Рассказы
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Крутянский Л.С.
<
Рассказы.
Роза
Роза не любит писать письма. Но случается такое, что хочется рассказать о самом дорогом, если не всему человечеству, так пусть это будет близкий человек.
Роза пишет письмо к задушевной подруге. Невзначай (хотя это повторяется от письма к письму) переходит к мансам о сыне:
"Нет, ты подумай, что придумал этот мишигене! Попросил у меня денег: мама, на цветы!
Моё сердце тревожно забилось: у него появилась девушка! Уже надо! Шестнадцать лет! К моему мальчику пришла любовь! И тут же тревожная мысль, ты меня поймёшь! А если это женщина, да ещё с ребёнком?!
Он возвращается через полтора часа.
- Ты купил цветы, сыночек?
- Да. И возложил.
- Что значит "возложил"?
- То, что я положил цветы к памятнику Шопенгауэру. Мама, представляешь там уже лежал букетик цветов!
Ты думаешь, что я растерялась. Да! На мгновение онемела. Но не стала кричать или вразумлять этого дуралея: передо мной стоял мой любимый сын! Что я могла сделать?! Лицо его сияло, в глазах торжество!
Я выпалила:
- Молодец! Я считаю, что Шопенгауэр - достойная личность...
- Мама, ты читала Шопенгауэра?
- В молодости. Изучала. Три года на философском факультете университета. Самоуверенный был господин. С скверным характером. О женщинах писал уничижительно, но искал их внимания...
Ты бы видела! С каким уважением он смотрел на меня.
Ты знаешь, я не из тех еврейских мамочек, которые озабочены только едой для ребёнка. Говорила с ним на любые темы, которые его интересовали. Ты же знаешь, я могу всегда высказать своё мнение.
Мой сыночек, дай Бог ему здоровья, приносит каждый раз мне загадку. Увидела у него журнал Плейбой!
- Сыночек, зачем тебе эротика?! У тебя же есть скрипка, каратэ... Не рано ли?
- Мама, у нас весь класс продвинутый. И у меня девчонка есть. Мама её велела мне бумагу принести от венеролога. Иначе, сказала, в дом не пустит!
- И ты пошёл за справкой?
- И показал её маме. Теперь мы закрываемся на ключ в комнате моей девчонки. Никто нам не мешает.
Ну, что?! С тобой не случилась истерика? Так она у меня произошла. Я плакала навзрыд.
- Мама, тебе принести стакан воды?
- Сыночек, вылей его мне на голову!
Старая дурра! Я же знала, что это должно произойти. Постаралась взять себя в руки. Ты можешь догадаться, чего это мне стоило!
Сейчас ты начнёшь заикаться от удивления! Он заявил мне, что он будет серьёзно заниматься фотографией:
- Какая муха тебя укусила? У тебя так хорошо со скрипкой...
- Одно другому не помеха. Мне нравится фотографировать людей - это так интересно! Мы с моей девочкой устроили фотосессию.
Он мне показывает фотографии. Я на ночь, ложась в постель, одеваю больше. Мне было неловко. Он мне втолковывает:
- Мамочка, красота человеческого тела - безгранична! Секс это односторонне и примитивно. Эротика - это не срамота...
Во мне творилось что-то неладное: как себя вести? Кричать, топать ногами, выгнать из дома - да чтоб у меня язык отсох! Что я могла?! В наши годы ты произносила вслух "секс", "порно"? Я тоже нет! Мы не думали об этом, проходили мимо.
Как последняя дурра, я слушала его рассказ о красоте женского тела. А что я могла сказать? Не всем дано... Должна тебе признаться: в дальнейшем мы обходили эти темы. Мы говорили о его учёбе, о литературе. У него рождались всякие фантазии. Он делился ими со мной.
Представляешь о "Портрете" Гоголя категорически заявил:
- Гоголь о себе написал! Глаза из портрета следили за ним постоянно, требовательно... Глаза Пушкина! - чьим мнением Гоголь особенно дорожил. Глаза подвигли его на отчаянный поступок - он сжёг рукопись второго тома "Мёртвых душ". Ну, что ты скажешь на это?! Я обалдевала.
Как говорила тётя Циля, человеку в жизни должно повезти три раза: от кого родиться (моему сыну не на что жаловаться); у кого учиться (я его устроила в лучшую гимназию города) и на ком жениться. Мой цурес - последнее.
Как-то невзначай мне говорит:
- Мама, я женюсь!
- Ты что?! Школу закончишь...
- Мама, мы с ней год дружим. Уже три месяца живём вместе. Мы любим друг друга...
Не удивляйся! Это уже не та, с которой фотосессия. Как же я прозевала? Он говорил: рыбалка, у товарища заночую, в турпоход. Нет, девочка она хорошая. Русская. А у нас в четырнадцати поколениях были только евреи. Но, я тебе скажу. Дай Бог всем евреям быть такими как она, её семья! Золотые люди!! Я начала понимать, что моему мальчику выпало счастье.
Я не из тех еврейских мамочек, которые своего сына, как любимую собачку, не желают отдавать в чужие, даже любящие руки. И тут словно молния сверкнула:
- Мама, мы не хотим жить партнёрами. Мы сыграем свадьбу.
- Куда вы торопитесь, - начинаю я.
- Она беременна. Ты скоро станешь бабушкой!
Я заплакала. Повторяла слово "бабушка", словно пробовала его на вкус и... плакала. А сердце так радостно колотилось. Я и сейчас плачу. Несколько слезинок ты получишь в этом письме. Извини. Я же никогда ещё не была бабушкой!
Правда, я не собираюсь делить свою любовь к единственному сыну ни с кем. Моя любовь неразделима! Но я интеллигентный человек и не сую свой нос в семью любимого сына. Там другая любовь!
Я жду внука!
До следующего письма. Постараюсь не откладывать, чтоб не пришлось писать о событиях годичной давности. Извини!
Твоя Роза.
Два пишем, четыре в уме
Швейцария. Кафе на берегу озера. Столик на двоих у гранитного парапета. За ним гладь воды. Когда вдали проходит теплоход, слышно как волны от него мягко накатывают на прибрежные камни. За озером видны склоны невысоких, покрытых лесом, гор. На лесных полянах пасутся коровы, овцы. Солнце щедро заливает все вокруг ярким светом. Живописные места так и просятся на полотно картины, пробуждают фантазии о земном рае.
Под тентом за столиком сидит супружеская пара. Официант в черном костюме с бабочкой обслуживает степенно и снисходительно. Ненавязчиво звучит живая музыка. Вдруг супруга восклицает:
- Какой вид! Великолепно! Как здесь хорошо!
- Восторженная дура! Духовный эмбрион! - подумал муж, а вслух произнес мягко:
- Действительно, в этом есть нечто неповторимое.
- А в Австрии? Вспомни Альпы!- в том же восторженном тоне воскликнула жена.
- И чего бабе неймется?! Видите ли, у нее романтическое настроение. Извольте поддержать его.
Вслух сказал:
- Здесь особенная красота, но вспомни, как хороши были вечера в Ницце...- и тут же подумал: сейчас прицепиться к словам. От этой стервы можно ожидать...
- Нет, ты посмотри! - перебила она его мысли. - Неужели тебя не радует этот апофеоз Природы?!
- Недотепа! Голова седая, зубы вставные, на шее морщины как сельские дороги, глаза слезятся, а все восторженность чувств изображает. Противно это! - раздражение плескалось в нем, но он непринужденно заметил:
- Конечно же приятно! Горы, чудесные виды, шикарное кафе. Но, дорогая, за все надо платить - сболтнул он, не зная что сказать.
- Да! - тотчас поддержала она. - Были бы деньги - всю жизнь путешествовала бы.
- Нечего барахлом зарастать!- злое играло в нем. - Твою прямоугольную фигуру никакая кофточка не облагородит!
Но вслух сказал:
- На такие путешествия у нас никогда денег не будет.
И обречённо добавил:
-Мы - социальщики!
Она охотно откликнулась:
- Ты прав. Ведь мы уже вышли из лимита. Только за путевку тысячу заплатили. Мы тратим из неприкосновенного запаса.
- Вот зараза! Словно упрекает, что не могу заработать. А сама... Обязательно надо ущипнуть, дрянь этакая! - раздраженно подумал и, глядя в сторону, сказал:
- Не надо о грустном. Давай наслаждаться природой!
- Вот-вот! Как только о деньгах речь, тебя это не касается! Я должна обо всем думать! - вдруг закапризничала жена.
- Она не просто дурра. Она - агрессивная дурра! Что она лезет на рожон? Встать бы из-за стола и показать ей спину. Уйти от нее свободным человеком! - с сожалением подумал о себе: - Оторвать свою задницу от стула не так-то просто.
Ей примирительно:
- Ты у нас казначей, распорядитель.
- Ну да! Я буду экономить, а ты - тратить!
Тут он сорвался и, повышая голос, выговаривал ей ненавистно, зло, не слыша себя:
- Ах, это я мот! Это я покупаю кремы, духи, не говоря о шмотках?! Это я каждый год с подругой еду на курорт, подлечиться! Пачка сигарет, купленная мною, становится символом нашего разорения. Посмотри на себя: ты вся обвешана бирюльками. Откуда в тебе это лицемерие? Лживость? Все это мне обрыдло!
- Успокойся! Люди кругом. Ну, пойдем, погуляем. И чего ты разбушевался?
- И действительно, - подумал он о себе - чего это он? Стыдно! Он - иждивенец её преданности. Мне надо извиниться. Конечно же, она простит.
Наклонившись к ней, с дозированной искренностью, сказал:
- Я виноват. Мне стыдно, прости!
Он взял ее руку в свою, пожал примирительно:
- Прости меня, мой дурной характер! Забудем! Нам надо кое-что решить. Пригласим твоих родных на обед.
- Это расточительно! Пригласим на чай.
- Но мы у них так часто столуемся! Они нас так широко угощают.
- Им это доставляет удовольствие.
- Как скажешь. На чай, так на чай. Сколько дать официанту... на чай?
- Мы беднее его. Оплати счет и пойдем в гостиницу.
Официант собрал монеты, рассыпанные на художественно- оформленной расчетной книжке и поблагодарил за посещение. Супруг встал. Сделал шаг в сторону, коротким полукругом подтянул вторую ногу, следующий шаг. Хромота придавала мужчине комический характер: казалось, что он для публики подтягивает неожиданным полукругом одну ногу к другой. Женщина пристроилась рядом с ним, с другой стороны. Они удалились.
Друзья и знакомые почитали их дружной семейной парой. Они сами верили в это.
Катерина
Катерину в деревне уважали. Дояркой лет пятнадцать отработала. Скотина у неё ухоженная. Лучшие надои. За что бралась, делала хорошо.
И в доме у неё прибрано и во дворе каждая вещь не валяется, а лежит на своём месте. За собой следила: в рваном да заношенном не ходила. Многие деревенские удивлялись Катерине: как ей всё это удаётся!
И жалели.
Не складывалась у нее жизнь с мужьями. Первого электротоком убило, когда в деревне подстанцию строили. Выплакала она всю душу. Любила его. Вареньку оставил он после себя.
Второго мужа она сама подобрала. Остался он с двумя малышами. А жена его - Тамара - ближайшей подругой была. Не раз вместе работали в поле, танцевали вечерами в клубе. Видно, не суждена была ей долгая жизнь. Скрутило ее. Катерина не узнала Тамару, когда пришла тело обмывать, приготовить к могилке. Петька совсем на человека перестал быть похож. Все плакал и плакал. Да не от самогона, хотя и его не забывал, а от горя. Потерянный какой-то стал. Он к Катерине доверчиво так прислонился:
- Не оставляй меня! Пропаду я!
Рядом его детишки неубранные. Не устояло ее сердце.
Деревня не судачила. Приняла их брак как дело благое, по доброте и согласию с человеческими законами содеянное. Петя был не рукастый, да и словом бог его не одарил. Все больше молчал на людях. Всю жизнь за скотиной ходил: зимой в хлеву, а летом на пастбищах. Девчонки его быстро к ней привыкли. Все складывалось по-людски. Так и жили.
Годы шли. Как-то на деревне случился пожар. Петя и сгорел. Говорят, в избу забежал за барахлом старухи: та все визжала, что и жизнь ей не в жизнь без сундучка её. Там его жаркой балкой и накрыло.
Осталась она одна. С девчонками. Поднимала их. Его девочки, как повзрослели, в город подались. А её, Варенька, при ней так и осталась.
Гордя же как-то неладно на её пути оказался. И сама не могла понять, что с ней сделалось. Праздник был. Танцевала она тогда в охотку, из круга не уходила. Ну, а после танцев увязался Гордя за ней. Знала она о его славе добра-молодца. Баб любил и бит был не раз за это. Да ей тогда все одно было. Не замуж же было идти. Тосковала по мужику. Она, было покочевряжилась, да Гордя быстро смирил: бросил на сеновал, жаром мужским обдал, слова ласковые говорил. Она покорилась. Стал похаживать к ней в избу. Отчитываться ему было не перед кем: жену давно похоронил, а сыновья - взрослые, неженатые. Больно девок любили...
Гордей ходил по деревне петухом: такую бабу к рукам прибрал! Негоже стало Катерине перед людьми за его ночные посещения. Сказала ему. Перебрался к ней. Зажили одним домом. Стал Гордя в доме хозяином.
Странная жизнь у Катерины с Гордей пошла. Она вся в работе: что на ферме, что дома. Ко всему руки тянулись. Порядок и красоту во всём любила наводить. Гордя за дело брался редко. Всё по деревне шастал, а дома командовал да разговорами с соседями себя тешил. Стал выпивать.
Осенью подоспело её 40-летие. Дети уговорили отпраздновать юбилей. Евстафья - соседка привела своего постояльца:
- Писатель из города. На нашу деревенскую жизнь хочет подивиться.
Объяснила соседка.
Шумно и людно было. Весело. Катерина плясала под гармонь до упаду. В танце она преображалась. Лицо сияло, в каждом движении был задор и радостное чувство легкости. Начинала медленно, всё ускоряя темп танца. Поведет плечами, головой взмахнет и уж пляшет так здорово, что другие любуются, подкрикивают:
- Молодец, Катерина! Давай еще!
А она уже на развороте, подбоченившись, начинает выводить новый рисунок танца.
- Повезло Горде! Какую бабу отхватил! - раздавались голоса. Гордя пьяненький, победно обводил всех взглядом. С восхищением смотрел на Катерину, гордился - "моя баба!".
Писатель дивился её искусству танца, ею. Подсел к ней. Хорошие слова ей говорил. Просил разрешения в дом придти, о жизни поговорить...
Вскоре пришёл, да не один, а с Евстафьей. Она бутылку водки на стол. Мол, за знакомство. Гордя весело засуетился. Катерина быстро на стол собрала.
Писатель о своём деревенском детстве рассказывал, Мало пил и ел. Евстафья зорко следила, чтоб Гордя один не пил, свой стакан ему подставляла, да поддерживала огонёк разговора, чтоб не затух. Посидели пока пить было что, а там разошлись.
Писатель стал захаживать. В начале Гордю всё пытал. Разговор получался однообразный: Гордя все о тракторах да запчастях. О людях - одно: как человек пьёт, да как к бабам льнёт.
Тогда пристроился писатель к Катерине. Она ему и о деревенских, и о себе много интересного поведала. Нравилось ей с писателем обо всём говорить. Он слушал не только ушами, но и глазами - в них доброта и понимание каждого слова. Ей хотелось ему поведать давно забытое, пережитое. Говорила с писателем легко, слова сами с языка слетали. Жизнь деревенскую знала изнутри, всё случавшееся нутром пережевала. Удивлялась Катерина: ведь вот сколько прожито, какие интересные люди рядом с ней жили, да и живут!
Оказалось, что посиделки ей не меньше нужны, чем писателю: о себе стала задумываться. Он как бы ей внутрь себя самой дорожку указывал. Направлял мысли её по другому руслу, не деревенскому. Когда он удивлялся рассказу, она задумывалась, что удивило его. А при похвалах не заливалась стыдливой краснотой, а хотела понять, что его тронуло.
Писатель и сам рассказывал: о городе, о том, как люди там живут. Она слушала эти рассказы и часто примеряла обстоятельства жизни к себе. Когда чего-то не могла понять, пытала писателя вопросами. Он охотно вдавался в объяснения. Из них складывалось, что от человека всецело зависело какой жизнью он живёт. Она всё чаще стала задумываться о себе, о будущем.
- А есть оно, это будущее, у меня? С Гордей и с коровами доживать буду,- безрадостно заключала свои мысли.
Гордя поначалу сидел за столом, когда писатель в дом являлся. Но скучны ему были разговоры эти. Уходил в свою комнату со словами:
- Вы с Катериной поговорите. Она любит слушать. Бабье это дело...
Как-то ночью подсела к ней дочка Варенька и стала нашептывать, что писатель неспроста в дом зачастил. Екатерина удивилась, испугалась, замахала на дочку руками: писатель, мол, ко всем с разговорами пристает. Варенька обняла её, стала ласкаться:
- Писатель глаз от тебя не отводил, когда ты танцевала на юбилее! И сейчас...
Екатерина знала, что дочка правду говорит. Не раз посещало её благостное чувство, которое испытывает женщина, уверенная, что она заинтересовала мужчину. Внимание писателя она относила не к женским своим чарам, а к его писательской работе. Его отношение было доверительным и ласковым. Иногда ей казалось, что он любуется ею. И в ней рождалось то чувство удивления, которое она испытала во время танца на празднике, когда всё её существо говорило, твердило, убеждало:
- Силы и молодости сколько во мне!
И ей хотелось удали, радости бытия, полёта.
Как-то утром, когда Гордя и пасынки - она приглашала иногда его великовозрастных сыновей к столу - устроились за столом, покрикивая, что подать, да что убрать, стало ей тоскливо, к горлу подступила неуемная горечь обид. Хоть вой! И вдруг, неожиданно для самой себя, швырнула на стол полотенце:
- Управляйтесь сами с едой. Надоело всё подавать! Я к скотине пойду!
Бросилась в хлев к коровушке своей. Накинула защелку и стала реветь. Вскоре Гордя забарабанил, угрожая:
- Отвори! Дверь вышибу!
Сынки его явились, покрикивали, чтоб не дурила. Екатерина услышала соседские голоса. Потом и любимица ее, Варенька, объявилась. Екатерина несколько успокоилась, рыданиями смягчила боль в сердце. Вареньку впустила, пока Гордя в дом бегал. Обняла Вареньку и снова в слезы:
- Что это за жизнь! Каждый помыкает! Я ведь как полежалая солома живу: и скоту не дашь и в дело не пустишь.
Варенька обняла Екатерину и, плача вместе с ней, уговаривала:
- Мамочка! Ты у меня самая хорошая, добрая. Поехали со мной в город. Поживешь немного у нас. Колька мой ремонт затеял. В огороде надо помочь. Брось этих пиявок...
Досказать не успела. Затвор двери отлетел, дверь распахнулась и разъяренный Гордя бросился к Вареньке:
- Ах ты, курва материнская! Да я ж тебя, сопля, перешибу! Ты на что мать подбиваешь?!
Не успела Варенька увернуться за матерью, как удар сшиб ее с ног. Гордя бросился на Екатерину:
- А ты, быдло навозное! Мало тебе, так я ...
Но Екатерина успела подобрать с земли оглоблю и ткнула ею в Гордю со всей ненавистью. Тот опешил, устоял на ногах. Бросился было на нее. Но она коротким сильным ударом сбила его с ног. Варенька подскочила к матери, чтоб защитить её. Увидела жесткое лицо матери. Слез не было. Екатерина решительно бросила Вареньке:
- Айда в город собираться. Уеду с тобой. За скотиной Маланья присмотрит.
Гордя вскочил:
-Куда? В город! Ах ты дрянь недодранная! Да я тебя! - бросился на Екатерину.
Она с такой силой толкнула его, что он спиной завалился на кучу металлического хлама, вскрикнул от боли, попытался подняться. Екатерина уже стояла над ним:
-Ну, Гордя, кончилось твое правление. Руку поднимешь на меня - хребет перешибу! Меня люди поддержат, а ты без меня ничто. Айда, Варенька!
Как дальше сложилась судьба Катерины? Осталась она в городе или вернулась в деревню? Важно не это. Главное в ней произошёл слом, когда старое шелухой отпадает и появляются новые горизонты.
Не каждому дано это пережить.
Карьера
Коллега уехал в заграничную командировку от Университета. Я его подменял. Делал это охотно: свежие впечатления о студентах и о читанной уже лекции.
Первая лекция прошла на подъёме. Аудитория внимала. Увлёкся материалом. Кое-кто записывал.
По окончанию лекции меня окружила группа дотошных студентов. Вопросы иссякли. Собрал бумаги в портфель. Подошла студентка:
- Я хочу у вас писать диплом!
Передо мной стояла высокая, статная девушка. Во всём облике неестественность, какая-то оцепенелость. Неподвижность лица отчуждала. Правильные черты лица, словно окаменелые, делали это лицо не то что некрасивым, но чуждым, словно это была красивая маска. Взгляд её был прямой, тяжёлый. В движениях - угловатость. Первое впечатление - что-то не в порядке с этим человеком, в этом человеке! Признаться меня настораживают аномалии. Я теряю уверенность. Мне кажется, что за этим кроется нечто неприятное.
- У вас есть тема?
- Нет. Вы мне дадите. Я хочу быть вашей дипломницей.
Я сторонюсь людей бестактных, идущих напролом. Они вызывают у меня страх. Мне хочется посторониться. Я вновь взглянул на неё, уже с любопытством. Холодные глаза. Было в её поведении нечто интригующее, победное. Я неожиданно дал согласие. Подумал:
- Там видно будет! В случае чего, сошлюсь на занятость...
Уже стал забывать об этом.
Однажды, выходя из университета, увидел её у машины.
- Это моя! Вы где живёте? Могу подвезти.
Согласился. Отметил про себя: хочу от неё отделаться и сажусь в машину?!
Я стал пассажиром. Вскоре мне удалось уговорить её писать диплом у моего коллеги. За рулём она была разговорчива. Я слушал и убеждался, что провидение спасло меня от неприятных последствий. Она была откровенна со мной. Почему? Думаю, она видела, что я не из числа борцов за справедливость. Я был ей не опасен.
Если собрать воедино её рассказы о себе, которыми обычно сопровождались наши поездки, то получилась бы следующая история.
Она родилась в неблагополучной семье. Родители пили и били друг друга по пьянке. Не жалели и детей. За участие в разбое их упекли на долгие годы в тюрьму. Детей отдали в детдом. Там воспитатели обращались с детьми каждый в силу своего характера и наклонностей. Труднее всего было с теми из них, кто обладал причудами. Одному казалось, что его не уважают. Тогда он подходил к девочке:
- Ты что кривишь рожу, когда я на тебя смотрю. Презираешь, да! Смотри прямо, в глаза!
Следовала пощечина. Девочка в слёзы. Не от боли или обиды. Боялись худшего. Одна девочка не плакала от его пощечин... из гордости, так он её так отхлестал, что её в больницу увезли. Или подходил к девочке и без всякого повода:
- У тебя лицо хитрое! Ты что всех нас за дураков держишь?!
Пощёчина. Слёзы.
Мы учились жить с туповатым выражением лица.
Был воспитатель-садист. Он проводил с избранными индивидуальные занятия по гимнастике. Это были девочки двенадцати-тринадцати лет. Уединялся с девочкой в отдельной комнате. Она голая в трусиках на мате делала упражнения, которые он ей показывал. Насмотревшись, подходил и ударял открытой ладонью по попе. Сильно. Девочка вздрагивала. Его это возбуждало.
Её миновала чаша сия: одна из жертв похотливого воспитателя забеременела. Был грандиозный скандал.
Она уже решилась бежать, однако какие-то дальние родственники взяли её из детдома. Не из милосердия. В семье родственников родилась двойня и было трое маленьких. Вот она и "пахала" в доме. И всё-таки она с благодарностью вспоминала их: разрешили ей учиться и дали закончить школу...
К тому времени дети подросли. Родственники потребовали:
- Нам твоя учёность ни к чему. Деньги надо зарабатывать! Мы тебя пристроим.
Определили её в пивной ларёк:
- Дядя Серёжа не обидит. А если притронется к тебе, так ты же не принцесса-недотрога...
Ларёк сделал её самостоятельной. Деньги появились. Комнату приобрела. Обставила её: пена пивная щедрая! Подавая пиво, людей узнавала. Они всякие бывают. Прощать научилась: их обижать не надо, а они могут обидеть.
Учитель один часто бывал у её ларька. Его из института за пьянство выгнали. Он был к ней расположен. Он-то и надоумил в университет поступать, протекцию составил.
Сейчас в Университете у неё всё тип - топ! С руководителем диплома у нее благодать. Она уверена в успешной защите.
Умышленно стал задерживаться на работе, чтобы не возвращаться домой на её машине. Редко встречал её. Слышал о её успехах. К этому времени у меня накопилось много дел: поджимали сроки сдачи научной статьи в журнал, надо было представить на кафедре макет будущей монографии, разработать новый курс лекций.
Однажды неожиданно раздался звонок входной двери. Я никого не ждал. Открываю. Она! Лицо её сияло.
- Вы мой Крёстный! Хочу выразить признательность! Я защитила диплом. Меня рекомендовали в аспирантуру. Ваш коллега, мой руководитель диплома, сделал мне предложение!
- Предложение? Какое?
- Руки и сердца! Мы приглашаем вас на свадьбу!
Моё сознание было растревожено, как пчелиный улей. Каждая из выложенных ею новостей была неожиданна и удивительна. Но последняя новость! Я знал, что мой коллега стал деканом факультета, что он блестяще защитил диссертацию и поговаривают о его командировке за границу.
Я растерянно наблюдал, как она выкладывала на стол конфеты, фрукты, бутылку коньяка. "Но она? - не мог он взять в толк. - Как могла она предвидеть, пристроиться. Звериное чутье?! Ему под пятьдесят!.." Она шебетала, выкладывая на стол пакеты.
- Это надо отметить! И именно с вами! С вашей лёгкой руки...
Во всём, что она делала и как она это делала была уверенность и даже развязность. Он чувствовал во всём происходящем нечто унизительное. "Придти без звонка к одинокому мужчине с ... выпивкой! Это бестактно!" - но не мог сказать вслух. "Не выгнать же её!"
Я открыл бутылку, принесённого ею, коньяка. Опасение, что своим спокойствием и равнодушием я могу её обидеть, заставило любезно ей улыбаться. Перед ним уже не дипломница, а жена его коллеги. Не просто коллеги, а начальника! Он подкладывал на её тарелочку бутерброды, фрукты. Она болтала об известных людях университета, к которым он не посмел бы подойти без надобности. Его коробило её хвастовство. Он поддакивал и поощрительно улыбался. Перед ним был удивительный экземпляр человеческой породы. Да она Макиавелли в юбке!
В бутылке коньяк уже значительно убавился, когда я уловил в ней перемену. Она становилась женщиной. Словно случайно она спросила, не скучно ли быть одному...Когда я заваривал кофе на кухне, спросила, есть ли приходящая женщина... "Ушла бы быстрей!" - занервничал я, подавая ей вкусно пахнущий кофе.
- Мой жених уехал на конференцию. Я свободная невеста! Пришла к Крёстному отблагодарить! - словно идиоту втолковывала она. Смотрела на меня и призывно улыбалась. Подошла. Увидела в моих глазах страх. Удивлённо воззрилась. Секунда, другая. Я как-то весь скукожился: что дальше?! Она вдруг поняла и засмеялась громко, беззлобно:
- Испугался! Не меня. Жены начальника!
Я отпрянул. Она вновь подступила:
- Пушистенький ты наш! Я ведь тебя отблагодарить хотела. Да ладно! Давай кофе пить! Он и дружбу нашу зацементирует!
Я сидел дурак дураком. Она продолжала хвастаться. Ему хотелось крикнуть ей в лицо:
- Да я испугался! Так собаки боятся волка, вышедшего из леса. Если проректор уже согласился быть руководителем вашей диссертации, то все мы вскоре окажемся в вашем подчинении!
Но он не сказал того, что хотел.
Тракторист
Кто я? Тракторист из Казахстана. Этим всё сказано. Работаю водителем LKW во Франкфурте. А проблема у меня та же, что у Ангелы Меркель: интеграция иммигранта в жизнь страны. Никак у меня не получается с этим делом. Вот уже шесть лет в маете живу. Жена - преподаватель в школе. Завуч. Карьеру сделала. Уважают её. И я уважаю! Да, что там - люблю! Из-за этого все мои страдания.
Она молодец: сыну 4 года, а он уже читает, рисует. Она его и к книжкам приучила! А со мной ей трудно: не получается. В Казахстане она меня учителем определила, по спорту и рисованию. Как бы ближе к культуре, к образованию. Не моё это дело. Затосковал. Вернулся к трактору. В Казахстане от концертов, театров, лекций были оторваны. Дома вместе время коротали. А здесь ей всё надо.
И чтоб я был рядом! Вникал, интересовался. Я был и остался трактористом! Гитлер, Вагнер, Гёте, Путин и Трамп... Да пошли они все на три буквы! (Жена запретила в доме материться. Привыкаю культурно выражать свои чувства). Я стал жертвой мультикультур... не выговорить!
Дед предупреждал:
- Хороша она, да не твоя! Навсегда культурой отравленная. И тебя будет тащить туда же. Затоскуешь ты с ней!
Прав был дед, да сердцу не прикажешь.
Жена недовольна, укоряет:
- Сын скоро будет знать больше, чем ты!
А я не тягаюсь с ним. У меня своя культура: поговорить захочется, так с ребятами можно оттянуться с пивком! Жену понимаю. Она желает моего соответствия. Так я стараюсь! Вот слово сдержал: в Питере посетить Русский музей.
Посетил. Нехорошо мне было там. Тишина в помещениях. Люди в картинах чего-то высматривают. А по мне так красиво или некрасиво. Застращал музей меня своей важностью, молчаливыми смотрителями, богатством. Спросил у симпатичной дамочки-смотрительницы о картине - она всё возле неё крутилась, должно быть, дорогая. Так потом не знал, как отойти от неё, чтоб не обидеть.
Всё было чужое мне. Картины утомляли однообразием. Красиво! Люди привлекательные на них, голые и одетые. Непонятно что делают, из-за чего лица перекошены, над чем смеются. Вскоре утомился от бесконечности и многоцветья картин. Они стали казаться похожими друг на друга, будто их один художник рисовал. Попытался вспомнить одну из них. Не получилось! Испуганно подумал:
- Что же жене скажу? Как докажу, что в музее побывал?
Для пробуждения интереса стал смотреть на фамилии художников, а затем на картину. Вот "Иванов" - простая русская фамилия. И на картине всё просто и ясно: идёт вдали человек и все купающиеся на него пялятся. Вот "Крамской". По портрету видно крамолу сеял: бородка жидкая, телом тщедушен, взгляд дерзкий! "Перов". Видно, из простонародья. Думаю, отец с матерью домашнюю птицу держали. И картины у него простоватые... Ну и фамилия! "Петров- Водкин". Да, кто у нас в России не пьёт! Зачем в фамилию выносить?! Художник, видать, был крепкий, твёрдый: по портрету видно! И рисовал он людей, словно топором рубленных. По нашему: с плеча и точно! О нём и расскажу дома, отчитаюсь перед женой. Может не поверить, что в Русском больше часу пробыл... без захода в буфет.
Ещё назову "Меньшиков в Березове". Эту картину не забуду: поодаль от нас была деревня Меньшиковка, так там одни Меньшиковы жили...
Из Русского музея вышел на волю. Вздохнул всей грудью: кончил дело - гуляй смело! Зашёл в "Пельменную" на Невском. Сегодня можно расслабиться. Завтра обратно с новым грузом во Франкфурт погоним.
Расположился за столиком. Передо мной фужер с водкой. Буфетчик, чудак, мне рюмочками водку предлагал! А в другом фужере шампанское пузырьками исходит. Запивка. Рядом тарелка с пельменями паром обволакивается. Кайф! Выпил. Покидал в рот пельменей. Осмотрелся. Кое-кто с любопытством посматривал. Поймал и неодобрительные взгляды. Надо же! Будто я их деньги проедаю. Вижу разговор затевать не с кем. Опустошил свою посуду. Вышел на Невский.
Красотища! Здания - одно другого краше! Но народу! То тебя толкнут, то обойдут, задевая, то на тебя группа какая-то надвигается. Никакой возможности полюбоваться этой красотой. Взял такси и поехал к своим ребятам. Завтра в путь. Домой!
Карты
Маму похоронили прилюдно. Приехали ее подруги из села. Они провожали гроб со слезами и с тяжелыми вздохами. Каждая в церкви зажгла свечку. Они старенькие, но не убогонькие. В каждой из них была значительность. На поминках они пили водку. На хорошие слова не скупились. Часто крестились. Песню, любимую мамой, спели. Все по-людски.
Настало время им в деревню возвращаться. На автовокзале их рейса надо было часа четыре ждать. Вот я их к дочке и пригласила: Юлька-то моя рядом с автовокзалом живет. Чаю напились, а времени пустого еще часа три! Тетя Клава и говорит:
- Карты у тебя есть?
Смутило меня это, я даже обиделась за маму. Передала тете Клаве карты.
- Уж сколько времени с усопшей, царствие ей небесное, провели за картами.
По доброму, как о благом деле, говорила тетя Клава, бросая каждой карту. Они играли охотно, с азартом, но чинно, без разговора и вскриков. Подошло время. Они степенно распрощались и уехали.
В годовщину маминой смерти потянуло меня в деревню. Захотелось увидеть этих старушек, вспомнить прожитое, пройтись по деревенской улице. Думалось, мамку предам, если не съезжу.
Остановилась у тети Клавы. К ней каждый вечер бывший совхозный счетовод приходил. Старичок. Усаживались они за стол, клееночкой цветастой покрытый, и начинали в карты играть. В дурачка. Десять раз. Затем в тетрадку школьную заносили счет. Копейками расплачивались. Иногда после карт пили чай втроем, с мужем.
Он карты не жаловал. Людей сторонился. После войны охранником в тюрьме служил. Людей разговорчивых обходил. Деревня его уважала: мастером был на все руки. У него в сарае мастерская была оборудована. Он там и проводил все время. Тетя Клава даже обед ему туда носила. Уважала работу мужа. Жили они ладно. Хорошо мне у них было.
Последний раз в деревню я попала лет пять тому назад. Мужа тетя Клава уже похоронила.
-А старичок еще приходит, в карты играть? - полюбопытствовала я.
-Да тут целая история случилась, - живо откликнулась тетя Клава.
- Приходил. Играли. Да вдруг тетрадку-то и потеряли - тетя Клава хитро улыбнулась.
- Он стал мне проигрывать. Память-то не молодеет с возрастом! А "в дурачка" она, память, - первое дело. Бывало придет бодрый, смотрит этаким петухом. А как один за другим проигрыши посыпятся, расстраивается, сам не свой, кулачком по столу ударит. Бывало и слово бранное вырвется. Уходил жалким, глаза печальные делались. Вот я и потеряла ту тетрадку. Так он принес новую. Тогда стала я подаваться. Заметил он это. Осерчал. Приходить перестал. Только на улице с ним встречаюсь. Здороваемся.