Аннотация: Предлагаю вашему вниманию беседу А.Д.Данилина о романе М.Булгакова "Мастер и Маргарита" Александр Данилин - врач, психотерапевт, писатель и радиоведущий. Автор проекта "серебряные нити". Беседы о романе М.Булгакова «Мастер и Маргарита» Беседа 16
Самопознание по А.Г.Данилину Мастер и Маргарита - 16
Одиночество
Ну что ж, добрый вечер. Мне немного трудно, потому что уж больно главы ершалаимские блестяще многослойны, трудны для анализа и тем более столько людей этот анализ проводило. Тем более сегодня придется поговорить о каких-то таинственных вещах. Например, снова об одиночестве. Да в общем не об одиночестве кого-нибудь, придется говорить об одиночестве Бога. А что? Вы никогда не задумывались, возможно в отличие от Булгакова, что в этой нашей мелкой суете, попытках выживать, беспокойстве о том, не придется ли в очередной раз сдавать валюту, - мы оставляем Бога одиноким. Таким же, каким он, собственно говоря, и является в романе Булгакова.
Но ведь действительно, главное предсказание Иешуа Га-Ноцри не сбылось. И, если считать от ершалаимского времени романа, и если считать от рождения Иисуса Христа уже 2 тысячи лет прошло, а царство истины не настало. Правда ведь, не сбылось главное предсказание Иешуа.
Я не знаю, кто о чем думает, когда читает эти главы. Я, когда перечитывал последний раз, думал словами Иешуа, наверное, и думал я о сверх чувствительных людях. Да, о которых мы говорили последний раз, во время последнего эфира. Я думаю, что Бог Булгакова умер на кресте в мучительном одиночестве из-за предательства сверх чувствительных людей. Потому что у этих самых сверх чувствительных людей, больше, чем у всех остальных, главным пороком, или главным грехом, если хотите, или главной ошибкой, если дословно переводить слов "грех", является трусость.
Вообще, как мне кажется, любовь к роману Булгакова -- своего рода тест на сверх чувствительность. Сверх чувствительные люди любят этот роман, часто его перечитывают, и как-то все равно умудряются находить оправдание для собственной трусости.
А главный герой, может быть романа, может быть ершалаимских глав, Иешуа Га-Ноцри, сверхчувствителен несомненно. Ведь только сверх чувствительный человек может обнаружить в каждом, даже в Кентурионе Марке-крысобое, доброго человека.
Но далеко не каждый осмелится не просто сказать ему об этом, но еще и научить чувствовать его внутри себя добрым. Что-то внутри себя изменять. Это дар сверхчувствительного человека. Об этом, как мне кажется, говорит Булгаков. И тем не менее сверхчувствительные люди, любящие этот роман, не пользуются этим даром и не умеют как-то показать другому, заскорузлому, нечувствительному, что он в сущности своей добрый человек. Возможно, разучились мы с тех вечных библейских времен это делать, и вообще задумываться об этом.
Поэтому, собственно говоря, мы раз за разом, поколение за поколением с упорством идиотов распинаем в себе Бога, посвящая свою жизнь ну в общем-то Воланду, царствующим над всем этим, в ершалаимских главах -- разумеется, Понтию Пилату. Почему Понтию Пилату? Потому что у Булгакова он идеальный образ правителя всех всех времен. В нем есть все, к чему призывают нас современные политики, все, что позволяет управлять нашим миром. Он абсолютно жесток, он умеет бороться с людьми с помощью фейковых новостей, провоцируя их на это. Он служит не только себе.
На самом деле, если вы оглянетесь вокруг, да наверное, не только в России, сейчас, как мне кажется, в большинстве стран мира, вы увидите эту странную абсолютную власть прокуратора Иудеи. Она, собственно говоря, заключается в том, что говорит и принимает решения он не от своего имени, а от имени кесаря.
Во времена ершалаимских глав романа это Тиберий, который болен сифилисом и прячется в изумительной красоты прекрасных парках и дворцах Капри, Каприи, как написано в романе.
Пилат как будто не сам принимает решения. Он принимает их от имени кесаря и от имени странного закона, существовавшего в те времена, в одни из самых извращенных и лживых времен истории -- в истории Древнего Рима. Это времена патрициев, прокураторов.
Впрочем, нам еще предстоит о них говорить в других, следующих ершалаимских главах романа. Но одним из главных действующих персонажей, невидимых персонажей того времени будет закон об оскорблении величия. Знаменитый римский закон, который приводил к смерти когда в каком-либо отрицательном аспекте упоминался кесарь и его власть. И тот дикий страх, который, как вы помните, испытал прокуратор на суде, он связан именно с законом об оскорблении величия.
Что-то такое, что называется политикой, и представляет собой эту абсолютно безличную власть, которая действует как бы не своей волей, а волей закона, который создал невидимый, прячущийся где-то в садах Запада кесарь. Вы не обращали внимание, что именно так все это и работает. Буквально в следующих главах пустые костюмы станут олицетворением, или издевательством Булгакова над подобного рода чиновничьей службой. Людей больше нет.
Пытаюсь найти картинку Виктора Ефименко. Вот одна из них. "На свете нет, не было и никогда не будет более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиберия." И это дикий крик прокуратора, который почуял в словах Иешуа там, в колоннаде, этого таинственного римского закона.
И тогда он, собственно говоря, и создавал ту атмосферу, почти не отличимую от атмосферы 30-х годов, в которых писался роман. И это - атмосфера доносов. Доносы в те годы в Римской империи были узаконены, совершались строго определенным образом. Ну например, помните? - Понтий Пилат спросит Иисуса: Светильники зажег? - относительно его свидания с Иудой.
Да, согласно закону об оскорблении величия нужны были свидетели, оскорбление обязательно должно было происходить на свету зажженными светильниками. И в темноте должны были прятаться не менее двух свидетелей, которые подтвердят о том, что во время разговора действительно человек критиковал власть.
Ну я просто надеюсь, что то, что случилось в истории Рима, и в истории нашей страны, трагедия сейчас всего лишь повторяется как фарс, но аналогии и всякие разные размышления на эту тему в связи с римским законом об оскорблении величия, правилами доносов, между прочим, правилами доносов, описанными в толмуде, в том числе, которые, видимо, Булгаков очень хорошо знал и читал скорее всего знаменитое издание в переводе Перферковича.
Все повторяется в истории, и повторяется по кругу.
Видите, кто-то пишет нам, что сам прокуратор не считал так уж до конца искренне власть кесаря великой и прекрасной. Не считал.
И одновременно -- считал. Это иллюстрация Сергея Тюнина к вынесению приговора.
Наши современные чиновники ведь не считают власть кесаря великой и прекрасной. Или считают? И вообще что считает или не считает человек? Ведь он -- человек власти. А это значит, что он сам вознесся, как у нас сейчас говорят -- получает свои деньги, ворует, исключительно благодаря разным законам, кесаря в том числе, и законам об оскорблении величия. Помните, он же там будет кричать Иешуа:
Не считаешь ли ты, что я , прокуратор Иудеи, захочу разделить твою участь, участь жалкого нищего бродяги? -
когда Иешуа его спросит очень тихо и покорно:
Ты бы освободил меня, ты, похоже, убить хотел?
Прокуратор будет искренне кричать эти слова? Искренне. Потому что эта власть его сделала. А то, что вы имеете в виду, когда говорите "громкий крик прокуратора про великую власть был во многом наигранным и рассчитанным на окружающих охранников и писарей", вы говорите две вещи. Вы во-первых повторяете версию той главной новозаветной книги, на которую конечно же опирался Булгаков. Как впрочем и масоны. На евангелие от Иоанна. Здорово отличающееся от евангелий синоптиков так называемых. И в частности вот этими самыми знаменитыми словами Понтия Пилата "Се человек?".
Вы хотите сказать кроме этого еще одну вещь. У синоптиков все не так. Вы хотите сказать, что внутри Понтия Пилата есть Иешуа Га-Ноцри. Что человек двойственен. Однако, помните? Он будет повторять, прокуратор, - я страшное животное.
Цитата
"Но прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:
- Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно"
А вот теперь попробуйте ответить мне на вопрос: Он, Иешуа, это начало, которое есть в душе прокуратора, которое есть в Евангелии от Иоанна, оно там было всегда? Или появилось после встречи с Иешуа? После того, как прошла головная боль, и где-то в глубине души прозвучали немыслимые, невозможные слова "злых людей нет на свете, наступит царство истины".
Понимаете, какая штука? Мне пишут, что это лицемерие и тоже часть игры. Я, конечно, никогда не был в этой роли. Но в общем, людей, которых в похожих ролях были, мне знавать приходилось. Человек не может всю жизнь, занимая очень большой пост в Римской империи, будучи в очень сложной бюрократической системе, наверное, посложнее нашей, особенно мешало отсутствие современных средств связи, так вот он не может только лицемерить и играть в игру. Это невозможно. Человек так не может жить. Он все равно будет верить в свое лицемерие и игру, просто для того, чтобы оправдать себя. Иначе это все разорвет его на части. Как, собственно говоря, и происходит с Понтием Пилатом в одной средневековой легенде, которую по всей видимости и использовал Булгаков.
Впрочем, я думаю, что об этом - в следующей главе. Сейчас ответом может
быть на ваш вопрос, а может быть следующим вопросом будет предельно простая штука. Это вопрос о странных словах Иешуа после его крестной смерти
Цитата
- О Бог... - простонал Левий, понимая, что он опаздывает. И он опоздал.
Когда истек четвертый час казни, мучения Левия достигли наивысшей степени, и он впал в ярость. Поднявшись с камня, он швырнул на землю бесполезно, как он теперь думал, украденный нож, раздавил флягу ногою, лишив себя воды, сбросил с головы кефи, вцепился в свои жидкие волосы и стал проклинать себя.
Он проклинал себя, выкликая бессмысленные слова, рычал и плевался, поносил своего отца и мать, породивших на свет глупца.
Видя, что клятвы и брань не действуют и ничего от этого на солнцепеке не меняется, он сжал сухие кулаки, зажмурившись, вознес их к небу, к солнцу, которое сползало все ниже, удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в Средиземное море, и потребовал у Бога немедленного чуда. Он требовал, чтобы Бог тотчас же послал Иешуа смерть.
Открыв глаза, он убедился в том, что на холме все без изменений, за исключением того, что пылавшие на груди кентуриона пятна потухли. Солнце посылало лучи в спины казнимых, обращенных лицом к Ершалаиму. Тогда Левий закричал:
- Проклинаю тебя, Бог!
Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости Бога и верить ему более не намерен.
- Ты глух! - рычал Левий. - Если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.
- Я ошибался, - кричал совсем охрипший Левий, - ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий Бог. Ты черный бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!
Тут что-то дунуло в лицо бывшему сборщику и что-то зашелестело у него под ногами. Дунуло еще раз, и тогда, открыв глаза, Левий увидел, что все в мире, под влиянием ли его проклятий или в силу каких-либо других причин, изменилось. Солнце исчезло, не дойдя до моря, в котором тонуло ежевечерне. Поглотив его, по небу с запада поднималась грозно и неуклонно грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. Туча ворчала, и из нее время от времени вываливались огненные нити. По Яффской дороге, по скудной Гионской долине, над шатрами богомольцев, гонимые внезапно поднявшимся ветром, летели пыльные столбы. Левий умолк, стараясь сообразить, принесет ли гроза, которая сейчас накроет Ершалаим, какое-либо изменение в судьбе несчастного Иешуа. И тут же, глядя на нити огня, раскраивающие тучу, стал просить, чтобы молния ударила в столб Иешуа. В раскаянии глядя в чистое небо, которое еще не пожрала туча и где стервятники ложились на крыло, чтобы уходить от грозы, Левий подумал, что безумно поспешил со своими проклятиями. Теперь Бог не послушает его.
Обратив свой взор к подножию холма, Левий приковался к тому месту, где стоял, рассыпавшись, кавалерийский полк, и увидел, что там произошли значительные изменения. С высоты Левию удалось хорошо рассмотреть, как солдаты суетились, выдергивая пики из земли, как набрасывали на себя плащи, как коноводы бежали к дороге рысцой, ведя в поводу вороных лошадей. Полк снимался, это было ясно. Левий, защищаясь от бьющей в лицо пыли рукой, отплевываясь, старался сообразить, что бы это значило, что кавалерия собирается уходить? Он перевел взгляд повыше и разглядел фигурку в багряной военной хламиде, поднимающуюся к площадке казни. И тут от предчувствия радостного конца похолодело сердце бывшего сборщика.
Это Михаил Бруни, молдавский художник. Рисует Марка крысобоя на холме казни.
Цитата
"Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, лежащие на земле у столбов, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи, отозвал двух из них и приказал:
- За мною!
С ближайшего столба доносилась хриплая бессмысленная песенка. Повешенный на нем Гестас к концу третьего часа казни сошел с ума от мух и солнца и теперь тихо пел что-то про виноград, но головою, покрытой чалмой, изредка все-таки покачивал, и тогда мухи вяло поднимались с его лица и возвращались на него опять.
Дисмас на втором столбе страдал более двух других, потому что его не одолевало забытье, и он качал головой, часто и мерно, то вправо, то влево, чтобы ухом ударять по плечу.
Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме. Мухи и слепни поэтому совершенно облепили его, так что лицо его исчезло под черной шевелящейся массой. В паху, и на животе, и под мышками сидели жирные слепни и сосали желтое обнаженное тело.
Повинуясь жестам человека в капюшоне, один из палачей взял копье, а другой принес к столбу ведро и губку. Первый из палачей поднял копье и постучал им сперва по одной, потом по другой руке Иешуа, вытянутым и привязанным веревками к поперечной перекладине столба. Тело с выпятившимися ребрами вздрогнуло. Палач провел концом копья по животу. Тогда Иешуа поднял голову, и мухи с гуденьем снялись, и открылось лицо повешенного, распухшее от укусов, с заплывшими глазами, неузнаваемое лицо.
Разлепив веки, Га-Ноцри глянул вниз. Глаза его, обычно ясные, теперь были мутноваты.
- Га-Ноцри! - сказал палач.
Га-Ноцри шевельнул вспухшими губами и отозвался хриплым разбойничьим голосом:
- Что тебе надо? Зачем подошел ко мне?
- Пей! - сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу. С соседнего столба донесся голос Дисмаса:
- Несправедливость! Я такой же разбойник, как и он.
Дисмас напрягся, но шевельнуться не смог, руки его в трех местах на перекладине держали веревочные кольца. Он втянул живот, ногтями вцепился в концы перекладин, голову держал повернутой к столбу Иешуа, злоба пылала в глазах Дисмаса.
Пыльная туча накрыла площадку, сильно потемнело. Когда пыль унеслась, кентурион крикнул:
- Молчать на втором столбе!
Дисмас умолк. Иешуа оторвался от губки и, стараясь, чтобы голос его звучал ласково и убедительно, и не добившись этого, хрипло попросил палача:
- Дай попить ему.
Становилось все темнее. Туча залила уже полнеба, стремясь к Ершалаиму, белые кипящие облака неслись впереди напоенной черной влагой и огнем тучи. Сверкнуло и ударило над самым холмом. Палач снял губку с копья.
- Славь великодушного игемона! - торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул:
- Игемон...
Кровь побежала по его животу, нижняя челюсть судорожно дрогнула, и голова его повисла.
При втором громовом ударе палач уже поил Дисмаса и с теми же словами:
- Славь игемона! - убил и его."
Ну дальше вы знаете, дальше следует проверка на смерть. И может быть главный вопрос сегодняшнего разговора -- почему Булгаков заставляет своего Иешуа, или видит, как Иешуа, Мастера и Воланда последним своим словом обращается не к отцу, как это происходит в Новом Завете, а вспоминает игемона. Может быть вы сможете для себя внутренне ответить на этот вопрос? Это ведь один из главных вопросов "Мастера и Маргариты". Почему?
Значит, для Иешуа, в первую очередь для него, прокуратор не только свирепое чудовище. До какого-то момента прокуратор остается чудовищем. Во время суда, утром, Пилат не может принять проповедь Иешуа. Почему? Да потому что они -- антагонисты. Они -- два начала человеческой души -- негатив и позитив.
Пилат -- профессиональный солдат, т. е. убийца. Правитель с исключительным правом смертного приговора. С правом судить, или правом меча, как говорили римляне.
Иешуа, как скажет Левий Матвей, - это человек, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла.
Пилат (с мигренями) -- резок, агрессивен, вспыльчив.
Иешуа всегда ласков и ровен. Они противоположны не только личностями.
Это рисунок Нади Рушевой. Иешуа перед казнью.
Они противоположны не только личностно, - как писал А.Зеркалов, анализируя этот эпизод, - но и социально. Первый -- богач, второй -- нищий. Один -- всемогущий наместник кесаря, другой -- бездомный бродяга. Как бы абсолютный нуль социальной шкалы.
Более того, Булгаков максимально заостряет все евангельские проблемы. Оголяет их, обрезает.
Дело в том, что у Булгакова встречаются сын короля-ведуна из средневековой легенды о Понтии Пилате 12-го века, между прочим, и подкидыш, сын неизвестных родителей, пария, по представлению родового общества. И еврейского общества в первую очередь. Пилат -- первый, Иешуа -- последний.
Но в следующем, этом очень важном для нас противопоставлении, в Евангелии -- последние становятся первыми.
И самое, наверное, главное. Может быть, точнее всего остального, характеризующее наше с вами одиночество, болезненное одиночество, разумеется, Пилат не просто жесток. Собственно, до встречи с Иешуа он видит в людях только дурное, он -- злобный ненавистник, и это -- некоторое, почти абсолютное правило власти. Он творит зло по инерции, даже тогда, когда пытается делать добро. Вот говорит Александр Зеркалов:
"Наказывая зло, Пилат устраивает предательское убийство, опутывает его маскировочной сетью лжи, с наслаждением изобретая фальшивые версии то о женщине-предательнице, то о самоубийстве. А Иешуа не лжет даже для спасения собственной жизни. И не только зла не причиняет, но жалеет, более чем прощает, искренне жалеет, сострадает Иуде."
И это такая внутренняя музыка у Булгакова. Потому что это -- притча. И характер этой притчи написан лаконично и почти абсолютно совершенно. Есть весы противоположностей. Нищий бродяга по статусу своему свободен от социального давления.
Он ускользнул от жизни, как Александр Добролюбов, как Мастер. На нем не висят заботы о семье, о детях, имуществе, общественном положении, служебные адекватности. Иешуа может позволить себе быть добрым.
Но вот что страшно. Только при этих условиях. Абсолютная доброта, или абсолютная способность видеть добро в человеке делает его сумасшедшим, изгоем. Выталкивает из общества. Он как бы не может не умереть. Но не Бог обрекает его на смерть, а проклятая пилатчина.
Собственно говоря, Пилат. Он занимает место Бога-отца в новелле Булгакова. Зло концентрируется в человеке и в том, как он понимает общество, общественные отношения, социальные отношения. Следом за Андреем Кураевым очень многие стали произносить эту фразу "евангелие от сатаны". Действительно, кто мог быть свидетелем тех событий? Так и хочется повторить фразу Берлиоза, о котором речь, конечно же, еще впереди. Но никто же всерьез не станет рассматривать Евангелие как исторические источники. Главный человеческий парадокс, с которым мы сталкиваемся здесь: человек, ускользнувший от общества, живущий вне его, может позволить себе быть добрым. А те противоречия, о которых пишете вы, возникают оттого, что игемон -- добровольный раб социальной системы. Той самой Римской империи, общественных отношений. И всеми заботами, от которых свободен Иешуа, он отягощен. Он в высшей степени правитель, и в той же степени подчиненный. Безумный Иешуа, как безумный Добролюбов, я имею в виду поэта Александра Добролюбова, о котором мы говорили, свободный. Богатый сын короля-звездочета, в сущности раб. И это самое ощущение "добрый человек" как будто дарит ему свободу. Только для него эта свобода возможна, увы, в другом мире. Для Пилата. Для игемона. Здесь ее нет, что он и постарается продемонстрировать Иешуа.
Это ведь не только приговор, это не только его трусость. Это еще одна оплеуха, брошенная Иешуа, как бы доказывающая, что никакой свободы и добра в этом мире быть не может. И оба они мучительно одиноки.
Всякая попытка следовать за каким-то абсолютом, абсолютным убеждением здесь у Булгакова приводит к анти социальности и одиночеству.
До Иешуа его человеческую искру видел только Банга, его собака. Люди не были способны это увидеть. Но для того, чтобы оставаться свободным, предельно свободным, Иешуа не может иметь никаких связей. И даже преданный Левий для него не апостол, а человек, который что-то пишет, и все время ошибается.
Он любит людей, но не может образовать с ними устойчивых связей, по томй простой причине, что, как мы скажем в наше время, замечательное научное время, тогда возникнет зависимость. Тогда его начнет погружать в семью, или в какие-то общественные институты.
Иешуа убежден в доброте и свободе. И поэтому он не бродяжничает, он путешествует.
Пилат тоже абсолютно убежден, его самолюбие держится на колоссальной значимости его социального рабства. И оба мучительно одиноки.
Дальше, конечно, следуют мои домыслы, потому что человеку Иешуа хочется, чтобы его любили. Ему хочется обратно в общество. Он не может себе этого позволить, поскольку лишается свободы. Пилату хочется свободы и хочется идти этой бесконечной дорогой с философом и говорить с ним о чем-то действительно важном, а не лицемерном.
Эта картинка, которая так и висит на экране, Надя Рушева своим юным взглядом почувствовала предельную наивность, стоящую за Иешуа. Он не умеет различать людей. Он просто не может прогнозировать. Он в определенной степени уже мертв, как только он вмешивается в общество, например, приходит по приглашению в дом Иуды.
У него совершенно беспечное, наивное бесстрашие, детское. Для Пилата все люди -- злые. Поэтому ему необходимо карабкаться по социальной лестнице вверх. Как и всякому карьеристу в наше время, невозможно делать карьеру по-другому. Я имею в виду политическую, общественную карьеру. Человека, как описывает Булгаков, должно гнать желание стать сильнее этих злых людей. Всех окружающих. И если посылка Иешуа "Все люди добрые" основана на его наивности, то зеркальная посылка Пилата в обязательном порядке базируется на жестокости.
По всей видимости, для современного общества, для нас с вами Пилат -- это нормальный человек. А Иешуа -- больной. Но именно наивность оборачивается бесстрашием, нежеланием лгать даже перед лицом очевидной смерти. А предусмотрительность, социальность, расчетливость Пилата, его склонность к провокациям оборачивается трусостью. Оливковая ветвь и меч меняются местами.
Один из них одинок по самодостаточности в любви, а другой ненавидит людей, которыми правит. И он одинок в своей ненависти.
Это как бы два типа нашего одиночества в жизни. Одно одиночество в мизантропии и ненависти, другое одиночество, желающее сохранить наивность и чистоту. И оба они непреодолимы. До самой смерти каждого из них. И оба эти одиночества, как вы знаете, прекратятся после гибели обоих. Когда они наконец встретятся и пойдут по лунной дороге.
Нужно, чтобы Пилат потянулся к Иешуа. Нужно, чтобы любой человек -- правитель, ведь мы этого хотим, когда мечтаем о добром царе, - увидел в нас не жадных мизантропов, пытающихся любой ценой выживать и зарабатывать деньги, а добрых людей.
Нужен хоть кто-то, желающий видеть в нас это самое добро. "Нужно, чтобы два начала соединились, - пишет Булгаков, - иначе никогда не настанет царство истины. И никогда не прекратится это вечное человеческое одиночество."
Одно связано с тем, что если я - добрый человек и вижу в других добрых людей, то тогда кто-то придет ко мне и обязательно меня полюбит.
Другое связано с подозрительностью и мизантропией. Царство истины наступает, когда сливаются эти два начала. Когда они начинают по крайней мере свое взаимопроникновение. От этого и кричит, как мне кажется, или шепчет Иешуа на столбе именно "игемон". Поскольку он и у Булгакова все равно Бог, как мы знаем. Правда?
Хотя похоже и там, на столбе, и на суде у Пилата он, в отличие от Христа евангелия, не ведает об этом.
Мне кажется, правы те исследователи, которые говорят о том, что оба начала присутствуют в Иисусе Христе новозаветного корпуса. Он -- царь, добровольно отказывающийся от управления миром. Он иногда властен. Иногда -- хитер. Его защищает народ, видевший его чудеса. Булгаков отделил властное начало полностью, целиком отдав его человеческому, Пилату. И сказав словами Иешуа, что власть -- всегда зло.
Это Андрей Хоршак. Здесь, мне кажется, он чувствует два разделенные начала как одно.
Кроме книг, которые часто упоминают, мы еще с вами все равно будем вынуждены говорить об этом, продолжая разговор о романе. Я хочу вспомнить одну, которая, на мой взгляд, вполне возможно связана с Булгаковым. Вот эта книга, издание 1893 года, "Значение креста в деле Христовом" Павла Яковлевича Светлова. Я не буду рассказывать его биографию, это его магистерская диссертация на звание магистра богословия. Он с 1897 года был профессором богословия Киевского университета. А цензором его книги был главный цензор Киевской Духовной академии Афанасий Иванович Булгаков, отец Михаила Булгакова. Он был руководителем религиозно-философского кружка в Питере, и вообще был очень интересным человеком. И мне кажется, эту книгу точно знал М.А.Булгаков.
Обвиняли эту книгу в некотором протестантизме, но все-таки видимо благодаря Афанасию Ивановичу опубликовали. И вся эта книга -- психологическая. Светлов все время занят психологическим анализом. Он пытается объяснить, что до Христа человек Понтий Пилат как некий идеал человека до Христа... Нет, Пилат у Светлова упоминается, но совершенно в другом ключе.
Светлов пишет, что до Христа человек не мог поверить в добро, любовь и прощение, и у человека не было доверия к самому себе. Он пишет, что что во Христе открылось, что человек лучше, чем можно было бы подумать до того. И что через образ распятия мы смогли полюбить человека, поверили в него и нашли хоть какой-то смысл жизни.
Христос показывает себе истину человека.
Цитата:
" Евангелие спасло наше уважение к человеку, веру в его способность к добру. Христос своим учением возбуждает в человеке сначала любовь к себе, и эта любовь ведет к симпатическому подражанию."
Но Христос Светлова не только учитель истины. Он еще и страдалец за истину и добро. В этом мире добро есть страдание. Потому что это мир пилатов. Обратите внимание, мир пилатов, а не сатаны. До Христа страдание пугало человека, как наказание и знак гнева Божьего, а через Христа страдание становится радостным. Страдание добра для победы над злом. И крест нельзя понять вне идеи жертвы. Высшая жертва -- это любовь,
Цитата
Христос в своем святом сострадании к человечеству переживает в самом себе суд над человеком, всю судьбу, определенную властным грехом. Христос страдает за людей, но не отдельно от людей, а вместе с ними. Его страдание было состраданием."
И конечно, соучастие в жертве христовой дается человеку в святейшей Евхаристии, понятно, что без этого таинства крестное жертвоприношение никогда не было бы закончено.
И мне кажется, вот это уважение к добру в человеке, главную миссию Евангелия Булгаков, живущий в атеистическом мире, выделяет. Эту этическую проблему возможности полюбить свою сверхчувствительность, добро в самом себе, и нести его людям, даже если вдруг ты в этой любви чем-то жертвуешь в себе. Ведь любовь обязательно требует жертвы, правда? Не обязательно смертной, и тем более крестной. Но нельзя любить, не пожертвовав ничем.
Вот обратите внимание, именно в этом причина одиночества Пилата и бесконечного числа наших современных одиночеств. В том, что мы пытаемся любить, ничем не пожертвовав.
Но потом выясняется, что это и есть трусость. Это сохранение своей власти, а вовсе не любовь.
Евангелие от сатаны. Я всегда пытался понять, что же чувствовал я, когда впервые с безумным трепетом читал те строки, которые сегодня цитировал булгаковского романа. Я думаю, что я всегда это чувствовал как то в Новом Завете, что вынужден уважать даже сатана. Это оставил Булгаков, отдав все, что принадлежало достаточно жестокому Богу Ветхого Завета нормальному человеку власти Понтию Пилату.
Ведь Иисус в Евангелии опирается на Ветхий Завет и следует ему. Он, в общем-то, последовательный иудей.
Но Бог Ветхого Завета жесток. И первое новозаветное его деяние -- это порождение сына, специально предназначенного для мучительной гибели. И согласитесь, это немалая жестокость. И в чем-то игемон даже добрее Отца Яхве. Игемон же не расставлял Иешуа ловушку. Он был всего лишь слепой силой, осудившей его.
Яхве, - помните? - в книге царств одного из своих адептов поразил смертью за прикосновение к ковчегу со святынями, подающем с телеги. Ковчег падал с телеги, человек совершил естественную попытку поддержать святая святых, за что был немедленно уничтожен, поскольку прикасаться к ковчегу было нельзя.
Ну, владыке кочевников, древнему Богу, жестокость, наверное, не была противопоказана. Он был , Яхве, слишком человечен, этот Бог кочевников. Он оправдывал свою жестокость непокорностью паствы. Как и современные правители. Помните, как евреи в книге Исход выходили из Египта, то Бог отказался пойти с народом. Знаете, как он это описывал?
Цитата:
"Чтобы не погубить мне вас на пути, потому что вы народ жестоковыйный"
Булгакову не хотелось обращаться к жестокому отцу. Жестокие люди создавали себе жестокого Бога. Или жестокий Бог создавал жестоких людей. Это было неважно. Для него было важно, что это -- два начала внутри человека. Одно мы считаем нормальным, второе - нет. Но только встретившись, они могут породить царство истины, только наши попытки понять друг друга, увидеть друг в друге добро. Иначе мы все время так и обречены мучительно оставаться одинокими. И наверху, там, где находится Бог, и внизу, там, где находимся мы с вами, вместе со своей сверхчувствительностью.
Нам написал Алексей Рябов, автор песен, музыкант, который и слушал, и смотрит теперь наши программы, предложил нам песню. Эта песня называется "Одиночество". И почему-то мне кажется, что в ней почти как у Булгакова звучат библейские мотивы. Интересно, что на саксофоне в этой песне играет Сергей Летов, легендарный наш саксафонист, брат Егора Летова.
Давайте, наверное, я закончу сегодняшнюю передачу этой подаренной нам музыкой.
Мне слеза была то, что было
Между нами стерто годами.
Я мечтал, что когда-нибудь приду
И тебя просто за руку возьму.
Как же глуп был я.
Ты не ждешь, ведь не нужен я тебе
Ты живешь с детской мыслью о мечте.
Где нет места мне.
Достучаться до небес
Проще, чем тебя найти.
Знают ангелы небес
..........................
Знают ангелы небес
Проще, чем любовь спасти
Знает только лишь творец,
Как покой мне обрести.
Боль ушла, но покой не наступил.
Тишина оглушает -- нету сил.
Одиночество.
Достучаться до небес
Проще, чем любовь спасти
Знает только лишь Творец,
Как покой мне обрести.
Спасибо Алексею Рябову и вам, за то, что вы были вместе с нами. Спокойной ночи.
