Аннотация: Предлагаю вашему вниманию цикл лекций Бориса Якеменко, Концентрационный мир нацистской Германии Лекция 18. В поисках смысла.
Концентрационный мир нацистской Германии
Лекция 18.
В поисках смысла.
Добрый день, уважаемые коллеги. С вами Борис Якеменко. И мы с вами продолжаем наш курс лекций, посвященных конц.миру нацистской Германии. Сегодня у нас 18-я лекция, которую мы обозначим как В поисках смысла. Мы постараемся с вами поговорить о том, как в нечеловеческих условиях, в условиях абсолютного отсутствия всяких перспектив, невыносимого труда, постоянного насилия, отмены всех норм и правил люди стремились сохранить себя, и каким образом им это удавалось.
С чего следует начать? С того, что при всей подавляющей грандиозности конц.мира и тотальной обреченности его обитателей, как ни странно, попытки освободиться из этого мира были почти ничтожно малы. Причем большинство из тех, кто пытался освободиться, кто был способен к сопротивлению, уже имел опыт сопротивления и полностью не принадлежал к европейской культуре. Так первый со дня основания концлагеря Бухенвальда побег из этого лагеря совершил русский узник. В Треблинке, Маутхаузене и Собиборе организовали восстание советские военнослужащие, причем Александр Печерский, который возглавил легендарное восстание в Собиборе, он был евреем. Кроме того, восстание в Освенциме в 1944 году организовала еврейская зондер-команда, и т.д.
Т.е. мы видим, что и для русских, и для евреев, и в целом для советских людей было своеобразное ощущение особого внутреннего единства и принадлежности к мощной объединяющей идее, религиозной или социально-политической, в данном случае не важно, главное, которая лежала за пределами европейской обще-аксеологической системы.
Что касается человека Западной Европы, а в концлагерях было огромное количество людей из Западной Европы, практически все страны там были представлены, - то для него конц.мир явился тотальной катастрофой, которая у большинства парализовала полностью волю к сопротивлению. Причем одна из причин этой катастрофы коренилась в том, что начиная уже с середины 19 века Западная Европа последовательно разоружала себя религиозно, духовно, через либерально-протестантскую теологию, через рационализм Фейербаха, через смерть Бога Фридриха Ницше, через пессимизм Шопенгауэра, через христианство без религии Бонхефера, лишая себя т.о. воли к любому сопротивлению.
В результате опыт религиозного осмысления религиозных и в общем жизненных катастроф был полностью утрачен. Представления о том, что существует бессмертие, существует жизнь за порогом жизни были не просто утрачены, а превращены в посмешище. Отныне мир объяснял и истолковывал научный рационализм.
Я напомню, что Германия в конце 19, первой половине 20 века была одним из ведущих мировых научных центров, а немецкий язык был языком науки. И когда возник конц.мир, оказалось, что большинство жителей Западной Европы совершенно беззащитны. Освобождение из плена рационалистических идей произошло запоздало и зачастую уже в лагере. Потому что это рационально-аналитическое мышление в лагере не только не помогало, но и напрямую вело к трагическому саморазрушению. Потому что интеллектуал не умел так просто, как не-интеллектуал, принять к сведению невообразимое. Наработанный навык ставить под вопрос явления повседневной жизни не позволял ему просто так согласиться с лагерной действительностью, потому что она слишком резко противоречила всему тому, что он считал до сих пор возможным и приемлемым. Причем вера, которая давала возможность усилить самих себя в условиях беспрецедентного давления, в противовес интеллекту, который ослаблял выживаемость, она создавала, по точному выражению М.Мамардашвили, индивидуальные точки необратимости, в противодействие которых упирался обратный процесс распада и разрушения. И это действительно так. Потому что исследователями концлагерей было давно замечено, люди, даже совершенно немощные телом, но сохранившие мощную духовную опору, гораздо лучше переносили лагерную жизнь и гораздо чаще оставались в живых, нежели физически сильные натуры.
Комендант Освенцима, например, Рудольф Хёсс, вспоминал, как вели себя в лагере свидетели Иеговы. Для них не существовало начальство, - писал он. Единственным начальником они признавали Иегову. Их много раз приговаривали к телесным наказаниям за нарушение дисциплины. Они выносили наказание настолько страстно, что трудно было поверить собственным глазам. Они казались какими-то извращенцами. Они просили коменданта о дальнейших наказаниях, чтобы больше свидетельствовать Иегове о своей вере. После мед. освидетельствования, которого они ждали как никакие другие заключенные, от которого они отказались, они отказались даже подписываться под бумагой военного ведомства, их приговорили к смерти. Когда им об этом сообщили, они были вне себя от радости, они не могли дождаться часа экзекуции. Снова и снова они заламывали руки, с восторгом смотрели на небо, непрерывно кричали: скоро мы будем у Иеговы, какое счастье, что мы избраны для этого. Еще за несколько дней до этого они присутствовали при экзекуции братьев по вере, где их едва можно было удержать. Так они хотели быть расстреляны вместе с ними. Едва ли таких одержимых можно было найти где-либо. К своей экзекуции они бежали чуть ли не рысью. Они стояли у деревянной стены пуле-уловителя с просветленными, восторженными лицами, на которых уже не было ничего земного. Такими я представлял себе первых мучеников-христиан, которые ожидали растерзания дикими зверями на арене. Они шли на смерть с совершенно светлыми лицами, подняв кверху глаза, сложив руки в молитве, с высоко поднятыми головами. Все, кто видели эту смерть, были ошеломлены. Смущена была даже команда исполнителей.
Вот так Рудольф Хёсс пишет о том, как свидетели Иеговы воспринимали мучения, страдания и смерть в лагере. Причем представители традиционных конфессий тоже демонстрировали стойкость и верность религиозным идеалам, смирение и терпение. Когда, например, на Йом-кипур, самый главный праздник в иудаизме, день покаяния, в Освенциме эсэсовцы разожгли во дворе костер, пожарили свинину, и предложили евреям, которые просто умирали от голода, никто из умирающих от голода евреев не подошел и не притронулся к еде. Один из свидетелей вспоминал польского священника Максимилиана Бенкевича, который умер в Дахау. Неизменно сосредоточенный, он пользовался каждой свободной минутой, чтобы молиться. До постели он добирался избитый, в жалком виде, но все равно молился. И я , пока не засыпал, слышал, как он все еще шептал свою молитву.
Униатский украинский священник Емельян Ковч писал из лагеря Майданик тем, кто пытался его освободить. Действительно совершенно поразительное свидетельство. Я благодарю Бога за его доброту ко мне. За исключением рая, это единственное место, где я хотел бы быть. Здесь мы все равны -- поляки, евреи, русские, латыши, украинцы, эстонцы. Я -- единственный священник между ними, и даже я не могу себе представить, как здесь будет без меня. Здесь я вижу Бога, который является один для нас, невзирая на наши религиозные различия. Они умирают по-разному, и я помогаю им пройти этот маленький мостик к вечности. Разве это не благословение? Разве это не величайшая корона, которую Бог возложил на мою голову? Это действительно так. Я благодарю Бога тысячу раз в день за то, что он послал меня сюда, и я больше его ни о чем не прошу.
Т.е. действительно этот человек воспринял лагерь как место, где можно быть ближе всего к Богу. И он категорически отказался от любых попыток его освободить. Напоминая тем, кто пытался его освободить, что он предпочел остаться в лагере.
Польский ксендз Йозеф Цибуля в лагере Маутхаузен по ночам тайно совершал литургию. Французский священник Эдмон оттолкнул эсэсовца, который избивал упавшего на землю узника, для того, чтобы отпустить этому узнику грехи, за что был забит камнями, причем камнями его забили другие заключенные по приказу охраны.
Лютеранский пастор Шнайдер, находясь больше года в одиночной камере Бухенвальда за отказ салютовать Гитлеру, при любой возможности громко проповедовал через окно. Свидетели вспоминают, что как только начинался утренний аппель, из камеры слышался его голос, где он громко кричал, проповедуя Христа, призывая к покаянию, и каждый раз, после того как он успевал произнести несколько слов, эта проповедь прекращалась, потому что в камеру врывались эсэсовцы, и он подвергался тяжелейшим истязаниям, избиениям, но не прекращал проповеди, пока у него оставались силы.
Илья Фондаминский, который был заключен в лагеря Руалье, Дранси, и затем в Освенциме, уже в лагере был крещен в православие и по одной из версий был насмерть забит охраной за то, что вступился за еврея.
Наверное, один из самых известных примеров, которые всегда приходят на ум, когда мы вспоминаем, как люди столько выдерживали, находясь в лагерях, это поведение и образ жизни в лагере священника Дмитрия Клепинина и монахини Марии Скобцовой. Наверное, священника Дмитрия Клепинина знают меньше, чем мать Марию, хотя он -- уникальнейшая личность. Дмитрий Клепинин оказался в лагере Руалье, а затем в лагере Дора, это филиал Бухенвальда, очень активно поддерживал других заключенных, и сменил знак, букву Ф на одежде, которая означала француза, на знак узника из СССР. Для того, чтобы принимать те же страдания, что и советские заключенные, которых истязали сильнее, чем других. Когда один из узников, который занимался распределением на работы, пытался спасти священника как человека в возрасте, дело в то, что Клепинин выглядел дряхлым стариком, поскольку был сильно измучен, и ему нужно было просто назвать себя старым человеком, и его бы освободили от работы, Клепинин не смог солгать эсэсовцу, который спросил его, сколько ему лет. А ему было всего лишь 39 лет. И он был оставлен на смертельно тяжелых работах. Наконец, когда он умирал, а умирал он на холодном бетонном полу, совершенно измученный и исстрадавшийся, он не был в состоянии даже двигаться. И когда рядом с ним появился какой-то заключенный, он попросил поднять его правую руку и перекрестить его, потому что сам уже был не в состоянии это сделать.
Что касается монахини Марии Скобцовой, о которой сейчас написаны книги, которая причислена к лику святых, она находилась в лагере Равенсбрюк, в женском лагере, за помощь евреям. Оказавшись в лагере, она целиком и полностью повернулась к тем, кто нуждался в помощи, она утешала людей, и невзирая на все эти лагерные ужасы, устраивала дискуссии между различными людьми, читала на память целые куски из Евангелия, из посланий, на Пасху 1944 года она украшала окна барака вырезанными из бумаги игрушками, вышивала нитками, добытыми из обмотков электрических проводов, иконы, и те, кто ее видели, вспоминают, что она никогда не была удручена. Она всегда была веселая, она все воспринимала очень спокойно, и говорила каждый вечер: ну вот, еще один вечер прошел, и завтра повторится то же самое, но когда-нибудь наступит день, когда мы все будем освобождены. И буквально за несколько дней до освобождения лагеря Равенсбрюка монахиня Мария Скобцова погибла в газовой камере, причем существует версия, что она пошла в газовую камеру вместо еврейской девушки, которая была обречена на смерть, обменявшись с ней одеждой.
И это не единственный пример. Это те примеры, мимо которых невозможно пройти. Причем вера в условиях лагеря наполняла особым смыслом детали, фрагменты почти разрушенной религиозной среды, быта -- четки, крестики, рисунки, тайно изготовленные литургические предметы, какие-то случайные изображения святых и т. д. Причем эти маленькие крохотные детальки в условиях веры вырастали до масштабов целого. Причем вера имела опору именно в этих деталях. В условиях невероятного внешнего давления узникам было необходимо видеть эти маленькие кусочки и их осязать. Поэтому пребывание верующего в лагере, в условиях почти полной невозможности чтения, добывания текстов, ослабления физических и духовных сил обострялась визуальность и осязательность. Т.е. теофания подменялась иерофанией, явлением этих предметов. Т.е. невозможность из-за страданий, тяжелого труда, истязаний, голода -- увидеть Бога апофатически, в молитвенном опыте, приводило к тому, что усиливалось стремление увидеть Бога и святых, воплощенных в предметах, явлениях катафатических, телесных, физических в буквальном смысле. Поэтому польские и галицийские евреи в Майданике хранили как величайшую святыню чудом попавший в лагерь тфилин -- коробочки, одна привязывается на руку, другая -- на голову. И только повязав тфилин, можно совершать молитву.
Польский священник Владислав Демский был насмерть замучен в лагере Заксенхаузен за отказ осквернить четки. А итальянский священник Анджеле сравнивал лагерь с литургическими сосудами.
Цитата: Этот кишащий людьми лагерь был как большой дискас, более драгоценный, чем все золотые дискарсы наших церквей. Он был словно жертвенная чаша, наполненная самыми ужасными страданиями мира, и мы поднимали ее к небу, моля о милости, прощении и мире. Т.е. лагерь -- место тотального уничтожения людей, место тотальной смерти, для верующего семиотически умещался в евхаристическую чашу, место всеобщего единения, а сама чаша разрастается до масштабов лагеря. И из нее верующие причащаются мучений, страданий и скорби самого Иисуса Христа. В этих условиях любой жест, любое действие, слово становятся сакральными, приобретают сотериологический смысл, исповеднический, литургический характер.
Жан Амери, который был заключенным и испытал на себе весь этот ужас, он писал, что религиозная вера в решающие моменты оказывала верующим неоценимую помощь. Тогда как мы, скептики, гуманисты, напрасно взывали к своим литературным и художественным кумирам. Они держались лучше и умирали достойнее, чем мои бесконечно более образованные, искушенные в тонкостях мышления неверующие и аполитичные товарищи. Это было связано с тем, что религиозная вера давала выбор, она давала стереоскопический взгляд на мир, причем на мир любой, каким бы этот мир ни был. Возможность любого, самого незначительного выбора между действием по собственной воле или по принуждению в лагере, стремление создать ситуацию, разрешимую только через выбор, создавали чувство укрытости, пространство, где локализовалось личностное начало, которое и создавало ощущение жизни. Эдит Эгер, одна из заключенных Освенцима, вспоминала, как, умирая от голода в лагере, и став перед необходимостью есть траву, она все равно оставляла себе возможность выбора, решила занять свой ум выбором: та или другая травинка, есть или не есть, до конца или не до конца. Т.е. даже в таких условиях она стремилась сохранить самостоятельный личностный выбор.
И мы знаем из повседневности, пока у человека есть выбор, он продолжает оставаться человеком. Разум, интеллект, образованность, начитанность, то, что прежде составляло фундамент и стержень жизни, служило источником благополучия и условием общественного положения, в лагере превращалось в главного врага заключенного, становилось одним из ключевых факторов, которые вели человека к жизни. Прежде всего потому, что это не предполагало выбора. Все, что находилось за пределами этих категорий, представлялось невозможным по определению.
Т.е. они сами загнали себя в такие условия, сами отменили для себя любой выбор.
Причем следует отметить, что некоторым узникам, именно с помощью прежних увлечений наукой, проф. навыков, с помощью выбора между собой прежним и собой нынешним удавалось сохранить личную самостоятельность, способность мыслить, удавалось найти ответы на сложнейшие вопросы о произошедшей катастрофе и пребывания в условиях лагеря. Так, например, девушка-еврейка Рут Клюгер на многочасовых проверках в Терезиендштадте читала про себя баллады Шиллера и другие стихи.
Психиатр Виктор Франкл в том же лагере выжил благодаря своей врачебной деятельности. Бруно Беттельхейм как психолог в Дахау находил возможность в уме складывать схему своей будущей знаменитой книги "Просвещенное сердце", о которой мы ранее говорили. Музыкант и композитор Мессиан в Шталаге написал и исполнил в мороз, на неисправных инструментах одно из лучших своих произведений, квартет На конец времен. Математик Трахтенберг в Освенциме, чтобы отвлечься от того, что происходило, постоянно в уме сложением, вычитанием, делением цифр, и придумал использующуюся и сегодня систему, позволяющую упрощенно осуществлять математические действия. Художник Иегуда Бэкон в Освенциме делал наброски всего что видел, что помнил, прятал эти рисунки, и эти рисунки впоследствии использовались впоследствии как документы в процессах над нацистскими преступниками. Члены зондер-команды Освенцима, обреченные на гибель, находили время и силы делать записи происходящего. Причем эти записи отличает великолепная форма изложения, блестящий литературный язык, что свидетельствует о том, что эти обреченные люди в нечеловеческих условиях, занимались тем, что загоняли людей в газовые камеры, уничтожали трупы, т. е. более страшной работы не было, наверное, они сохраняли высокую письменную культуру и оставались верны литературным традициям прежней жизни. И потом закапывали свои записки в землю, которые были найдены уже после войны и опубликованы. Сегодня в русском переводе есть такая книга, ее сделал Павел Полян, она называется "Свитки из пепла". Это потрясающее свидетельство, которое только можно себе представить. Остались только эти записи и 4 фотографии, которые сделала тайно зондер-команда Освенцима.
Но следует сразу сказать, что этот лагерный стоицизм был скорее исключением, которое подтверждало общее правило. С чем была связана эта катастрофа ученых и интеллектуалов? Она была связана прежде всего с тем, что европейское секулярное сознание осмысляла жизнь как необходимость достичь определенных высот в науке, культуре, общественной и политической жизни. Собственно, и сейчас жизнь осмысляется таким же образом. Задача человека -- стремиться к успеху, к достижению каких-то высот, которые приносят деньги, лайки, упоминания и многое другое. И как только человек оказывался в лагере, это не просто исчезало, а начинало активно мешать существовать.
Бруно Беттельхейм вспоминает, что заключенные, особенно те, кто принадлежал к среднему классу, пытались произвести впечатление на охрану, своим положением, которое они занимали ранее, и своим вкладом в развитие страны. Любые попытки в этом направлении только провоцировали охрану на новые издевательства. Т.о. жизнь полностью обессмысливалась, что постоянно подчеркивалось окружающей действительностью.
Собственно лагерная система и была построена таким образом, чтобы сознательно обессмыслить существование. Не случайно заключенных, и, что важно, особенно новичков, во всех лагерях заставляли выполнять откровенно бессмысленную работу. Например, выкопать две ямы, и бесконечно переносить землю из одной ямы в другую. Или нужно было наполнить носилки грязью и переносить из одной кучи в другую, а потом обратно.
Именно на таких бессмысленных работах погибало самое большое количество заключенных. Т.е. внутренне люди не могли примириться с тем, что эта работа не кончится никогда. Что эта работа не имеет никакого смысла. Какая бы ни была работа, самая тяжкая, самая невыносимая, но ее легче было перенести, если бы было понятно, что она к чему-то направлена, для чего-то нужна, и в ней есть хоть какой-то смысл. Сознание бесконечности и абсолютной ненужности труда морально уничтожало заключенного полностью, после чего наступала его физическая смерть.
Кроме того, жизнь обессмысливалась еще и тем, что человек в лагере знал, что конец обязательно наступит, но не знал когда именно. Т.е. он был уверен, что из лагеря ему не выйти, что он обязательно погибнет, но в результате его пребывание в лагере представлялось постоянным ожиданием смерти. В связи с тем он ничего не мог планировать, рассчитывать, ни на что не мог опереться.
Причем еще одна проблема заключалась в том, что страдание человека имеет смысл и может быть перенесено только тогда, когда смысл имеет жизнь. Для человека религиозного страдание в лагере осмыслялось жизнью, выходящей за пределы земного существования. Человек религиозный знал, что со смертью его существование не прекращается.
Для человека не религиозного после исчезновения в лагере смысла жизни, всей его науки, литературы и прочее, оставалось только страдание. Оно было похоже на муки животного. Животное прячется, когда испытывает боль, потому что считает, что боль и опасность исходят извне. Безвыходность страданий, неспособность их осознать всегда очень мучительно переживается человеком. В лагере на место животного вставал человек.
Т.о. конц.мир становится тупиком рационализма и апофеозом безрелигиозного мира. Причем как очень точно выражался философ Валерий Подорога, конц.мир впервые стал символом явленного миру абсолютного зла. Провозгласив смерть Бога и вместе с тем его антипода дьявола, что видно по католическому, и тем более протестантскому богословию, откуда дьявол был почти полностью выведен, сделан предельно неконкретным, т. е. абсолютного блага, Европа закономерно столкнулась с явлением абсолютного зла.
В связи с этим пред теми, кто находился в лагере, и сохранял способность мышления в лагере, неизбежно возникал вопрос, можно ли постичь это зло, не прибегая к религиозным категориям. Все происходившее в лагере было настолько не-представимо, что демонизация виновных происходила невольно. В результате чего возникала апокалиптика концлагеря. Здесь европейское общественное сознание сталкивалось с неразрешимой задачей. Опыт религиозной оценки подобного рода событий, как уже говорилось, к этому времени был утрачен, а описать происходящее в обычных категориях оказывалось просто невозможно. Возникал тупик, кризис непонимания, который парализовал волю заключенного и лишал его сил жить.
С другой стороны, для человека религиозного лагерь становился не доказательством не-бытия Бога, хотя очень многие в лагере теряли веру, и впоследствии, после войны, Европа переживала очень серьезный религиозный кризис, а это было раскрытие особого значения человека в мире. Так Луи Бутрен, французский священник свидетельствовал, что именно в лагере в нем созрело сознание священной ценности человека.
Цитата
В Освенциме я был свидетелем презрения человека к человеку, унижения человека человеком. Я стремился быть благородным во всех моих человеческих поступках, даже в тех, в которых внешне не было ничего человеческого. Я поставил перед собой задачу проповедовать человека без слов, только поступками. Позже я открыл, что это служение человека ставило меня в самое сердце священного.
В той трагической секуляризации сознания немаловажным является роль Мартина Хайдеггера, выдающегося западного философа. Причем применительно к данному сюжету речь пойдет о его роли как философа, а не как интеллектуала на службе нацистского режима. О его симпатиях к нацистам хорошо известно. Потому что именно с работами Хайдеггера многими интеллектуалами связывался конец метафизики. Т.е. если Ницше заявил о смерти Бога, то Хайдеггер это обосновал.
Однако в контексте рассматриваемого сюжета необходимо обратить внимание на базовое положение Хайдеггера, касающееся бытия. Поставив вопрос о природе бытия, и отказавшись от метафизического его понимания, Хайдеггер пришел к выводу, что бытие необходимо понимать не как объективную структуру, постигаемую разумом в целостности, а как со-бытие. Т.е. бытие открывается нам не как нечто стабильное, вечное, но бытие -- это то, что случается время от времени в своей со-бытийности. Т.е. бытия как метафизического фундамента нет. Есть совокупность событий, которые и составляют это бытие. В результате происходит ослабление бытия, оно становится крайне неустойчивым, и значение начинают приобретать вещи крайне неустойчивые, временные и сиюминутные. Со-бытия становятся главнее самого бытия.
И т.о. Хайдеггер выбил почву из-под ног у значительного количества интеллектуалов и людей, встроенных в интеллектуальную жизнь. И то, что до войны являлось предметом дискуссий, в конц.мире стало вопросом жизни и смерти, вывело на первый план именно случайные события, от которых теперь человек зависел целиком и полностью. Вернее, он сам и был этими событиями, комплексом случайностей в рамках которых сама личность человека точно так же случалась, а не была. Т.е. человек не бытийствовал, а случался. И в самом незначительном событии он был представлен во всей своей полноте. И поэтому он легко менялся, причем часто до противоположности. Поэтому Жан Амери писал, что ты мог быть в лагере голодным, усталым или больным, но говорить о том, что ты есть вообще, было бессмысленно. А бытие вообще превращалось в безотносительное, и потому пустое понятие. Нигде в мире у реальности не было такой силы, как в лагере, нигде она не была настолько реальностью.
Т.е. именно конц.мир стал местом, где деформация метафизики достигла своего апогея, где сложилась организованная система разрушения внутреннего мира человека через обессмысливание его существования. Сила абсолютной власти в концлагерях проявилась целиком и полностью в том, что у нее возникла способность преобразить и разрушить человеческую суть, сущность, сломав универсальные структуры, в пределах которых действует человек, его ориентиры среди вещей и во внешнем мире, его отношения с другими людьми, и самое главное -- с самим собой.
Т.е. вход в лагерь означал вход в мир, лежащий вне цивилизации и вне человечества вообще, мир тотальной бессмыслицы, непостижимый для рационального сознания большинства людей, которые оказались в лагерях. И только религиозная вера могла извлечь смысл из этой бессмыслицы и если не спасти от смерти, то придать смерти значение и осмыслить смерть. Потому что в конечном итоге у человека действительно среди тех выборов, о которых мы с вами говорили, у него был один, пожалуй, наиболее главный выбор -- это постараться умереть так, чтобы оправдать свое существование. Но и этой возможности ему не предоставлялось. Именно поэтому большинству людей было очень трудно. Отчаявшиеся люди, понимающие, что они оттуда не выйдут, и желающие хотя бы умереть по человечески, вдруг обнаруживали, что и умереть по-человечески не будет возможности. И это полностью лишало человека сил и возможности сопротивляться, потому что даже здесь ему отказывали в том, чтобы он в момент своей смерти остался человеком.
Это очень сложный вопрос, наверное, самый сложный, вопрос о финале человека, вопрос о смерти в конц.мире. Это один из самых тяжелых вопросов, которые можно рассмотреть, касаясь этой темы. Причем речь идет не об ужасах физического конца, Хотя это иногда ужасы такого порядка, что обычному человеку очень трудно представить, что такое может быть, и кто-то может на это смотреть и спокойно переносить.
Но как бы то ни было, вопросы, связанные со смертью в лагере, и сегодня остаются актуальными. Как в человеке были открыты глубины нечеловеческого, новые психологические состояния человека, так и смерть в конц.мире переставала быть просто смертью. Она приобретала особые фантасмагорические черты, полностью меняла свою сущность и свое содержание, и превращалась в тотальную аннигиляцию человека, т. е. в нечто большее, чем просто смерть.
Но не будем забегать вперед, потому что смерти в конц.мире будет посвящена наша следующая лекция. А на этом мы с вами прощаемся, я благодарю всех, кто нашел сегодня время послушать эту очередную лекцию. Спасибо, с вами был Борис Якеменко.