Аннотация: Однажды мы с моим коллегой Романом целый день просили подаяние. Вот что вышло.
Нищие
"Дело было в пивной. "Милостивый государь, - сказал он почти торжественно, - бедность не порок, это истина. Но нищета, милостивый государь, нищета, порок-с. В бедности вы еще сохраняете благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За нищету даже не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя". Говорящий был одет в старый, совершенно оборванный черный фрак с осыпавшимися пуговицами. На его платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень вероятно было, что он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были грязные..."
...Дело было на улице Челябинска, возле Заречного рынка. "Я не нищенка, я у людей милостыню прошу, на доброту их надеюсь. Так получилось: всю жизнь спину гнула, а сейчас работать не могу. Пенсия маленькая, а жить на что-то надо. Да и не одна я такая, ты лучше по городу походи, на людей посмотри. Нет, не нищая я".
Говорящая сидела на картонном ящике, скрючившись и завернувшись в невообразимо грязный платок, первоначальный цвет которого определить было невозможно. Не мылась она, наверное, уже месяц. Кисти рук, обтянутые шелушащейся... не кожей, чешуей, какое-то коричневое лицо, из-под платка выбиваются желтые космы...
Проблема нищих волновала российское общество еще в прошлом веке. Первый говорящий - Мармеладов из "Преступления и наказания". Чтобы узнать второй портрет, не надо лезть за томиком Достоевского - достаточно выйти из дома.
На современных нищих нет фраков, даже оборванных. На их узких плечах надето какое-то обвислое тряпье. Полезешь к ним с вопросами - не милостивым государем назовут, а пошлют крепкой матерщиной, независимо от своего пола. Да их и различишь с трудом - женщина, мужчина ... Нищие! И какая там философия о различии нищеты и бедности. Выдумал все Достоевский. Решившаяся рассказать о себе женщина на Заречном рынке двух слов связать не могла...
Нищих на улицах сейчас так много, что их перестаешь замечать. Перестаешь замечать просительно вытянутые костлявые руки старушек у магазинов, спящих в любую погоду прямо на голом асфальте едва одетых детей. Их матери - то ли таджички, то ли цыганки, лица завешаны какими-то тряпицами, и просят они что-то на неведомом языке. А мы их просто не замечаем... Неопрятно одетые женщины, сидящие на ступеньках подземных переходов, стоящие тут же убогие подростки, раздавленные нуждой старики, все они стали обычной частью городского пейзажа. Мало кто читает их каракули, выведенные карандашом на кусках картона. Как же они докатились до такой жизни?
"Забавник! - громко проговорил хозяин распивочной. - А для ча не работаешь, для ча не служите, коли чиновник?" Это опять Достоевский. На прямой вопрос Мармеладов так и не дал ясного ответа.
А действительно, "для ча"? Почему люди не желают искать какой-то более привлекательный с точки зрения общественной морали способ зарабатывания денег? Что вообще чувствуют нищие, когда сидят в оживленных местах, просительно заглядывая нам в глаза? Мы решили выяснить это на собственном опыте.
На меня глядели спины
Нет нужды вспоминать библейское: "Пусть твоя левая рука не знает, сколько дает правая". Подают сейчас без охоты и точно знают, сколько.
Не могу не вспомнить "ветерана" голытьбы - старика, которого горожане зовут "Господи-помилуй". Много лет сидит он на одном и том же месте Заречного рынка, ни зимой, ни летом не снимая с головы меховую шапку-ушанку. Иногда пропадает неизвестно куда, и тогда базарные кумушки судачат о его судьбе. Но он возвращается, и опять из "его" угла слышится тягучее: "Господи, помилуй..."
Сегодня технология побирательства отточена до предела. Кучка нищих-инвалидов возле церкви работает по методу "бригадного подряда". Пока несколько живописных фигур в лохмотьях снимают камни с душ прихожан, другие отдыхают на траве. Время от времени к "действующим" сборщикам подходит "коллега" и принимает часть выручки. Я не шучу. Места возле церкви всегда были самыми доходными, и конкуренты вполне могут применить недостойные методы: побить, например, стащить подаяние...
Мы не обладаем навыками для такого рода деятельности. Нас только двое, и возможность применения "бригадного подряда" отпадала. Поэтому решили действовать на свой страх и риск...
Пришли на рынок утром. Солнце не успело раскалить асфальт, которому еще предстояло прогнуться под подошвами посетителей рынка. Немного подумав, выбрали ступени лестницы, соединяющей торговый центр с первыми рядами торговок галантерейной мишурой. Минут пять ушло на "разведку местности". Слева - инвалид на коляске с картонной коробкой, чуть дальше, справа - фотограф, возле которого приплясывает здоровенный и явно потеющий под костюмом "Дональд". Возле самого крыльца торгового центра расположился баянист, извлекающий из своего инструмента фальшивые звуки популярных попсовых мелодий. Кажется, конкуренция предстоит суровая.
Поколебавшись, сажусь (я - Сергей Куклев) на ступени, на равном расстоянии от музыканта и инвалида. Экипирован, конечно, не профессионально - джинсы, застиранная майка, кроссовки. Куда уместнее были бы тут пыльные лохмотья. В моих руках плакат, объясняющий, что уволен с работы, помогите, дескать, "матерьяльно". Хиленькая легенда, но что поделаешь...
Через некоторое время начинаю замечать на себе пристальные взгляды клиентов кафешки под открытым небом. Но им меня не пробить - во-первых, далеко, а во-вторых, они не знают, что за одним из столиков примостился мой напарник, ободряюще гримасничающий: мол, давай, давай! И я дал.
... Прикурил сигарету от спички, прикрывая трепетное пламя трясущимися руками, сгорбился и попытался понять состояние здорового человека, впервые протянувшего просящую руку. Приятного мало - мир вокруг потускнел и люди перестали существовать. Какое мне до них дело, если желудок крутит от голода, а в голове мутно после вчерашней попойки. Подумалось: а может, найти работу? Нет уж. Пусть лошадь пашет, а мне не пристало, да и все равно рано или поздно уволят...
Ну хватит, система Станиславского - штука, конечно, хорошая, но от таких мыслей свихнуться можно. Встряхнулся, огляделся. И тут же опустил глаза - на меня презрительно смотрела стайка подростков. Ага, и вы туда же (взрослое население еще ни разу не наградило меня сочувственным взором). Впрочем, правы они, а не я. В подтверждение моего внутреннего монолога раздается начальственный голос милицейского чина: "Что ты тут расселся? Руки-ноги вроде есть. Иди на биржу сходи, найди работу". Он прав, тысячу раз прав, но играть нужно честно - ни слова не говоря, я встаю и понуро бреду подальше от лестницы. Напарник тормошит меня, он еще не знает, каково быть человеком, выброшеным на паперть. Молчу и угрюмо бреду на прежнее место - реакция представителя власти тоже входит в наш сценарий.
Возле "моих" ступенек расположился паренек с магнитофоном. Решил подзаработать танцами. Из динамиков льется электронная музыка, а он довольно живо дергается в приступах брейка. Дед-баянист переместился в другое место, его маломощный инструмент не в силах тягаться с современной аппаратурой. Вызванная обидой за дедка-попсовика в голове мелькает злорадная мысль: "Пляши-пляши, брат. Все равно никто не подаст - 80-е уже кончились, брейк успешно похоронен". Более того, на фоне жизнерадостного танцора моя кислая физиономия выглядит очень даже выигрышно. Расчет оказывается правильным: первая смятая сторублевка ложится в мою кепку! Краснея, бормочу: "Спасибо, бабушка". И гляжу в сторону напарника. Он по достоинству оценивает успех. А мое достоинство падает и падает в пропасть, откуда нет возврата...
Опять милиционер. Тот же. В его походке чувствуется раздражение, и во мне сжимается пружина страха шаромыжника перед представителем закона. "Ты что, не понял?" - вопрошает он. "Да я же ничего..." - пытаюсь оправдаться. "Пойдем, я проведу с тобой беседу." Сгорбившись за его уверенной спиной, вхожу в торговый центр. Настало время представиться. Он вертит в руках редакционное удостоверение и недоверчиво оглядывает мою персону. Тут подскакивает напарник, озабоченный моей судьбой, и тоже сует свои "корочки". Инцидент исчерпан.
Надо работать дальше. Возвращаться назад, на лестницу, не стал. Обойдя торговый центр, уселся прямо на дороге, перед спешащими за покупками "уважаемыми челябинцами и гостями города".
Все еще стыдно, ведь я новичок. Процесс атрофирования чувства стыда мной не изучен. Зато ощущаю, как плевок, волны презрения, исходящие от прохожих. Мой благополучный вид никак не соответствует занятию, которым зарабатываю на жизнь. И люди это понимают. Не пытаюсь давить на жалость, просто сижу и рассматриваю камни под ногами. Вдруг вижу стоптанные туфли. Они остановились, повернулись в мою сторону. "Извини, сынок, все, что могу..." Старческая рука сует в кепку две "сотни". Да это вы меня извините, бабушка. Я - здоровый лоб - сижу тут и отнимаю крохи от вашей пенсии! Лицо покрылось испариной. Хочется бежать отсюда без оглядки, зарыться лицом в диванную подушку и все забыть. Но странное окоченение сковывает все тело. Я просто тупо смотрю под ноги, не испытывая ни малейшего желания встать. Еще одна пенсионерка кидает пятьсот рублей со словами: "Что же ты, сынок..." И я не выдерживаю. Поднимаюсь и бегу к берегу Миасса, будто холодная вода сможет смыть душевный нагар. Не помогло. Напарник, увидев мое лицо, молча тянет меня на троллейбусную остановку...
Через полчаса мы пьем пиво и курим в скверике. Табачный дым ленивыми кольцами поднимается к небу. К небу, которого я не видел в течение сорока минут "эксперимента". Напарник беззаботно болтает о том, о сем...
Эх, Роман... Через час я увижу его сгорбленную фигуру, сидящую на асфальте в самом центре города. Посреди толпы. Сгорающего от стыда. Если мне пришлось с головой окунуться в океан презрения, то ему предстоит искупаться в незаслуженном сострадании. И я не знаю, что мучительнее...
"Дембель" хочет домой...
Лю-ди, прос-ти-те ме-ня! Я не знаю, как оправдаться перед вами. В Бога не верю - грехи не замолю, а вставлять в материал всеобъясняющую банальную фразочку: "Работа у меня такая!" - это верх цинизма и пошлости. Короче, виноват я.
Обдумывая, как получше вникнуть в тему сирых и убогих, вспомнил народное - "От тюрьмы и от сумы не зарекайся". Мелькнула шальная мысль: а ну как самому, не дай Бог, придется побираться, как бы тогда поступил, чтобы подавали больше? Не зря в университете преподавали психологию. Мозг работал совершенно четко: хочешь заработать на паперти - вызови у людей чувство жалости. Люди кидают монетки убогим, когда у нищего руки нет или ноги с мясом вырваны. А если все части тела целы? Невиль Сент-Клер, профессиональный нищий из рассказа Артура Конан Дойла "Человек с рассеченной губой", тщательно гримировался перед выходом на "работу", с помощью красок изображая на своем лице ужасный шрам. За полдня он собирал с доверчивых лондонцев девятнадцотого века до двух фунтов стерлингов. В Челябинске тоже хватает калек, стоящих у магазинов или по подземным переходам с протянутой рукой. Но сказать, что они собирают с челябинцев золотую дань, нельзя. Выход - уязвить сердца южноуральцев чем-то необычным. И я надел военную форму...
Со времен недавней армейской службы у меня остался дембельский парадный китель, пылились в кладовке еще "добрые" кирзовые сапоги. Надену все на себя, а для сбора денег положу перед собой пилотку. Она хоть к парадке и не положена по уставу, но, авось, никто не поймет. Перед выходом на паперть решил поинтересоваться у мамы - подаст ли она милостыню человеку в военной форме. Немного подумав, она припомнила мне грязного бродягу, который, одевшись в замурзанный камуфляж, выходит каждое утро к нашему гастроному и выставляет перед собой табличку: "Воевал в Афганистане".
"Ему я ни копейки никогда не кидала, - сказала мама, - какой он солдат. А денег дам, если поверю, что нищему они действительно нужны".
Место выбираю людное - между торговым центром и троллейбусной остановкой, у рекламного щита "Эльдорадо". Милиции вокруг нет, зато людская река почти не прерывается. Торопливо переодевшись в кустах у набережной (идти по городу в таком виде я все же постеснялся), зажмуриваю глаза и, сжав зубы, выхожу на тротуар. Стараясь не заглядывать в лица прохожих (ужасно стыдно), бросаю на асфальт заранее припасенную картонку и быстро сажусь на нее. Пока не освоился - прикрываю лицо написанным дома плакатом: "Дембель хочет домой. Нет денег на билет". Сверкают на погонах металлические планки старшего сержанта, солнце играет на начищенных сапогах, режет глаз своей белизной идеально подшитый шестислойный подворотничок. Через время, чуть вытянув шею, оцениваю обстановку вокруг. Черт побери, как ни торопятся люди в торговый центр или на троллейбус, каждый из них на ходу поворачивает голову в мою сторону. Некоторые прохожие останавливаются, шевеля губами, перечитывают надпись, медлят, стараясь понять суть плаката.
И двадцати секунд не прошло, как в мою пилотку посыпались смятые купюры. Я не видел, кто мне подал первым (голова ушла в плечи, глаза закрыл), слышал только ласковый женский голос: "Что ж ты, "дембель", куда все деньги дел, на держи, счастливо тебе домой доехать!" Первая "пятисотка" немного расслабила, пришла уверенность. Вспоминаю, что я все же на задании и должен видеть, как реагируют люди.
Кто сказал, что челябинцы зачерствели душами?! В один момент возле меня даже толпа образовалась - три человека ждали своей очереди бросить в подставленную пилотку свои кровные деньги. Мужчины, женщины, молодежь. Особенно поразили две девушки. Задержались, прочитали плакат, оценили мой внешний вид. Слышу - шепчутся: "У меня тоже мальчик в армии служит, скоро и ему домой". И тонкая девичья рука подает ... 10 тысяч рублей. И вслед за ними еще одна женщина останавливается, причитает: "До чего довели армию, как-то там моему сыночку служится". И ко мне летит пятитысячная купюра. Уже через минуту пилотка переполняется деньгами, приходится незаметно от окружающих выгребать их и прятать в сапог. Чувствую себя при этом последней сволочью.
Конечно, не все такие добрые. И кивали люди злобно, и плевались презрительно, и просто проходили мимо. А одна старушка, которая в десяти шагах от меня предлагала прохожим "узнать свой вес", бросила свои весы и приступила к расспросам: "Вам же, солдатам, бесплатный билет полагается". Отворачиваюсь, чтобы не выдать себя, и сквозь зубы объясняю: мол, это раньше литер выдавали, а сейчас дают наличными и только на плацкарт. А в кассе плацкартных мест нет, только купейные, а домой надо быстрее, ну вот и решился на последнее.
"Не отворачивайся, сынок, я вижу, что тебе стыдно, - жалеет меня бабуся, - вот держи". И вновь в мою пилотку ложится пятитысячная купюра.
Все, не могу больше! Через десять минут нищенствования появился милиционер, и я встретил его чуть ли не объятиями. А тот не выгнал сразу, а только вежливо так попросил предъявить военный билет. "Пошли отсюда, сержант", - говорю, забирая с собой плакат и картонку. Предъявляю редакционное удостоверение и объясняю ситуацию. Милиционер смеется: предупреждать, мол, надо. Всяких нищих видел он на площади перед торговым центром, а побирающихся солдат еще не доводилось. Поэтому медлил, наблюдал, не выгонял сразу.
Лучше б не медлил. За несколько минут лжи я собрал около 35 тысяч рублей! Благодаря бесхитростному переодеванию - шесть долларов за 10 минут. Куда там конандойловскому Невилю с его масштабным гримом!
...Ну и чего я добился? Сижу сейчас, надо к материалу о нищих какой-то общий вывод делать. А вывод один - сволочь я последняя, стольких людей обманул. И еще: при наличии должного желания, капельки актерского мастерства и грамотно подобранного костюма можно без особого труда заработать немало халявных денег.