В немецком университете,
на философском факультете,
я не смущался, не робел -
я был блистателен и смел.
И все студентки с удивленьем,
с благоговеньем, с умиленьем,
с тоской глядели на меня,
судьбу в отчаянье кляня,
их наделившую мечтою
блистать всесильной красотою,
позволив разве что в раю
осуществить мечту свою.
Нет, под луною не дано им
навек запомниться героям
их сновидений золотых.
И я старался не для них,
язык коверкая немецкий.
"Поймите, девы, я не местный,
не здесь я приобрел гастрит "-
им говорил мой внешний вид.
Окутан думами седыми,
я размышлял о Древнем Риме.
Издалека, из бездны лет,
Зенон, Сенека, Эпиктет
мне возвещали их открытья -
плоды рассудка и наитья.
И златоустый Цицерон -
мудрец, политик, пустозвон,
все проигравший победитель,
мне говорил не о гастрите,
не о куренье натощак -
он говорил мне о вещах,
покрытых тайною навеки.
И после лекций не к аптеке -
я шел к прокуренной пивной.
И тенью шли они за мной,
в свои закутываясь тоги -
аристократы, полубоги,
творцы учений и речей,
звучавших как виолончель
в руках искусного солиста.
Лишь на заре дорогой мглистой,
мерцая нимбами вдали,
они в нигде свое брели,
к спаленным временем пенатам.
Но я в студенте том патлатом,
слонявшемся в чужом краю,
себя почти не узнаю.