Узкие улицы песчаного Феса манят меня своей экзотикой. Мир, наполненный острым, вызывающим желание чихнуть, запахом специй. Женщины в длиных платьях и платках, выбирающие золото, снующие тут и там по ювелирным магазинам. Восточные раскосые взгляды, кобры под звуки флейты, синие, желтые, зелёные, белые ткани, висящие на бельевых верёвках, и повсеместный аромат кориандра не дают стихнуть эмоциям. Люди и город для меня необычны, а я для них обыденность с выпученными от восторга глазами, обыденность, на которою обрушили буйство красок и забыли их стереть.
Здесь душно и не протолкнуться. Разве что тот грязно-белый кот, что идёт впереди, лавирует, словно мотоцикл, между автомобилями. Я иду за ним. Коты знают укромные местечки Феса, они могут показать то, что никогда не заметишь сам. Он прыгает по лестницам занесёным песком, заглядывает в узкие окна в форме арок, но нигде не задерживается надолго. Мимо проносится шумящая и гикающая ребятня - дети улиц - таких не встретишь в Париже. Они чумазые и весёлые с чёрными, как смола, глазами и столь же чёрными непослушными волосами.
Кот приводит меня туда, где льётся песня. Голос надрывный и убаюкивающий, с нотками кофейной гущи, что предсказывает судьбу, которая предопределена заранее. Она сидит среди руин разрушенного здания. Грязно-белый кот подходит к ней, как и десятки других котов. Они с ней не ласковы - царапают и кусают, впускают и выпускают когти в чёрное платье, втирают морды, иногда позволяя себе мурлыкать. Но она не отстраняется от них, терпит боль, морщась, и поёт песню бедуинов. Подхожу к ней ближе - чёрные настолько, что нельзя различить зрачок, глаза, прожигают огнём насквозь. Злости в них нет. Взгляд высокомерный, словно у принцессы из восточных сказок.
Говорю "привет" на безупречном французском, его здесь понимают. Она встаёт и уходит, ступая грязными голыми ступнями по пыли и штукатурке с торчащей оттуда арматурой. Там, где бы обычный человек спотыкался и резал подошвы ног в кровь, она идёт спокойно и грациозно, её походка плавная и уводящая с собой куда-то в сказку. Я ступаю ботинком на куски стекла, коты шипят, не пуская меня к ней, и идут следом вереницей оборванцев со слипшейся шерстью.
Я приехал в Морокко ненадолго и рассчитывал посмотреть достопримечательности, но почему-то о них позабыл. Вместо этого я приходил сюда, и мы, словно дети, играли в "гляделки". Я садился напротив неё по-турецки, марал свою одежду, и мы молчали. Я всегда ей проигрывал, хотя хотелось выиграть. Опускал смиренно взгляд, сам не зная почему, не произносил слов, будто они и не нужны вовсе. Коты царапали и меня. Я вскрикивал - не мог терпеть. Она смеялась.
- Малун, - произнесла она на ломаном французском.
Я нахмурил брови в недоумении.
- Его зовут Малун.
Указал палец с серебряным колечком на грязно-белого кота.
- Пойдём.
Она подала мне руку. Грязные ступни вновь зашагали по руинам и мусору.
Она уводила меня в свой мир - загадочный, полный красок и нищеты. Мы шли мимо разрушенных зданий. Она пряталась и, улыбаясь, появлялась снова. Я её искал, чтобы обнять и поцеловать. Ладони, пахнущие котами, закрывали мои глаза. Оборачиваясь, я видел её. Она заворачивалась в разноцветные ткани, висящие на бельевых верёвках, и превращалась в бутоны тюльпанов и роз. Я обхватывал ткань руками в надежде поймать и её, но она выскальзывала из рук. Наша игра продолжалась долго, пока не завела в пустыню.
На город опустились сумерки, одна за другой зажглись звёзды. Мы продрогли от холода. Ветер вздымал сыпучий песок. Я обнял её и прислонил к себе. Наши носы столкнулись, дыхание слилось в одно. Губы потянулись к её губам, но встретили палец.
- Мактуб.
Услышал я древнее незнакомое мне слово.
Она оттолкнула меня и, не оглядываясь, поплелась в сторону города.
- Подожди. Зачем ты так!
Черные глаза вновь пронзили меня огнём.
- Мактуб - судьба, - пояснила она, - ты не моя судьба.
- Стой, подожди. Я увезу тебя отсюда. Мы будем жить в Париже.
Она громко засмеялась, а потом сделалась серьёзной. Пощёчина прожгла мою щеку огненным кнутом.
- Глупый, - кинула она мне в лицо.
Я смотрел на её удаляющийся силуэт ещё очень долго и не хотел, чтобы заживала рана, оставленная ею на щеке.