛУАЗ с круглыми горящими фарами, в народе называемый лоховозом.
- Да, действительно, он едет куда-то на пятерке, - продолжал думать Антон, - если я сейчас не сяду в этот автобус, все мои часовые старания пойдут коту под хвост.
И Антон стал пробираться сквозь толпу в первую дверь автобуса, в то время когда человек уже давно забрался в автобус через заднюю дверь. Поднимаясь по ступенькам, Антон успел уловить сквозь мельтешащих людей, где тот опустил свою пятую точку. Человек сел на заднее сидение автобуса справа у окна. Раздвинув широко ноги, он сложил руки на груди и видимо пытался уснуть. Какая-то женщина лет сорока пяти наступила Антону на ногу, от чего тот взвыл, и постарался взглянуть в бессовестное лицо женщины. Но та не обратила никакого внимания и прошла дальше по салону. Люди толкались локтями и топтали друг другу ноги. Как ни странно, но большая давка происходила в начале автобуса, где поднимаются и едут в основном пожилые люди. В хвосте же автобуса заполнение салона шло равномерно и без эмоций. После того, как транспорт тронулся, Антон схватился за рифленый пластик верхнего поручня двумя руками. Стоя почти на одной ноге, он пытался не свалиться на стоящего сзади старичка, уже и без того взволнованного напирающей на него спиной молодого человека. В конце концов, Антон понял, что разглядеть в такой толпе преследуемого он уже не сможет. Поэтому он встал как можно ближе к автобусному окну, чтобы отслеживать на каждой остановке выходящих людей.
Остановки сменяли друг друга. Дома старой и современной Кафы проезжали мимо автобусных окон. Выцветшие фасады колонных дворцов сменяли панельные многоэтажки. Люди выходили и заходили. Но всеже больше выходили, чем заходили. Незаметно для Антона, на площадках появилось свободное пространство. Через промежутки между стоящими людьми, он уже мог разглядеть того человека. Антон понял, что ему нужно менять свою дислокацию и прятаться за тела пассажиров автобуса. Человек не должен его увидеть в толпе и уж тем более узнать . Тогда все... Он заподозрит за собой слежку.
На какое-то мгновение Антон стал осознавать нелепость всего мероприятия, в которое он ввязался. Но он пытался, и это у него получалось, отгонять эти мысли от себя. Мимо детского кафе с гротескным названием "Буратино" и городского дома офицеров автобус стал подниматься все выше и выше. Дорога поднималась над уровнем моря, унося автобус в темноту ночи. Прохожих на улице становилось все меньше. Автобус стал проезжать мимо длинных заборов какого-то завода и детского интерната. Антон почувствовал, что его веки наполняются тяжестью, а ноги неизменно стремятся согнуться в коленях. Часов у него не было, но он предположил, что уже около десяти часов вечера. Монотонность движения автобуса, звук работающего мотора и непрекращающийся скрип открывающихся дверей нагоняли на него сон. Еще несколько остановок и будет конечная остановка. Надо потерпеть. Сев на освободившееся место, Антон старался не упускать из вида своего преследуемого. В автобусе оставалось около десяти человек. Уже никто не выходил и не заходил на остановках. Открывающиеся в пустоту железные двери автобуса, уже начинали ему надоедать.
Но вот перед глазами Антона резко встала группа десятиэтажных домов. За ними бесконечно тянулись похожие один на другой безликие панельные дома новостроек района под названием "Челноково". Антон вспомнил, что Саня Бобров живет где-то среди этих современных крепостей. Что заставило его после переезда родителей в новый микрорайон не бросать свою школу, Антон не знал. Но Бобров вот так, каждое утро через весь город добирается до школы и обратно на таком же автобусе. "Сидит сейчас Саня где-то здесь, в какой-нибудь квартирке и смотрит по телеку вечерний сеанс кино. Ест бутерброд с маслом, а я вот тут...", - продолжал думать Антон, неуклонно возвращаясь к теме голода.
Автобус остановился, и люди ,как зомби, стали выходить из него, поднимая воротники пальто и курток. Холодный ветер ощущался на улице уже не на шутку. Последним из автобуса вышел, мужчина средних лет в военно-морской шинели с погонами капитана второго ранга, спрыгнул со ступенек автобуса и скрылся в темноте. На заднем сидении автобуса никого не было. Антон встал с сидушки и огляделся. Человека нигде не было. Антон стоял в автобусе совершенно один. "Это была конечная остановка, и я пропустил его, мать твою. Зазевался, придурок", - клял себя Антон. В панике он выскочил с автобуса. Не успев еще приземлиться, он крутил в воздухе головой, чтобы уловить взглядом удаляющегося человека. Но как это обычно бывает того уже, как говорят, и след простыл. На стороне конечной остановки не было жилых кварталов. Длинными нескончаемыми рядами в бесконечность ночи тянулись металлические гаражи. Люди, вышедшие из автобуса, как будто растворились в воздухе. Нет, конечно же, они уже давно перешли дорогу и устремились к своим домам, в свои теплые квартиры. Интуитивно Антон бросился вперед, мимо гаражей, по темному тротуару, вдоль одинокого шоссе. Он бежал вдоль нескончаемых металлических гаражей, с их воротами, навесными замками и петлями. Красные, синие, серые, и серебристые ворота проносились мимо него.
Слева показался проем в гаражах. Грунтовая дорога уходила влево, и Антон уже хотел пробежать этот коридор и устремиться дальше, когда боковым зрением он нащупал в темноте какое-то движение. Встав, как вкопанный, он по инерции наклонил корпус тела вперед и всмотрелся в темный коридор гаражей.
Фигура медленно удалялась в глубину коридора. Антон резко вернулся обратно, и почти упав на землю, выглянул из-за угла какого-то ржавого гаража. "Кажется я не потерял его. Вот он идет. Кто если не он?", - Антон обрадовался как ребенок, нашедший старую игрушку. Прижимаясь к гаражам на полусогнутых ногах, он стал продвигаться вслед за человеком. Дыхание от бега пришлось задерживать. Изо рта в холодной ночи выбивался теплый пар. Антон стал закрывать рот ладонями. Только бы не быть обнаруженным в конце всей кампании. Но человек впереди него ничего не подозревал. Он так же продолжал двигаться вперед медленно, спотыкаясь о торчащие из земли булыжники. Антон перестал чувствовать голод, только от холода закоченели его пальцы. "Нет, ну почему я не надел перчатки?", - опять подумал Антон, и на душе стало в сотни раз тоскливее.
Когда закончились ряды гаражей, Антоном стала опять овладевать паника. Где он будет прятаться теперь. Не по-пластунски же ему теперь ползти. Ветер поднялся еще сильнее и в нос Антону ударил запах не то гниющего мусора, не то тлеющей бумаги. Одинокие деревья ив и голая степь с холмами, оврагами и одинокой дорогой развернулись диким пейзажем. Справа от Антона в ночном небе вырастал исполинский великан, стоящий на огромных ногах и держащий в руках большую тарелку. Великан возвышался на холме, покрытом киммерийскими низкорослыми соснами. Возвышенность придавала великану еще более величественный и ужасающий вид. На фоне ночного неба, затянутого облаками, Антон разглядел в великане телевизионную башню. С металлическими фермами ног и всевозможными навесными конструкциями, великан был похож на гигантского металлического робота из какого-нибудь фантастического фильма. К удивлению Антона, Лысая горка, на которой стояла телебашня с северной стороны была не такая уж лысая, как он себе ее представлял. На выжженной солнцем глине посаженные сосенки выжили и покрыли весь склон горы ровным зеленым ковром.
Этим и решил воспользоваться Антон. Он стал подниматься все выше и выше по склону горы в надежде добраться до первых деревьев. Среди них он уже будет не так заметен, как прежде. Мелкие камешки осыпались под ногами Антона, и падали по склону вниз. В такие минуты Антон падал на землю и застывал. Потом продолжал свое движение. Глаза от человека внизу он не отводил. Ветер на холме был еще сильнее, и Антону приходилось сильнее цепляться за выпуклые камни и уступы в горе.
Запах гнили нарастал, и когда Антон зацепился рукой за первую стоявшую сосну, под ним раскинулась картина, напоминавшая некий марсианский пейзаж знаменитых произведений Бредбери. Теперь он понял, откуда исходила тошнотворная вонь и пепельный запах. "Вот откуда начинается городская помойка", - сделал вывод Антон. Миллионы тонн мусора, отходов лежали горами на тянувшемся до горизонта пространстве. Может быть, это и не был горизонт, но за свалками бытового и производственного мусора земля обрывалась, и в темноте за помойкой уже нельзя было ничего увидеть. Бумаги, разносимые ветром по земле, сотни паленой резины автомобильных покрышек, гнилые ящики, тысячи мешков и горы непонятного грунта. Над всем этим богатством в воздухе висело непонятное белое облако. Оно двигалось, то опускаясь, то снова поднимаясь. Облако издавало нечеловеческие крики тысячи детских голосов. Антон остановился и стал всматриваться в облако, пытаясь понять, что это за субстанция. Сотни морских чаек, были приписаны своей судьбой, вечно находиться на городской свалке. Питаясь, размножаясь и умирая, они были одним целым. Перемещаясь с одного места на другой по огромной помойке, они действительно представляли собой целое живое облако живой биомассы.
Человек внизу, проходил мимо гор наваленного мусора, перепрыгивая через кучи, свободно и со знанием дела. Казалось, что эти места он хорошо знал. Антон поднялся еще выше. Сосны полностью закрыли его тело. Теперь он был совершенно невидимым. Он стал фантомом. Сквозь хвою деревьев он пристально наблюдал за происходящим.
Пройдя еще метров двадцать, человек стал медленно проваливаться под землю. Тело его уменьшалось в размерах. Сначала по пояс, затем уже по самое горло. Антон перестал верить происходящему. Высунув голову из-за сосен, он всматривался в пустоту. Белое и кричащее облако чаек стало удаляться. Человек пропал из виду полностью. "Про такое говорят - под землю провалился", - Антон не верил своим глазам . Но не прошло и пяти минут, как человек снова появился на точке своего исчезновения. Он восстал прямо из земли. Его тело поднялось в полный рост. Земля стала осыпаться с его конечностей. Подняв руки вверх, он издал пронзительный вой. Голова смотрела в небо. Ладони сжались в трясущиеся кулаки. Черные и грязные от земли лицо и тело привели Антона в состояние ужаса. Он дернулся, и страх услышанного воя стал заполнять его душу. На черном лице человека белыми ямками открылись глаза. Вот-вот и Антон будет замечен человеком. Ошметками, грязь и глина осыпались с джинсов человека. Покрытый ими с ног до головы , он был похож на абсолютно нагого обгорелого человека.
- Бежать! Надо бежать! - Чуть не произнес Антон.
Человек перестал выть в ночное небо и опустил голову. Облако чаек окончательно скрылось где-то за очередной горой мусора. Теперь были только Антон и человек. Никого уже более не существовало на этом свете. Этот мир теперь состоял из них двоих. Тут Антон заметил справа от человека старый холодильник, выброшенный когда-то за свою непригодность. На белом и ржавом корпусе холодильника была прикреплена какая-то конструкция. Антон разглядел, что это был самодельный умывальник с обыкновенной соской снизу. Было еще что-то, совсем рядом с алюминиевым умывальником. Что-то черное и до боли знакомое. Антон попытался всмотреться получше. Бесполезно прищуривая в темноте глазами, он все-таки смог понять, что это было. Прикрепленный за облезлый хвост железной скобой, вбитой в старый холодильник, висело тело мертвого черного кота. В отличие от аккуратно сделанного чучела убитого зверя в охотничьем домике, тело кота было обезображено. Шерсть от грязи и крови скомкалось на его изрезанном тельце. Что-то знакомое Антон уловил в белой шерсти на грудке мертвого животного. Вспомнить сразу было не возможно, мысли постоянно путались в голове.
Человек подошел к холодильнику и стал из умывальника поливать себе лицо. Грязь сквозь пальцы человека смывалась с его лица прямо на землю. За холодильником Антон наконец-то разглядел некое жилище, собранное из больших картонных коробок и все возможного мусора. Все это напоминало некую сцену, проснувшегося на заре крестьянина. Вот он стоит перед своим домом, вот он умывается, вот собирается на работу. "Какая к черту работа? Куда он собрался? Нет, надо уходить отсюда", - Антон развернулся в сторону гаражного городка. Пронзительный звериный стон все еще стоял в памяти Антона. От такого крика говорят, что в жилах стынет кровь. Но ничего подобного в своем организме Антон не почувствовал. Только почему-то стали плохо слушаться ноги. Словно двухпудовые гири надели на каждую из них. Перемещаться стало тяжелее, и он стал помогать своим ногам руками. Схватившись пальцами в штанины, он как будто пытался разбудить свои ноги. Ветер бил Антону прямо в лицо, что усугубляло его положение. Страх продолжал заполнять его сознание.
- Он был рожден самой землей. Так бы он про него и сказал. Это все - правда. Правда, мать ее, - бормотал Антон, и продолжал двигаться по склону в обратном направлении, - я нашел его дом, от меня больше ничего не требовалось. Боже, я все сделал. Дай мне убежать и выжить. Больше я ни о чем не прошу!
Стая из нескольких сотен морских чаек поднялась над городской свалкой. Их длинные крылья развернулись в воздухе подобно тысячам боеголовок крылатых ракет. Крики чаек наполнили холодную ночь ужасом и паническим животным страхом. Ветер разносил по холмам запах тлеющего мусора- предвестие беды и страха. В воздухе чувствовался кислый вкус железа. Спустя несколько минут после того, как облако из чаек поднялось в небо, раздался не воспринимаемый человеческим слухом ультразвуковой импульс. Источником его был человек на земле, стоявший с поднятыми вверх руками. В одно мгновение десятки, а затем и сотни мертвых крылатых животных стали камнем падать на землю, превращая ночное небо в безмолвный мертвый дождь.
В этот день Эльза была еще прекраснее, чем я, когда-либо ее видел раньше. Карие глаза на загорелом лице были как всегда выразительные. Прошло уже несколько месяцев после лета, практически наступила зима, а загар у нее - вчерашний. Торчащие светлые волосы на голове под затянутой темно-зеленой косынкой, все так же придавали Эльзе образ, рано повзрослевшего ребенка. Как говорила она сама, что стрижется под мальчика только на лето, а потом опять полгода у нее медленно отрастают локоны волос. Слегка подведенные косметикой линии глаз и легкая помада естественного цвета нисколько не мешали ее красоте, а даже вносили в лицо Эльзы что-то особенно взрослое. Она постоянно поправляла косынку, пряча под ее края волосы. И когда она делала это, то всегда смотрела на меня, как будто спрашивала моего разрешения.
Мы сидели на старых камнях среди пожухлой полуметровой травы на холме. Под нами в нескольких шагах был обрыв. Мы слышали внизу успокаивающие звуки морского прибоя о каменный и негостеприимный берег. Сквозь шум моря пробивались крики чаек.
Справа от нас стояли деревянные столбы с окутанной на них ржавой колючей проволокой. Столбы тянулись на несколько метров по вершине холма, а затем скрывались вместе с проволокой у подножия холма. Казалось, что они огораживали пустое место. Так и было. Это был пустой периметр из точно такой же высохшей травы. Чуть ниже, ближе к краю обрыва одиноко высилась зеленая пограничная вышка. Все это было смешно и нелепо. Периметр с колючей проволокой вокруг пустого куска мертвой травы, и вышка, надменно созерцающая все происходящее внизу. Договорившись встретиться после школы в старой крепости, мы, не сговариваясь, пошли на край Карантина, где уже нет жилых построек, и где начинается береговая возвышенность. Я обещал матери больше не пропускать школу. Видеть, как она страдает из-за моего непутевого существования, было не в моих силах. Мать отдавала мне все, а я в ответ даже не мог порадовать ее хоть какими-нибудь хорошими отметками. Но договор, заключенный с ней о том, чтобы не пропускать занятия, я соблюдал уже несколько дней.
Камни, на которых мы с Эльзой сидели, были покрыты мохом и тысячами мелких трещинок, сделанных солнцем и ветром. Возможно, они лежали здесь всю жизнь. Возможно даже, они появились здесь в те времена, когда весь Киммерийский полуостров поднимался из недр Черного моря, миллиарды лет тому назад. Может быть, именно поэтому в степях Крыма можно встретить ракушки и отпечатки на камнях морских моллюсков - аммониты. С моря дул свежий прохладный воздух, принося с собой запах водорослей. По небу проплывали огромные кучевые облака. Скорость их была достаточно высока. И в то же время они закрывали собой диск солнца, единственный источник тепла.
- Наверное - это последний теплый день года, - я посмотрел в чистые глаза Эльзы, - если бы не солнце мы бы уже давно замерзли здесь. И почему именно здесь? Мы могли бы пойти в другое место... ну... например ко мне.
- Олег, не надо никаких мест. Здесь нас никто не увидит, и мы можем обсуждать что угодно. А то, что сегодня не так холодно, ты прав.
Эльза, была одета в драповое пальтишко темно-серого цвета. Обхватив колени руками, она сидела на камне, поджав под себя ноги. Нет, ей было не холодно. Просто она почему-то не хотела опускать ноги на землю. Всей своей позой она напоминала сказочную васнецовскую Аленушку, с картинки из учебника по литературе. Камень, на котором сидел я, располагался близко с камнем Эльзы, но, даже дотянувшись рукой, я бы не смог дотронуться до нее. Это несколько дистанцировало нас обоих, но и давало возможность нормально общаться друг с другом.
- Я тебе уже говорила, что ходила в больницу к Семену. Если соберешься к нему, обязательно спроси его родителей, когда они туда пойдут. А то так просто тебя туда не пустят. А с ними...
- Что ты хотела мне сказать? Для чего мы здесь? - спросил я, но потом добавил, - Честно сказать, мне не нужен был повод встречаться. Я и так рад тебя видеть. Знаешь, у меня никогда не было девчонки. Но ты... С тобой я как будто становлюсь другим.
- Каким?
- Ну не знаю, взрослее что ли. А вообще, когда я тебя первый раз увидел, я что-то понял...
- Не надо не продолжай. - Голос Эльзы дрогнул. - Олег, я знаю, что ты ездил в Приморский. Я знаю, что там вы дрались. Скажи, что там произошло? Нет, я понимаю, что эти ваши мужские "доказательства" - это ваша жизнь. Но что ты хотел там для себя? Что или чего ждал ТЫ?
- Ты знаешь Эльза, я пока не могу тебе ничего сказать. И не потому, что там я был сам не свой (толпа, агрессия и все такое). Просто я еще сам не разобрался, для чего я туда поехал. Я чего-то ожидал от этого. Ты понимаешь? Нет, ты, наверное, не сможешь меня понять.
- Хорошо, можешь пока ничего не говорить. Но знай - как только ты придешь к одному знаменателю, дай мне знать.
Неожиданный гул, входящего в порт корабля, остановил наш разговор. Остатки древней стены и несколько жилых частных домов - все, что мы могли видеть на переднем плане. Кафа, с ее жилыми кварталами и портом раскинулась под нашими ногами. Мы посмотрели на залив, и действительно увидели, входящий в порт старенький двухпалубный рыболовецкий корабль. Загруженный чем-то по ватерлинию, он гудел, давая понять о своем приближении. Уходящий на середину залива маяк, молча, давал свое согласие кораблю. Узкая полоска, протянувшаяся к маяку, представляла собой бетонный пирс - единственное сообщение с полуночным светилом всего Кафского залива.
- Ты должен обязательно сходить к Семену. - Сказала Эльза утвердительно. - Ты скажешь, что, мол, зачем? Он ведь сейчас в коме. Но я отвечу тебе. Во-первых, он твой друг. Вернее сказать, он тебя всегда считал своим другом. Во-вторых, ты сможешь его разбудить. Ты сможешь, ведь у вас с ним есть свой язык и своя связь. Не говори ничего! Может, ты еще этого не знаешь, но всему свое время. Мы встретились с тобой не случайно. Это было предначертано. Но твоя жизнь бок о бок с Семеном - это больше чем судьба.
- Почему ты так решила?
- В то время когда вы собирались в свой Приморский на разборки, я встречалась с Семеном. Он хотел с тобой встретиться. У него была к тебе какая-то информация, очень важная. Что-то связано с твоим заданием.
- Ой, Эльза, да я уже ничего не понимаю. Мне кажется, что нет никакого задания. Порой я думаю, что нам вообще все это приснилось. Все эти сеансы, эти видения... Ты думаешь, зачем я поехал в этот Приморский? Смерти искал?
- Как ты можешь такое говорить? - Возмутилась Эльза, - Я что, по-твоему, тоже галлюцинации видела тогда, у старухи дома? Ты пойми Олег, Семен может в любую минуту умереть. Я невольно подслушала разговоры его родителей, что состояние у него критическое. Его мозг отключен и где он сейчас находится на самом деле, никто не знает. Мы, то есть ты, должен ему чем-то помочь. Его отец спрашивал про тебя, но я не смогла ему ничего ответить, где ты. Ты должен знать, что он нуждается в тебе. Попробуй, может быть, тебе удастся войти с ним в контакт. Помнишь, старуха рассказывала, что это возможно.
- Эльза! Она говорила про какие-то мантра-коды. Но я ничего такого не знаю. Понимаешь? Возможно, мне не заложили такой информации вообще! Что тогда? Единственное, что я знаю наверняка это то, что ты мне очень дорога, я влюбился в тебя. И сейчас весь мой мир крутится только вокруг тебя. Я уже ничего не хочу слышать. Ни про лемурийцев, ни про путешествия во времени и пространстве. Я всего лишь подросток! Понимаешь? На меня кто-то возложил непосильную ношу, я не справлюсь.
Мне стало горько, и я почувствовал, как у меня резко поменялся тембр голоса. В груди что-то сжалось. Из глаза стала вытекать слеза, холодя мою правую щеку. Мысли и слова стали мешаться, и я почувствовал, что не могу дальше ничего сказать. Комок встал в горле. Хотелось разрыдаться. Но чувство стыда перед Эльзой, я почему-то не испытывал. А главное, я увидел, как изменилось ее лицо. Она была готова тоже заплакать.
- Пойми Эльза, чтобы я ни сделал, все мои действия приведут к тому, что мы уже не будем вместе. Я чувствую это всей коркой своего мозга, - и я жестко провел пальцами обеих рук по своей голове, - все изменится после моих, хоть каких-либо действий. Весь мир изменится в одночасье. Я, ты, это море, эти воспоминания о детстве, наши родители, этот город, который я люблю. Все исчезнет независимо от того кто победит - человечество во главе с лемурийцем или этот черный человек Эрра, которого я еще не могу никак вычислить. А может быть и нет никакого Эрры, может быть это и есть все то зло и агрессия, которая нас всех окружает, и я должен уничтожить это зло в себе самом?
Я встал с камня и подошел к Эльзе. Она подняла на меня взгляд. Встав на колени перед ее камнем, я обхватил руками ее колени и уткнулся в них лбом. Слезы потекли из моих глаз прямо на холодную землю, которую я ощущал даже сквозь свои джинсы. Комок в горле поднялся выше. Я ощутил соленый вкус слез у себя во рту. Но необъяснимая гордость переполняла меня. Гордость и счастье за то, что я смог вот так смело, подойти к человеку которого люблю, и который никогда от меня такого не ожидал. Гордость, что я сделал первый шаг, и что теперь я могу говорить ей все, что у меня накопилось. Сейчас, только пройдет этот комок в горле.
- Я люблю тебя, - услышал я дрожащий голос Эльзы, и ощутил у себя на голове ее замерзшие руки, наконец, я могу тебе это сказать...
Голову я еще не хотел поднимать. Увидеть как я плачу, мне не хотелось. Но ее нежные ручки, которые гладили мои волосы на голове, говорили все. Теперь я отчетливо мог слышать звук моря. Мы молчали некоторое время. И шум моря бьющегося о скалы говорил нам, о наших друг к другу чувствах. Это были самые лучшие звуки, которые я когда-либо слышал. Море и шелест сухой травы. Здесь на вершине холма нас никто не видел кроме пустующей заброшенной пограничной вышки и столбов с колючей проволокой. И в то же время нас мог видеть весь город, лежащий перед нами. Мне вдруг вспомнился недавний сон, точнее обрывки сна. Я очень хорошо запомнил то чувство, когда что-то теплое и радостное наполняет тебя. Пусть это будет светящийся комок из сна, пусть это будет мое чувство к Эльзе.
- Ты прав Олег, - голос Эльзы стал прежним, - я тоже боюсь этого. Не знаю чего, но боюсь приближения чего-то. Может быть не все так страшно и наш мир постоянно меняется. Мы даже не можем это уловить и понять. Сегодня ты один, а через долю секунды ты уже совершенно другой, и все, что тебя окружало, и было дорого, исчезает за эту доли секунды. Но почему-то мне хочется верить. Мне очень хочется верить, что мы с тобой все равно когда-нибудь найдем друг друга. Пусть это будет другой город, другая страна, другая история.
Я поднял голову и посмотрел на Эльзу. Ее лицо тоже было мокрое, и это почему-то меня обрадовало. Она наклонилась ко мне и поцеловала в щеку. Я ощутил ее теплые губы и дыхание на своем лице. Она не убирала голову от меня, как будто ожидая продолжения. Но я не знал, что мне дальше делать. Я и так сегодня уже сделал многое, чего бы раньше постеснялся делать вообще. Ее лицо продолжало находиться рядом со мной в нескольких миллиметрах. Я бездействовал. Затем она еще раз прикоснулась ко мне губами. Уже в край моих губ. Поднимая голову от меня, она стала вытирать лицо ладонями. Я увидел, как у нее слегка размазалась тушь над левым глазом, и она об это знала.
Ее лицо стало еще прекраснее. Спрятанные в косынку волосы, скомканное на теле пальто от сидения на камне - все было в ней прекрасно. На какой-то миг я представил, что когда-нибудь могу лишиться всего этого. И мне стало обидно и страшно.
Почему я должен всего этого лишаться? Неужели у меня нет права выбора. Ведь я родился, вроде как, свободным человеком. И я помню свое раннее детство в подробностях и мелочах. И маму, и друзей, первые свои достижения и катастрофы. И как я один раз даже чуть не утонул в море, но смог как-то барахтаясь, добраться до торчащих из воды камней. Как может это все исчезнуть с выполнением мной чьей-то миссии?
Мы договорились встретиться с Эльзой на этом же месте и в это же время через два дня. Это произойдет после того как я побываю в больнице у Семена. Но что бы там не произошло, я счастлив, что опять увижу Эльзу. Проводив ее до автобуса, я еще долго не хотел возвращаться домой. Сидя на пыльной Карантинской остановке, в отличие от кутающихся в свои одежды прохожих, мне не было холодно в тот ноябрьский день. Я оказался прав. Это был действительно последний теплый день осени.
Длинный коридор, казалось, сводился в одну точку, где-то за линией мирового горизонта. Люминесцентные лампы, по две на каждый плафон, беспорядочно мерцали, раздражая глаза. Весь коридор с людьми и предметами буквально плясал под мерцание этих злобных ламп. Больничный коридор напоминал вокзал или вообще, некое общественное городское место. Только вместо простых горожан по коридору беспорядочно ходили люди в белых халатах и пациенты больницы. Кто на костылях, кто, держась за стенку, а кто и вполне, мог сойти за обыкновенного здорового человека. Открывающиеся и закрывающиеся двери с обеих сторон коридора и постоянный сквозняк.
А ведь еще - медицинским учреждением называется.
Поднимаясь по ступеням, я прочитал несколько надписей на табличках, включая такие, как "Запрещается посещение без мед. халата", "Часы посещения с... до ...". Поэтому, когда я поднялся на этаж и пошел по вышеупомянутому коридору, я поправил свой медицинский халат, который волочился по полу. Врачи варьировали тут и там между "ползущими как старики" пациентами, постоянно смотрели в какие-то журналы или делали там пометки шариковыми ручками. Казалось, что мир больных и врачей никак не соприкасается в этом месте. Врачи не замечают больных, а больные плевать хотели на своих докторов. Но все это было иллюзией. Проходя мимо одной из дверей, я увидел, как какой-то пожилой и седой врач, что-то строго объяснял полному мужчине, перемотанному вдоль и поперек бинтами. "Ну не желательно вам Сергей Михайлович курить эту мерзость. Не в вашем-то состоянии!", - говорил и морщился врач с бейджиком на правом кармане халата.
В больничных палатах, то справа то слева, я мог видеть кишащую там невиданную жизнь медицинского персонала и подопечных. Медсестры, что-то заносили и выносили из палат. Запах человеческих экскрементов, пота и фармологических препаратов наполнял коридор неприятным букетом. Мне вдруг все это напомнило тот день, когда первый раз мама привела меня в стоматологическую больницу, расположенную возле городской детской художественной школы. Тот запах аптеки и спирта навсегда страхом боли засел в моей памяти. Чем-то его еще можно было сравнить этот запах с теми банками в кабинете биологии, которые всегда стояли в подсобном помещении кабинета. Змеи и какие-то земноводные были навсегда застывшими в желтом растворе.
Как же надоело это мерцание проклятых ламп. А этот халат... Почему нельзя придумать детские халаты? Такие же, только меньше.
Это было хирургическое отделение. Так мне объяснила внизу гардеробщица, забиравшая в гардероб мою верхнюю одежду. На середине коридора, справа, должна располагаться реанимационная. Поэтому, мое любопытство разглядывания больничных палат, должно находиться под контролем. Я должен был постоянно не пропускать таблички на дверях справа по коридору. Но та же гардеробщица мне сказала, что эту дверь я обязательно узнаю из десятков других. Что она имела в виду, я не знал.
Проходя мимо одной из палат, я увидел, как на больничной койке лежал небритый и худощавый мужчина с перевязанной розовыми бинтами головой. Рядом с ним на краю койки сидел мальчик, примерно моего возраста. Также, одетый в длинный белый халат, он держал в руке сетку с какими-то фруктами и баночками. Паренек с не стриженными темными волосами смотрел на мужчину. Свободная рука его была в руке мужчины. Рядом у койки стояла женщина, видимо мать мальчика, и тихо что-то причитала. Осознание того, что мальчик сидит на больничной койке своего отца, сначала не произвела на меня никакого влияния. Но затем я посмотрел на лицо небритого мужчины. Немного уставшее, но улыбающееся лицо спокойно созерцало своего сына, вероятно напуганного. Глаза мужчины были добрыми и приятными. Мне стало почему-то обидно, и я почувствовал настоящую и неподдельную зависть к этому мальчику. Вот, что мне сейчас было нужно. Поддержка. И не просто поддержка, а самое настоящее мужское сочувствие старшего товарища, брата, отца, кого угодно.
Отца, которого у меня никогда не было.
Простое и емкое слово "потерпи" или "все будет хорошо". Мне неважно, но минута сочувствия были для меня в то время необходимы, как воздух. В то же время я был живой и здоровый. У меня были друзья. Была мать. В глубине своей детской души я открыл самое лучшее, что может когда-либо случиться с человеком - любовь. Меня душило и угнетало лишь одно чувство. Осознание своей безысходности. И еще одиночество. Да, именно одиночество. При всех людях, которым я был хоть как-то дорог, которые меня любили, я оставался совершенно один. В целом мире не было человека более одинокого. Мои дни в этом мире, который я знаю и люблю - сочтены. Все решит время (если оно действительно существует) моего пребывания в данном конкретном портале.
Рука мужчины на больничной койке легла на плечо мальчику. Глаза его засияли еще сильней. Я постарался быстрее пройти эту комнат. В груди что-то сдавило, и я постарался моментально забыть эту немую сцену: глаза чужого отца, наполненные любовью, маленького испуганного сына, и спокойно созерцающую мать.
Как только я отвлекся от общего движения людей в коридоре, дорогу мне преградил старик, опирающийся на деревянный медицинский костыль. Одетый в коричневую больничную пижаму он походил на фронтовика из госпиталя, какого-нибудь старого фильма о войне. Его сморщенная лысина с редкими седыми волосами и желтые редкие зубы сразу привили мне чувство отвращения, левая нога была полностью перебинтована. Две прямоугольные шины выпирали из обмоток бинтов с обеих сторон голени.
- Ну, что зенки выпучил, малец? Пропусти старика, - почти выплевывая слова, произнес старец.
Понимая, что я сам перегородил старику дорогу, я отошел в сторону, и уперся в стену. Старик заковылял дальше.
Хватит уже летать в облаках. Сейчас я нахожусь в клинике и мне необходимо найти нужную дверь.
Я быстрее зашагал по коридору. Запах пота пополам с гниющим запахом, исходивший от старика, еще некоторое время присутствовал со мной. Стараясь, уже не отвлекаться на открытые двери больничных палат, я все равно молча, читал информационные таблички над дверями. В какой-то момент я почувствовал, что там. Через пять, а может шесть дверей справа, меня ждет моя цель. Действительно, знакомый силуэт уже стал вырисовываться у стены коридора. Тучное и поникшее тело мужчины сразу произвело у меня неприятные чувства. Встретиться взглядом с дядей Сережей мне не хотелось. И я даже несколько замедлил шаг. Но потом, понимая глупость своих действий и неизбежность грядущего, я пошел к трем людям, стоящим у двери с темными закрашенными дверными стеклами и лампой в стальной сетке над коробкой. У двери стояли дядя Сережа с женой, Надеждой Алексеевной. Рядом стоял невысокий человек в белом халате и больших пластмассовых очках на носу, видимо врач.
Надежда Алексеевна, повернув голову, сразу узнала меня. Это произошло именно в тот момент, когда я замедлил шаг.
- Здравствуй Олежик. Иди сюда, - тихо и спокойно сказала мать Семена.
Голос был не такой родной и нежный, как у моей матери, но от вибрации в этом голосе мне стало спокойно. Страхи и сомнения стали покидать меня.
Не зря же имя у нее - Надежда.
Я подошел к трем, стоящим взрослым людям и поздоровался. Человек в белом халате поправил на носу очки и внимательно посмотрел на меня. Полное лицо с мешками под глазами выдавали в нем типичный для моего стереотипа образ врача.
Что отец Семена, что этот. Никакой разницы.
От внезапно начавшегося уже привычного зуда в носу, я стал потирать переносицу. Посматривая то на дядю Сережу, то на его жену, то на незнакомого врача с козлиной бородкой, я оценивал ситуацию. Прощупать, как настроены ко мне эти люди, мне не удастся, но по их взглядам мне хотелось узнать, что же сейчас здесь происходит. Надежда Алексеевна стояла с сомкнутыми на груди руками. Лицо ее было неестественно бледное. Красные пятна на шее и худощавых ключицах придавали ее лицу еще более смертельный цвет. В глазах читались горе и паническая истерика. Как мог ее голос, обращающийся ко мне, быть таким безмятежным, по сравнению с ее внешним видом, мне было непонятно. Вытянувшись, как струна, Надежда Алексеевна старалась держать себя в руках и не показывать своей беды. Дядя Сережа, стараясь не смотреть мне в глаза, напротив, был как всегда молчалив и серьезен.
- Здравствуйте, молодой человек, - обратился ко мне врач, поправляя свои "Гулливерские" очки, - мой коллега про вас рассказывал, что вы товарищ Семену.
Дядя Сережа демонстративно отвернул голову, давая понять полному доктору, что сейчас не время. Когда отец Семена все-таки посмотрел на меня, то в его взгляде я прочитал только немой вопрос и смущение. Под видом чесотки в носу, я прикрыл глаза.
- Кхе, кхе, - закашлялся человек в белом халате, - сейчас ваш товарищ находится, как бы, в необычном состоянии. Жизнь ему поддерживает специальное медицинское оборудование. Сергей Сергеевич постарался обеспечить Семена всем необходимым в таком тяжелом его состоянии. Если вы хотите увидеть товарища, то думаю, нескольких минут вам хватит. Он, как бы, не совсем вас может услышать, или почувствовать ваше присутствие. Я понятно вам объясняю? - Поглаживая свою бородку, врач окинул взглядом родителей Семена.
- Понятно, - я посмотрел на прикрепленный к карману халата врача белый бейджик с надписью "Заведующий неврологическим отделением Роданович Адам Максимович".
- Он будет там столько сколько захочет, - резко посмотрев на доктора, сказал дядя Сережа.
Испугавшись своего резкого тона, он виновато посмотрел на доктора и ещё раз взглянул в мои глаза. Казалось, что он хочет что-то сказать, но не может. Кто-то или что-то мешает ему это сделать. Затем я прочитал в его взгляде то, чего я так долго ждал. То чего я хотел сегодня (именно сегодня) больше всего на свете. То самое одобрение, то самое сочувствие. Глаза отца Семена вдруг стали немного ясными и чистыми. Какое-то мгновение и они уже без слов говорят мне: "Иди же, иди. Он ждет тебя. Ни за что не переживай. Мы сделали все, что могли". Я толкнул деревянную дверь реанимации и сделал шаг в полутемную просторную комнату.
В отличие от давящего светом мигающих люминесцентных ламп коридора, в комнате было не так много света. Но все предметы были отчетливо видны. Свежий воздух наполнил мои легкие. Пространство палаты было словно одной планетой, а суета коридора - другой. Никакие посторонние звуки снаружи не попадали в это пространство. Я выдохнул воздух, с накопленными в нем неудобствами и смущениями. За спиной захлопнулась дверь, и я остался один в пустой комнате. Нет, конечно, не пустой. Возле зашторенного окна на больничной койке лежало тело моего друга. Точно так же, как когда-то в квартире, где собрались несколько подростков со взрослым человеком провести некий эксперимент. Только там мы знали, (почти знали), чем все это завершится.
Я сделал несколько шагов в сторону кровати. Не обращая внимания на стеклянные шкафы с медицинскими инструментами, ширмой для переодевания, столом и стулом для сиделки, я внимательно осмотрел тело Семена. Картина меня не ужаснула, но привела в отчаяние. Светлая и свободная комната в одно мгновение превратилась для меня в склеп или даже сказать камеру пыток. Подведенная гофрированная трубка от какого-то мигающего прибора на стене заканчивалась в горле Семена. Именно в том месте, где под еще несформировавшимся кадыком имеется маленькая ямочка на шее. Конец трубки был обклеен серыми пластырями, которые собственно и держали трубку в вертикальном положении. Около прибора на стене находилась колба с двигающейся в ней ребристой подушкой. И еще куча коробочек с лампочками, переключателями и стрелками стояли на прикроватном железном столике. Возле сложенных вдоль кровати худых рук Семена лежала потрепанная старенькая книжка. На обложке я прочел - "Остров сокровищ". Некогда любимую книгу Семена, возможно, сейчас читает его мама, сидя рядом с его койкой. Только, если верить, он всего этого не слышит. Это всего лишь ритуал, чтобы что-то делать. Чтобы не умирать от горя при виде немощного тела своего сына.
На белом лице Семена от глаз к щекам протянулись под кожей тонкие фиолетовые прожилки. Признак того, что в свои последние минуты сознания напряжение агонии приступа было очень сильное. Я встал около кровати Семена там, где лежали его ладони и любимая книжка.
Что я должен делать? Я ребенок, я всего лишь ребенок. Как я устал сам себе говорить одну и ту же фразу. Я уже начинаю ненавидеть себя за это. Но я не помню и не знаю, что я должен делать. Семен будет лежать так в прежнем состоянии, а я все также стоять около его кровати. И это может продлиться вечность, и я так и не смогу ничего вспомнить. Должен ли я вообще что-то делать? Обязан ли?
Тишина больничной палаты нависла надо мной. От отсутствия в комнате звуков, у меня в ушах начался необъяснимый шум. Как будто к уху кто-то приложил огромную раковину крымского рапана.
Так звучит в раковинах море, так должна звучать тишина. Я что-то чувствую, и это что-то находится здесь в комнате. Это бред. Отец Семена был тогда прав. Я уже не ребенок. Я никогда им не был. Я всего лишь полоумный человек, закрытый в скафандре собственного разума, лежащий в чужом мире и ведомый высшими творениями господа. Я НЕ РЕБЕНОК!
Тишина усилилась гулом в моих ушных барабанных перепонках. Тяжесть в ушных каналах отразилась легким покалыванием боли. Я вздрогнул и зажал ладонями уши. На какой-то миг мир остановился, и Земля прекратила свое вращение. Короткая вспышка света, где-то в глубине моего сознания, моей памяти.
Нет. Это не вспышка. Я просто закрыл глаза. Это смена света и тьмы, и наоборот. Но, кажется, я начинаю понимать, что я должен сделать. Скорее, я уже знал об этом. Мой сон. Наши сны - это остатки нашей смерти. Кто это сказал? Не помню.
На моем лбу выступила маленькая капелька пота. Вытирая лоб о плечо, я протянул правую руку к голове лежащего Семена. Указательным пальцем я дотронулся до его лба и произнес вслух всего одно слово: "Мах". Слово отразилось от стен комнаты и вернулось обратно на больничную кровать. Убрав руку от Семена, я увидел, как на середине его белого лба осталась маленькое темное пятнышко, отпечаток моего пальца.
Но ведь я почти не давил пальцем. По-моему я даже не коснулся его лба. Как это может быть?
Я отошел от кровати на несколько шагов назад. Не отводя взгляда от темной точки на лбу моего товарища, я почувствовал, что дрожу всем телом. Смена моего внутреннего состояния, так легко меняющегося в течение всего дня, дала о себе знать. От страха, до спокойствия. От смущения до короткого прозрения. Далее я услышал голос.
Все тот же молодой и чистый голос взрослого юноши. Он исходил от Семена, а скорее всего, сказать от его тела. Я уже это неоднократно наблюдал раньше, как из его закрытого рта идут звуки. Нет, не это меня удивило. Тем более, что с трубкой, торчащей из горла не то что говорить, вообще звук произнести не сможешь. Меня поразило, что этим голосом со мной говорил сам Семен, а не какой-то вещатель из другого мира.
- Я давно тебя жду. Ты не представляешь как долго. - Слова произносились в пустой комнате спокойно и четко. - Прости, что не смог донести до тебя все, что я накопил за эти дни. Я старался все проверить.
- Кто здесь? Семен, это ты, - спросил я пустоту и обернулся к выходу из палаты.
- Не бойся ничего, Олег. Я здесь, рядом с тобой. И я тебя вижу. Я даже вижу себя самого, как лежу здесь. Ты понимаешь, что у меня мало времени. И говорю не о моем физическом пребывании здесь. Настал момент истины. Ты готов и должен выполнить то, ради чего был рожден. Я кое-что делал за твоей спиной. Прости меня. Антон выследил по моей просьбе дом человека по имени Эрра. Эрра - это Руслан. Я догадывался, но не мог в это поверить.
- Боже, но это невозможно... Почему ты так решил? - спросил я.
- Антон выполнил мою просьбу, он выследил его. Эрру хоть и называют человеком, но это не совсем так. Он не совсем человек. Он действительно все то, что есть в человечестве самое ужасное и бесстыдное. Он принесет только разрушение, и ты должен его остановить.
- Но ведь ты его совершенно не знаешь! Там в Приморском... Если бы не он...
- Поверь мне Олег. Это действительно он. Как ты думаешь, кто вообще придумал сталкивать два городка друг с другом? Чья это была идея? Кто стоял у истоков этого столкновения? Именно этим он и занимается. Именно так он и передвигается по свету, сея зерна ненависти и горя. Вспомни, откуда он прибыл вначале, и что там происходило.
Казань. Уличные столкновения молодежи.
- Ты считаешь, что все это его рук дело? - спросил я голос Семена.
- Иного и быть не может. Он несет разрушение. Сейчас он всего лишь подросток, как все мы. Но пройдет немного времени и от уличных боев он станет лидером движения, которое приведет через сорок пять лет все человечество к самоуничтожению. Это его цель. Это наша черная карма, о которой говорил лемуриец. Выполни свое основное задание.
- Но как? Боже, ведь я ничего не знаю! Как я сделаю это? Что будет, после того как я все-таки это сделаю? Я не хочу конца. Пусть этот мир рушится к чертовой матери. У меня нет выбора.
- Я знаю, о чем ты говоришь. И глупо было бы говорить тебе о том, что конец - это всего лишь еще одно начало. Есть один выход для тебя. Для всех нас.
В воздухе комнаты стоял еле заметный глазу туман. При моем голосе воздух дрожал, сотрясая комнатную дымку тяжелого воздуха. Единственное чего я не ощущал как раньше, так это тяжесть от этого воздуха в легких.
- Олег, у меня действительно мало времени. Поэтому слушай меня внимательно. Ты не раз бывал на даче у моих родителей. Там в домике я кое-что для тебя оставил. С помощью этого, ты сможешь попасть в то место, где все мы сейчас находимся. Это - Зиккурат. Ты можешь попросить великого учителя оставить твой мир без изменения. И тогда вернувшись, в наш мир ты увидишь, что ничего не изменилось. Ты ведь этого хочешь? Ты хочешь, что бы все осталось как прежде. Чтобы была Эльза, и был весь твой мир. Я думал об этом и поэтому решил подготовиться к этому.
- О чем ты, Семен. Ты хочешь, что бы я пошел к тебе на дачу, на чужую дачу? Но что я там должен сделать?
- Сейчас дачный сезон закончился, и ты знаешь, где лежит ключ от домика. Когда-то я тебе показывал.
- Я помню.
- Когда выполнишь задание, ты должен без промедления пойти туда. Там тебе никто не будет мешать и отвлекать. Это как раз то место, где ты сможешь войти в контакт с другим миром и пройти коридор. Только сделать это должен будешь ты сам. Ты должен войти в шестое море. Только так, а не иначе, ты сможешь попасть в Зиккурат. А сейчас... Сейчас ты должен идти Олег.
- Но как же ты, Семен? Что будет с тобой?
- Не думай об этом. Для тебя главное это - основное задание. Тебе надо спешить.
Голос оборвался резко, подобно выключенному магнитофону. Шум нависшей тишины больше меня не беспокоил. Дымка растворилась в полумраке больничной палаты, словно ее никогда не было.
Антон. Я должен найти Антона. Наше молчание друг с другом должно прекратиться. Ведь мы когда-то были лучшими друзьями.
Неподвижное тело Семена лежало в своем прежнем положении. Ребристая подушка также продолжала двигаться в стеклянной колбе в такт биению сердца моего друга. Лампочка продолжала мигать зеленым огоньком. Развернувшись, я зашагал к двери.
- Положение ребенка становится сейчас весьма критическим. Необходимо, как бы, уже принимать радикальные меры. - Тихо и рассудительно продолжал говорить врач дяде Сереже. - Здесь Сергей Сергеевич без шоковой терапии боюсь не обойтись. Необходимо, ваше согласие... Вы понимаете, о чем я говорю?
Родители Семена продолжали общаться с невысоким доктором, который поглаживал свою козлиную бородку с уже седеющими прожилками. Как только я закрыл за собой дверь палаты, отец Семена резко развернулся в мою сторону. Глаза Надежды Алексеевны мгновенно округлились, когда она взглянула на меня. Немой вопрос застыл на лицах всех троих. Глаза дяди Сережи впились в меня и, отделившись от своих собеседников, он последовал за мной по коридору.
- Да подожди же ты, Олег! - в голосе его чувствовалась уже не тревога. Отчаяние. - Что там произошло? Почему ты так быстро вышел? Что с тобой?
Я понял, что выходя из реанимационной, своим видом я озадачил всех троих. Что во мне было не так, я не понимал. Возможно у меня совсем бледное лицо, а может я вообще зеленый.
- Ответь, Олег! Я должен хоть что-то знать, понимаешь? -отец Семена, нервно потряхивал мое плечо.
- Я не могу сейчас вам ничего сказать. Мне надо встретить одного человека... Простите меня.
В какой-то момент я почувствовал тупую боль под широкими пальцами дяди Сережи. Я понимал, что он не специально так сильно сжал мое плечо. Боюсь, что он вообще не размерял свою силу в ту минуту. После последних сказанных мною слов, я освободился от жесткого захвата отца Семена и постарался быстрее уйти по коридору. Мне было жалко беспомощного дядю Сережу, жалко было самого Семена, пытающегося разобраться в самом себе, жалко было себя. Сжав зубы и закусив нижнюю губу, я уже спускался по лестнице больничного заведения.
Я должен найти его. Сейчас уже не имеют значения ни его, ни мои амбиции. Семен умирает и это понятно, как божий день. Завтра, в школе я найду Антона, и мы обо всем поговорим. Что он мог видеть такого, чему поверил не только Семен, но и сам Антон?
Проснувшиеся утром, жители Кафы не подозревали, что произошло в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое ноября в городе. О том, что ночью произошел грандиозный пожар на городской табачной фабрике, знали только сорок пять человек ночной смены фабрики, спешно эвакуированных, и их семьи. Причины пожара были скрыты от населения типичной формулировкой: неосторожное обращение с огнем, нарушение правил пожарной безопасности. Приехавшая пожарная бригада около часа не принимала никаких действий. В течение этого времени она несколько раз отъезжала от стен табачной фабрики, набитая какими-то картонными коробками и возвращалась обратно. В конце концов, когда пожар распространился со складских помещений на цеха, было принято решение вызвать подкрепление. Прибывшие на место еще два расчета пожарных подключились к городским пожарным гидрантам, и приступили к тушению, уже охваченным пламенем второму и третьему этажам фабрики. Тушение пожара, как и принято, во всем городе осуществлялось морской водой, подаваемой насосными установками по специальным пожарным канализационным каналам.
Построенная в конце восемнадцатого века влиятельным турком Стамболе, табачная фабрика сгорела за несколько часов. Массивные стены из красного кирпича дрогнули под натиском огненной стихии. К утру шестнадцатого числа все здание старой фабрики представляло собой закопченные толстые стены с обугленными перекрытиями и черными, как ночь трехметровыми окнами первого и второго этажей. Вокруг всего периметра здания горами лежал мусор, состоящий из сгоревшего оборудования и обугленной офсетной и картонной бумаги. Все, что успели ночью выбросить из горящих цехов на улицы пожарные расчеты, продолжало тлеть на пешеходных тротуарах и проезжей части дороги.
Проходя по улице имени известного героя гражданской войны, я остановился, перед открывшейся мне картиной городского бульвара. На какое-то время мне показалось, что я нахожусь в одном из марсианских пейзажей романа знаменитого Бредбери. Футуристический ландшафт был буквально вырезан из общей городской среды, и никак не сочетался с парковой обстановкой бульвара. Весь асфальт пешеходных дорожек, включая клумбы под цветы, высаживаемые в курортный сезон, был усыпан ровным сантиметровым белым ковром. Когда я на него наступил, то сразу понял, из чего состояла хрустящая масса под моими ботинками.
Это были миллионы рассыпанных беспорядочным слоем сигарет, так и не попавших в заветные желтые пачки фирменного "Золотого пляжа". Люди, ходившие по улице, топтали их ногами, даже не замечая, на сколько белых убийц они наступали при каждом своем шаге. Хаотичными белыми змейками повсюду валялись еще неразрезанные полуметровые сигаретные трубочки. Перемешавшись с лежавшими в грязи сигаретами, разорванными коробками и тысячами бумажных листов с логотипами сигарет, длинные сигаретные змейки переплетали весь образовавшийся ковер. Десятки людей разгребали ногами этот мусор, ища в куче рассыпанного табака и сигаретной бумаги целые нетронутые пачки сигарет, набивая ими полные карманы. Азарт был написан в глазах каждого "сигаретного старателя". Для такого несложного занятия не было рангов, возрастов и привилегий. Никто из них не стыдился подбирать с земли сигареты так же, как никто и не обращал внимания друг на друга. Лишь изредка можно было видеть группы подростков, сбежавших на большой перемене с десятой и третьей средних школ, дабы своими глазами увидеть и поучаствовать в последствиях катастрофы. Возле закрытого валютного магазина "Альбатрос" для приезжающих с заграницы моряков, несколько взрослых парней демонстрировали друг другу рекламную акцию "бросайте курить!". Худосочный длинноволосый верзила, кидая со всей силы пачку сигарет на землю, с диким радостным воплем кричал: "Бросайте курить. Минздрав, вашу мать, предупреждает!". Раздавливая каблуком пачку, он смеялся и корчил глупую рекламную физиономию. С приятным хлопком пачка разлеталась в разные стороны, разнося разорванные белые сигареты с желто-оранжевыми фильтрами. Второй парень проделывал ту же процедуру с еще большим усердием. У входа в магазин, одетая в темно-синюю фуфайку, стояла пожилая продавщица с белой копной волос на голове. Она отметала от фасада магазина сигаретный мусор и про себя ругалась на веселящихся молодых людей.
У памятника герою гражданской войны, А. Назукину, я поднял голову. На высоком лестничном постаменте стояла каменная шестиметровая фигура мускулистого человека, перетянутая каменными веревками, возможно запечатленного в последние минуты своей жизни. Фигура героя резко выделялась на фоне деревьев парка. Лицо его было направлено в сторону странной конструкции фонтана Айвазовского. Глаза бесстрашно смотрели поверх прохожих. Мне вспомнилась старая история, пересказываемая из поколения в поколение. Возможно, в каждом городе есть такие байки, про которые не скажешь, что это вымысел, но и на правду они сомнительно подходят. История рассказывает об одном в стельку напившемся мужике, который, взобравшись на памятник, пытался развязать несчастного каменного героя. Наряд милиции, прибывший на место, был настолько растроган поступком алкаша, что посадить мужика на пятнадцать суток за хулиганство, не посмел. А вот отправить на милицейском уазике в медвытрезвитель согласился. Понятное дело - потом оправдываться в отчете: "Был посажен в камеру за оказание помощи памятнику герою гражданской войны А. Назукину".
Сигареты, смешавшиеся в лужах воды с грязью и пылью, общей живой массой дышали под ногами проходивших людей. Я осторожно ступал по этой живой желто-белой массе. Наступая всем ботинком, в живой организм сигаретного ковра, я вздрагивал. Но понимая то, что из-под земли меня не схватит страшная когтистая рука, я продолжал идти. Проходя мимо видеосалона с вывеской "Гурзуф", находящегося на первом этаже портового дома культуры, я вышел к площади перед зданием табачной фабрики.
Исполинские стены фабрики взметнулись в небо. Только сейчас, когда нет стеклоблоков на первых этаже цехов, понимаешь, на сколько массивными были стены этого здания. Стоявшие у стен люди, что-то обсуждали и громко говорили. Из разговоров городских зевак мне почему-то показалось, что каждый из них мнит себя очевидцем ночных событий. И я единственный, кто не знает всех деталей пожара. Проходя по площади, приходилось периодически отбрасывать по сторонам носком правой ноги, валявшиеся на пути десятки картонных коробок. Это занятие мне понравилось, и каждый следующий удар я старался сделать, как можно, изящнее. Прямо передо мной краснощекий мужчина, явно подверженный периодическим запоям, выудил из глубины сигаретного ковра два помятых блока, полностью набитых синими пачками сигарет ТУ-134, в народе называемых Тихий Ужас - 134. Не веря своим глазам, мужчина посмотрел на меня. Во взгляде его читалось безмерное счастье от находки.
- Да здесь, блин, на год можно курева набрать! - Сказал хриплым голосом алкаш, и язвительно засмеялся. Затем его смех сменился кашлем, и он умолк, продолжая копаться в мусоре.
Веселый мальчишеский смех заставил меня повернуться и посмотреть направо. Четверо парней из моей школы шли по алее к месту ночного пожарища. Среди них были Толя Базинов, Петро и Серега Молосков. Из-за пазухи и карманов каждого из них торчали ровненькие пачки сигарет "Золотой пляж".
- Здорово Олег, где пропадал? - начал Толян и протянул мне руку. - Мы тут с уроков сорвались. Сейчас здесь пол школы будет.
- Да я вот... Домой шел, - ответил я в надежде, что расспросов больше не услышу.
- А ты что сегодня не пришел? Не хочешь отвечать? Не надо, - спрашивал и сам же отвечал Базинов.
- Сегодня в салоне "Хищник" со Шварцем будет. Пойдешь? - спросил Молосков.
- Да сколько же его можно смотреть? - недоумевал я.
- Видал, сколько мы набрали, - влез в разговор Петро, показывая набитые сигаретными пачками карманы брюк, - а вот, зачем Серега набрал - не знаю. Не курит же, собака, а все равно нахапал.
Настроение у парней было приподнятое, и казалось, что пожар этот, принесший убытки не только городу, но и простым людям, им даже на руку. Они смеются, шутят и продолжают жить своей детской жизнью. Серега стал рассказывать свежие новости, про то, как опять в школе пьяный трудовик за кем-то гонялся. Петро поддакивал и приукрашивал историю красочными матерными выражениями.
- Кто-нибудь Антона видел? - резко спросил я, и заметил, как лица всех четверых изменились.
Недолгая пауза. Почесывая, ссадину на лбу, полученную в Приморском, Толя сначала вообще отвернулся в сторону. Я продолжал ждать ответа. Базинов развернулся ко мне, и с видом неудовольствия скорчил гримасу.
- Я еще сам ничего не понял, Олег. Да мы все еще ничего не поняли. Как-то быстро все произошло...
- Да не тяни ты резину.
- Сегодня его батя приходил в школу за документами. Говорят, что Антон почему-то в другую школу перевелся. И вроде как по собственному желанию. Короче, не знаю толком, что произошло. Антона-то никто не видел.
- В какую еще школу? - спросил я, и подошел ближе к Базинову.
- Вроде в девятую. Знаешь, на другом конце города. Как он будет добираться туда. Во, дурак! - Сделал вывод Толя.
- Да кого ты слушаешь, - вмешался Молосков, - у него отец военный. Они вообще переезжать собирались. Вот он и забрал из школы документы.
Тут парни стали спорить по этому поводу. Но никто из них, как выяснилось, не обладал достоверной информацией. Понимая, что добиться от них, как найти Антона, невозможно я решил пойти в школу и разузнать все сам. Идти мне, конечно же, не хотелось. Придется прятаться от расспросов учителей, почему я опять прогулял учебный день. А уж если пристанет Татьяна Михайловна, то опять мать вызовет, и все такое.
- Так ты пойдешь в кино? - опять спросил Серега Молосков.
- Да... Наверное. Мне еще надо в школе показаться, - ответил я, и, попрощавшись с пацанами, зашагал от пепелища фабрики в сторону морского сада.
Зачем Антон перевелся в другую школу? Где мне его искать? Действительно, как-то произошло все неестественно быстро. Так просто не бывает. Один день и все. Время. Я чувствую, как оно сжимается вокруг меня. Все процессы буквально ускоряются. Сеанс Семена в больнице до сих пор стоит у меня перед глазами. Эта палата в полумраке. Этот голос из глубины тела Семена. Все это жутко и нереально. Хочется проснуться от всего этого и засмеяться. Но понимание того, что все это реальность еще сильнее заставляет меня впадать в депрессивное состояние. Я должен все рассказать Эльзе. Раз нет Антона, то она меня выслушает. И мы вместе придумаем, что нам делать дальше. У меня сегодня с ней встреча. После нашего последнего свидания прошло, казалось, лет сто. Мы попытались высказать друг другу все то, что копили в себе несколько месяцев. И я счастлив, что встретил ее в своей жизни. Чтобы ни случилось дальше.
Навстречу мне шли подростки из разных классов. Радостные и веселые, все они направлялись к фабрике, поглазеть на уничтоженное огнем старое турецкое здание.
С моря дул холодный и пронизывающий ветер. Он властвовал на этом пространстве и был всесильный. Он проникал под мою куртку, в рукава, как бы я не пытался их спрятать с окоченевшими ладошками в карманах. Куртка словно парус наполнялась холодным ветром, и я готов был взлететь подобно шару, прямо над обрывом в море. Ветру была не помеха моя черная вязаная шапка с вышитыми на ней красными буквами "СССР". Сквозь нее ветер обжигал холодом мой затылок и спрятанные под складку шапки уши. Все мое тело дрожало и содрогалось от каждого шквального порыва ветра. Уже устав от постоянной дрожи, я попытался расслабить весь организм. Где-то я читал или слышал, что если настроить все тело, весь организм на восприятие тепла, то психологически можно избежать холодного шока. Но, как оказалось, хватало меня на несколько секунд. После каждого такого настроя, я опять начинал дрожать, словно кролик в степи.
Прошло уже около получаса, с того момента, как должна была подойти Эльза, но ее почему-то еще не было. Я начинал беспокоиться, и постоянно смотрел с холма вниз. В надежде, что наступит секунда, и я увижу, как из-за крепостной стены на дорогу по направлению к холму поднимается маленькая фигурка. Через несколько минут я узнаю в ней хрупкую фигурку Эльзы, и, обрадовавшись встрече, возможно, пойду к ней на встречу. Когда она подойдет и спросит, я отвечу, что как ни прекрасен вид сверху, на холме сильно дует ветер, и нам лучше пойти по улице. Прождав еще пятнадцать минут, я понял, что вот так ждать не имеет смысла. Я сел на наш с Эльзой камень, покрытый корочкой мха, и уставился в открытый простор моря с нависшим небом, затянутым темными сине-зелеными тучами и готовыми в любую минуту упасть в него под силой своего веса. На море, среди черно-синих волн тут и там появлялись белые барашки волн. Я понимал, что вне Кафского залива бушевал настоящий шторм. Шум набегающей волны, бьющейся о камни, долетал до моего слуха. Не было слышно криков чаек, не было слышно гулов кораблей. Только оглушительный, как летний гром грохот морской волны о берег. Эльзы все не было.
От холода я съежился на камне, постаравшись подогнуть под себя ноги, подняв воротник куртки и спрятав руки в глубину холодных карманов. Я опустил взгляд на землю, и перестал разглядывать море и небо.
Сейчас подойдет Эльза и засмеется, когда увидит мою смешную скорчившуюся на камне позу. Я резко вздрогну и улыбнусь ей в ответ.
Я закрыл глаза и еще сильнее сжался в комок. С закрытыми глазами я услышал, то чего не мог услышать, обозревая взглядом всю окружающую картину. Удар волны, откат морской пены, и опять удар о береговые камни. Все это происходило где-то там внизу под обрывом, на краю которого страшно стоять. Но звук был очень сильным, и мне казалось, что волна бьется в нескольких метрах от меня. Я слышал, как шелестят увлекаемые волной мелкие камешки. Волна при ударе о камни заполняет все возможные расщелины каменистого берега, и затем так же освобождает их от своего присутствия. При этом создается хлюпанье освободившегося каменного пространства. Я мог услышать, где и с какой стороны берег более пологий, а где стоят настоящие скальные торосы. Кроме шума моря, я слышал тихий шелест желтой мертвой травы на холме. Шум этот заполнял все оставшееся пространство, которое досталось моему слуху от грохота морской волны. Эльзы не было.
Можно на все плюнуть и спуститься сверху к подножию холма. Все равно, я ее не пропущу мимо. Не с неба же она спустится.
Но я продолжал сидеть в прежней позе, согнувшись на камне почти пополам. Перед моими глазами ветер нещадно трепал выжженную сухую траву. Каждая мертвая травинка была под моим пристальным взором. Миллионы таких травинок умирает с окончанием старого цикла и возрождается вновь на этом же месте, подобно миллионам мирам и порталам, подобно миллиардам человеческих особей.
Наконец я стал ощущать, что мои ноги совсем окоченели, и я уже перестал ощущать в ботинках ступни ног. Надо, шевелиться, но дрожащая скрюченная поза не хочет делать никаких попыток распрямиться. В глубине моего носа опять начинался надоедливый зуд. Из глаз начинали идти слезы, но я даже не собирался их смахивать руками. Надежно укрытые в карманах ладони не собирались выбираться на холодный воздух. Я вспомнил, как отец Семена уже давно предлагал мне сходить к нему в больницу и провериться у его знакомого лора. Но я так и не решился воспользоваться его предложением, о чем сейчас сожалел. Мысли о себе несчастном опять стали захлестывать меня. Смысл их совсем не соответствовал мышлению ребенка. Именно это и заставило меня прийти в ужас.
Семен умирает, а я пока что бездействую. Страх ли меня заставляет тянуть это время. А если страх, то страх чего? Конечно же, это страх перед возложенной на меня ответственностью. Я должен, а вернее мы должны принять на себя всю ответственность за свое бытие, свою сущность и рассматривать любого гуру как зеркало. Пусть он хоть лемуриец, хоть Христос... Он способен лишь напомнить нам то, что мы уже знаем.
Возможно, в данную минуту я готов получить порцию человеческой болезни, схватить воспаление легких или еще что-либо. Но я помню. Я вспоминаю его слова. Учитель всего живого он знал основное знание сущего. Любая клетка тела обладает полным знанием. Каждая клетка внутренне совершенна. Материя не способна болеть. Любая телесная болезнь есть просто подавление истины. Любая болезнь есть следование ущербной программе рассудка. В состоянии восприятия мы способны прислушиваться к клеткам. Подобно тому, как мы обладаем телом физическим, мы обладаем и телом совершенства. Мы можем приучить себя видеть мир, существующий внутри нас. Освобождаясь от привязанности к телу физическому, мы обретаем себя в теле совершенства.
Вдохновив на ответственность каждую свою клетку, мы почувствуем, что она будет просто счастлива, воспользоваться такой возможностью. Если мы сравним тело человеческое и тело совершенства, то поймем, что каждая отвечающая за себя клетка сущности человеческого тела соответствует отвечающей за себя сущности тела совершенства. Вот, именно тот образ преображенного мира, о котором говорил лемуриец, и способен вывести человечество на новый уровень развития.
Все люди хотят любить и быть любимыми. Именно это является сущностью всех нас. Если все есть любовь, то я обладаю всем здесь и сейчас, даже если это все незримо. Тогда о каком страхе ответственности можно вообще говорить? Я ответственен, но где кончается моя ответственность? Если я обитаю в теле совершенства, то я ответственен за все совершенное, всю вселенную и за все, что он или она в себе содержат. Осознавая ответственность, я должен освободиться от убеждений, связанных с внешним ограниченным существованием.
Необходимо отбросить все и отдаться тому, за что я ответственен. Страх о потерянной жизни здесь выглядит смешно и неуместно. От творца творящий говорил: "То, чего мы боимся совершить, - исполнение воли Бога. Воспринимайте жизнь как игру. Освободитесь от восприятия ее как борьбы и лишений. Изучайте правила и... наслаждайтесь игрой".
Эльзы все не было.
Мать была дома. Я сразу это почувствовал, еще перед тем, как отворить входную дверь. Говорят же, что люди, живущие вместе долгое время, могут чувствовать друг друга на ментальном уровне. Ощущать друг друга на бестелесном и неосязаемом уровне.
Замерзшими руками я повернул за собой дверную ручку. Ноги до самого дома, пока я шел, так и не почувствовали земли. Порой мне казалось, что при такой ходьбе, не ощущая твердой поверхности под ногами, я запросто могу упасть. Понимая, что развязать шнурки на ботинках окоченевшими от мороза пальцами мне не под силу, я с трудом, но скинул ботинки с ног, тряся их друг о друга. Проходя мимо кухни, я почувствовал вкусный и знакомый запах. Суп. Да, это был обыкновенный гороховый суп, который частенько готовила мама. Желудок заурчал, но я все равно прошел в комнату и сел на кровать. Вытянув вперед ноги, я ощутил мелкое покалывание в кончиках пальцев. Тепло стало возвращаться в мои ноги, ладони и все тело. Я стянул с головы вязаную шапку.
Почему она не пришла? Она не могла забыть. Возможно, что-то случилось, но лучше, если бы она действительно забыла. Так часто бывает. Замешкаешься в делах и что-то упустишь. Что-то очень важное.
Не снимая болоньевую куртку, я сидел некоторое время на кровати. Потом я дотянулся до магнитофона и, воткнув в сеть штекер, нажал кнопку воспроизведения. На чем закончилась последняя песня и какая стояла кассета, я не помнил. Мне всегда нравилось, включая магнитофон, за секунду до этого угадывать ожидаемую музыку. Я откинулся обратно на заправленную кровать и почти лег на покрывало в полный рост. Ноги свисали с кровати, а по основаниям пяток продолжал щекотать мелкий дождик из сотен иголочек. Услышав из динамиков своей "Весны" мелодию я постарался закрыть глаза.
Лишь дева заглянет мне в окно,
Оно слегка дрожит - ему смешно,
Оно смеется надо мной, а я над ним.
Есть только мы и смех, все остальное - дым.
Непонятный звук заставил меня открыть глаза. Не поднимая головы и всего тела с кровати, я стал прислушиваться к царящей в квартире тишине. Все моё тело, наконец-то, отогрелось окончательно. Я уже мог нормально шевелить пальцами. Звук усилился. Скорее это был даже не звук, а некий шелест. И источником его был человек. Звук раздавался где-то из спальни матери и достигал моей комнаты. Скорее всего, я мог слышать его через тонкую перегородку, разделяющую наши с ней комнаты.
Я встал с кровати, и впервые почувствовал под ногами твердое основание. Пусть не земли, а деревянного пола, но все равно твердое. Сняв куртку, я бросил ее на кровать. С коротким шелестением болоньи, она упала на поверхность кровати, а затем приземлилась на пол. Поднимать ее я не стал и прошел по коридору в комнату матери. Плотная ковровая дорожка цвета охры, привела меня прямо в спальню мамы.
В комнате было темно. Шторы были закрыты. Мать обычно закрывала их к шести вечера, создавая тем самым закрытое пространство своей обители. Она сидела в кресле и, закрыв лицо ладонями, что-то говорила. Я остановился в дверном проходе. Потом я понял, что она ничего не говорила. Это были короткие всхлипывания. Голова при каждом таком всхлипывании дергалась, а ладони машинально старались стереть с лица слезы. Делала она это, по-видимому, уже долгое время, от чего лицо ее приобрело красный оттенок, а под глазами появились прожилки слегка вздутых вен. Она подняла голову и в испуге дернулась в кресле.
- Олежик, это ты? Почему сразу на кухню не пошел? Тебе надо усиленно питаться, ты же у меня растешь. - Говорила мама, продолжая растирать лицо.
- Мама, что случилось? Почему ты плачешь?
Я прошел в комнату и опустился на пол, прямо перед коленями матери. Она обхватила мою голову руками и сильно прижала ее к своим ногам. Я почувствовал ее тепло и легкую дрожь во всем ее теле. Она еще продолжала всхлипывать. Сердцебиение мое стало учащаться.
- Что теперь будет, Олежик? Фабрика сгорела. На что мы теперь будем жить?
- Не бойся мам, это еще не конец света. Ведь есть ты, и есть я у тебя. Мы ведь, в конце концов, не в Корее какой-нибудь живем. Без работы никто тебя не оставит. - Старался я ее успокоить.
Ощущение того, что все нормально и ничего не случилось, доставило мне безмерное удовольствие. Волнение, затаившееся во мне при входе в комнату, мгновенно стало прозрачным. Я положил голову на колени матери и обнял ее руками за поясницу.
- Мама, ты не представляешь, как я тебя люблю. Ты просто не представляешь...
Утром мне надо было найти Руслана и я начал со школы. Отсидев через силу два урока, я сорвался на перемене в школьный коридор. Не сказать, что мне нужно было находиться на уроках, но для себя я решил, что эти полтора часа я отсижу не для себя, а хотя бы для матери. В классе я почти ни с кем не общался. Про Антона я ничего толком не узнал, а Руслан еще вчера (когда меня не было в школе) принес нашей Татьяне Михайловне какую-то справку об освобождении от занятий на день, по причине какой-то там стоматологической операции. По крайней мере, мне об этом сказала Вера Семенова, одна из моих одноклассниц. Соврать она не могла. Ведь, что касалось Руслана, она знала в классе первая, и понятно почему. Здоровенький чернявый паренек, к тому же слегка хулиганистый, нравился многим девчонкам класса. Вера стояла в этом списке - первая.
Я прошел по этажам школы, вглядываясь и высматривая старшие классы в школьных аудиториях. Среди парней старшеклассников вполне мог быть он. Быстро убедившись в его отсутствии в школьном здании, я оделся и вышел на школьный двор. Далее мимо теплицы и дворовых турникетов на спортивной площадке я прошел к школьному туалету. Место, где обычно собирались парни покурить, было на удивление пустым. Полный первоклассник вышел из туалета, подтягивая на ходу брюки, оглянулся в мою сторону. Увидев в моем лице любопытство, он постарался, как можно быстрым шагом ретироваться на школьный двор. Я еще раз решил обойти все П-образное здание школы в надежде найти Руслана.
Выходя за пределы школы, я направился во двор напротив школы. Но на лавочках сидели несколько моих сверстников со школы. Они смеялись, и один из них что-то громко рассказывал. Кажется, это было повествование какой-то американской комедии, увиденной им в местном видеосалоне. Увидев меня, парни развернули головы в мою сторону, в надежде, что я подойду и поздороваюсь. Но я даже не стал смотреть в их сторону. Осознание того, что в данный момент меня никто и ничего не интересует, вынудило меня пройти мимо скамейки молча. Вероятно, что на моем лице читались озабоченность и занятость. Поэтому, перекинувшись друг с другом парой фраз, парни потеряли ко мне интерес и отвернулись. Рассказ о веселых похождениях каких-то американских киношных героев продолжился.
Поиски Руслана в пределах развалин старой карантинской крепости также не увенчались успехом. Я обошел все дворы в пределах крепости, а также все три улицы рабочего городка, располагающегося около первой городской больницы. На пляж Чумки я не пошел, подумав, что уж там его не может быть в принципе. Что делать на зимнем пляже, когда время можно провести в теплых квартирах. Это меня и пугало. Если Руслан сейчас находится в каком-нибудь доме, то сегодня встретить его - не судьба. Я даже не знал, где он живет и в каком районе его вообще лучше искать. За все время, что я его знаю, я не разу не удосужился поинтересоваться местом его постоянного обитания. А он никогда об этом не рассказывал. Одни говорили, что он живет на Карантине, другие, что где-то в центральной части города. Кто-то видел его в частном секторе караимской слободки. Прокручивая в голове все места, где я мог его видеть, я продолжал свои поиски в обратном направлении, в сторону города. Через двор напротив моей двухэтажки, я вошел в морской парк.
Надо мной шелестели кроны каштанов. Ветер обжигал холодными порывами лицо, и мне пришлось поднять воротник куртки. Мимо летнего кинотеатра и аллеи моряков-героев я прошел вглубь парка. Одинокие прохожие в парке не привлекали моего внимания. Возле танцплощадки стояла группа молодежи и матросы, убирающие от опавшей осенней листвы территорию парка. Больше никого не было.
Я прошел двор Андрея Молоскова, улицы с десятками частных двориков в районе Митридатской горки, дом пионеров с примыкающими к нему бульваром, от кинотеатра "Крым" вдоль всей улицы Назукина, центральный городской рынок и от него по всей улице Ленина обратно до Карантина. Я бродил по улицам, всматриваясь в лица прохожих и ища у них ответы на тысячи вопросов, ежесекундно возникающих в моем мозгу.
Реален ли тот мир, в котором мы все находимся? Как долго он еще может оставаться таким же постоянным? А может он, полностью меняется каждое мгновение, а мы этого просто не замечаем, потому, что меняемся вместе с ним. И никогда об этом не узнаем.
Наконец, совсем отчаявшись, я направился домой. И проходя вдоль забора, ограждающего парк Айвазовского, я остановился. Что-то заставило меня остановиться, как вкопанному, слегка по инерции наклонив вперед корпус тела. Через несколько секунд я осознал нелепость своих действий и оглянулся по сторонам, видит ли меня кто сейчас, в эту самую секунду. По улице проходили люди, но никто даже не посмотрел в мою сторону. Мне показалось, что именно сюда я должен войти, именно сейчас. Я поспешил к главному входу в парк.
По бетонной дорожке с уложенными отшлифованными дикими камнями я прошел вглубь парка. Весь парк был аккуратно засажен зелеными туями, декоративными киммерийскими соснами и всевозможными кустарниками. Все это елочное единообразие размешивали в парке несколько японских софор и гигантские клены. Дорожки разбегались от главного входа то влево, то вправо, скрываясь за многолетними южными хвоями. Заканчивался парк невзрачной старой армянской церковью, именуемой храмом святого Сергия. Церковь была, естественно, недействующей и носила чисто историческую ценность. Вследствие чего внутри храма был устроен музей древности. Назывался музей лапидарием. Кроме интереса отдыхающих города он из себя ничего не представлял. Вход в него был бесплатный. Остатки древнегреческой и золотоордынской посуды, планы древнего города на стенах храма и предметы домашней утвари составляли ничтожно малую часть того, что было выкопано археологами в Кафе и ее окрестностях. Большой интерес составляло разве что множество разнообразных, каменных и мраморных хачкаров. Небольшие, размером с большую энциклопедию, каменные таблички с изображениями христианских крестов были повсюду. Лапидарий буквально кишел ими. Они стояли и лежали на полу, висели на мрачных внутренних стенах храма, и даже беспорядочно были вмонтированы при входе в лапидарий. Хачкары служили собой некими надгробными табличками древних армян, некогда живших здесь. Каждый из них изображал крест либо несколько крестов. Кресты на каждом хачкаре были разные, и не один не повторял предыдущий. По таким каменным табличкам можно было судить о человеке или даже обо всей его семье. Часто количество крестов на хачкаре совпадало с количеством членов семьи. По конфигурации креста можно было узнать женщина это или мужчина, насколько они были знатны или богаты, и даже каким ремеслом занимались. Но знали это в наше время только узкие специалисты, а большинство людей даже не понимали предназначение древних армянских табличек.
Справа от меня, за низкой резной чугунной оградой, поднималось невысокое надгробие в виде каменного постамента. За массивной конструкцией в виде древнегреческого портика в камне были выбиты письмена на армянском. Могила великого живописца не менялась с годами и не изменится со столетиями, как бы не поменяется весь мир, как не поменяется во вселенной данный конкретный портал. Кто-то завещает похоронить себя на высокой горе, кто-то на дне любимого залива, а кто-то вот так, просто, в любимом парке у семейной церкви.
Далее по каменной дорожке, перед входом в лапидарий, высилось небольшое сооружение, представлявшее собой массивную каменную конструкцию на четырех арочных столбах. При первом взгляде на нее, не сразу поймешь, что это обыкновенная колокольня, только невысокая. Наполовину разрушенная, без колокола, с заросшим травой сводом, колокольня представляла собой жалкое зрелище. Но попасть в армянский храм от могилы живописца можно было только, пройдя под ее перекрытием.
Звуки, я слышу какие-то звуки. Да, это голоса. Голоса молодых людей.
Человек пятнадцать молодых парней от тринадцати до семнадцати лет сидели на корточках под сводом каменной конструкции колокольни. Облокотившись на каменное основание одного из столбов, стоял Руслан. Он что-то эмоционально рассказывал собравшимся людям, жестикулируя руками и играя мимикой лица. Со стороны казалось, что Руслан рассказывает некую интересную историю, а скорее даже, страшную сказку. Сидящие почти на земле, молодые люди слушали его, подняв вверх головы. Один из них, коротко остриженный парень в длинном сером пальто, пытался что-то возражать Руслану с места, показывая руками на него и обводя всех широкими пасами ладонью. Длинное пальто паренька почти распласталось по земле, от чего его ноги и пятки полностью были закрыты. Руслан в ответ кидал короткие реплики, и все слушатели кивали головами и переговаривались друг с другом.
Как обычно, Руслан был одет в свою модную короткую кожанку и тертые синие джинсы. Его голову прикрывал кожаный картуз, в котором он явно походил на вождя советского пролетариата. Из под кожанки выглядывал темно-синий грубой вязки свитер-водолазка. Высокие сапоги на молнии придавали Руслану законченный образ нигилиста и бунтовщика.
Я подошел к развалинам колокольни и оглядел странное собрание подростков. Руслан, увидев меня, коротко улыбнулся и махнул мне рукой. Несколько сидящих на корточках людей обернулись в мою сторону. Но, увидев меня, они равнодушно отвернулись. Стоя у одной из колонн, я облокотил на нее всю тяжесть своего туловища. Чувствовалась огромная усталость в ногах. Пройдя в поисках Руслана десяток улиц и кварталов города, я был вымотан. Пятки ног буквально налились кровью.
Нет, только не усталость. Она не нужна мне. Я нашел того, кого искал. Что дальше?
- Сейчас самое время навалить этим Приморским засранцам, - говорил Руслан, - сейчас мы сильны как никогда. Наша беда была в том, что наши планы спалили менты, и больше половины наших так и не добрались до поселка. Нас было мало - в этом и было наше поражение. Сегодня там нас никто не ждет, и внезапность будет нашим козырем. Это будет нашим реваншем за поражение, за побег которого мы не могли тогда избежать.
Глаза Руслана расширились, и казалось, такими глазами он мог бы поглотить всех сидящих в старой колокольне подростков. Лицо сияло, а руки при каждой восторженной фразе поднимались вверх. Руслан был не большим оратором, а великим.
- Самое главное знайте, я всегда рядом с вами. С каждым из вас я буду стоять рядом и выстою любую бойню, я еще никогда никого не бросал. Вы же помните, как было последний раз в Приморском? - Руслан обвел каждого из присутствующих взглядом. - Разве было не так?
В воздухе повисла пауза, как будто он ждал всеобщего одобрительного "да, да конечно!". Обходя всех взглядом, Руслан посмотрел на меня, возможно в надежде, заручиться и моей поддержкой.
- Разве было не так? - В очередной раз спросил Руслан, обращаясь теперь только ко мне.
"С каждым из вас я буду стоять рядом". Такое ощущение, что он говорит о себе во множественном числе, будто его много. Где-то я уже это слышал: "Я - есть легион!".
- Ты действительно хочешь, что бы эти хлопцы услышали правду? - сказал я, и приблизился к первому ряду из пяти сидящих фигур. - Ты этого действительно хочешь?
Несколько парней повернулись в мою сторону. Интонация в моем голосе привела их в замешательство. Нет, это было еще не замешательство. Это были первые лучики недопонимания реальной картины. Лицо Руслана в одно мгновение стало мраморным.
- Молчишь? Тогда они должны знать, - я обвел пальцем всех присутствующих, - что же произошло на самом деле. Они, то должны знать, что менты не от своей мудрости или каких-то своих профессиональных качеств устроили на трассе эту засаду. Их просто предупредил один очень хороший информатор.
В колокольне повисла пауза. Почти все парни развернули головы ко мне. Трое сели в пол оборота, чтобы меня лучше видеть и слышать. По их лицам было видно, что они сильно заинтересованы моим сообщением. Лицо Руслана по-прежнему ничего не выражало, взгляд как и у всех был направлен на меня.
- Этот информатор и есть ты, Руслан! - Я показал ладонью поверх всех в сторону стоящей фигуры Руслана.
Еще некоторое время все молчали. Затем из толпы послышались возгласы. Все стали вставать с корточек.
- Что несет этот мужичок, Руся.
- Заткнуть ему рот?
- Ты вообще откуда взялся такой?
Трое пятнадцатилетних ребят стали ко мне приближаться.
- Что, не ждали такого поворота?! - Крикнул я им, и улыбнулся.
- Стойте, не трогайте его. - Коротко приказал Руслан. - Ты что хочешь сказать? Что я сам на себя ментов натравил? Я что похож на идиота? Или мне на руку было, что бы нас там, в Приморском меньше было, и нас потом как антилоп голодных гнали? Ты вообще Олег, в своем уме, такие вещи вслух говорить? А центровых пацанов получается, я тоже подставил? Да они меня бы после всего вообще похоронили бы.
- Да не было никаких центровых! Это все твоя идея была! - Закричал я и еще больше исказил физиономию в жестокой улыбке. - Ты всех туда повел, ты и натравил ментов! Тебе нужно было это поражение, иначе не было бы сейчас этого разговора! И знаете, для чего он все это делает? - Я опять обратился к толпе молодежи. - Его просто это з а б а в л я е т!
Взгляд его изменился. Лицо оставалось неподвижно мертвым, а вот глаза... Глаза его изменились. Они прищурились и стали пронзительней. На этом мраморном лице только глаза стали выдавать Руслана. Вся его сила и ум были сосредоточены в этих глазах, излучающих неподдельный сарказм разочарования и готовность к решительным действиям.
Теперь остались только мы с ним. Парни вокруг нас стали о чем-то громко говорить и постоянно показывали в мою сторону руками. Я уже не слышал их. Все мое сознание теперь было обращено в сторону Руслана. Его глаза буквально изучали меня изнутри, и я почувствовал, как его холодный взгляд проходит сквозь мое тело, подбираясь все ближе и ближе к мозгу. И вот я уже стал ощущать давление в области висков головы и черный все заполняющий холод, проникающий в мое сознание - во все его потаенные уголки и тайники, куда дорога закрыта для всех кроме меня. Неожиданно для себя я вижу, как вокруг Руслана воздух становится живым, как будто в жаркий день смотришь на дорогу, и раскаленный летний воздух едва заметно, поднимается над асфальтом. Но сейчас не лето. И это всего лишь мне кажется. Тоненькая, только мне единственному заметная, оболочка живого пространства вокруг Руслана становится еще заметнее, когда он намеренно приближается ко мне.
- Руслан, почему ты молчишь? - слышу я голоса парней со всех сторон, - Скажи, Руся, что он такое говорит? Не молчи, отвечай.
Не отрывая от меня глаз, Руслан подошел ко мне. Взгляд его все так же изучает меня. Тонкая полоска, шевелящегося воздуха вокруг него становится плотнее, и я даже могу чувствовать ее запах. Это запах забродившего вина.
Он чувствует мой страх. Нет, он просто выворачивает меня изнутри как книгу. А этот воздух... Неужели никто кроме меня его не видит?
- Отойдем, надо переговорить, - тихим голосом сказал он, взяв меня за ворот куртки.