Аннотация: Предлагаю вашему вниманию лекцию Бориса Якеменко Концентрационный мир нацистской Германии. Лекция 12 Страх
Концентрационный мир нацистской Германии
Лекция 12
Страх
Добрый день, уважаемые коллеги. С вами Борис Якеменко. Мы с вами продолжаем курс лекций, посвященный нацистскому конц.миру, и его месту в общественной, политической, культурной, религиозной жизни Европы середины и второй половины 20 столетия. Сегодня у нас 12-я лекция из нашего цикла, в которой мы будем говорить о страхе и его месте в системе конц.мира.
Страх занимал в системе конц.мира очень большое , серьезное место. Именно страх определял в значительной степени систему взаимоотношений между эсэсовцами и заключенными, являясь т.о. навязчивой и вездесущей идеей. Причем основой этого страха, если мы говорим о заключенных, было положение, в котором человек никогда прежде не оказывался. Страх возникал от отсутствия хотя бы примерного императива поведения в той ситуации, в которой был человек. Потому что весь старый запас поведенческих паттернов был исчерпан. И мало того, если он применялся в условиях Запада, т. е. тот запас паттернов, который был привычен на свободе, он только ухудшал положение узников.
Помимо этого, происходила огромная социальная, эмоциональная, личностная депривация, что являлось очень большой нагрузкой для только что прибывшего человека, нагрузкой, с которой, пожалуй, никто не мог справиться. Поэтому человек, который недавно стал узником, поневоле цеплялся за те привычные модели поведения, которые у него существовали.
Бруно Беттельхейм, который дал очень серьезный и очень точный анализ того, что тогда происходило. Я, кстати, пользуюсь возможностью сказать о том, что только что, буквально на днях, впервые вышла печатная версия знаменитой работы Бруно Беттельхейма "Просвещенное сердце". Эта работа была известна только в отдельных главах, она у нас печаталась в начале 90-х годов в интеллектуальном журнале "Человек", о котором мало кто знает. И затем ее текст был выложен в интернете в электронном виде. А теперь благодаря издательству редких книг Кристины Потупчик эта книга доступна для всех, она продается в магазинах уже несколько дней. Поэтому для тех, кому эта тема интересна, я настоятельно советую с этой книгой ознакомиться.
Бруно Беттельхейм писал: Заключенные, особенно из тех, которые когда-то занимали господствующее положение, имели какие-то возможности до попадания в лагерь, невольно старались произвести на охрану впечатление своими прежними заслугами или вкладом в развитие страны. Но любые попытки, которые они делали в этом направлении, только провоцировали охрану на новые издевательства. Например, герцога Гогенбергского, внучатого племянника австрийского императора, унижали и жестоко избивали, выражая свое отношение словами: я покажу тебе сейчас, что ты ничем не отличаешься от обычных заключенных.
Т.е. возникал конфликт между человеком и средой. Конфликт порождал страх от абсолютного непонимания того, что будет дальше, от полной отмены горизонта планирования. Во многом это было связано с тем, что среда, в которой оказывался узник, была совершенно новым для человека явлением, в которое он никогда раньше не попадал.
Причем, в этой среде конц.мира, в котором оказывался человек, отсутствовали практически все элементы прежней среды, все реперные точки, которые обозначали определенные паттерны поведения, реакции, и всего прочего. В обычных условиях реперные точки необходимы для успешной адаптации к новым условиям, к развитию в этой среде, в какую сторону будет идти развитие. Здесь этого не происходило. Т.е. не было возможности адекватно воспринимать новое и необычное. Соответственно любое восприятие нового и необычного было неадекватным. А это значит, что у человека не было реакций, совпадающих с теми триггерами, или провоцирующими факторами, которые эти реакции вызывали. И в связи с этим возникал конфликт. Т.е. человек видел какую-то ситуацию, но совершенно не понимал как на нее реагировать. Вернее он реагировал в привычных координатах до-лагерной жизни, а это приводило к ухудшению его состояния, даже не к поддержанию.
Помимо этого формообразующего конкретного страха к нему прибавлялся целый ряд конкретных вещей и явлений, с которыми узнику приходилось сталкиваться в лагере. Оливер Люстиг, один из очень ярких авторов, описавший свои впечатления от пребывания в лагере, перечислял, чего боялись узники. Узники боялись главного по блоку, одного из главных начальников лагеря, боялись капо, т. е. местного надзирателя, дубинки, бункера, боялись электротока, проходящего через колючую проволоку, газовых камер, крематориев. Боялись побоев, пыток, выстрелов в затылок, повешения. Боялись аппеля, т. е. площади, на которой проходили все поверки. Боялись команды Закрыть блоки, селекции, болезней, мед-экспериментов. Боялись света, боялись ночной темноты, боялись неожиданный событий, боялись того, что должно произойти, независимо от того, знали они об этом или нет.
Т.е. Оливер Люстиг очень точно показывает, что почти все явления повседневной жизни, которые за пределами лагеря не вызывают не то что страх, но даже обычное беспокойство, являлись источником разнообразных страхов.
Кроме того, есть еще одно важное обстоятельство. Заключенный и эсэсовец, находясь постоянно рядом друг с другом, не знали, кто именно находится рядом с ними, что можно ожидать от того, кто находится вблизи. Эсэсовец не знал, что можно ожидать от заключенного, грязного, зловонного, часто потерявшего человеческий облик. Точно так же, как мы не знаем, что ожидать от грязной помойной собаки, которая приближается к нам неизвестно с какими намерениями.
Те же самые чувства испытывал и заключенный. Он совершенно не знал, чего можно ожидать от эсэсовца. Пошлет на работу? Ударит? Пристрелит? Накричит?
Поэтому действительно узники, невзирая на их подчиненное казалось бы положение, превращенные в грязных животных, или даже просто в биологические объекты, были для эсэсовцев постоянным источником страхов. Они боялись болезней, боялись стать такими же, или, как говорил Пятигорский, боялись страха страха, боялись стать такими же, как заключенные.
Т.е. здесь даже не столько их боялись, сколько боялись страха, возникающего при виде заключенного.
Почему эсэсовцы были источником страха для узников -- мы только что об этом говорили.
Т.о. конц.мир был пространством производства страха, когда процессы шли по кругу. Чем больше агрессии проявляли эсэсовцы, тем больше теряли человеческий облик узники. Соответственно, их начинали еще больше бояться, а узники начинали еще больше бояться эсэсовцев, и т. д.
Кроме того, в рамках известных психологических закономерностей, обе группы, и эсэсовцы, и заключенные, взаимно демонизировали друг друга, усиливая страх. Т.о. и заключенные, и эсэсовцы получается воспринимали друг друга не буквально, а как фантомы определенных проявлений сознания. Т.е. они видели не друг друга, Они видели эти фантомы, которые были произведены сознанием, и по сути они боялись той тени, которое создало их воображение.
Причем для преодоления этих фантомов приходилось включать определенные психологические механизмы. Было несколько путей.
для эсэсовцев это эскалация жестокости, это возгонка форм насилия и убийств. Для узников это включение амнезии, апатии, иди попытки отыскать в эсэсовцах любой ценой человеческие черты, представить их как людей, а не как лютых страшных зверей, причем любой ценой. Поэтому Беттельхейм замечает, что заключенные утверждали, что за грубостью офицеры СС скрывают справедливость, порядочность, что они искренне хотели бы помочь заключенным, и даже понемногу им помогают. И если бы не общественное мнение, которого они боятся, и которое может их осудить, они бы конечно все делали еще лучше, но они скрывают свои истинные чувства, чтобы себя не выдать. Беттельхейм говорит, что целая легенда могла быть сплетена вокруг случая, когда эсэсовец прежде чем зайти в барак, вытер ноги. И это было воспринято как знак уважения, тайного сочувствия узникам.
Иными словами, это была попытка воспринимать эсэсовцев как улучшенных самих себя, как улучшенных узников. Именно поэтому у узников возникало стремление тянуться к лучшему. В результате чего возникало само-отождествление с эсэсовцем. И идя по этому пути, узник, который начинал с того, что он искал положительные черты у врага, в конце концов приходил к усвоению худших черт противника. Не случайно узники больше чем эсэсовцев боялись местного лагерного начальства, которые происходили из заключенных. Это капо, и многие другие. Они были страшнее эсэсовцев. Потому что по сути это были больше, чем эсэсовцы. Потому что это были заключенные, усвоившие худшие черты эсэсовцев. Этот путь приводил к предельному сближению обеих сторон в некоем пространстве, которое находилось за пределами их человеческого существования, и самое главное, за пределами человеческого воображения.
Таким пространством, например, становились акты насилия и убийств. Примо Леви свидетельствует, что зондер-команда Освенцима -- это самое страшное, и самое страшное -- попасть в зондер-команду. Это были евреи, которые заставляли других евреев входить в газовые камеры, потом занимались утилизацией трупов. Это была нечеловеческая работа.
Зондер-команда жила гораздо лучше, чем обычные заключенные. Им многое позволялось. По уровню своего комфорта они в какой-то степени доходили до того уровня, в котором жили эсэсовцы. У них было в достатке любой еды, причем самой изысканной и дорогой, любого алкоголя. Они жили в приличных комнатах, а не на страшных нарах в бараках, пользовались душем, могли следить за собой , и т. д.
Временами эта общность заходила так далеко, что однажды в Освенциме даже состоялся футбольный матч между эсэсовцами и зондер-командой крематория. Как пишет Примо Леви, посмотреть этот матч пришло довольно много эсэсовцев из других подразделений, а также незанятые в матче члены команды. Все болели, кричали, хлопали, подбадривали игроков, как будто это была обычная игра на деревенской лужайке, а не перед входом в ад. Потому что игра происходила на площадке у крематория и у газовых камер.
Этот совершенно парадоксальный, казалось бы, футбольный матч, должен восприниматься как попытка противоборствующих команд прийти к акту взаимного признания человечности, хоть каким-то образом взаимно признать друг друга. Подобное сближение было средством избавления от страха. Очеловечивание и гуманизация врага создавали психологические коммуникативные связи, это было развоплощение страха. И это было одной из главных целей.
Т.о. масштаб, разнообразие и всеохватность средств, направленных на преодоление страха, свидетельствует о том, что страх в конц.мире был не просто следствием неспособности осознать реальность, но вполне самостоятельным явлением, автономной структурой сознания, вокруг которой строилась реальность, и в значительной степени сочетающей реальные и фантомные миры.
Еще одним средством борьбы со страхом были фантазии, с помощью которых узники создавали для себя какой-то параллельный мир, восполняли нехватку реального мира, нехватку человечности в реальном мире. Т.е. создавали дополненную реальность. Как очень точно замечала Рената Салецл, философ, которая написала работу, посвященную страху, страх появляется в месте нехватки, и эту нехватку заполняли мечтами и фантазиями. Причем эти фантазии приобретали в лагере форму обнадеживающих мечтаний или слухов. Беттельхейм пишет, что заключенные постоянно витали в мечтах, постоянно возникали слухи об улучшении условий, о скором освобождении, или о том, что будет какая-то амнистия. И как точно пишет Беттельхейм, возникали коллективные грезы или коллективное помешательство двоих-четверых. И этим слухам верили наперекор любому здравому смыслу. И это приводило к тому, что сначала эти фантазии обнадеживали и поддерживали людей, а потом, когда это все не сбывалось, люди чувствовали себя еще хуже. Наступало разочарование. С одной стороны, слухи придумывались для облегчения жизни, а с другой стороны, они снижали способность человека правильно оценивать ситуацию.
В итоге вся эта слуховая параллельная реальность в лагере была направлена на то, чтобы настоящая реальность хоть немного отрицалась, ставилась под вопрос.
Но в результате получается, что попытки уйти от страха с помощью слухов и фантазий разоружали заключенного перед подлинной не-фантомной реальностью этого мира.
Рената Салецл говорила о страхе как месте нехватки, и следует обратить внимание на то, что это "место" служило источником страха не только для узников, но и для эсэсовцев. Потому что большинство эсэсовцев в начале своей службы в лагере в той или иной степени входили в конфликт с собой, когда им приходилось участвовать в убийствах, в массовых актах геноцида. Страх выступить против условных этических норм или против системы, когда выбор ставится или-или, естественно заставлял вступать с собой в борьбу. Результатом было преодоление страхов в пользу системы. Причем выбирая систему, эсэсовец неизбежно вставал перед необходимостью делегировать значительную часть своей личности личной власти этой системы, теряя при этом их у себя. Т.е. делегировать их государству и Гитлеру.
Причем с момента делегирования значительной части себя и своей личной власти над собой эсэсовец становился неотъемлемой частью системы. Причем система кооптировала доблесть, достоинство, энергетику, и направляла ее в то русло, в которое считало нужным. Т.е. страх изживался подчинением и благоговением. И отныне все личные достоинства, победы, а также недостатки и поражения объяснялись или наличием, или отсутствием системы и фюрера. Т.е. если были недостатки, значит фюрер и система отошли куда-то в сторону. А если были достоинства, то только потому, что они были рядом.
Т.о. в рамках борьбы со страхом все неосознанные реакции, рефлексии, импульсы в обязательном порядке проходили атрибуцию в рамках системы, и получали оценки приемлемости. И в результате возникало чувство порядка, уверенности в себе, а также рождались другие свойства и качества, которые эсэсовец не был в состоянии самостоятельно выработать в себе. Т.е. делегирование себя приводило к поглощению человека системой, и страх исчезал только со значительными составляющими частями личности. Т.е. происходила замена внутренней структуры человека на внешнюю структуру государства и замена свободной воли на волю и энергию системы. И человек переставал понимать, как и сегодня человек часто не очень понимает, где находится грань между ним и цифрой, точно так же в нацистском государстве человек не очень понимал, где находится грань между ним и государством.
Т.о. мы видим, как боролись со страхом та и другая сторона, узники и эсэсовцы. В любом случае и узники и эсэсовцы растворялись в разных реальностях, где уже было очень трудно найти себя, и трудно было понять, где кончаешься ты и начинается тотальная действительность.
В заключение этого небольшого очерка необходимо обратить внимание, что в течение последнего тысячелетия практически для каждого столетия был характерен свой парадигматический страх. Можно вспомнить эсхатологические страхи, страхи наступления конца света, рубежа 10-11 веков в Западной Европе, конца 15 века, когда истекала 7-я тысяча лет, середины 17 века в Восточной Европе.
На Руси ждали в конце 15 и в середине 17 века, когда была дата 1666. был страх перед нашествием монголов в 13 веке, практически парализовавший Европу. Были страхи чумы в 14 веке, были страхи с Востока Нового и Новейшего времени.
Сегодня источники страхов идут в основном изнутри. Это и экономическая неустойчивость систем, терроризм, вирусы, болезни.
Причем интересно, что среди этих болезней выделяется одна, сублимирующая ключевые страхи эпохи. Например для 19 века такой болезнью был туберкулез. Это была романтическая болезнь, красиво завершающая жизнь человека. Потом она утратила свои свойства. Сегодня туберкулез -- это маргинальная болезнь. Болезнь заключенных, бомжей.
Для 20 столетия такой парадигматической болезнью стал рак, в которую точно так же вместились все страхи эпохи.
21 век выбрал такого рода маркером коронавирус. Я неоднократно обращался к теме коронавируса, как общественного, социального, даже религиозного феномена. Такой болезнью пытались назначить СПИД, но коронавирус явно обогнал ее. Когда обычная, заурядная болезнь, не очень превышающая показатели смертности, достраивается социальностью до какого-то страшного фантома, который, кажется, проникает во все области жизни, и грозит жуткими последствиями.
Возвращаясь к теме страхов в конц.мире, следует сказать, что страх в самом конц.мире и страх конц.мира за его пределами в годы войны и после нее стал одним из социопсихологических маркеров прошлого столетия, во многом определивший основное направление мировой политики и сформировавший новые страхи Европы, среди которых ведущим стал страх уничтожения, по мнению многих интеллектуалов Запада, захвативший ментальное пространство прежде всего Восточной Европы.
Т.о. в небольшом очерке мы с вами рассмотрели страх конц.мира, и какое место он там занимал. А он занимал огромное место. Причем я обращаю ваше внимание на то, что я не назвал страх смерти. Потому что как это ни парадоксально, страха смерти не оставалось. В тех условиях, когда смерть становилась частью жизни, когда она по сути была внесена в жизнь, страха смерти уже не было. Потому что любой узник знал, что он никогда не выйдет за пределы лагеря. Об этом сразу говорилось вновь прибывшим новичкам, что они пришли сюда и останутся здесь навсегда. А выйдут только через трубу крематория. Поэтому узники больше боялись того, как будет происходить смерть, а не то, что она произойдет. Т.е. боялись умирания и его форм, а не самой смерти.
Вот такой краткий очерк. В следующей лекции мы с вами коснемся очень важной и серьезной темы "мусульманина" в конц.мире. При этом я сразу хочу сказать, что речь пойдет не о мусульманах в привычном понимании, или магометанах. Под "мусульманами" в концлагерях подразумевались люди, находящиеся в новом, совершенно неслыханном ранее психофизическом состоянии, на грани жизни и смерти, где настолько тесно переплетались жизнь и смерть, и скорее смерть начинала включать в себя жизнь, а не наоборот, как обычно бывает в повседневности, что эти люди становились совершенно особым феноменом концлагерей, наводя страх и на эсэсовцев, и на заключенных. И их душевное состояние, их антропологию, их физиологию до сих пор толком никто не понимает. Примерно понятно, как возникали такие явления, но как они существовали, как они держались в этом мире, что их здесь держало, до сих пор вопрос открытый.
Это то, что хотелось бы обсудить в следующей лекции. На этом мы с вами прощаемся, я рад, что вы нашли время, чтобы это послушать. С вами был Борис Якеменко, всего доброго.