Кулаков С.А. : другие произведения.

Круг друзей

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   КРУГ ДРУЗЕЙ.
  
  
   граф Зейлер;
   граф Цинцендорф;
   граф Розенберг - директор Придворной оперы;
   барон Ван Свитен - член Императорского совета;
   Антонио Сальери - капельмейстер Придворной оперы;
   Франц Солес - советник;
   Иозеф Гайдн - композитор;
   Висенте Мартин - композитор;
   Франц Зюсмайер - композитор;
   Вольфганг Моцарт - композитор;
   Леопольд Моцарт - его отец;
   Констанция Вебер - супруга Моцарта;
   Лоренцо Да Понте - либреттист;
   Реджина Стринатакки - скрипачка;
   Катарина Кавальери - певица;
   Ян Кухарж - капельмейстер Пражской оперы;
   Розер - капельмейстер;
   Эммануил Шиканедер - певец и руководитель театра;
   Дайнер - трактирщик;
   Ляйтгеб - сыроторговец;
   Иозефа - служанка;
   1-ый могильщик;
   2-ой могильщик;
  
  
  
  1781 год. Богато убранная комната в доме Сальери. Гости Сальери - знатные аристократы Вены.
   Сальери: Мюнхенская опера Моцарта и вправду имела успех?
   Цинцендорф: Курфюрст пфальский и баварский остался доволен. Он удивлялся, как такие большие мысли могли уместиться в маленькой голове этого Моцарта.
   Ван Свитен: Все были в восторге...
   Зейлер: Господа, Вы слышали историю, которая произошла между Моцартом и оберкамергером архиепископа Зальцбуржского?
   Присутствующие говорят, либо показывают, что им ничего не известно.
   Зейлер: Как?
   Цинцендорф: Что же стряслось?
   Зейлер: Моцарт принёс прошение об отставке. Граф знал, что архиепископ зол на музыканта, и резко обошёлся с Моцартом. Мало того, когда тот уходил, граф Арко подскочил и закатил ему пинка.
   Сальери: Какое варварство!
   Цинцендорф: Нынешние слуги напрашиваются на грубость! Впрочем, Арко - болван.
   Ван Свитен: Что же Моцарт?
   Зейлер: Пинок - не удар шпагой!
   Розенберг: Многие приглашают нынче господина Моцарта...
   Ван Свитен: На днях я записался на его академию и в списке был далеко не первым.
   В комнату входит слуга, подходит к Сальери, что-то говорит ему.
   Сальери: Господа, я позабыл о сюрпризе: моё новое сочинение исполнит госпожа Кавальери, а я попробую скромно аккомпанировать нашей знаменитой певице.
   Розенберг: Ах, Сальери, Сальери, как Вы можете говорить о каких-то низких вещах и забыть о музыке?
   Все уходят. Остаются Ван Свитен и Зейлер.
   Зейлер: Вы видели лицо Сальери, когда Вы, барон, стали нахваливать оперу Моцарта?
   Ван Свитен: Думаете, Сальери завидует?
   Зейлер: Зачем Сальери завидовать? Успех его музыки у императора и при дворе столь велик, а итальянец так умело пользуется этим успехом, что никто из придворных музыкантов, не может составить конкуренции Сальери, не говоря уже о провинциальном музыканте. Однако, господина итальянца задевает, когда в его присутствии начинают хвалить другого музыканта и, по-человечески, я его понимаю.
   Ван Свитен: Моцарта хвалят многие в Вене...
   Зейлер: Любовь и ненависть Вены не значат ничего, если они не рождаются в Гофбурге, а мнение Гофбурга зависит от одного человека! Сальери умеет пользоваться доверием этого человека... Впрочем, с Вашим именем и состоянием, какое Вам дело до Сальери?
   Ван Свитен: Граф, мы, кажется, слишком долго беседуем; не истолковали бы наше отсутствие превратно.
   Зейлер: Мне приятно убедиться, что Вы умный человек.
   Уходят. Где-то вдали раздаются звуки, точно кто-то пробует инструмент.
   В комнату входит слуга и тушит освещение.
  
   Зажигается свет. На кровати подскакивает и садится человек. Он не вполне проснулся и глядит сонным взглядом в одну точку, затем пытается напеть мелодию, но путается, мотает головой и валится на подушку.
   Комната очень бедная. Кажется, что клавесин попал сюда случайно. Повсюду - бумаги и одежда. Человек опять садится на кровати, прижав руку ко лбу, задумывается. Пальцы начинают нервно постукивать по лбу, двигаются, сжимаясь и разжимаясь. Человек напевает мелодию. Теперь он остаётся доволен, поднимается с кровати, босиком идёт к столу. В это время, в завешенную занавеской дверь стучатся.
   Женский голос: Господин Моцарт, к Вам пришли.
   Моцарт: Кто ещё в такую рань?
   В комнату проходит человек в дорожном камзоле, парике, с треугольной шляпой в руках.
   Леопольд: Да уж почти полдень, ты заспался, мой мальчик!
   Моцарт: Папа!
   Бросается к нему. Они стоят, обнявшись.
   Леопольд: Как ты живёшь, Ворфель?
   Моцарт: Замечательно, папа! Я не имею ни одного спокойного часа, а потому и вставать пораньше не могу. Да ведь, в любое время и не будешь расположен к работе. Что Вы стоите, садитесь туда, к столу. Я только переоденусь, чтобы не смущать Вас своим нарядом (заходит за ширмочку). Что говорят о моей мюнхенской опере в Зальцбурге?
   Леопольд: Люди понимающие, хвалят её, и я доверяю им. Те, кто думает, что понимает, говорят, что опера неплоха, но в ней есть погрешности - обычный приём дилетантов, которым нужно найти недостатки, чтобы их приняли за знатоков. При дворе архиепископа об опере никто слышать не хочет - Колоредо запретил упоминать о тебе... если ты не раскаешься. (Ненадолго замолкает.) Подумай обо мне, о сестре, подумай о себе. Отбрось свою гордость, и всё будет как прежде.
   Моцарт: (выходит щёголем) Как прежде? После того, что они со мной сделали? Я чуть не умер от стыда, от бессилия что-либо сделать. Три дня у меня была нервная горячка, а подлец Арко хвалился всюду своим подвигом... Вы предлагаете вновь слышать оскорбления и чудовищные глупости? Нет, мне нужна свобода!
   Леопольд: Куда завела тебя свобода? Ты живёшь, как нищий.
   Моцарт: Деньги - дело наживное. У нас иное богатство, которое живёт и умирает вместе с нами и отнять его никто не может, разве только лишит головы, но тогда, ни в чем и нужды не будет.
   Леопольд: Быть может, я лучше понимаю тебя, чем мне хотелось бы...
   Моцарт: К чему эта меланхолия? Послушайте...
   Подбегает к клавесину и играет мелодию, что напевал утром. Мелодия обрывается,
   и Моцарт озорно мяукает.
   Леопольд: Играй ещё.
   Моцарт: Это всё.
   Леопольд: Что это за музыка?
   Моцарт: Она мне приснилась. А неплохо! Надо запомнить, может потом пригодится.
   Леопольд: Ты не станешь записывать?
   Моцарт: Это ни к чему! Она осталась здесь (показывает на голову).
   Моцарт импровизирует на губах военный марш, марширует и надевает парик.
   Моцарт: У меня возникла великолепная мысль. Пойдёмте в один отличный трактир и отметим Ваше прибытие в столицу!
   Леопольд: Мне нужно переодеться.
   Моцарт: Да Вы будете щёголем! Там есть маленькая зала, где никто не будет мешать.
   Леопольд: Ты решительно не хочешь взрослеть, Вольфи.
   Моцарт: К чему? Это скучно! (опять начинает маршировать) Я расскажу Вам о Баварии, где научился этим танцам.
   Леопольд смеётся. Они берут шляпы и выходят из комнаты.
  
  
   Небольшая зала в трактире "Серебряный змей". Стены разрисованы деревьями. За столом сидят Моцарт с отцом, тут же - трактирщик, он хромает при ходьбе.
   Моцарт: Папа, вот - Иосиф-первейший. Куда важнее, чем править людьми, что не всегда бывает приятно, или ощутимо, есть забота о насыщении людей, что почти всегда и приятно, и ощутимо! Поэтому, в отличие от хорошего правителя, у которого всегда есть враги, хороший трактирщик имеет лишь друзей и поклонников.
   Дайнер: Никогда не поймёшь, шутит господин музикмейстер, или говорит серьёзно.
   Моцарт: Я не могу шутить, когда дело доходит до гусиной печёнки! Папа, давайте выпьем за капельмейстера кухонь, за виртуоза жаровен и печей, за Иосифа Дайнера!
   Дайнер: Спасибо, господин Моцарт, Вы очень добры. Вы ещё помните про пьесу, которую хотели написать для моей трубы?
   Моцарт: Да, пьеса для трубы...
   Отворяется дверь. Из другой залы заглядывает небольшой человечек.
   Человек: (неожиданно говорит густым басом, и Моцарт с любопытством смотрит на него) Эй, трактирщик, можно быстрее?! Мне некогда, я тороплюсь!
   Дайнер: Сейчас, сейчас иду.
   Человек ворчит и возвращается в большую залу.
   Моцарт: Конечно помню. Она готова.
   Дайнер: Разве она при Вас?
   Моцарт: В моём маленьком, но вместительном ящичке.
   Дайнер: У Вас золотая голова, господин музикмейстер!
   Моцарт: Будь она золотой - не родила бы ни единого звука, кроме звона, которым и так полна Вена.
   Дайнер: Пожалуй, Вы правы, господин музикмейстер. (выходит в большую залу)
   Моцарт задумывается, шевелит пальцами, слегка раскачивает головой.
   Леопольд: Ты написал музыкальную пьесу для трактирщика?
   Моцарт кивает головой.
   Леопольд: Это немыслимо!
   Моцарт: Отчего же? Он играет на трубе - я пишу музыку; он попросил - я не могу ему отказать, потому как он добрый человек.
   Леопольд: Как он заплатит тебе?
   Моцарт: Папа, я не пишу музыку на продажу! Она появляется и начинает мучить, пока я не избавлюсь от неё. Когда её покупают - отлично, а если нет, надо ли горевать? К тому же, Дайнер - мой друг.
   Леопольд: Друзья вытащат из тебя всё, что смогут и бросят погибать в одиночестве...
   Моцарт: Папа, к чему эти мысли?! (с досадой) Нет, не так...
   Леопольд: О чём ты?
   Моцарт: (сидит, уставившись в одну точку, слегка двигается голова и кисть руки) Ага, вот как... (весело) Готово!
   Леопольд: Ты заблуждаешься в отношении к людям, и мой долг сказать тебе об этом. Я немало повидал в жизни и знаю: люди злы и завистливы, особенно к тем, кто отличается от них талантом. Если ты не станешь осторожнее в выборе друзей, ты плохо кончишь.
   Моцарт: Папа, с такими мыслями я не смогу писать, а буду в каждом высматривать злые намерения. Полно о дурном! Нам не удастся избежать его, но мы в силах не обращать на него внимания. Давайте выпьем (берёт в руки стакан), и я пожелаю Вам столько лет жизни, чтобы дожить до поры, когда в музыке ничего нового нельзя будет придумать.
   Леопольд: В таком случае, мне придётся жить вечно.
   Моцарт: Вам не пришлось бы умереть никогда, если бы дело было только в этом...(Пьют.)
  
  
   Комната в доме Франца Солеса, после концерта.
   Стринатакки: Не могу понять, когда маэстро Моцарт написал свою партию? Вчера к обеду ещё не была готова скрипка... а импровизировать такую сложную партию почти невозможно.
   Сальери: Восхитительная синьора Реджина! Умение импровизировать - необходимое свойство виртуозного музыканта. Ведь не удивляемся мы тому, что дышим!
   Мартин: Трудно не согласиться с Вашими разумными доводами, маэстро. Остаётся посочувствовать, что господин Моцарт не имеет времени более тщательно прорабатывать свою музыку.
   Солес: Позвольте, господа, разве музыка была плоха?
   Сальери: Что Вы, господин Солес. Маэстро Мартин огорчён, что у композитора не нашлось времени серьёзней поработать над музыкой. Мы можем лишь угадывать, как она могла быть замечательна...
   Солес: Так мы устроены: нам мало того, что имеем, и обязательно подавай лучшего... Позвольте ненадолго оставить Вас, господа, чтобы остальные гости не сочли моё отсутствие за неуважение к ним. (Уходит)
   Ван Свитен: Маэстро, каково Ваше мнение о новом квартете господина Гайдна, который игрался на неделе у князя Голицына?
   Сальери: Я вижу способы решения музыкальных задач, с такой оригинальностью решаемых Гайдном, в более традиционном ключе.
   Мартин: Господа, а я был удивлён погрешностями, которые допустил господин Гайдн в композиционной разработке.
   Ван Свитен: Вот как, мне показалось, что квартет был удачен...
   Мартин: Господин барон! Там, где слушатель слышит одно, искушённый музыкант - совсем иное, ведь музыка - дело его жизни. Так вот, что огрехи были, скажет любой композитор, но то, что бывает простительно начинающему композитору, не может оправдать такого музыканта, как Гайдн, не правда ли, маэстро Сальери?
   Сальери: Я не могу никого осуждать, ибо сам являюсь музыкантом, и вполне могу очутиться в положении господина Гайдна, но все мы люди, а, как известно, hominis est errore.
   В комнату входят Катарина Кавальери и Констанция Вебер.
   Кавальери: Позвольте, господа, представить Вам Констанцию Вебер.
   Мартин: Не состоите ли Вы в родстве с Алоизией Вебер, певицей?
   Констанца: Это моя сестра. Она вышла замуж за актёра императорского театра, теперь её фамилия Ланге.
   Мартин: Да-да, кажется, теперь она больна?
   Констанца: Уже поправляется, у неё была простуда.
   Стринадакки: Какой ужас! Надеюсь, голос Вашей сестрицы не пострадал?
   Констанца: Нет, с голосом ничего не случилось, Алоизия вскоре снова запоёт. Все мы очень переживали за неё, ведь она единственная знаменитость в нашей семье.
   Сальери: Вы любите музыку, госпожа Вебер?
   Констанца: Мне нравится в ней практическая часть.
   Ван Свитен: Практическая часть?
   Констанца: Ну да! Музыку должны покупать; если за музыку платят, значит - она хороша.
   Мужчины улыбаются.
   Кавальери: Вот так всегда, милая Констанца, когда мы, женщины, говорим дельные вещи, они потешаются.
   Входят Моцарт и Солес, оба смеются.
   Солес: Послушайте, господа, это просто уморительно...
   Моцарт: У меня был случай в Италии: некий человек наслушался рассказов обо мне и решил, что любит мою музыку и всем говорил об этом. Нас познакомили. "Синьор кавалер-музыкант Вольфганго Амедео Моцарто!",- воскликнул этот господин. Признаться, такое изысканное обращение меня удивило. Я решил подыграть: Вас неправильно информировали, - сыграв изумление, ответил я, - потому как имя моё: Иоганнес Хризостомус Вольфгангус Амедеус Сигизмундус Моцарти. (Все смеются.) Он принял шутку за чистую монету.
   Сальери: Позвольте поздравить, господин Моцарт, дуэт был великолепен: госпожа Стринадакки чрезвычайно удивлялась Вашему импровизаторскому таланту. Я взял на себя смелость утверждать, что такой прекрасный музыкант, каковым Вы являетесь, не может не быть и замечательным импровизатором.
   Моцарт: Вы ошиблись, маэстро, потому как это не была импровизация.
   Стринадакки: Но как же, господин Моцарт, у Вас не было записи Вашей партии...
   Моцарт: (весело) Мне не нужны никакие записи, все ноты умещаются у меня здесь (показывает на голову). Тот вариант, что был подготовлен, уступал новому, а времени записать его - не было.
   Сальери: У Вас сильная память.
   Моцарт: Она гораздо сильнее желудка. Как Вам понравилось выступление, барон?
   Ван Свитен: Я Ваш поклонник!
   Сальери: Господа, а Вы знаете, что император капитулировал перед требованием оперных патриотов? Господину Розенбергу дано указание организовать зингшпиль. Теперь осталось - найти композитора.
   Мартин: Я уверен, что ни один композитор не станет этого делать.
   Моцарт: Отчего Вы так уверены, господин Мартин?
   Мартин: Никто из серьёзных композиторов не станет заниматься свинством!
   Моцарт: Заниматься свинством? Где же Вы увидели свинство в национальной опере?
   Мартин: Любой, кто разбирается в музыке, знает: не может быть никакой национальной оперы! Оперой может зваться лишь произведение, написанное на итальянском языке.
   Моцарт: Скажу Вам, что почёл бы за честь сочинить оперу на родном языке, а свинство нахожу в том, чтобы писать пустую музыку, не трогающую чувств, и прикрывать эту пустоту фальшивым блеском музыкальных завитушек. Как скоро Вы считаете себя композитором, то должны понимать: в опере главное музыка! Неважно, каким языком написаны диалоги...
   Мартин: Позвольте не согласиться! Ещё маэстро Глюк утверждал...
   Моцарт: Мне не требуется чужого ума, чтобы понимать вещи очевидные, которые Вы понимать не желаете. Что ж, не могу запретить Вам оставаться невежей.
   Мартин: Для меня очевидно Ваше воспитание, сударь! Говорят, господин Гайдн большой оригинал, только, я вижу - Вы оригинал куда больший. Прошу извинить, господа. (Уходит.)
   Моцарт: Гайдн, Гайдн... что Вам до Гайдна, господин Мартин?
   Ван Свитен: До Вашего появления, мы обсуждали последний квартет Гайдна, и господин Мартин указал на его композиционные просчёты.
   Моцарт: Этот скучнейший господин напоминает лисицу из истории о лисе в винограднике, да на его беду виноград превосходен.
   Сальери: Возможно, господин Мартин несколько прямолинеен в своих суждениях, но, право, господин Гайдн весьма вольно относится к музыкальным традициям и правилам, а что касается его последнего квартета, то откровенно могу сказать, что я бы так не сделал.
   Моцарт: Я тоже, но знаете почему? Нам это не под силу!
   Солес: Господа, господа! Предлагаю вернуться в залу. (Шутливо) Как бы нас не приняли за заговорщиков.
   Стринадакки: Господин Моцарт, пойдёмте; я думаю, многим хотелось бы поговорить с Вами. Мы с госпожой Вебер составим компанию.
   Констанца: Правда, пойдём, Вольфганг. (Уходят.)
   Сальери: Замечательный вечер, господин Солес! Но позвольте покинуть Вас.
   Солес: Ещё так рано!
   Сальери: Утром нужно рекомендовать императору композитора, которому закажут зингшпиль.
   Ван Свитен: Уже есть кандидат?
   Сальери: Поэтому я должен откланяется, чтобы успеть обдумать этот вопрос.
   Солес: Очень жаль, маэстро.
   Сальери делает вид, что и ему жаль, но не в его власти это изменить.
   Сальери и Кавальери уходят.
   Ван Свитен: Помяните моё слово, зингшпиль закажут Моцарту.
   Солес: Император останется доволен.
   Ван Свитен: Императору не нравится, что его принуждают к постановке.
   Солес: Думаете, Сальери понимая это, будет рекомендовать Моцарта?
   Ван Свитен: После разговора, которому мы были свидетелями, я уверен в этом.
   Солес: Может, сказать ему?
   Ван Свитен: Зачем? Ведь, господин Моцарт желает сочинить подобную оперу.
   Солес: Ох, и к чему была эта ссора? Только бы остальные гости ничего не заметили.
   (Уходят.)
  
  
   Середина августа 1782 года. Новая квартира Моцартов. Моцарт с отцом сидят за столом, Констанца устраивает чай. Леопольд наблюдает за хлопотами Констанцы, Моцарт наблюдает за отцом. Наконец, Констанца выходит.
   Моцарт: (наливает чай отцу и себе) Отчего Вы не спешите поздравить меня? Наконец-то я обзавёлся собственным углом и семейством. Жаль, что Вас не было на нашем венчании. Было столько народу... все радовались, все поздравляли нас...
   Леопольд молча пьёт чай. Моцарт продолжает, но уже не так радостно.
  Отчего Вы ничего не говорите о моей опере? В Зальцбурге не слышно о ней?!
   Леопольд: Все восторженно говорят о музыке, однако, во дворце епископа возмущены простонародным языком.
   Моцарт: Для меня это не новость... Наши аристократы-италоманы, сделавшиеся таковыми, чтобы не оставить в одиночестве нашего монарха, да приблудные итальянские сочинители, пугающиеся остаться не у дел, также находят зингшпиль варварством, вредящим настоящей музыке. Кстати, именно их музыка вызывает у меня неподдельное сомнение!
   Леопольд: У Вас нет права судить этих людей.
   Моцарт: Нет права судить? Но, позвольте узнать, какими тогда правами обеспечили нас? Работать всю жизнь, не покладая рук и умереть в нищете, это Вы называете правами?
   Леопольд: Разве ты не понимаешь, что губишь свою музыкальную карьеру?
   Моцарт: Музыкальная карьера делается не угождением низким вкусам и желаниям, а кропотливым трудом и прекрасной музыкой. Вот послушайте (открывает газету и читает): "Похищение из сераля" заложило основы национального оперного искусства. Рядом со всеми зингшпилями опера Моцарта подобна великолепному дворцу, возвышающемуся над скромными хижинами..." (Отыскивает в другой газете) "Все усилия замкнуться в узких рамках несложного и ограниченного были развеяны в прах, как только выступил Моцарт..."
   А стараниями наших италоманов, против оперы строится всё больше и больше козней!
   Леопольд: Зрители привыкли к итальянской опере, твоя музыка сложна для них...
   Моцарт: Зрители хотят отличной музыки, и она есть в опере! Как тогда объяснить переполненный в жару театр на 2, 3, 4 представлениях? Люди помешались на опере, а нашим итальянцам это не по вкусу. Конечно, что-то может произойти, если мы начнем по-немецки думать, по-немецки действовать, по-немецки говорить и даже по-немецки петь.
   Леопольд: Жизнь - это не музыка, а нечто более серьёзное! А ты невоздержан на слова, как, впрочем, и на поступки.
   Моцарт: Я не могу отделить жизнь свою от музыки. Целыми днями напролёт я торчу в ней, не имея ни возможности, ни желания избавиться от этой ноши. Музыка... постоянно одна музыка! Голова, руки мои настолько полны ею, что и сам я скоро превращусь в музыку. А то, на что Вы намекаете, я совершил обдуманно, заботясь, как человек порядочный, о репутации девушки.
   Леопольд: Ты - сама простота! Эта хитрющая старуха Вебер поймала тебя! Ты ещё не понял это семейство? Припомни, как с тобою обошлась старшая сестрица...
   В дверь стучатся. Леопольд замолкает. Входит Констанца.
   Констанца: (взволнованно) Прошу прощения, Вам, быть может, что-нибудь нужно?
   Моцарт: Нет, спасибо, Станци.
   Констанца: (уходит, у двери поворачивается) Это неправда, неправда!
   Уходит. Оба молчат.
   Моцарт: Для меня невозможно жениться из выгоды. Это знатные люди обязаны жениться по расчёту, преследуя всевозможные цели. А мы, простые люди, не только можем, но и обязаны жениться на любимой и любящей женщине...
   Леопольд: Я всегда заботился о Вашем благе, жертвуя, чем только мог. Как отец, я исполнил свой долг, ясно и внятно растолковав Вам печальные последствия Ваших легкомысленных, необдуманных поступков, но Вы предпочли оставить советы мои без внимания, не желая уступить в моих желаниях и просьбах. Вам известны мои трудные обстоятельства, мои унижения в Зальцбурге, но Вы, поведением своим, принесли меня в жертву, как в моральном, так и в физическом отношении, и мне остаётся отступиться от Вас и предоставить полную свободу действий, какую Вы желали иметь. Ответственность за последствия этих ребяческих поступков я не хочу делить с Вами. Если Вы считаете, что поступили правильно и разумно, то пускай Господь поможет Вам. Я же, отныне, оставляю Вас в совершенном покое. Позвольте откланяться и заметить, что Вы сами того желали.
   Леопольд берёт шляпу, трость и уходит. Моцарт сидит молча. После ухода отца, он наклоняется вперёд, опускает голову на руки. Немного погодя входит Констанца.
   Констанца: (стоит позади Моцарта, очень тихо) Вольфи...Вольфи... Он ушёл.
  
  
   1785 год. После концерта Моцарта. В комнате Леопольд Моцарт и Иозеф Гайдн.
   Гайдн: Благодарю судьбу за то, что имею возможность свести знакомство с Вами и Вольфгангом.
   Леопольд: Вы чрезвычайно любезны, господин Гайдн, и чересчур щедры на похвалы.
   Гайдн: Менее всего я хотел льстить, но говорю, как честный человек: сын Ваш - величайший композитор из всех, каких я знаю лично и по имени. Он много рассказывал о том, как Вы воспитали из него композитора и музыканта, и я не могу не восхищаться Вашим талантом музыкального наставника.
   Леопольд: Весьма благодарен, господин Гайдн за подобные слова, но в последнее время я перестаю понимать Вольфганга. Он не желает усвоить науку жизни.
   Гайдн: Отчего Вы так думаете?
   Леопольд: Человек, обладающий добрым сердцем, привыкает держать себя свободно и откровенно, а это неправильно. Именно доброе сердце повинно в том, что стоит оказаться возле Вольфганга человеку, который восхваляет его, как он одаряет этого человека полным доверием и любовью, а ведь в детстве он плакал, если его слишком хвалили. И потом, эта жизнь модного музыканта, одновременно с напряжённым, ежедневным трудом способна сломить и более сильный организм. Я постоянно твержу об этом, но он не желает меня слушать.
   Гайдн: Так повелось: дети, взрослея, считают себя семи пядей и пускают мимо ушей родительские советы. Это болезнь нашего распущенного века...
   Леопольд: После того, как Вольфганг оставил службу в Зальцбурге и лишился верного куска хлеба, меня не оставляют дурные предчувствия. Вы не хуже меня знаете, сколько имён угасло, и было забыто от того, что музыка их перестала забавлять публику. Я беспокоюсь, как бы Вольфганга не постигла подобная участь. Ведь он ни в чём не смыслит, кроме как в музыке, и ничему, кроме музыки, не обучен и не способен.
   Гайдн: Ваш сын - смелый человек! Мы, придворные музыканты, для наших хозяев - те же лакеи. Печально постоянно быть рабом!
   Леопольд: Вот что скажу я Вам, господин Гайдн, положа руку на сердце: недоброе чувство тревожит меня...
   Входит Моцарт, с ним несколько человек, все веселы.
   Моцарт: Оставьте Ваши тревоги, папа, разве можно думать о чём-то печальном в такой чудный вечер?! Как Вам концерт, господин Гайдн?
   Гайдн: Музыка была превосходна!
   Ван Свитен: Господин Моцарт, не могли бы Вы оказать мне любезность, разрешив организовать следующую Вашу подписную академию в моём доме?
   Моцарт: Разумеется, барон, Вы можете располагать мною. Позвольте, господа, представить Вам моего друга и чудесного композитора Иозефа Гайдна.
   Гайдн раскланивается.
   Розенберг: Очень рад, господин Гайдн. Здесь, в Вене о Вас наслышаны и о музыке Вашей ходят легенды.
   Гайдн: Любопытно...
   Розенберг: Говорят, Вы дописали финальную часть симфонии со свечами, как бы намекая Эстергази, что пора отпустить музыкантов к семьям и князь понял Ваш намёк.
   Гайдн: Вот Вы чём!
   Ван Свитен: Право, эта история поучительна, ибо настоящая музыка не может не тронуть чувствительную душу. Позвольте выразить, господин Гайдн, моё восхищение.
   Гайдн: Благодарю Вас.
   Розенберг: Господа, Вы, верно, наслышаны о неуспехе оперы Сальери? Господин первый придворный капельмейстер обвинил в неудаче либреттиста и поклялся, что скорее отрежет пальцы, нежели положит на музыку хоть строчку стихов Да Понте. Хотелось бы знать, кто захочет заказать ему либретто?
   Моцарт: Хороший поэт в наше время такая же диковинка, как и сносный композитор.
   Леопольд: Господа, подобные разговоры на голодный желудок вредны и неудобоваримы.
   Розенберг: Пожалуй, Вы правы.
   Все уходят. Остаются Моцарт с отцом.
   Моцарт: Как Вы находите вечер?
   Леопольд: Я в восторге от Вашей музыки и в ужасе от Ваших речей.
   Моцарт: Что же в них ужасного?
   Леопольд: Прежде я думал, что Вы имеете лишь один талант - талант к музыке, но теперь я вижу, что ошибался. У Вас есть другой, не менее сильный талант - делать себе недругов. Отчего Вы не научитесь держать язык за зубами? Хотите знать, какой будет Ваша дальнейшая жизнь, если Вы не одумаетесь: Вы лишитесь друзей и покровителей, одни лишения будут окружать Вас. Следствием этого станет нищета, а затем - ужасная смерть!
   Моцарт: Ужасная смерть?.. Но ведь смерть - не конец нашей жизни, и образ её вовсе не страшит меня! Я стараюсь быть правдивым и не могу говорить то, чего я не думаю. Я не могу лицемерить, разве это порицается нынче?
   Леопольд: Вы, сударь, не более, чем плохой актёр из дрянной пьесы. Прощайте! (Уходит)
   Моцарт садится и долго глядит в одну точку. Входит Гайдн.
   Гайдн: Куда же Вы пропали? Что стряслось?
   Моцарт: (как бы пробуждаясь) Это всё пустяки, а признайтесь: та история о Вашей симфонии - сплошь выдумка. Она слишком красива, чтобы быть правдой.
   Гайдн: От Вашего взгляда ничто не может укрыться!
   Моцарт: Я хорошо знаю наших господ, и ни за что не поверю, что музыкой можно переделать их! Однако, идёмте, чтобы не прослыть невежами. (Уходят.)
  
  
   Дома у Моцарта. Моцарт и Да Понте.
   Да Понте: Предприятие не безопасно!
   Моцарт: Да полно, безопасней можно лишь подняться по моей лестнице.
   Да Понте: О, тут я с Вами не соглашусь - на этой сотне крутых ступеней того и глядишь свернёшь голову.
   Моцарт: Не выдумывайте, там их всего 23.
   Да Понте: А мне показалось, что никак не меньше полусотни.
   Моцарт: Так что скажете?
   Да Понте: Но пьеса запрещена к постановке в Вене!
   Моцарт: Да причём тут пьеса?! Мы выбросим политические намёки, оставим лишь любовный сюжет. Это будет забавная opera-buffa...
   Да Понте: Из сюжета не выбросишь того, что слуга постоянно оставляет хозяина в дураках. Моцарт: Да, выбросить это нельзя... но, если подать как шутку, смягчить музыкой... Я уже сочинил кое-что, послушайте. (Играет)
   Да Понте: Замечательно, чудесно, но всё же...
   Моцарт: Я давно задумал написать оперу, какой никто не писал прежде. Так вот, с Вами или без, я буду писать "Свадьбу Фигаро", но скажу откровенно: лучше с Вами, потому как считаю Вас неплохим поэтом, и Вы можете уговорить императора разрешить постановку. После сплетен, что распускает Сальери, нужно показать, кто чего стоит.
   Да Понте: (задумавшись) Хорошо, я возьмусь... Думаю, к концу недели смогу представить императору первый акт, а Вам нужно сочинить ещё несколько арий.
   Моцарт: В любое нужное время - почти вся партитура оперы у меня в памяти.
   Да Понте: Это невозможно!
   Моцарт: Мой милый Да Понте, для людей мало сведущих в музыке, доказательством её существования служат инструменты и звуки, которые те издают, для подготовленного музыканта музыка не обязательно должна зазвучать - он может наслаждаться ею, читая лишь нотную запись, но лишь для немногих прекрасных музыкантов доказательством существования музыки являются они сами: та музыка, которая рождается в них не может пропасть, потому как она и есть суть этих людей. (Немного помолчав, точно раздумывая, нужно ли это говорить) Иногда мне кажется, что я и есть музыка...
   Да Понте не может сказать ни слова.
   Моцарт: Чтобы доказать, что я не болтал пустого, к утру пришлю несколько арий.
   Да Понте: Но, когда Вы станете спать?
   Моцарт: Раз это нужно, значит я сделаю. (задумывается) Я более опасаюсь не того, что император не позволит постановку, другое заботит меня...
   Да Понте: Что же?
   Моцарт: Интриги.
   Да Понте: Разве у Вас есть враги? Ведь Вы, кажется, не занимаетесь ничем, кроме музыки.
   Моцарт: Вот именно, вот именно... придворные музыканты пугаются, как бы я не лишил их куска хлеба.
   Да Понте: Когда мы добьемся разрешения на постановку, эти музыканты поутихнут!
   Моцарт: Думать об этом скучно - будем думать об опере.
   Да Понте: Вы удивительный человек!
   Моцарт вдруг обнимает Да Понте.
   Моцарт: Вам, верно, пора домой.
   Да Понте: Да-да. Прощайте.
   Да Понте выходит, Моцарт, с зажжёнными свечами провожает его. Через некоторое время он возвращается, ставит свечи, ходит по комнате, затем берёт бокал с вином и садится в кресло. Его руки и голова движутся в такт звучащей в нём музыке. Затемнение. В темноте музыка начинает звучать в полную силу.
  
  
   Осень 1786 г. Квартира Моцарта. Сальери и Констанца.
   Сальери: Неужели дела обстоят так плохо?
   Констанца: Очень плохо, господин Сальери. После того, как сняли оперу Вольфганга, у нас совсем нет денег.
   Сальери: А как же академии? Насколько я знаю, концерты Моцарта пользуются популярностью.
   Констанца: Так и было, только когда сняли оперу, повсюду разошёлся слух, будто император за что-то недоволен Вольфи, и число господ, желающих участвовать в подписке, сильно уменьшилось. Теперь, если и удаются концерты, большая часть денег уходит на покрытие долгов, а они всё растут - мы такие непрактичные люди.
   Сальери: Чем же занимается Моцарт?
   Констанца: О, господин Сальери, он работает не покладая рук.
   Сальери: Что же он пишет, оперу?
   Констанца: Вольфи говорит, что ему вряд ли закажут новую оперу...
   Сальери: Могу я взглянуть?
   Констанца: Он не любит, когда роются в его бумагах, господин Сальери.
   Сальери: А Вы принесите записи. Я только взгляну и сразу отдам. Ведь я - друг Вашему мужу, и потом, кто может по достоинству оценить труд композитора, как не его коллега?
   Констанца: Ну, хорошо, только Вы ничего не говорите Вольфи, а то он станет сердиться.
   Констанца входит в кабинет и почти сразу выходит. В руках у неё несколько листков,
   которые она передаёт Сальери.
   Сальери: Невероятно... Это совершенно против всех правил, так не пишут музыку! (Смотрит дальше) Однако, какое смелое решение.
   Слышен шум входной двери.
   Констанца (шепотом): Это Вольфи... (быстро относит записи и возвращается. Появляется Моцарт.) У нас гости...
   Моцарт: А, синьор Сальери, извините, что заставил ждать.
   Констанца: Не правда ли, господин Сальери так любезен, что посетил нас?
   Моцарт: После того, как сняли мою оперу, друзья-музыканты перестали бывать у нас.
   Сальери: В самом деле?
   Моцарт: Государя нашего озаботила пущенная сплетня, что "Фигаро" - политическая опера. Что за вздор прислушиваться к чужим мнениям!
   Сальери: Мы не можем судить императора, хотя бы нам и казалось, что решения его не вполне справедливы! У него столько забот...
   Моцарт: Конечно, синьор Сальери! Однако, вот что любопытно: заботы не мешают императору снять оперу, но эти заботы не позволяют ему видеть, что даже после того, как оперы нет в репертуаре, вся Вена распевает арии из "Фигаро".
   Три четверти часа назад я зашёл в трактир, чтобы выпить немного вина. Там старик-скрипач наигрывал арию "мальчик резвый, кудрявый"... Играл он скверно, но посетители - обыкновенные, простые люди - вдруг запели. Никто из них, конечно, не знал слов, они пели мотив... Тут император ничего не может поделать!
   Сальери: Прошу меня извинить, мне пора! Благодарю Вас, Констанца.
   Моцарт: До свидания, синьор Сальери.
   Констанца: Позвольте, я провожу Вас.
   Уходят. Моцарт ходит по комнате, потом садится в кресло и задумывается.
   Входит Констанца. Моцарт улыбается ей.
   Констанца: Отчего ты так говорил с господином Сальери? Ведь вы, кажется, друзья.
   Моцарт: С чего ты взяла?
   Констанца: Господин Сальери сам об этом сказал.
   Моцарт: Называла лисица петушка дружком, да и слопала беднягу. Все эти господа итальянцы в глаза чрезвычайно милы... Знаем мы их! Интересно, что ему было нужно?
   Констанца: Господин Сальери расспросил о нашем положении и огорчился, когда узнал о наших несчастьях.
   Моцарт: Скользкая змея! Уверен: история с "Фигаро" не обошлась без Сальери.
   Констанца: Зачем ему это нужно, Вольфи?
   Моцарт: Страх, обыкновенный человеческий страх!
   Констанца: Чего бы ему пугаться, ведь он имеет всё?
   Моцарт: Господин Сальери никогда не имел выдающегося музыкального таланта! Он не может привнести ничего нового в музыку и всегда будет последователем; но, синьор Сальери опытный музыкант, и должен понимать, что "Фигаро" - это опера, где прививается новая традиция, и, если традиция эта приживётся, вся старая глюковская опера, а стало быть, и музыка господина Сальери развеется по ветру. Тогда не будет ни денег, ни славы, ни почёта! Вот почему я опасаюсь, когда он записывает меня в друзья.
   Констанца: Я ничего в этом не понимаю... Ты не станешь сердиться, если я тебе скажу?
   Моцарт: Разве я могу сердиться на свою маленькую птичку?
   Констанца: Твоя опера кажется длинной, слишком умной и скучной. Помнишь, мы слушали оперу "Редкая вещь" - вот там музыка понятная и совсем-совсем простая. Она всем нравится! Напиши такую же оперу, и у нас опять будут деньги.
   Моцарт: Под эту музыку хорошо жевать мясо, но ей нельзя наслаждаться.
   Констанца: Я глупая, да?
   Моцарт: Давай обедать.
   Констанца: Тебе придётся подождать...
   Моцарт: Я пока поработаю.
   Констанца выходит. Моцарт приносит из кабинета записи, просматривает их, что-то напевает, что-то наигрывает на клавесине, иногда делает пометки в записях. Вдруг он вскрикивает и хватается руками за голову. В дверях появляется Констанца.
   Констанца: Что случилось?
   Моцарт: Эта музыка... иногда она делает больно. Всё уже прошло!
   Констанца: Ты совсем не бережёшь себя. Приляг, отдохни немного.
   Моцарт: Я не хочу отдыхать! Работать для меня менее утомительно, чем бездельничать.
   Констанца: Что с нами будет, Вольфи, что будет с нашими мальчиками?
   Моцарт: Всё образуется, поверь мне, всё будет хорошо! Вот послушай.
   Констанца садится. Моцарт играет ей.
  
  
   1787 г. Кабинет в доме Да Понте. Моцарт и Да Понте.
   Да Понте: Так ли замечательна Прага, как о ней говорят? Правда, что там тьма красоток?
   Моцарт: Из Вашего любопытства я могу сделать вывод: Вы сейчас в работе.
   Да Понте: Сальери и Мартин заказали либретто.
   Моцарт: Вы становитесь знаменитым, Да Понте. Что же увлекло маэстро Сальери?
   Да Понте: "Тартар" Бомарше.
   Моцарт: О-о-о, первый капельмейстер Его Величества пишет оперу по пьесе Бомарше? Он не пугается, что император запретит оперу?
   Да Понте: Расскажите о Праге. Я заработался... любая новость для меня, как час отдыха.
   Моцарт: Ах, Да Понте, после удушливой Вены, Прага - точно глоток чистейшего воздуха! Люди там иные: все улыбались, были радушны, чрезвычайно любезны. Но что более всего радовало - это любовь к моей музыке. Эти люди с удовольствием плясали на балах под музыку "Фигаро", переделанную в контрдансы и немецкие танцы: ничего, кроме "Фигаро" не играют, не поют, не насвистывают... Опера наша пользуется там настоящим успехом!
   Да Понте: Это прекрасно!
   Моцарт: Это великолепно, но это не всё! Мне заказали оперу, причём я волен выбирать сюжет. Опера на вкус автора!
   Да Понте: Я Вас поздравляю.
   Моцарт: Нас, Лоренцо, нас! Я намерен именно Вам заказать либретто.
   Да Понте: Но я очень занят...
   Моцарт: Перестаньте притворяться, Лоренцо! Чего Вы пугаетесь? Опера пойдёт в Праге - мы никому не перейдём дороги, к тому же, в сюжете не будет ничего предосудительного, даже с придворной точки зрения. Вспомните, как прекрасно поработали мы над "Фигаро", и Вы отлично знаете: в том, что оперу сняли - нет нашей вины. Теперь же, определённо будет успех, поверьте мне! Вся Прага ждёт, и мы будем глупцами, если не сумеем использовать столь благоприятные обстоятельства.
   Да Понте: И какой будет сюжет?
   Моцарт: Меня занимает история Дон Жуана...
   Да Понте: Дон Жуан? Что же интересует Вас: наказание или исправление распутника?
   Моцарт: Помилуй бог! Не желаю выступать моралистом. Я хочу написать весёлую драму...
   Да Понте: Я ничего не знаю о подобном жанре.
   Моцарт: Это неудивительно, ведь его нет! Мы будем первыми, кто напишет такую оперу.
   Да Понте с изумлением смотрит на Моцарта.
   Моцарт: Мораль оставим второсортным авторам, мастерящим балаганные представления.
   Да Понте: Чего же Вам нужно?
   Моцарт: Острые ситуации, яркие образы, столкновения характеров и контрасты, контрасты... Понимаете, Да Понте?
   Да Понте: Не вполне.
   Моцарт: Не нужно обличать порок или утверждать превосходство нравственности, конфликт будет иного рода: радости жизни, её веселью противопоставляется отнятие самой жизни, уничтожение её, смерть. Дон Жуан ощутил полноту жизни, но ему этого мало: он начинает играть со смертью, зовет её, притягивает, подобно магниту. Это персонаж искромётный, весёлый, его не волнует общественная мораль, он наслаждается жизнью. Но за всё нужно платить, даже за радость жизни, и плата эта - смерть.
   Действие должно развиваться в плане весёлой, дерзкой игры: сцены бытовые, сменяются эпизодами, где реальное уступает место потустороннему... В бытовых сценах решается нравственный конфликт; в сценах мистических решается конфликт философский: жизни и смерти. Вот почему опера должна быть построена на контрастах, вот почему - весёлая драма.
   Да Понте: Моцарт, думаете человеку под силу написать такую оперу?
   Моцарт: Человеку? Конечно, нет! Это под силу Моцарту.
   Да Понте: Мне немного не по себе, ведь я никогда не писал ничего подобного.
   Моцарт: Смелее, Да Понте! Когда-нибудь приходится делать то, о чём прежде мы и не помышляли, но я хорошо знаю, что мне нужно! Приступайте к работе, я загляну через несколько дней. До встречи. (Уходит.)
  
  
   Вилла "Бергранка". Октябрь 1787 г. Капельмейстер пражской оперы Кухарж и Моцарт.
   Кухарж: Я не перестаю удивляться, господин Моцарт. После такой утомительной репетиции, Вы допоздна веселитесь, играете друзьям, причем играете так, что многие музыканты позавидовали бы. Вы совсем не бережетесь!
   Моцарт: Знаете, Кухарж, в окружении этих замечательных людей я понял, как мало нужно человеку, чтобы позабыть невзгоды, лишения, быть довольным жизнью. Все, что я могу дать этим чудесным людям - малая плата за счастье, которое я испытываю здесь. У меня не много радостей в жизни...
   Кухарж: Да-да, я слышал о смерти вашего сына, о болезни жены, а потом ещё и смерть вашего родителя. Для одного человека - слишком много несчастий.
   Моцарт: Только работа над оперой даёт мне силы, отвлекает меня от горя, но работа эта вызывает во мне немало вопросов и сомнений. Что вы думаете о музыке "Дон Жуана"? Поймут ли её в Праге? Будет ли она иметь такой успех как "Фигаро"?
   Кухарж: Музыка прекрасна! У Вас не должно быть сомнений в успехе. Поверьте, все написанное Моцартом, непременно будет пользоваться в Праге самым громким успехом!
   Моцарт: Ваши слова успокаивают меня. Когда папа был жив, он часто говорил, что всегда нужно прислушиваться к мнению знатоков, ведь никто кроме них не может дать правдивую оценку нашим трудам, и, видит Бог, я не пожалел ни труда, ни таланта, чтобы создать для Праги оперу не только хорошую, но и превосходную.
   Кухарж: Вам это удалось. Только как же быть с увертюрой? Ведь до премьеры осталось меньше двух недель.
   Моцарт: К завтрашней репетиции будет готова.
   Кухарж: Вы не иначе волшебник: в одну ночь написать увертюру... (качает головой)
   Моцарт: Какой же я волшебник?! С детских лет я привык трудиться, и давно пришел к выводу: только трудом можно подманить вдохновение. Тот, кто думает, что моё искусство далось легко - ошибается. Уверяю, никто не затратил так много труда, как я! Однако, если хотите иметь к завтрашней репетиции увертюру, мне нужно работать.
   Кухарж: Позвольте ещё раз выразить восхищение вашим талантом.
   Входит Констанца.
   Моцарт: А-а, Станци, пожалуйста, приготовь мне пунша.
   Уходит.
   Кухарж: Я не перестаю удивляться Вашему мужу, госпожа Моцарт, но ему необходимо отдыхать, чаще бывать на воздухе...
   Констанца: Вольфганг постоянно занят музыкой, будто ничего другого нет на свете. Он говорит, что не может отделаться от музыки, пока не напишет её. Я не могу понять этого.
   Кухарж: Господин Моцарт чрезвычайно талантливый композитор, а у талантливых людей свои причуды, которые мы не всегда можем понять... Уже поздно, пожалуй, мне пора. Спокойной ночи, госпожа Моцарт.
   Констанца: Я провожу Вас, господин Кухарж.
   Кухарж уходит, Констанца идёт за ним.
  
  
   1788 г. Вена, дом Сальери.
   Зейлер: Как получилось, что император разрешил ставить "Дон Жуана"?
   Цинцендорф: Потрудился этот проныра Да Понте.
   Зейлер: Да Понте умеет использовать доверие императора. Барон, Вы кажется, были в Праге на премьере "Дон Жуана", не согласитесь рассказать о ней?
   Ван Стивен: Оперу приняли, как давно не принимали оперу в Вене: в финале представления разразились аплодисменты и крики " Да здравствует Моцарт", и совершенно нельзя было слышать, что говорит тебе сосед. Стоял такой шум, что ничего нельзя было разобрать: люди топали ногами, кричали, казалось, что всё сейчас рухнет в преисподнюю.
   Сальери: Чехи всегда не умели себя вести.
   Ван Стивен: На мой вкус, музыка будоражила чувства со всей возможной силой... В момент появления статуи, признаюсь, мороз продирался у меня сквозь кожу. Говорят, на премьере был автор известных мемуаров, итальянец Казанова, и опера ему угодила.
   Цинцендорф: Удивляюсь, барон, как вы не замечаете, что оперы этого проходимца - одна насмешка над дворянством. О Фигаро и говорить нечего, но он опять выводит героем дворянина, превратившегося в повесу и мошенника. Опять простолюдины будут потешаться над нами! Это Вы называете нескучной оперой?
   Ван Стивен: Граф, Вы можете говорить все, что угодно по поводу музыки Моцарта, это меня не задевает, но я не позволю вкладывать в мои слова смысл, которого в них не было!
   Зейлер: Господа, прекратите! Только ссоры не хватало. Нельзя не согласиться с тем, что говорит граф...
   Цинцендорф: Сколько можно позволять этому прощелыге веселиться над дворянством?! Хорошего пинка - вот что необходимо этому господину... Разумеется, пинка морального.
   Входит Катарина Кавальери.
   Кавальери: Отчего вы замолчали, граф? Какие-то тайны?
   Зейлер: Граф немного увлёкся, обсуждая вопросы воспитания.
   Кавальери: Вот как, интересно, о чём же шла речь?
   Сальери: Видите ли, граф высказывал мнение, что многие из нынешних музыкантов настолько ограничивают себя узкими рамками своего искусства, что совершенно не заботятся о том, какое впечатление они производят в приличном обществе, и выражал по этому поводу свое неодобрение. Кажется, речь шла о нашем друге - господине Моцарте.
   Цинцендорф: Меня удивляет, как можно подобных людей пускать в приличное общество?
   Сальери: Господа, давайте попросим госпожу Кавальери спеть.(Мужчины аплодируют)
   Кавальери: Признаться, не хочу разочаровывать столь важных людей отказом, но мне необходимо немного времени, чтобы подготовиться.
   Уходит в одну дверь, в другую, которая ведет в залу, выходят остальные. В комнате остаётся Сальери. Он подходит к столу, наливает вина, пьет. Появляется Кавальери с нотными записями.
   Кавальери: Вы оставили гостей?
   Сальери: Ничего с ними не станется.
   Кавальери: Но они дожидаются?
   Сальери: Скажите, что мне дурно, что мне нездоровиться.
   Кавальери: Неужели Вам нужен скандал? Это такие влиятельные люди... Скажите, что случилось, быть может, я смогу помочь.
   Сальери: Чем?
   Кавальери: Да в чем дело?
   Сальери: Если Моцарт будет продолжать в таком духе, мы все останемся без работы.
   Кавальери: И только! Это смешно - обеспеченного, признанного композитора пугает какой-то нищий музыкант-неудачник. Я встретила его на прошлой неделе. Вы представить не можете, какое жалкое зрелище представлял господин Моцарт. Когда я спросила, над чем он работает, он ответил, что обдумывает охотничью симфонию и вкратце описал ее. Это более чем забавно! Господин Моцарт хочет, чтобы сначала совсем грубо трубили в рог, как это делают на охоте, да как можно громче. Затем должны лаять собаки, а все - кричать: "хо-хо", ну и далее в подобном ключе... Попробуйте рассказать это нашим гостям: они либо рты раскроют от изумления, либо животы надорвут от смеха!
   Сальери слушает, опустив голову.
   Сальери: Вы правы, у меня расшатались нервы. Ступайте к гостям, я сейчас приду.
   Кавальери: Я скажу, что мы обсуждали то, что я буду петь. Надеюсь, Вы не заставите нас дожидаться. Уходит. Сальери, тщательно оглядев себя в зеркале, уходит за ней.
  
  
   Зима 1790 г. Дом Моцарта. Моцарт и Констанца танцуют, Моцарт напевает мотив. Они не замечают вошедшего Гайдна.
   Гайдн: Я вижу, господин капельмейстер дает уроки танца! Насколько я помню, вы неплохо танцевали, Констанца. Отчего так прохладно, это - новая венская мода?
   Моцарт: У нас нынче нужно тепло одеваться. Я принесу твой плащ. (Уходит)
   Констанца: Здравствуйте, господин Гайдн. Мы не слышали, как Вы вошли.
   Гайдн: Мне отперла кухарка, но объясните что происходит?
   Констанца: Ах, господин Гайдн ...
   Моцарт: (Входит и набрасывает на плечи Гайдну его тёплый плащ) Вот теперь - порядок!
  У нас нет денег, чтобы заплатить за дрова, и топить мы можем только по вечерам.
   Гайдн: (достаёт деньги и передает Моцарту) Возьми, Вольфганг, и скажи кухарке, чтобы не медля купила дров.
   Моцарт: Извини, я не могу пользоваться твоими деньгами.
   Гайдн: Вот глупости! Мы - друзья, а друзья должны помогать друг другу, и, потом, ты ведь не хочешь, чтобы старик Гайдн дрожал от холода. Ну же, бери деньги.
   Моцарт: Но здесь слишком крупная сумма... (хочет вернуть часть денег).
   Гайдн: Разве я не говорил, что собираюсь угостить вас обедом в честь того, что Йозеф Гайдн стал свободным человеком и намерен поселиться в Вене? Так поспеши отдать деньги кухарке, пусть она купит все необходимое, и самого лучшего вина!
   Моцарт: Ба, вот это да! А ещё и гусиного паштета, и форелей! Ты прав, нужно непременно отметить эту расчудесную новость!
   Гайдн: Отлично!
   Моцарт: Я мигом.(Убегает)
   Гайдн: Вот и славно, вот и славно...
   Констанца: Спасибо Вам, господин Гайдн.
   Гайдн: Но отчего вы плачете?
   Констанца: Так, пустяки... Знаете, в последнее время к нам почти никто не ходит. Мы проводим время дома - муж работает, а я занимаюсь Карлом. А вы вправду решили поселиться в Вене?
   Входит Моцарт
   Моцарт: Станции, так ты присмотришь за обедом, а то мы останемся голодные. (Гайдну) Кухарка наша даже кофе не умеет прилично сварить.
   Гайдн: Зачем вы её держите?
   Моцарт: Не выгонять же на улицу - у неё никого нет в Вене... Что за беда, если она не умеет стряпать, но она не лентяйка и много работает по дому. К тому же денег не требует... Когда они появляются - мы ей платим, а когда их нет, она не в обиде. Иметь крышу над головой, да кое-какое питание - дело немалое, к тому же, человек она покладистый. Станци, мы сходим на часик, другой к Дайнеру, выпьем немного вина и поговорим, ведь мы столько не виделись! Ты управишься?
   Констанца: Только не засиживайтесь. Обедаем в пять. (Уходят)
  
  
  
  
   Трактир "Серебряный змей". Комната с нарисованными деревьями на стенах.За столиком сидят Гайдн и Моцарт.
   Гайдн: В завещании он назначил мне пожизненную пенсию. Кто мог подумать! Ты даже представить не можешь, как я завидовал твоей свободе...
   Моцарт: Чему тут завидовать?
   Гайдн: Ты шутишь?
   Моцарт: Ничуть! Я десять лет работаю в Вене и погляди, чего я сумел достичь: нищий, больной, никому не нужный музыкант. Мне нет и тридцати пяти, но чувствую я себя человеком, который прожил долгую жизнь, и я знаю, что мне не дожить до твоих лет.
   Гайдн: Что ты говоришь, Вольфганг, никто не может избежать неудач, но они всегда кончаются. Твоя музыка чудесна, великолепна, выше всяких похвал; даже если бы ты не написал ничего другого, кроме "Дон Жуана", и этого было достаточно, чтобы говорить о тебе, как о великом композиторе.
   Моцарт: Я написал много больше и что же, - кто теперь слушает всё это? Этот великий композитор, как ты говоришь, в последнее время питается лишь кофе и хлебом, и лжет жене, что он сыт. Йозеф, Йозеф, я наивно думал, что стоит мне обрести независимость, и талант мой прокормит меня; как же прав был папа, когда предупреждал, что злые языки куда сильнее таланта, если он не умеет защищаться, и даже самую расчудесную музыку не станут слушать, если она не придется по вкусу публике. Я не жалуюсь на судьбу, что поделаешь, когда все так выходит, но завидовать мне не в чем.
   Гайдн: Но, как же должность капельмейстера? Потом твоя новая опера; музыка там чудесна!
   Моцарт: Мне заказывают только танцы для придворных балов и платят за это втрое меньше чем Глюку, когда он был в этой должности. Новая опера никому не любопытна и больше не идёт! Её нашли скучной, а чтобы оправдать свою бестолковость, пустили слушок, что Моцарт исписался. Говорят, Иосиф сказал, что опера не по зубам венцам... Отчего они не слышат того, что слышу я?
   Гайдн: Они устроены по иному, мой дорогой друг. Все на свете не могут быть Моцартами.
   Моцарт: Не нужно быть Моцартом, чтобы понять, что музыка превосходна или плоха!
   Гайдн: Ты слишком строго судишь...
   Моцарт: А мне кажется, что они обходятся со мной куда ужаснее.
   Гайдн: Что же ты станешь делать дальше?
   Моцарт: Работать... Иногда мне заказывает Фрейхаузтеатр. У них новый директор проявляет интерес к немецкой опере, правда, платят не много, но это лучше, чем ничего. Послушай совета, Йозеф, не оставайся здесь надолго. Честному человеку и такому великолепному композитору как ты, здесь нет перспектив. Музыкальный мирок Вены весьма тесен, и новому лицу очень не просто попасть туда. Как человеку честному, тебе будет противно интриговать, сочинять нелепые слухи, тайно злословить, а так как ты серьёзный музыкант, то тебе недосуг будет заниматься всеми этими гадостями, и вот тогда ты пропал! Чтобы тебя заметили в Вене, совершенно необязательно быть превосходным композитором, тут нужны качества иного рода... Послушай моего совета - поезжай в Англию, в Лондон, там еще не разучились ценить настоящую музыку.
   Гайдн: А как же ты? Давай поедем вместе.
   Моцарт: Я не могу оставить больную жену и сына, да и сам я не вполне здоров. Я не могу объяснить тебе... Это тоска, которую не излечишь, и она становится всё полней, всё ощутимей, растет изо дня в день. Если бы ты мог заглянуть в моё сердце, мне пришлось бы умереть со стыда: всё там пусто и холодно, как лёд.
   Заглядывает Дайнер.
   Дайнер: Что-нибудь ещё прикажете?
   Моцарт: Нет, Иосиф, спасибо! Нам с господином Гайдном пора домой. Как жаль, Иосиф, что человек не переменяет своего имени, ведь как было замечательно, если тебя стали бы звать Леопольдом - тогда я снова мог бы именовать тебя первейшим.
   Дайнер: Вы всё смеётесь господин музикмейстер...
   Моцарт: Смеюсь, Иосиф, смеюсь! В тот день, когда я перестану смеяться, меня снесут к святому Марку.
   Дайнер: Ну, видать это случится не скоро!
   Моцарт: Иосиф, Иосиф, ты слишком хороший трактирщик, для того чтобы быть правдивым оракулом. Запиши это вино за мной.
   Дайнер: Как скажите, господин музикмейстер.
   Моцарт: Кажется нам пора.
   Гайдн: До встречи, господин Дайнер! Рад был снова повидать Вас.
   Дайнер: Заходите господин Гайдн, всегда рад видеть Вас.
   Моцарт и Гайдн уходят, Дайнер прибирая стол, обнаруживает шляпу.
   Дайнер: Ах, господин Гайдн, разве можно в такую погоду ходить с неприкрытой головой! (Идет к двери со шляпой в руках, в дверях сталкивается с Гайдном). Вот она ваша шляпа, господин Гайдн, в такую погоду без шляпы никак нельзя!
   Гайдн: Спасибо Иосиф (берет шляпу). И вот ещё что... возьмите вот это.
   Дайнер: Деньги ни к чему, господин Гайдн, я это делаю не из-за денег.
   Гайдн: Это деньги, чтобы покрыть долг господина Моцарта.
   Дайнер: Неужто Вы думаете, что я записываю долги господина Моцарта? Я говорю ему об этом, чтобы не обидеть, но у меня ещё есть то, что люди называют совестью, хоть она нынче и не ценится, только я помню, как бывал ко мне добр господин музикмейстер.
   Гайдн: Я не хотел обидеть тебя, Иосиф.
   Дайнер: Вы хороший человек, господин Гайдн, и я рад, что у господина музикмейстера есть такой друг. Уж Вы простите Иосифа Дайнера и не держите на него зла!
   Гайдн: Это ты должен простить меня, Иосиф!
   Дайнер: Да за что же мне прощать Вас, ведь ничего дурного Вы не делали!
   Гайдн: Это я так, не обращай внимания. Только за нынешнее вино я обязательно уплачу, чтобы ты не говорил.
   Дайнер: Ну, разве что за вино. Чего уж тут скажешь?
   Гайдн: (даёт монету) А ты хитрец, Иосиф!
   Дайнер: Да ведь без этого нельзя. Без этого наш брат трактирщик враз разорится! А так глядишь - и ничего.
   Гайдн: Ну, будь здоров! (Уходит)
   Дайнер: (Собирает посуду) Хороший человек, дай Бог ему здоровья! (Уходит).
  
  
   Весна 1791г. Рабочая комната Моцарта. Моцарт выглядит болезненно: осунулся, под глазами тёмные круги. Он без парика, напевает мелодию, раскачивает то рукой, то головой; подходит к клавиру, играет одной рукой отрывок мелодии, потом садится и начинает записывать, иногда просматривает записи, раскачивает пером, снова пишет.
   Распахивается дверь. В комнату врывается Эммануил Шиканедер. Шиканедер говорит и принимает позы, как актёр, привыкший выставлять себя.
   Шиканедер: О, извини, что я кощунственно спугнул твоё вдохновение. Но я думаю, я надеюсь, ты простишь мне эту дерзость, когда узнаешь зачем я здесь...
   Моцарт: Ну, так зачем ты здесь? У меня совсем нет времени.
   Шиканедер: Я вижу - ты злишься на Шиканедера! Я в отчаянии! Я артист и знаю, в каких муках рождается истинный шедевр! Я знаю, как кощунственно мешать художнику в минуты творчества. Только это особый случай! Но, я вижу, ты не хочешь принять моих оправданий. Что ж, я ухожу! Прощай! (Делает вид что уходит.)
   Моцарт: Давай оставим моё вдохновение в покое. Объяснись, наконец.
   Шиканедер: Как замечательно, что можно положиться на старого друга! Люди стали черствы, эгоистичны, они не желают видеть несчастий других, но думают и пекутся лишь о себе, жалеют только себя, не видят никого в целом мире, только лишь себя, себя и себя! Но ты не таков, мой дорогой Моцарт, в тебе живёт ещё искра настоящей любви и сострадания, о которых позабыли все на свете.
   Моцарт: Объясни же, в чём дело. Признаться, я ничего не понимаю.
   Шиканедер: О, Моцарт! Если ты не поможешь - я пропал, пропал навек, и нет спасения мне! Погибнет дело жизни моей - мой театр: всё, что так долго и усердно я создавал, жертвуя, чем только мог, чем был в силах пожертвовать... Я прошу, нет! я умоляю о помощи. Только ты можешь спасти бедного Шиканедера!
   Моцарт: Но чем я могу помочь?
   Шиканедер: Мне нужны деньги! Признаюсь, дело моё влачит жалкое существование, и конкуренты скоро прикончат меня. Я вконец разорён, театр мой гибнет... Ведь тебе не безразлична судьба моя, моего театра, судьба немецкой оперы, наконец?!
   Моцарт начинает смеяться.
   Моцарт: Извини, извини (утирает глаза), и с этим ты приходишь ко мне? Ты постучал определённо не в те двери. В этом доме нынче не сыщешь денег даже на сносный обед. Тебе нужно поискать другого мецената...
   Шиканедер: От тебя не требуется денег - они в достатке имеются у других, но мне нужен твой талант, твоя музыка, твоё имя, наконец, чтобы скупые венские толстосумы отворили свои кошельки. Есть купец, он посулил 2000 флоринов, если ты напишешь оперу. Эта опера поможет покрыть ссуду, расплатиться с долгами, и добиться расцвета моего театра. Ты продвинешь вперёд искусство, ты спасёшь меня от гибели, и прославишься на весь мир, как самый благородный человек, который когда-либо жил на свете. Все будут говорить: вот Моцарт - настоящий друг, полный любви и сострадания! Кстати, я щедро вознагражу тебя: на время подготовки оперы выделю отдельную комнату в театре, еда - за мой счёт, а опера туго набьёт и твой карман. Пускай толкуют, что Шиканедер - человек легкомысленный, но неблагодарным Эммануила Шиканедера никто не посмеет назвать!
   Моцарт: У меня нет времени! Я веду переговоры с пражским театром. Если Леопольд даст согласие короноваться чешской короной, мне тотчас заказывают оперу.
   Шиканедер: Но пока не дал и неизвестно когда даст, и даст ли его вообще... Стало быть, у тебя есть время! Так возьмись за мою оперу, хотя бы попробуй, ведь артисты мои останутся без куска хлеба, неужели тебе не жалко ни их, ни меня?
   Моцарт подходит к окну.
   Шиканедер: Что скажешь?
   Моцарт: А либретто у тебя есть?
   Шиканедер: Я почти закончил работать над ним. Это волшебная пьеса, я взял её из сказок Виланда. Должно получиться по-настоящему поэтическое либретто. (достаёт записи) Вот, что я успел написать, через несколько дней остальное будет готово. Итак, дорогой друг, теперь ты одним только словом можешь погубить, либо спасти Шиканедера. Так скажи "да"!
   Моцарт: Я не скажу ни "да" ни "нет"! Сначала хорошенько всё обдумаю... Мой дорогой Шиканедер, к работе я привык относиться весьма серьёзно.
   Шиканедер: Я ещё раз убедился, что ты настоящий художник и прекрасный человек. Разумеется, всё нужно хорошенько обдумать, прежде чем решиться на такой шаг... Ну, не буду отвлекать тебя, и сам не стану терять времени - поспешу работать. Как только закончу либретто, сразу несу тебе. (Уходит)
   Моцарт: (Смотрит на записи) Волшебная флейта. Волшебная... флейта, флейта...
   Ходит по комнате, подходит к окну, глядит туда, затем усаживается в кресло, просматривает либретто. Через некоторое время Моцарт, откинувшись на спинку кресла, задумывается, пальцы рук начинают постукивать по ручке кресла, сам Моцарт что-то мычит, сбивается, пробует иначе. В двери стучат.
   Моцарт: Что там такое?
   Иозефа: Господин капельмейстер, там, скажу я вам, пришёл сыроторговец.
   Моцарт: А-а, Ляйтгеб!
   Иозефа: Господин капельмейстер, скажу я вам, головка сыра, которую он принёс просто замечательная, и такая увесистая, скажу я вам!
   Моцарт: Скажи-ка мне: отчего ты шепчешься?(Иозефа пожимает плечами)Ладно, зови его.
   Кухарка уходит. Входит Ляйтгеб.
   Моцарт: Как чудесно увидеть в такой день старого знакомого!
   Ляйтгеб: День добрый, господин капельмейстер. Да уж, славный выдался денек, а вы всё трудитесь...
   Моцарт: Да ведь мы не богатые лодыри, которые только и делают, что маются от безделья с утра до ночи. Ведь так, Ляйтгеб?
   Ляйтгеб: Что верно, то верно, господин капельмейстер. Господь велел нам трудиться, добывая хлеб насущный.
   Моцарт: Ну, я бы на твоём месте сказал: "сыр насущный".
   Ляйтгеб: А ведь верно, господин капельмейстер вы подметили. Сыр и есть мой хлеб: удалась торговля - есть хлебушек на столе, и достаток в доме. Да и вам принёс покушать. Сыр у Ляйтгеба - отменный!
   Моцарт: Спасибо, Ляйтгеб. Сыр у тебя превосходный - сущая правда!
   Ляйтгеб: Старые знакомые должны помнить друг друга и помогать, чем в силах. Ведь когда станем забывать старых знакомых, так и перемрём поодиночке, как дикие звери. Господь дал нам разумение, чтобы жили мы в дружбе и понимании, делились радостями и горестями. А иначе как жить? Не по-людски будет такая жизнь, так я понимаю.
   Моцарт: Однако я вижу, что с тех пор, как ты перебрался в Вену, торговля идёт в гору.
   Ляйтгеб: Грех жаловаться, господин капельмейстер. В Зальцбурге, уж больно много денег уходило на налоги господину архиепископу, а тут - посвободнее, да и люди живут богаче. Грех жаловаться...
   Моцарт: Выпьешь немного вина?
   Ляйтгеб: Отчего ж не выпить? Немного вина в такую погоду просто расчудесно будет.
   Моцарт наливает вино в два стакана. Пьют.
   Ляйтгеб: Славное вино.
   Моцарт: Скажи, а тебе иногда не хочется побывать дома, в Зальцбурге?
   Ляйтгеб: Так ведь дом я продал, когда уезжал, и потом торговцу там хорошо где торговля идёт... Правда, родителей могилки остались там, иногда хочется повидать, а так - ничего.
   Моцарт задумался.
   Ляйтгеб: Ну, мне пора, господин капельмейстер.
   Моцарт: А?
   Ляйтгеб: Да, говорю, пора мне идти, торговля ждать не станет.
   Моцарт: Да-да... Ах да, постой (роется в бумагах, отыскивает несколько листков). Я тут написал для твоей валторны кое-что, думал снести тебе, да уж раз зашёл... Вот возьми.
   Ляйтгеб: Спасибо, господин капельмейстер, уж и не знаю, как благодарить Вас.
   Моцарт: Старые знакомцы должны заботиться друг о друге, так, кажется, ты говорил?
   Ляйтгеб: Верно, говорил. Крепкая у Вас память, господин капельмейстер!
   Моцарт и Ляйтгеб выходят. Слышен голос Моцарта "Иозефа, проводи господина Ляйтгеба". Он опять входит в рабочую комнату в самом прекрасном расположении. Принимается читать либретто Шиканедера, но встаёт, садится за клавесин и чисто, без помарок играет мелодии, сочиненные перед приходом Ляйтбега. Моцарт довольный выходит, слышно, как он громко говорит "Иозефа, Иозефа, пора обедать!"
  
  
   Дома у Моцарта. Он и Констанца в тёплых одеждах. Моцарт читает письмо, он выглядит усталым.
   Констанца: Что пишет, господин Гайдн?
   Моцарт: Пишет, что у него появились заказы, зовёт нас в Лондон...
   Констанца: А что, это было бы забавное путешествие!
   Моцарт: Мы не можем поехать, Констанца. Для путешествий нужны деньги, их у нас нет.
   Констанца: Деньги, вечно эти деньги... Отчего Шиканедер не платит? Говорят, он набил карманы и распродаёт твою оперу по другим театрам.
   Моцарт: Что я могу поделать с этим мерзавцем?
   Констанца: Пойди, потребуй у него свои деньги.
   Моцарт: Нет, Станци, никуда я не стану ходить...
   Констанца: Можно попросить у людей, которым их девать некуда. Они тебе не откажут!
   Моцарт: Ведь я ещё не вернул Пухбергу денег, которые брал для твоей поездки в Баден.
   Констанца: Так возьми у кого-нибудь ещё...
   Моцарт: Никто не желает давать мне.
   Констанца: Но отчего, Вольфи? Ведь ты работаешь так много, что мне жутко бывает смотреть на тебя, да и оперу твою все нахваливают...
   Моцарт: Всё дело в том, что император не любит меня, а аристократы желают слушать лишь то, что по вкусу императору. И венские купцы не дадут ни шиллинга, если тебя не замечает император и дворянство. Они считают мою музыку серьёзной, а им нужно только развлечься.
   Констанца: Напиши то, чего они хотят, и у нас будут деньги. Всё очень просто!
   Моцарт: Станци, ты самое беззаботное существо на свете! Послушаешь тебя, и вправду покажется, что самые сложные задачи, которые задаёт жизнь, решаются просто.
  . Констанца: А разве это не так?
   Моцарт: Я множество раз пробовал писать подобную музыку, но всегда переделывал написанное... Если я напишу музыку слабее, чем могу написать, то не успокоюсь, пока не выправлю всё, как того требует моё ощущение гармонии.
   Констанца: Кажется, я ничего не поняла.
   Моцарт: Если я напишу что-то пустое, они всё равно не станут слушать, а мне будет стыдно. Впрочем, быть может, во всём виновато моё воображение...
   Констанца: Всё от этого странного заказа. Ты работаешь слишком много.
   Моцарт: Я теперь чаще думаю. Всё думаю, думаю... человек тот никак не идёт у меня из головы. Он точно ключ от головоломки. Стоит вложить ключ в нужный замок и отопрётся всё, но где, где этот замок?
   Констанца: Бог с ними, с деньгами. Жили без них прежде, проживём и теперь.
   Моцарт: (не слушает её) А, может, и не было этого человека? Может это - вымысел моего воображения? Но тогда отчего именно заупокойная месса? Вот где загадка, вот - тайна!
   Слышен звон дверного колокольчика.
   Констанца: Кто-то пришёл...
   Моцарт: Я отопру, на лестнице такой холод!
   Уходит. Констанца идёт к зеркалу, оглядывает себя. В дверях появляется Моцарт. На лице его выражение ужаса. Констанца отворачивается от зеркала и видит Моцарта.
   Констанца: Что с тобой?
   Моцарт шевелит губами, но ничего нельзя понять. Констанца берёт его за руку.
   Констанца: Ты весь дрожишь. Кто это был? Скажи что-нибудь, Вольфи, мне страшно.
   Моцарт: Человек...Человек в чёрном... Будто делаю что-то ужасное над собой.
   С трудом передвигая ноги, идёт в рабочую комнату. Из кабинета доносятся звуки клавесина. В этих звуках нет никакого смысла. Вдруг из кабинета доносится крик: "Станци, Станци!" Констанца вбегает в кабинет. Немного погодя оттуда выходит Моцарт, в глазах у него слёзы, за ним выходит Констанца.
   Констанца: На сегодня довольно! Я не хочу видеть, как ты терзаешь себя.
   Моцарт: Мне страшно, Станци, эта работа убивает меня. Я чувствую, что долго не протяну. Этот реквием... Я пишу его для себя и как только кончу - мне конец.
   Констанца: Тебе нужно отдохнуть, приляг на диван. Не нужно меня пугать.
   Моцарт: В голове хаос, хаос... Этот незнакомец... Такая тяжесть... Никто не может переменить судьбу, никто не может отодвинуть час смерти...
   Констанца: Перестань, сейчас же перестань, я не хочу слышать это!
   Моцарт: (удивлён, что видит тут Констанцу) Успокойся, Станци, всё будет хорошо... У тебя холодные руки!
   Констанца: Да ведь у нас не топлено.
   Моцарт: Нужно сходить к Дайнеру, попросить, чтобы он помог купить дров.
   Констанца: Ты ведь недолго, правда, Вольфи?
   Моцарт: Только переговорю с Дайнером и тотчас вернусь.
   Моцарт уходит. Констанца плачет.
  
  
   Моцарт лежит в постели. Рядом с ним в кресле Констанца. Она не спала ночь. Моцарт просыпается, некоторое время смотрит, как Констанца борется со сном.
   Моцарт: Станци, Станци...
   Констанца: А? Вольфи, как я перепугалась ночью! Я думала, что ты умираешь, а я совсем не знаю, что делать. Слава Богу, доктор не стал медлить.
   Моцарт: Мне легче, пойди отдохни - ты засыпаешь прямо в кресле. Скажи Зюсмайеру, пускай перебирается к нам. Вам вдвоём будет легче, да и мне он понадобится.
   Констанца: Хорошо, но я не устала.
   Моцарт: Нет, Станци, ступай отдыхать.
   В дверь заглядывает кухарка. Она подзывает Констанцу, шепчется с ней.
   Констанца: Пришёл трактирщик.
   Моцарт: Позови его, а сама ступай. Теперь у меня есть сиделка. Когда отдохнёшь, приходи и не забудь послать Иозефу к Зюсмайеру.
   Констанца уходит. Входит Дайнер. В руках у него узелок. Он смотрит на Моцарта.
   Дайнер: Вот уж не думал, что случится такое несчастье, господин музикмейстер. Что это вы такое выдумали? Разве в ваши-то годы можно хворать?
   Моцарт поворачивает голову и улыбается.
   Моцарт: А, это ты, Дайнер. Садись (указывает на кресло). С дровами теперь ничего не выйдет. Можешь поступить ко мне лейб-камердинером.
   Дайнер: Вот таким Вы мне больше нравитесь, господин музикмейстер!
   Моцарт: Эх, Иосиф, Иосиф, видно недолго мне осталось шутить.
   Дайнер: Да что Вы такое говорите, господин музикмейстер, Вы ещё так молоды!
   Моцарт: Когда эта боль ушла, я заснул. Мне приснился сон. Будто отец и ещё кто-то играют чудную мелодию. Я - совсем маленький, прошусь играть с ними, но отец гонит меня. Иду по какому-то коридору со своей скрипочкой. Потом оказываюсь в комнате, играю сам. Мелодия очень печальная, мне хочется плакать. Я почти помню эту мелодию. Потом снова вижу отца. Он хочет, чтобы я подошёл, но мне страшно. Я хочу убежать, только не могу сдвинуться с места, и знаю, что погиб... Я верно знаю, Иосиф, что умру.
   Дайнер: Конечно, покойник снится не к добру, но вот насчёт смерти - это слишком. Мало ли бывает болячек? Переболеете и позабудете... Я принёс Вам покушать, господин музикмейстер. Вам нужно хорошо питаться, тогда и хворь вся выйдет. (Показывает узелок) Тут и сыр, и масло, и варёное мясо, которое не повредит Вашему желудку, и творог, и даже немного мёду. С дровами что-нибудь придумаю, чтобы Вы не мёрзли...
   Моцарт: Спасибо, Иосиф, я не хочу есть.
   Дайнер: Ну, сейчас не хотите, зато после проголодаетесь, а еда уж тут как тут.
   Моцарт: Я устал, Иосиф, мне хочется спать.
   Дайнер: Сон - первое дело для больного! Лучшего лекаря Вам не сыскать.
   Моцарт: Ты уж не забывай меня.
   Дайнер: Да разве принято, чтобы друзья забывали друг друга?
   Моцарт: Да я не о том... Спасибо тебе, Иосиф!
   Дайнер: Чего уж там. Выздоравливайте, господин музикмейстер. (Уходит)
   Моцарт переворачивается на бок.
  
  
   Там же. Наступил вечер. Моцарт лежит в полутьме. Отворяется дверь, со свечами в руке входит Констанца и тихо идёт к постели.
   Моцарт: Станци?
   Констанца: Ты не спишь?
   Моцарт: Я лежал и думал... тебе, верно, очень тяжело. Что ты станешь делать, когда я умру?
   Констанца: Ты ведь не умрёшь, это ты только дразнишь меня. Ведь, правда?
   Моцарт лежит, печально улыбаясь.
   Констанца: Отчего ты молчишь? Скажи мне, что всё будет хорошо.
   Моцарт: Сегодня идёт "Волшебная флейта". (Задумывается) Дай мне часы. (Констанца подаёт часы) Недавно началась. Теперь играют увертюру. (Напевает)
   Констанца: Пришёл Зюсмайер. Я подготовила ему детскую, а малыша взяла к себе.
   Моцарт: Хорошо! Ты отдохнула?
   Констанца: Я выспалась, ночью буду сидеть с тобой.
   Моцарт хочет приподняться и никак не может. Констанца помогает ему.
   Моцарт: Эту ночь со мною будет Зюсмайер. Нам нужно о многом переговорить.
   Констанца: Ведь ты не умрёшь? (плачет) Что я буду делать?
   Моцарт: Успокойся, я не собираюсь умирать. Просто я заболел и стал очень капризным, а потом поправлюсь. Все люди болеют. Зачем мне умирать? Ты не должна плакать. (Констанца кивает, но продолжает плакать) Скажи мне, что там делается на улице?
   Констанца: (утирая слёзы) Там темно, Вольфи, идёт сильный дождь.
   Моцарт: (Вслушивается и тихо говорит) Не-е-ет, Станци, ты не слышишь...
   Констанца перестаёт плакать и вслушивается.
   Констанца: Я ничего не слышу, кроме дождя. Вот повозка проехала по мостовой...
   Моцарт: Этот дождь, эта повозка - лишь звуки из мелодии жизни. Какая чудесная музыка!
   Констанца смотрит на Моцарта.
   Моцарт: Скажи Зюсмайеру, чтобы зашёл, и забери узелок - это Дайнер принёс продукты.
   Констанца берёт узелок, уходит. Моцарт продолжает вслушиваться, потом
   вздыхает, грустно улыбается. Входит Зюсмайер.
   Моцарт: А-а, Зюсмайер, уж простите, что принимаю в постели. Садитесь, садитесь. (Показывает на кресло). Вот и славно. Дело в том, что я скоро умру, но мне...
   Зюсмайер: Что Вы такое говорите?
   Моцарт: Не перебивайте меня! Я точно знаю, но мне нужно закончить кое-что. Мне одному это сделать трудно, поэтому я прошу Вас помочь. Платить не смогу - денег у меня нет: только кров, да питание. Питаюсь я скромно.
   Зюсмайер: Вы могли не предлагать ровным счётом ничего, я и тогда почёл бы за честь работать на Вас. Что я должен делать?
   Моцарт: Это будет немногим сложнее, чем когда Вы помогали инструментировать "милосердие Тита". Значит, согласны?
   Зюсмайер: Да, маэстро Моцарт!
   Моцарт: Тогда приступим к работе.
   Зюсмайер: Прямо сейчас?
   Моцарт: У меня мало времени. Там, на столе, возьмите записи, несите сюда.
   Зюсмайер берёт записи. По пути он заглядывает в них.
   Зюсмайер: Вы пишите заупокойную мессу?
   Моцарт: Ну да, а в чём дело?
   Зюсмайер: Да как-то странно, эта волшебная опера и вдруг реквием...
   Моцарт: Это давний заказ, который я никак не могу кончить. Хватит болтать, давайте работать. Садитесь ближе. (Зюсмайер пододвигает кресло)
  
  
  
   4 декабря 1791 г. Моцарт лежит в постели, в комнате: Констанца, Зюсмайер и Розер, капельмейстер Фрейхаузтеатра.
   Констанца: Он совершенно не слушает меня, господин Розер. Ему вредно работать, но он продолжает сочинять и требует от господина Зюсмайера, чтобы он помогал ему.
   Розер: Да Вы - строптивый больной!
   Моцарт: (говорит слабым голосом) Времени мало, а работа ещё не кончена.
   Констанца вытирает глаза платком и всхлипывает.
   Моцарт: Перестань плакать, Констанца, я ведь ещё не умер.(Она выходит из комнаты).
   Розер: Моцарт, Вы слишком жестоки к близким! Вас любят и желают добра...
   Моцарт: Вы правы, я поступаю дурно, но делаю это не со зла. Как не хочется умирать сейчас, когда из Венгрии, из Амстердама я получаю прекрасные заказы, и мог бы в достатке содержать семью... (Тяжело дышит)
   Розер: Вам нельзя волноваться! (Зюсмайеру). Над чем Вы работаете?
   Зюсмайер: Господин Моцарт пишет реквием. Я имею честь помогать ему.
   Розер: А-а, вот в чём дело. Вот откуда эти мысли о смерти! Моцарт, Моцарт, Вы точно ребёнок... Всё будет хорошо! Вы поправитесь, и напишите что-нибудь вроде вашей "Волшебной флейты". Как будто музыка эта всегда звучала среди нас, но мы, глупцы, не слышали её, а Вы вдруг отомкнули наш слух. Чудо, чудо! (Напевает из оперы)
   Моцарт берёт часы, смотрит на них.
   Моцарт: Сейчас окончился первый акт. Теперь наступило место "Тебе, великой царице ночи". (Он улыбается, как бы вслушиваясь в музыку.)
   Моцарт хочет спеть: "Я всем известный птицелов...", у него не выходит. Розер садится за клавесин, поёт песенку. Моцарт смеётся. Розер замечает нотные записи.
   Розер: Что это?
   Зюсмайер: Это и есть реквием.
   Розер: О-о! Могу я взглянуть?
   Моцарт кивает головой. Розер берёт в руки лист. В комнате как будто всё замирает и вихрем врывается музыка. Это "Dies irae". Розер изумлённо взглядывает на Моцарта.
   Розер: Что за музыка! Это... это... я не могу сказать словами. Вы позволите взглянуть ещё?
   Моцарт кивает. Розер берёт новый лист и вновь всё замирает в комнате: Моцарт, Розер, Зюсмайер, лишь звучит хор "Comfuratis". Неожиданно, в самом начале "Lastimosa", Моцарт начинает рыдать, музыка исчезает.
   Розер: Что с Вами? (Зюсмайеру) Что случилось?
   Зюсмайер: Нам лучше уйти. (Идут к двери.)
   Розер: Какая музыка, какая музыка!
   Зюсмайер: Да-да, музыка замечательная. Идёмте, господин Розер.
   Все уходят. Моцарт лежит на постели, его руки сложены поверх одеяла, кажется, что он сосредоточен на чём-то особенном. Вновь в тишине звучит музыка "Comfuratis", вызывая страдания и боль. Моцарт укутывается одеялом, чтобы не слышать этого. Музыка прекращается, освещение гаснет и в полной темноте звучит "Lastimosa".
  
  
   6 декабря 1791г. Комната переменилась, кровати больше нет. На столе, застеленном чёрным, стоит гроб. Клавесин тоже покрыт чёрным. В комнате Ван Стивен и Констанца.
   Констанца: Что мне делать, что делать? Столько долгов, столько долгов...
   Ван Стивен: Но ведь что-то должно остаться, госпожа Моцарт?
   Констанца: Едва удалось собрать 200 гульденов, и те Зюсмайер роздал кредиторам, чтобы отправить их из дому. Эти похороны, продажа имущества, все эти долги - у меня голова идёт кругом, я в этом ничего не понимаю. Всеми денежными делами занимался Вольфи. Что мне делать? (Взглядывает на гроб, начинает плакать.)
   Ван Стивен: Я мог бы помочь навести экономию, если, конечно, Вы не против...
   Констанца: (утирая слёзы) Вы очень любезны, господин барон.
   Ван Стивен: Я был другом господина Моцарта, и в трудную минуту должен помочь его семье. Думаю, Вам лучше не присутствовать на похоронах.
   Констанца: Как же так, господин барон?
   Ван Стивен: Вы обязаны теперь заботиться о себе, хотя бы ради детей. Мёртвому всё равно не поможешь! О похоронах позаботимся мы, его друзья... Есть место, где Вы могли бы пожить, пока я всё не улажу? (Констанца кивает.)
   Ван Стивен: Поезжайте туда, я займусь похоронами.
   Констанца: Нужно уплатить могильщикам, но у меня совершенно нет денег.
   Ван Стивен: Не беспокойтесь, я всё улажу.
   Констанца: Спасибо, господин барон.
   Уходят. Ван Стивен поддерживает Констанцу под руку. Немного погодя входит Сальери.
   Сальери: Есть кто?
   Сальери подходит ко горбу, шепчет молитву, смотрит на Моцарта. Входит Ван Стивен.
   Ван Стивен: А, это вы Сальери!
   Сальери: А где госпожа Моцарт?
   Ван Стивен: Ей нездоровится. Она попросила меня заняться похоронами.
   Сальери: Какая тонкая, неуловимая грань между жизнью и смертью. Ведь всё то же, что было прежде: лицо, пальцы, очертания рта. Кажется, сейчас скажет какую-нибудь колкость...
   Ван Стивен: Он мёртв.
   Сальери: Да, он мёртв.
   Ван Стивен: Вот уж не ждали этого от господина Моцарта.
   Сальери: Когда-нибудь все умирают!
   Входят Зюсмайер и Розер.
   Зюсмайер: Он смотрел "Волшебную флейту"... Я говорю ему: "Идёмте, господин Моцарт умирает", а он: "если умирает, лучше звать священника, чем доктора". Ведь так и не пошёл, пока не кончился спектакль.
   Розер: В какое ужасное время мы живем!
   Ван Стивен: Господа, вы как раз вовремя. (Розер и Зюсмайер раскланиваются. Ван Стивен смотрит на часы.) Однако, пора уж и быть...
   Входит кухарка.
   Иозефа: Там, скажу я вам, могильщики спрашивают хозяйку.
   Ван Стивен: Я поговорю с ними.
   Уходят. Розер подходит к гробу.
   Розер: Какая утрата! Какая невозместимая утрата для музыки...
   Сальери: Да, господин Розер! Впрочем, музыкантам повезло: проживи он ещё, никто не пожаловал бы и сухой корки за все наши сочинения.
   Розер и Зюсмайер с ужасом смотрят на Сальери. Входит Ван Свитен, за ним двое
   могильщиков в мокрых плащах, на головах у них капюшоны.
   Ван Свитен: Вот гроб, нужно поторопиться.
   1-ый могильщик: Ваша правда, сударь. Темнеет нынче рано.
   Зюсмайер: Господа, Вы бы хоть капюшоны сняли.
   1-ый могильщик: Э-э, сударь, что за церемонии! Похороны по третьему разряду.
   2-ой могильщик: Понесли-понесли. Только бы засветло добраться.
   1-ый могильщик: Ну, что, взяли?
   Берут гроб и несут к выходу. В дверях сталкиваются с Дайнером.
   2-ой могильщик: Поберегись.
   Дайнер уступает дорогу. Могильщики выходят с гробом.
   Дайнер: Как же так? Как же так?
   Ван Свитен, Сальери и Розер выходят. Остаются Зюсмайер и Дайнер.
   Дайнер : Как же так?
   Зюсмайер: Эх, господин Дайнер, господин Дайнер...
   Уходит за остальными.
   Дайнер: Как же так?
   Уходит.
   КОНЕЦ.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"