================
Транзит
================
Жизнь таит в себе столько неожиданностей (трюизм)
Паола величаво кивнула прелестной головкой и дала знак приблизиться. Жуан стоял у трапа и не спешил подойти поближе, потому что знал её крутой нрав и саму процедуру их любовной игры. Спешить он мог лишь в тех редких случаях, когда они очень долго не виделись, и она была готова на всё в приступе страсти и палящего желания обладать. Это бывали самые яркие дни их безумной Любви, таких было не много. Тихие, спокойные недели ласковой нежности вдали друг от друга прочно соединялись бесконечной цепью вожделения, принадлежности, полной отдачи, успокоения, умиротворения и бессилия, пробуждения к жизни и парения в невесомости опустошенных взаимностью тел ... Недели разлуки неминуемо переходили в месяцы, и песок в колбе солнечных часов слёживался в камень, будто время останавливалось
...
Как всегда, с мягкой, зовущей влажными глазами улыбкой, она чуть приоткрыла ротик и облизнула губы. Её тонкие пальчики протянулись к капитану для поцелуя. Жуан знал, что она задержит его в такой придворной позе минутку, и ничуть не смущался и не огорчался таким, глупым на первый взгляд, формальностям. Это не возмущало, а наоборот, воодушевляло капитана королевской шхуны, да и забавляло, с другой стороны. Стаж их любви исчислялся многими годами. Невзирая на уготованные происхождением сУдьбы, молодые люди построили свой, параллельный мир, где придуманная в детстве игра воображаемых влюбленных, Андры и Жуана, переросла в любовь. Вдыхая приятнейший из запахов, источаемый розовато-белой парчой перчатки, он по заведенному обычаю глянул в бездонность аметиста. Перстню на руке возлюбленной было уже двенадцать лет. С тех пор как Жуан привез его из Арабии всё и началось ...
Паола сделала знак слугам, чтобы отстали, и поддерживаемая рукой капитана, взошла на борт шхуны. Как было обещано в письме, на судне никого не оказалось. Солнце пыхнуло последний раз над островом Куатье, и закатившись в море, заалило перистые облака и набухший ветром трехцветный спинер. Не к добру, подумал капитан, глядя вдаль. Такой красный закат и облака обещали сильный ветер на завтра, а это внушало тревогу. Хорошо хоть боцман постарался, снасти были занайтованы честь-по-чести. Запалив свечи от мачтового фонаря, Жуан отворил дверь в свою каюту. Возлюбленная стояла у растворенного иллюминатора, глядя на догоравший закат.
- Мы одни?
- Да, моя королева, сняв шляпу, так же тихо ответил Жуан.
- Оставь это, мы же одни, правда, дорогой? Иди сюда, обними меня. Я так соскучилась по твоим рукам ... Покажи, что это? Где это случилось? Почему я ничего не знаю?
- Не волнуйся, Андра, всё пройдет, - он улыбнулся, - пустяковая царапина. Она прижалась к мужскому плечу, удерживая ладонь Жуана у своей груди.
- Здесь тебе будет не так больно, правда, любимый?
- Уже все прошло, - улыбнулся он в ответ. - Ужинать будем? Бургундское или Шартрез? - Жуан слукавил, спрашивая о винах. Он прекрасно знал предпочтения своей госпожи. Но давний ритуал игры в вопросы и ответы нравился им с детства.
- Шартрез, конечно, - с нарочитым возмущением и широко улыбаясь при этом, ответила она. - Ты со своим боцманом пей эту кислятину, и когда меня нет поблизости. Фу, гадость! И где ты этого всего нахватался? Такой мальчик благовоспитанный был когда-то!
- Как тебе в этот раз, легко ли удалось Марию уговорить?
- Всё как обычно, сестра опекает и бдит. Немного приврала ей, что мигрень замучила. Эти картёжные балы в Трианоне и в самом деле достали! Она азартна как тысяча чертей!
- Но она же знает, куда ты сбежала в свой день рождения?
- Конечно! Я тебя от неё в тайне не держу. С кем мне ещё по-девчачьи посекретничать, мы очень близки. А тебя она уважает и говорят при дворе, что у тебя впереди блестящая карьера.
Разлив тягучую благоухающюю жидкость в серебряные кубки, капитан подал один Паоле, но не на подносе, как сделал бы стюард, а как близкий друг - держа чашу в ладони, позволив себе почувствовать прикосновение женской руки.
- С днем рождения, моя божественная повелительница! Пусть продлятся твои годы, твоя неувядающая красота, твой яркий разум, и будут счастливы тебя любящие! - Жуан сдвинул бокалы и поцеловал нежное запястье. - Твоё здоровье, моя любимая, - тихо добавил он, запивая эти шепотом сказанные слова.
- Благодарю тебя, мой ангел и хранитель! Спасибо за праздник, что ты мне даришь вот уже столько лет! Я живу в течение года лишь надеждой на новую встречу. Ты моё чудо, Жуан!
- Сыграем, кинув долгий, пронзительный взгляд на Жуана, - произнесла Андра, отставляя бокал в сторону. - Доставай перья, неверный! - этот шутливый приказ прозвучал как шутка, но капитану почудилось что-то необычное в её будто надломленном голосе.
Он принёс ларец с письменными принадлежностями, пододвинул поближе подсвечники, и пригласил поклоном Андру присесть в кресло. Она открыла ларец, в крышке которого притаилась заветная тетрадь в кожаном переплёте с тиснёными буквами двойного имени - П. и А. В углублениях на черном бархате лежали песочные часы, два серебряных пера в виде настоящих гусиных, чернильница, и рядом два рубиновых кубика. Взяв их, Андра встряхнула несколько раз сложенными раковинами ладоней и выпустила кости на скатерть. Обмакнув перо, она нетерпеливой рукой стала нанизывать строки на чистой веленевой странице, которую Жуан едва успел раскрыть.
Стоя за креслом, держа ладонь на плече женщины, он пил вино и вчитывался в тревожные слова:
Разлился по морю закат огнем,
Тоже красным, как кровь багряная,
Умирая в тайных мыслях о нем,
Я сегодня любовью пьяная.
Поставив точку, она отложила перо, перевернула песочные часы и уступила место Жуану. Он ненадолго задумался, глядя на перетекающий песок, и стал писать продолжение:
Захлебнулась любовь в крови,
Поперхнулась обидой каменной,
И осталось сердце гореть
В этой боли, огненно-пламенной.
Андра молча вытолкала его из-за стола:
И если я сегодня королева,
То выберу себе такой девиз:
Не сдерживать себя в минуты гнева,
Разбить тарелку - или весь сервиз!
Жуан подыграл:
Не сдерживай себя в минуты страсти,
Вонзись зубами в милого плечо,
И помни, ты пока еще у власти,
И пусть на сердце будет горячо!
Видимо идея пришлась ей по вкусу и, чувствуя свою победу, она завершила её под фанфары, с удовольствием поставив жирный восклицательный знак:
И пусть от боли корчится любимый,
Не сдерживаю радости своей,
Я буду в ярости своей неотразима,
И ты об этом, милый, не жалей!
Капитан склонил голову в поклоне, доливая ликер в королевский кубок.
- Да, моя дорогая, в этом с тобою сравниться нельзя!
- Интересно, с кем ты меня сравниваешь не в стихах, а в другом? - вдруг ломким тихим голосом спросила она. - С этой выдрой, графиней Же....? - её голос сломался окончательно. - Я её уничтожу! И тебя впридачу! Андра резко допила вино и встала.
Вот теперь у него более не оставалось сомнений, что лейтенант Ларуш свою угрозу выполнил. Их давешняя, якобы шуточная дуэль, что оставила след на предплечье, состоялась вослед обычным придворным сплетням-шуткам - капитан не позволял двусмысленностей в адрес возлюбленной. Жуану не хотелось смотреть в лицо Паолы, он не чувствовал себя в чём-то виноватым. В конце концов, свой выбор они давно сделали наперекор судьбе. Но не эти мысли заморозили его взгляд. Вновь это мерцание... или показалось.
- Я по твоему лицу вижу, что попала в точку! - маленькая сильная рука схватила и сжала перо, будто кинжал. Изо всей силы она ударила по столу, вонзив кончик пера в дерево. Обломанное серебряное крылышко резануло её ладонь, кровь закапала на страницу их книги. Капли попали именно на первых два четверостишия, с которых так красиво всё началось всего-то полчаса назад. От неожиданности и боли, от досады на себя, от дикой ревнивой мысли Андра вдруг молча разрыдалась и, сжав губы, с силой и глубинным стоном выдохнула. Жуан, потрясённый сценой ярости, был полон сострадания и жалости к возлюбленной. И, тем не менее, не мог позволить себе даже приблизиться. Она не терпела ничьего сочувствия, он знал это с детства. Раздвоение присутствия и второй поток мыслей или сознания он явно ощущал сегодня сильнее, чем в прошлую встречу. Неужели эта вспышка и красные капельки на бумаге ...
- Помоги мне, - тихо вымолвила Андра, - больно. Она не глядела на него, а он не осмелился поднять глаз и попытаться в чем-либо оправдаться. Закончив процедуру, Жуан убрал остатки своей парадной сорочки, что пошла на перевязь, и спросил, что ещё может сделать для своей госпожи.
- Ты уже достаточно сделал, - отстраненно-чужим голосом ответила она. И было не до конца ясно, относилось это к перевязке, или к тому, что вызвало приступ бешенства. Конечно, Жуан принял эти слова не как благодарность ....
С каждым разом близость камня и рукописной книжки стихов оставляли Жуана всё в более странном состоянии отрешения от настоящего. За двенадцать лет, с тех пор как он привёз подарки своей королеве, ему нечасто доводилось видеть аметистовый перстень в непосредственной близости от блокнота, когда Паола, как бы приобняв его и облокотившись на стол, придерживала открытую часть, оставляя за пером свои чувства. Эти видения невнятных слов, знаков и совершенно неповторимых ассоциаций отвлекали капитана от присутствия и тем усугубляли подозрения любимой женщины. Пауза грозила перевести любовное свидание в скандал и добавить седины обоим.
- Андра, ты видишь свечение аметиста и какие-то значки, проступившие под нашими стихами?
- Ты издеваешься надо мной, да?! У меня сердце разры ... Господи! Что это? Жуан, выбрось, уничтожь это все ... мне страшно ... Прижав руки к груди и, видимо, забыв о ссоре, она отпрянула от стола и прижалась спиной к капитану.
- Знаешь, я уже жалею, что привез эти подарки когда-то. А избавиться не могу, это же твоё. Иногда я пытаюсь читать, вернее, расшифровать записи внутри страниц...
- Внутри? Что значит внутри... ты опять?
- Ш-ш-ш, погоди, миленькая, давай объясню. Если помнишь, я нашел этот ларец на базаре в порту Александрии. Тетради там не было, только песочные часы, перья и высохшая чернильница. Торговец объяснил, чего не хватает, и где мне найти остальное. Неподалеку от базарчика источала отвратнейшие запахи мастерская по выделке кож. Палимпсест ...
* * *
Портовый колокол известил, что на подходе очередное судно. Апполониус Родосский с трудом приподнял грузное тело от ложа и сел в кровати. Скрестивши ноги, устроив руки на коленях, он сложил пальцы в привычную фигуру принятия мира и погрузился в медитацию. Миры совместились, а горизонт растворился. Последние годы всё труднее удавалось сосредоточиваться на вечном - груз повседневных забот становился всё обременительнее, а новые и новейшие обязанности и вовсе удручали, не говоря уже о последствиях козней покойного Каллимаха. Приходилось долго мириться с этим несостоявшимся Хранителем. Ну, талантливый писатель, да, составитель Александринского каталога - спасибо, но зачем же со мной так поступать и злословить. А был же у него в учениках ...
Проговаривая про себя обычные формулы самовнушения, Главный Хранитель Библиотеки Александрины, тем не менее, успевал вспомнить список дел на сегодня. А сегодняшний день обещал быть важным и запомниться навсегда - Апполониус передавал дела преемнику. Почти двадцать пять лет на этой службе, это не каждый приближённый Птолемеев мог сказать о себе. Придя ещё в Мюзеон, он помнил, как при нём строилась Александрина, как пышно, при огромном стечении гостей со всего Средиземноморья, с Востока, с Пальмиры были освящены просторные залы. Птолемей Филадельфийский повесил ключ от хранилища на шею Учителю Зенодоту и велел прибавлять, радеть и славить. Сорок лет назад, тогда совсем ещё молодой писарь и смотритель музея, Апполониус не мог представить себя в роли Главного. А время шло, сменялись правители, начинались и кончались войны, родились и умирали дети. И совсем незаметно подкралась одинокая старость и время перевесить ключ на другую шею. Открыв глаза, он вздохнул с облегчением и глянул в окно, что выходило в сторону причалов.
Вымпел двухмачтовой баркентины медленно двигался по-над складами в сторону Северных ворот. Знающие своё дело рабы уже суетились с одеванием, умыванием и прочим, когда пришёл Эратосфен. Апполониус наблюдал своего будущего преемника, когда тот еще был учеником Каллимаха, и слышал много похвал из Афин, где Эратосфен стал платоником. И когда ключ стал непомерно тяжелым, Апполониус, после многих увещеваний сумел уговорить Эвергета, сына покойного царя, вызвать Эратосфена из Афин и назначить новым хранителем библиотеки. Приветливо обнявшись и справившись о самочувствии, смотритель и преемник стали оживлённо обсуждать предстоящую сегодня церемонию передачи ключа, а после скорого завтрака, по дороге в порт припомнили и новую процедуру, что они разработали и внедрили вместе. Идея пришла от нынешнего Правителя, да будет длинна его жизнь, который всегда был рад новациям, был самым активным читателем, проводя многие часы в своей персональной зале Александрины.
Казне пришлось чуть раскошелиться, но зато результат превосходен. Отыскали грамотных невольников, выкупили у хозяев. Преемник лично сам обучал их чистописанию, и не просто механическому. Эратосфен, филолог по призванию, как он себя называл, изобрел способ осмысленного переписывания и обучил толмачей-переписчиков творческому редактированию. И начали невиданное до сих пор дело. Согласно царскому указу, все капитаны и хозяева, что швартовались в Александрийском порту, были вежливо, но настоятельно обязаны передавать Главному Хранителю все без исключения манускрипты, папирусные свертки и книги, имеющиеся на борту. Тотчас начиналась переписка, и в течение одного дня работа, как бы многотрудна она ни была, завершалась, и копии передавалась владельцу. Никто из гостей не посмел перечить указу Египетского царя, и Александрина прибывала своим богатством ежедневно, добавляя к своему фонду все новые и новейшие грани знания, это ещё кроме тех источников, что скупались во всех доступных местах. Соревнование с Пергамоном продолжалось.
В своей каюте Гарион радушно приветствовал гостей. С хранителем он не однажды делил трапезу, сдобренную красным александрийским вином, и завершаемую по хорошей восточной традиции сумеречным курением. Рядом с диваном стоял кальян с приготовленным Гарионом массилем. Этим рецептом хозяин баркентины гордился как своими наложницами. Ароматы яблок, мяты, розы, дыни, клубники, арбуза и лакрицы. Сегодня в кальяне не хватало лишь дробленого жемчуга - султанский подарок приберегался для самых важных случаев. Апполониус и Гарион давно знали и уважали друг друга. Гость кивнул с достоинством, затем улыбнувшись, скосил глаза на мизинец своей левой руки и перевел многозначительный взгляд на хозяина каюты. Крупный, даже просто тяжелый на вид, камень заискрился в золотой корзиночке перстня. Было неправдоподобным его таинственное фиолетовое блистание и переливы в свете заходящего солнца. Хозяин ждал этой встречи, и знал, что получит в обмен на привезенные редкости. Рядом с фруктами и графином стоял сундучок, из-под крышки которого выглядывали более дюжины разновысоких, свёрнутых в трубки греческих пергаментов. На одном из них Эратосфен увидел невиданные ранее слова ... будто бы на родном греческом языке ... Αρχική adzhalanh μοτίβο - πλάτη με πλάτη ... Главная закономерность аджаланх - цикличность, повторяемость, круговращение, характерные для небесных светил ... Астроном и математик, писатель и логик, захваченный своим собственным воображением, потерял нить общей беседы, пытаясь представить, что нового откроет пергамент ...
Эратосфену теперь принадлежали право и обязанность первого просмотра поступающих на перепись свитков. С нетерпением дождавшись возвращения в библиотеку, он уединился в своей комнате и углубился в изучение странного текста. Интуиция и мимолетное видение в каюте Гариона обещали некое прозрение..., но что это могло бы быть, ему пока было неподвластно... По завершении сделки хозяин баркентины получил обещанное. Сняв перстень с мизинца, Апполониус протянул его Эратосфену для передачи купцу... Это и были те секунды, что теперь невесомым обрывком памяти плавили сознание. Видение было настолько внятным, что астроному пришлось зажмуриться. Чужие формулы плыли на фоне медленного фиолетофого мерцания...
До первого пожара Александрины, в котором этот свиток сгинет, оставалось сто девяносто семь лет, но его копия, изготовленная безымянным учеником Эратосфена, отправится в каюте Гариона вместе с Александрийским аметистом в Элладу. В Пергамонской библиотеке папирусную копию перепишут в пергаментную веленевую тетрадку, которая в странствиях и дарениях попадет в Италию, затем во Францию, и закончит свой путь на поросшем древними дубами островке Новой Шотландии в Канаде.
* * *
Автор не без гордости сообщает читателю, что долгие исследования доступных ему источников сложились, наконец, в категорическое утверждение, что кузина последней королевы Франции поручила своей доверенной служанке вывезти из Парижа пояс с фамильными драгоценностями и переправить его в Канаду на военно-морском судне L'Andra, избегнув революционного зоркого ока жирондистов. И как бы ни обвиняли автора в подтасовке фактов, архивные сведения старинного рода Сенклеров, принадлежность и верность которого ордену тамплиеров доказательств не требовала, подтверждают, что капитаном последнего рейса королевской шхуны был теперь уже известный читателю Жуан Моррис Сенклер. Что осталось тайной для нас, так это контейнер, опущенный ночью в трюм за неделю до казни королевы. В полдень, когда парижские колокола разносили революционный экстаз толпы по окрестностям, на причале Ла Рошели Жуан велел отдать швартовы, и с приспущенным королевским вымпелом L'Andra покинула Францию навсегда.