Аннотация: Только-только начала. Судите строго, но справедливо
Молодой и бодрый красовался я на улице Пражской, что в последствии будет переименована ещё множество раз. Я был преисполнен нетерпения. Мимо меня проходила чёртова уйма людей, но ни один не останавливался рядом надолго. Мои часы успели пробежать не один цикл, прежде чем ко мне подошла статная женщина лет сорока пяти. Лицо её было строгим, тем не менее, излучая какую-то непостижимую внутреннюю радость. Свет.
Кожа, испещрённая морщинами, сухая, подвисала на лице и груди, в противовес обтягивая костлявые руки, была тусклой, вернее сказать, не блестела, поблёкшие губы были подвижны, о чём свидетельствовало безмерное множество мимических рельефностей носогубной складки. Вся её бледность, хрупкость и прозрачность, впрочем, не создавали впечатления ветхости, напротив, "блёклая" женщина в возрасте была "новой", полной жизни.
Госпожа вставила ключ в замочную скважину, долго шурша в ней...
Гардероб хозяйки был, преимущественно, в серых тонах, как и она сама, разительно отличаясь от её, хоть и мерной, но довольно насыщеной жизни. Женщина была в отличнтй форме.
Поднимаясь сутра из постели, она сразу же принималась за зарядку, не пропуская ни одного утра. К завтраку она не позволяла себе выйти непричёсаной и неодетой, хотя жила сама. Первые дни, пока дом для неё был ещё необжитой новинкой, на завтрак она имела лишь яичницу из единственного блюдца, приготовленную на единственной сковородке, и жестяную кружку воды. Но даже этот простой запах радовал мой нюх. Впрочем, надолго он не задерживался, так как хозяйка любила свежий воздух, и всё время открывала окна, пока стояла тёплая погода. Запах яичницы быстро улетал из окна маленькой кухни, и его сменял свежий воздух с ароматом сада, где как раз цвели пионы. Жаль, в нашем саду не росла сирень... Зато почти сразу после утреннего приёма пищи, я имел удовольствие внимать потрясающему запаху её духов. Она, на удивление, предпочитала не такие духи, какие другие женщины в возрасте выливали на себя вёдрами. Её парфюм был тонким и насыщеным, но никак не тяжёлым и плоским, как у других горожанок. Ей-Богу, не запах, а чугунная сковорода! И вот, порадовав меня букетом обонятельных раздражителей, хозяйка надевала небольшой кринолин, ныряла в платье и шнуровала его спереди, так как служанки не имела. Хотя, как я чуть позже выяснил, доходы позволяли ей это. Просто была слишком идейная. Отмена крепостного права - смысл последнего десятка лет её жизни. Чулков в тёплую погоду не носила, а туфли были лёгкими и практичными. Шляпок не надевала, перчаток - так же. Никаких зонтов и вееров, всё равно кожа её уже давно итак не загорала. Причёска всегда была идеальна и безупречно седа.
Она уходила, щёлкнув замком. Я пока ещё не понимал, как воспринимаю её. Но пока она располагала меня к себе. Она подозревает обо мне?
Наши совместные дни летели быстро. По-прежнему был только завтрак, парфюм, щелчок замка, поздние возвращение, ещё щелчок, сон, после чего неизменная утренняя гимнастика.
Со временем у нас появилось побольше мебели, в частности, большой шкаф, в который со стульев и гвоздиков переселились платья и накидки, смена постельного белья и уйма полотенец и каких-то кружавчиков. Появилось трюмо, на поверхности которого обитало только два флакона: мои любимые духи и крем того же запаха. Спальная комната приобрела жилой вид. Позднее, как-то раз, хозяйка, сильно торопясь и неуклюже бежа, принесла кучу посуды неимоверно красивой росписи! Появилась традиция вечернего чаепития на единственном стуле в кухне с книгой в руке. Сколько же мы ждали новый стол! Но самой большой и ожидаемой радостью для нас был урезаный рояль, который, впрочем, итак занял половину гостинной. Желая не загромождать пространство, госпожа решила установить здесь лишь диван и журнальный столик.
Поздней осенью на наших стенах появились картины, а на окнах - кружевные занавески, на подоконниках - вазы и вазоны, в них - всегда цветы. К декабрю хозяйка наконец-то наловчилась сразу попадать ключом в замочную скважину. Каким ликованием был переполнен я, слыша долгожданный щелчок замка!
Как счастлив был, когда, отогрев с мороза руки, женщина зажигала свечи, переодевалась в домашнее платье и садилась за рояль! Я так к ней привык...
Вот, Новый Год. Резвилась ребятня в саду. Часто женщина пускала детей в дом погреться, кормила конфетам и орешками с ёлки. Подходил к концу шестидесятый год. Наконец-то! Пришёл НОВЫЙ! Что же ждёт нас? Нас ждало светлое Рождество, после него Крещение, а за ними ещё вереница праздников. Но хозяйка внезапно исчезла.
Вернулась моя первая любовь только третьего марта. Помню, как на духу. Кринолин стал чуть поуже, - подумать только, успела поменяться мода, - а сама хозяйка - совсем худой и истощённой. Жизнь началась вновь, но другая и... тяжёлая. Всё угасала хозяйка, затухал и я. Но вот наступило семнадцатое марта. Наша жизнь вновь начала набирать, словно губка, новых красок, цветов, вернулся уютный запах яичницы, духов и чая! Что же случилось, я узнал потом, да и меня это совершеннь не касалось. Для меня важно было не государственное цунами, что разразилось с этого дня, а то, что Она из ветхой старушки вновь превратилась в пышащую жизнью "новую" женщину. Снова дом наполнился музыкой, что лилась у неё из-под пальцев. К нам начали приходить гости и жизнь дома стала ярче. Появились смех, щебет, песни, появился чай и на завтрак, и меню стало разнообразней.
Как-то в солнечный праздничный день, когда хозяйка сидела с газетой, к нам в дверь постучали. Женщина удивлённо отложила газету и посмотрела на время,- час по полудни, - и выглянула в окно. Я каждой частичкой себя ощутил её волнеие, когда она сорвалась с места и, подбежав к двери, отпёрла её трясущейся рукой и сразу же рухнула на колени, прижавши к себе что-то маленькое, оказавшееся на пороге, и безобразно белокурое. Её малышка внучатая плесянница.
Родной её сын умер. Иногда она приглашала к себе его вдову, ещё совсем молоденькую девушку. Хозяйка была нежна с ней, как со своим ребёнком, и добра к ней безмерно, любила её. Но, кажется, девушка боялась. Мы хотели, чтоб она осталась жить с нами, но она всегда отказывалась потому, что слишком сильно тосковала по сыну, внуку хозяйки. Хозяйка тоже очень его любила и скучала, но увидеться с ним не стремилась. Ибо для этого ей непременно нужно было умереть. Часто её невестка, уходя, плакала, едва продержавшись до ворот сада, хозяйка не знала об этом. А я знал! Но не мог ей этого сказать. Порой, меня это убивало...
Каждое утро я любовно провожал её, ожидая её возвращения уже с того момента, как она только щёлкнула ключом в замке. Светло жилось мне, окружённым и исполненым её тепла. Часы бежали, летели и дни, проносились улыбки, звонкий смех, хозяйка наполнила собою каждый уголочек, каждую вещь в доме, и это было восхитительно! Я так хорошо помню её, как никого другого. Каждый взгляд и шаг, как первого друга, как первую любовь.
Год гнался за годом, на женщине время отбивалось новыми морщинами, на мне практически не оставляя следа. Тем было обиднее. Но жизнь не пропадала, она оставалась такой же подвижной, бодрой и светло-ароматной. Чаще заходили гости, чаще хозяйка бывала дома, часто навещал её двоюродная внучёночка, до сих пор достигающая хозяйке лишь пояса. А иногда приходила и невестка. Она постоянно щебетала, но как-то грустно. Вечно рассказывала что-то хозяйке дома, но никогда не озвучивала главного, того, что олновало её и заставляло отводить взгляд, боясь хоть чем-то огорчить пожилую госпожу.
Но в один прекрасный день что-то переменилось. Девушка смело зашла в двери, без приглашения прошла на кухню. Стол, этот полезный кусок бревна, запомнит эти слова навечно: "Вы ненавидите меня, Римма Львовна?"
Хозяйка настолько опешила, что ещё в течении минуты сохраняла молчание.
"Что за глупости?" - впечаталось в стены.
"Вовсе не глупость!" - осело словесной пылью на мебели, - "Чистейшая истина. Я осталась жива, а Ваш сын - нет. Вы ненавидите меня. Вам должно ненавидеть".
"Я люблю тебя вместо него. Мне должно любить, ибо я христианка", - твёрдосказала женщина, обходя свою невестку и ставя чайник на огонь.
"В любом случае, - девушка притихла и совсем поникла, - теперь возненавидите"
"Вот теперь, пожалуй, я выслушаю тебя", - женщина села на единственный стул и, поджав бледные губы, добавила, - "И не опирайся о столешницу, будь так добра, она на ладан дышит"
Девушка, словно онемевшая, отстранилась от тумбы и едва слышно заговорила: " Я не хотела, Римма Львовна! Я так тоскую по ним обоим, что слов для этого не могу найти вовсе... ", - девушка поёжилась, хотя на улице стояло жаркое лето одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года, - "но... тем больше стыдно мне и оскорбительно, и унизительно сознавать, что моё глупое сердце посмело влюбиться в другого, что я не в силах больше отталкивать его от себя".
Туман, окутывающий рмзум и взгляд девушки начал рассеиваться, на глазах задрожали слёзы. Закончив говорить, девушка опустила взгляд в пол и от того не заметила, как худощавое белое и строгое лицо хозяйки дома на Пражской осенила светлая материнская улыбка.
"Дитя, ей-Богу!"
Каждое слово впиталось в стены, как затем в них впиталась куча других слов, ароматов, образов, частичек душ.
С промежутком в три месяца у хозяйки появилось ещё два внука: мальчик и девочка. Один носил её родную кровь, а другой был ещё более родным для неё. Любила она их одинаково, читала им сказки целыми днями, когда родители, спеша на работу, оставляли их бабушке. Время начало мчаться ещё быстрее, увлекая меня в этот безумный вихрь моментов. Римма не старела, только становилась всё меньше, в то время как детки, все трое, быстро росли. Старшая внучка уехала, а двое младших всё больше были с бабушкой. Они ходили вместе во двор гулять, когда подросли, вместе пошли в школу и очень часто ссорились! Но всегда мирились. Всегда всё рассказывали бабушке. Хозяйка всё больше времени уделяла саду и молитвам, впрочем, не забывая про тело и свой внешний вид. По-прежнему очень пышные волосы она по-прежнему укладывала в безупречную причёску, по-прежнему пользовалась прежним парфюмом, что не переставал быть мною любим, но не оставались прежними её года. И ещё всё чаще серые платья сменялись бирюзовыми. Часто для прогулок пожилая леди надевала мужской фрак и цилиндр, что тогда были в моде. Моя почтенная старушка отправила деток в восхитительный мир книг, откуда назад не выйти никому, где живя, ты насыщаешь свои ум и душу миллионами строк. Только сейчас мне довелось в полной мере оценить интеллект этой потрясающей женщины, когда она обучала своих внуков, когда так легко разъясняла мальчику и девочке то, чего не могли втолковать учителя.
Но время бежало, летело, мчалось, и дети выросли. Дом опустел совсем.
Долго припадали пылью полки с книгами, крышка рояля. Хозяйка больше не возвращалась. Никогда. Мне было уготовано слушать шёпот стен, что возвращали мне эхо прошедших мгновений...