Аннотация: Молодая девушка в разговоре оскорбляет невольно чувства матери мало знакомого ей юноши
Бестакность
Солнце беспощадно обрушивало на землю водопад ослепительных лучей. Зной струился с голубого небо, которое, стоило только отвести от него взгляд, мнилось не голубым, а раскаленным добела. Время шло к полудню, и тени, длинные и прохладные утром, сейчас съежились до сине-серых полосок вдоль северных сторон домов, и странных, фантастических очертаний пятен под деревьями. Вечнозеленые поверхности листьев, как зеркала, отражали солнечный свет и до боли слепили глаза.
Бела во время разговора переставляла ноги, чувствуя, как медленно затягивает ее шпильки плавящийся на солнце асфальт.
Она томилась, мечтала поскорее закончить разговор, пройти, прижимаясь вплотную к стенам домов до прохладной тени подворотни, и забраться до самого вечера в спасительное прибежище зашторенного и закупоренного от жары человеческого жилья.
А вечером, в спадающей прохладе пройтись по изнуренным солнцем улицам до моря и искупаться.
И Бела медленно раздвигала прохладную и вязкую соленую воду, не вникая, что именно говорит ей стоящая передней немолодая маленькая женщина, кивала головой и соглашалась.
Бела была еще слишком молода, занята собой, своим эмоциями, мечтами, планами на будущее, чтобы уметь читать в материнском сердце, и не простом сердце, а в сердце умнейшей, восторженной, ожидающей всего лучшего от жизни, теперь уже не своей, а жизни сына Азы Григорьевны.
Аза Григорьевна, в черном наряде вдовы, который носят на Кавказе женщины, потерявшие мужа, до конца своих дней, или до той поры, пока снова не выйдут замуж, казалось, совершенно не чувствовала ни жары, ни нетерпения своей молодой собеседницы, и все говорила и говорила, вглядываясь черными колючими глазами в Белу.
Аза Григорьевна восторгалась своим единственным сыном, и никакая жара не могла помешать ей делать это.
Аза Григорьевна знала, что Белка видела ее сына в Москве, в институте, видела мельком, в президиуме, когда сама сидела в зале, и теперь это визуальное шапочное знакомство Белы и Миши позволяло Азе Григорьевне погрузиться в бесконечные восхваления талантов своего сына, отличника.
Заодно Аза Григорьевна с одобрением упомянула и товарища сына, Петю, который тоже был из Батуми и учился на два курса позже Миши, но, будучи земляками, они дружили.
Бела, вытащила шпильки из асфальта, отвлеклась от мыслей о море, и вынужденно вернулась из солнечного летнего дня юга в нудный и длинный ноябрьский вечер, когда она, сидела в душном зале, и слегка надменный, с умными глазами, маленького роста и очень некрасивый, сидящий крайним за столом, оказался Азин Мишенька, а горячий, сбивчиво выступающий, захлебывающийся словами, и мучительно заливающийся краской, его товарищ Петя, которого Аза Григорьевна расписывала как красавца и чистого душой юношу.
После собрания Бела ни разу не вспомнила об этих двух, а теперь вот стояла перед восторженной матерью, которая чего-то от нее хотела, каких-то слов, мнений, сопереживаний, а Бела, еще не отоспавшаяся после летней сессии, не знакомая с предметом обожания Азы Григорьевны, могла только соглашаться, как это здорово, когда сын такой умница.
Вдруг Аза Григорьевна остановилась, глянула на Белу так, как будто хотела сделать ей рентгеновский снимок взглядом и спросила неожиданно прямо:
-Тебе понравился Петя?
Бела изумленно открыла глаза, вытащила в очередной раз шпильки из асфальта, напряглась, вспомнила Петю, его жгущий румянец, темно карие глаза и кивнула головой.
На самом деле Петя ей не понравился своей детской горячностью и лубочной внешностью. Но она была согласна с Азой, что Петя красивый мальчик и ей внешне показался, да, показался привлекательным.
-А Миша?
На какие-то секунды Белка замешкалась, правый каблук просто утопал, и надо было срочно его спасать, она отвлеклась, и пока тащила, переносила центр тяжести с правой ноги на левую, вспоминала Мишу, удручающего некрасивого парня, с большим еврейским носом и намечающимися в двадцать два года залысинами и не смогла покривить душой и кивнуть головой также быстро, как на первый вопрос Азы Григорьевны.
Аза Григорьевна была из тех женщин, которые задавая вопрос, при малейшей задержке со стороны собеседника тут же отвечали на него сами, и сейчас Аза Григорьевна, не дожидаясь кивка Белы, с плеча стала говорить о том, что Миша мальчик не красивый, и Беле, как это обычно и бывает, больше понравился Петя.
Беле была из тех девушек, чьей благосклонности надо добиваться, а сами они и полшага вперед не сделают, и сейчас она точно знала, что не ответила бы никак на проявленный к ней интерес как Пети, так и Миши.
Но рассказывать об этом Азе Григорьевне было невозможно, ей надо было отвечать очень коротко. Поэтому, оглушенная потоком слов Азы Григорьевны Бела, промямлила что-то вроде того, что Петя ей понравился больше.
Аза Григорьевна так напирала в разговоре, что Петя красивый мальчик и девушки его любят, и что Миша некрасив, что Бела, забыв о кавказской учтивости, машинально, имея привычку не спорить со взрослыми, устав и расслабившись от жары, согласилась, что приглянулся Петя а не Миша.
Получив то, к чему, казалось, она всеми силами стремилась, Аза Григорьена замолчала, гордо подняла голову, встряхнула густой еще шевелюрой, глядя Беле в глаза снизу вверх высокомерно сказала:
-Зато, Миша, он ведь гениальный, безмерно талантливый человек, а что такое Петя? Обыкновенный троечник. А ум, ум еще надо оценить... Не каждой этой дано.
И оставив ошеломленную Белу с открытым ртом, Аза Григорьевна ушла в гневе и презрении.
Бела забыла бы и этот летний день, и разговор, и допущенную ею бестактность, если бы спустя шесть лет не услышала от мамы совершенно невозможное: Миша был убит в Москве на улице ночью. Услышала и содрогнулась, не представляя себе, как пережила это Аза Григорьевна
- Азе всей правды не сказали,- добавила мама.- Она думает, что он просто умер. Скончался скоропостижно.