Два дня назад все автобусы города перекрасили в оранжевый цвет, и Клюшкин до сих пор опасался в них ездить. Сверкающие и похожие на леденцы, они казались внезапно повзрослевшими друзьями и пусть даже на их табличках стояли прежние номера, но шрифт изменился, и никто не мог бы поручиться, что маршруты остались прежними. Поэтому Клюшкин ходил пешком, опаздывая на первые два урока, и всякий раз, когда школа появлялась, проступая между домами, словно лошадь на картине Касутина, у него непременно возникала мысль о головных уборах. Неизвестно почему (может, из-за своей фамилии?), он обожал сверкающие хоккейные каски - красные, белые, синие - и немного жалел, что их не носят на улицах.
В пустом и тёмном школьном фойе пахло бассейном. Он вспомнил номер кабинета (на втором этаже, за углом) и пошёл в прямо противоположенную сторону. Свернув возле гардероба, оказался в коридоре с кабинетами младших классов, светлом, как само детство, свернул ещё раз и юркнул в подсобку.
Подсобка напоминала сырое подземелье, за замазанными синей краской стёклами можно было разглядеть решётки. Шлёпая по всегда мокрому полу, Клюшкин подошёл к швабрам и почти сразу услышал, как приближается гул. Лицо обмахнуло ветром, за решётками вентиляции мигнули огни, и подземный поезд остановился. Поезд был совсем небольшим, всего-навсего два тесных вагона и довольно редко заглядывал в школу, но это не имело особого значения - большинство жителей были уверены, что никакого метрополитена в городе нет. Что верно, то верно - до столичного лоска ей было далеко. Станция за стеной школьного туалета была размером небольшую классную комнату, украшал её космонавт Повидло из белого гипса. Выполненный только до пояса, он был выше среднего человека и, должно быть, произносил что-нибудь на прощание пассажирам, но его слова растворяло воем уходящего поезда. Клюшкин вошёл в пустой вагон и сел на угловое кресло, единственное во всём вагоне обитое черным дермантином.
Клюшкин поймал в голове мысль, что вместо вагонов можно было прицепить лодки, и за счёт этого догадался, что они сейчас под рекой. Река ползла сверху, неторопливая, холодная змея и вагоны раскачивались, как если бы под ними были волны.
Путешествие закончилось на другом берегу, в сумятице островов и тростниковых чащобах. Станция называлась "Больница" и действительно напоминала больницу, покинутую несколько десятилетий назад: стены давно стали похожи на скалы, трава пробилась сквозь пол и мох покрыл уцелевшие куски крыши, словно мягкое зелёное одеяло. В одной из комнат стоял стол для настольного тенниса; двое в белых халатах (девушка была похожа на Рогатину) играли, стукая чёрным мячиком. Клюшкин сел на изрытые дождями ступеньки и задумался.
Во дворе, среди кустов и травинок, ещё осталось немного асфальта, и на асфальте можно было разглядеть надпись раскрошившимся жёлтым мелом: "Тут я заснул". Рядом рос тополь, помнивший ещё те времена, когда больница была целой. Тополь тянулся вверх, очень гордый, наверное, что перерос соседнее здание. Дальше поднимались прибрежные заросли, а ещё дальше - совсем уже летняя река цвета свежезаваренного чёрного чая.
На другом берегу рассыпался город, похожий на далёкую декорацию. Школу можно было разглядеть и отсюда: кусочек её стен и крыши проступал между домами, похожий на уголок письма, торчащий из почтового ящика.
Где-то там, среди домов и аллеек, боролась со сном Рогатина. После того, как Клюшкин и Инуяша не явились на первый урок, Анна Васильевна решила отправить на олимпиаду по физике её, пообещав различные блага в конце четверти. Два дня назад все автобусы города перекрасили в оранжевый цвет, поэтому она немного опасалась, что может с непривычки проворонить нужный маршрут. Аллейка, что вела от школы к остановке, тихо копила в себе весну; одинокая чугунная скамеечка пряталась в тени, словно испанская сеньора за веером. Чёрная кошка, прошмыгнув под ней, становилась белой. Рядом, прямо под ногами, на асфальте можно было разглядеть надпись раскрошившимся жёлтым мелом: "Тут я заснул". Очень не в тему, особенно если глаза так и слипаются.
Задачи по физике ужасали Рогатину, она воспринимала их слишком серьёзно. Поезд, от которого отцепили два вагона, грохотал между двумя понурыми стенами акварельного леса... стальной шарик, который катился по мраморному столу, промахивался мимо другого шарика, падал на пол и катился прочь, скрываясь где-то в пыли и темноте... А тут ещё этот сон, прилипчивый, как пастила. Кто-то, наверное, проснулся не вовремя, стряхнул с себя сон, словно цепкого паука, и теперь он впился в неё всей восьмёркой лап...
Тут Рогатина обнаружила, что не помнит номер школы, к которой ей надо идти, хотя ещё в кабинете была уверена, что хорошо знает тот район и может эту школу даже себе представить. Рядом с ней ещё шумел тополь... да, тополь тянулся вверх, очень гордый, наверное, что перерос соседнее здание. Эх, как же не хотелось туда ехать в такой чудесный день, когда совсем рядом, за домами, течёт совсем уже летняя река цвета свежезаваренного чёрного чая...
Под землей прошелестел гул - сон уверенно одерживал над ней победу. Глаза слипались, их приходилось открывать нарочно, но сон всё равно затягивал её в свою стеклянную воронку. Она вдруг оказалась во дворике Инуяши, где старые качели и карусель, а ещё совершенно новенький аттракцион в виде грузовичка с яблочно-красной кабинкой. Кстати, школу можно было разглядеть и отсюда: кусочек её стен и крыши проступал между домами, похожий на уголок письма, торчащий из почтового ящика. Грузовичок зарычал, тронулся, поехал прямо к остановке, скрежеща жестяными бортами; Рогатина вскрикнула, дёрнулась - и сон вырвался из неё прочь, протолкнувшись сквозь горло огромным зевком.
Сидя на балконе, Инуяша наблюдал за Рогатиной, украдкой принимая про себя ставки, заснёт она или нет. На остановке затормозил автобус, всё ещё казавшийся чужаком, постоял, захлопнул двери и уехал, утащив с собой её сон. Рогатина моргала, ёжила и. похоже, искренне досадовала на пропавший маршрут. Интересно, чем она занимается ночью, если с утра такая сонная?
Инуяша отдыхал от всеобщего среднего образования с тех самых пор, как два дня назад все автобусы города перекрасили в оранжевый цвет. Вместо школы он сворачивал в магазин (рядом, на асфальте можно было разглядеть надпись раскрошившимся жёлтым мелом: "Тут я заснул"), покупал бутылку минералки и пончики, а потом возвращался в уже покинутую родителями квартиру, чтобы смотреть с балкона на мир. Балкон выходил во двор и первое время маскировал свои тайны скукой и неизменностью, но, вооружившись детским биноклем с полуторным увеличением, Инуяша сумел разорвать этот занавес. Школа по сравнению с миром была на редкость безжизненна.
Сегодня, кажется, была городская олимпиада по физике. Инуяше было очень приятно, что она происходит с кем-то другим. Только здесь, на балконе он заметил, что возле школы растёт тополь, мимо которого он проходил почти каждый день, но не заметил ни разу. Тополь тянулся вверх, очень гордый, наверное, что перерос соседнее здание. А там, за тополем, в бывшем кабинете биологии сидит Анна Васильевна и досадует, что два лучших ученика куда-то запропостились. Поэтому на олимпиаду отправилась Рогатина, только что победившая сон. Клюшкина он, кстати, сегодня видел: где-то в районе второго урока он шёл по аллее с волшебной скамейкой, нацепив на голову ослепительно-красную хоккейную каску. Инуяша всерьёз сомневался, что Клюшкин примет сегодня участие в образовательном процессе.
А ещё Инуяша сумел разглядеть реку - совсем малюсенький её кусочек был виден между неуклюжими домами. Это была совсем уже летняя река цвета свежезаваренного чёрного чая. Кто всегда на виду, так это школа. Да, школу можно было разглядеть и отсюда: кусочек её стен и крыши проступал между домами, похожий на уголок письма, торчащий из почтового ящика.
Самый интересный кабинет в ней - это кабинет биологии на первом этаже, как раз по соседству с кабинетом директора. Кабинет огромен, а на стенах изображена громадная панорама: морская толща в разрезе и виды, обитавшие в морях и океанах времён Ордовика, когда морская жизнь была в мириады раз богаче неземной. Огромные моллюски-эндоцератиты, конодонты, похожие на современных морских стрелок и первые рыбы, ещё бесчелюстные, проплывали над зарослями кораллов.
Наземная растительность в те времена была представлена напротив, бедновато, и всё-таки на далёком скалистом берегу можно было разглядеть совершенно нехарактерные для кайнозоя тростниковые заросли, а среди них - руины Больницы и Клюшкина в красной каске, который сидит на пороге. Заметив это, можно обнаружить и прочие странности: дальше, за лесом, проходила дорога, а по дороге катил ярко-оранжевый автобус (два дня назад все автобусы города перекрасили в оранжевый цвет). Именно в этом автобусе заснула та студентка, чей сон атаковал Рогаткину, заснула как раз в тот момент, когда автобус проезжал через мост. Внизу, под дном, гудел навстречу поезд невидимого метрополитена, а между ними были её сон и ещё река, совсем уже летняя река цвета свежезаваренного чёрного чая. Она уже почти провалилась в эту непрошенную сонливость, но тут навстречу - слева по обочине и посматривающий с презрением - попался тополь и сбил её сон совсем, он отлетел в сторону, прямо под скамейку и выкатился на аллею уже совсем другим по цвету и по форме - ведь многие сны состоят в родне с кошками. Рогатина просто наступила на этот сон, вот почему он прилип к ней, как жвачка к штанам, ну а тополь тянулся вверх, очень гордый, наверное, что перерос соседнее здание. Там, на другом берегу нарисованного мира, автобус уезжал всё дальше и дальше, но теперь проснувшаяся студентка смотрела не в сон, а на другой берег. Школу можно было разглядеть и отсюда: кусочек её стен и крыши проступал между домами, похожий на уголок письма, торчащий из почтового ящика.
Это студентка никогда не бывала в ордовикском кабинете, только слышала про него от родителей и она, конечно, не знает, что Анна Васильевна сидит сейчас в этом кабинете перед классным журналом и думает об олимпиаде, чтобы не начать вдруг думать о себе. Два её лучших ученика, которые хоть что-то решали, обросли неявками на уроки, староста класса болеет, и всё это навалилось так, что и не разберёшь. Сегодня, когда она через мост ехала на работу, внизу, под мостом, мелькнула совсем уже летняя река цвета свежезаваренного чёрного чая, а из зарослей послышался стук, похожий на стук шарика для настольного тенниса или даже на стук стального шарика, упавшего на мраморную плиту... и она ещё подумала, как похожи самые далёкие вещи в природе и как непохожи самые близкие вещи среди людей. И то верно, почему даже отличники не могут быть одинаковы? Почему даже отличники не могут разобраться, чей сон они смотрят? Или хотя бы, о чём этот сон? Даже это сложно сказать; размышлять над ним - это всё равно, что лить воду в черепки разбитого кувшина. Ведь сон тем и похож на жизнь, что представлен только осколками. Правда ли, что не так давно, ещё до перекраски автобусов инеевого цвета реки, Инуяша был почти влюблён в Рогатину? Ответить не сумел бы и сам Инуяша. Если некое чувство и было, то его давно оттеснили мысли о перекрашенной кошке. Чувство пролилось сквозь осколки и растекается по асфальту, засыпая на жёлтых буквах. И только шум тополя не меняется.
Всё складывалось не так, совсем не так, собственная жизнь рвалась у учительницы из рук и разрасталась невесть во что, как будто тот тополь (где она его видела?), да, тополь... тополь тянулся вверх, очень гордый, наверное, что перерос соседнее здание. (Это был сон студентки, он прилетел к ней, лавируя между домами, окутал её, словно кокон, и она не успела даже опознать в нём чужака) Чувство было, словно смотришь в сквозь бинокль во двор, на годы и годы знакомую аллейку, где (сколько уже лет? девять? девяносто?) на асфальте можно было разглядеть надпись раскрошившимся жёлтым мелом: "Тут я заснул", и вдруг замечаешь, что чёрная кошка, пробежав под скамейкой, оказывается с другой стороны уже белой, а декоративный грузовичок с яблочно-красной кабинкой тронулся и подходит к остановке, чтобы принять на борт Рогатину, но стоит ему затормозить и он распадается, рассеивается, как забытое сновидение, сменившись ослепительно-оранжевым автобусом. Да, всё верно (что это за гул под землёй?). Два дня назад все автобусы города перекрасили в оранжевый цвет.