Я уже старый, в деревне старше меня нет никого. Старуху свою спрашиваю: "Ты не помнишь, сколько мне годов?", а она: "Сколь волосьев на башке осталось, столь и годов". "Значит так, на плеши пять волосов, в ушах по десятку, итого 25. Что-то ты старуха того". "Сам ты того, вон из носа пучок торчит, а брови какие густые - глаз не видать". Ну, значит правильно, годов 90 с гаком. Вот ведь сколь прожил, а ишо видно не срок, видать проживу.
Да вот не долее, как месяц назад или неделю, со мной тут приключилось. Пошел я в лес, по грибы, уж почти корзину опят настриг, начал через какую-то валежину перелезать, одну ногу переставил, а другая застряла, порчиной за сучек зацепилась. Стою, дергаюсь как припадочный, толку нет ни в зад, ни вперед. Собрал я всю силушку, а сам себе думаю: "Хрен с ним с портками, помощи то ждать все одно неоткуда". Ну и дернулся, как следует. Отцепиться то отцепился, только башкой об дерево так шандарахнулся, что с него все шишки поотваливались. Лежу я под деревом, шишками заваленный и думаю: "Поливать нынче огурцы или дождь будет?". Отлежался малость и домой потащился.
Дома внуки и правнуки давай меня лечить, кто зеленкой, кто йодом, вообщем измазали меня всего, рубашка зеленая, да и шут с ней, главное - жив остался. Бегают, бесенята, мельтешат перед глазами, я от них еще больше распрохудился. У меня каждое лето так, понаедет саранча штук по пять, по восемь, никуда от них не скроешься, как микробы, везде проникают. Я их как-то считать пробовал, ни черта из этой затеи не получилось. Считаю - вроде девять, по новой начал, получилось только пять, а вон, глядь, и седьмой из крыжовника торчит. Плюнул я на это дело, к концу лета все равно всех по именам буду знать. Тогда и сосчитаю или на крайняк у бабки спрошу. А так, с прошлого года только Антона запомнил. Вот пролаз растет, забрался на чердак, а у меня там гробик, отесанный, в сухости стоит, проветривается, так этот чиграш конопатый на крышке ножом нацарапал: "Здесь был Антон". Я ему на заднице свою отметину поставил - ремнем. А вот там Ленка - правнучка, нынче как приехала, сразу баушкину квашню с тестом себе на голову надела. Поели пирожков. Ну а остальные еще не успели набедокурить, так что придет время, познакомимся.
Ну, вообщем, проспал я ночь кое-как, поднялся на утро, башка побаливает. Старуха посылает меня к фельдшеру и саранча вокруг меня в провожатые набивается. Ухватились за меня со всех сторон и потащили. Я посопротивлялся, да отступился, куда там, как муравьи облепили, поди, с ними сладь.
Врачиха башку мне чем-то намазала, да бинтов намотала, и не жалко, столько добра извела. Знамо дело сразу легче сделалось. "Что-то вы у нас не бываете, надо вас всего обследовать". "Валяй, говорю, обследовай". Раздеваться приказала и давай меня щипать, а то стучит по мне, будто я какая-то деревяшка. А сама все в тетрадку строчит, че пишет, по что бумагу изводит, я уж и не рад, что согласился, а все равно сижу терплю, виду не показываю. А она давай пытать: "Когда и чем болел". А я что помню? Ну, рассказал ей, как я по малолетству яблок ворованных обожрался, потом неделю животом маялся. Помучила меня еще маленько, рассказала какие во мне болезни. Одна мудреней другой. Я все думаю, как это меня до сих пор не скрючило от такой напасти. Потом бумагу мне написала, чтоб я зашел в аптеку за лекарством. Я эту бумагу бабке отдал. Она любит всякие таблетки. Бывало среди ночи в потемках ковыряется в коробке своей, найдет какую-нибудь, запьет из самовара, ляжет и храпит. Значит полегчало. У нее в этой коробке, каких таблеток только нет, она их лет 60 собирает. Пуговицы в такой же коробке рядом лежат, так что черт ее знает, что она там по ночам глотает, но польза видать есть, утром скотину кормить, бывает, не добудишься.
Вышел я от фельдшера, саранча тут как тут, окружила меня, обратно понесли. Дерутся между собой, ругаются, каждый норовит в меня вцепиться. Супротив сельпо уронили окаянные. Лежу я на боку, пыль столбом, бесенята вокруг меня бегают, не знают, как подступиться. Поднялся сам, ругаться не стал, как есть в пыли, с перевязанной башкой зашел в сельпо, купил кулек карамели. В очереди никто даже не вякнул, рты поразевали, бельма выпучили, продавщица даже денег брать не хотела. Отдал я кулек чиграшам. Занялись. Про меня сразу позабывали, до дому спокойно дошел.
Семен сидит на завалине, наверно меня дожидается. "К врачам, что ли ходил? Я б на твоем месте им не доверял. У них одно лечение: или что-нибудь отрезать или зеленкой измазать". Семен у нас авторитет, нет такой болезни, от которой бы его не лечили. В областной больнице каждый врач знает Семена, а уж если в районную заявится, так от него все врачи, как тараканы от дуста, в разные стороны разбегаются. У нас тут один профессор по медицине отдыхал у родственников. Семен с ним битых два часа беседу вел, потом этот профессор в сторону отошел и говорит: "Сколько лет прожил, а таких не встречал. Уж не дурак ли я?". Видать тоже признал в Семене авторитета.
Присел я рядышком, слушаю. "Твою болезнь надо лечить народным средством, есть одно такое. Главное, лекарство все под рукой, ходить никуда не надо. Меня один мужик в больнице научил, его, как и тебя, сосной контузило. Вообщем ты бинты с башки сними и намажь ушибленное место свежими куриными какашками и опять завяжи. Мазать надо 2 раза в день...". Не дал я ему договорить, прогнал. Пошел обиженный, на похороны он ко мне, видите ли, не придет, это еще надо посмотреть, кто к кому не придет.
Вон внуки у меня картошки с молоком нажралися и на речку убежали, так я пока прилягу, отдохну, а то ведь придут покоя не будет. Ну, да ладно. Ведь у них сейчас самая счастливая пора, только они покуда об этом не знают. Когда вырастут - поймут, может и нас с бабкой вспомнят добрым словом.