- Баб, а баб, расскажи, почему твою бабушку Прасковью в селе Грешницей прозвали?
Двенадцатилетняя Надюшка так крепко обняла старушку, что та поняла - на этот раз внучка не отступит, придется рассказать... Она вздохнула, вытерла о цветастый, видавший виды фартук, руки и села в свое любимое кресло.
- Баба Прасковья, чтоб ты знала, внученька, с молодости слыла на селе одной из самых ревностных верующих. Семья ихняя большая была - восемь душ детей, четыре девочки да парней четверо. Младшая из дочерей - София - моя мама. Прасковья посещала все церковные службы, а за месяц до светлого дня Пасхи всегда собиралась в дорогу - на молебен в Лавру.
- Куда?
- А в город Киев, в Святую Успенскую Киево-Печерскую Лавру. Туда на Пасху много тогда народу ходило.
- Ходило? Так до Киева от нашего села километров 400 будет!
- А то и больше, - задумчиво пожевав тонкими губами, сочла бабушка. - Те, кто не впервой Лавру посещали, уже с попутчиками на следующий год сговаривались: сначала шли на Одессу, там собирались большими группами, а потом - на Киев.
- И все время пешком?
- Некоторые ехали на подводах, но большинство шло пешком. Мою маму, а ей тогда меньше, чем тебе было, тоже два года подряд брали, она мне об этом часто рассказывала. Красоту Киева описывала, церквей там - видимо-невидимо, все под куполами золотыми. Самая известная - Святая София Киевская, в честь нее мою маму назвали. А самая большая - Киево-Печерская Лавра, в подземелье которой много святых захоронено. Торжественные ходы знатные тогда проходили: раз увидишь - всю жизнь потом помнить будешь. Толпы верующих шли на Киев обычно днем. Прасковья с дочкой с утра обвязывали ноги кусками коры, взваливали на плечи нехитрый скарб и шагали по дороге. На ночь иногда в придорожных селах на ночлег просились, а чаще всего приходилось в стогу или на голой землице под высокими звездами ночевать.
- Баб, а корой-то зачем, у них что, обуви не было?
- Почему не было? Была. Не у всех, правда, но у Прасковьи - была. Только берегла она свои черевики очень, надевала уже перед самым входом в Киев. А по проселку да по леску и береста годилась.
- А как же дети, семья ведь без матери на несколько месяцев в году оставались?
- Старшая дочь в доме за хозяйку на это время была. Тогда дети ой как помогали младших братишек и сестер воспитывать. Старшие сыновья вместе с родителями к помещику работать нанимались, а за малышами смотрела старшая дочь, она и хозяйство вела.
- Так это еще до царя Гороха было, - засмеялась Надюшка. - Сейчас малышей сразу в садик отдают, а тех кто постарше - в школу.
- Известное дело, - вздохнула бабушка. - Да не при царе Горохе, а при царе Николае дело-то было... Баба Прасковья - 1880 года рождения, так-то вот.
- Нам в школе на истории рассказывали, что при Советской власти церкви и священнослужители уничтожались, как "опасный элемент?.
- Случалось и такое, - кивнула бабушка, - да только то время, о котором я тебе толкую, еще при царской власти было, тогда Церковь и Бога сильно почитали, вот и верующих множество в Киевскую Лавру стремилось. А когда в девятьсот четырнадцатом война началась, тогда уж совсем жизнь разладилась. Наше село еще до революции крупным считалось - почти три тысячи дворов. Но землицы у каждого подворья - только что вокруг дома. А так, чтоб картошку, кукурузу где посадить, пшеничку посеять - на это земли не было.
- Так ведь вокруг нашего села - сплошь поля и огороды, что же тогда, засадить не могли? - искренне удивилась Надюшка.
- Засадить-то могли, да кто даст? Земля вся, что вокруг села была, принадлежала трем хозяевам-панам. Паны нанимали работников, чтобы и пахали, и сеяли, и урожай для них собирали.
- А платили много? - деловито поинтересовалась Надюшка. - Мама рассказывала, что они с папой в колхозе неплохо зарабатывали.
Бабушка усмехнулась и погладила внучку по голове.
- Колхозов тогда, Наденька, еще не было. А работников нанимали не за деньги, а за еду. Отработал день, тебя утром и вечером покормят. Сказывали, как война четырнадцатого года почалась, хозяева сильно пайку урезали, совсем худо работников кормить стали - одну баланду давали. Все на Одессу отправляли - там продукты дорогими были. А простым селянам куда деться, своей-то земли нет...
- А дед твой, муж бабушки Прасковьи, правда, что в революцию погиб?
- Погиб, внученька. Пришел однажды домой, шапку об пол бросил да и заявил: "Иду, мол, за большевиков воевать, они землю дать обещают?.
- То есть, не за идею?
- А это и была идея большинства селян - иметь свой кусок земли, чтобы деток накормить досыта. Семьи-то тогда ох, большими были, не то что нынче. Так и погиб дед Василий - за землицу кровь свою отдал. Похоронен на станции Попелюхи, лежит родимый под гранитным памятником, золотом фамилия наша на том граните выбита.
- А землю вы получили?
- После революции получили, году в восемнадцатом. Сперва общине нарезали, аккурат вокруг села. Небольшие участки, да все свои. А уж за ними - большие колхозные наделы шли. Земли-то у нас богатые - село вдоль реки раскинулось. А уж сколько раньше рыбы в реке водилось - и не передать. Знающие рыбаки артель организовали, так в заводях сомов здоровенных вылавливали - по два-три охвата в самом большом тазу скручивали. Телегами в Одессу рыбу везли, там торговые точки рыбартели открыли.
- Ты вот рассказываешь, бабушка, что большевики землю крестьянам дали, люди жить стали лучше. А у нас на уроках про Голодомор учат - в тридцать третьем году целыми селами люди вымирали, потому что коммунисты у них весь хлеб отобрали на коллективизацию. И кулаков зря раскулачивали.
- У нас в Граденицах Голодомора не было, - строго поджала губы старушка. - Тяжело было, это верно, и страшно за будущее, но люди целыми семьями не вымирали. Пшеницу колхозную, действительно, всю дочиста вывезли, но в хозяйствах у людей зерно не отбирали. Рыба в реке водилась, овощи на огороде, фрукты в саду - так и прожили тот год. А потом и вовсе жизнь пошла.
- Говоришь, не отбирали зерно, а нам учительница рассказывала, что комсомольцы по домам ходили, все как есть выгребали.
- Может, где так и было, спорить не стану, да только недаром люди говорят - рыба, она с головы портится, так и человек при власти. Если у нас в селе нормальные люди тогда при власти стояли, то все и обошлось. А там, где гнилье одно - там народ и погубили. До Киева далеко было, до Москвы - и подавно. А свои кровопийцы - под боком. Нету на нашем кладбище таких страшных захоронений тех лет. Сходи, сама убедишься. Мама говорила, всего несколько семей тогда померли, у кого вместо огорода виноград насажен был. Вино гнали, потом пили без меры. Да ты сама сочти - из наших родственников никто в тридцать третьем не умер. Все мои братья живы остались: Павел - 28 года рождения, Петр - 30.
- А двоюродный брат твой Гриша?
- Вспомнила! Гриша в сорок седьмом помер. Вот тогда действительно настоящий голодомор был. Это уж я хорошо помню, мне десять лет было. Всю весну жара страшенная стояла, а в начале лета пошла засуха - люди на солнце сознание теряли. Весной листочки только зазеленели, да так и опали, бедолашные. Фруктов в тот год вообще не было. Корову нашу кормили запаренными веточками с деревьев, потому что трава вся иссохла. Пришлось через несколько месяцев зарезать родимую - она подниматься перестала. Вот той весной Гриша и помер. В школе детям каждый день столовую ложку рыбьего жира давали, больше ничего не было. А он возьми и наешься абрикосовых побегов. Умер от дизентерии...
- А вы выжили?
- Выжили, уехав в Западную Украину в город Луцк - там голода не было, но это уже другая история. Тяжело было и в 1944-1945 годах. Бабушка Прасковья умерла. А мама Соня с сестрами платками тогда торговать стала. Все простыни, что поновее в доме были, на угольники порезала и в разные цвета покрасила. А мы, младшие, бахрому к тем платочкам привязывали. Торговать на Бессарабию ездили.
- На Бессарабию?
- На самом деле ехали они на ярмарку в село Старокозачье, эти места в те времена Бессарабией называли. Платки там меняли на продукты, иногда деньгами давали.
- Так значит, нам неправду в школе рассказывали? - насупилась Надюшка. - Я на следующем уроке доклад делаю. Велели материал собрать, сколько моих родственников в Голодомор погибло, а получается, и рассказывать нечего?
- Правда, внученька, она у каждого своя. И в этом деле сплеча рубить не стоит. Я тебе говорю, что у нас в селе было, а что в других местах - там своя жизнь и своя смерть. Отец мой, к примеру, коммунистом был Ленинского набора. Когда Ильича в двадцать четвертом не стало - он документы в партию подал. Но осуждать его ныне живущие не имеют права. Политикам сегодняшним, которые себя слугами народа величают и в грудь бьют, что о счастье Украины пекутся, до отца моего нипочем не дотянуться.
- Это деда Павлик, который в Великую Отечественную без вести пропал?
- Да, отец мой, Поляков Павел Максимович. Последний раз его живым видели во время обороны Одессы осенью сорок первого. А в 1933-ем он председателем рыбартели в Граденицах работал и ему, служащему, паек продуктовый раз в месяц положен был. Ни разу за все годы не взял. У нас, говорит, двое душ детей, а у соседей - девять. Если их детки помрут, а мои живы останутся, как людям в глаза смотреть? Если бы все коммунисты такими, как мой отец были, может, и Союз до сих пор непоколебимо стоял, - вздохнула бабушка.
- Баб, а про грешницу-то, - укоризненно напомнила Надюшка.
- Ой, - спохватилась старушка, - заболталась я про родителя-то... А с бабой Прасковьей вот что под Пасху случилось.
Зашел к ней тогда местный батюшка и попросил яиц да масла. Она ему и отвечает: "Нет, мол, батюшка. Только к самой Пасхе наберу, пока постится будем. А ты-то родимый, что же в пост яичками балуешься, грех ведь??
А священник ей пальцем погрозил да так и ответствовал: "Что в рот - то не грешно, дочь моя!?
С тех пор бабу Прасковью Грешницей и прозвали. В Лавру на Пасху ходить перестала, да и в церковь - только по большим праздникам. Поняла, что даже отцы святые правду на свой лад толкуют. И дочери своей Софии, и мне так говаривала: "В Бога веруйте, да в церковь ходите без ретивости. Потому как Господа надо в душе иметь, а не слуг его нерадивых подкармливать?.