Морозная ночь была пронизана всепоглощающим страхом. Вдалеке лаяли и скулили собаки, изредка слышались крики и негромкие хлопки одиночных выстрелов. Налетевший накануне специальный отряд выселял кулаков в соседнем большом селе.
Денисовы не спали. Тимофей Денисов, недавно назначенный председателем сельсовета, лежал на кровати, не раздеваясь, и напряжённо вслушивался в ночные звуки.
- Что же это делается Тимоша? - жалобно прошелестела его жена Анна. - Что творится? Прохоровых, братьев отцовских, приговорили к раскулачиванию. Разве сыновья их такое стерпят? Что молчишь? Нам-то что делать?
- Лежать да помалкивать, - сухо отозвался из светёлки больной отец Тимофея. - Может, нас и не тронут. Тимка же - власть. А папаша твой, говорят, в колхоз вступил и скотину сдал. Глядишь, обойдётся.
Но среди ночи дверь в маленьком глинобитном доме содрогнулась от ударов тяжёлых кулаков.
Тимофей Денисов, подскочил с кровати и, обувая на ходу валенки, направился к выходу.
- Куда ты? - зашипела мать Тимофея, Анисья Ивановна. - Хватай тулуп, да беги через хлев, да огородами в контору.
- Открывай, не то дверь вынесем, - голоса снаружи стали громче.
Анисья Ивановна отодвинула засов. Трое мужиков в полушубках ввалились в тёмные сенцы. Вошедший первым Семён Прохоров, ткнул в старуху обрезом.
- Где сын? Говори, старая, не то всю вашу подлую семейку в расход пущу!
- Нет его дома. Что это ты, Сёмка, в меня пукалкой тычешь? Ты же нам родня!
- Такая родня хуже злых врагов. Его же, как человека, просили брату моему с семьёй документы выправить, а он в отказ. Егорку вчера схватили. Погрузили в сани и на угольные шахты. А у него жена на сносях. - Семён немного притих.
- Так что же Тимоша мог поделать? Ему же начальство приказало. Ведь чуть не каждую неделю приезжают списки проверять. Кто в колхоз вступил, кто чего и сколько сдал. И тоже без конца револьверами размахивают. Ты, мол, двурушник и саботажник.
- Чёрт лысый ему приказал! - Парень оттолкнул хозяйку и отдернул ситцевую занавеску, за которой, прижавшись к матери, прятались четыре дочери и сын Тимофея.
- Вот где они, отродье чёртово, - дуло обреза смотрело в побелевшее лицо маленького Ванечки.
Анисья Ивановна метнулась к кровати, закрывая собой сноху и внуков:
- Сам ты - отродье чёртово! Меня стреляй! Не дам детишек!
- Семён, брось ты. Нету тут Тимохи. Убег, гад. Задами ушёл. Тут только бабы, да дед больной в светёлке кашляет. Пошли, может, догнать успеем.
Семилетняя Маруся до утра не могла уснуть от пережитого ужаса. Перед глазами у неё стоял дядя Семён с ружьём, а бабушка, которая обычно за самое малое упоминание нечистой силы больно била по губам, ругалась ужасными словами.
Отец не вернулся и днём. Анна, тихо плакала в углу, прижимая к себе то Ванечку, то грудную Глашеньку. Старшие сёстры Настя и Лиза ушли в школу, хотя бабушка не хотела их пускать. Маруся целый день просидела у окна, осторожно высматривая в щёлочку в занавесках, не идёт ли отец.
На другую ночь снова раздались крики и выстрелы, но на этот раз кричали на улице. Кто-то поджёг сельсовет, стоявший наискосок от дома Денисовых. Пламя от пожара освещало избу, в которой никто не решился лечь спать.
Утром приехал отец Анны, Прохоров Пётр Акимович, с младшим сыном. Крупный, с окладистой бородой дед, крякнул, низко склонился, проходя в дверь, и огляделся.
- Чужих нет? - неприязнь к нищей родне дочери сквозила в густом басе.
- Нет, свои только, - Анна передником смахнула с лавки невидимые крошки, чтобы усадить отца и брата.
- Тимоха у нас. Знал, паршивец, что ко мне искать не пойдут.
- Тятенька!
- Ну, что, "тятенька"? - Передразнил дочь Пётр Акимович. - Заварил кашу, теперь нам всем гуртом не расхлебаешь. Кто его за язык тянул, что грамотный? Ты вон тоже четыре класса окончила, так и что? Тоже во власть полезешь? Кто его заставлял в сельсовет этот, леший его забери, встревать.
- Так в колхоз-то вступать придётся. Да и вы, тятенька, говорят, уже вступили.
- Вступили. А куда денешься? На мне семья: две девки незамужние, жена хворая, да Кольку ещё недоучили. Шесть лошадей намедни отвёл в общую конюшню, - дед горестно пристукнул кулаком по столу. - У брата Ивана всё подчистили: скотину, маслобойку, зерна амбар. Да, говорят, сына его, Антона, по дороге в город расстреляли, чтобы не буянил. Такие вот, сватья, дела в нашей глухомани.
Все сразу притихли. Даже Глашенька перестала хныкать.
- Что же делать? - Анисья Ивановна ошеломлённая новостями, присела на краешек скамьи рядом со сватом.
- Чего делать? Бежать Тимофею надо отсюда. В большой город. В Тулу, или дальше, в Москву. Тут все одно жизни не будет. Не те, так эти шлёпнут.
- Господи, да за что?
- Найдут за что. Или во вредители запишут, или Прохоровы достанут. А может и не только они. Обозлились люди. Бога забыли, - Пётр Акимович перекрестился на красный угол. - Не боитесь иконы-то открытыми держать?
- Боимся. Днём портретом закрываем, Тимоша принёс. Нынче забыли: не до того.
- Зря. Что, если бы кто из властей припожаловал?
- Им сегодня некогда. Ночью сельсовет сгорел, они все на пепелище, головешки разбирают. Убили там кого-то. Следователь приехал. По дворам, думаю, завтра пойдут.
- Вот и я про то. Мне Тимофей сказал, что бумаги и печать он дома держал. Опасался, что кто-нибудь ночью в контору залезет. Мы с Николаем, - дед кивнул на сына, - бумаги напишем, печати поставим.
- Какие бумаги?
- Какие положено. Свидетельства о рождении, там, справки. Вот Тимофей список дал. Не зря же он ещё в царской армии писарчуком был. Садись поудобней, сынок.
Дядя Николай, совсем ещё молодой парень, учившийся в техникуме и славившийся исключительно красивым почерком, разложил на столе найденные за иконами бланки.
Маруся, высунув язык, с замиранием сердца наблюдала, как кружевные завитушки букв ложатся на фиолетовый листок бумаги.
- Демихов Иван Тимофеевич, - продиктовал Пётр Акимович.
- Почему это Демихов? - удивилась Анна.
- По кочану. Чтобы найти было труднее. Церковные книги вместе с церковью сожгли, сельсовет спалили, кто теперь скажет, какая такая у вас фамилия была?
- Маруське пару годков убавь. Она вон до сих пор после глотошной не отошла, тощая и зелёная вся, - вставила немного успокоившаяся бабушка.
Николай пристально посмотрел на племянницу: - Пару годков можно!
- Малышню я сегодня у себя на подводе спрячу, а ты, Анисья, завтра старших в Товарково приведёшь на станцию. Анна с Маруськой сегодня туда отправятся, якобы к доктору. Я денег дам, чтобы они при больнице заночевали. Много вещей не бери. На месте новые купишь, - продолжил Пётр Акимович, доставая из-за пазухи купюры, скрученные в тугой рулончик.
- Чем Глашеньку-то кормить будете? - всплеснула руками Анна.
- Молоком. Козу мы пока себе оставили. Коровёнок ещё на той неделе сдали. Ничего, сутки продержится. Пиши Коля: Демихова Глафира Тимофеевна, Мария Тимофеевна.
Часть бумаг дед заполнил сам, а несколько справок заставил написать Анну, тщательно диктуя каждое слово. Потом присыпал документы ржаной мукой и немного помял в руках. Новенькие бланки сразу стали замызганными и неряшливыми.
- Зачем, деда? - шёпотом спросила Маруся. - Они такие красивые были, новенькие!
- А теперь старенькие. Почти совсем как настоящие. Одевай малышню, дочка. Выйдешь с нами, Коля их на санях сеном прикроет. Авось не заметят.
- Кто не заметит? - бабка Анисья выглянула в окошко. Рядом с плетнём стояли три соседки, лузгали семечки и украдкой заглядывали через плетень во двор Денисовых. - Пошли вместе, я баб шугану, а вы пока в санях устроитесь. Маруська, тоже накинь платок, ворота подержишь.
К полудню, управившись с делами по хозяйству, Анна одела среднюю дочь и пошла с ней в больницу. Больше бабушек и дедушек Марусе увидеть не пришлось.
Скитались Денисовы очень долго. Останавливались на неделю-другую у знакомых или родных в городах и городках. Только к весне Тимофей смог найти постоянную работу завхоза в маленькой больнице на окраине Москвы. Работа была хороша тем, что к должности прилагалась казённая квартира из двух комнат в старом бревенчатом доме, служившем когда-то дачей именитому купцу.
* * *
Мария Тимофеевна с трудом поднялась к себе на пятый этаж. Лифт, как обычно, был сломан. Поставила сумку в прихожей, вздрогнув, увидев своё отражение в зеркале. В последние два года она стала как две капли воды похожа на покойную Анисью Ивановну. "Вылитая бабка Анисья" - мелькнула ставшая привычной мысль.
Маленькая болезненная Маруся - вот всё, что осталось от большого рода Денисовых-Прохоровых. Ванечка и Глаша умерли во время их скитаний в поисках нового дома. Старшие сёстры сгинули во время войны, попали под бомбежку, когда их институт послали рыть окопы под Москвой. Не уцелел и дядя Николай, погиб в Крыму. Судьбой остальных родственников Марусины родители особо не интересовались: боялись расспросов и розысков. Теперь она осталась одна в полученной незадолго до смерти Анны Петровны квартире. Семью и детей завести не удалось, так судьба сложилась.
Сегодня у Марии Тимофеевны был очередной повод для недовольства. Объявили о компенсации вкладов советского периода, а она по документам была на два года моложе, чем нужно. Горестно вздохнув, пожилая женщина разложила документы на обеденном столе. Фиолетовый бланк "Свидетельство о рождении", заполненный каллиграфическим почерком дяди Коли. Из-за него и в школу её отдали позже, и в институте училась с глупыми молодыми девчонками, и на пенсию пошла с опозданием. "Эх, бабка, бабка, знала бы ты, чем для внучки обернётся твоё предложение убавить Маруське пару лет"...