Крюков Олег Валентинович : другие произведения.

" Приключения кирасира Стрешнева

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Часть Первая. Талисман для императора. Немного отредактированная.
  
  
   ГЛАВА 1.
  
   САКСОНСКИЙ ЗАБИЯКА.
  
  
   Дрезден. Осень 1814 года.
  
  - Я размещу своих людей на крышах двух противоположных домов. Вот здесь. - Рука в чёрной перчатке обвела небольшой круг на карте. - Как раз в этом месте кортеж наместника свернёт на мост Августа. Русские попадут под перекрёстный огонь, так что шанса выйти живым из нашей ловушки, у князя нет.
   - Князь предпочитает передвигаться верхом?
   - Как любой военный.
   - Но тут оказия особенная. Он представляет русского императора. Что если церемонии заставят его сесть в карету?
   - Разве карета спасёт наместника от пуль?
   - Боюсь, вам не удалось убедить меня. Мне нужен полный успех задуманного, и результат должен быть известен сразу же по окончанию. А в вашем плане это возможно при двух условиях: если Репнин поедет верхом, и если кроме полуэскадрона кирасиров он не возьмёт в конвой этих ужасных гуннов, которых они называют...чёрт, забыл!
   - Башкиры, маркиз!
   - Никаких титулов! И тем более имён. У этих стен могут быть уши.
   Человек, которого назвали маркизом, обвёл взглядом заброшенную часовню. Со стороны южной стены, там, где сквозь бойницы верхних окон виднелось беззвёздное ночное небо, раздался шорох. В мгновение в его правой руке появился кавалеристский пистолет. В свете факела блеснули рубин и золото большого перстня.
   - Это всего лишь летучие мыши!
   - Нервы!
   Пистолет исчез в недрах чёрного плаща.
   - Так вот, если с Репниным будут эти чёртовы башкиры, за ваш план я не дам и ломаного гроша.
   - И правильно сделаете!
   Из тьмы в круг света ступила фигура. Тот же чёрный плащ, шляпа, закрывающая верхнюю половину лица.
   Теперь пистолеты в мгновение оказались в руках всех троих. Раздались щелчки взводимых курков.
   - Успокойтесь, господа! - незваный гость поднял руки.
   - Кто вы?
   - Вы же сами сказали, никаких имён.
   Двумя пальцами незнакомец приподнял поля своей шляпы.
   - Вы...
   - Тсс, - приложил он палец к губам. Итак, план хорош, но исключительно для военной кампании. Князя легче убить в резиденции, во время выступления.
   - Здание будет усиленно охраняться. Прикажете брать его штурмом?
  - Зачем? Внутри буду я.
  - Вы готовы поставить на кон собственную жизнь? Вас схватят! И хорошо, если позволят сделать один выстрел!
  Тонкие губы чуть раздвинулись в лёгкой усмешке.
  - А мне больше и не надо. Вы, наверное, слышали о моей репутации?
  - Шесть дуэлей и все со смертельным исходом. Первый выстрел и прямо в сердце. Вы, несомненно, лучший стрелок в Европе.
   - Благодарю! - изобразил тот лёгкий поклон.
   - Так вы хотите вызвать князя на дуэль? И убить его прямо в резиденции курфюрстов? Но для этого нужна более чем веская причина.
   - Уверяю вас, господа, она у меня есть.
  
   - Ах, Имберг, ну голова! Даром, что молод! Учись, штабс-ротмистр!
   - Поздно мне, Ваше Высокопревосходительство негоцианству учиться. Да и пристало ли это боевому офицеру?
   - И то верно.
   Николай Григорьевич оглядел ладную фигуру начальника своего конвоя.
   - Тут, штабс-ротмистр, оружие не менее страшное, чем пушки и ружья. К тому же не каждый его распознает. Вот ты, допустим, отличишь сто рублей фальшивой ассигнации от подлинной?
   Князь Репнин-Волконский положил перед офицером две ассигнации достоинством в сто рублей. Тот повертел каждую в руках, пощупал, даже понюхал.
   - По виду одинаковые.
   - Вот и я также мыслю, - вздохнул князь. - А Алексей Осипович сразу распознал вот в этой французскую подделку, - он взял двумя пальцами одну бумажку. - А может вот в этой. Тьфу ты, чёрт! Ладно, давай в резиденцию собираться! Перед саксонцами речь держать будем.
   - Николай Григорьевич, - замялся штабс-ротмистр, - у меня опять затылок чешется. Как тогда, перед Аустерлицем. К опасности!
   - Оставь, Стрешнев! - отмахнулся Волконский. - Шрам, поди, зудит, который тебе граф Браницкий в прошлом году на память оставил. Через час выезжаем!
   - Башкирцев брать?
   - Мы не в поле, штабс-ротмистр. Да и немчура пугается, уж больно дикий на их европейский взгляд народец наши гунны.
   Стрешнев щёлкнул шпорами и вышел из кабинета генерал-губернатора.
   - А затылок-то так и зудит, - бормотал он, пересекая плац и почёсывая свою густую русую шевелюру. - Ещё ни разу не подводил.
   Впервые зуд кирасирского затылка начался в кампанию девятого года, когда шли в Имеретию наказывать за измену тамошнего царя Соломона . Штабс-ротмистр ходил тогда в корнетах. Отряд подходил к узкой теснине, и у Стрешнева начался страшно чесаться затылок. Тогда никакого шрама и в помине не было. Передовой дозор доложил, что опасности нет никакой, ущелье чисто. Лезгины умело спрятались наверху, и когда отряд втянулся между скал, открыли плотный ружейный огонь. Командир получил смертельную рану, под Стрешневым убило лошадь. Молодцы-кавалеристы не растерялись, попрятались за камнями и стали отвечать из карабинов. А когда развернули горные орудия, да сделали несколько удачных залпов, горцы исчезли, рассеялись меж скал, как утренний туман.
   Потом зуд случился во время Кульмской баталии, когда шляхтич Браницкий оставил ему на память шрам на затылке. Позже у Смоленска, ровно за час до того, как его эскадрон попал под картечь неприятеля. Тогда Степан Петрович задумался, а поскольку в длительном неведении пребывать не любил, решил, что Господь каждый раз посылает ему предупреждение.
   - Седлать коней! - отдал он приказ своим орлам, ждущим у конюшен. - Аллюр два креста, да смотреть в оба!
   Эскадрон был особый. Рядовых кирасиров в нём не было, эстандарт-юнкера, корнеты. Брали не количеством, в эскадроне всего шестьдесят восемь бойцов, а качеством. Все отличившиеся в кавалерийских атаках при Кульме, Лейпциге и Дрездене.
   Когда ехали рысью по улицам города, бюргеры высыпали на улицы поглазеть на русское воинство. Да и было на что смотреть; и кони и всадники поражали своей могучестью. Искры из-под копыт, грозные зоркие взгляды. Князь Репнин-Волконский, генерал-губернатор Саксонии ехал рядом с командиром, штабс-ротмистром Степаном Стрешневым.
   Въехали на Аугуст-брюкке. На другом берегу Эльбы раскинулся Цвингер - резиденция саксонских курфюрстов. В тени узкой улочки стояла чёрная карета. Из-за плотных оконных занавесок втягивающуюся на мост кавалькаду наместника обозревали трое.
   - Гуннов нет! Сейчас самое время ударить. Зря вы отвергли мой план, маркиз. Вдруг у него ничего не получится?
   - Сейчас уже ничего нельзя изменить, барон. Советую вам положиться на Провидение.
   У французского павильона, где генерал-губернатор должен держать перед саксонцами прощальную речь уже стояло множество карет с гербами знатнейших домов Саксонии.
   Расположив свой эскадрон у входа, Стрешнев вместе с князем вошёл внутрь. В глазах кирасира зарябило от блеска шитых золотом мундиров и камзолов. Разодетые дамы и кавалеры при виде русского наместника забили в ладоши. Под аплодисменты Николай Григорьевич прошёл в середину залы.
   Зуд в затылке стал уже невмоготу, а чесать голову в присутствии столь множества знатных и утончённых особ был mauvais tone . Стрешнев вертел головой, разглядывая присутствующих, пытаясь определить, откуда исходит опасность.
   И определил. Средних лет человек в партикулярном платье, но с выправкой военного, пробирался сквозь толпу к князю. Его взгляд горел и был устремлён на наместника. Штабс-ротмистр признал в нём графа S - знаменитого бретёра. Последние шесть дуэлей закончились для его противников гибелью. Среди них был и знакомый Стрешневу семёновский офицер Самохвалов. Отменный стрелок и ярый бонапартист саксонец с двадцати шагов засаживал пулю прямо в сердце. И сейчас он, подобно боевому фрегату неумолимо приближался к Репнину, и взгляд его не сулил ничего хорошего.
   Степан Петрович звякая шпорами, быстрым шагом ринулся на перехват. По дороге вспомнил скандальную историю, случившуюся полгода тому. Что-то связанное с баронессой фон Гейдельсгейм. История эта столь дурно пахла, что от воспоминаний челюсть Стрешнева свело как от зубной боли. Тем более что в скандал этот пытались вмешать генерал-губернатора. Тогда удалось отстоять честь князя. Баронесса возопила, что некому встать на защиту репутации несчастной одинокой женщины. А граф S, бывший в ту пору подле Бонапарта, где был и его сюзерен Фридрих Август Праведный приходится несчастной и одинокой, в чьём будуаре молодые люди меняются подобно носовым платкам, толи двоюродным, не то троюродным братом.
   Стрешнев не выдержал и яростно зачесал затылок. И в трёх шагах от своей цели чуть не сбил с ног пожилую даму, благоухающую чёрной смородиной.
   - Mille pardon, Madame!
   В последний момент штабс-ротмистру удалось избежать столкновения с явной бонапартисткой , проводившей его взглядом полным презрения.
   Через мгновение плечо саксонца врезалось в широкую грудь кирасира. Стрешнев отлетел назад, чуть не сбив с ног старого графа Кински.
   А граф S даже не остановил движения. Степан Петрович без церемоний ухватил грубияна за рукав.
   - Вы не считаете, сударь, что должны извиниться?
   Граф S повернул к нему лицо. Взгляд был не здешний, словно его обладатель пребывал где-то далеко. И, о чудо! Знаменитый забияка пробормотал под нос извинение.
   - Вы не могли бы громче, граф? В последнем деле меня контузило, и я слегка оглох на оба уха.
   - Пустите! - зашипел тот, пытаясь вырвать свой рукав из цепких пальцев.
   - Саксонцы! Вас ожидает счастливое будущее...
   Князь Репнин-Волконский, стоя посередине залы уже начал свою речь.
   - Идёмте-ка на свежий воздух, - Стрешнев потащил упирающего саксонца к выходу. - Мне не нравится бледный цвет вашего лица.
   Затылок у него перестал чесаться совершенно. А это означало, что опасность стала явной.
   Когда они вышли на улицу саксонец сумел взять себя в руки.
   - Штабс-ротмистр! Позвольте мне закончить здесь своё дело, и я к вашим услугам.
   - И какое же у вас здесь дело, граф?
   - Почему же вас это так интересует? - вскинул тот острый подбородок.
   - Видимо дело такой срочности и важности, что вы, походя, оскорбили русского дворянина и офицера, даже не заметив этого.
   - Я же попросил вашего прощения!
   - А я вам его не даю! И как оскорблённая сторона вправе выбирать оружие, место и время.
   - Ну что ж, Бог видел, как я был терпелив. Итак, что вы решили?
   - Пистолеты, - начал загибать пальцы Стрешнев, - поляна у заброшенной часовни, что за северной заставой, немедля.
   - Но у меня нет секунданта!
   - Они нам не нужны.
   - На чём мне прикажете добираться до места? Видите ли, сюда я прибыл в карете княгини W...
   - Это не беда, граф, я дам вам лошадь. Если меня убьёте, можете забрать её себе.
   - Ох, уж эта русская расточительность! - ухмыльнулся саксонец.
  - Баранов, слазь с коня! - скомандовал штабс-ротмистр. - Мы с Его Сиятельством немного прокатимся. Кессельринг, остаёшься за командира!
   Граф S вскочив в седло, тут же дал коню шпоры, пустив того в галоп. Кирасир, стараясь не отставать, тоже припустил своего гнедого.
   - Не терпится умереть, граф? Или пытаетесь сбежать?
   - О, если бы я мог убить вас дважды, - поднимал глаза к небу саксонец, - я бы сделал это с радостью!
   - Кто бы сомневался? - улыбался в густые усы Стрешнев.
   После получаса безумной скачки по городским улицам, лишь чудом никого не покалечив, дуэлянты вылетели за городскую черту.
   Часовню, стоявшую заброшенной со времён Августа Сильного , окружали вековые дубы. У самого большого и раскидистого они и спешились.
   - Прошу меня простить, граф, 'кухенрейтеров' и 'лепажей' не держим по причине военного времени. Поэтому обойдёмся кавалерийскими.
   Штаб-ротмистр достал из сёдельной сумки два пистолета. Один работы тульских мастеров, другой трофейный, французский.
   - Выбирайте! Хотя уверен, вы предпочтёте французский.
   - Нет, благодарю вас! Я предпочитаю свой.
   Граф S достал из кармана своего камзола изящный пистолет.
  - Ого, да вы настоящий патриот!
   Стрешнев узнал работу местного мастера Милотты.
   - Со скольки шагов будем стреляться? - спросил саксонец.
   - Конечно же, с восьми!
   - Выстрел по жребию?
   - Непременно!
   Степан Петрович достал монету.
   - Если упадёт вверх Фридрихом-Августом, ваш выстрел первый, граф!
   Он подбросил талер.
   - Извольте взглянуть.
   На лице графа S не дрогнул ни один мускул.
   - О, да вы нынче у Фортуны в миньонах!
   Стрешнев безмятежно улыбался, показав монету, с которой на них смотрел профиль саксонского короля.
   - Начнём, помолясь!
   Они отсчитали восемь шагов.
   - На вас кираса, штаб-ротмистр.
   - Ах, да, простите!
   Стрешнев снял кирасу, расстегнул пару верхних крючков своего колета, хотя на дворе стояла промозглая ноябрьская погода. Взглянул графу в лицо, на котором играла довольная улыбка.
   - На счёт три?
   - Пожалуй!
   Саксонец стал тщательно выцеливать.
   - Ещё пару слов, граф. Скажите, вы ведь хотели вызвать князя на дуэль?
   - Поскольку вы через минуту умрёте, скажу, - ответил тот, не открывая левого глаза. - Князь заслужил смерти, потому что поступил бесчестно с одной особой, кстати, моей родственницей.
   - Поскольку я всё равно скоро умру, скажите честно, граф, вам ведь глубоко наплевать на честь вашей неразборчивой в амурных связях родственницы. Так сколько вам обещал банкир Фреге за убийство князя?
   Граф S уже жал на спусковую скобу, но от последнего вопроса Стрешнева, попавшего в туза, рука его дрогнула. Выстрел грохнул, и пуля пролетела мимо головы офицера, задев левый кончик шикарного уса.
   - Чёрт!
   - Вы промахнулись!
   Штабс-ротмистр поднял свой пистолет. Саксонец был бледен, но держался молодцом.
   - Скажите граф, сколько и кто вам заплатил, и я оставлю вас в живых. Деньги-то, судя по всему, немалые. Вы ведь хотите ими воспользоваться?
   - Стреляйте, чёрт вас побери!
   - Значит, не скажете? Поскольку вы скоро умрёте, открою вам страшную тайну. Деньги, которые вы получили, скорей всего фальшивые.
   - Если вы решили расстроить меня перед смертью, вам это удалось.
   Стрешнев посмотрел в стального цвета глаза саксонца и опустил пистолет.
   - Я решил стрелять с двадцати.
   Он повернулся к противнику спиной и принялся отмерять шаги. На двенадцатом быстро обернулся, вскинув пистолет. Граф S уже достал из кармана второй и взводил курок.
   Два выстрела грянули одновременно. Стрешнев почувствовал сильный удар в левое плечо, на белом колете расплывалось рубиновое пятно. Зажав рукой рану, подошёл к лежавшему на холодной земле телу. Прямо посередине лба бретёра виднелась идеально круглая дырка. В каждой руке было зажато по пистолету. Стволы из толедской стали, отделанные перламутром рукояти.
  - Et pourquoi non? - пробормотал Стрешнев, вынув из безжизненных пальцев оружие и пряча изящный пистолет за голенище сапога.
  
   - Поверь, я сделал всё, что мог!
  Николай Григорьевич в волнении мерил шагами кабинет.
  - Но чёртовы саксонцы уже отправили донесение о вашей дуэли в Петербург. Остаётся ждать Высочайшего решения.
  Он глянул на Стрешнева.
  - Не куксись, штабс-ротмистр! Я тоже кой-какие сontre-actions предпринял. Так, что думаю, обойдётся малой кровью. Но в Нижегородском послужить придётся . Да ты уже знаком с драгунами по имеретинской кампании.
   Князь уселся на оттоманку, но через мгновение вскочил опять.
   - Но ты, Степан Петрович родился в рубашке! Такого бретёра успокоил! Да с одного выстрела!
   Он порывисто обнял Стрешнева, сморщившегося от боли в раненом плече.
   - Жаль расставаться с тобой, штабс-ротмистр. Но с утра в Вену еду, а тебе ждать курьера из столицы avec l' ordre . Не знаю, свидимся ли ещё?
   Степан Петрович вышел на крыльцо. Глянул в серое саксонское небо. Такие же глаза были у покойного графа. Улыбнулся.
   - Э-эх, давно не был я на Родине!
  
  
   ГЛАВА 2.
  
  
   МОНАСТЫРЬ.
  
  Смоленская губерния. Свято-Н...ский монастырь. Ночь на Рождество.
  
   Звон колоколов возвещал о Рождении Сына Божьего. Архипка натянув заячий треух поплотнее, чтобы не оглохнуть, яростно раскачивал било. С высоты колокольни ему был виден заснеженный лес. Где-то там, в глубине был скит старца Амбросия.
   Закончив свой нелёгкий труд, Архипка снял треух и вытер вспотевшее, несмотря на мороз лицо. И тут его острый глаз заметил вдалеке дым, поднимающийся над деревьями, и почти неразличимый в чёрном ночном небе.
   - Никак, скит горит? - подумал он, кубарем скатываясь по узкой крутой лестнице, рискуя свернуть себе шею.
   - Беда, братие!
   До землянки старца было версты две, да всё по бездорожью, по снегу глубиной в два локтя. Пока запыхавшиеся монахи добрались, от вросшей в землю крохотной избушки остались тлеющие головёшки. Среди них нашли обгоревшие останки старца. А совсем рядом увидели такое, от чего волосы на голове повставали дыбом, персты сами стали творить крестное знамение.
   На вершине наспех воткнутого в снежный наст бревна была насажена козлиная голова.
   Не у кого не вызывало сомнений, что случившееся - дело чьих-то злых рук. Игумен-то намедни уехал в епархию, посему порешили к благочинному . Архипке-пономарю и поручили сообщить эту страшную весть.
  
  
  
   - Тут он мне и предлагает: - А не сыграть ли нам, штабс-ротмистр, в экарте , чтобы скуку, так сказать, убить? Отчего ж не убить, отвечаю. Только он не знал, бедняга, что я и в вист неплох. Скажу по чести, играть мне с ним было не интересно. Ну, сорвал сто рублей, а дальше что? Вот я и предложил, а не сыграть ли нам, милостивый государь на интерес? А у него племянница семнадцати годов, и доложу я вам, премиленькая!
   Конь вдруг остановился, фыркнул и закосил на Стрешнева глазом. Мол, ты, хозяин, рассказчик интересный, но не кажется, что мы заблудились?
   Вокруг был лес, занесённый снегом. А ведь, если староста не соврал, уже как с полчаса должны добраться до деревеньки.
   - Неужели обманул, прохвост?
   Густые ветки одной из елей дрогнули и на дорогу вышли люди. Стрешнев схватился за трофейный дрезденский пистолет, но увидел, что это не разбойники. Монашьи клобуки выдавали в них людишков Божьих.
   Монахи, завидев офицера-кирасира, удивлённо воззрились на всадника.
   - Что братья, за два года отвыкли от военных?
   - Так вас в здешних чащобах и в двенадцатом годе не видывали, - отвечал самый молодой. - Ни француз, ни наш брат сюды не добирались.
   - Так у вас, стало быть, монастырь недалече? А ночлег одинокому заблудшему путнику дадите?
   - Отчего ж не дать, - отвечал тот же.
   Остальные четверо безмолвствовали, но к беседе прислушивались. Стрешнев догадался, что братья дали обет молчания.
   Монахи двинулись меж деревьев, утопая в снегу почти по пояс. Степан Петрович тронул коня следом.
   Монастырь появился неожиданно на холме, окружённом со всех сторон лесом. Освещённый полной луной, он, представляя сказочное зрелище. Деревянная церковь, рядом три одноэтажных строения. Словоохотливый отрок пояснил, что в самом большом живёт братия, то, что поменьше - трапезная, рядом мастерская, где поделки разные творят, да возят в Монастырщину на ярмарку, а раз в год в Смоленск.
   - А случилось-то у вас что? - спросил Стрешнев, слушая рассказ подростка.
   Не ускользнуло от внимательного взгляда штабс-ротмистра, что у парня в глазах тревога, а то и страх мелькал.
   - Прощения просим, но сначала к благочинному, - отвечал тот.
   'Дисциплина-то у них армейская', - заметил про себя Степан Петрович.
   И оказался прав. Несмотря на то, что случилось что-то из ряда выходящее, суеты среди братии не наблюдалось.
   Монахи проводили его в конюшню, которая оказалась трёхстенным пристроем к мастерской. Впрочем, внутри сена было вдоволь, и сухо. Рослый жеребец гордо шагнул туда, даже не взглянув на двух монастырских лошадей, стоявших в стойлах.
   В конюшне Степана Петровича нашёл давешний парнишка.
   - Благочинный повелел вас накормить и на ночлег пристроить.
   - И на том спасибо. Тебя как звать-то?
   - Архипкой кличут. Второй год здесь пономарствую. В послушники готовлюсь.
   - Ну, а меня Степаном Петровичем зови. Так, что у вас случилось-то?
  
   Небо было звёздным, значит, пост закончился. В трапезной Степана Петровича ждал ужин. Обеденная зала была пуста, и он уселся за длинный дощатый стол. Молчаливый послушник поставил перед ним деревянную миску с тёплой пшённой кашей, приправленной грибами, крынку со сметаной, по случаю окончания поста, каравай хлеба. Архипка уселся чуть поодаль.
   - Значит, говоришь, скит сожгли вместе со старцем, да ещё дьявольскую метку оставили? Садись ближе!
   - Нельзя мне, барин.
   - Послушание что ли?
   Парень кивнул.
   - Строгий у вас устав.
   - А как же по-другому, барин? Нечистый он, слабину сразу почует!
   - И скит тоже спалил нечистый?
   - А то кто же?
   - А ты, парень, сводишь меня поутру на то место?
   - Дык благочинный запрет наложил.
   - Да ты, брат, боишься!
   - И ничего я не боюсь! - сверкнул Архипка глазами. - А только как я запрет нарушу?
   - Ну, давай, веди меня тогда к благочинному. Представиться-то нужно честь по чести.
   Благочинный, отец Фёдор, не старый ещё мужчина принял гостя в своей келье, ничем не отличавшейся от остальных.
   - Далеко путь держите? - спросил он, благословив коленопреклонённого штабс-ротмистра.
   - На Кавказ, батюшка, в Нижегородский драгунский.
   - Провинились, значит?
   - Был грех.
   - Бог судья. А где денщик ваш?
   - В Чернигове дожидается.
   - А вы, стало быть, в одиночку. На ночлег-то вас определили?
   - Спасибо за кров и пищу.
   - И вас спаси Господи. Ну, помолясь и почивать! Дело-то к утру движется.
   - Слыхал я, беда у вас приключилась? - спросил Стрешнев.
   - На всё промысел Божий.
   - Дозвольте мне к пожарищу съездить.
   - А вам-то это к чему?
   - Может, помогу чем. На войне всяким довелось заниматься.
   - У нас здесь, сударь, своя война. Тоже брань, но духовная. Вы не обессудьте, но мы своим миром разберёмся.
   Он повернулся к углу, где стояла икона, широко перекрестился, творя молитву. Стрешнев понял, что аудиенция закончена.
  
   Первое Святочное утро выдалось солнечным и тихим. Степан Петрович потёр замёрзшее слюдяное окно и увидел за ним подступающий к подошве холма тёмно-зелёный лес. Вековые сосны и мохнатые ели сомкнулись, словно храня зловещую тайну сгоревшего скита.
   Стрешнев потянулся, поскрёб пятернёй свой затылок. Откуда у него эта прямо-таки полицейская тяга к раскрытию всякого рода тайн и загадок? Может, надо было не в кавалерию, а в полицию идти? Представив себя в зелёном мундире с красным воротником, он передёрнул плечами, хотя уважительно относился к графу Кочубею .
   - Однако пора утренние экзерциции делать, - сказал он себе, доставая тяжёлый кирасирский палаш.
   Выйдя в одной рубахе из тесной кельи на морозный утренний воздух, принялся разминать кисть, попеременно выписывая клинком восьмёрки то правой, то левой рукой. Левой получалось хуже, потому что давала знать рана, полученная около двух месяцев назад в Саксонии.
   Через пять минут Степан Петрович вспотел, удовлетворено воткнул палаш в снег, скинул рубаху и принялся обтираться снегом.
   На завтрак гостю подали жбан монастырского квасу, оладьи со сметаной. За столом сидели монахи усталые после ночного бдения, но радостные. Сын Божий родился! Гость чувствовал, как вместе с монастырским квасом в него вливаются силы.
   Они вышли вместе с Архипкой.
   - Хорошо тут у вас!- с удовольствием вдыхая лесной морозный воздух, молвил штабс-ротмистр. - Пойду-ка, прогуляю своего Серого, - направился он к конюшне.
   Отдохнувший конь резво полетел с холма прямо к стене деревьев. Вскоре Стрешнев подъехал к тому месту, где ночью повстречал монахов. Бесснежная и безветренная ночь сохранила следы, уходившие в чащу.
   У обгоревших развалин скита он спешился. Мёртвые козлиные глаза безучастно смотрели на него, и Стрешнев подумал, что для роли нечистого это животное явно не годится; глуп, к тому же травояден. Уж дьявол - охотник за людскими душами, если следовать классификации Линнея , отъявленный хищник. Скорее волк, от клыков которого гибнут в первую очередь больные и слабые. Ежели душа человеческая с червоточинкой, сатане-то и легче прибрать её.
   Скит строили как полуземлянку. Вырыли яму в полтора аршина глубиной, где-то в сажень с небольшим в длину и ширину, обложили с четырёх сторон брёвнами. Крыша была видимо, крыта еловыми ветками, полом служила утрамбованная земля.
   Степан Петрович скинул прямо в снег зимний сюртук и спрыгнул в пепелище. Он и сам не знал, что надеялся здесь найти. Кончиком ножен принялся ворошить головёшки. Среди них попадались и обгорелые кости. Видимо старца убили или лишили сознания, а потом подожгли скит. А это что?
   Среди головёшек острый глаз штабс-ротмистра узрел крышку от чугунного горшка.
   - А я-то думал, скитники питаются кореньями да лесными ягодами.
   Он разгрёб сей необходимый в любой крестьянской избе предмет и поддел носком сапога. Крышка сдвинулась, и под ней обнаружилось тёмное отверстие. Стрешнев наклонился и увидел, что сам чугунок был врыт в землю. На дне его что-то лежало.
   Это была толстая пачка пожелтевшей бумаги. Степан Петрович стряхнул с неё золу.
   Почерк изобличал тягу писавшего к каллиграфии, каждая буковка на загляденье.
   На первом листе эпиграфом стояло:
  
   ' Исповѣдую же с клятвою крайняго Судiю Духовныя сея Коллегiи быти Самаго Всероссiйскаго Монарха Государя нашего всемилостивѣйшаго'.
  
   Это что же, скитник был членом Священного Синода?
   Степан Петрович огляделся. Вокруг был лес, суровый и молчаливый. За которым мог притаиться враг.
   Он выбрался из ямы, засунул бумаги во внутренний карман сюртука, надел его. Почистил снегом сапоги, уничтожая следы копоти. Серый стоял чуть поодаль, безуспешно пытаясь добраться до травы сквозь толстый снежный покров.
   - Возвращаемся, - сказал своему боевому другу штабс-ротмистр.
   Вечером погода испортилась. Завьюжило. После ужина Стрешнев уселся перед свечёй в своей келье, достал рукопись.
  
  - Являясь тайным членом Святейшего Синода, я - потомственный дворянин Ар...в Пётр Сергеевич выполняю тайную миссию, посланную мне Господом нашим Вседержителем и лично Его сиятельством князем Голицыным Александром Николаевичем . Сея записи в случае моей гибели или несвоевременной кончины должны быть, переданы лично князю. Посему, тот, кто не сделает этого, будет обвинён в государственной измене.
  
   Штабс-ротмистр поднял голову и успел заметить в лунном свете тень, промелькнувшую за окном.
  
  
   - Дело моё чрезвычайной важности и касается 'корсиканского чудовища'. Недруги считают его исчадием ада, кто-то гениальным чадом двух родителей: Просвещения и стихии бунта французской черни, уничтожившей монархию, кто-то воплощением честолюбия. Мне же поручено отыскать духовно-мистический корень его военных и политических успехов.
   Честолюбие отверг я сразу. Честолюбивых людей много, а таких успехов добивается лишь малая их толика. Чья слава дошла до нас за две тысячи лет? Александр Македонский, Кай Юлий Цезарь, ну ещё несколько личностей масштабом помельче. Я не беру в расчёт древневосточных деспотов, да растленных императоров Рима, чьи деяния по величию не соответствовали льстивым восхвалениям их поданных.
   Посему предложил я обер-прокурору объединить две возможные причины головокружительных успехов Бонапарта. Магию и алхимию, а также фармазонство , вылившееся в смертоубийство Помазанника Божия. Князь согласился с моим предложением, и в свою очередь предложил мне отправиться в самое логово корсиканца.
   И вот тайно перейдя шведскую границу, чтобы вызывать меньше подозрений, в апреле 1805 года я прибыл в Париж. Сам объект моего внимания готовился в то время к высадке на Альбион. Не теряя даром времени я начал посещать местных астрологов, которые ещё пользовались тягой людей к суевериям. Большинство из них не представляли для меня интереса. Но однажды я нашёл в Булонском лесу монастырь, где мне посоветовали побеседовать с тамошним старцем Пьером Ле Клером. Говорили, что именно он предсказал узурпатору блестящее будущее.
   В мрачной монастырской келье я увидел согбенного, почти немощного старика, тем не менее, взглянувшего на меня проникающими прямо в душу выцветшими глазами. После обмена взглядами, я понял, что он всё обо мне знает. Поэтому решил быть откровенным.
   - Вы верите в Бога, падре? - спросил я.
   - Верю ли я в Бога? Хороший вопрос вы задали человеку, посвятившему Ему всю свою жизнь. А прожил я, ох, как много, и мне слишком многое открылось. И чем больше я познаю, тем яснее понимаю, что без Его воли ничего не происходит на этом свете.
   - Тогда скажите, кто помогает Бонапарту? Бог или сам дьявол?
   На старческом лице промелькнула едва заметная улыбка.
   - Вы прекрасно говорите и понимаете по-французски. Неужели не поняли моего ответа на ваш первый вопрос?
   - Ничто в этом мире не случается без Его воли? Но Бонапарт - атеист!
   - Эта мода, - сморщился Ле Клер, - пройдёт. К тому же наш славный корсиканец напрямую не отрицает Творца и уверен в Его присутствии в судьбах людей.
   - Значит Господу угодно, чтобы человек, чья вера сомнительна, победил более сильного в ней.
   - Уж не своего ли властелина вы имеете в виду? - усмехнулся старик. - Того, кто уселся на троне поправ ногами ещё не остывший труп убиенного родителя своего?
   - Есть ещё народ...
   - Народ ваш будет нести ответственность за грехи своего властителя.
   После этой фразы старый монах замолчал. Я ждал минуту, другую, третью, но старец был погружён в свои думы и будто забыл о моём существовании. И лишь, будучи в дверях вновь услышал его дребезжащий голос:
   - Ищите причину не в вере, а в тайном знании. Вспомните, власть упала в руки корсиканцу как перезревший плод после посещения древней египетской земли. Прощайте, и да хранит нас всех Бог!
   Уже сидя в карете, я принялся размышлять. Что имел в виду Ле Клер? Египет - колыбель истории. Оттуда Моисей вывел своё ветхозаветное племя на поиски Земли обетованной. Я вспомнил речь Корсиканца перед битвой у пирамид: - Солдаты! Тридцать веков глядят на вас...
  
   От сильного удара снаружи окно кельи вместе с рамой упало внутрь. Резкий порыв ледяного ветра задул свечу. А тут, как назло луна укрылась за тучами, и келья погрузилась в полную темноту.
   Степан Петрович достал Милотту и взвёл курок.
   - Я не знаю, кто ты, пан офицер, - услышал он сквозь завывания ветра голос, говорящий с лёгким акцентом уроженца западных губерний, - но лучше отдай то, что нашёл в скиту.
   - А ты покажись, - отвечал Стрешнев, - может и отдам.
   - Нашёл дурака! Я покажусь, а ты из пистоля пальнёшь! Выбрасывай бумагу в окно, а не то...
   - Что тогда?
   Неизвестный был человек действия, потому что через полминуты в окно влетела горящая сосновая ветка, затем вторая. Первая упала прямо на матрац, штабс-ротмистр увидел, что злодей обильно смазал её дёгтем, который в монастырской мастерской был в изобилии.
   Матрац, набитый соломой запылал, кирасир схватил свой сюртук и принялся сбивать пламя. На шум сбежались монахи, обитающие в соседних кельях. Дым, крики 'горим братие', мельтешение лиц, всё смешалось перед глазами Степана Петровича. Когда огонь затушили, и паника прошла, он обнаружил, что бумаги пропали.
   Единственным знакомым лицом здесь был юный пономарь. В него штабс-ротмистр и вцепился:
   - Архипка, а ну отвечай есть ли среди вас ляхи или литвины?
   - Дык, брат Варфоломей, он один у нас из Виленской губернии.
   - Где он?
   - Дык, келья его на том конце.
   - Веди!
   Варфоломеева келья оказалась пуста.
   - Может в мастерской? Любит он это дело.
   Стрешнев заскочил в свой 'нумер', где монахи уже вставляли на место оконце, одел пропахший копотью сюртук, сунул подмышку палаш, и выскочил в ночь. По дороге в мастерские он услышал тревожное ржание Серого. Бросился к конюшне и чуть не был сбит с ног вылетевшим оттуда монахом, верхом на худенькой лошадке. Достал пистолет, но всадник уже скрылся в ночи.
   Серый бился в беспокойстве о стены конюшни, и Стрешнев понял, что злодей хотел его оседлать, но боевой конь не подпустил чужого. Он накинул седло, затянул подпруги, и через мгновение уже мчался сквозь ночную вьюгу, с трудом вглядываясь в ещё не занесённые снегом следы.
  
   Человек, похитивший бумаги имел одно, но весомое преимущество. Он знал, куда едет. Но был у него и недостаток, его лошадь уступала по силе и выносливости боевому кирасирскому коню. Так думал Степан Петрович, пришпоривая боевого друга.
   Вьюга между тем усиливалась, и вскоре штабс-ротмистру стало понятно, что он сбился со следа. Снег сыпался с неба так плотно, что вытяни руку, и не увидишь ладони.
   Погоня сделалась бесполезной, и Степан Петрович остановил коня. Обычно в таких случаях следовало бы оглядеться. Но куда оглядываться? Вокруг стояла снежная стена, не было ни звёзд, ни даже неба, ни сторон света.
   Он тронул Серого и конь, утопая в снегу по брюхо, пошёл вперёд, подобно кораблю, пробивающемуся сквозь штормовые волны.
   Метель закончилась внезапно, в чёрном небе появились звёзды. Вот теперь Стрешнев огляделся. Оказывается он ехал по дну узкой балки, по краям которой росли густые ели.
   Серый тревожно поднял голову и раздул ноздри, а через короткое время они услышали протяжный волчий вой, которому вторил ещё один. Стая была где-то неподалёку.
   - Ну что, брат, попали мы с тобой в ещё одну передрягу? - Степан Петрович успокаивающе погладил по шее своего боевого товарища.
   Конь косил на него взглядом, словно спрашивая, что делать будем?
   - Ну, мы ни француза, ни турка, ни горца дикого не пугались. А уж родных, русских волков и подавно не забоимся.
   Он проверил оружие. Карабин, два кавалерийских пистолета, один трофейный, палаш. Да тут от полуэскадрона отбиться можно, не то, что от каких-то волков.
   А вскоре наверху засветились зелёные огоньки голодных глаз.
   Вслед за звёздами на небе появилась и луна, и в её молочном свете снег заискрился, подобно бриллиантовым россыпям. Это облегчало ведение боя, всё же хоть офицер и боевой, но не зверь, в темноте видит плохо.
   А вот и волки. Две серые морды смотрели сверху на коня и всадника, а потом разом, словно по команде бросились вниз, утопая по грудь в снегу. Один стал обходить их сзади, нацеливаясь на круп, второй ощерил клыки, собираясь вцепиться всаднику в ногу.
   Подпустив хищника поближе, боевой конь резко вырвал из снега заднюю ногу, угодив копытом прямо в ощеренную пасть. Второго Стрешнев достал палашом, надвое разрубив морду зверя.
   Серый сам, без команды, подгоняемый инстинктом устремился вперёд. Штабс-ротмистр обернулся. Волки спускались в балку в саженях десяти, остальные с двух сторон продолжали преследование по верху.
   Степан Петрович разрядил пистолет в морду ещё одного, подобравшегося на расстояние прыжка. Это остудило пыл остальных и волки чуть приотстали.
   И тут распадок закончился. Далее шёл довольно крутой подъём, у начала которого стояла большая раскидистая ель. Та часть стаи, которая была наверху, рванула, обгоняя коня и всадника, занимая тактически выгодное для них место. Путь к отступлению отрезали другие.
   Стрешнев спешился, встал спиной к дереву и принялся расчищать себе место для схватки. Серый крутился рядом, оглашая ночной лес тревожным ржанием.
   Кольцо вокруг них сужалось. Серые хищники были везде, то появляясь в поле зрения, то прячась за сугробами.
   - Ну, бесовы дети, подходите! - кричал кирасир, выписывая клинком восьмёрки.
   Волки зачарованно смотрели на искрящуюся лунным светом сталь. Среди них возникло замешательство. Они уже потеряли трёх своих сородичей, один из которых был вожаком. И инстинкт им подсказывал, будут ещё жертвы. Стоила ли этого добыча? Может подождать, когда конь и человек упадут сами?
   Но животы сводило от голода, вот уже несколько дней хищники ничего не ели, и это придало им отчаянной храбрости.
   Сразу три волка бросились на Серого. Самого отчаянного конь впечатал в снег передними копытами, второй вцепился в бедро, но Стрешнев, бывший начеку, рубанул палашом по мохнатой спине, рассекая жилы и кости. Вскоре уже самому штабс-ротмистру пришлось отбиваться от троих, насевших на него зверюг.
   Волки использовали тактику людей, которую те ещё два года назад применяли в здешних лесах против вторгшихся французов. Цель хищников была одна - измотать и коня и человека. Стрешнев понял, что продержится не более двух часов. Вот если бы у него был второй человек, заряжавший и подававший кирасиру оружие!
   Что при такой диспозиции предпринять русскому офицеру? Идти в атаку! Аллюр три креста, клинок подвысь, громогласное ура!
   Штабс-ротмистр выбрал наибольшее скопление противника на своём левом фланге. С полдюжины волков кружили от него в трёх саженях. Он приметил самого крупного, вскинул карабин и прицелился в мохнатую морду. Промахнуться с такого расстояния для кирасира было делом постыдным. Грянул выстрел. С невозмутимостью отметив, что попал, он бросил ещё дымящийся карабин в снег и бросился на остальных. В правой руке палаш, в левой пистолет, рот оскален как у волков. Над ночным лесом грянуло русское ура. Да такое, что снег посыпался с дрогнувших еловых веток!
   Его атака была так неожиданна, что серые бросились наутёк. Впрочем, пуля из пистолета успела войти в хребет одному, клинок распорол бок другому. А Стрешнев кричал, и, размахивая оружием, карабкался вверх по склону.
   Хищники скрылись за заснеженными деревьями. Штабс-ротмистр стоял, тяжело дыша, оглядывая поле боя.
   - Серый!
   Он вдруг понял, что не слышит ржания своего коня. А когда спустился в распадок, то не увидел ни Серого, ни живых хищников. Только туши убитых волков на окровавленном снегу.
  
  
  
   ГЛАВА 3.
  
   УСАДЬБА.
  
   Какая, однако, конфузия боевому офицеру-кавалеристу оказаться ночью в зимнем лесу, да без коня! Одно хорошо, след на снегу хорошо виден.
   По нему Стрешнев и пошёл, иногда останавливаясь и подзывая боевого друга ведомым им обоим свистом.
   Между тем подморозило. Степан Петрович стал быстро остывать после горячки боя. Он натянул треуголку на самые уши, сунул подмышки руки в перчатках из телячьей кожи, и подумал, что сейчас, должно быть со стороны выглядит как француз, спешащий к переправе через Березину. Сам два года назад на таких насмотрелся!
   Усадьба появилась внезапно. Занесённая снегом аллея, в конце которой освещаемый полной луной белоснежный особняк с колоннами. И именно к нему вели следы Серого!
   Промёрзший до костей штабс-ротмистр приободрился, и направил свои плохо слушающиеся стопы к дому. Он даже стал вполголоса напевать 'Прелестную Катрин'.
   - А ну стой, нехристь!
   Из-за дерева вышел мужик в тулупе, наставив на Стрешнева уланский мушкетон .
   - Какой же я тебе нехристь, дядя? - отвечал Степан Петрович. - Ты что, своих не узнаёшь.
   - Свои в лесу по ночам не ходют, - резонно заметил мужик, не спуская с кирасира настороженного взгляда.
   - А барин у тебя, дядя, имеется?
   - А как же без барина-то? Без барина нам никак нельзя. Токма у нас барин помер давно.
   - Вот как? И давно вы, болезные осиротели?
   - Скажешь тоже, осиротели! И ничего мы не осиротели! Потому как барыня у нас есть.
   - Ну, давай, веди меня к своей барыне!
   - Ишь, чего захотел! В такую-то пору почивать госпожа наша изволит.
   И то верно, на дворе-то ночь-полночь! Стрешнев как-то за своими авантюрами и забыл об этом.
   - Так что же, дядя, так и будешь меня на морозе держать?
   - А ты точно, не хранцуз?
   - Да какой же я тебе француз? На, смотри!
   Степан Петрович плохо слушавшейся рукой достал из-за пазухи нательный крестик.
   Мужик впился в него дальнозоркими глазами.
   - Точно, наш, православный! Ну, пошли, чего сопли-то морозить!
   Он повёл офицера во флигель, стоявший среди деревьев рядом с особняком.
   - Ты уж, ваше блаародь не серчай! Спасу тут не было от шаромыжников , прости Господи! Не поотвыкли исчо.
   - А тебя как зовут-то, дядя?
   - Тихоном кличут.
   - А скажи-ка Тихон, ты тут коня не видал? Рослого, голштинской породы.
   - Много тута всякой твари Божьей ходит, - уклончиво отвечал Тихон. - Вот, давеча к барыне инок на полудохлой кляче притащился.
   - Давеча, это когда? - насторожился Стрешнев.
   - Аккурат, барыня ко сну отходить собирались. А тут он. Грит, по срочному делу.
   - Так может барыня ваша и не спит ещё? Я-то тоже по срочному.
   - Да уж с час как окна погасли. А Марфуша монашка энтого в гостевую отвела. Сам видал.
   Он открыл перед гостем дверь.
   - Милости просим. Да ты не переживай, ваше блаародь! Сейчас збитня горячего отведаешь, поспишь. А с утра Марфуша барыне доложит. Барыня у нас рано встаёт.
   Вскоре Степан Петрович сидел у жарко натопленной печи и пил обжигающий пряный напиток. Тихон рассказывал ему о том, какое богатое у них имение, какая барыня радетельная хозяйка, но вскоре заснул на лавке, укрывшись своим тулупом, оглашая комнату заливистым храпом.
   Стрешнев спать не собирался. Человек, похитивший бумаги был совсем рядом.
  
   Он извлёк из кармана родительский брегет. Часы показывали второй час ночи. Глянул на спящего Тихона, не притворяется ли? Похоже, тот действительно спал. Мерно вздымалось и опускалось тело под тулупом, рука безвольно свесилась с края лавки.
   Степан Петрович неслышно поднялся, надел сюртук, сунул за пояс Милотту, а палаш подмышку. Дверь предательски скрипнула, Тихон тут же приподнялся на своём ложе.
   - Ты куда, ваше блаародь?
   - На двор я, - отвечал кирасир, пряча за спиной палаш. - Ты спи!
   - А-а-а. Как выйдешь налево, да вдоль орешника держись. Тама нужник.
   Отогревшийся штабс-ротмистр вышел, с удовольствием вдохнув морозный воздух. Ах, до чего прекрасна русская зимняя ночь! На небе россыпи звёзд, и Стрешнев стал искать Вифлеемскую. Снег под луной искрится. Всё дышит первозданной чистотой.
   Но хватит лирики! У него два важных дела. Первое не составило для кирасира труда, нужник он нашёл быстро. Пора приниматься за второе.
   Окна барской усадьбы были темны, как глаза молодой лезгинки, которая пять лет назад бросилась на корнета Стрешнева с обнажённым кинжалом. Кирасир отступил на три шага и оглядел особняк. Такие строили лет шестьдесят тому, во времена матушки Елизаветы .
   На самом верху, в оконце мезонина теплился огонёк. Может Марфуше не спится?
   С парадного крыльца было заперто. Он обошёл дом и обнаружил вход для прислуги.
   Здесь, к счастью, дверь была смазана, потому открылась без скрипа. Штабс-ротмистр вошёл в тёмный коридор. Шпоры он отстегнул ещё во флигеле и теперь шёл в темноте, держась за стену, стараясь ступать неслышно.
   Коридор вывел его в круглую залу, откуда в свете луны, смотревшей в большое французское окно, была видна лестница, ведущая наверх.
   Из-за двери верхней комнаты пробивался свет, и были слышны голоса. Мужской голос раздражённо говорил по-французски:
   - За те деньги, которые я вам заплатил, вы должны снабдить меня самыми быстрыми лошадьми. Послезавтра, вернее уже завтра я должен быть в Кракове.
   - Неужели, monsieur, вы держите меня за провинциальную дурочку? - отвечал женский голос.
   - Eh, bien,quoi,madame !
   - Таким образом, вы должны знать, что бумаги, которые вы получили благодаря мне стоят гораздо больше.
   - Они потеряют свою ценность, если их не доставят вовремя.
   - Не беспокойтесь, я дам вам лошадей. Часа полтора тому в усадьбу прибежало животное, очень большой и сильный конь. Тихон отвёл его в конюшню накормить и дать отдых. Думаю, он и моя Ласточка составят прекрасную пару. Через два часа возок будет готов. Вы попадёте в Краков вовремя.
   Мужской голос произнёс слова благодарности, а Стрешнев заскрипел зубами. Его боевого коня, да в возок, как обычную кобылу!
   - Encore le champagne ?
   Я вам сейчас покажу шампанское!
   Степан Петрович перехватил палаш поудобнее, и уже собирался ворваться в мезонин, чтобы поквитаться с врагами государства Российского. Но в этот момент снизу послышались приближающиеся шаги, и ему ничего более не оставалось, как спрятаться в тёмном углу.
   Вскоре мимо кто-то прошёл, тяжело дыша, в темноте было не разобрать. Раздался стук в дверь, а затем голос Тихона:
   - Ваше сиятельство, Варвара Алексеевна!
   - Ну, чего тебе, Тихон?
   - Тута давешний монах за ворота выехал. На нашем Альбионе.
   - А ты куда смотрел, скотина?
   - Дык, кто ж его знал? Вроде человек Божий, а на дворе ночь.
   - Вы с Евсеем должны караулить через ночь. Нынче, чья очередь?
   - Моя, государыня.
   - Значит, ты и получишь плетей.
   - Премного благодарен, ваше сиятельство.
   - Всё! Пшёл вон!
   - Тута ещё вот какое дело...
   - Ну, чего?
   - Давеча человек один в усадьбу пришёл. По виду из благородных.
   - Чего несёшь? Какой ещё человек? И где он сейчас?
   - Дык, я его блаародие во флигель спровадил, збитнем горячим напоил. А он сбёг.
   - Что?! А ты куда смотрел, скотина? Да я тебя...
   - Не вели казнить, матушка! Наш он, православный, вот я слабину-то и дал.
   - Поднимай Евсея, дурак! Чтобы сыскали мне его, немедля!
   - Слушаюсь, государыня!
   Тихон, выскочив из комнаты, кубарем скатился по лестнице.
   Пришло время появиться на сцене штабс-ротмистру. Он пристегнул палаш к поясу, справедливо полагая, что размахивать им в присутствии дамы недостойно офицера и дворянина.
  - Прошу меня простить, господа!
  Комната была небольшая, но роскошно убранная. На оттоманке сидел средних лет мужчина, одетый в чёрное платье по парижской моде, в кресле за бюваром, встроенным в письменный стол, женщина лет тридцати в кружевном чепчике и домашнем платье.
   Оба воззрились на Стрешнева. Впрочем, недолго. Мужчина сделал едва уловимое движение, откинув фалды своего сюртука, и потянувшись рукой к голенищу сапога.
   В руке у штабс-ротмистра, будто у фокусника появился пистолет.
   - Je ne conseille pas ! - бросил он.
   - Certes, monsieur ! - мужчина убрал руку.
   Боковым зрением Степан Петрович увидел, как помещица прикрыла рукой толстую пачку 'радужных' и стала заталкивать её в бювар.
  - ' Бьюсь об заклад, французишка всучил ей фальшивые', - не без злорадства подумал он.
   - Мне нужны бумаги, которые ваш подельник похитил у меня в монастыре.
   - Я не понимаю, о каких бумагах идёт речь...
   - За которые вы заплатили этой особе. Предупреждаю, я всё слышал.
   - Ах, вы о векселях? - облегчённо засмеялся француз
   Варвара Алексеевна тоже улыбнулась, холодно глядя на Стрешнева.
   - Не пытайтесь одурачить меня!
   Штабс-ротмистр схватил саквояж, стоявший у ног мужчины, и, не церемонясь, вытряхнул его содержимое на персидский ковёр.
   Футляр с курительными принадлежностями, ящик с дорожными пистолетами.
   Вот они! Стопка бумаг, перетянутая шёлковой лентой. Степан Петрович развернул их. Векселя, какие-то рекомендательные письма краковским менялам.
   Француз смотрел на него. В серо-зелёных глазах была плохо скрываемая усмешка.
   - Видите ли, сударь, я - негоциант. А с мадам Стромиловой меня связывают исключительно деловые отношения.
   Стрешнев с вызовом взглянул в глаза негоцианту. Что-то не очень он похож на купца! Движение, которым потянулся к голенищу сапога, выдавало в нём человека, привычного брать в руки оружие. Да и затылок у штабс-ротмистра почёсывался ещё в коридоре.
   Степан Петрович наставил в высокий лоб ствол Милотты, наклонился и ловко выудил из сапога, сидящего на оттоманке маленький изящный двуствольный пистолет. Под стволами было закреплено бритвенно острое лезвие кинжала.
   - Это, чтобы у вас не было соблазна делать глупости.
   Тонкие бескровные губы француза растянулись, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Но его улыбка выглядела прямо-таки волчьим оскалом!
   Стрешнев обернулся к Madame Стромиловой.
   - А вам, сударыня я бы посоветовал быть более осторожной в выборе знакомств.
   - Сударь, я не нуждаюсь в ваших советах!
   - Тогда не откажите в просьбе! Не наказывайте строго Тихона. Ваш serviteur проявил истинное благородство, дав кров русскому офицеру.
   Тут мозг Степана Петровича озарила мысль. Пока он тут любезничает с этими двумя неприятными особами, помощник француза, лже-монах Варфоломей везёт бумаги к западной границе.
   - Честь имею! - он развернулся и выбежал из комнаты.
  
   Тихона с Евсеем он нашёл около замёрзшего пруда.
   - Ружья-то опустите, мужики. Не ровен час, пальнёте. Я-то всё одно стреляю быстрее и промахов не даю.
   Стрешнев убрал пистолеты за пояс.
   - Пойдёмте во флигель, поговорить надо.
   Расселись по лавкам. Збитню Тихон не предложил.
   - А барыня ваша с французом этим спуталась, - закончил штабс-ротмистр свой рассказ. - Понять её можно - вдова.
   - Да какая ж она вдова? - крякнул Тихон. - В замужестве николи не была! После смерти свово батюшки имение-то приняла, четвёртый год, почитай и хозяйствует.
   - А я смотрю, что-то здесь не ладно! - дёрнул себя за ус кирасир. - А французишка этот... Он - враг, поверьте мне. Я таких за версту чую. В Европах насмотрелся.
   Оба мужика растерянно смотрели на офицера.
   - А что же нам теперича делать? - спросил Евсей, молодой ещё парень.
   - Если честно, не знаю, - признался Степан Петрович. - Я бы вам посоветовал уходить от неё, да куда? Только неприятностей себе наживёте. Хотя, по указу третьего года могли бы собрать выкуп. Вот только отпустит ли она вас?
  - Откудова деньги-то на выкуп? - почесал в затылке Тихон.
  - В солдаты пойти можете.
  - Да кто ж меня в солдаты возьмёт? Старый я уже, сорок второй годок пошёл.
   Помолчали.
   - Ладно, ваше блаародь, мы тут сами разберёмся. А тебе монаха этого ненастоящего искать надо. Пойдём седлать твоего немчуру. Ружьецо-то своё не забудь. Я его почистил, новый забой вставил . Потом дорогу укажу короче версты на две. Может у Мстиславля злыдня этого и перехватишь.
   Конь встретил своего хозяина радостным ржанием. Стрешнев припал лицом к тёплому боку, провёл по нему рукой. Серый вздрогнул, когда рука коснулась глубокой царапины.
   - Достали тебя, значит, волчьи зубы.
   Грустный храп был кирасиру ответом.
   - Слышишь Тихон, - позвал штабс-ротмистр уже сидя в седле, - я этого Варфоломея в глаза не видел. Какой он?
   - Ну, - задумался тот. - Борода у него подстрижена.
   - И всё? А росту-то он какого?
   - Росту? Дык, погоди, Евсей-то наш малевать горазд. В прошлом годе церковь с артелью расписывал. Его барыня отпускала. Евсей!!!
   Через четверть часа Степан Петрович покидал усадьбу, сунув за пазуху не без таланта малеванный углём портрет довольно молодого человека с аккуратно подстриженной бородой и взглядом воспитанника иезуитской школы.
   - А Альбион наш серый в яблоках! - крикнул вдогонку Тихон.
   Проезжая мимо особняка штабс-ротмистр увидел свечу в окне мезонина. Француз рассматривал его сквозь стекло, словно сквозь ружейный прицел. Что-то подсказывало Степану Петровичу, что они ещё встретятся.
  
  
  
  
   ГЛАВА 4.
  
   ПОГОНЯ.
  
   Дорога, которую показал Стрешневу Тихон, была наезжена, хотя за недавно кончившуюся метель её порядком занесло. Серый бежал резво, и снег, не успевший слежаться, серебряной пылью вился вокруг его копыт.
   После часа скачки дорога кончилась, влившись в широкий тракт. Верстовой столб указывал на Мстиславль, до которого, если верить надписи было двадцать вёрст.
   Штабс-ротмистр нагнулся и в свете луны увидел свежие следы конских копыт. Всадник проезжал здесь буквально несколько минут назад. Он дал шпоры, и они снова помчались среди белого безмолвия. Мороз обжигал щёки, из конских ноздрей вырывались клубы пара, белые деревья стояли по сторонам, безучастно наблюдая за всадником. Аршины и сажени превращались в вёрсты, а впереди по прежнему была пустая ночная дорога, и лишь луна заботливо не давала сбиться с пути.
   Сразу видно, что Альбион отличный ездовой конь. Будь у злодея прежняя монастырская кляча, Серый давно бы уже настиг беглеца.
   И тут бросив взгляд вниз, Стрешнев не увидел перед собой следов.
   - Вот чёрт!
   Он точно помнил, что никаких развилок по пути не было, сплошной стеной один лишь лес. Не мешкая, развернул Серого.
   Теперь следовало быть внимательней. Обманул его Варфоломей всего-то на пару сотен саженей. Степан Петрович увидел уходящую в лес борозду разворошённого снега. Тут уж тронул коня не спеша, внимательно вглядываясь. Лунный свет с трудом пробивался сквозь густые ветви елей и сосен, и лишь снег, излучавший сказочное сияние, немного рассеивал лесную тьму.
   Вскоре Серый остановился, тревожно вглядываясь во тьму. Враг был где-то близко. И словно в подтверждение кирасир уловил краем глаза вспышку, затем раздался грохот выстрела, и пуля с чмоканьем вошла в дерево, около которого они остановились. Вскинув карабин, он выстрелил в сторону вспышки. Услышал жалобное ржание раненого Альбиона, и выругался про себя. Бедный конь-то, в чём виноват?
   Но зато прыти у этого Варфоломея теперь поубавится! Стрешнев спешился, взял под уздцы коня и осторожно двинулся вперёд. Вскоре разглядел на ослепительно белом снегу тёмные пятна.
   Через полверсты ровный ландшафт пошёл под уклон, который заканчивался берегом лесного озера. Почти на середине покрытого льдом водоёма штабс-ротмистр разглядел удаляющуюся фигуру. Вскочил в седло и пустил Серого вниз к озеру, но чуть не налетел на лежащую конскую тушу. Альбион был ещё жив и смотрел в тёмное небо тоскливыми глазами.
   - Что туго, брат?
   Пуля из кирасирского карабина пробила брюхо, животное истекало кровью. Стрешнев вставил в конское ухо кавалерийский пистолет.
   Человек, идущий по льду, не останавливаясь, обернулся на выстрел, затем перешёл на бег. Степан Петрович дал шпоры. Они галопом спустились к озеру, и Серый не останавливаясь, прыгнул передними копытами на лёд. И лёд не выдержал тяжёлого коня! Раздался треск, передние ноги ушли в холодную воду.
   - Стой чёрт! - натянул поводья Стрешнев.
   Они выскочили на берег. Штабс-ротмистр прикинул на глаз расстояние в обход озера. Не успеть! Варфоломею до того берега осталось каких-нибудь полсотни саженей, через несколько минут он скроется в густом лесу. Но у конного всегда перед пешим преимущество во времени, и кирасир вновь пустил Серого в галоп.
   Когда обогнули озеро, Стрешневу опять остались следы, уходившие в чащу, а тут через полчаса гонки по буреломам перед конём и всадником оказалась длинная балка с крутым склоном. Видно, Фортуна этой ночью не благоволила штабс-ротмистру.
  
   Деревенька была небольшая, в полсотни дворов. Местные собаки, завидя всадника с лаем кинулись навстречу. Серый не удостоил их даже взглядом, а Стрешнев показал обнажённый палаш, и свирепые псы кинулись наутёк, облаивая их уже из-под заборов.
   Был четвёртый час зимнего утра, и деревенька была погружена в сон. Но, оказалось, спали не все. Калитка второго с околицы двора отворилась, и за неё ступил старец с длинной седой бородой. Длинный тулуп с волчьим мехом, вывернутым наружу, придавал ему вид языческого волхва.
   - Здорово, дед! - подъехал к нему штабс-ротмистр.
   - И тебе исполать, служивый! Ищешь кого?
   Стрешнев посмотрел в выцветшие, как майское небо глаза старца.
   - Ищу дед.
   - Был он здесь. У Микитки-бондаря кобылу прикупил.
   - Давно уехал.
  - Да пару часов тому , - дед взглянул на луну. Да ты не торопись, служивый, догонишь! У тебя конь - огонь! А у Микитки-то кобылка хроменькая на одну ногу.
   - А в какую сторону подался?
   - Тут одна дорога, на Мстиславль и дальше на закат.
   - Спасибо, дед!
   - Супостат-то вскоре опять бузить зачнёт. Клыки-то ещё остались.
   Степан Петрович вновь взглянул на старца. Уж не Бонапарта тот имеет в виду?
   - Не бойся дед, он на острове.
   - Ведомо мне. От того острова до большой земли рукой подать. Подале бы в окиян-море его надобно. Ничего, клыки-то ему, бесовскому отродью пообломают. Ну, прощевай, служивый!
   Хромую или нет, лошадь продал деревенский бондарь Варфоломею, но ускакал он далеко. Над лесом уже поднимался серый рассвет, а Стрешнев так и не увидел спины беглеца. Серый подустал, хотя Степан Петрович берёг боевого друга, не гнал его сломя голову по хрупкому снежному насту.
   Варфоломей сменил ещё одну лошадь на постоялом дворе в Волковыске. Там и Сергей Петрович позволил себе и коню отдых, строго наказав смотрителю станционной гостиницы разбудить его через два часа.
   Лишь в Белом Стоке штабс-ротмистр сумел настичь лже-монаха. Помог портрет, который Степан Петрович совал под нос каждому хозяину трактира или гостиницы. Иначе литвин запросто мог затеряться в большом городе.
   А сейчас он сидел в корчме, грыз свиную ногу, запивая её пивом. Стрешнев поразился, как верно передал художник-самоучка Евсей внешность сидящего за столом человека.
   Для начала штабс-ротмистр поднялся наверх и отыскал комнату, где остановился похититель таинственных записок. Это не составило труда, ибо плох тот офицер, который не сумеет найти общий язык с горничными. Молодая полячка, которой офицер рассказал на ходу сочинённую историю про коварство и любовь, не только показала и провела в нумер, но и покараулила в коридоре, пока он рылся в чужих вещах. Занятие не из почтенных, но постоялец сам вор, душегуб и обманщик. Обманом пришёл в православный монастырь, спалил старца в ските, выкрал бумаги.
   Бумаг в нумере не оказалось, хотя Степан Петрович тщательно осмотрел дорожную сумку, обыскал всю комнату, даже простучал стены и полы в поисках тайника.
   Ну что ж, пора было браться за злодея. Стрешнев подарил горничной страстный поцелуй вместе с серебряным рублём и спустился вниз.
   И вовремя. Злодей облизал пальцы и лишь, потом достал из кармана несвежий платок. На сытый желудок соображать сможет не так прытко.
   Штабс-ротмистр с удовлетворением отметил, как побледнело его лицо, едва он заметил приближающегося кирасира. Оглянулся, будто в поисках помощи, резво вскочил и кинулся к пылающему камину. Сунул руку за пазуху, и Стрешнев увидел, как он вытащил на свет пачку бумаг. Именно тех самых.
   - Не подходите! - закричал Варфоломей, протянув руку с бумагами к огню.
   Степан Петрович остановился от него в пяти шагах, с невозмутимым видом достал кавалерийский пистолет, тщательно прицелился в бледный лоб. Сухо щёлкнул взводимый курок.
   - Отдай бумаги и можешь катиться ко всем чертям!
   Литвин побледнел ещё больше, его лицо стало белым, как снег на улице, и штабс-ротмистр понял, что бумаги сиё мгновение отправятся в огонь. Что же в них такого, если совсем ещё молодой человек рискует жизнью?
   Таким вопросом задался Стрешнев, плавно давя на спусковую скобу. В последний момент кто-то сильно толкнул его в плечо. Грохнул выстрел и сквозь рассеивающийся пороховой дым Степан Петрович с досадой увидел как целый, и невредимый Варфоломей бросает бумаги в камин, и огонь тут же начинает весело пожирать их.
   Не отрывая взгляда от этой картины, боковым зрением кирасир видел, что рядом стоит кто-то и пристально на него смотрит. Ладно, с этим потом! Сначала надо спасти бумаги! Но его крепко держали за руку, не давая ступить и шагу. Стрешнев повернул бледное от гнева лицо и его глаза встретились с глазами... графа Браницкого. Автор стрешневского шрама на затылке впился взглядом в лицо штабс-ротмистра и цепко держал его правую руку.
   Дядька Степана Петровича в молодости был известным в Москве кулачным бойцом и по возможности учил маленького Стёпу этой молодецкой забаве. Сейчас и пригодилась дядькина наука. Стрешнев собрал пальцы левой руки в кулак и двинул без замаха в бритый подбородок. Шляхтич нелепо взмахнул руками и полетел на пол, смахнув по пути с ближайшего стола посуду. А Стрешнев прыжками бросился к камину, где загорались записки старца Амбросия.
   Дорогу ему преградили двое молодых ляхов с обнажёнными саблями. На бледных лицах едва пробивались усы, глаза полны решимости.
   - А ну прочь с дороги, прохвосты!
   - Sięgnąć po miecz, pan officer ! - крикнул один, держа острие в опасной близости от лица штабс-ротмистра.
   Степан Петрович отступил на полшага, выхватил палаш и обрушил его на голову юнца. Тот без труда блокировал внешний удар. Лёгкая сабля с треском переломилась, а её хозяин в последний момент сумел уйти из-под кирасирского клинка. Штабс-ротмистр, тут же развернувшись вокруг своей оси, рубанул наотмашь второго. Парень отпрыгнул назад, но споткнулся о табурет и во весь рост растянулся на полу.
   Стрешнев оглядел поле боя. Двое валяются на полу, третий удирает из корчмы, посетители тоже в страхе бегут на улицу. Какая-то купчиха пытается грохнуться в обморок. А Варфоломея и след простыл.
   Он бросился к камину, но спасать уже было нечего. Им овладела холодная ярость. Изрубить в капусту сначала подлого литвина, затем вернуться и поквитаться с Браницким!
   В корчму ворвался молодой шляхтич, чью саблю кирасирский палаш сломал как сухую ветку. В руках у него была уланская пика.
   Стрешнев ушёл от его выпада влево, без замаха одним движением кисти перерубил древко у самой руки. Взглянул в глаза и увидел в них ожидание смерти. А ведь совсем ещё мальчишка. Он вновь крутанул клинок, сильно, но плашмя ударил по темени. Парень рухнул прямо под стол.
   Когда Стрешнев выскочил во двор, Варфоломей уже оседлал лошадь и через мгновение скрылся в переплетении городских улиц. Какой толк вновь продолжать погоню, когда бумаги всё равно сгорели, резонно подумал он, возвращаясь назад.
   Граф Браницкий пришёл в себя, и стоял посередине комнаты, дико вращая глазами. Завидя своего обидчика, взревел:
   - Оскорбление третьей степени! Только твоя кровь, москаль, смоет его!
   - Пожалуйте во двор, граф! - пригласил его Степан Петрович.
   Быстро расчистили место для поединка, и Стрешнев подумал, что это уже вторая дуэль без секундантов, sans règles . С первых секунд боя он определил венгерскую манеру графа. У Браницкого с его лёгкой саблей было преимущество в скорости, у штабс-ротмистра в силе.
   Тогда, в кульмской баталии, в неразберихе боя вокруг кирасира кружились двое улан. Одного Стрешнев свалил из пистолета, лошадь второго опрокинул мощной грудью Серый. Та упала, придавив к земле ногу всадника. А тут сзади подлетел Браницкий...
   Пеший бой он выявит чьё мастерство лучше. Здесь не надо защищать коня, отвечаешь только за себя.
   Граф умело работал кистью, нанося внутренние удары, снизу вверх наискосок, целя в горло. Стрешневу приходилось отступать, блокировать такие удары сложно. Он выжидал, когда его противник совершит ошибку.
   Браницкого подвела национальная черта - высокомерие. Видя пассивность москаля, он стал фехтовать более небрежно, иногда позволяя удары с замахом. Этим Степан Петрович, в конце концов, и воспользовался. Провалив очередной рубящий удар, он сделал глубокий выпад, и кончик его клинка прочертил глубокую борозду на графском лбу. Кровь из раны залила глаза и лицо. Браницкий будто слепой сделал два шага вперёд и рухнул на колени в снег.
   - Теперь мы квиты, граф!
   Стрешнев полюбовался на свою работу. Придётся ляху отращивать длинную чёлку, чтобы шрам был не виден.
   - Вы не смеете так обращаться с пленным! - раздался звонкий девичий голос. - Это недостойно шляхтича!
   На крыльцо выскочила девица в шерстяном платье, поверх которого была наброшена кашемировая шаль. Из-под капора выбивались светло-русые локоны. С криком она кинулась к поверженному графу.
   - Юзеф! - опустилась рядом на колени.
   Браницкий уже пришёл в себя, вытирая снегом кровь с лица.
   - Юлька, уйди! Тебе здесь не место! - прорычал он.
   Девица подняла на Стрешнева синие как озёра глаза.
   - Вы не смеете, мой брат отпущен под честное слово...
   А штабс-ротмистр почувствовал, что тонет в этих бездонных глазах. Ярость прошла, испарилась в воздухе, как пар от дыхания, слетающий с этих нежных губ.
   - Прошу меня простить, сударыня, если чем-то оскорбил вас.
   - Уйди, Юлька!
   Юзеф Браницкий поднимался, опираясь на саблю. Кровь продолжала идти из рассеченного лба. С улыбкой взглянул на Стрешнева.
   - Продолжим, пан!
   - Как-нибудь в другой раз, - поклонился штабс-ротмистр. - Когда затянется ваша рана.
   - Вы не смеете!
   - Он прав, Юзеф, пойдём!
   После препирательств граф позволил увести себя. Пани Юлия уже на крыльце обернулась и вновь полыхнула синевой.
   А Степан Петрович стоял посреди двора, забыв обо всём: о Варфоломее, о сгоревшей рукописи, о том, что в Чернигове его дожидается денщик. Перед глазами стояло бледное от волнения лицо юной полячки. И не было на свете ничего прекрасней.
   Погром в корчме обошёлся штабс-ротмистру в красненькую . Из уважения к русскому мундиру.
   Он снял нумер, куда и заказал бутылку шампанского и еду. Насытившись и приканчивая вино, Стрешнев уже подумывал послать за второй, как в дверь раздался робкий стук.
   - Войдите! - крикнул он, взводя курок двуствольного трофейного и кладя его под правую руку на стол.
   Дверь отворилась и в дверях возникла она.
   - Вы? - вскочил Стрешнев.
   - Корчмарь мне сказал, что вы ему заплатили за ущерб, - пани Юлия была холодна, как декабрьский снег за окном. - Вот, возьмите.
   Изящная рука с тонкими пальцами протянула ему лобанчик . Степан Петрович, не удержавшись, коснулся этих нежных пальцев своими, но тут же отдёрнул руку.
   - Ну что вы, mademoiselle! Право не стоит. Виноват лишь один я.
   - Нет, возьмите! - в девичьем голосе зазвенел металл.
   - Стыдно, сударыня! - отступил на полшага Стрешнев. - С вашим братцем у нас сугубо дело чести. А вам-то я что сделал, что вы со мной так?
   И с удовлетворением заметил, как румянец смущения покрыл нежные щёчки.
   - Я всё видела. Юзеф первый толкнул вас. Но вы хотели застрелить человека, а мой брат спас ему жизнь.
   - Боюсь сударыня, что спасая одну жизнь, брат ваш может погубить многие.
   - Не понимаю о чём вы...
   Опустив голову, она подошла к столу, положила монету, и, не взглянув на Степана Петровича, вышла. Штабс-ротмистр стоял как соляной столб. Вошла та самая горничная, принялась убирать посуду.
   - Возьми!
   Стрешнев сунул ей в руку золотой. Та вспыхнула.
   - Если пан офицер думает...
   - Купи себе что-нибудь, - перебил Степан Петрович, выталкивая девицу за порог и запирая дверь на засов.
   Он завалился в сапогах на кровать и пролежал, глядя в потолок всю ночь. Хотя это была его вторая бессонная ночь. Печь давно погасла, но Стрешнев не замечал холода.
   Думал он не об упущенных записках тайного члена Синода. Откуда-то сверху, с небес, сквозь крышу гостиницы на него смотрели глаза небесной синевы.
   Заснул уже под утро, когда зимнее солнце поднималось с востока, наверное, из-за синих гор Кавказа, где штабс-ротмистра ждали новые приключения. Ему снились горы, волоокие грузинки, беспечные грузины и дикие жители гор.
  
   Дверь дрожала от сильных ударов. Стрешнев с трудом разлепил веки. За окном виднелся край солнечного диска, уходившего на запад. Неужели, он проспал весь день?
   Он встал и на слабых после крепкого сна ногах подошёл к двери и открыл засов.
   В коридоре стоял молодой шляхтич, меньше всех пострадавший во вчерашней потасовке.
   - Вам записка от графа, - протянул он листок бумаги.
   Они раскланялись, Стрешнев уселся на кровать, развернул лист.
   Милостивый государь! - писал граф по-французски. - Поскольку считаю наше дело не законченным, прошу Вас быть гостем в моём замке, до коего езды отсюда всего полдня. В нём и Вы, и я отдохнём, наберёмся сил, чтобы продолжить наше дело чести. Надеюсь на Ваше согласие.
   Господь услышал его молитвы! Несколько дней под одной крышей с этим очаровательным созданием. За это не жалко и жизни! Эх, надо было графа посильней стукнуть, чтобы дольше в себя приходил!
   Степан Петрович выскочил в коридор и чуть не сбил с ног молодого посланца. Придал себе строгий вид, и, откашлявшись, произнёс:
   - Передайте его сиятельству, что я согласен.
  
  
   ГЛАВА 5.
  
   ЗАМОК.
  
   - Стефан, смотрите какой прекрасный вид! Согласитесь, наше родовое гнездо великолепно смотрится на горе. А летом, когда здесь всё покрывается зеленью...
   Стрешнев кивал с глупым видом, не сводя глаз с самого прекрасного в мире лица.
   - Ну что же вы не смотрите?
   - Великолепный вид, пани Юлия, - он бросил мимолётный взгляд на заснеженную скалу, вершину которого венчало сооружение из камня и дерева.
   А зря. Посмотреть было на что. Замок был такой старый, что оставалось удивляться, как он ещё не рухнул под тяжестью лет. Юная графиня рассказывала Степану Петровичу, что последний раз его укреплял и достраивал их прапрадедушка по возвращении с победоносной баталии под Веной.
   Штабс-ротмистр слушал девичий щебет с выражением неподдельного интереса на лице. Но интерес этот вовсе не относился к содержанию рассказа о славных деяниях рода Браницких. Просто звук её голоса действовал на него как пение сирен на аргонавтов.
   Десять часов, которые они добирались до замка стали счастливейшими часами жизни штабс-ротмистра. Он делал всё возможное, что бы расположить к себе гордую шляхтичку. И даже невозможное. Рассказывал последние французские анекдоты, показывал чудеса наездничества. Здорово выручал Серый, паненка была в восторге от коня. А братец Юзеф к концу пути стал с досадой покусывать свой длинный ус.
   Замок стоял на полпути из Брест-Литовска в Варшаву. Пани Юлия рассказывала, как их навещал сам император французов.
   - Он так глядел на меня, что бросало то в жар, то в холод.
   Сказать, что это не нравилось штабс-ротмистру, значит не сказать ничего. Такие муки ревности он в своей жизни не испытывал. Как ему хотелось вернуться на полтора года назад под Дрезден и в одиночку атаковать ставку Корсиканца. Вот он подрубает древко императорского штандарта, вот направляет коня на бледного Бонапарта, вздев над головой кирасирский палаш.
   - Стефан, а вы не убьёте моего брата?
   - Что? - Стрешнев очнулся от своих грёз. - Вашего брата? Ну что вы, сударыня, я лучше позволю ему убить себя.
   - Не говорите так! Какие вы всё-таки мужчины жестокие.
   - Вы не совсем правы, пани Юлия. В амурных делах мы сильно уступаем вам в жестокосердии.
   Степану Петровичу отвели комнату в восточном крыле. Он подозревал, что кроме него здесь никто не жил. В коридорах окна-бойницы не знали стёкол, каменные плиты пола были скользкими от выступившего льда, в вековых стенах зияли широкие трещины.
   В самой комнате гулял холодный ветер. Молчаливый холоп, с плохо скрываемой неприязнью поглядывавший на москаля затопил огромный камин. Кутаясь в свой сюртук у окна, выходившего в заснеженный сад, Стрешнев думал, что скоро вся эта неуютность будет ему безразлична. Его хладный труп закопают где-нибудь за пределами замка. Интересно, уронит она хоть одну маленькую слезинку?
   Степан Петрович не стал зажигать свечей, и смотрел в сгустившуюся за окном тьму. По сырым стенам комнаты, освещаемой лишь огнём из камина, плясали причудливые тени. Одна из них, похожая на человека была неподвижна. Стрешнев обернулся. Давешний слуга стоял у него за спиной.
   - Тебя что же, любезный, стучаться не учили?
   Штабс-ротмистр с трудом подавил желание вытолкать взашей наглого холопа.
   Тот даже не удостоил гостя ответом. Мотнул головой как равному, предлагая следовать за собой.
   - Да ты, что себе позволяешь, скотина?
   Но слуга уже вышел из комнаты.
   Что ж, нечего со своим уставом, да в чужой монастырь, справедливо подумал кирасир, и двинулся следом.
   Они шли длинными, мрачными коридорами, постоянно сворачивая, и Стрешнев думал, что обратную дорогу он вряд ли найдёт без посторонней помощи. В руке детина держал канделябр, пламя от свечей трепыхалось как влюблённое сердце Стрешнева, и от этого казалось, будто они не идут, а плывут в беспокойных волнах. Степан Петрович протёр глаза, чтобы отогнать этот зрительный обман.
   Наконец, слуга привёл его в обеденную залу. За столом, на котором смогли бы уместиться две кареты, сидели трое; пан Юзеф и его два молодых спутника. Перед ними стояло с полдюжины штофовых бутылок и ещё больше блюд. Запеченная на угольях свинина, тушёная балтийская сельдь, зайчатина под винным соусом.
   - Садитесь, граф! - широким жестом пригласил его Браницкий. - Я правильно назвал ваш титул? Я имею честь принимать в своём замке графа Российской империи?
   - Вообще-то род наш по мужской линии пресёкся двенадцать лет назад. Мои ближайшие родственники теперь именуются Глебовыми-Стрешневыми, а это род княжеского достоинства. Но я остался верен золотому кресту и серебряной подкове . Если вам повезёт, граф Юзеф, вы убьёте последнего мужчину из рода Стрешневых.
   Браницкий мрачно смотрел на гостя. Мрачности, должно быть, придавала чёрная повязка на голове, прикрывающая ещё не заживший шрам на лбу.
   - Ну что ж, откровенность за откровенность. В свою очередь открою вам нашу родовую тайну. Над родом моим висит проклятье, он должен пресечься по мужской линии, и Браницких будут представлять одни женщины. Вот только когда это произойдёт, я не знаю. Но не будем о грустном. Сегодня первая ночь одна тысяча восемьсот пятнадцатого года по вашему юлианскому календарю. И я предлагаю достойно встретить её славной попойкой. Два года не сидел я за этим столом. Лешек, вина дорогому гостю!
   Молчаливый слуга наполнил кубок, стоящий перед Степаном Петровичем.
   - Я вижу, Лешек неприятно удивил вас своей непочтительностью и молчаливостью. Не сердитесь на него. За непочтительность он уже заплатил сполна, мой отец лишил его языка. Это и объясняет его неразговорчивость. Но мне он предан и прекрасно управляется с замком, когда мы с сестрой отсутствуем. А эти два шалопая, с которыми вы позавчера так славно дрались, мои кузены - Конрад и Владислав.
   Юноши, привстав со своих мест, церемонно поклонились.
   - Обоим нет ещё восемнадцати, но дрались при Кульме и Лейпциге. Разделили со мной целый год плен.
   - Надеюсь, господа, что война уже закончилась, - поднял Стрешнев свой кубок.
   - Как знать, ясновельможный пан, как знать, - усмехнулся Браницкий. - Император - великий человек и звезда его ещё не погасла.
   - Всему приходит конец, - философски заметил штабс-ротмистр.
   - Вы знаете, граф, - пристально посмотрел на него пан Юзеф, - наша ветвь Браницких имеет своим гербом Корчак. Видите, что на нём изображено?
   Он ткнул рукой в герб, прибитый к стене над огромным камином. Степан Петрович вгляделся. Собака, вылезающая из золотой чаши.
   - Если уж я кому-то предан, то преданность эту ничто не порушит. Одна лишь смерть. Потому и собака.
   - Но собака-то смотрит налево, - заметил Степан Петрович.
   Браницкий некоторое время сверлил его оловянными глазами, и Стрешнев решил, что поединок продолжится прямо сейчас. Но хозяин замка внезапно разразился весёлым хохотом.
   - Ценю ваше чувство юмора, пан Стефан. Прозит!
   Четыре позолоченных кубка стукнулись и были осушены в мгновение ока.
   - Лешек, ещё вина!
   Застолье нарастало, исчезла принуждённость. От мозельского перешли к шампанскому. Граф Юзеф с увлечением рассказывал о вкладе Польши в мировую культуру, Стрешнев парировал, что его пращура двести лет назад съел в Москве польский хорунжий. И вряд ли воспользовался при этом ножом и вилкой.
   Потом пили на брудершафт, лобызались и клялись в вечной дружбе. Стреляли из пистолетов по свечам, и Стрешнев восхитил всех своей меткостью, попав в глаз пану Ксаверию, который на картине неизвестного художника присягал на верность Станиславу Понятовскому. Из дальнейшего Степан Петрович довольно смутно помнил лишь, как безмолвный Лешек волок его на себе в гостевую комнату. А он рассказывал ему, как любит пани Юлию.
   - Почему она не вышла к столу? - вопрошал он, когда холоп, будто мешок с мукой швырнул его на широкую кровать.
   Утром, когда январское солнце 1815 года уже поднялось из-за леса, русский гость с трудом разлепил веки. Он заснул в колете, панталонах и сапогах, даже не снял свой кирасирский галстук. Да ещё укрылся толстой периной. Дрова в камине давно прогорели, при дыхании изо рта вылетали струйки пара. Стрешнев вспомнил ночную попойку, и ему не захотелось покидать свою постель. Желательно, остаться в ней навечно.
   Но тут в дверь раздался деликатный стук, и в комнату впорхнула пани Юлия - свежая как майский цветок, и также благоухающая. В руках у неё был поднос, на котором стояла серебряная чарка.
  - Дзиен добры, пан! - защебетала она. - Пржепрасжам , но вы должны выпить вот это.
  - Из ваших рук что угодно, пани Юлия!
   Это была можжевеловая настойка, немного погасившая похмельный жар, но распалившая жар любовный.
   - Мы с братом через час ждём вас в столовой зале. А я велю Лешеку затопить камин, у вас ужасный холод.
   - Милое, небесное созданье, - шептал Стрешнев, посылая ей вслед воздушные поцелуи.
   Следовало привести себя в вид, достойный русского офицера, но никаких туалетных принадлежностей в своей комнате он не нашёл. И отправился на поиски помещения, где он мог бы привести в порядок свою основательно попорченную ночным разгулом внешность.
   Замок Браницких был огромен. Степан Петрович долго плутал извилистыми коридорами, спускался и поднимался по каким-то лестницам, пока не нашёл то, что искал. В узкой комнате, больше похожей на каземат был туалетный столик, над которым висело зеркало. Видимо, раньше здесь был эркер , где размещалось отхожее место, который позже увеличили. Потому что у наружной стены располагалось отхожее кресло английской работы. Точно же такое он видел в Петербурге, в доме своих родственников князей Шаховских.
   Прямо в стене под высоко расположенным окном с закопчёнными стёклами была встроена огромная каменная чаша, больше напоминающая ванну. Вода подавалась из отверстия в стене по жёлобу. Стрешнев вынул каменную затычку, и с удовольствием умылся обжигающей ледяной водой.
   - А старая-то развалюха оказалась le château avec les confort , - бормотал штабс-ротмистр, разглядывая своё отражение в зеркале.
   Вот теперь можно было являться перед прекрасные очи пани Юлии. Глаза горят огнём любви, усы расчёсаны, зубы блестят жемчугами. Ну чем не жених? Да и возраст подходящий, в сентябре в Дрездене отметили двадцать пять. Погуляли не хуже чем нынешней ночью.
   - Да-с, - закончил осмотр своей персоны Стрешнев. - Хорош, что греха таить. Без ложной скромности, хорош.
   А это что же из-за дверцы туалетного столика так дует? Он нагнулся, открыл дверцу и обнаружил за ней ход, уходящий в стену.
   - Господи, ну почему всё это мне? Скитника убивают к самому моему приезду, ни днём раньше, ни днём позже. Тайные лазы попадаются ни кому-нибудь другому, а именно мне.
   Он с сожалением взглянул на свои белые панталоны, вздохнул и как в омут нырнул в дыру.
   Здесь было совсем холодно, но на удивление, как пишут в романах, тьма не поглотила его. В полумраке виднелся уходящий куда-то коридор. Стрешнев поднял голову и увидел источник пусть скупого, но света. В стене справа от него были потайные окна, совсем невидимые с улицы. Он двинулся по коридору.
   Это был тайный коридор, по которому поколения Браницких уходили от врагов, перебирались в будуары своих любовниц и любовников. В общем, делали те вещи, которые в уважаемом обществе прилюдно делать не принято.
   Коридор этот, должно быть, опоясывал весь замок. А если это так, то обойти его не хватит и дня. Стрешнев уже собрался возвращаться назад, как вдруг в нескольких шагах впереди увидел пробивающийся из стены слева свет.
   Судя по тому, что стена была тёплая, за ней был камин, а свет выбивался из небольшого отверстия.
   За стеной была спальня. На огромной кровати лежал Юзеф Браницкий. Он постанывал, время от времени прикладывая к голове тряпицу со льдом. Лицом к графу и спиной к Стрешневу стоял человек, в фигуре которого угадывалось что-то знакомое. Степан Петрович замер и прислушался.
   - Пить с русскими, всё равно, что выходить одному против голодного медведя безоружным, да ещё со связанными руками, - жаловался пан Юзеф.
   - Ваша главная ошибка, граф, в том, что вы мешали мозельское с шампанским.
   - Вы как всегда правы, дорогой падре.
   - Вы выяснили, что вынюхивает эта москальская ищейка?
   - Вы меня с кем-то путаете, отец Бартоломео. Я - не ваш осведомитель.
   - Маркиз будет недоволен.
   - Что его недовольство по сравнению с теми чувствами, которые он наверняка испытал бы, если бы Стрешнев всадил пулю вам в лоб?
   - Я благодарен вам, граф. Но поймите, мы делаем одно дело.
   - Интересно, доволен ли будет маркиз, когда узнает, что вы сожгли бумаги?
   - У меня не было другого выхода.
   - Вы хотя бы прочли их?
   - Когда? Русский всю дорогу наступал мне на пятки. Мне удалось лишь бегло просмотреть их, во время короткого отдыха.
   - Ну и что вы увидели там интересного?
   - Об этом я доложу маркизу. Вам скажу, что тайный агент Синода копал достаточно глубоко.
   - Ладно, оставьте меня, падре. У меня полчаса на то, чтобы привести себя в порядок. Граф Стрешнев будет ждать меня к завтраку. Я не должен выказывать неуважение к гостю.
   Степан Петрович уже понял, что собеседник графа, Варфоломей.
   Между тем тот вышел из комнаты.
   - Яцек! - слабым голосом позвал пан Юзеф.
   Смотреть на то, как Браницкий будет совершать утренний туалет, у Стрешнева не было никакого желания. К тому же ему было интересно, в какой из многочисленных комнат замка обитает этот загадочный Варфоломей?
   Судьба нынче была к штабс-ротмистру милостива, и удовлетворила снедаемое его любопытство. Повернув коридором один раз направо и два налево, он уткнулся в ступени лестницы, кои вели наверх. Поднявшись, Степан Петрович увидел пролом в стене. За ним сквозь дыры в обветшалой крыше светило необычно яркое в этот зимний день солнце. Это был самый верх замкового строения.
   Он скользнул в проём. Под ногами были прокопчённые потолочные балки, между которыми были многочисленные щели. Осторожно, стараясь не шуметь, он ступил на них.
   Внизу скрипнула дверь. Стрешнев припал к одной из щелей.
   В большую комнату, где кроме узкой кровати, огромного письменного стола с секретером никакой мебели больше не было, вошёл Варфоломей. Сверху штабс-ротмистр видел аккуратную тонзуру на его темени. Ай да Евсей, русский самородок! Так передать на бумаге взгляд. Как же в монастыре не раскусили оборотня? Впрочем, он где-то слышал, иезуиты мастера лицедейства.
   Между тем иезуит сел за стол, нажал на что-то в боковой стенке секретера. Кусок дерева отошёл в сторону, и литвин (хотя Стрешнев начал сомневаться в том, что объект его преследования был из Литвы) достал пачку бумаг. Положил перед собой на стол и расправил листы.
   Штабс-ротмистр напряг зрение и впился в листы глазами. Сомнений быть не могло, это были записки, за которыми он безуспешно гонялся последние три дня, проскакав не одну сотню вёрст.
   Человек внизу углубился в чтение, а Степана Петровича раздирали противоречия такой силы, что он испытывал прямо-таки физическую боль.
   Одним из желаний было дождаться, когда Варфоломей покинет по какой-то нужде комнату, пробраться туда и выкрасть бумаги. Затем седлать своего Серого и мчаться от гостеприимного замка как можно дальше на восток.
   Вторым, наверное, более сильным желанием было видеть и слышать юную графиню, и не покидать её до самой своей смерти.
   Долг и Любовь. И то и другое движет миром. И то и другое угодно Богу. Но почему зачастую выбрать мы должны что-то одно?
   Думай, штабс-ротмистр, думай, повторял про себя Стрешнев. Выход есть, его просто не может не быть.
   А чего тут рассуждать? Негодяй похитил бумаги, принадлежавшие России. Делай, что должен, и будь, что будет, вспомнился Степану Петровичу рыцарский девиз.
   А тут и Варфоломей встал из-за стола и быстро направился к выходу, не забыв вернуть бумаги в тайник. Дверь за ним затворилась, и Стрешнев слышал, как в коридоре он что-то резкое сказал по-польски.
   Выпавшую оказию упускать было грех. Стрешнев раздвинул доски, и, опершись о края руками, просунул своё тело в образовавшийся проём. До пола было сажени четыре, кирасир повис, держась руками и не мешкая, разжал пальцы.
   Приземлился весьма удачно прямо на персидский ковёр. Даже шуму почти не наделал.
   Двумя прыжками достиг стола, нащупал скрытое углубление в деревянной стенке. Бумаги, расстегнув пару крючков, сунул за борта колета, стенку вернул на место. Посмотрел наверх. Обратным путём ретироваться вряд ли получится, придётся выходить через дверь.
   Впрочем, нет, вот по этой опорной балке не составит большого труда забраться обратно.
   Штабс-ротмистр примерился, и уже собрался взбираться, как дверь тихо открылась и в комнату вошёл Лешек.
   Они встретились взглядами. Глаза немого улыбались, но улыбка эта не понравилась Стрешневу, потому что в правой руке холоп держал кривой татарский нож. Именно татарский, офицер насмотрелся на такие в Кавказскую кампанию. Ножом этим было очень удобно резать горло от уха до уха.
   Лешек двинулся к нему. У Степана Петровича оружия при себе не было, вся амуниция лежала в гостевой комнате. Расхаживать с оружием в гостях, неуважение к хозяевам.
   - Ты чего задумал? - штабс-ротмистр задал этот вопрос, что бы как-то потянуть время.
   Но Лешек время тянуть не собирался. Он стремительно выбросил правую руку вперёд, целя остриём в грудь. Удар был настолько быстр и выверен, что кирасир, развернувшийся на каблуках, чтобы пропустить лезвие чуточку не успел. Нож пропорол замшу колета, скользнул по рёбрам, рассекая кожу.
   Дьявол! Колет, обошедшийся ему в немалую сумму, безнадёжно испорчен.
   - Пся крев! - почему-то по-польски выругался Степан Петрович, схватил с каминной полки тяжеленный канделябр, и с силой опустил его на голову Лешека. Услышал характерный звук ломающейся кости.
   Холоп без звука рухнул на персидский ковёр. Глаза его остекленело уставились в дырявый потолок, ноги пару раз дёрнулись в конвульсии.
   В таких ситуациях мозг Стрешнева начинал работать чётко, по-военному. Наперво спрятать тело. Затем покинуть комнату до прихода Варфоломея. Задача не из сложных даже для солдата-новобранца.
   Вот только куда спрятать шестипудового Лешека? Степан Петрович осмотрел комнату. Под кровать? Та слишком узкая, иезуит быстро его обнаружит. Надо спрятать так, чтобы долго не нашли.
   А что если...
   Он открыл тяжёлую раму окна и глянул вниз. Саженями десятью, а то и больше там был заросший ров, который не использовали со времён турецких нашествий.
   Тяжёлое тело немого полетело вниз, исчезло за заснеженными деревьями.
   Но на ковре расплывалось огромное кровавое пятно.
   Резонно решив, что исчезнувшие бумаги для иезуита ценней старого ковра, Стрешнев начал торопливо скатывать его. Шедевр шамаханских мастеров тоже полетел в ров.
   Кажется всё. Степан Петрович оглядел комнату. Увидел в руке окровавленный канделябр, и, не раздумывая, тоже выбросил его в окно. Прикрыл створки. С ловкостью обезьяны забрался по опорной балке, скользнул в дыру и сдвинул за собой доски.
  
  
  
   ГЛАВА 6.
  
   САМЫЙ ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ.
  
  
  
   Пан Юзеф залпом осушил бокал с шампанским, и на его бледных щеках начал проступать румянец.
   - А вы, почему не пьёте, пан Стефан?
   Степану Петровичу сегодня вино было не нужно. Он украдкой бросал горячие взгляды на юную графиню и... пьянел.
   Они сидели втроём за огромным столом. Оба кузена почему-то не вышли, должно быть, вчера перебрали с вином. Стрешнев обрадовался бы ещё больше, если хозяин замка остался в своей постели, тем более что Лешек по серьёзной причине не смог сегодня прислуживать за столом.
   Но за своими любовными переживаниями штабс-ротмистр не забывал наблюдать за входом в обеденную залу. Интересно, иезуит сам прибежит, или пришлёт кого-то из слуг? Впрочем, кроме немого Стрешнев никаких слуг в замке не наблюдал. Хотя он не был на кухне и в хозяйственных постройках.
   Так и есть. В залу торопливо вошла, почти вбежала женщина средних лет, подошла к графу и что-то шепнула тому на ухо.
   Браницкий поднялся.
   - Прошу извинить меня.
   Кирасирское сердце затрепетало в предвкушении побыть с прелестницей наедине, но матрона уходить не собиралась. Налила в бокал Стрешнева вина, чуть плеснула юной хозяйке и, отойдя в сторонку, встала у стены, позади кресла своей госпожи.
   Судя по всему, во вражеском стане переполох. Иезуит обнаружил пропажу бумаг.
   За бумаги Стрешнев не волновался. Он спрятал их в том самом коридоре. Просто вынул из стены один кирпич на высоте примерно сажени от пола, куда и засунул записки тайного члена Синода.
   Зимний колет был распорот татарским ножом по всему левому боку, к тому же запачкан кровью. Степан Петрович засунул его под кровать. Осмотрел рану. Она была пустяковой, так, царапина. Даже не стоит обращать внимания, если, конечно, лезвие не было смазано каким-нибудь ядом.
   Оторвав кусок ткани от испорченной рубашки, штабс-ротмистр как мог, перевязал всё ещё кровоточащую рану, и прямо на свежую рубашку, надел свой сюртук из толстого сукна. Хозяевам можно сослаться на то, что в замке холодно.
   - Почему вы ничего не едите, Стефан? Ядвига, положите графу зайчатины.
  
   - Быть того не может! Я Лешека знаю с младых ногтей.
   - Я слышал, ваш отец отрезал ему язык.
   - Это очень старая история. Лешек был молод и глуп, он рассказал моей матушке об амурных похождениях моего батюшки. Матушка была, жуть, как ревнива!
   - Он мог затаить злобу.
   - Чушь! Он был наказан и наказан за дело! И он, и его предки служили моей семье...
   - А русский? Он мог подкупить вашего холопа.
   - Граф Стефан? Не думаю.
   - Поднимайте своих людей, граф! Нужно разыскать вашего немого, пока он не передал бумаги нашим врагам. Да, кстати, вечером маркиз будет в замке. И думаю, случившееся ему очень не понравится. Не для того я рисковал своей жизнью. Вот уж не ожидал, что это произойдёт в вашем замке.
   - Я тоже не ожидал, отец Бартоломео. Во-первых, вы мне не сказали, что бумаги целы. Как вы изволите говорить, мы делаем одно дело. Тем не менее, вы мне не доверяете. Ваше недоверие я рассматриваю как оскорбление...
   - Полноте, пан Юзеф! В школе нас учили доверять лишь одному Господу.
   - Богу мы вверяем нашу душу, а в земных делах вверяемся единомышленникам.
   - Никак, пан Юзеф, вы взялись читать проповедь святому отцу?
   Граф тяжело вздохнул, глядя на иезуита из-под чёрной бархатной повязки светло-голубыми глазами. Смиренно опустил взгляд.
   - Не беспокойтесь, падре, если Лешек сбежал с бумагами, далеко ему не уйти.
  
   - Что-то случилось, Юзеф?
   Пани Юлия с тревогой посмотрела на брата.
   - С чего ты взяла?
   - У тебя озабоченный вид.
   Браницкий не ответил. Сел за стол и наполнил свой бокал вином, выпил его одним глотком.
   - Ты не возражаешь, если я покажу пану Стефану наш парк? - прощебетала сестра.
   О, какое это блаженство чувствовать её прикосновение, слышать у самого уха чарующий голос, и даже ощущать, как лёгкое дыхание едва касается твоей щеки!
   Они шли под руку по заснеженной аллее парка, и юная хозяйка повествовала гостю о его истории.
   - Вот эти два бука посадил наш прадед Казимир, ещё во времена Августа Сильного. Этот граб сажал дед пятьдесят лет тому.
   Оба услышали конский топот. По дороге, опоясывающей парк, и уходящей дальше на юг пронеслись несколько всадников.
   - Это наши люди, - отвечала пани Юлия на вопросительный взгляд Стрешнева. - Должно быть, отправились разведывать места для завтрашней охоты.
   - А что, граф Юзеф собирается на охоту?
   - До войны брат был заядлым охотником, как и наш papa . Когда возвращались домой из русского плена, Юзеф всю дорогу мечтал вновь поохотиться в родных лесах.
   Перед ужином в своей комнате Степан Петрович не без сожаления бросил зимний колет с пятнами своей крови в камин. Долго смотрел, как огонь пожирает изделие, сработанное дрезденским мастером.
   В дверь постучали.
   - Войдите!
   Сердце штабс-ротмистра забилось сильнее, ибо на пороге стояла пани Юлия. Лицо её было бледным, глаза покраснели от слёз. Стрешнев бросился к девушке.
   - Ах, спасите меня, Стефан! - доверчиво кладя на широкую грудь кирасира свою прелестную головку, воскликнула юная графиня.
   - Тот, кто посмел заставить вас плакать, горько пожалеет об этом!
   Фраза, вычитанная когда-то в одном из французских романов, прозвучала совсем уж пошло, но Юлия Браницкая была не в том положении. Видимо, она действительно нуждалась в заступнике. Графиня подняла к нему лицо и прошептала:
   - ОН приехал!
   - Кто бы ОН ни был, - зашептал в ответ Стрешнев, глядя в небесной чистоты глаза, - человек или демон - он больше не посмеет обидеть вас.
   Он почувствовал, как его губ касаются мягкие девичьи губы.
   - Я... я люблю вас! - задыхаясь, вымолвил он.
  
  Этого человека Юзеф Браницкий прозвал Чёрным маркизом, за его пристрастие к чёрному цвету в одежде. Чёрные как смоль волосы и брови. И лишь серо-зелёные змеиные глаза на тёмном от загара лице, смотрели на собеседника из-под полуприкрытых век. Поговаривали, загар этот от того, что маркиз многие годы провёл в Африке.
   И сейчас маркиз смотрел на него будто кобра, готовая к броску. Лицо не выражало никаких чувств. Хотя говорил он ужасные вещи. По крайней мере, для графа.
   - А что, графиня Валевская больше не вдохновляет императора? - раздражённо спросил Браницкий.
   - Увы! - отвечал маркиз, печально вздыхая. - Поймите граф, императору нужны свежие сильные чувства, если хотите, свежая кровь.
   - Почему же выбор пал на мою сестру?
   - Неуместный вопрос. Вы же должны понимать, что это великая честь.
   Маркиз впился взглядом в глаза Браницкого. Его собственные начали менять цвет; из малахитовых делались изумрудными, затем приобретали цвет верделита. Юзеф, как зачарованный смотрел в этот калейдоскоп.
   - Да, я понимаю, что это великая честь. Когда мы выезжаем? - произнёс он, не в силах оторвать взгляда.
   - Вы - нынешней ночью, мы с падре Бартоломео и графиней завтра, сразу же после обеда. Вам предстоит дальний путь, граф. Самое большое через сорок дней император будет на континенте. Нужно всё подготовить для встречи.
   - Всего через сорок дней? Неужели это стало возможно?
   - Для императора нет ничего невозможного.
   - Я всегда так думал.
   - Падре сообщил мне две пренеприятнейшие новости. Пропали бумаги, которые нам очень нужны. Бартоломео говорит, их похитил ваш слуга.
   - Его ищут.
   - Надеюсь, что в скором времени схватят. И вторая. В замке русский офицер.
   - Это мой гость.
   - Он - враг. Для чего вы пригласили его?
   - Для того чтобы убить.
   - А это обязательно делать в родовом гнезде?
   - Он преследовал падре Бартоломео. В Белостоке чуть было не убил его. Я вмешался. Между нами произошла дуэль, результаты коей вы видите, - Браницкий коснулся рукой чёрной повязки. - Я пригласил его в замок, чтобы по выздоровлении драться с ним снова. Сами понимаете, это дело чести.
   - Понимаю, граф, понимаю. Но обстоятельства долга зовут вас. Объяснитесь, он офицер и поймёт вас. Естественно, без подробностей.
   Браницкий вспыхнул от подобного explication , но встретивши опять змеиный взгляд лишь кивнул головой.
   - Пренепременно, маркиз. Сегодня же за ужином.
   - Вот и прекрасно. Уверен, мы все получим огромное удовольствие от ужина в вашем гостеприимном замке. Жаль, падре не сможет составить нам компанию.
  
   Минотавру нужны жертвы. Таков был порядок вещей, пока юный герой Тезей не убил чудовище.
   Ещё недавно Степан Петрович и помыслить не мог о том, что его только что обретённую любовь прочат в жертву Корсиканцу. Во цвете лет прозябать на острове ублажая стареющего узурпатора!
   В голове Стрешнева зрели планы, не такие уж и фантастические. Отправиться с Юлией на Эльбу и подобно Тезею сразить Корсиканское чудовище. Впрочем, по некотором размышлении он отверг сию идею. Как не крути, Бонапарт пленник, а убийство пленника - явное варварство, и претит чести дворянина и офицера Российской империи.
   Второй план был ещё проще. Им пользовались все герои авантюрных романов. Нынче же ночью бежать с любимой, тайно обвенчавшись. Но и тут штабс-ротмистра обуревали сомнения. А как же незаконченное дело чести с графом Юзефом? И не будет ли это чёрной неблагодарностью за проявленное гостеприимство? Хотя, горько усмехнулся про себя Стрешнев, он уже 'отблагодарил' графа убив, пусть и защищаясь его верного слугу.
   Но здесь речь идёт о спасении не только любви, но чести юной шляхтички. И что это за таинственный человек, которого Юзеф за глаза прозывает Чёрным маркизом? Ничего, сегодня за ужином он узрит этого господина.
   Степан Петрович представил, как скрестятся за столом их взгляды, и Чёрный маркиз первый отведёт глаза. Ему станет безмерно стыдно, и он откажется от своей пагубной для юной хозяйки замка затеи.
   За окном в сгустившейся тьме был виден красный круг луны. В детстве Стрешнев слышал, что красная луна в небе - время разгула нечистой силы.
   В дверь постучали. Стук был уверенный, мужской. В комнату вошёл хозяин замка. Вид у графа был смущённый.
   - Пан Стефан, если позволите, пару слов tet a tet.
   - Конечно, граф, я - весь внимание.
   - Видите ли, как офицер и дворянин вы должны понять меня, - начал запинаясь пан Юзеф, глядя на гостя с выражением надежды на лице
   Стрешнев молча встретил его взгляд.
   - Долг требует моего скорейшего отъезда сегодня же ночью.
   - Понимаю, граф, долг - превыше всего.
   Браницкий так и впился в штабс-ротмистра глазами, ища хоть малейший след иронии или сарказма.
   - Для шляхтича превыше всего честь! - счёл нужным заявить он.
   - Русский дворянин не разделяет чести и долга перед своим государем и отечеством! - с достоинством парировал Степан Петрович. - А с вашей честью, граф, всё в порядке.
   Лицо Браницкого просветлело.
   - Но если вы желаете, пан Стефан, мы можем драться прямо сейчас. Благо, до ужина полчаса. Как раз и успеем. Конрад и Владислав будут нам секундантами.
   - Вы - благороднейший человек, граф! Я сожалею, что судьба развела нас по разным станам на поле боя. И я сожалею об этой глупой стычке в корчме. Я вовсе не хочу с вами драться. Позвольте мне обнять вас в знак примирения?
   - Но прежде должен вам признаться, пан Стефан. Наша встреча в Белостоке вовсе не была случайной. Именно в этой корчме я ждал человека, которого вы преследовали. Он вёз важные бумаги, которые, увы, нынче пропали в моём замке.
   - Тогда и я, - Стрешнев набрал в грудь побольше воздуха, - должен признаться вам. Дело в том, что ваш иезуит Бартоломео похитил бумаги у меня. Я гнался за ним две сотни вёрст. Я знаю, там, в корчме он обманул меня, бросив в камин ничего не значащие бумажки.
   - Таковы их методы, пан Стефан. Dolus an virtus quis in hoste requirat? А вас он считает врагом.
   - Поверьте, для меня он тоже враг. Поэтому, бумаги свои я вернул. Хотя и тоже постыдным образом. Для этого даже пришлось убить вашего Лешека.
   - Вы убили моего верного Лешека? - отшатнулся от Стрешнева Браницкий.
   - Клянусь, я защищался! Он услышал, как я через дыру в потолке проник в комнату, бросился на меня с кривым татарским ножом. У меня оружия не было. Ему удалось ранить меня, - Степан Петрович задрал рубаху. - Пришлось ударить его тяжёлым канделябром. Увы, я не рассчитал силы удара.
   - Где же тело?
   - Тело во рву, что проходит под окнами комнаты иезуита.
   Воцарилось, как пишут в романах, гробовое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров в камине.
   - Так вот почему мои люди вернулись ни с чем! Лешек действительно бросился на вас с ножом?
   - Слово чести, граф! К тому же, вы видели мою рану.
   - Завтра вы покинете замок, - поднял на штабс-ротмистра тяжёлый взгляд граф Юзеф. - Я не спрашиваю, где бумаги, они ваши. И естественно, этот разговор останется между нами. Ужин через полчаса. Честь имею!
   Граф развернулся и вышел из комнаты.
   Стрешнев взглянул на свои руки, которыми он хотел заключить хозяина замка в объятья. И подумал, что эти руки привыкли лишь убивать.
  
   К ужину граф Юзеф не вышел. Они сидели за столом вдвоём. Юлия ловила взгляд Стрешнева, который сидел опустив голову, разглядывая узоры на скатерти. Прислуживала им та самая экономка, что была утром.
   - Стефан, что случилось?
   Он взглянул в голубые глаза, смотрящие на него с мольбой и надеждой.
   - Разве вы не знаете, что ваш брат вскорости должен покинуть замок. Он берёт вас с собой?
   - Мы уезжаем с графиней завтра днём, - раздался низкий голос.
   Степан Петрович обернулся на него и увидел того самого француза, с коим не так давно встретился в имении Стромиловой. Перевёл взгляд на Юлию. Девушка съёжилась от страха, когда новый гость сел рядом с ней, по-хозяйски щёлкнул пальцами, подзывая служанку.
   Штабс-ротмистр поднялся.
   - Сударь! Вы ведёте себя, по меньшей мере, неприлично. Во-первых, вы не представились.
   - Ну что вы, monsieur Стрешнев, - улыбнулся француз. - Мы же виделись с вами, не далее, как два дня назад. Я назвался другом Madame Стромиловой, негоциантом.
   - Извольте сейчас же назвать себя!
   - Если вам угодно, зовите меня маркиз де Шанкр.
   - Вам удивительно подходит это имя , - съязвил Степан Петрович. А сейчас, сделайте любезность, пересядьте подальше. Разве вы не видите, графине неприятна ваша близость?
   - Я думаю, сударь, об этом меня должна попросить сама графиня.
   Маркиз воззрился на Стрешнева своим особенным змеиным взглядом. Но дело в том, что Степан Петрович совершенно не поддавался гипнозу, уж такая у него была особенность. Он с честью выдержал взгляд француза, хотя почувствовал лёгкий неприятный холодок по спине.
   - Поверьте, она непременно попросит. Пани Юлия?
   - Ах, господа, что-то мне нездоровится, - поднялась та. - Пожалуй, я пойду к себе. Магда, проводи меня.
   Стрешнев и маркиз остались в столовой зале вдвоём. Оба молчали, причём француза молчание, ничуть не тяготило. Он налил себе полный бокал вина, придвинул блюдо с едой.
   Степану Петровичу вдруг стало очень неприятно находиться за одним столом с этим человеком.
   - Я, пожалуй, тоже пойду, прилягу.
   - Как вам будет угодно.
   Оставшись в одиночестве, Чёрный маркиз предался чревоугодию, коим не пренебрегал, несмотря на свою сухощавую фигуру.
   А штабс-ротмистр спрятался в нише, откуда был виден вход в столовую залу и принялся ждать.
   Ждать пришлось около часа, ибо маркиз насыщался обстоятельно. Но вот и он покинул обеденную. Вышел весьма довольный жизнью, звуки благородной отрыжки огласили старинные стены. Были и ещё звуки, вовсе не благородные, но о них не принято упоминать, дабы не смущать читателя.
   Стрешнев крался за маркизом по тёмным, запутанным коридорам. С четверть часа опять пришлось затаиться и ждать, когда француз по дороге посетил le cabinet d'aisance .
   Вскоре кирасир понял, что маркиз идёт в западное крыло замка, где располагалась комната падре Бартоломео. Так и есть, коридор привёл в большую залу, из которой Стрешнев успел заметить две двери: одна вела в комнату иезуита, во второй, должно быть, остановился де Шанкр.
   Степан Петрович кинулся искать ту самую комнату, откуда вёл ход в потайной коридор, прихватив фонарь в коридоре.
   Успел он как раз вовремя, в комнате иезуита уже велась беседа. Маркиз развалился в кресле возле письменного стола, а падре Бартоломео стоял перед ним в почтительной позе.
   - Неужели, русские монахи своим бормотанием смогут разрушить магию власти?
   - Русская Церковь считает императора исчадием ада.
   - Глупые схизматики!
   - Русские погрязли в суевериях. Однако это даёт нам преимущества в борьбе с ними. Именно суевериями я руководствовался, когда оставил голову дохлого козла на сожжённом скиту. Если бы не этот кирасир...
   - Думаете, он опасен? - спросил де Шанкр. - Грубый солдафон!
   Француз что-то взял со стола и поднёс к глазам. Штабс-ротмистр вгляделся. Это был крупный рубин пирамидальной формы. Он причудливо преломлял свет десятка свечей, горевших в комнате. И сам исторгал сияние, от которого невозможно было оторвать глаз.
   С минуту все смотрели на камень; маркиз и иезуит в комнате, Стрешнев сквозь дыру в потолке. Наконец, француз с сожалением убрал камень в кожаный мешочек.
   - Самое позднее через месяц император получит этот камень, и тогда Европа вновь встрепенётся, как лань, перед тем, как её убивает охотник.
   - Да, но останется ещё русский медведь, а это зверь сильный и опасный.
   - Наученный опытом император не сунется в берлогу, - засмеялся маркиз.
   - И как же он намеревается ужиться в европейском лесу с русским медведем и британским львом?
   - В вашем вопросе мне слышится скепсис, падре.
   - Я просто стараюсь реально оценить ситуацию.
   - Англичан надо загнать на их острова. Накопить сил и высадить десант. Там нет таких просторов и непроходимых лесов как в России. Думаю, за год Британия подчинится императору. А с хитрым греком придётся договариваться. Но самое главное, вот это.
   Маркиз взял мешочек с камнем и надел его себе на шею.
   - Он поможет императору принимать верные решения. А нам с вами надо отдохнуть, завтра хлопотный день. Велите кому-нибудь из слуг наполнить ванну.
   - Из всех слуг в замке осталась одна Магда. Но она сейчас у юной графини.
   - Это та, что прислуживала за столом. Недурна! Пришлите её!
   - Сын мой! - воздел Бартоломео глаза к потолку.
   - Не перегибайте палку, падре, - засмеялся маркиз. - Я - не ваш сын. Прикажете мне самому делать работу слуг?
   Из потайного коридора в комнату маркиза над камином тоже вела дыра. Пару кирпичей расшатались, и если их вынуть, то запросто можно в неё пролезть.
   Степан Петрович вспоминал всё, что он слышал о рубинах. Камень этот был камнем власти, и носить его надлежало людям, достигшим высокого положения. Пирамидальная форма тоже не случайна. В голове всплыла фраза из записок тайного агента Святейшего Синода, которую ему сказал старец Ле Клер.
  
   - Ищите причину не в вере, а в тайном знании. Вспомните, власть упала в руки корсиканцу как перезревший плод после посещения древней египетской земли.
  
   Так вот, почему пирамида! В битве у этих сооружений древности Бонапарт разбил турок с мамелюками, да и в записках что-то говорилось о тайном знании египетских жрецов.
   Пока Стрешнев предавался размышлениям, в дверь комнаты маркиза постучали. Вошла та самая Магда. За широкой кроватью с балдахином была маленькая дверь, судя по всему ведшая ванную комнату. Видимо, вода поступала туда по трубе, ибо служанка пришла без вёдер. Она скрылась в ванной комнате, а француз начал раздеваться.
   Вскоре штабс-ротмистр имел удовольствие наблюдать голого де Шанкра. Несмотря на худобу, тело маркиза было довольно мускулистым. По всему видно, что человек этот обладал достаточной силой и ловкостью. Но самой выдающейся часть было его мужское достоинство.
   - 'Однако, по части мудей, французишка-то - настоящий Голиаф', не без зависти подумал штабс-ротмистр.
   Де Шанкр, между тем, снял мешочек с камнем, и после некоторых раздумий засунул его под кровать. Затем закрыл на засов входную дверь и направился в ванную комнату.
   Степан Петрович понял, что другой возможности у него не будет, принялся осторожно вынимать кирпичи из стены.
   В комнате было жарко натоплено, весело трещали дрова в камине, а из-за маленькой двери слышались звуки, говорившие о том, что маркиз занимался не только водными процедурами.
   Схватив заветный мешочек, Стрешнев почувствовал, тепло, исходящее от камня даже сквозь кожу. Надев его на шею, забрался в дыру и вставил недостающие кирпичи.
   Рубин так приятно грел сердце, что штабс-ротмистру потребовалось усилие над собой, чтобы снять его. Он положил камень рядом с бумагами. Теперь бегом в свою комнату.
   Там у пылающего камина его ждала зябко кутающаяся в кашемировую шаль юная графиня Браницкая.
   - Наконец-то! - воскликнула она, бросаясь офицеру на грудь. - Неужели маркиз не отпускал вас так долго?
   - О, я услышал от него много интересного, отвечал Степан Петрович, покрывая прелестное личико страстными поцелуями.
   - Мне страшно, Стефан, - призналась Юлия. - Страшно в этом замке, в своей опочивальне. Юзеф на конюшнях, готовится к отъезду, в замке нет слуг, даже Магда ушла прислуживать этим двум ужасным людям.
   - А меня вы не принимаете в расчёт?
   - Поэтому я и здесь, - грустно улыбнулась Юлия. - Прошу вас, выслушайте меня, Стефан. Выслушайте внимательно, и хорошо подумайте, прежде чем принять решение.
   Штабс-ротмистр усадил девушку на свою кровать, а сам уселся на единственный в комнате стул.
   - Поскольку моя честь является разменной монетой в хитросплетении большой политике, - графиня твёрдо взглянула ему в глаза, - я хочу, чтобы это произошло здесь, сейчас и с вами.
   Лицо её раскраснелось, глаза пылали, как огонь в камине, и даже ярче. Стрешнев подумал, что не было в его жизни женщины прекрасней.
   - А теперь выслушайте меня, любовь моя. Во-первых, я вас никому не отдам. Ни Бонапарту, ни турецкому султану, ни самому дьяволу. Предлагаю бежать сегодня же, под утро. Согласны ли вы?
   - Согласна ли я? И он ещё спрашивает? Но вы не ответили мне, Стефан. Согласны ли вы исполнить только что высказанное мной желание?
   Незаметным движением она сбросила на постель шаль, и у Степана Петровича закружилась голова от ослепительной белизны её плеч. Он почувствовал себя летящим в бездну. В бездну наслаждения.
   - А чёрт! - прошептал он и принялся покрывать плечи и грудь прелестницы поцелуями.
  
   Влюблённые расстались, договорившись встретиться в парке, в условленном месте, в три часа пополуночи.
   Оставшись один, Стрешнев принялся мерить шагами комнату. Ему стало душно, и он, подойдя к окну, распахнул его. На улице начиналась сильнейшая оттепель, небывалая в северных широтах в такое время. Таящий снег, превращаясь в воду, капал на землю с косматых лап елей, снег осел как в каком-нибудь конце марта. И это ещё не светило солнце! Степан Петрович наблюдал за этой природной аномалией, и даже струйки пара не вырывались из его рта.
   - Le gredin ! - услышал он позади себя голос.
   В дверях стоял разъярённый де Шанкр. Его глаза уже не были змеиными. В них была холодная ярость человека, привыкшего убивать.
   - Как вы меня назвали, monsieur? - спокойно спросил Стрешнев.
   - Верните камень! - зашипел маркиз. - Вы и сами не подозреваете, в какое дело сунули свой нос.
   - Не понимаю, о чём вы? А это вам за негодяя.
   Он подошёл и с удовольствием влепил по худой физиономии пощёчину. В руке маркиза в мгновение оказался стилет. Лезвие приблизилось к горлу, но Стрешнев уже наставил в смуглый лоб француза двуствольный пистолет.
   - Узнаёте? - улыбаясь, спросил он.
   - Одно движение рукой и я проткну ваше горло.
   - Одно движение пальца и дону Бартоломео придётся собирать ваши мозги по всей комнате.
   - Я... я требую сатисфакции.
   - Я готов вам её дать.
   - Через полчаса в парке у центральной башни. Каждый приходит со своим пистолетом.
   - Не смею вас более задерживать.
   Штабс-ротмистр сделал шаг назад и опустил пистолет.
   Центральная башня хоть и называлась центральной, но таковой была, наверное, лет двести назад. Под ней были остатки старинного рва, который в настоящее время использовался как яма для нечистот. По случаю внезапной оттепели запах оттуда шёл не из приятных.
   Стрешнев захватил с собой Милотту. Саксонское оружие, имевшее превосходный бой, пришлось ему по руке и по душе. За голенище сапога засунул 'подарок' де Шанкра. Так, на всякий случай.
   Он пришёл первым. Воткнул в снег факел.
   - Вы захватили достаточно зарядов? - спросил неожиданно появившийся из тьмы маркиз. - Учтите, стреляемся до тех пор, пока один из нас не будет убит. После этого победитель вправе сбросить тело в эту яму, - француз ткнул пальцем в клоаку. - Таковы мои условия, как оскорблённой стороны.
   - Дистанция?
   - Восемь шагов. Стреляем по жребию.
   - Как оскорблённой стороне предоставляю вам право первого выстрела.
   - Играете в благородство, штабс-ротмистр? Я постараюсь сделать так, чтобы вы были ещё живы, когда вас начнёт засасывать зловонная жижа.
   - Как большинство французов, вы слишком много болтаете.
   Степан Петрович принялся отмерять расстояние.
   - Готовы? - губы маркиза зазмеились в улыбке, он поднял свой Лепаж. - На счёт три.
   Де Шанкр принялся водить стволом сверху вниз. То нацелит его в лоб, то опустит в область сердца, то и вовсе прицелится в причинное место.
   - На нервы давит, лягушатник, думал Стрешнев, неподвижно стоя под прицелом.
   Наконец, маркиз замер, прицелившись куда-то ниже пояса.
   В бедренную артерию целит, собака! Хочет, чтобы я истёк кровью, или раньше захлебнулся дерьмом.
   - Нет! - раздался крик, и из-за деревьев метнулась фигура.
   И в это время грянул выстрел.
   - Господи, не допусти! - вырвался стон из груди Стрешнева.
   - Le diable! - заскрипел маркиз зубами.
   На ноздреватый снег падала Юлия. Степан Петрович бросился к ней.
   - Стефан!
   На губах графини пузырилась кровь. Стрешнев ощупал тело возлюбленной. Пуля видимо пробила лёгкое. Кровь залила горностаевую мантию. Он держал на руках тело и чувствовал, как из него уходит жизнь.
   - Матка боска! - Юлия с трудом зашептала молитву по-польски.
   Господи, за что, думал Степан Петрович. Почему она приняла пулю, предназначенную мне? Она, совсем юная, с ангельской душой. Не думая об опасности отправилась выручать брата из плена, а сейчас вот закрыла его своим телом. Господи, почему ты забираешь лучших на этой грешной земле? Почему это чудовище в образе человека стоит и от досады кусает свои бледные губы? От досады, что не получилось отдать эту чистую душу на поругание другому чудовищу, рангом повыше. Почему я, такое же чудовище, сгубившее не одну душу, живой и невредимый взываю к тебе, Господи?
   Он положил уже бездыханное тело на талый снег. Вгляделся в прекрасное лицо, на котором проступила печать смерти. Поднялся.
   - Мой выстрел, маркиз!
   Стрешнев навёл пистолет на ненавистное лицо, прямо между двух змеиных глаз. Палец на спусковой скобе будто свело судорогой. Краем глаза увидел, как по аллее к ним неуклюже бежала фигура, скользя на снегу. Падре Бартоломео подбежал и тяжело дыша, встал рядом с маркизом. В руке его был маленький пистолет.
   Штабс-ротмистр перевёл Милотту на иезуита и выстрелил. С удовольствием увидел, как дернулась голова, когда пуля вошла прямо в лоб, а тело безвольной куклой упало в снег. Маркиз всё это время стоял как статуя.
   - Вы хотели получить вот это, де Шанкр?
   Француз дрогнул, когда увидел в руке Стрешнева кожаный мешочек.
   - Забирайте!
   Рубиновая пирамида полетела в самый центр клоаки.
   - Мерзавец!!!
   В свете факела блеснуло лезвие стилета. Де Шанкр прыжками бросился на Стрешнева. Когда между ними осталось чуть более сажени, Степан Петрович выхватил из голенища двуствольный пистолет и разрядил оба ствола прямо в правую ногу своего врага. Тот рухнул в снег, издавая вой, похожий на волчий.
   Кирасир каблуком наступил на руку всё ещё сжимающую стилет. Схватил маркиза своею сильной рукой за ворот чёрного плаща. И швырнул его в выгребную яму.
   Даже не посмотрев на дело рук своих, поднял мёртвое тело и понёс его в замок.
   Навстречу ему выскочила полуодетая Магда, разбуженная выстрелами.
   - Матка боска Ченстоховска!
   Степан Петрович передал ей тело и рухнул без сознания на каменные плиты пола.
  
  
  
   ГЛАВА 7
  
   ПОСЛЕДСТВИЯ.
  
  
   Перед ним стоял старец в белых одеждах. Он узнал того старика из безымянной деревушки.
   - Господи! - воззвал к нему Стрешнев.
   - Ты это брось, служивый, - в голосе старца послышалось смущение. - Я есмь самый недостойный раб.
   - А почему от тебя свет, дедушка?
   - Дык, ведь в каждом человеце свет.
   - А почему во мне тьма?
   - Тяжко тебе, служивый. Испытание тебе Господь ниспослал. Но ты его вынесешь, ибо дух в тебе силён. Ведь чем всегда сильно было православное воинство? Не силой, но духом. Так что терпи, как Христос наш терпел муки голгофские.
   - В монастырь хочу, дедушка.
   - В монастырь? - усмехнулся старец в бороду. - Рано тебе в монастырь. Ты в миру ещё своё предназначение не исполнил.
   - И каково же моё предназначение?
   - Об этом лишь Господь знает. Многое тебе ещё претерпеть придётся. И обман, и измену, и смерть мнимую. И чужое зло в себе нести будешь.
   Степан Петрович вдруг понял.
   - Чужое зло? То есть, граф Юзеф будет считать, что его сестру убил я?
   - А что разве не ты?
   Он опять увидел мёртвую Юлию на снегу, и сердце сжалось. Хотелось ничего не видеть, не слышать, не чувствовать.
   - Мне пора, - сказал старец. - Выздоравливай. Господь с тобой!
   И тьма окутала Степана Петровича.
  
   Господи, как ярко светит солнце! Даже сквозь закрытые веки его лучи заливают глаза, как расплавленное золото.
   Он с трудом открыл глаза. Та самая комната, в которую его поселили по прибытии в замок Браницких, была вся залита светом.
   - Bogu dzięki ! Пан офицер очнулся!
   Стрешнев повернул голову. У кровати сидела Магда.
   - Сколько я? - только и смог вымолвить он.
   - Две недели пан в горячке метался. Уж и госпожу нашу, панночку похоронили. Ксендз из деревни приезжал, мужиков с собой приводил. В замке-то никого кроме меня не осталось.
   - А граф Юзеф?
   - Граф накануне ещё уехал, как всё это случилось.
   - А не видала ли ты падре Бартоломео с маркизом де Шанкром?
   - Ксендза я нашла с развороченной головой в парке. Его похоронили в один день с пани Юлией. А француз пропал в ту злополучную ночь. Может, пан офицер скажет, что тогда случилось? А то в деревне разные слухи ходят.
   - Какие слухи?
   - Что пан офицер и пострелял ксендза с молодой графиней
   - Что ж тогда не сообщили об этом куда следует?
   - Так ведь я говорила, что не могли вы убить панночку. Даже слепому было бы видно, как вы её любили, голубку сизокрылую...
   Магда захлюпала носом.
   - Ну, полно тебе. Графиня стала жертвой несчастного случая. Но моя вина тут есть, и нести мне её до конца жизни.
   - Вот и я говорю, не мог пан офицер! А мужикам-то всё равно. Говорят, когда паны дерутся, у холопов чубы трещат. Пусть сами разбираются. Вот вернётся граф Юзеф...
   - Разберёмся, не твоего ума это дело. Ты мне вот что скажи, конь мой цел?
   - А что ж ему будет, коню вашему? Здоровый, как битюг! Вон, в конюшне стоит. Збышек его и кормит, и выгуливать через день выводит.
   - Вот за это спасибо! Не беспокойся, я тебя отблагодарю. А сейчас оставь меня, устал я.
   Он отвернулся и тут же заснул.
   На следующий день Стрешнев уже гулял по парку. Он остановился перед фамильным склепом Браницких, борясь с сильным желанием зайти внутрь. Что он увидит там? Тлен и прах. Нет, уж пусть лучше Юлия останется в его памяти молодой и прекрасной.
   В эти последние дни января 1815 года стояла морозная погода. Ничто не напоминало о той злополучной оттепели. Нечистоты в выгребной яме сковало морозом. Штабс-ротмистр стоял и думал, что там, среди нечистот лежит этот камень власти. Там же покоятся и останки загадочного маркиза. Лучшей могилы этот любитель чёрных одежд не заслужил.
  
   Примерно через месяц после того, как Стрешнев стоял над отстойной ямой и размышлял о превратностях бытия, Наполеон бежал с острова Эльба, куда его заточили более девяти месяцев тому назад.
   Поговаривают, что когда император высадился в бухте Жуан, он несколько дней ждал посыльного с востока, затем скрывался в Альпах, тоже явно чего-то ожидая. Наконец, через две недели напрасного ожидания Бонапарт якобы произнёс загадочную фразу: - 'Ну что ж, тогда я сделаю это сам' и двинулся к Парижу. Ему противостояли всё те же старые противники - Россия, Британия, Австрия и Пруссия.
   Пока континентальные державы делили несчастную Польшу, император двинул свои армии во Фландрию, где 16 июня 1815 года одержал последнюю в своей жизни победу.
   У деревни Линьи стремясь не допустить соединения двух армий, фельдмаршала Блюхера и герцога Веллингтона, он дал бой первому. Блюхер отступил под французским натиском, но сумел избежать полного разгрома и даже через три дня привёл свои войска к Ватерлоо.
   Перед последним своим боем, сидя на фламандской ферме, император опять чего-то ждал. Поговаривают, что он приказал, если появится человек в чёрном, не медля пустить его к нему. Не человек в чёрном всё не появлялся. И вот уже маршал Ней, этот храбрейший из храбрых полководцев императора требовал начать наступление на позиции Веллингтона.
   Всем известно, чем закончилась эта битва. Пятьдесят тысяч павших и с той и с другой стороны. Вот такой ценой обошлась последняя агония Великого корсиканца.
   Спустя ещё два месяца низложенный император покидал навсегда Европу, в которой он наделал столько шума. О чём он думал, стоя на борту 'Нортумберленда'? Очевидцы поговаривают, что император переводил взгляд с севера на юг, о чём-то неслышно разговаривая с собой. И многим приходила в голову мысль, уж не безумие ли коснулось этого великого человека?
  
  
   * * *
  
  
  
  
  
  
   Имеется в виду кампания 1809 г. Боевые действия велись в Закавказье против Персии.
   Дурной тон (франц.)
   То есть частное, не форменное.
   Чёрная смородина - любимый аромат Наполеона.
   Фридрих-Август Сильный - курфюрст Саксонии (1694-1733) и польский король.
   Дуэльные пистолеты.
   Почему бы и нет? - (франц.)
   Противодействия - (франц.)
   В Нижегородский драгунский полк ссылались провинившиеся офицеры.
   С распоряжением (франц.)
   Первый заместитель настоятеля монастыря.
   Вид карточной игры.
   Первый русский министр внутренних дел.
   Карл Линней (1707-1778) - шведский биолог, создавший систему классификации живых существ.
   Обер-прокурор Синода в 1803 - 1817 гг.
   Франкмасонство.
   Ружьё с расширяющимся на конце дулом, чтобы стрелять дробью.
   Так русские крестьяне в 1812 году прозвали деморализованных, отступающих из России французов. По первым двум словам, с которыми те обращались 'cher ami' - дорогой друг.
   Елизавета Петровна - российская императрица (1741-1762).
   Ну что вы, мадам! (франц).
   Ещё шампанского? (франц).
   Я не советую! (франц).
   Конечно, сударь! (франц).
   Сторублёвые ассигнации.
   Слуга (франц).
   Указ о вольных хлебопашцах, позволявший крестьянам освобождаться от крепостной зависимости путём выкупа. Для помещиков носил рекомендательный характер.
   То есть зарядил.
   Старец имел в виду дробные часы, на которые в старину делили большой час. Дробный час был равен двенадцати минутам. Следовательно, Варфоломей покинул деревню 24 минуты тому назад.
   Так в дворянских семьях назывался слуга, приставленный для надзора и ухода за малолетним мальчиком.
   Доставайте вашу саблю, пан офицер!
   Без правил (франц).
   Десятирублёвая ассигнация.
   Так в просторечии называли французскую золотую монету, которая соответствовала десяти русским рублям.
   Изображены на гербе рода Стрешневых.
   Доброе утро пан! Извините... (польск.).
   Часть комнаты, выступающая за наружную стену здания.
   Замок с комфортом (франц.)
   Отец (франц.)
   Мария Валевская - 1786-1817гг. Польская дворянка, любовница Наполеона.
   Пояснения (франц.)
   Кто станет разбирать между хитростью и доблестью, имея дело с врагом? (лат.). Цитата из 'Энеиды' Вергилия.
   Chancre - язва.
   Отхожее место (франц.)
   Прозвище Александра 1.
   Негодяй (франц.)
   Слава Богу! (польск.)
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"