Впервые я увидел ее в приемном покое больницы. Она лежала на каталке. Глаза закрыты, лицо белое, как алебастр, а губы ярко красные. Жутковато, а глаз не отведешь. Подумалось: спящая красавица.
--
Что с ней? - Поинтересовался я у санитара.
--
Спит вот.
--
Летаргия?
--
Да кто его знает...
--
Жалко. Молоденькая какая.
--
Ничего. Разбудят.
Ее увезли, а на меня завели "Дело" и отправили в отделение. Так я попал в больницы на обследование. Обследование чего? - уже не помню, да это и не важно.
Три дня осваивался и отдыхал. Лафа! Никуда не нужно спешить, спи - сколько хочешь. Учебники - набрал с собой, что бы заниматься - даже не открыл ни разу.
Палата наша подобралась что надо. Сачки вроде меня. Мы быстро спелись. Покурить, поддать...ну, и все такое. В общем, я не скучал. Почитывал периодику, травил байки с мужиками, сходу завел полу роман с мед сестричкой Наташкой - жизнь покатилась так, словно я век здесь находился. Словно не было на свете ни родных, ни знакомых, ни института, ни предстоящей сессии. Или это вообще свойство больниц - полная отрешенность от мирской жизни, как в монастыре. Мир суживается до размеров больничной палаты. Другая палата почти заграница, чужая страна, дружественная или враждебная, смотря по тому, кем она населена - старперами, что с утра до вечера лечатся, и к своему здоровью относятся, как к мировой проблеме, или нашими людьми, которые больницу воспринимают, как законный вид отдыха.
Словом, все шло, как надо. Но однажды... помню, я помогал Наташке что-то там тащить в другое отделение. Краем глаза вижу, в кабинете главного, дама в истерике.
-Тут одну девчонку привезли...- Перехватила мой взгляд Наташка.
--
Спящую красавицу? - Синтуичил я. - Мы с ней в один день поступили.
--
Вот-вот. Не знаю уж, как насчет "красавицы", а спящая - это точно.
--
Плохи дела, никак не разбудят?
--
Разбудили. Только лучше бы спала.
--
Что-нибудь не того? - я постучал себя по голове.
--
Вот именно. Никого не узнает, даже отца с матерью. Лопочет, не разберешь что.
--
Свихнулась бедняга.
--
Врачи не поймут. Вроде нормальная, а в то же время...помнишь песню, "все, что было не со мной - помню..." ты языки всякие знаешь, поговорил бы, может разберешь, на каком она лопочет.
Можете мне не поверить, но что-то, чему, вероятно, и названия нет, во мне дрогнуло. Предчувствие, внутренний голос - не знаю, но что-то существует, живет в нас, только не каждый умеет различать это в нашей сумасшедшей жизни, в гаме и грохоте вечно трудовых бедней.
Так вот. Я вправду пошел. Узнал номер палаты - и пошел. Открыл дверь и сразу увидел ее. Впрочем, в палате больше никого не было. Время летнее - больных мало. Она сидела на кровати. Не вскочила. Не крикнула, только обернулась в мою сторону и такое в глазах...до сих пор вспоминаю - сердце сжимается. Так, наверное, на палача смотрят. Я остолбенел. Растерялся. Это я-то! Я, который мог прикадриться к любой женщине, невзирая на возраст и положение. А здесь растерялся, промямлил что-то вроде "здрасьте" и замолк, не в силах рта раскрыть. И тут она запела. Именно запела, иначе и не скажешь, потому что и тембр ее голоса и язык, на котором она "пела" послышались мне музыкой. Но как я ни был ошеломлен, вдруг мне стало казаться, что я понимаю, о чем она "поет". Батюшки, да ведь это португальский! Конечно. Я год занимался им на факультативе, летом в "Спутнике" работал, так что кое - что смыслил. А она все пела и пела. "Святая Мария помоги. Сними с моих глаз наваждение, верни меня к жизни!" Конечно, перевод очень приблизительный, я скорее угадывал смысл, чем понимал, о чем она лопочет. Но впечатление было потрясающее. Испуганная девчонка с огромными лучистыми глазами, полными страха. Пышная волна волос, точеные руки, сложенные, как при молитве. Ну, чем не святая Инесса Сурбарана. Недоставало только ангела с покрывалом. И тут появился и "ангел" и разрядил обстановку.
--
Ну что прынцесса, как дела-то. На-ка я тебе поисть принесла. Вошла нянечка с тарелкой и стаканом какой-то буроватой жидкости.
Девушка сжалась и замолчала. Глаза ее стали влажными, но она не заплакала, только затихла.
--
Третий день ничего не ист. На-ка покорми ее. Помрет ведь с голоду-то. - Нянька сунула мне тарелку и вышла.
И тут я неожиданно для самого себя изрек на португальском, что-то вроде: "нужно есть, что бы не умереть с голоду". Как составилась эта идиотская фраза, до сих пор не понимаю, но она поняла. Поняла!
Так вот. Кто она? Она была московской школьницей шестнадцати лет. Точно. Шестнадцати. Семнадцать мы с ней вместе отмечали. Да. она была обычной московской школьницей. Росла в обычной московской семье. Трехкомнатная квартира, школа десятилетка, даже без уклона. Последний класс, выпускные экзамены - все, как у всех. Но произошел какой-то сбой. Не знаю где, то ли на небесах, то ли в психике. Дело в том, что Инна... Инна, Инесс...все так ничто в жизни не происходит просто так. Ну, разве могло такое случиться, например, с Галей, Валей, Наташей? Да ни за что. Только с Инной!
Так вот. Инна стала вдруг чувствовать сонливость, все время хотела спать. Но отнюдь не от усталости, не от усиленных занятий. Какое там, училась она, как рассказывали ее подруги, с ними я потом перезнакомился, средне, с тройки на четверку перебивалась. К экзаменам особенно не готовилась, и что будет делать после школа голову не ломала. Типичный случай, как и большинство из нас по тем временам. Главное, закончить эту тягомотину, получить всеобщее среднее, а там, как повезет. И Инна из общего числа не выделялась. Так что сонливость у нее началась не от усиленных занятий или душевных тревог по поводу светлого будущего.
Так вот. Она стала засыпать не только на уроках, но и в самых неожиданных местах. Естественно, как у нас водится, все, включая родителей, стали ее дружно ругать. И никому, ну совершенно никому, не пришло в голову, что с девчонкой творится что-то неладное. Что она спит, засыпает, не потому, что много гуляет, что лодырь и прочее - сами знаете стандартный набор выражений родителей и общественности. Может найдись в то время человек более или менее внимательный, чуткий, не было бы всей этой истории. И не было бы... А! Что говорить! В общем, как говорится, в один прекрасный день она не проснулась. Спит себе и все. Хоть тресни. Вот тогда-то все всполошились, закудахтали. Да мы! Да вы! Что б им пусто было! Родители в панике. Неотложка. И, как результат, больница, где я ее и встретил в приемке.
Но советская медицина и не такое видала. Подумаешь, "Спящая красавица"! она и вправду была красавица, даже подруги признавали, что "ничего себе, симпатичная". Короче, вкатили ей пару каких-то уколов, лошадиную дозу, капельницу чего-то прокапали - это так, на всякий случай - готово дело! Не то что сто лет - и трех дней не возились! Проснулась "красавица", глядь... Вот тут-то и началось. Нет, в такое наш человек поверить не может. Такого с нашим человеком быть не может ни при каких обстоятельства. У нас такого медицина не признает! Как правильно доложила мед сестра Наташка, проснулась Инна - вроде бы она и не она. Внешне ничего не изменилось, голова, руки, ноги на месте, а все равно - не она. Представляете этот ужас - очнуться среди чужих людей, в чужой стране! Еще бы ладно, в своем времени, а то и эпоха другая! Что с ней произошло, какие такие гены сработали, кто его знает, только проснулась Инна с осознанием юной бразильяночки, воспитанной в лучших традициях педагогики конца начала 19 века. Да, именно так. И была она уже не школьницей Инной из московской школы, а сеньоритой Виржинией, дочерью богатого бразильского фазендейро. Вот почему, услышав мою корявую речь, напоминавшую португальский, она, в первый момент, от радости онемела, а потом буквально набросилась на меня с вопросами и жалобами.
Я сумбурно рассказываю, но когда все наплывает разом... Словами вообще невозможно передать все, что в тебе происходит. За единый миг в нашей памяти может промелькнуть тысяча жизней, эмоций, мыслей - попробуй описать их и получится нудно, долго и не интересно. Даже у великих писателей это не всегда получается.
Так вот. Когда я увидел ее, меня будто что-то толкнуло изнутри. Мир засверкал красками, даже убогая стандартная больница показалась почти дворцом из хрусталя. В чем тут дело, может молодость, мне и 20 еще не было, исключительность Виржинии... Такого со мной потом никогда не повторялось. Говорят, тот счастливец, кто испытал подобное чувство. Может быть. Но сейчас мне кажется, лучше бы ничего не было. Не знать, не чувствовать... А тогда....
Думаю, вы понимаете, что Виржинию я принял всерьез, без тени сомнения. Для меня не существовало Инны, была только Виржиния. Даже родителей ее я воспринимал, как нечто чуждое. Как будто они вообще тут не при чем и никакого отношения к Виржинии не имели. Меня не гнали из палаты, только потому, что без меня не могли обойтись. Ведь я был единственным, через кого можно было с ней общаться.
Так вот. Виржиния буквально набросилась на меня с вопросами, которые все сводились к одному, "за что?" За что с ней так обошлись, что она сделала, в чем виновата. Что я ей мог ответить? Как ей объяснить, где она и кто мы? Вот тут-то мне пришлось покрутиться. Я никак не мог подобрать слова. И вовсе не потому, что говорил на чужом языке. К языку я привык довольно быстро и стал сносно болтать, по крайней мере, Виржиния меня понимала. Я любой язык осваиваю с лету. У меня может быть и мало достоинств, но этого не отнять. Уж что есть - то есть. Я не хвастаюсь - это действительно так. Талант у меня такой. Любой язык не проблема. Мне кажется, что я его не столько изучаю, сколько вспоминаю давно забытое. Да.
Но в данном случае одного знания языка было мало. Как бы это сказать...мне выпала роль не столько переводчика, но...как бы толмача про нашу жизнь. И я, естественно, что бы не испугать Виржинию, избегал поначалу говорить что-либо определенное, старался объяснять так, вообще... что она попала в другую страну, в другое время, в другой мир... Да, надо было видеть, как я крутился. Впрочем, вначале она больше сама говорила, и постепенно я узнал всю ее историю.
В общих чертах Виржиния повторила историю Инны... вернее наоборот, Инна повторила, что когда-то произошло... короче перевожу слова Виржинии.
Так вот. Она жила с отцом и матерью и должна была выйти замуж. Тогда девушек рано замуж отдавали. За соседа. Она его не любила. Но родители так решили, и она не хотела их огорчать. У них все с детства было решено, у родителей, конечно. Поженить детей. В старые времен так часто делали.
Господи, до чего же корявый у нас язык! Сплошная канцелярщина. Не так надо рассказывать. Я. когда ее слушал, как роман читал, а в моем переводе - чушь какая-то. Ладно.
Так вот. Виржиния замуж выходить не хотела, но и противится не решалась. Тем более, парень тот был, как она выражалась, благородный, хорошо воспитанный, из хорошей семьи. А главное - так решили родители. Там еще какую-то роль играло наследство, приданое и прочее. Так вот. Их обручили с детства и никому в голову не приходило, что Виржиния могла переживать по этому поводу. А она переживала, потому что, как я понял, начиталась всяких романов и мечтала о какой-то необыкновенной любви, о принце на белом коне, как все девушки той поры. Не знаю, может и наши о чем таком мечтают...
Так вот. Значит, мечтала она о романтической любви, а здесь что романтического? Знала она этого парня с детства и привыкла смотреть на него, как на брата. Не больше.
Я ее понимаю. Я в школе, с девчонками из нашего класса никаких дел не имел. Я их в упор не воспринимал, как существ другого пола. Свои и свои. Дружить дружил, но не больше.
Так вот. Виржиния молча страдала, уж очень ей не хотелось за того парня замуж выходить. А свадьбу уже назначили. Но тут случилось несчастье. Неожиданно умерла ее мать. Отчего? От какой болезни? Неизвестно. Была цветущая женщина - и вдруг...как гром среди ясного неба.
Что значит потерять мать. Я понял позднее, когда умерла моя матушка. Единственный мой верный друг. Это не красивая фраза- это действительно так и было...
Так вот. Как я понял характер у Виржинии был довольно скрытный. Все в себе переживала. Если что не так - уйдет в себя и молчит, только в глазах печаль неземная. Видимо и тогда так получилось. Нежеланное замужество, смерть матери, горе отца, которого она любила, но боялась, поэтому и не могла быть с ним откровенной. И тут началась история. Как и с Инной. Вернее, наоборот...у Инны...нет. Ладно. Не буду путаться. Короче она все время хотела спать. Так же, как и Инна. Засыпала неожиданно, что называется на месте. А потом уже ничего не помнит. Очнулась у нас в 20 веке, в больнице, среди чужих людей. Что произошло между этим - сами понимаете. Даже страшно подумать.
Так вот, с Виржинией более или менее ясно, переживания на почве любви, вернее нелюбви к будущему мужу, смерть матери и все такое. А вот что произошло с Инной? Ни родители, ни подруги ничего не прояснили. Ответ один. Все в порядке, жила как все. Значит, ходила в школу, на дискотеку, интересовалась тряпками. Косметикой и все? Но было же что-то еще? Любовь, например. Подруги рассказывала. Что был у нее один, но они быстро расстались, "Инка сказала, что он дерьмо!" Дерьмо! Во! Это по нашему! Достойное выражение для юной девушки. Нет, Инна не Виржиния! Но все-таки, что-то должно быть! Не просто так она взяла и заснула! Не вирус же ее поразил? Кто ответит? Я потом, у нее у самой, то есть у Инны, пытался выяснить. Не прямо, конечно, а так, намеками. По нулям. Ничего существенного. Был, сказала, один, я от него прямо балдела поначалу, а потом поняла, что он дерьмо. Слово в слово, как и подруги.
Так вот. Вернусь лучше к Виржинии. Когда угар первой встречи прошел. Улеглись впечатления я... со мной произошло что-то странное. Дело в том. Что я друг увидел наш мир глазами Виржинии, глазами стороннего человек. Я и не подозревал, в каком ужасе мы живем. Наши лица, наши отношения друг с другом...у меня словно пелена с глаз упала. Я увидел жуткую больницу, обшарпанные стены, голые. Как в тюрьме, грязь, вон! До сих пор не могу вспоминать без омерзения. А грубость мед персонала! Бесцеремонное любопытство, так называемых больных, наших баб в халатах таких фасонов и таких расцветок, каких в дурном сне не увидишь. Мне стало страшно за Виржинию. Но, что интересно, она сама словно ничего этого не замечала, ни грязи, ни грубости. Все это к ней, как-то не липло, не касалось. Она была, как в невидимом коконе, капсуле. Окружающий мир как бы сам по себе, а она сама по себе. Существо странное, удивительное, нездешнее. Голос - музыка, глаза - лучи небесные. Точеные плечи, руки. Не только я, но и все окружающие понимали это. Палата, где обитала Виржиния, стала зоной тишины, где словно о невидимый берег разбивались волны грубости, нетерпения, раздражения. Здесь умиротворялись даже самые грубые и нетерпеливые. За исключением ее матушки. Вот уж кто отводил душу! Этой все было нипочем! Она разорялась вволю, несмотря на то, что дочь даже понять ее не могла. О! Это был тяжелый случай! Дама довольно молодая, представительная. Высокая! В молодости, наверное, была, ой! Муж ее явно был у нее под каблуком. Маленький. щупленький. Почему так странно распределяются пары? Если муж большой - жена непременно недомерок и наоборот. Единство противоположностей что ли?
Так вот. Палыч, отец Виржинии, вернее Инны, в дочери души не чаял. Каждый день таскал ей фрукты, с рынка, самые дорогие конфеты, где только доставал? Не знал, как ублажить свою доченьку. Мать же наоборот - сущая мегера - если бы не муж, съела бы Виржинию с потрохами. "Ишь, чего выдумала!" и втолковать в эту красивую, но совершенно безмозглую голову, что Виржиния не виновата, ничего не выдумала, никаких фильмов не насмотрелась - было совершенно невозможно. Она упрямо стояла на том, что все это от видаков, и что ей надо просто "ума вложить", и все встанет на место. И чем ласковее был отец, тем злее становилась мать. Какое счастье, что Виржиния не представляла, какой яд эта дама выливает на ее неповинную голову. "Кто эта сердитая женщина, что он от меня хочет?" - спрашивала меня Виржиния. Чего я врал - не помню. Не говорить же бедной девочке. Что это мегера ее собственная мать в этой жизни.
Так вот. Надо было что-то предпринимать. Но что? Как вызволить Виржинию из этого богоугодного заведения. Первая мысль - увезти, украсть, жениться, в конце концов! Но на ком жениться?
На Виржинии?! Но ее юридически не существовало. Не было в природе такого человека. Она жила, ой как давно, и сели честно говорить, то по возрасту, если бы чудом дожила до наших дней, годилась бы мне не только в бабушки. Но и в прапрабабушки. Согласно документам существовала Инна. Московская школьница. Причем несовершеннолетняя. У нее имелись законные родители, в том числе мать, мадам Топчиха, как ее за глаза называл ее муж, причем ненавидевшая меня лютой ненавистью. Почему? Кто ее разберет! Там мне хочется - и вся логика. В любое время родители могли забрать Виржинию домой. А почему бы нет? Физически она была совершенно здорова, никаких отклонений, даже психических не имела. Просто в голове у нее что-то не то включилось. Но таких случаев медициной зафиксировано не было. Короче, я зашел в тупик. Сам еще был слишком молод и неопытен.
Так вот. Пока я бес толку ломал голову, за меня все решила Топчиха. Эта точно знала, что нужно делать, да к тому же имела такие связи и такую агентуру..! Перед ней большевистское подполье - детская игра. Она знала всех и все не только в городе, но кажется и на планете. Могла достать все, что угодно и когда угодно.
Так вот. По порядку. Неожиданно закончилось мое пребывание в богоугодном заведении. Я, признаться, так был занят Виржинией, что совершенно забыл, зачем нахожусь в больнице. Я-то забыл, но персонал хорошо помнил. Она, оказывается, меня без меня исследовали и пришли к выводу, что у меня ничего нет. Чего нет, я так и не понял, но что "нет" - это они, пожалуй, были правы. А раз "ничего нет", значит и держать меня в больнице, что бы я казенный харч ел, да койкоместо занимал - ни к чему. Раз - и в одночасье выписали. У нас это бодро делается. С утра объявили и к обеду я уже выметался со своего законного места. Поразмыслив, я понял, что мне это даже на руку. Сессию в институте я все равно пропустил по уважительной причине, заодно выбил из врачей справку, что нуждаюсь в дополнительном отдыхе, а на воле легче будет решить вопрос с Виржинией, тем более что вход в больницу свободный в любое время суток, хоть ночуй в ней, никто и глазом не моргнет. Короче, утром заскочил к Виржинии, объяснил ей, как мог, что должен уехать, что нужно немного подождать, что скоро вернусь, что бы не скучала и ничего в голову не брала. Написал не клочке бумаги номер своего телефона - зачем? - Виржиния и телефона-то в глаза не видела. По привычке что ли? И помчался домой.
В тот день, как ни старался уладить все дела побыстрее, институт и прочее, в больницу попал только к вечеру. И тут - удар! Нет Виржинии! В палате три старухи о Виржинии слыхом не слыхали.
Я туда, сюда... больные ничего не видели, ничего не знают. Прямо поразительно. Когда не надо - они все знают, во все нос суют, житья от них нет, а тут - ничего не знают. Наконец, одна бабка вспомнила, "твою прынцесу кудый-то увезли".
--
Кто увез?
--
А я почем знаю, мать, наверное. Женщина такая красивая, толстая.
Конечно Топчиха. Но куда? Куда ее увезли? Домой? Бросился к врачам - никого. Вообще никого. Ординаторская пустая, как вымерла. Ни сестер, ни врачей - заходи, кто хочешь и делай что хочешь! Во, порядочки! А если кому плохо? Ведь больница все же! Долго я слонялся, не зная что делать. Наконец, на одном из этажей застал веселую компанию. Пир горой, день рождения кого-то справляют. Но и тут никто ничего не знает. Увезли родители, а куда неизвестно. Но должна быть история болезни, дайте хоть домашний адрес. Нет, говорят, история болезни на руки больному выдается, так что в больнице ни адреса, ни телефона не осталось. Вот так, что хочешь - то и делай.
А я, естественно, ни фамилии, ни даже района, где она живет, не ведаю. Вышел из больницы, поплелся домой. Мама испугалась, увидев меня, "на тебе лица нет". Я ей рассказал все, как есть. Чем она могла мне помочь. Только посочувствовать. Кончилось тем, что она уговорила меня выпить какие-то успокоительные, и я заснул, как провалился. Сколько проспал - не знаю. Проснулся от надрывного телефонного звонка, глубокой ночью телефон просто разрывался от нетерпения. Вскочил, схватил трубку, "алло, алло!", а в трубке молчание.
--
Ну же! Говорите! - закричал я в трубку и тут, словно чудо! Голос, словно потусторонний, который я никогда по телефону не слышал, но узнал бы из миллиона.
--
Владислау!
--
Виржиния! - я чуть не задохнулся. - Виржиния! Где ты? Откуда? - От волнения я не замечал, что кричу по русски. В трубке молчали. Но она была там, я чувствовал! Спохватившись, я затараторил "где ты, где ты" кажется на всех языках, какие в тот момент мог припомнить. Руки тряслись, сердце колотилось. Только бы ничего не случилось с телефоном, только бы он не отключился, не сорвался... Спохватившись, я осторожно позвал:
--
Виржиния, ты меня слышишь? - И вздрогнул от неожиданности, услышав ее голос. Она говорила быстро, сбивчиво, я едва улавливал смысл, что ей плохо, что она меня ждет и прочее, и прочее. Бесполезно было спрашивать, где она находится, "в другом месте" - и все дела. И вправду, откуда она могла знать. Пока я лихорадочно соображал, что же делать, перебирал в голове варианты, суетился, в трубке щелкнуло, и раздались частые гудки. Я опешил. В голову лезла всякая чушь. В висках бился один вопрос. Как она могла позвонить? А может все это мне приснилось? Нет, трубка все еще была у меня в руке. Телефон. Я же сам написал номер на клочке бумаги, но она даже не поняла что это такое. Кто-то ей помог. Кто? Не важно раз помог один раз, успокаивал я себя. Поможет еще.
До утра я так и не заснул, перебирал варианты, как ее найти. Большие надежды возлагал на этого "кого-то", кто в моем воображении, помог ей позвонить, а вдруг...
К утру я решил, что объеду все больницы и институты города, но найду ее.
Утром, когда я был в ванной, раздался звонок. Я выскочил, в чем мать родила, и выхватил у папани трубку, в которую он кому-то объяснял "он принимает ванну" - мой предок любил выражаться этак, со значением - и буквально закричал по португальски что-то. Я не сомневался, что это Виржиния, но услышал голос Палыча:
--
Славка, приезжай, она плачет!
--
Где она? Адрес! - Только и мог я выговорить.
Значит вот кто помог Виржинии позвонить ночью. Но что делать в три часа ночи Палычу в больнице, и почему он не говорил сам? Ладно - главное она нашлась, остальное выяснится.
Так вот. Топчиха - я уж говорил, у нее везде свои ходы были - пробилась в элитный институт и в одночасье перевезла туда Виржинию, ничуть не смущаясь тем, как та на это среагирует. ЭТО - незнакомый мир, другая эпоха, улица, автомобиль - на все на ЭТО Топчихе было глубоко наплевать. "Подумаешь, прынцесса какая!" - и все дела. Дочь ее - значит, она может делать с ней все, что хочет. Как Виржиния перенесла дорогу, что пережила и перечувствовала - страшно представить. Она мне ничего так и не рассказала, а я боялся напоминать. Да и зачем? Дело сделано, нечего и вспоминать о неприятном. Видимо, что-то в этой девчонке было изначально крепкое, а может быть обратные гены сработали, потому что, несмотря на перенесенный ужас, она не только сохранила клочок бумаги с номером телефона, но ночью прокралась на пост и сама...надо же было сообразить...сама! - сама позвонила мне. А утром, тайком от Топчихи, сунула этот клочок Палычу...
Надо сказать, что Палыча она приняла сразу, не как отца конечно, отец для нее остался там, в той жизни, а просто, как доброго человека, она его нутром ощутила.
Так вот. Палыч, естественно, сообразил чей телефон, а то бы не видать мне больше Виржинии...может и к лучшему...было бы!
Так вот. Как она сумела позвонить. Ведь никогда телефона не видела и не знала, что это такое. Виржиния, конечно. Кстати, то же произошло и с транзистором, который я ей принес, думая поразить. Взяла, как ни в чем не бывало, включила и принялась крутить настройку. Я обалдел. Временами мне казалось, что она живет в двух планах, в двух жизнях одновременно. Как она в ней совмещались? "Я все это знаю" - когда, где? "Знаю" - и все, больше я от нее ничего не мог добиться. Уже в той жизни она чувствовала, ей все казалось, что, как она выразилась, "я не там и не с теми"... Если действительно существуют параллельные миры - то Виржиния их ощущала, особенно во снах. Память ее, психика, характер - все было оттуда, из прошлого, а вот руки, ноги, тело жили сами по себе. Они продолжали помнить то, что забыла голова. Она спокойно включала свет - вообще вся бытовая техника ее не удивляла и не пугала, как современного человека. Вот так. Что хотите, то и думайте. Нет. Вру. Было исключение. Телевизор. Я думал, что эта вершина цивилизации ее потрясет. Она и вправду потрясла, только не так, как я ожидал. Телевизор она не приняла, как я ее ни уговаривал. Посмотрела минут пять, что-то запричитала и убежала. "Дьявольщина!" - все что я смог от нее добиться. Тогда я не мог понять - почему. А вот сейчас, через много лет, кажется начинает доходить. Конечно, я не Виржиния, я человек современный, но в последнее время, когда долго смотрю ящик, начинаю чувствовать такое раздражение, неприкаянность, пустоту, кажется - еще мгновенье, и я взбешусь, взорвусь, сделаю что-то такое... Интересно, что такая реакция у меня только на телевизор, радио наоборот успокаивает, даже умиротворяет. Кстати, Виржиния ведь тоже слушала радио без проблем. Почему? Кто знает? Может быть наш слух совершеннее? Через слух в голое возникает образ. Твой образ, собственный. Мне кажется, что телевизор делает нас до некоторой степени импотентами, психическими или психологическими - не знаю, как точнее. Оно лишает воображения, фантазии. За тебя все придумано и продумано. Сиди с тупой мордой и принимай, что дают. А человеку хочется тоже быть... не подберу слова... созидателем что ли... Может Виржиния тогда почувствовала что-то в этом роде? Мгновенно поняла то, на что мне, человеку 20 века, понадобилось столько лет. Синтуировала. Может я, конечно, сочиняю насчет нее, уж больно она была не такая, как все!
Так вот. Когда я, наконец, припилил в институт, она была в то же состоянии, что и в начале нашего знакомства. Я подумал, что на нее так подействовал переезд, оказалось - ничего подобного. Улица, машины и все такое. Промелькнуло, как во сне, как нечто ирреальное, не более того. Дело было в другом. В больничной палате, сами знаете, какая мебелеровка, более чем спартанская - койка есть и на том спасибо. А здесь, в Институте, категория повыше. Столики, коврики, зеркало.
Так вот. Здесь Виржиния впервые усидела себя в зеркале и ужаснулась. Ни новое место, ни переезд на нее так не подействовали, как один взгляд в зеркало. Все-таки женщина - есть женщина, в какую бы эпоху она ни жила. Так вот. Виржиния увидела себя в зеркале. Лицо не ее. Мне и в голову не приходило, что Виржиния, в отличие от Инны, могла действительно иметь другой облик. Она все твердила: не мое лицо, чужое, грубое, а какое именно, что изменилось - объяснить не могла. Не знаю, какая внешность была у Виржинии в той жизни, но в этой я точно не видел более красивой девчонки. Дело даже не в чертах, вернее не только в чертах лица, что-то такое просвечивало изнутри...ангелоподобное...другого слова не подберу. Она вся светилась. У наших я такого не замечал. Говорят в Средние века рыцари поклонялись прекрасным дамам. Так вот, если эти дамы были такими - я их понимаю, рыцарей. За такую можно и жизнью пожертвовать. Во! До чего дошел! Заговорил, как в романе. Действительно. Встреча с Виржинией меня как перевернула, подняла над собой. Вообще с людьми всегда так, с одними чувствуешь себя умным значительным, а с другими...другой посмотрит, так, словно пришибет, от этого взгляда словно глупеешь. Недаром йоги считают, что мыслью убить можно.
Так вот. С Виржинией я как будто вознесся с земли на небеса, ни рук, ни ног не чувствовал, только постоянный восторг и какое-то особое парение. Вот и допарился. Дурень великовозрастный.
Когда я приехал, Виржиния бросилась ко мне "Владислау, Владислау!" обрушила на меня лавину слов, почему я ее бросил, почему уехал, зачем позволил увезти и тут же про зеркало, про лицо. Я ничего понять не мог, тем более, что и сам обалдел от радости, что нашел ее. Тут еще ее мамаша с какими-то требованиями, Палыч свое дундит. В общем содом с гаморой. Спасибо зав. Отделением пришла. Не помню как ее по имени, все звали ее просто Исхаковна, я так и запомнил. Поговаривали, что эта самая Исхаковна была светилом по мозгам. Не знаю, как насчет мозгов, но психолог она видно и вправду была дельный, потому что от одного ее присутствия, мы все сразу успокоились, пришли в себя, Виржиния даже про зеркало забыла. Исхаковна побеседовала со всеми по очереди, с Топчихой, Палычем, со мной и Виржинией. С Виржинией меньше всех, так общие вопросы, как чувствует, как зовут и прочее. Дала какие указания персоналу, в том числе, что бы выписали нам всем пропуска и испарилась. Больше мы ее и не видели. Ей было не до больных - наукой занималась.
В Институте Виржиния лежала... Лежала! Слово-то какое! Она вовсе не лежала. Мы целыми днями гуляли в институтском парке. Отличный парк, заброшенный, правда, но тем-то и хорош! Не люблю ухоженных парков, от них мертвечиной веет, казенщиной. Дорожки с гравием или еще хуже асфальтированные, аттракционы, шашлычные. А здесь - раздолье. Больных минимум. Опять - больных. Ну, какая Виржиния больная, да и другие тоже! Сачки, по-моему. Гуляют целыми днями, литературу почитывают, загорают. Лафа! Все привилегированные, простых смертных сюда не пускают. Уж не помню кто, по тем временам, не то писатели, не то какие-то слуги народа.
Так вот. Погода стояла, как на заказ. Что делали? Да ничего. Вспомните свою молодость! Мир казался огромным, а время текло медленно и его было много, так много, что вроде бы и девать некуда. Единственно для чего оно и существовало - это что бы быть с ней, смотреть на нее, а иначе, зачем нужна жизнь. Любовь - главное богатство молодости! И что бы не ни говорили. Дела, профессия, успех, деньги, друзья, положение в обществе и прочая дребедень - ничего не стоит, когда нет этого. Главного!
Сейчас я живу... как на автопилоте. Хожу на работу, что-то делаю, читаю газеты, смотрю телевизор, сплю с бабами, как автомат. Как робот. Ничего мне не дорого. Жизнь потеряла всякий смысл. Иногда мне кажется, что тогда судьба выплеснула на меня всю порцию отпущенного счастья - на, посмотри, как оно бывает. Облизнись - и хватит с тебя.
Потом я долго не решался даже близко подойти к этому Институту. Недавно все-таки решился, потянуло очень. Ворота, как у нас водится наглухо, зато в заборе - дыра на дыре - иди, куда хочешь. Бродил по знакомым аллеям - вроде бы ничего. Сердце, правда, слегка щемило, все казалось, вот-вот она покажется. Дошел до нашей скамейке...и тут, вы не поверите, разрыдался. Как женщина. Хорошо, что кругом никого не было. Взрослый дяденька и вдруг истерика. Такое со мной два раза в жизни было. Помню, когда умерла мама...крутиться с похоронами мне пришлось, отец размяк, рассиропился, все норовил горе свое залить. Здоровый мужик на вид, а при малейшей неприятности - куда что девается. А здесь тем более - все его жалеют, сочувствуют, так он прямо упивался своим горем. Я же наоборот. Действую, а переживания потом. Так и тогда было. Похороны, поминки - не до эмоций. Сами знаете, сколько забот наваливается. Потом, не помню точно, кажется месяца через два, вхожу в ванную, а там ее халат, простой старый халат, ничего особенного, но ведь ее же! меня как прорвало... Рыдал..!
Так вот. Мы с Виржинией стали, как одно целое. Словно нас не разделяли ни годы, ни эпохи, ни континенты. Главное мы были вместе, и думать о том, чем все это может кончится, я, естественно, не мог. Не был в состоянии. Весь мир, кроме нее, воспринимал, как досадную помеху. Не помню даже спал ли я тогда вообще! Где бывал, с кем общался - не помню. Помню, что каждое утро был у нее под окном. Окно тут же тут же открывалось, и звук ее голоса приводил меня в восторг: "Доброе утро, Владислау!" - с ударение на "И". Никогда не любил своего имени, но тогда оно звучало для меня, как музыка. О любви мы не говорили. Почему? Не знаю. Может быть слишком...переполнены...слишком много было...ну, в общем, не могли говорить. Помню. Только однажды она внимательно на меня посмотрела и сказала, словно перевернула всего:
--
Знаешь, я поняла, почему уснула тогда и проснулась сейчас...ты ведь живешь сейчас..!
Кажется простые слова, но тогда я чуть не задохнулся от нахлынувших чувств. Ни времени, ни пространства для нас не существовало. Я видел только ее и слушал только ее. Виржиния стала для меня подлинным открытием Америки. Что до нее я знал о Бразилии? карнавал, самба, Пеле. Я и португес-то стал изучать сам не знаю зачем, случайно угодил на факультатив. Особенно интереса не было, разве что только к языку. Мне любой язык интересен, наверное, это мое призвание. А представление о Бразилии у меня было на уровне Остапа Бендера - все бразильцы ходят в белых штанах, да еще "в Бразилии много диких обезьян" - и все. А уж что касается 18 века, то здесь, как говорится ни сном, ни духом.
Казалось бы, Виржиния должна была сидеть с открытым ртом и слушать рассказы о нашей "великой цивилизации", так нет же, оказалось наоборот, мы с Палычем сидели, развесив уши. Рассказывала она просто, но так искренне, а главное для нее все это была не история, а ее настоящая жизнь не знаю, как Палыч, а я так просто упивался этими рассказами. Бразилия...да тогда и Бразилии-то не было, а была Заморская провинция королевства Португалии. Бразилией она стала позднее, в 19 веке, и если бы все шло своим чередом, не случись с Виржинией того, что случилось, она благополучно дожила бы до независимости. Но провинция провинцией, а культура у них уже была. Я и не ожидал. Взять хотя бы Алейжадиньо. Этот мулат, родившийся рабом, стал известнейшим скульптором и архитектором не только своего времени, но и в наши дни, по крайней мере, имя его числится во все художественных энциклопедиях мира. Я потом почитал про него в книгах, что мог найти. Выходило, что он болел проказой, потерял из-за болезни пальцы рук и ног, и делал свои скульптуры при помощи каких-то приспособлений. Поэтому его и прозвали Алейжадиньо, что значит маленький калека. Бразильцы любят давать прозвища. Пеле весь мир знает, а ведь это прозвище великого футболиста, на самом деле его зовут...что-то там длинное и кончается, кажется, де Насименто. И Тирадентис - зубодер по нашему. Был у них бунтарь или революционер, тоже современник Виржинии. Боролся за свободу, против власти португальцев. Повесили его в Рио, а других заговорщиков сослали в африканские колонии. Кстати, среди них был поэт Томас Гонзага, стихи которого у нас сам Александр Сергеевич переводил. Когда мы в школе Пушкина проходили, я, читая его стихи, очень удивился, когда наткнулся на стихотворение под названием "С португальского". С какого такого португальского? Не думал я тогда, что когда-нибудь столкнусь почти с самим первоисточников. Похоже, действительно в мире ничего просто так не происходит, все взаимосвязано, все события, даже случайные, переплетаются, вытекают одно из другого.
Так вот. Я настолько вдохновился рассказами Виржинии, что единственный раз в жизни занялся переводом. Перевел на русский стихи Гонсалвеса Диаса, поэта, который жил кажется во второй половине 19 века. Ко мне чудом попал сборник его стихов. Виржинии очень понравилось стихотворение МарабА, про девушку из индейского племени с белой кожей и светлыми волосами. Короче, про белую ворону, которую все клюют. Вот что получилось в моем приблизительном переводе:
Живу одиноко,
По милости рока,
Страдаю жестоко-
Напрасна мольба.
Никто не приветит,
Но каждый отметит,
Мне каждый заметит:
Ты есть МарабА!
Ты телом и кожей
На нас не похожа,
В глазах твоих небо,
А в наших земля.
Ты светом струишься,
Ты солнцем лучишься,
А волосы наши
Чернее угля.
Я всем здесь чужая,
Я слезы скрываю.
Зачем мне, не знаю,
Такая судьба!
Ни слова, ни взгляда,
Я жизни не рада,
Себе я не рада,
Я есть МарабА!
Почему-то именно это стихотворение любила Виржиния. Вообще, у нее в характере было что-то не то что бы трагическое, а скорее излишне серьезное. Сейчас молодые девушки так к жизни не относятся. А может делают вид? В моде легкомыслие, показное или на самом деле - не знаю.
Так вот. Виржинии мой перевод понравился, "красиво звучит". Она даже выучила его по-русски. Странно, но русские слова она повторяла без акцента, видимо Инна и тут сказывалась.
Так вот. Несмотря на восторг, в котором я тогда пребывал, одна мысль постоянно вертелась у меня в голове. Как могла Виржиния... проявится...попасть...не подберу верного слова, ну, в общем, очутиться в нашем времени. Какие такие пути связывали ее с нами? Что-то должно было быть, какая-то генетическая связь. Связь через кого? Естественно через родных. Через отца и мать. Стал пытать Палыча. Тяжелый случай. Ничего не знает, ничего не помнит. Какие там мировые проблемы, он у себя под носом ничего не видит. Реагирует только на два пункта - на дочь и бутылку - все остальное до лампочки. Спрашиваю:
- Как жену зовут?
--
Топчиха.
--
По паспорту как?
--
По паспорту?...А! по паспорту... Нинка. Нинка по паспорту! - Слава богу, хоть это вспомнил. Спрашиваю, может у вас в роду какие корни есть?
--
Какие корни?
--
Ну, предки всякие. - Объясняю. - Кого из родственников помнишь?
--
А кого помнить-то? мать умерла пять лет назад, а отца вообще не помню. Он на войне погиб. - И все в том же духе. В общем, поговорили.
А потом вдруг неожиданно выяснилось, да такое... помню, я в те времена домой за полночь приезжал, с последним метро, пока меня персонал не выдворял силой из Института. К тому же Виржиния мне каждую ночь звонила домой, и мы с ней до утра разговаривали, дня нам, естественно, не хватало. Так вот. В тот раз у лифта слышу звонок. Нетерпеливый такой. Когда ждешь - телефон всегда звонит как-то нетерпеливо. Опрометью бросился в квартиру... Палыч!
--
Слушай Славка! Есть ведь корни-то. Я вспомнил, мне бабка чего-то рассказывала. У нас в роду предок один был, роде он в Россию приехал не то при Екатерине, не то при...какие там цари-то были? Так вот, он, вроде, из немцев был.
Вот так. У нас, у русских всегда так. Я не раз с этим сталкивался. Помню, спрашиваешь у деревенских, мы с ребятами в школе все Подмосковье походами обошли, нет ли у них чего старинного, икон и прочее. "Н-е-ет!" - отмахиваются - "У нас ничего нет, откуда у нас! Все давно пропало". Нет - так нет. Другие так и уходят не солоно хлебавши, но мы, люди тертые, посидим, поговорим, водички попьем, то да се, глядишь и выясняется. Все у них есть, все они помнят. Кто где живет, где дом продается, у кого иконки на чердаке, а у кого и родственники чуть ли не миллионеры где-нибудь в Канаде. Так и с Палычем получилось.
--
Он, предок значит наш, вроде из дворян. Вроде у него даже имение было.
--
Вроде, вроде! А точнее не знаешь?
--
Нет, бабка что-то рассказывало, но я не запомнил. Зачем было? Да, я тут ее фотографию нашел, ее тоже, как и Инку звали. Ее так мать моя назвала.
--
Бабку?
--
Какую бабку? Инку моя мать назвала, как сою мать Инкой. Топчиха за это на нее всю жизнь злится. Она хотела Инку Ленкой назвать, а мать назвала Инкой. Как же! были корни-то. Только он роде из немцев был, который при Екатерине, что ли приехал, а может еще при ком.
Из немцев. Да у нас на Руси все из немцев, будь хоть француз, хоть китаец - все равно из немцев.
Может, думаю, было так. отец Виржинии, потеряв жену и дочь, с горя подался в дальние края. Достиг нашего православного государства, осел здесь, женился, обрусел и, как говорится, обрел новую родину?
--
Как звали того "немца" не знаешь?
--
Нет, не знаю. Павел, наверное. Помню, мать еще говорила, что у нас в роду все бабы Инки или Веры, она тоже Верой была, а мужики Павлы. Я ведь тоже Павел. Павел Ильич. Пал Ильич, Палылич, вот и получилось Палыч.- Все ясно. Так оно и есть. Вот они золотые гены, когда откликнулись!
--
Ты знаешь как звали отца и мать Виржинии? Пауло и Инесс. Понял?
--
Пау.. Как?
--
Пауло. Пауло и Инесс!
--
А у нас Павел...
--
Чудак, это одно и то же, Павел, Пауло. Что же ты раньше молчал?
--
А ты и не спрашивал. А потом, что я должен всех родственников помнить. Их много.
Вот так. Ничего мы про себя не знаем. Революция, гражданка, война, коллективизация и прочее. Не до генеалогических деревьев, когда щепки летят во все стороны. Вырубали целыми родами. Как эти еще уцелели? Видимо так к тому времени выродились, что стали совсем незаметны. Но зато уцелели.
Ах, гены, гены! Кто вас выдумал? Кто разберет, откуда вы и зачем?
Настроение у меня было праздничное, когда на другой день я собирался в Институт к
Виржинии. Не знал я, что готовит мне мадам Топчиха. Не предполагал!
А случилось вот что. Исхаковна уехала на какой-то конгресс. Замещал ее один хмырь, с которым у меня контакта не было. Противный мужик. Прозвище у него было "хомяк". Как медик - тупой. Удивительно, как он в такой элитный институт пролез. Но зато был партийным, общественником. На всех собраниях, говорили. На трибуну лез. Его не любили, но побаивались. Дисциплина его конек. Как что не так, он сразу за дисциплину. Все беды у него от отсутствия дисциплины.
Так вот. Он эту историю с Виржинией принял настороженно и сразу вошел в контакт с Топчихой. Они друг друга отлично поняли. Короче. Когда Исхаковна уехала, Хомяк начал наводить дисциплину. И как следствие, у меня отобрали пропуск. Но этим Хомяк не ограничился. Невзирая на приказ Исхаковны, без нее Виржинию не трогать, он решил провести исследования. Какие такие исследования? да и что он мог проводить со своими куриными мозгами? Думаю. Что он и читать-то едва умел, но власть у него была, это-то и решило дело. Кроме того, поговаривали, что он давно под Исхаковну подкапывался, а тут случай удобный, тем более, как он сам намекал, кое-где заинтересовались этим случаем и приказали разобраться. Кто приказал? Где? Теперь уже не важно. Короче. Хомяк взялся за дело сам. Топчиха дала формальное разрешение на "эксперимент" и каша заварилась.
Началось с того, как я уже говорил. Пропуск у меня отобрали, как у постороннего, а Виржинию заперли. Тут еще Палыч запил - это с ним по временам случалось, особенно когда Топчиха доставала. И я остался один. Что делать? Идти к Хомяку? Бесполезно. Но все-таки пошел. Лебезил перед ним, как последняя сволочь. Тошно, но что делать, иначе этому идиоту ничего не докажешь. Покобенился, конечно, но обещал продлить пропуск...завтра. "Сегодня не могу, совещание, министерство, дела!" Деловой гад!
Ходил под окнами целый день. Пробовал залезть на дерево. Без пользы. Окно чем-то законопатили. Ничего не видно. Как на зло, дождь целый день накрапывал, погода и то против меня. Пробовал позвонить Палычу - по нулям. Лопочет, не разбери что. Ясное дело, под кайфом. Позднее я узнал, что это дело рук Топчихи, она его напоила, что бы нейтрализовать и пропуск у меня Хомяк отобрал тоже с ее подачи. Топчиха не дремала, пока мы трое балдели в больничном парке, она действовала. Ну ладно Виржиния, даже Палыч не в счет. А я-то! Я-то! Надо же было знать, с кем имеешь дело. А..! что теперь говорить.
Так вот. Когда я, как полный дурак, под окнами у Виржинии прыгал, Топчиха мимо меня проплыла с каким--то мужиком в кожаной фирмовой куртке. По тем временам - заморское чудо. На куртку-то я внимание обратил, а больше ничего мне в голову не влетело. А надо было. Потому что вид у Топчихи, как бы сказать...был ехидный. Ехидство так и перло из нее, даже со спины. Но я опять же не придал этому никакого значения. Только про мужика подумал, что он очередное светило и все. А это светило как все и решило. Вернее испортило.
Короче, прорвался я все-таки в больницу. На третий день. Бегу по лестнице, убить готов всякого, кто мне поперек дороги встанет, навстречу Палыч. Улыбается как-то криво. Мне не до него. Пить меньше надо. Вот и палата Виржинии. За дверью голоса. Топчиха! Этого еще не хватало! Виржиния? Нет, говорит по-русски, я бы даже сказал с московским акцентом, акая и сильно растягивая концы слов. Этак капризно. Не люблю современную манеру говорить у наших девчонок, особенно москвичек, растягивая концы слов. Меня это всегда коробило. Вот именно этот вариант я и услышал из-за полуоткрытой двери. "Ну, мам! Да-ай другу-ую, эту я не ха-а-ачу!" о чем была речь я не знаю. Но сам тон, интонация, как все произносилось, да при том по русски! Я открыл дверь. В палате действительно Топчиха и... она была полуодета. Увидев меня, притворно завизжала, но прикрыться не спешила.
--
Ой, ма-ам! Пря-ям в па-а-алату врыва-аются!
--
Молодой человек, выйдите, пожалуйста, мы не одеты! - ухмыляясь, произнесла Топчиха.
Я вышел. Виржинии там не было, а Инна меня не интересовала.
Все произошло очень просто. Топчиха, с подачи Хомяка, закантачила с одним известным экстрасенсом или гипнотизером, точно уж не знаю, тем самым в кожаной куртке, и он за три дня перевернул психику Виржинии, вернув ее в наши дни. Вот и все! Практически ничего не изменилось. Инна, как была, так и осталась. Только Виржинии не стало. Впрочем, физически ее и не было.
Инна вспомнила себя, напрочь забыв все, что в ней было от Виржинии. Действительно, она даже не подозревала, что почти месяц была юной бразильяночкой. Умной, грациозной. Говорившей не только на родном португальском, но и на французском, испанском и даже итальянском языках. Инна ничего не помнила. Не подозревала даже, что мы с ней знакомы.
Обалдевший, я стоял в коридоре, не зная, что делать дальше. Тут из палаты выползла сама Топчиха, держа дочь за руку.
--
Позвольте вас познакомить! - церемонно объявила она - Инночка, этого молодого человека зовут Слава!
Я глядел на Вир...на нее и ничего не мог понять. Внешне ничего не изменилось. Нет, изменилось! Виржиния носила юбку и блузку, которые мы с Палычем подобрали ей, простые, без затей. Она умела носить одежду, и выглядела в ней очень ... элегантно, да, именно так, другого слова и не подберешь. Так вот. А сейчас передо мной предстала сверхмодная кукла, в джинсах, в сногсшибательном свитере, да к тому же и раскрашенная, как клоун в цирке. Ничего! Ни единого намека на Виржинию. Я обомлел. Неужели это одна и та же девушка? Невероятно. Она же, видимо, приняла мое молчание за восторг, потому что вертелась и гнусавила сверх меры, искоса стреляя в меня глазами. Я, кажется, уже говорил, что парень был, в общем, ничего. Бабы на меня клевали, и эта кукла для меня загадку не представляла. Топчиха тоже передо мной расстилалась. Удивительно, раньше она меня видеть не могла, а сейчас прямо из кожи лезла. Когда Инна прошла вперед, притянула меня за рукав и прошипела, "ни слова о том, что было! Ни к чему волновать девочку!" И они укатили на такси.
Где я был в тот день - не помню. Кажется с кем-то пил... весь год прошел, как в угаре. Мотался по приятелям, бабам. Каким-то мастерским, ресторанам, гудел...! Сроду со мной такого не бывало, ни до, ни после!
Я ее потом несколько раз видел. Инку, конечно. Заезжал к ним домой. Квартира роскошная, а все Топчиха, она где-то в торговле работала. Дочь одевала во все самое модное. Топчиха ей уже тогда стоящего мужа подыскивала, и я попал в кандидаты. Почему бы и нет? Подающий надежды студент, с неплохой перспективой. Да и Инка девченка ничего, не глупая, добрая. С Топчихой у нее постоянные стычки, в основном из-за отца, она его любит, а Топчиху это злит. Нет. Не прижился я там. Ведь мне Виржиния была нужна... Инка, иногда, когда задумается, сил нет смотреть, как на нее делалась похожа, вылитая Виржиния, когда молчит. А чуть рот раскрыла - хоть беги!
Да нет! все правильно! Все на своих местах! Какие в наши дни Виржинии, что им делать в наше время?
Сейчас со мной все нормально. Кончил институт. Работаю. Часто бываю за границей. По работе. Мог поехать в Бразилию. Отказался. А зачем? Что я там найду? Ведь ее там нет. Она жила там...ой, сколько лет назад тому...! А что если? Если что? Если Виржиния смогла, так сказать, проявиться в нашем веке, за тысячи км - то почему я не смогу проделать обратный путь - из нашего времени, к ней? Говорят прошлое не исчезает!
Господи! Так и свихнуться недолго. Все! Баста! Помечтали и хватит. Чудо бывает один раз в жизни. Если вообще бывает. И оно уже произошло - больше не повторится. Оно было. Было! А может это фантазия? Чья? Моя? Кто мне ответит? Инна? Ее мать? Палыч? Никто ничего не помнит, и помнить не хочет.
Где ты? В каком космосе, на какой планете? И, если правда, что душа вечна, и мы живем множество жизней, то может быть где-нибудь, когда-нибудь мы все-таки встретимся. С единственной моей!
Господи! Как же здесь одиноко!
Повесть
о том, как одна Баба трех мужиков прокормила.
Страсти по Салтыкову-Щедрину.
Жили-были два мужика. Не молодые, но еще и не пенсионного возраста. Среднего роста, средней комплекции, среднего ума и со среднем верхним образованием. Так, среднестатистические.
Жили-были и вдруг... По щучьему веленью, по моему хотенью очутились мужики на острове. Вот так, взяли и перенеслись. Во сне. Тепленькие. Проснулись, глядь, лежат вдвоем под одним одеялом на голом песке. Дотоле вовсе даже не знакомые, они очень удивились. Глаза протерли, встали, огляделись. Один в пижаме, другой, в трусах и майке. Как ни щипали, ни встряхивали друг друга - ничего не изменилось. А главное, ничего про себя не помнят, кто они, откуда. Помнят только, что один вроде всю жизнь просидел в каком-то министерстве, а другой в каком-то НИИ. А больше - ничего!
-Ты чего видишь? - спрашивает один другого.
--
А ничего! - отвечает тот. - А ты?
--
И я ничего. А ничего - это как?
--
Да вот так! - развел тот руками.
--
И у меня тоже - согласился первый.
--
И чего? - спрашивает тот, что всю жизнь в министерстве просидел.
--
Чего, чего, а ничего. - Отвечает второй, что из НИИ. - Живем мы тут.
--
Поесть бы чего. - Вздохнул Министерский.
--
Хорошо бы! - Согласился Ниишный. - Давай поищем чего-нибудь.
И они двинулись в поисках чего-нибудь, насчет пожевать.
Остров оказался не очень большим, но совершенно необитаемым, потому что поесть им там никто не приготовил. Правда магазины, палатки и рынки едой были завалены, но отовсюду их гнали или же требовали каких-то денег.
--
Что за деньги за такие, не знаешь? - спрашивают друг друга мужики.
--
Не знаю.
--
И я не знаю.
--
Ты где еду брал? - спросил тот, что из министерства того, который из НИИ.
--
Из холодильника. В нем всегда много еды было... - закатил глаза Ниишный.
--
А у нас так даже два ... было...- вспомнил тот, что из министерства.
Поговорили, повздыхали, да так и легли, ни солоно хлебавши, под одно одеяло, на голый песок. Не спится мужикам с голодухи. А ночь такая теплая, звездная! Откуда-то дымком потянуло...шашлычком с пивом... Мужики аж слюной чуть не захлебнулись! Сели на песке, глазами вращают, дышат, как рыба об лед. В голове трещит, в брюхе желудок SOS бурчит-надрывается.
За что такое наказание, думают мужики. И как они вообще здесь оказались. Не иначе как через баб.
- Все беды от баб! - кричит один.
--
Хоть одну бабу сюда...- кричит другой, и тут оба так и застыли. Точно! Баба! Баба все может! И накормит и напоит!
--
А где же ее найти? - засомневается Министерский.
--
Да этого добра везде навалом. Это нас, мужиков, мало, а баб...небось сидит где-нибудь и о нас мечтает. Завтра мы ее и разыщем. - Ниишный вообще сообразительней оказался.
Утром, едва солнышко пригрело, вскочили мужики, глаза песком протерли и стали думать. Где бабу искать, где они чаще водятся. Один сказал, что на рынках, другой - в магазинах или возле палаток. Приуныли мужики. На рынках, да при палатках они все разобраны, не отобьешь. Нужно искать свободную. Тут тот, что из НИИ предложил:
--
Давай так. Один пойдет на восток, другой на запад. Может, какую и сыщем.
Сказано, но..! Где восток? Где запад? На острове ничего не указано. Тот, что из НИИ вспомнил, что надо встать лицом на север, тогда восток с какой-то руки будет...А где север? Опять проблема. Плюнули и решили идти вместе, куда глаза глядят, авось что-нибудь найдут.
Долго ли, коротко ли шли, день уже к закату, а бабы нет-как-нет.
Вдруг видят, что-то знакомое. Одеяло лежит. Их одеяло. Значит они весь остров обошли и на старое место пришли. Сделали целый круг вокруг.
Сели мужики и принялись вздыхать. Один вздохнул. Другой вздохнул. Третий...А кто же третий вздыхает? Под одеялом. Заглянули они под одеяло, а там Баба сидит. Сидит и горестно так вздыхает.
--
Ты кто? - спрашивают.
--
Я одинокая Баба. - Отвечает печально Баба.
--
Совсем одинокая?
--
Совсем. Одинокая и никому не нужная.
Обрадовались мужики галделом загалдели:
--
Нужная, нужная! - галдят - Нам нужная. Иди к нам, вместе жить будем.
--
Вместе? - опасается Баба. А как это вместе? Что для этого надо делать? - Ей вместе с мужиками жить не приводилось.
--
Да ничего не надо. Надо только нас кормить-поить, холить-лелеять. И все!
--
И все? - Еще пуще удивилась Баба. - А вы чего делать будете?
--
Мы? - переглянулись мужики и задумались, "ишь, разговаривает!"
--
Да, вы! - Наглеет Баба. - Вы что делать будете?
--
Мы тебя любить будем! - вдруг догадался, а может что вспомнил, мужик, который из НИИ.
--
Любить! - раскрыла рот Баба. Ее сроду никто не любил и таких слов не говорил. - Что, оба?
--
Оба, оба! - соврали мужики дружно. - Ты соглашайся, а то одна останешься - пропадешь! Куда ты без мужика.
Баба задумалась. И вправду, куда она без мужика, а тут аж двое! Один немного полюбить, другой - глядишь, большая любовь и сложится.
И согласилась Баба жить вместе с мужиками. Тут мужики ей и говорят:
--
Мы целый день маковой росинки в рот не брали, все тебя искали, так что мы немного полежим, отдохнем, а ты уж постарайся, обед сготовь.
--
Какой обед?
--
Какой, какой - известно какой! Первое, второе и про десерт не забудь.
--
А деньги где? - не сдается Баба.
--
Ишь какая! - возмутились мужики. - С деньгами-то мы и без тебя...с деньгами мы и сами с усами! - раскричались мужики, расшумелись. Руками машут, слюнями капают. Баба испугалась, начала их успокаивать, слезы-сопли вытирать.
--
Отдохните, полежите, - говорит, - а я округ осмотрюсь, может, что и придумаю.
Пошла Баба по кустам, по заборам, там и сям посмотрела, поглядела, бутылки-банки насобирала, в пункт стеклотары оттащила, денежку получила. Пошла Баба с денежкой на базар, а там..! Чеготольконет! Накупила Баба Чеготольконета и побежала домой.
--
Ладно, - говорят, - так и быть, оставайся с нами. Старайся, не ленись, а мы за это тебя любить будем. - Сказали мужики и заснули.
Так и пошло.
Баба обеды готовит, одежду стирает, песок из-под них убирает, а мужики... что-то занеможили. Лежат. Жалятся. Ты Баба нас пожалей, полечи, ведь такая твоя бабья доля, куда тебе без мужиков, пропадешь.
День болеют, два, неделю... Жалко их Бабе. Тут уж не до любви, лишь бы живы здоровы были, думает Баба. Хорошо еще, что едят- пьют по прежнему, аппетиту их болезнь не препятствие и даже наоборот, каждое утро Баба от крика просыпается, мужики бунтуют, есть-пить просят. Вскакивает Баба, немытая-нечесанная, некогда ей чесаться-нежится, голодный мужик страшнее зверя лесного, хуже чудища морского.
А мужики лежат целыми днями, охают-мучаются. Никак их недуг не отпускает, рук аж поднять не могут.
Баба с ног сбилась. Похудела, иссохла вся от забот, постарела, сгорбилась. Не до себя. Об одном печалится, как бы сделать так, что бы мужики снова в силу вошли, да жизни радоваться начали. Извелась вся! Сама недоедает, недопивает. Все им, родимым. Такая уж ее бабья доля. Куда ей без мужиков! Пропадет!
А мужикам все хуже, да хуже. Почти и не встают, только так, если по нужде, да и то не всякий раз. По малой - оно и вставать ни к чему - придет Баба, горшок принесет - и вся недолга.
--
Голуби вы мои! Вы только скажите - что! Я это самое с луны достану. Неровен час помрете, куда я тогда без вас? Пропаду!
--
Есть такое лекарство! - отвечают мужики. - Да как оно называется, не помним. Болезнь всю память отшибла.
Закручинилась Баба, пошла куда глаза глядят. Идет, голову на плечо повесив, все думает, как бы ей найти то лекарство, что бы мужики выздоровели и любить ее стали.
Глядь, за кустами, что возле Большой помойки, лежит кто-то и храпит во всю мощь. А вокруг него такой дух, что даже помоишные мухи, не выдержав, улетели в страны дальние. Глянула Баба - мужик. Ишь, как весело храпит! Вот он-то мне и нужен, думает Баба, он-то наверняка про то лекарство знает. Возьму его с собой, отмою, отчищу, может он за это скажет, что за лекарство такое моим мужикам требуется, где его достать-купить можно.
Взвалила мужика себе на плечи и поплелась.
--
Ты зачем эту падаль притащила. - Заорали те двое - От него смердит на весь околоток. Тащи его откуда принесла!
Баба им до земли поклонилась, да и говорит:
--
Не кричите мужики, не волнуйтеся, энергетическую свою силу не растрачивайте. Я этого мужика на Большой помойке нашла. На него даже мухи садиться опасаются. Я его отчищу, отмою, пускай он Третьим будет.
--
Третьим! - удивились мужики, почуяв что-то знакомое:
--
Ладно. Пускай остается. Третьим!
На другой день мужик с Большой помойки проснулся, огляделся, да и спрашивает:
- А гдей-то я?"
--
Ты у нас в гостях, - отвечает ему Баба с поклоном, - я тебя на Большой помойке нашла, отмыла, отчистила, спать уложила. Живи с нами Третьим.
Закричал мужик, ногами затопал:
--
Ты пошто меня сюда притащила, пошто отмыла, отскребла. Как я обратно ворочусь, кто теперь меня узнает!
Говорит ему Баба ласково:
--
Ты не плачь, не убивайся, слез понапрасну не лей. Я тебя сейчас завтраком накормлю, кофием напою, а потом и разговоры разговаривать будем.
Еще пуще осердился мужик:
--
Это все - кричит - закуски! А где Бухло?
Услыхав это слово волшебное, и те двое от болезни очнулись, духом воспрянули. У них в больной голове, словно свет включился - так они сразу все вспомнили.
--
Бухло давай! - Кричат все трое. - А не то уйдем от тебя, бросим! Пропадешь! Куда ты без мужиков денешься!
Испугалась Баба, юбки подхватила и ну бегом в аптеку, узнать, нет ли там лекарства, под названием "Бухло".
- Ах ты, глупая Баба, - Засмеялись в аптеке, - не знаешь ты, где такое лекарство продается! Иди, глупая, в магазин или в ларек какой, там тебе дадут что надо.
И вправду. Купила Баба "Бухла", мужиков напоила и начали они шутить, веселиться, разговоры разные разговаривать. Баба на них не нарадуется. Не нарадуется, не насмотрится, какие у нее мужики ладные и складные, умные, да разговорчивые. Всю