Аннотация: Предлагаю вашему вниманию лекцию Бориса Якеменко Концентрационный мир нацистской Германии. Лекция 2 Авторы и свидетели
Концентрационный мир нацистской Германии
Лекция 2. Авторы и свидетели
Добрый день, уважаемые коллеги. С вами Борис Якеменко. И мы с вами продолжаем наш цикл небольших лекций, посвященных феномену конц.миру нацистской Германии. Это вторая лекция. Первая была посвящена в общем и целом феноменологии этого явления, являлась вводной частью этой проблемы. Сегодня во второй лекции мы с вами поговорим об историографии проблемы. Я хотел бы обратить ваше внимание на тех, кто, на мой взгляд, ярко и точно описывал то, что происходило в концлагерях, чей опыт был наиболее достоверно передан, дошел до нашего времени, и каждый из нас имеет возможность соприкоснуться с этим опытом, постараться это понять. Вообще интерес к нацистским концлагерям возникает еще в годы Второй мировой войны. Первые статьи на эту тему, первые попытки анализа делаются уже в 1943 году, когда в американских психологических журналах появляются первые статьи, посвященные данной проблематике. При этом нужно понимать, что основными авторами этих статей были бывшие заключенные, как например Бруно Беттельхейм. И это было совершенно понятно, потому что только эти люди достоверно знали что тогда происходило. Из тех людей, которые находились за пределами нацистских лагерей, даже не догадывались о том, что там происходило. Они готовы были поверить в это. Поэтому рассказывали о том, что было, именно заключенные нацистских концлагерей. И среди авторов этих работ хотелось бы прежде всего обратить внимание на работу Пола Нейрата "Общество террора", которая вышла уже в 1943 году, бывшего заключенного одного из нацистских концлагерей, который попытался проанализировать то, что было, впервые по сути дела, причем он попытался отделить себя от того, что было, т. е. попытался встать на позицию объективного исследования. И по сути у него получилась работа по социологии нацистского концлагеря. Он один из первых описал процессы дегуманизации заключенных, о том, как формировались группы, сословия заключенных, как они общались между собой, как они организовывали сопротивление. Эта работа до сих пор не переведена на русский язык.
Важнейшей работой является труд Ойгена Когана, написанный в 1945 году и многократно переиздававшийся, который называется "Государство СС". Он использовал и архивные документы, и личные воспоминания, и воспоминания тех, кто был рядом с ним. Причем в молодости он симпатизировал нацистам. Но затем сумел переосмыслить свой опыт, причем переосмыслить раньше, чем попал в концлагерь. Понятно, что в концлагере все переосмысляли свой предыдущий опыт. Переосмыслив этот опыт раньше, он, находясь в концлагере, использовал это пространство в тех пределах, которые были дозволены, как возможность изучить структуру лагеря, психологию эсэсовцев и узников, быт и повседневность лагерей. Он писал о том, что его работа находится на грани дозволенного, потому что далеко не все были готовы воспринять то, что там написано. И его главной задачей было именно постичь функционал СС, организации СС, как она работает. Как работает эта структура, что позволило ей существовать, почему эти люди не считали себя виновными. Он подходил к этой проблематике через тех, кто являлся создателями этой структуры. Он считал, что через их психологию можно понять и психологию заключенных, и вообще все как это существовало. И работа Когана на долгие годы задала стандарт по тому как изучать концлагеря, как изучать бытование узников. И надо сказать, что она почти сразу была переведена на несколько языков, и до сих пор она продолжает переиздаваться. На русском языке эта книга никогда не выходила.
Очень важными являются работы Виктора Франкла. Первая работа так и называлась "Психолог в концлагере". Работы Виктора Франкла наиболее известны, многократно переводились на русский язык, Первая работа у нас выходила под названием "Сказать жизни Да". Автор находился в нескольких концлагерях, он был заключенным, был действующим психологом. И очень активно те состояния, которые возникали в концлагерях, и он по сути явился первым первооткрывателем этой темы, темы лагеря сквозь призму психологического исследования. Причем он открыл целое направление в психологии благодаря этим исследованиям.
И самое главное он писал о лагерях не так, как пишут обычно как о некоей отвлеченной, близкой только автору реальности, ушедшей в прошлое, а он рассматривал концлагерь как сублимацию очень многих состояний человека, которые возникают и за пределами лагеря, он рассматривал лагерь как возможности изучить эти состояния, в их предельной концентрации, и затем уже опыт этого изучения перенести на состояния, возникающие за пределами лагеря.
Поэтому безусловно есть смысл читать эту работу, потому что она полезна всем, кто хотел бы разобраться в себе, как это ни парадоксально.
Еще очень серьезный и важный автор, узник Освенцима, итальянец Примо Леви, книги которого неоднократно переиздавались, издавались на русском языке, их вышло несколько. И среди них одна из важнейших безусловно книга "Человек ли это?". На мой взгляд эта книга -- одна из важнейших для понимания того, что происходило в концлагере. П.Леви тщательно анализирует заблуждения, которые существовали у людей еще в до-концентрационный период у узников, их неверие, их иллюзии, которые ими владели. И затем уже в самом лагере попытка понять, что это было за пространство, пространство какого-то тотального отрицания, отсутствие любых вопросов, какого-то бесконечного утверждения тех вещей, которые были узникам страшны и совершенно непонятны. Леви рассматривает все -- и внутреннее сопротивление человека, и голод, и работу, и формы приема пищи. Безусловно, концлагерь стал его навязчивой идеей, той жизнью, которая не закончилась после прекращения его заключения. Он много лет после этого анализировал, писал, издал целый ряд книг и статей, посвященных этой теме. И в конце концов очевидно сам был доведен до такого состояния, что покончил с собой. Видимо не в силах пережить еще раз все катастрофы, которые он пережил. Кстати, это не единственная трагедия. Многие узники концлагерей пытались еще раз пережить случившуюся с ними катастрофу через литературу, через какие-то воспоминания, и приходили к тому, что погибали. Потому что оказывалось, что это практически невозможно сделать.
Еще одна важнейшая работа, которая, на мой взгляд, очень нужна, для тех, кто хотел не только понять концлагерь, но и самих себя, это книга Бруно Беттельхейма "Просвещенное сердце", посвященная Дахау. Он по счастью не заст ал апофеоз развития концлагерей, и был выпущен из Дахау довольно рано, уехал в Америку, и именно там начал исследовать концлагеря как таковые, и эти исследования вылились в уникальную книгу, которая называется книгу "Просвещенное сердце". Эта книга в сокращении отдельными главами издавалась в журнале "Человек" еще в начале 90-х годов. Полного печатного издания на русском языке не существует до сих пор. Есть в сети полный текст книги неизвестного переводчика, но печатного издания до сих пор нет. Эта книга, на мой взгляд, одна из лучших для понимания человека в условиях предельного давления, в условиях максимально неблагоприятных для жизни, для свободного действия. Это инструкция по выживанию, когда, казалось бы, никакое выживание невозможно. И об этом говорил сам Беттельхейм. На собственном примере Беттельхейм показывает, что в любых условиях можно выжить, если только точно понимать, как работают заблуждения, как работают штампы, схемы, которые неизбежно возникают в такой закрытой среде. Я уже говорил, что эта среда по преимуществу мифологична, где действует контр-логика, где человек находится в ирреальном пространстве. И если это понимать и осознавать, то можно вполне обмануть систему, сделать так, что она причинит тебе не столь значительный вред, как всем остальным. И Беттельхейм действительно это применял на практике, находясь в концлагере. Он очень серьезно анализирует природу тоталитаризма, состояния человека, когда постепенно отступая перед натиском тяжелых обстоятельств, шаг за шагом, человек наконец обессиливает себя настолько, что когда он вдруг чувствует потребность в серьезной борьбе, на нее уже не остается сил. Необходимо читать эту книгу, чтобы понять что происходит с человеком сегодня. Когда в европейском пространстве государство, надавливая на него, заставляя его уступать в одном, в другом, в третьем, в конечном итоге настолько изматывает человека, что когда он вдруг доходит до предела и понимает, что дальше отступать нельзя, он не может бороться, потому что растратился в этих бесконечных уступках. Там безупречно точно зафиксированы такие состояния, в том числе и современных людей. Он рассуждает о том, почему тирания всегда психологически притягательна, как это ни парадоксально. Он один из первых нашел связку между преследователем и жертвой, те точки, в которых они объединяются, когда жертва становится заинтересована в благополучии преследователя, и когда преследователь не может существовать без жертвы.
В этом отношении Беттельхейм был не просто первопроходцем, он сделал очень многое для того чтобы концлагеря и все что в них происходило были понятны, откуда брался страх, почему стали возможны массовые убийства, и многое-многое другое. Как известно, потом, после войны Беттельхейм занимался исследованием аутизма, создал теорию происхождения аутизма, клиники по лечению аутизма. И еще одна его фундаментальная работа - "Пустая крепость", эта работа посвящена психологии ребенка-аутиста. Под влиянием своего пребывания в концлагере он рассматривал эту работу с эскапистской точки зрения, т. е. он считал, что состояния ребенка-аутиста напрямую связаны с тем, что он еще в утробе матери чувствовал себя нелюбимым, нежеланным. И в итоге срабатывает защитная реакция, которая навсегда отделяет его от окружающего мира, жестокость и беспощадность которого он почувствовал еще не успев родиться. Я не буду сейчас дискутировать на тему, правильно это или нет, но факт остается фактом, что он очень интересно и достоверно раскрыл многие особенности психологии ребенка-аутиста с точки зрения той позиции, в которой находится заключенный концлагеря.
Безусловно, есть и литературные произведения на эту тему, были заключенные, которые находились в концлагере, имея писательский талант, и делая попытки развить его в концлагере, и рефлексировали на эту тему, уже выйдя за пределы концлагеря, именно в литературной форме, которая играет смыслами, способна к каким-то парадоксальным сочетаниям не сочетаемого. И в результате получается, что через литературу можно ближе подойти к каким-то состояниям человека. Прежде всего, конечно, это Зофья Посмыш, многие ее книги переведены на русский язык. Это прежде всего "Знаю палачей из Бельзина", это роман "Пассажирка", это "Христос из Освенцима", и многое другое. Далее это Тадеуш Боровский, наверное, один из самых ярких свидетелей конц.мира. Он написал два ключевых романа - "Прощание с Марией" и "Каменный мир", в которых он написал свое впечатление от того, что там было. Надо сказать, что эти книги вызвали очень жесткую реакцию, считали, что в этих книгах он каялся за преступления, совершенные за колючей проволокой Дахау и Освенцима. Но на самом деле, конечно, это было не так.
Кроме того, это Северина Шмаглевская "Дым над Беркенау". Блестящий роман. Очень точно описывающий то, что было в Освенциме. Она участвовала в Нюрнбергском процессе, описала свои впечатления от него в книге "Невиновные в Нюрнберге". Эти книги переведены на русский язык. Они напоминают историческую хронику и ценны тем, что автор сознается, что все описать невозможно. Передать все свои впечатления немыслимо. По сути дела ее книги -- это один большой вопрос на тему как мы, люди европейской цивилизации, любящие великую литературу, классическую музыку, создавшие великую культуру, как мы убили миллионы людей, как это стало возможно. Она не отделяет себя от тех, кто совершал насилие, кто создавал конц.мир. Она задается этим общим вопросом. Этим вопросом задавались очень многие в то время. И ответов на эти вопросы они, разумеется, не получали.
Важнейший вклад в понимание того, что происходило в конц.мире, внес Имре Кертес, один из самых великих венгерских писателей, который всю жизнь писал только об Освенциме, и он сам в этом признавался. Ключевой его роман - "Без судьбы". Британская критика писала, что Имре Кертес -- один из лучших, кто писал о концлагерях. Его сравнивали с Беккетом, его сравнивали с Кафкой, И действительно его романы, которые напоминают книгу о путешествиях солдата Швейка, но с трагическим оттенком, они -- совершенно особое явление. Безусловно их стоит читать. Он описывал самих себя. И между прочим свое альтер-Эго, которое было у него в одном из романов. Оно, судя по всему, помешало ему покончить жизнь самоубийством. Он был близок к этому. Он не мог вторично пережить те ужасы, которые он уже переживал раз, и только переместив всего себя в своего героя, он сумел спастись от катастрофы. Он сумел не вынести себе приговор, который по сути ему вынес конц.мир.
Важнейшие книги, которые еще были написаны на эту тему, принадлежат американскому и французскому писателю, журналисту, общественному деятелю, лауреату нобелевской премии мира принадлежат Эли Визелю, заключенному Освенцима. У него есть трилогия, которая называется "Рассвет, день и ночь". Эту трилогию, переведенную на русский язык, обязательно стоит прочесть. Мало того, с нее, наверное, следует начать. Потому что это блестяще и великолепно отрефлексированное состояние человека в концлагере. Он пишет о том, как ломаются привычные схемы, привычная психика. Он взывает к Богу. Он вспоминает о том, как во время казни кто-то в толпе восклицал: где же Бог? И кто-то ответил: Бога повесили на этой виселице. И действительно каждый абзац книги Визеля -- это попытка понять что произошло, где он оказался, как возможно то, что он наблюдал. Поэтому хотя бы эти книги, о которых я говорю, хотя их гораздо больше, следует посмотреть. Прежде всего те, которые написаны на русском языке или переведены на русский язык. Потому что к сожалению много из того, что написано, не переведено на русский язык. Они доступны, но все-таки довольно серьезная задача их прочесть, даже при наличии технических средств перевода.
И последнее, о чем хотелось бы сказать, касаясь западных изданий. Недавно на русский язык переведена огромная книга, там более тысячи страниц. Это Николаус Вахсман "История нацистских концлагерей". Это громадная энциклопедия о жизни концлагерей. Ему удалось проработать сотни, и даже тысячи источников. На сегодняшний день это наиболее монументальный труд на тему нацистских концлагерей, который поражает своим объемом и масштабом проделанной работы. Но это для тех, кто хотел бы уже подвести какой-то итог. С него нельзя начинать. Начинать лучше с Беттельхейма или Визеля, или с Зофьи Посмыш. Потому что они легче введут читателя в ткань исследуемого времени, исследуемого феномена. К сожалению, отечественная литература на эту тему, отечественная историография катастрофическим образом уступает зарубежной. И проблема здесь прежде всего в том, о чем я уже говорил, это была слишком сложная и скользкая тема. Прикосновение к ней неизбежно выводила исследователя на целый ряд вопросов, о которых нельзя было говорить в советское время. Начиная от сотрудничества с немцами и кончая тем, что в принципе каждый отсидевший в лагере находился по подозрением. И несмотря на то, что это были мученики Освенцима, или Бухенвальда, или Дахау, многие из них предпочитали вообще на эту тему не говорить, потому что их с трудом принимали в партию, к ним было настороженное отношение. Они были стигматизированы этим лагерным опытом, и если они об этом писали, то вынуждены были работать в житийных канонических жанрах, которые принимались в советское время, автор непременно должен был представить образ героического, несломленного человека, круглосуточно сражающегося с фашизмом в условиях концлагеря. И это было довольно сложно.
Но как бы то ни было, что-то есть в нашей литературе. И начать, конечно, хотелось бы с очерка Василия Гроссмана "Треблинский ад". Небольшая книжечка, которая действительно зафиксировала непосредственные наблюдения Гроссмана, сделанных в Майданике и Треблинке. Это очень глубокая книга, несмотря на свой небольшой объем. Он тоже пытался понять, как стало возможно то, что он увидел. Эта книжка оказалась настолько сильной, что она использовалась во время Нюрнбергского процесса как обличающий документ. Он попытался передать это психологическое самоощущение человека, обреченного на смерть и настойчиво пытающегося отогнать от себя мысль о невозможности спасения. Он потом пытался продолжить эту тему. Он начал собирать материалы для так называемой Черной книги, т. е. книги, которая должна была описать весь ужас, происходящий в концлагерях, трагедию еврейского народа, которая была тогда пережита. В издании Черной книги участвовал и Илья Эренбург, который затевал большой роман о концлагерях, но роман не вышел, а в 1948 году набор Черной книги был рассыпан, и только по уцелевшей рукописи позднее эта книга была опубликована в Израиле, в США. А в России она появилась только спустя несколько десятилетий.
Есть очерк и Константина Симонова, посвященный катастрофе. Симонов тоже видел своими глазами то, что там происходило. Очерк небольшой и грешит деформациями. Очень важным свидетельством является книга воспоминаний Александра Печерского, руководителя масштабного ярчайшего восстания в лагере смерти Собибор. А.Печерский написал эту книгу еще в 1945 году, с ним беседовали несколько журналистов. Эти воспоминания неоднократно переиздавались. Его воспоминания зафиксированы в газетах и журналах. То, что он написал, это все-таки беллетризованная форма его личного опыта, потому что очевидно, что некоторые сюжеты, которые встречались в этом описании, не подтверждаются теми, кто сидел рядом с ним. Очевидно, он был вынужден создать какую-то героическую биографию. Что не умаляет его личного подвига. Но там есть несколько очевидных литературных штампов, которые потом встречаются во многих литературных произведениях. Кроме того Печерский указывает на то, что он писал эту книгу по материалам своего дневника, который он вел в концлагере. Но никто из сидевших с ним не подтверждает, что у него был дневник. Но вести дневник в концлагере... Сказать, что это трудно, это ничего не сказать. Лучше сказать, что это было невозможно по определению. Поэтому ему простительно, разумеется, и для историка, исследователя его работа представляет собой определенный ребус, который необходимо разгадать. Но тем не менее она исключительно важна для понимания подвига, который был совершен Печерским в условиях бесконечного приближения к смерти. Человек обреченный, к тому же он был командир Красной армии, еврей, он сумел создать вокруг себя группу убежденных людей, готовых поднять восстание, сумел это восстание поднять, и мало того, это восстание увенчалось успехом. Недавно на эту тему вышел фильм, который так и называется Собибор. Его не стоит смотреть. Этот фильм ни в коей мере не передает той трагедии, которая произошла. А превращается, как говорил Лихачев, о ленинградской блокаде, когда из блокады делают сю-сю. Так вот это сю-сю на тему той катастрофы, которая произошла в Собиборе. Я не буду в это сильно погружаться, просто скажу, что этот фильм не стоило снимать. Потому что он не только не дает представления что там было, но порой затуманивает это представление. А книгу Печерского "Восстание в Собиборовском лагере" безусловно стоит найти и прочесть. Тем более что подвигу Александра Печерского посвящена большая литература.
И последнее, о чем стоило бы сказать. Это книга современного исследователя Станислава Аристова. Она выходила в серии Повседневная жизнь нацистских концлагерей. Это не единственная книга этого исследователя, но она заслуживает внимания, особенно для тех, кто вообще этой темы не касался. Нужно иметь в виду, что там имеется определенный элемент компилятивности, к сожалению, например, автор пользуется работами Беттельхейма, без указания источника, пересказывая некоторые фрагменты своими словами. Это сильно снижает ценность и значение этой работы. Но в общем и целом на сегодняшний день это одна из последних работ. Есть еще статьи и работы Людмилы Макаровой, которая долго и тщательно этим занимается, но они труднодоступны и уже совершенно научны. Аристов в этом отношении научно-популярный. И поэтому стоило бы этой литературы коснуться, чтобы понять хотя бы немного, что происходило в концлагерях.
Так что это очень краткий очерк того, на что следует обратить внимание и что стоило бы взять в руки, чтобы прикоснуться к той катастрофе, той трагедии, которая случилась в конц.мире. Другое дело, что мы должны понимать, и отдавать себе отчет, что постижение феноменологии конц.мира невозможно по определению. Я уже говорил о том, что один исследователь назвал концлагеря уникальной уникальностью. И проблема нашего понимания этого феномена состоит в том, что при рассмотрении его внешний наблюдатель находится на очень большой дистанции от того, что происходило тогда, это и временная, и психологическая дистанция, и слишком отличается от того, кто находился там непосредственно внутри. Т.е. проблема состоит в том, что приходится вводить допущения, или даже целый ряд допущений, которые мешают оценить должным образом то, что происходило. Масштаб трагедии, произошедший в концлагерях, гораздо больше возможностей постижения этой трагедии. И поэтому мы должны понимать, что это действительно слишком сложно сделать. Есть еще одна очень серьезная психологическая проблема. Когда мы пытаемся представить себе состояние заключенного в концлагере, или состояние эсэсовца, который измывается над заключенным, то мы представляем себя как того человека. Мы не можем отделаться от этой субъективности и переносим себя на место этого человека. Т.е. мы пытаемся понять, как мы бы действовали на его месте. И поэтому мы приписываем заключенному или эсэсовцу свои собственные чувства и эмоции. Т.е. понимание подменяется аберрацией мысли, фантазиями на тему. Т.е. мы представляем себе заключенного или эсэсовца как обычного человека, принужденного переносить страдания заключенного, или патологического садиста. И в этом кроется основная ошибка, потому что заключенный представляет собой принципиально иное тотально измененное состояние человека, причем измененное не только ментально, но и телесно. Этот человек совершенно иначе воспринимает все наше привычное. Причем воспринимает не только сознанием, но и телом. И для того чтобы это понять, нужно стать этим человеком. Страдание занимает настолько большое место в жизни заключенного, что между заключенным и страданием устанавливается определенная система взаимоотношений. Оно становится субъектным. Оно становится той формой, с которой нужно наладить контакт. И поэтому здесь включаются в дело скрытые механизмы психики. Которые могут быть реализованы и проявить себя только в чрезвычайных условиях. При всем желании мы не можем принять это в расчет. Причем мы должны понимать, что страдания имеют пределы. Дойдя до которых, большинство умирает. А те, кто не умирает, кто сохраняет жизнь, переходят в некое фантомное состояние, и превращаются в фантом человека, который является областью совершенно непознанной, областью предположений и описаний, причем большинство этих предположений и описаний имеют соотносительный характер. И поэтому не могут считаться объективными. Именно потому, что Освенцим нельзя сравнить ни с чем, как писал Анрэ Неер. А мы вынуждены постоянно сравнивать. Как было бы, если бы мы страдали... И т. д. Концлагерь Освенцим -- это тотальный кризис репрезентации. Это можно постичь и познать только изнутри. И в тот миг, когда конц.мир канул, к счастью, в небытие, исчезли механизмы постижения и понимания. Это касается и палачей, это касается и эсэсовцев, на место которых нам еще труднее себя поставить, чем на место узников. И в этом отношении с трудом помогают даже непосредственные свидетельства узников. Кого можно считать настоящим свидетелем? Многие исследователи конц.мира отмечали, что настоящий свидетель -- это тот, кто погиб. Он прошел до конца весь путь. И исчез. И это доказывает его право на свидетельство. Которое никогда не будет реализовано. Это свидетельство никто никогда не услышит. Но от этого оно не перестает быть свидетельством. Он унес его с собой. Но тем не менее оно остается свидетельством. Что же касается тех кто выжил, то мало того, что они несли на себе отпечаток вины, они считали, что они выжили именно потому, что шли на какой-то компромисс с системой, с совестью. Истинными мучениками можно считать только тех, кто не выжил. А это означает, что их свидетельства сильно деформированы. Не говоря уже о то, что когда они пытаются описывать то, что они видели, все это распадается на какие-то отдельные части. Нет целостной картины. Все слова и предложения понятны, но смысл самого предложения остается неясным. И вообще неясно, существует ли он, этот смысл. Поэтому здесь мы сталкиваемся с парадоксом. Когда пространство концлагеря становится пространством бесконечных интерпретаций. Каждое свидетельство максимально субъективировано, они могут противоречить друг другу. Мы говорили, что это связано с тем, что это не пространство истории, это пространство мифологии. А кроме того, любой человек , вот мы с вами, когда мы пытаемся понять то, что там было, мы не можем это понять до конца, потому что мы -- зрители того, что было, этой трагедии. Мы созерцаем ее из своего положения, из своего нынешнего состояния. Иными словами, наша позиция наблюдателя превращает концентрационный мир в зрелище, восприятие которого целиком и полностью зависит от нашего жизненного опыта. Если мы любим театр, то это представляется нам какой-то театральной декорацией, театральным действием. Если мы практические люди, то это предстает каким-то образом иначе. Один из нас представляет это как игру, другой -- как конфликт реальностей, третий -- как постановку.
Но конц.мир -- это не зрелище, не явление, не событие. А это историческое бытие в точке своего предела. И поэтому наш повседневный житейский опыт выхватывает из этого события только те вещи, которые нам более-менее близки и понятны, доступны для нас как для наблюдателей. Все остальное нами отбрасывается. Получается, что целостная картина конц.мира, целостная онтология не может быть предметом рефлексии. Она остается не зафиксированной и не засвидетельствованной. Поэтому все, о чем мы говорим, делает эту картину очень сложной, практически невозможной для понимания для понимания. На нас давит масштаб произошедшего, миллионы жертв, которые там происходили, страшная смерть, жестокость. При этом смерть нас подавляет, мы все сводим к смерти -- сколько погибло людей. Смерть становится главным инструментом понимания.
А на самом деле это не так. Голод, насилие, постоянное обнажение людей, труд в лагере, как феномены не менее значимы для понимания того, что происходило. Придание какого-либо значения одному из этих элементов мешает опять же мешает нам понять эту целостную картину мира, отделить сознательное от бессознательного. Причем мы должны понимать, что бессознательное имело громадное значение в конц.мире, играло колоссальную роль. Эти иррациональные механизмы психики не были понятны ни заключенным, ни эсэсовцам. Когда одного из нацистских бонз спросили как стало возможным массовое убийство евреев, этот геноцид, он сказал, что когда в 30-е годы все только начиналось, нацизм только пришел к власти, и только начиналось его движение на Олимп, никто и не помышлял об уничтожении такого количества людей, об уничтожении евреев, о геноциде. Все вышло само собой. Это очень важное и очень точное замечание. С течением времени рациональность переходила в иррациональность, становилась непостижимой даже для тех, кто там находился. Причем обладала колоссальной силой влияния на остальных людей. Они поддавались этому иррационализму, становились соучастниками. Этот иррационализм действовал на всех в равной степени. И поэтому после того как люди вышли оттуда, как мучители, так и жертвы, они пытались понять что это было, как это стало возможно. И это тотальное непонимание, ужас от осознания своего участия в происходящем полностью парализовал понимание. И это важно понять.
Конц.мир существовал очень недолго. Чуть больше 10 лет. И там настолько быстро происходили эти деформации, иные состояния духа и тела, они обогнали существующие механизмы понимания и вербализации. А внезапное крушение этого мира не позволило выработать адекватные механизмы осмысления и трансляции произошедшего. Не случайно Визель говорил о том, что те, кто не узнал этого на себе, не поймут никогда. А те, кто испытал это на себе, никогда не расскажут. Все будет неверно и не полно. Прошлое принадлежит мертвым. И в этом отношении он действительно прав. И опять ж, когда мы пытаемся об этом говорить, речь идет не о преодолении трагического прошлого, это невозможно. Речь идет прежде всего о знании того как это было, и как это может проявить себя в настоящем. Меньше всего здесь должно быть какого-то обывательского интереса, и больше всего попытки понять, возможно ли это вновь, как это действует в нас сегодня, как могут проявиться те элементы бессознательного, которые проявлялись в концлагерях. И стоит ли нам клясться в том, что сегодня с нами такое невозможно. Концлагерь показывал, что возможно все. И с кем угодно. И поэтому если внимательно на это посмотреть, то мы поймем, что мы заглядываем в бездну, которую мы представляем из себя и и в которой таятся те вещи, о которых мы даже не догадываемся. Эти страшные тайники могут быть распечатаны только под влиянием этих невероятно страшных обстоятельств, которые, я надеюсь, никогда не произойдут в наши дни. И мы не сумеем в этом отношении раскрыть себя для самих себя, ужаснуться самим себе и открыть в себе глубины, в которые мы не хотели бы заглядывать. А самое главное -- мы не хотели бы о них знать. Потому что если это знания появится, мы уже не сможем его себе запретить. На этом мне хотелось бы сегодня закончить.