Аннотация: Рассказы - воспоминания о людях и событиях, которые сопровождали моё детство в Грузии.
Крутянский Л.С.
Рассказы.
С благодарностью к Грузии,
подарившей мне бедное и
счастливое детство.
Авлабар
Авлабар. Вся прелесть старого города в нём. Прислонённые к отвесным скалам длинные балконы над Курой. Улочки между домами, виляющие, как узкие тропинки в парке. Череда ворот. За ними дворики - дополнительная жилая площадь жителей двора.
Метехи - душа Авлабара. Улицы спускаются к Куре. Рядом с Метехским переулком церковь Х1У века. Моё детство прошло с видом из окна на эту церковь. Мне как-то было спокойнее с ней. Может быть, потому что она всегда была заперта. Она никогда не оживала. Стояла одиноко, как сухое дерево, никого не волнуя. Вокруг жилые дома, которые ремонтируются и перестраиваются, улицы, оживляемые криками разносчиков фруктов, молока-мацони или неожиданным призывом: "Покупаю старые вещи!". Церковь всегда была видна в окне, успокаивала. Однажды, рано пробудившиеся ото сна люди, увидели трещину. Как молния она прорезала всю плоскость стены церкви. Приехали начальники. Место огородили красными лентами.
Люди гадали: будут взрывать или бульдозерами рушить. На следующий день одна сторона церкви осела, стена развалилась, купола не стало. Предполагали, что её окончательно разрушат, и построят... планетарий. Почему планетарий, никто не знал. Но эта идея всем понравилась и особенно необычное слово "планетарий". Церковь и Планетарий. Их объединяло небо! В этом было что-то высокое и духовное. Людям нравилось такое решение.
Начальство велело законсервировать "объект" и оставить руины. Они стали достопримечательностью нашего района. Их посещали туристские группы.
В двух шагах от Метехи, над Курой полуразрушенный Замок. При царе - тюрьма. Здесь находились в заключении разбойники и грабители, в том числе Камо и Сталин, но в советской истории они проходили уважительно как "экспроприаторы", так как они грабили "для народа". Удивительно, но это "сталинское место" ни при власти Вождя, ни после его развенчания не стало достопримечательностью города. Замок использовался как склад.
Перед Замком-тюрьмой была площадка. На ней был установлен памятник основателю города - Горгосала. Нас, ребят, это огорчало: мы лишились футбольного поля. Было легендарное время тбилисского футбола. Имена Метревели, Пайчадзе были на слуху. Город жил футболом. Взрослые грезили футболом, а мы, мальчишки, с азартом играли в него. С утра до вечера.
Но площадка была далеко от дома. Рядом была улица. Футбольное поле определялась частью улицы. Ворота устанавливались от уличного столба до камня, который клали с другой стороны. Прохожие с опаской следили за полетом мяча. Редкие машины уважительно замедляли ход и проезжали.
Другое увлечение - самокаты. Сами мастерили: дощечка для ног, два шарикоподшипника и деревянный руль. С самокатами мы взбегали по крутым улицам Авлабара, и с визгом скатывались по ним к Куре. Сердце замирало от скорости и удали, а случайные прохожие опасливо сторонились и кричали вдогонку с досадой: У-у-у, шено мамадзахло!
На Авлабаре в прошлом веке вы могли встретить тбилисского кинто - достопримечательность старого города. Ретро. Пирасманишвили и Гудиашвили на своих полотнах увековечили их облик. Мелкие торговцы - они вместе с товаром разносили хорошее настроение, безобидные шутки, острое слово. Там где кинто, там зрители и слушатели. Где люди, там кинто. Кабатчики, держатели винных лавок, хозяева шашлычных угощали кинто, просили не забывать. Заинтересованы в нём. Вы скажете, так это шут гороховый?! И вы здорово ошибётесь: кинто никто не может унизить или приказать делать то, что противно его душе. Кинто ведёт себя независимо. Он уважителен к людям и не прощает неуважения к себе. Тогда он уходит. Так птица услаждает слух пением, но если вы её вспугнёте, она улетит.
В каждом уроженце Тбилиси есть что-то от кинто. Он может быть в рабочей блузе или в костюме банковского служащего. Главное его образ жизни, характер его общения, дружелюбие. Их не называют кинто. Им всегда рады. Их приглашают в гости и усаживают во главе стола - лучшего тамады не найти! Добродушное веселье не покидает их. С ними легко.
В Тбилиси сохранилась память о кинто. Как память детства.
Пятёрка.
Тбилиси. Авлабар. Двор Метехского переулка дома 17. Утро. Обычная суета: женщины выносят подушки и матрацы, вытряхивают коврики - всё раскладывают на солнце. Из единственного крана наполняют вёдра и несут в дом. Перебрасываются репликами.
- Послушай Шушаник! Это твой вчера ворота на ночь не закрыл?
- Тамрико, иди сюда, скорей, смотри как он ножку сосёт! Радость ты моя!
Молодая мать выносит ребёнка во двор. Всеобщее внимание: любуются, ахают и охают.
-Тише вы, Вахтанг спит. Вчера всю ночь на дежурстве был!
Двор затихает.
Наступает время обеда. Об этом "кричат" запахи из распахнутых дверей кухонь. Хозяйки комментируют блюда по запахам. Двор готов пообедать!
Во двор входит молодой человек с ученическим портфелем.
- Лариончик, чеми генацвале, почему ты столько времени в школе. Совести у них нет! Детей так мучить! - это голос Тамрико.
- Мама, я кушать не хочу. Вино с друзьями выпил.
- Вай-ме! Рас амбоб! Разве это можно! На голодный желудок! - и тут же подозрительно:
- А деньги откуда взял?
- Папа дал. Сказал, иди с друзьями в хинкальную, к Сандро. Только белое вино не пей: от него "в животе евреи шутят".
- Чемо чиримэ! Что он с ребёнком делает! Моквдес чеми тави! (Подозрительно). Что? вот так просто дал деньги?
- Нет. Я получил пятёрку по математике!
- Что ты говоришь! Пя-тёр-ку! Чемо ламазо!
Тамрико бросается целовать сына. Высовывается из окна и кричит во двор:
- Шушана, Марго идите сюда!
Сыну:
- Они так за тебя переживают. Дай бог им здоровья!
Увидела их во дворе:
- Идите, идите! Лариончик по арифметике пятёрку получил. Поздравим его!
У Тамрико на столе появляется белая скатерть. Звон расставляемых тарелок, вилок, стаканов. Шушана и Марго, захватив из дома еды - что было! - помогают Тамрико. Блюда теснят друг друга. Стол полон, а счастливая Тамрико беспокоится, что ещё принести! Пришли соседи: поздравить Тамрико с радостным событием. Друзья Лариона. Всем место хватило за столом!
Ларион достойно выдерживает похвалы в свой адрес. Наконец в комнате стихло: ждали, когда встанет старший и скажет тост. Встал дядя Ираклий. Тамрико ему позвонила, он оставил все дела и на машине приехал.
- Дорогой племянник! Рано или поздно из-за туч показывается солнце. Так и твоя пятёрка. Ты осветил нас всех радостью. Дай бог здоровья твоим родителям, чтоб они жили твоими успехами. Выпьем, друзья, за нашего молодого учёного! Если он считать умеет, то в жизни многого добьётся. Давлиот!
Почтительное молчание, только слышен звон стаканов. Говор шелестит над столом. Разливают вино. Пьют. Голоса крепнут. Теплота дружеских чувств соединяет собравшихся.
Шушана с любовью смотрит на мужа:
- Начни песню, чемо ламазо, птицы с нами запоют!
Люди повернулись лицом к мужу Шушаны. Его не надо было упрашивать. Все встрепенулись, ждали, какую песню запоёт Джемал. И вот над столом взвился голос - проникновенный, призывный. К нему присоединился другой, третий... Голоса сталкивались, оспаривали друг друга и сливались в дивном многоголосье. Одна песня сменяла другую. Снова ели и пили, произносили тосты.
Дверь распахнулась. На пороге - хозяин. Тамрико подбежала:
- Гоги, генацвале, где ты?!
Она увидела, что муж пришел не один.
- Проходите, гости дорогие!
Муж передал жене большую сумку с разными свёртками еды и бутылками. От стола понеслись голоса:
- Ва! Гоги! Какой сын у тебя! Умный, как его отец!
- Молодцы! Такого сына воспитали!
Пришедшие рассаживаются. Ждут тоста. Поднимается один из вновь пришедших. Всё смолкло. Все с уважением смотрят на того, кто сейчас будет выражать их мысли, их чувства!
- Гоги, генацвале, дорогая Тамрико! Пусть счастье не покидает ваш дом. Вспомните, не я ли сказал, когда 15 лет тому назад Ларион родился, что он будет большим человеком. Пятёрка по арифметике! В нашем роду такого не было!! Дай Бог, получать ему ещё и ещё пятёрки! Лариончик, дорогой, пусть и твои родители ставят тебе только пятерки за твое уважение и почитание их. Пусть радость пребывает в вашем доме! Гаумарджос!
Все пьют. Разговоры возобновляются, Гул голосов. Ларион с друзьями уходят во двор.
Банный день
Сердце старого Тбилиси - Авлабар. В одном из дворов Метехского переулка на солнце выставлены, наполненные до краёв водой ведра, тазы, лохани - для обогрева. По поверхности воды проплывают облака и прыгают солнечные зайчики. Угол двора превращен в палатку без верха: на протянутых веревках - простыни. За простынями - банное помещение.
Жара начала спадать и двор наполняется голосами.
- Астрик, ты иди первая: твой Гиви не даст тебе помыться.
- Спасибо Наташа. Тамрико будешь сегодня купать?
- Марго, ты не видела Этери? Вай! Куда подевалась эта девчонка? Я ей голову оторву!
- Верико, керосин не забудь - от вшей!
- Я хозяйственным мылом голову мою.
- Ковшик, ковшик захвати...
Тазы и ведра с нагретой солнцем водой переносят за занавески.
Нас, мальчишек восьми-девяти лет, на это время гнали со двора на улицу. Нужна была изобретательность, чтобы оказаться в удобном для подсматривания месте. Мы прятались у щелей верхнего этажа и наблюдали за происходящим сверху.
- Бессовестные, вам не стыдно?! - ругали нас. Но обнаруживали редко. Мы переигрывали взрослых.
Однажды Павлик специально повредил себе палец и его оставили дома. Он жил на третьем этаже. Мы ему завидовали.
Вид голых тел наших соседок нас разочаровывал. Но каждый раз мы стремились к заветным щелочкам: накатывало что-то непонятное и манящее...
Последней за занавески шла Аня. Молодая женщина двадцати лет, племянница жены нашего соседа, дяди Серго. Она была для нас, мальчишек, мечтой! Думаю, в воображении ни один из нас не упустил возможность побыть с ней наедине...совершить с нею самое-самое! ( о "самом-самом" мы знали только из мата). Она была красива лицом и телом. В движениях ее, неторопливых и значительных, было очарование чего-то далекого, призывного. Мы любовались ею.
Аня приехала в Тбилиси к дяде из небольшого русского городка ( тогда мы были уверены, что все женщины в России такие же красивые!). Она должна была "устроить свою жизнь", как говорили взрослые. Дядя Серго - перс, родившийся и выросший в Тбилиси. Всю жизнь проработал вагоновожатым (так с уважением называли в Тбилиси водителя трамвая). Тетя Миля, его жена, - русская. Она без памяти влюбилась в этого "перса фальшивого", как она его называла. В свое время она закончила техникум, но пошла кондукторшей трамвая, чтобы не упустить своего перса: время было послевоенное.
Дядя Серго не разрешал Ане одной уходить со двора, так как "ее могли обидеть". Мы его понимали: каждый, уважающий себя мужчина в Тбилиси сделал бы попытку... Да что там! Каждый из нас! Нет, мы не смогли бы "обидеть"...
У Ани дел, кроме домашних, не было. С книгой мы ее не видели. Она любила поговорить с соседями, луцкая семечки. Банные дни были для Ани желанным разнообразием. Она хлопотала со всеми, но уходила за занавески последней: можно было дольше плескаться. Ее не тревожило, подсматриваем ли мы. Она сбрасывала с себя халатик, и мы ошалело смотрели на ее голое тело. Жадно обшаривали ее груди, длинные ноги - всю! Что-то ожидали увидеть еще и еще. Она поднимала ведро с водой над головой - мы замирали от красоты ее вытянутого тугого тела! - и разом опрокидывала воду на себя...
Не помню, чтоб мы обсуждали увиденное. Нам представлялось это предательством. Другое дело "базарить" о порнографиях, которые за рубль десять штук нам давали посмотреть старшеклассники.
Аню мы ревновали к Гиви - старшему брату Павлика. Красивый кавказец, всегда жизнерадостный, неизвестно где и когда работавший, был любимцем двора. Иногда по вечерам, когда у своего порога сидели все жители двора, он демонстрировал свою силу. Мы, мальчишки, выкатывали на середину двора огромный камень. Гиви перевязывал его веревками и схватившись... зубами за веревки, расставив ноги, отрывал эту тяжесть от земли. Мы хором отсчитывали "один-два-три". Громче всех аплодировала Аня. Гиви мог вдруг схватить стул, с сидящей на нём тетей Милей, и, удерживая его перед собой, обежать вокруг двора. Тетя Миля визжала, ругала его. Двор хохотал. Громче всех смеялась Аня.
Соседи называли Гиви "мучителем" Ани. Нам это было непонятно: мы видели, как они радовались, встречая друг друга.
Однажды Робик, самый младший из нас, рассказал, что рано утром пошел в уборную. (Во дворе была одна уборная на всех жителей. Утром из квартир несли туда сливать ночные ведра и горшки). Робик видел, как из кухонной пристройки, где обычно ночевал Гиви, выбежала Аня и бросилась к своей двери. Халатик ее распахнулся и Робик божился, что на ней ничего не было.
Вскоре мы заметили, что Аня стала грустной. Иногда мы видели ее заплаканной. Из разговоров взрослых мы узнали, что Гиви ее бьет! На нее как-то кричал "перс фальшивый". Прошел слух, что Аня в "интересном положении". При встречах с ней мы с любопытством смотрели на ее живот. Ничего не замечали.
Неожиданно тетя Миля сообщила соседям, что племянница уехала к родным. Потом и Гиви исчез со двора. Павлик сказал, что брат уехал в Россию. Через несколько месяцев пришло письмо о гибели Ани. Тётя Миля рыдала и на весь двор ругала тётю Наташу: "Это твой сын её убил! Твой Гиви! Проклят будь он!". Тётя Наташа, молча, плакала.
Воспитатели
Принято считать, что семья и школа определяют будущее ребёнка. Из своего опыта осмелюсь утверждать: невозможно указать первопричины. Судьба человека во многом зависит от обстоятельств и случайностей, от влияний на человека окружающих, его решимости действовать...
Я - тбилисец! С годами я стал гордиться этим. Я не знаю современного Тбилиси и его жителей. Я помню послевоенный город. Авлабар. Метехский переулок. Школу N78 по проспекту Шаумяна.
Ребёнком большую часть времени я проводил не в семье, а во дворе и на улице. Многих из нас "поднимали" одинокие мамы. Они работали, и мы попадали под власть соседей - надсмотрщиц. Сегодня я о них вспоминаю с теплотой и благодарностью.
От родителей и взрослых мы слышали наставление: "Будь человеком!". Никто не объяснял, что это значит. Каким-то образом в детском сознании это значило быть достойным уважения людей. Непременным условием всеобщего уважения было богатство человека. Мы, мальчишки, видели какими милыми и подобострастными становились грозные для нас соседи, когда они разговаривали с богатыми людьми на нашей улице.
Второе ключевое слово, преследовавшее нас во всех наставлениях взрослых, - совесть. Часто мы слышали:
- Родители работают с утра до вечера, а ты... Совесть надо иметь! Будь человеком!
Два этих понятия у нас соединялись воедино и мы понимали, чтобы быть человеком надо иметь совесть.
Когда мама возвращалась с работы, соседки бросались сообщить обо мне:
- Твой пришел из школы поздно. Опять подрался! Под моим окном футбол играл, а если бы в окно попал?! Ни стыда, ни совести! - в мою сторону брошен грозный взгляд.
Я опускаю голову, что должно было подтвердить справедливость её упрёков и моё раскаяние. Но соседка уже ласково обращается к маме:
- Мне кажется, он суп без хлеба ел. Ты успела купить хлеб? Возьми у меня! Гиви ещё принесёт...
Мама благодарила. Брала меня за руку со строгими словами и вела в дом.
Домашняя разборка заканчивалась просьбой:
- Я тебя прошу, будь человеком!
Иногда слова о совести были обращены к взрослым. Но они приобретали скрытый от нас смысл. Получалось, что можно не иметь совесть и быть неплохим человеком!
Соседка жила в квартире под крышей нашего трёхэтажного дома. На чердаке она разводила кур. Это был её маленький гешефт. С зарёй её петухи будили округу своим кукареку! Словно с небес звучала побудка.
- Ни стыда, ни совести у неё нет! Её петухи спать не дают! Сдохли бы её курочки!
Но жители двора покупали у неё свежие яйца, кур. Раскланивались с ней, ласково улыбаясь.
Мы учились жить.
На нашей улице все имели свой бизнес. Здесь жили сапожники, артельщики, спекулянты, служащие, воры. Это был их бизнес. Каждый на нашей улице знал к кому надо обратиться при случае.
Мы строили свой бизнес на труде: разносили газеты, делали вертушки для малышей. Самым прибыльным было собирание окурков, "чинариков". Подбирали их на улицах, у подъездов, возле урн. Табак ссыпали в спичечные коробки и продавали владельцу табачного киоска. Хватало на кино или мороженое.
Иногда за мелкие услуги давали деньги взрослые. Не женщины: они выносили кусок сыра, лаваш, фрукты:
- Чамо, шени чиримэ! Сицоцхлэ икави!
Это не было унизительно. Это была благодарность от всего сердца, за услугу. Мужчины благодарили деньгами. Мелочью.
- Иди, купи себе что-нибудь, генацвале! - они делали это с таким царственным видом, будто одаривали нас кошельком с деньгами.
Деньги тратили. Не копили.
Улица группировала нас, детей. Одиночки - сверстники не гуляли, они по улице проходили. Их сопровождали мамы, тёти, братья. Группами или, как тогда о нас говорили, "шайками", мы гуляли, отдыхали, безобразничали, дрались, делились мечтами о будущем. Для многих оно было продолжением семейного дела: становились сапожниками, мясниками, артельщиками, рабочими. Школьный аттестат был для них досадной необходимостью. Отцы не жалели денег на подарки учителям:
- Не надо мучить ребёнка! Он славный мальчик. Только лентяй!
Школа давала нам ориентиры, открывала перед нами возможности выбора дальнейшего пути в жизни. Многое зависело от преподавателей.
Учитель математики был увлечён своим предметом. На уроках он обращался к одарённым математическими способностями ученикам. Остальными мало интересовался , но относился лояльно: ставил им оценки по их желанию, предупреждая, что если они завысят оценку, то он будет спрашивать...
Учитель химии - крупный мужчина с толстым лицом, на котором всегда гуляла усмешка. За своим обширным столом, уставленным колбами, спиртовкой, пробирками, соединяющимися резиновыми трубочками, казался нам магом. Из пробирки вдруг показывался дымок, в другой менялся цвет жидкости, в колбе булькало соединение веществ, издавая особый запах, порошок на тарелочке начинал вдруг шипеть. Ему не надо было следить за дисциплиной в классе: все зачаровано наблюдали за тем, что происходило на столе. Не случайно половина нашего класса поступала в Химико-технологический институт.
Однако, точные предметы мне были противопоказаны, я не обладал усидчивостью, не был собранным. Гуманитарные предметы давались мне легко. Воображение у меня присутствовало в излишестве и, бывало, что мешало познанию фактов. На меня оказали влияние учителя литературы и истории.
Литературу и русский язык (обязательным предметом был и грузинский язык, а в старших классах - латынь) вела шикарная дама. Иначе не могу обозначить единство в ней женского и учительского начал. В то время не было в ходу слово сексуальность. Применяли слова - привлекательная, притягательная... Она была и то и другое. Мужская половина нашего класса цокала от восхищения, глядя на её живое с большими чёрными глазами лицо, на её пышную, только тронутую полнотой фигуру, на её грудь, смело представленную на обозрение. Напоминаю - всё это происходило в Грузии! Учительницы являлись в классы в пиджачках, в закрытых одеждах. Наша учительница умела обозначить границы восхищения ею и возможностями их выражения.
Она живо и интересно вела уроки. Мы погружались в обстоятельства жизни литераторов и их героев. Речь её была точная, выразительная. Увлекая нас, читала нам стихи и прозу. Предлагала прочитать по ролям диалоги героев книги. Вырабатывала у нас художественный вкус. Но она учила нас и мыслить.
- Могла ли мать убить сына? Не преувеличил ли Лермонтов? - по поэме "Беглец".
- Если бы Онегин не убил Ленского, кем бы стал поэт-романтик?
Класс бурлил, каждый пытался доказать свою правоту. Мы писали сочинения по темам, заставлявших нас думать.
Историю вела Галина Соломоновна - классный руководитель. Мать - одиночка. Она любила дочку, историю и нас - "младое, знакомое племя лоботрясов и дуролеев". Так она нас величала. Её манера преподавания истории была проста. Она называла историческое время, место, действующих лиц и бесспорные исторические факты. За этим следовало самое интересное. Всё сказанное оснащалось, словно парусами, её комментариями, мнениями историков, преданиями, легендами и предположениями.
Класс внимал ей. За десять минут до окончания урока она читала нам отрывки из художественных произведений по теме урока. Мы ждали следующей встречи.
В трудные минуты школьной жизни Галина Соломоновна нас выручала помощью и советом. Иногда приглашала кого-то из нас побыть с её дочкой. Девочка часто болела и некому было присмотреть за ней. Чаще других она обращалась ко мне. Может быть, потому что жил недалеко от их дома. Я рассказывал и изображал то, что услышал от мамы девочки. Девочка внимала мне. Галина Соломоновна была благодарна.
Бесспорно и другие учителя оказали влияние на мой выбор жизненного пути. Но трудно сказать каким образом сошлись и как повлияли впечатления детства, побудившие выбрать тот путь, по которому я прошёл.
Кавказ
Утро. Пробуждение. Потягиваешься: тело напрягается и ощущаешь силу и упругость его. Приятнейшая минута! Возникает провокационная мысль: не полежать ли ещё, чуть-чуть. Но здравый смысл начеку. Так сторож поднимает тревогу при малейшей опасности. Руки и ноги задвигались в привычных упражнениях, которые делаю, лёжа в постели. Глаза открылись окончательно. Вскочил. Бодренько подошёл к зеркалу.
Господи! Ну и лицо! Измятое, оплывшее. Глаза блеклые, испуганные. Под ними две черносливы мешочками. Тьфу! Морщины на лице то сеточкой, то лесенкой, соревнуются в свободе движения. Одна на нос забралась, наглая! Кожа на шее, как плохо натянутый чулок на ноге. Попытался улыбнуться зеркалу. Жёлтые зубы... победно блеснул метал протеза в зеве рта. Мразь! Зеркало мне такую рожу состроило! Отпрянул. Господи, как время хулиганит!
За завтраком незаметно разглядывал мою милую старушку. Ей лет поменьше, но и не далеко до моих восьмидесятипяти! Время и её основательно истрепало. В одну телегу запряжены. Он помнит её упругие щёчки, задорные глаза, прелестные маленькие ушки, к которым он часто припадал губами, а она счастливо смеялась.
- Милая! Родная! - мысленно произносит.
Кладёт руку на её руку. Пожимает. Тянется к её щеке.
- Ты что?
Она удивилась, но ответила нежным взглядом. Встрепенулась.
- Вспомнил молодость! Как было здорово!
Они долго сидели за столом, вспоминая студенческие годы. Говорил он. Она слушала, молча, а в глазах была любовь к человеку, с которым прожила жизнь.
...Первый курс в Университете остался позади. Впереди турпоход. На Кавказ. Группа - четыре парня и три девушки. Он сразу определился: она! и не из всех троих, а из всех!! Откровенно отдавал ей предпочтение, что вызывало много шуток и безобидных намёков.
Кавказ для всех в группе был открытием. Всё вызывало восторг: взбегающие к небу горы, огромные валуны, скалы, поросшие редкой растительностью, аулы на пятачках полян, национальная одежда с непременным атрибутом - кинжалом на бедре. Небрежно накинутые на плечи овечьи бурки и сдвинутые на лоб меховые шапки при горячем, сжигающем растения солнце. Неправдоподобно замечательно! Картинками из книг смотрелись отары овец с пастухами и лохматыми сторожевыми собаками на виду снежных шапок гор.
Всё было столь экзотично! И в то же время обыденно для этих мест. Мы, словно в машине времени, оказались в далёком прошлом, когда жили люди, свободные от городов и машин и всех условностей цивилизации. Казалось, горцы - сильные телом и духом - жили, не меняясь со временем, как горы. Их должно быть не мучили вопросы о смысле жизни, о назначении человека. Ответ был для них очевиден: так устроен мир! Как горы неколебимо стоят под небесами, так им предназначено быть теми, кто они есть! Так было изначально и так будет. Так должно быть! Они жили, как птицы, - настоящим! (Помню, я тогда содрогнулся от страха, что и я мог бы прожить в горах. Не знать книг, театров, концертных залов, студенчества).
Мы шли по горным узким тропинкам. На каждом шагу под ногами осыпались камни, беспощадно калило солнце. После многокилометрового перехода, вконец измотавшиеся, мы вышли к горной речке. Она была шириной не более десяти метров, но течение её было устрашающим. Под лучами солнца на дне были видны камни и стремительный бег воды. Поток переливался через камни, несся к выступающим над водой огромным булыжникам, шумно бурлил, огибал валуны и устремлялся вниз.
Единственный в этих местах аул находился за речкой. Её надо было перейти. Мост, обозначенный на карте, был далеко. Кем-то брошенный в воду камушек, подхваченный течением, кувыркался, ударяясь о камни, упирался на миг и с новым потоком воды продолжал нестись дальше. Река играла с ним в догонялки. Скорость течения реки впечатляла.
Как перейти речку? Воздушный мост: перебрасывается верёвка на противоположный берег, там закрепляется. Но кто-то должен перейти речку в брод. Все взоры обратились на меня: я из Тбилиси, говорю на их языке... Человек гор! От меня ждали поступка. В такие минуты всеобщего внимания меня начинает распирать безрассудная решимость, этакое фанфаронство. К тому же она смотрела на меня с интересом и ожиданием, мол, на что ты способен!
Я намотал на себя верёвку, взял толстую палку. Кое-кто стал отговаривать. Я решительно ступил в воду. Шаг. Другой. Поскользнулся. Сзади кто-то ахнул. Навалился на палку. Устоял.
- Вернись!
Раздался крик сзади.
Мелкими шажками продвигался вперёд, прощупывая ступнями ног дно. Умолял Всевышнего, чтобы палка выдержала. Течение в середине реки усилилось и мне с трудом удавалось поставить поднятую ногу. Сбоку обратил внимание на торчащий из воды острыми краями большой камень. Вдруг осознал всю опасность и даже убийственность своего поступка: не удержусь, течение поволочёт по камням - мелким и большим - разбивая лицо, грудь, всего! Стало страшно! Вода реки на солнце весело переливалась и была совершенно равнодушна к моему отчаянию. Во мне поднялось нечто такое, что трудно выразить: тело готово было поддаться, идти на попятную, а разум возмущался, неужели сдамся? Превращусь в изуродованное вот этой водой месиво? Этому не бывать! Ребята...Она... Нет! Только вперёд! Решительно оторвал ногу от дна, подтянул к палке. Шаг. Другой...
Самоуверенность молодости, способная одержать верх над самыми безвыходными ситуациями, спасла меня. Ткнул палку в расщелину камней, подтянул одну ногу, другую. Ещё шаг. Ещё. Берег! Плюхнулся на землю. Готов был целовать её. Разрыдался. Уткнулся в камушки, чтоб ребята не видели. А с того берега неслось победное:
- Ура!
Я чувствовал себя героем! И ревел от счастья, что остался жив!
Странно, но потом мне было стыдно. Глупо было лезть в воду, чтобы продемонстрировать своё бесстрашие, подвергая опасности не только себя, но всю группу: несчастье, случись оно со мной, сорвало бы весь поход. Но тогда об этом не думалось. То, что ребята в трудной ситуации возлагали надежды на меня, окрыляло!
Это был мой звёздный час! Я предстал перед девушкой, которую полюбил, героем! Я и сейчас помню тепло её рук, обнимавших меня, и горячий ожог её поцелуя в щеку...
У костра ребята вновь и вновь возвращались к моему поступку. Похвальба ребят в мой адрес была приятна. Но раздавались и трезвые суждения о безрассудности и опасности для группы подобного подвига. Она красиво тогда сказала.
- В Х1Х веке поэтов вдохновлял Кавказ. Лучшие люди России здесь, на Кавказе, становились под дуло пистолета, защищая свою честь. Может быть, виноват Кавказ?! Воздух здесь такой! Дух гор. Кавказ вдохновляет! Кавказ пьянит!
Закончил воспоминание сентенцией:
- Для меня поступок стал уроком: есть нечто большее, чем первое движение души. Талейран мудро предостерегал, не поддаваться ему! Оно может завлечь в беду. Следует накидывать на него узду здравого смысла.
Она мягко возразила:
- И ты, и твой Талейран - ошибаетесь. Как много прекрасных начинаний погибло бы, если бы люди не доверяли благородным порывам души.
Ему пришлось с этим согласиться.
Тбилиси
Три женщины, уже трудно определяемого возраста, стояли у здания тбилисского вокзала с чемоданами. Их пугала чужая речь, непривычные лица. Они растерянно озирались. Увидели молодого грузина, приближавшегося к ним мягкой, охотничьей походкой. Вот он замедлил шаг: возможно, разочаровал возраст женщин, но отступать было поздно.
- Могу я чем-нибудь помочь?- с приятным акцентом проговорил он на родном им языке. Женщины заговорили, перебивая друг друга.
- Вы из Ленинграда! Дигоми? Турбаза? Там ваша группа? Вы отстали! - сообразил он и решительно заявил:
- Поехали!
Он взял пару чемоданов и пошел вперед. Женщины поспешили за ним. Побороли в себе остатки недоверия и сели в машину. По дороге они подъехали к дому, из которого вышел человек их возраста, небритый, но в белой выглаженной рубашке.
- Ему туда же надо! - сказал водитель по-русски. Его товарищ сел рядом с ним. Они заговорили на своём языке.
Женщины сидели напуганные, присмиревшие. Городские кварталы остались позади. Вдруг машина остановилась. Молодой человек вышел, поднял капот, пошел к багажнику.
- Там же наши чемоданы! - взвизгнула одна из женщин.
- Зачем ему ваши чемоданы?! - весело отреагировал сосед водителя. - Он не такой человек. Аккумулятор барахлит.
Показался палаточный городок турбазы. Водитель твёрдо отказался от денег, улыбнулся женщинам и уехал. Его напарник подхватил два чемодана, показывая им дорогу к регистратуре.
Там они узнали номер предназначенной им комнаты. Они уже привели себя в порядок, когда в дверь постучали. На пороге стоял их знакомый мужчина и рядом незнакомый молодой человек. В руках у них были пакеты, корзинка с зеленью и фруктами, бутылка с красивой этикеткой.
- Это мой брат! Меня зовут Гиви, его Анзор. Давайте вместе поужинаем. Отпразднуем юбилей нашего дома. От него турбаза пошла. Дому сто лет! Дедушка построил. У нас документ есть.
- Но мы уже ужинали. Мы хотели пойти...
- Такое вы не кушали! Это наши грузинские угощения - лобби, цицматы, хачапури, сациви. А вино - такое вино будет сниться даже в раю!
Они говорили только по-русски, не умолкая. На столе появились зелень, мясо, рыба, фрукты...
- Угощая, мы удовольствие получаем! После фруктов и стакана вина хочется говорить о любви, о дружбе...
-... между народами! - лукаво добавил Анзор.
Женщины испуганно встрепенулись. Но суматоха вокруг стола уже захватила их. Одна бросилась к чемодану. Подруга остановила:
- Не доставай коньяк! Ты что сдурела?! Неизвестно...
Веселый, беззаботный разговор мужчин расположил женщин к доверию. За столом были сказаны тосты за Россию, Грузию и, конечно, за дружбу народов. Вдруг Анзор предложил:
- Гиви, давай споем твою любимую.
Зазвучала песня на два голоса. Пели проникновенно, с душой. Незнакомые звуки манили красотой и влекущей напевностью, нечто высокое просыпалось в душе, хотелось лететь в обнимку с этими звуками... Голоса то соединялись, то распадались, а каждый пел о своем. Женщины были очарованы:
- Еще! Еще!
- Гиви! - этим возгласом Анзор приглашал брата выйти из-за стола. Он уже напевал танцевальную мелодию, задорно аккомпанируя ударами ладоней по столу:
- Аба, бичо, даукарэ лекури!
Гиви отодвинул стул и, подхватив мелодию, стал выделывать ногами невообразимые коленца, пошёл по кругу. Одна из женщин, разведя руки, плавно ступая, в танце вышла к танцующему. Зажигательная лезгинка и плавные движения хороводного танца вызвали восторженные возгласы, смех.
Вдруг грубый стук в дверь. На пороге стоял пожилой грузин и руководитель группы.
- Что у вас здесь за праздник? Людям отдыхать не даете! А вы, опоздавшие, должны были сообщить о прибытии. От начальника базы узнаю о вас!- и руководитель группы кивнул в сторону пожилого грузина.
-Устраиваете пирушки, мужчины...Я ведь могу вас с маршрута снять! - каждое слово его звучало зло. Он желал разметать это веселье, бросить гранатой в него.
- Послушай, зачем шуметь? Присаживайся, дорогой! - приглашал Гиви. Анзор взял под руку начальника базы:
- Моди, батоно, даджэки!
Руководитель группы не унимался. Женщины заметно скисли. Они вполголоса оправдывались. Стали собирать со стола.
- Завтра в семь утра побудка. На построении увидимся! - недобро бросил руководитель женщинам и вышел.
- Строгий! Партийный человек - с уважением сказал начальник базы и нехотя пошел за ним.
Женщины стали быстро с извинениями прощаться с Гиви и Анзором.
Утром женщины хотели поблагодарить своих вчерашних знакомых. Начальник базы сообщил, что они уехали. Больше они их не видели.
Поход в горы удался. Очаровывала дикая кавказская природа, разбросанные в горах селения, одинокие развалины крепостей, перевалы высоко в горах...
И навсегда осталась в памяти бескорыстная сердечность и доброжелательность Гиви и Анзора, которые подарила им Грузия.
Ресторан "Тифлис"
После длительной командировки в города России и Казахстана заметил изменения во Франкфурте. Чаще встречал чужеземцев, реже немцев. На Цале не было шарманщика-немца, попугай которого вручал желающим записки с добрыми пожеланиями. С ним я обычно раскланивался, брал у попугая записку, бросал монеты в расписную тарелку. Пожелав шарманщику хорошего дня, удалялся. На этом месте расположились музыканты, оглашая окрестности восточной музыкой. Женщины в копфтухах, семьи беженцев с детьми заполняли Цаль. Сократилось число пивных баров, реже встречалась торговля братвурстами. "Ислам стал неотъемлемой частью Германии" - вспомнил слова канцлера.
Обмениваясь мнениями, с товарищем гуляли по Цалю. Вдруг к нам подскочила стройная красивая девушка и бойко произнесла:
- Вы арабы? Турки? Откуда вы?
Пока мой товарищ подбирал слова, у него в руке оказалась книга - "Коран". В тесненном переплёте с крупным шрифтом на дорогой бумаге. Товарищ повертел книгу в руках, не зная, куда её деть.
Я предложил товарищу отметить встречу в ресторане "Тифлис". Завлекал грузинской кухней.
Мы вошли в небольшой уютный зал. На столиках букетики живых цветов. Белые скатерти, красные салфетки, игра света на фужерах, люстры. Большие фотографии видов Тбилиси. На стене фотографии хозяина и членов семьи: семейный бизнес! Негромко звучала грузинская музыка. За стойкой бара - молодой человек в одежде тбилисского кинто под Пиросмани. С улыбкой давнего знакомого приветствовал нас. Сразу признал в нём грузина с берегов Куры. Уроженец Тбилиси! Им присуща в обращении лёгкость с чуть заметной долей развязности - столичной, соединённой с ребяческой гордостью, что вот он такой молодец! Это не обидно, а забавно, и только!
Мы сели за столик. С нетерпением ждал заказанное лобио. Моё любимое блюдо! Перестал бы себя уважать, если бы вдали от Грузии не воспользовался бы возможностью покушать грузином приготовленное лобио! На деревянном подносе подали соленья, лаваш. В глиняном горшочке лобио! Я открыл крышку и с сумасшедшей радостью вдыхал ароматы, давно забытых и явившихся, зелени, приправ. Ложка лобио, за ней вторая сделали меня небожителем! Из бокала пригубил "Саперави", ощущая в нем вкус раздавленного винограда и тонкую терпкость.
Товарищ мой ел хинкали и беззлобно посмеивался надо мной!
- Не полагал в тебе такого гурмана! "Дым отечества нам сладок и приятен!". В следующий раз закажу тоже лобио!
Подошёл молодой человек.
- Мама моя лобио готовила. Это её фирменное блюдо! Заходите ещё. Шашлык покушаете. Папа готовит мясо, приправы, соус - всё сам! Пальчики оближите!
Молодой человек гордился своими родителями. Показывал нам на фотографиях папу, маму, братьев. Было что-то наивно-детское и милое в его доверительном тоне. Это льстило моему самолюбию: меня и моего товарища принимают, как уважаемых родственников! Молодой человек говорил:
- К нам приходят не только покушать грузинские блюда. Раз в месяц у нас семейное застолье. Отец ведёт его, предлагает тосты. Братья играют на национальных инструментах, танцуют. Звучат грузинские песни, многоголосье. Приходят не только грузины. Желающих много. Застолья ноу-хау моего отца. Звоните! Приходите !
Мы вышли под впечатлением. Решили обязательно ещё раз посетить гостеприимный ресторан. Но не пришлось.
Оказавшись в этом районе несколько месяцев спустя, я решил наведаться к тбилисцам. Здание и помещение сохранились, но вывеска была другая: "Бистро. Доннер" - на немецком и турецком языках. Хозяин - турок объяснил:
- Не выдержали конкуренции. Продали ресторан. Уехали в Грузию или в Израиль. На всё воля Аллаха! - благостно закончил он.
Мне было грустно. Кто-то умело дирижирует этим процессом. По крайней мере, мне так кажется!