Что же подарить тебе, ведь нет у меня ничего? А хочешь, я подарю тебе сказку?
В таких случаях женщины отвечают, наверное, всегда одно и то же. Да, хочу. Неужели никто из имущих хоть что-то не умеет рассказывать сказки, думал я, почти молодой, вовсе не красивый, жестокий, одинокий и по уши влюбленный идиот. Впрочем, признать честно: у меня действительно ничего не было. Ни дома, ни работы, ни денег (ибо что имеем - не храним), ни, кажется, даже документов.
(Могу, конечно, чисто ради интереса рассказать, что у меня тогда было, а именно: седые виски, больные глаза, с пару десятков врагов по всей стране, три года условно, четыре хороших ножа и один брусок, уйма адресов по всем городам страны и - одиночество. И сказки...)
Да, не знал, не знал и знать не мог, она же была первой, с кем я пытался говорить, не балагурить, не швырять в прокуренный воздух терпкие фразы, а говорить по душам... Если души умеют разговаривать. И она сказала - хочу.
Первой моей сказки хватило для того, чтобы она смогла снять квартиру. Я приходил и туда.
Сказки вольны. (Ударение произвольное). Только они - не возвращаются. Я встретил полугодом спустя Монаха, и долго не мог вспомнить, о чем мне говорит это имя, и только в своих дневниках обнаружил его чуть позже, но мальчишка, дурак, сопляк, я не понял этого намека! Я не вспомнил этой сказки!
Она потом напишет - о клубнике в январе, о безумных глазах, о хлопнувшей двери, о янтарной жидкости в шприце... Напишет и не покажет даже мне. Сказки жили во мне, я опасался за собственный рассудок и за свою свободу, и, когда пришла весна, мы поссорились. Верней - я ушел.
Когда я вернулся, кажется, была осень. У нее - обеспеченный любовник и работа. Кажется, и тут не обошлось без моих слов.
Стоило испугаться? Я смеялся. Смеялся, распивая под Катером пиво с 50летним драйвером, которого звали... В общем, я не уверен, стоит ли это говорить и не набьет ли он мне морду, но что этот персонаж вполне из моей сказки, я на сей раз знал точно, и все хотел, но боялся спросить у него, а где же остальные? Чего я боялся больше, того ли, что он скажет мертвы, или того, что объяснит, где их искать? Не помню...
Человеку надо жить. Как-то я не знал, наверное, об этом. А человеку нужен дом, и деньги, и круг общения. А не бешеные, безумные, до слез в глазах, слова истины. Бож-же мой, как мы спорили тогда! Похоже, это уже из серии "когда мы были молодые".
Питер. Крепкое рукопожатие. Бредов, Ник - представляются мне. Мои плечи - врастяг - относит назад, и глаза превращаются в бойницы, и я спрашиваю - идущий бездорожьем? Он кивает, и мне впервые в жизни становится по-настоящему плохо. До меня доходит, что я уже - не из их числа. Комиссия по Контактам, Комиссия по Контролю, Патруль Кристалла, Служба Хронос... А я хочу домой, потому что там ждет она, и вдруг пронзительно ясно становится, что ждет - именно меня.
У меня есть работа. Я похоронил всех старых друзей и поссорился с пионерами. Я хожу по родному городу и молчу, и в глазах - черные шпили башен. А она - мирится с мамой и делает карьеру. И слушает меня. Следующая моя история обошлась много дороже.
Я еще долго буду вспоминать этот прозрачный взгляд, и хрустальную мелодию, и незнакомые клинки в руках, и ветер в спину, и призрачный крик: уходи, тебе не место здесь. Не знаю, где это было, я не покидал города, но помню свинцово-серую воду по обе стороны от серого камня, и помню вспыхнувшую перед глазами перевернутую "рейда". Сказка ударила меня слишком больно...
Очнулся в больнице, и температура - 39, и карантин. Но не прошло и трех дней, как она пришла и сказала, что второй месяц, что еще не поздно. А я тогда вспомнил, что был уже и выкидыш, и аборт, и сказал, мол, решай сама, но справимся как-нибудь. Видимо, уже научился думать, это она не знала, во что нам это встанет.
Еще одна квартира. Не помню. Медовый месяц длиной во все семь. Чей-то байк под окном. Черная крылатая пустота. Неделя до родов.
Меня зовут чужим, не здешним, именем. Я пою - хотя никогда не умел петь - под Домом Легионов. Где это, что это, рвутся обреченные крылья, я знаю, что все кончится, просто все кончится, я встаю, и ухожу, и назавтра выплясываю под окнами роддома.
Как мы прожили первые полгода? Я ей не скажу, она - не помнит. А еще были сны, яркие, как историческое кино, и во снах была Чуда - взрослая, красивая, сильная. В жизни же оказалось, что - отставание в развитии, гидроцефалия, и надо было прятать глаза, потому что я знал, что это такое, а она - нет.
Много было у меня сказок. Слово, другое, третье... И подходит ко мне на Арбате ясноглазый флейтист, будто прямо из 80х, кладет руку на плечо и говорит - жди. Но, постой! - кричу я уже ему в спину, и - как не было никого.
Полтора года Чуде. Новая квартира. Новая работа. Новые друзья. Компьютер, ремонт, телефон, интернет, мы больше никогда не будем голодать... А то, что я делал от нее втайне... Диагноз. Диагноз неизлечимой болезни, которая и не болезнь вовсе, я не верю ни в богов, ни в героев, помогите, кто-нибудь, прожить бы мне хотя бы 15 лет!
Ты все рвешься? Нет! Стой, стой, мне лучше больно! В глазах чернеет, приступ не первый, пусто, холодно, не больно, поздно, уже поздно, и я отчаянным последним еще своим усилием швыряю свою голову в стену.
...Больно. Вот теперь - больно. Отлепляюсь от пола, поднимаюсь по стенке, стискиваю виски. А другого способа нет. За стеной в плаче заходится Чуда.
Сказок у меня было много. Да только это не высказать, и я не уверен, что хочу высказывать это - словами, я как-нибудь продержусь. Хочешь, я подарю тебе сказку? То, что я сделал - уже не меньше.