От автора.
Где и когда это всё случилось? Специально для тех, кому интересно, говорю: неважно. Ни где, ни когда. Уж извините.
О преступлении и наказании написано уже и пишут ещё. Много. Я же захотел написать о преступлении и прощении. Получилось или нет... решать вам.
хуляше его, глаголя: аще ты еси
Христосъ, спаси себе и наю.
Отвещавъ же другий, прещаше
ему, глаголя: ни ли ты боишися
Бога, яко в томже осужденъ еси:
и мы убо въ правду, достойная бо
по деломъ наю восприемлева:
сей же ни единаго зла сотвори.
егда прiидеши во Царствiи сии!
И рече ему Iисусъ: аминь глаголю ти,
днесь со мною будеши въ раи.
Пых медленно шел по улице. Настроение было поганое, деньги кончались, сигарет осталось на пару дней всего. Зарплату не дали, шеф опять просто обманул. А как ещё это назвать? "Приходи завтра после обеда!" А придя после обеда, слышишь вдруг - "Ну, знаешь, надо было пораньше тебе прийти...теперь жди денька три-четыре. Как это я сам сказал?!.. Не может быть, что-то ты не понял". А что дальше? Опять и опять вставал перед ним этот вопрос - что дальше? И чем дальше, тем меньше оставалось сил смотреть на хорошие машины, проезжающие мимо по улице, на сидящих в них людей, на витрины... да даже пешеходы иногда вызывали у него острые приступы злости - когда казалось, что некоторые поглядывают на него с превосходством - мол, что делать, кому-то надо и лохом быть... а лохом быть не хотелось. А когда добавлялась к этой злости обида за мать... Но где брать деньги, было неясно до сих пор. А ведь уже почти 18 лет. Школу закончил, не маленький...
Он увидел на другой стороне улицы вывеску видеопроката. Зайти, посмотреть, чего есть нового? Он пересёк улицу и толкнул дверь.
Прокат был довольно большой и богатый. Шкафы и шкафы на полу, полки и полки вдоль стен... Молодой продавец у входа глянул равнодушно, уткнулся снова взглядом в компьютер. Пых медленно прошел вглубь зала, почти до конца, бесцельно разглядывая картинки на упаковках. Повернул к стене, увидел над ней надпись "Триллеры". Но смотреть, как очередной герой мочит врагов, не хотелось. Он медленно начал двигаться назад, осматривая надписи на шкафах. "Мистика", "Ужасы", "Эротика"... "Комедии"... Таким вот образом он медленно дошел почти до выхода, задержался перед единственным шкафом с мультиками. Усмехнулся про себя - а что, можно было бы взять... детство вспомнить... Снаружи рявкнул автомобильный сигнал. Повернувшись, он увидел за стеклом витрины заднюю часть лексусовского джипа, остановившегося прямо на тротуаре возле дверей. "Ничего себе паркуется... ментов на него нет". - пронеслось в голове. Хлопнула входная дверь.
- Слышь, порнуха есть? Жесткая!
- Да, там впереди посмотрите... - Пых вдруг сообразил, что он стоит всего в метре от продавца, только его отгораживает вот этот шкаф с мультиками. Хотел уже выйти, глянуть на "хозяина жизни", который так нагло поставил машину на тротуар - за стеклом люди протискивались между машиной и витриной, боясь выйти на проезжую часть.
- Я говорю - жесткая! Не понял?
- Там у нас всякая есть... вам что-то специфичное? Там всё по полкам разложено...
- Так, не понял. Слушай сюда: я хочу жесткую. Чтобы не актрисы играли. Теперь понял наконец?
Пых медленно присел за шкафом, делая вид, что рассматривает самую нижнюю полку. Хм... про что это он? Продавец отвечал тихо, каким-то бесцветным голосом.
- Ну, если я вас правильно понял... это не здесь искать надо... и не по нашим расценкам.
- Базара нет. Сам подгонишь?
- Там другие деньги... с ещё одним нулём, а то и больше.
- Я же сказал - базара нет! - В голосе чувствовались нетерпение, превосходство и уверенность. - Так сам подгонишь или как?
- Я могу дать вам телефон... там сами договоритесь. Скажите, что бумажку с телефоном нашли на улице возле урны.
- Давай!
Через несколько секунд "Лексус" отчалил от тротуара, как каравелла от пристани. Пых медленно поднялся с корточек, подошел к наружной витрине. Люди проходили мимо, кто-то ещё поглядывал недобро вслед уехавшей машине.
Хм... другие расценки... и сильно другие... Пых вдруг почувствовал, что здесь что-то есть. Для него. Почувствовал, как гончая, взявшая след... Он кашлянул, нарочито спокойно вышел из-за шкафа.
- Слышь, братан, этот... - он кивнул в сторону входной двери - чего хотел? Да ты не трусись, я же не из ментовки...
Продавец смотрел настороженно. Видно, действительно за компьютером забыл о посетителе, и напугался, когда тот вышел из-за спины.
- Вы о чём?
- Да не ломайся ты... что это за кино без актрис? - Пых опёрся на стойку локтём, сунулся к парню поближе.
Продавец явно не хотел отвечать. Переложил на столе пару бумажек, подвинул клавиатуру... все-таки сказал тихо, не поднимая глаза:
- Это такое видео, где снято, например, изнасилование. В главной роли не актёрша, а случайная женщина. Какая попадётся.
- Ого... - Пых недоверчиво посмотрел на продавца. - Слушай, так это же... - Он чуть не сказал - "статья", но удержался. Однако паузу ему сделать пришлось немалую. - ...Круто! И он ЭТО и спрашивал? И сколько же это стоит?..
"Блин... вот это кино... вот это - кино... это тебе не драки восьмиклассников в туалете мобилой снимать..." Пых медленно шёл по улице в сторону своего дома, поддавая носками кроссовок случайный камушек. "И такие деньги за это кино платят..." Где-то в голове уже четко обозначилась мысль - камера, и хорошая камера, цифровая - есть у Витьки Павлова, попросить, даст наверняка. Ну, даже если не за так... ничего, дорого не возьмёт. А комп можно пока свой напрячь... старый второй "Пентиум" видеообработку всё же должен потянуть, медленно только будет... А если что не срастётся? Блин, тогда же статья! Как же это делают? Вот, блин, кино...
Всю дорогу до дома он пытался сообразить - как? Всю дорогу пропинал перед собой тот камушек, пока тот уже перед домом не стукнулся вдруг об торчавший из тротуара люк и не закатился под припаркованную машину. "Об-ма-нул, удрал!" - чуть не сказал он вслед этому камушку. Хлопнула за спиной дверь подъезда, поднялся к лифту, нажал кнопку вызова. В шахте загудело, слышно было, как лифт спускается вниз. "Как же это делают?" Лифт вдруг остановился, помолчал где-то совсем недалеко, на втором, может, на третьем этаже... снова двинулся. И по звукам Пых понял - не к нему, вниз, а наверх. "Блин, и этот обманул! Ну и денёк сегодня..." Он повернулся от дверей лифта к лестнице, усмехнулся невольно - сплошной обман сегодня. Все обманывают... Все обманывают?..
Пых медленно двинулся наверх по лестнице. Покрутил головой, усмехнулся ещё раз. Ничего, на пятый этаж можно и пешком... главное - понял, как... Вот дурак - сразу не догадался! Все же обманывают!!!
Дома он наскоро сделал бутерброд, включил кофеварку и прошёл к себе в комнату. Остановился перед компьютером, оценивающе глядя на дисковод и вспоминая, сколько места на жестком диске должен занять час видео из видеокамеры. Комп он собрал сам - нашёл два года назад выброшенный корпус с живой материнской платой с процессором и одним неработающим дисководом, и за полгода понемногу где купил, где выменял для него жесткий диск на двадцать гиг, память и - предмет своей особой гордости - пишущий дисковод для ДВД. Монитор из списанных на фирме подарил мамин шеф - небольшой, но ещё вполне прилично работавший. Мелочи вроде клавиатуры и мышки удалось найти почти бесплатно.
"А, блин, какая разница... всем приходится с этого начинать, сейчас по-другому не бывает. Вон, певички некоторые, которые сейчас и на слуху и при деньгах, тоже с фотографий для плейбоев начинали, и не только с фотографий... Да и остальные многие не лучше... Чёрт с ним, надо с чего-то начинать. С этого, так с этого. Круче начнёшь, круче пойдёшь..."
Пых решительно взял трубку телефона и набрал номер.
- Маринка? Привет, как дела? Время есть? Слушай, есть одно предложение, только не по телефону...
Через две недели, отмучив компьютер и дисковод по полной программе - не тянул старый "Пентиум" видео, и памяти не хватало, и жесткий диск маловат для видео оказался, комп зависал без конца и глючил, как только мог и не мог: а древний дисковод никак не мог совладать с матрицами, перепортил восемь штук, пока нашлась такая, какую он мог нормально записать - Пых получил-таки требуемое в руки. Недоверчиво смотря на экран телевизора, он прогнал пробный диск дважды - точно работает, читается? Диск читался. В самом обычном видеоплейере, взятом на вечер у приятеля.
В тот вечер он не усидел дома, пошёл и потратил в кафешке последний свой полтинник. Сидя в знакомом кафе и покручивая в пальцах бокал с порцией коньяка, вспоминал, как Маринка сначала молча покрутила пальцем у виска, а потом, через полчаса разговоров-уговоров, вдруг сказала - ладно, хрен с тобой, дурак... Как рванулась от него в парке, уже перед видеокамерой, когда почувствовала, что он полез к ней без резинки... Пых несколько раз довольно улыбнулся, вспоминая этот момент - хорошо придумал, и сработало, рвалась Маринка по настоящему прочь, и теперь на видео это было заметно. Хорошее кино получилось...
Маринка, правда, концовку испортила всё равно - обмякла вдруг и обняла его, прижала к себе, как раньше бывало... но это не беда, это можно и обрезать и потом исправить как-нибудь. Лиха беда начало.
Через ещё четыре дня он сидел на переднем сидении серебристого "Гелэндевагена" и поглядывал на небольшой выдвижной дисплей, который показывал его кино. Человек рядом досмотрел, вздохнул и выдавил:
- И это всё?
Пых улыбнулся, стараясь оставаться спокойным.
- Нет, конечно. Это начало. Рекламный кусочек, так сказать.
Человек за водительским сиденьем какое-то время посидел, глядя на улицу, потом повернулся к Пыху.
- Не пойдёт. Актриса у тебя для любительской порнушки потянет, но это не пойдёт. - Он улыбулся. - Попробуй лучше что-то другое. Здесь видно, что всё с режиссёром сделано.
Он нажал кнопку, подождал, пока из тонкой щели выплывет диск. Протянул его Пыху.
- Если что ещё будет, звони. Только имей в виду - у меня время тоже денег стоит. Так что такую ерунду больше не предлагай. Понял?
Несколько секунд человек за рулём, не трогая машину со стоянки, задумчиво глядел вслед уходившему Пыху. "Лох как лох... но говорят, лохам везёт иногда... посмотрим..."
А Пых шёл по улице и думал, что первый блин всегда комом... но ничего, главное - не унывать... надо искать, что-нибудь подвернётся. Обязательно подвернётся...
После первой неудачной "кинопробы" прошло ещё три недели. Кончился июнь... Пых ходил злой, и даже свой день рождения праздновать не хотел - не было настроения. Попробовал пару раз созвониться с Маринкой, но оба раза не срослось - раз её не было дома, в другой раз (звонил за пару дней до своего дня рождения) она хмыкнула и сказала - "знаешь, мне теперь что-то неохота на твои затеи нарываться". Тогда он почувствовал вдруг, что без неё - странно скучно, и это чувство почему-то не отпускало ни в тот вечер, когда звонил, ни в следующие два дня. Но в день рождения нагрянули пацаны в гости, пришлось-таки выставиться, а потом за выпивкой и разговорами и забылось.
Странно было у них с Маринкой. Познакомились уже давно, года два назад: встречались во дворе, иногда ходили вместе на дискотеки, как-то понемногу стало это привычным и в их компаниях - видеть их вместе, хотя Пых ну никак не мог сказать, что Маринка - его девушка: а через год знакомства, на чьём-то дне рождения, который праздновали на даче, оказались в одной постели. Хорошо с ней было Пыху, и чувствовал, что и ей с ним тоже... но гнал от себя все мысли о ней. Никогда не смотрел на неё всерьёз, знал, что она просто дворовая отвяза, и как хочет, так живёт, и с кем хочет, с тем и гуляет. Но иногда тянуло к ней, хотелось увидеть её рядом и ощутить тоже, заглянуть в глаза... и почему-то, когда однажды пришла в голову вдруг мысль - а ведь с тех пор, как познакомились, ни разу не видел её с кем-то другим, и не слышал даже, что она с кем-то - стало вдруг странно тепло внутри...
А на его дне рождения выяснилось, что у Кольки Мосла (кличку Колька получил за худющую, костлявую фигуру - кости торчали, как у скелета. А сам Пых стал Пыхом за манеру делать губами выдох, когда ему что-то не нравилось - как будто говорил шёпотом "П", и потом выдыхал воздух) - так вот, выяснилось, что у Мосла скоро тоже день рождения, только собраться посидеть лучше заранее, потому что родоки собрались вроде в кои-то веки в гости к родне, в другой город, на целую неделю, не меньше, и наверное, возьмут его с собой. Чтобы дома один не оставался.
Через четыре дня они собрались вчетвером: сам Колька, Пых, Юрка по прозвищу Чиж и новый пыхов знакомый, Эдька. Парни сидели на кухне в квартире у Мосла, пили и базарили за жизнь. На столе стояла бутылка портвейна, тарелка с бутербродами для закуси, грязная пепельница и четыре стакана - на каждого по одному. Стаканов у Мосла в доме хватало всегда. Вторая бутылка стояла уже под столом, но что такое две бутылки вина на четверых парней? Ничего страшного. Вон, даже у Чижа, самого младшего из них четверых, только глаза блестят.
Пых вяло шутил, рассказал пару анекдотов, и думал уже скоро уходить - настроения не было. Но речь пошла о девчонках, пацаны ударились в рассказы и фантазии, и он решил ненадолго ещё остаться. А когда Эдька вдруг сказал, что ходит с Ольгой из пятого дома, с их улицы, Пых даже подобрался весь. Интересно, интересно... Ольгу он знал, пытался пару раз к ней подойти, но каждый раз чувствовал, что просто не про него эта девчонка, нельзя к ней подойти так, как он привык... к той же Маринке, например. Нельзя к ней было притронуться даже... Отшибало Пыха от Ольги. И это злило. Блин, недотрога нашлась... Потому сейчас он внутри насторожился и решил выяснить - это только у него так с ней?
Разговор тем временем шёл дальше, с шуточками, с подначками - и потихоньку, помаленьку выяснилось, что Эдька с ней уже полгода ходить-то ходит, да даже ни разу ещё не обнял!
Пых сидел и улыбался. Ага... Ну, ну... строит из себя... и выждав удобный момент, повернулся к Эдьке и негромко сказал:
- А спорим, она только с тобой такая?
Эдька злобно сжал зубы и выматерился про себя. Вот, обязательно надо ей себя так ставить - вся из себя недотрога. И главное, почему-то эту недотрогу действительно как-то страшно тронуть... как дурак стоишь и не знаешь, как к ней подойти. А она улыбается... когда Оля улыбалась Эдьке, он чувствовал, что всё что угодно может сделать за эту улыбку - хоть сигануть с железнодорожного моста в речку, хоть гробануть ради неё банк. И даже забывалась сразу в момент вся злость на неё - та, что душила его сейчас, например. Пришла как-то однажды странная мысль в голову - святая улыбка у неё... Злобился потом на себя же за эту мысль, кулаками по забору колотил, доску в заборе сломал... Как бешеный стал тогда.
Пых внимательно посмотрел на него и усмехнулся.
- Ну ты больной на голову, точно. Да я тебе серьёзно говорю - все бабы суки и бляди! И это тебе почти любой взрослый мужик потвердит! - Он усмехнулся. - И твоя Олька тоже не исключение, просто ты к ней подъехать как следует не можешь... а она и прикалывается над тобой, корчит из себя, блин... Сама небось, со всеми подругами ржет - не может.
Эдька деланно равнодушно отхлебнул из стакана.
- У тебя свой опыт, у меня свой.
- Гавна твой опыт не стоит... какая она у тебя по счёту?
Эдька молчал. Говорить, что она первая, не хотелось - пацаны снова поднимут на смех. А врать тоже было тяжело, потому что Пых, по слухам, в своём районе, и не только в своём, уже перепробовал всех девчонок, каких только можно было пробовать, и с ним на эти темы разговаривать было тяжело - любую придумку он раскусить мог очень быстро. Уже было раз такое.
- Ну видишь... - Уже миролюбиво продолжал Пых, - А споришь ещё... Я тебе ещё раз говорю - выкинь из головы. А не можешь, так поможем.
- Как - поможем? - Эдька не понял.
- Ну как? Ну покажем тебе, что она такая же как все, и всё, сам жизнь поймёшь. Делов-то...
- Как покажете?
- Как, как, блин... на видео покажем! - Пых засмеялся, поглядывая на игравших в карты пацанов. - На самых лучших вещдоках покажем!
Он засмеялся уже с удовольствием, смеялся долго... что-то очень фальшивое послышалось Эдьке в его смехе. Чиж с Мослом усмехнулись вслед. Не нравилось Эдьке, что он так смеётся над ним, над Олей... но ведь нельзя же ради девчонки мужскую дружбу рушить. Тем более так сразу - всего две недели, как познакомились на дискотеке, и Пых тогда так здорово выручил - незаметно шепнул бармену что-то, и тот, кивнув, спокойно налил Эдьке целый бокал вина. А вина нужно было, потому что все покупали в их компании, а у Эдьки, как оказалось, денег не хватало, да и выглядел он на лицо как-то слишком молодо для заявленных девятнадцати лет... ясное дело, если на самом деле всего 17... хоть и ростом и фигурой в отца пошел, а лицо выдавало его всегда. Можно было на позор нарваться. А не хотелось. И Эдька обрадованно взял со стойки бокал, а потом пошёл с Пыхом покурить за компанию, решив, что при первой же возможности отдаст ему не двадцатку, а побольше, и скажет так небрежно - да ладно, сочтёмся ещё... свои же вроде люди?
А на сегодня Эдька долга своего ещё не отдал, и даже не знал до сих пор, где он деньги возьмёт. У матери на работе опять предупредили, что зарплата задерживается, на отца рассчитывать в этом месяце вообще не приходилось, у того все деньги уходили на ремонт и на запланированный отпуск, а найти какую-то подработку у Эдьки никак не получалось. Хотя пытался уже не первый месяц. Ну не идти же собирать бутылки!
Но Пых о деньгах ничего не говорил, о случае том не упоминал - словом, вёл себя, как настоящий друг. Потому Эдька уже не особо переживал. В конце концов, всего лишь двадцатка... не страшно. А у Пыха деньги явно водились.
Эдька дождался, пока Пых пересмеётся и спросил снова:
- Как покажете?
- Ну как, как... давай, договоримся, если хочешь... приводи её сюда, а лучше - к Чижу, у него и дома почище, и сарай есть... потом мы втихаря тебе на мобилку позвоним... слушай, а мобилка у тебя есть? Нет? Ну ладно, дадим тебе, типа твоя... порисуешься перед ней разок! Ну, позвоним втихаря, вроде тебе куда-то надо на часик... и иди погуляй. Её там оставишь, типа посиди с пацанами, я скоро. А вернёшься - будут тебе все вещьдоки в лучшем виде. Сам всё увидишь... спорить могу, что ломаться долго не будет. Или боишься дела делать?
Он даже не очень-то на Эдьку и смотрел, говорил вроде уже рассеянно, лениво, как будто между прочим... а у самого всё уже замерло в груди - неужели настоящий случай подворачивается? Тот самый, настоящий? Ясно, что этот Эдька от той Ольги прямо без головы, но какого чёрта он простых вещей не понимает? Чиж с Мослом отложили карты и смотрели выжидающе. Эдька понял, что вот теперь надо решиться на что-то... страшно вдруг стало, как будто собрался он на спор перед поездом через переезд перескочить или вот действительно с моста в речку сигануть, с 12-метровой высоты. Но вспомнил о том, как вчера опять не смог, не решился Олю обнять, когда встретились, как только что вся компания над ним потешалась...
- Давай.
С вызовом сказал, прямо в глаза глядя. Не думал он об Оле, совсем не думал. Хотелось просто показать Пыху и пацанам, что не боится он дела делать...
Договорились на завтра, в пять вечера, у Чижа.
Назавтра Пых пришёл на час раньше. Всё проверив, установив камеру (почертыхался, что чердак небольшой, никак было не выбрать подходящий угол) и закрепив лестницу, он последние полчаса потратил на объяснения пацанам. Те сначала мялись, но в конце концов пыховы объяснения, убеждения, подначки и вино сделали своё дело. Так что когда пришли как бы случайно Эдька с Ольгой, все были уже настроены правильно и весело. И Эдька, хоть и был явно не в себе, но после как бы телефонного звонка, как и договаривались, извинился перед Олей, сказал, чтобы пока посидела с пацанами, что через минут двадцать вернётся, и ушёл...
Пауза продлилась недолго. Колька, с деланно равнодушным видом, спросил заскучавшую Ольгу - а у нас кошка недавно окотилась, хочешь пока котят посмотреть? - Ой, правда? А где? - А на чердаке... им там лучше, никто не беспокоит. Но только туда придётся по лестнице лезть... согласна?
И Оля согласилась...
Пых был чем-то недоволен, лицо кислое. Сунул в руки телефон, сказал тихо, зло: "На, гляди! Дура она психованная, ничего больше! Езжай теперь в больницу городскую, ищи её там, е....нутую! В дверь выпрыгнула, мимо лестницы, идиотка! Расшиблась, наверное... скорая была уже, мы сказали, что она с лестницы упала. Б..., теперь проблем не оберёшься!" - и пошел дальше по улице. Обернулся через метров десять, на ходу крикнул: "Трубку завтра мне домой занеси!". И ушёл. Сумку на плече придерживал, будто что в ней дорогое было.
Эдька, не веря своим глазам, смотрел на маленький экран. Изображение на нём уже стояло, нужно было только нажать "старт". На экранчике была Оля, со спины. Лямки её голубого сарафана, светлая тяжелая коса. Снимали вблизи, либо пользовались зумом.
Почему-то никак было не нажать эту кнопку. Минут десять шёл Эдька по улице, держа трубку в руках, и не мог. Стояла внутри какая-то неприязнь к этому небольшому экранчику. Или просто страх? Оля - в больнице... как так? Что теперь будет? А потом подумалось вдруг - да ведь всё произошло уже, что теперь-то? Вроде как в кусты собрался? Чего бояться-то? И он остановился, прислонился со скучающим видом к чьему-то забору и нажал.
Она повела головой вправо-влево, раздался её удивлённый голос из крошечного динамика - "а где ж котята-то?" В ответ через долю секунды раздалось дурашливо, со смешком - "Да вот же они... выбирай любого, какой нравится!" Оля обернулась, изменилась в лице, потом, видимо, повернулась вся. В динамике раздался смех, смеялись двое или все трое. Но на экранчике было видно только олино лицо, плечи и ещё немного крышу чижевского сарая с балками перекрытий. Изображение начало вздрагивать, Эдька понял - они все идут, медленно идут вперёд, к ней, а Оля пятится назад, к стене. "Ребята, не надо... ребята, ну пожалуйста... не надо..." Изображение было скверным, но какими огромными стали у неё глаза, стало видно хорошо - тот, кто снимал, подошел совсем близко, может, на метр или даже ещё меньше. И тут вдруг она зажмурилась, открыла рот и из телефона раздался крик... "Ээээээдь..." Что-то мелькнуло через экран и лицо исчезло. Донёсся какой-то глухой стук, не один. Изображение дёрнулось, поплыло, потом вдруг появилась Оля, уже в полроста, стояла у стены, склонив голову набок... тут же вскочили в экранчик две спины с руками, схватили, протащили назад - изображение опять стало нерезким, задёргалось, поплыло... а следующая картинка - Оля уже лежит животом на столе, сарафан на спине, чьи-то руки рвут долой чулки и трусики...
Эдька остановил картинку и перевёл дух. Почему-то уже стучало в голове от этого увиденного, тяжело вздымались рёбра... сосало под ложечкой, неприятно... как будто все силы из него высасывало. Оглянулся по сторонам - никого, хорошо... вздохнул посильнее пару раз, включил воспроизведение снова... картинка стояла. Кусок какой-то зелени во весь экран. Посмотрел недоуменно, сообразил - в прошлый раз не остановил, нечётко кнопку нажал, наверное... теперь кусок пропустил... нажал ещё раз, смотреть дальше.
Камера опустилась вниз, видно было, что зелень - деревья перед сараем. Кто-то из телефона громко выругался матом... на экране появилась Оля. Лежала на траве перед сараем, рядом с лестницей, как-то очень странно наклонив голову вбок. И совсем не двигалась.
Эдька почувствовал, что теперь не то, что под ложечкой сосёт, теперь просто страшно стало... Враз пересохло во рту, сжалась сама собой рука, которая держала телефон... Он медленно закрыл трубку, положил в карман ветровки, повернулся и пошел по улице. Прочь, прочь, скорее прочь отсюда... только сам себя не выдавай, делай беззаботное лицо...
Через метров тридцать нервы не выдержали, и он кинулся бежать - сначала не спеша как бы, а потом уже не думая ни о чём, лишь бы скорее. Долетел до угла, рванул через перекрёсток. Визг тормозов впереди... мгновенный припадок ужаса, который охватил вдруг всё тело, всю голову - милицейская машина! Диким прыжком - ужас дал силы! - перемахнул с разбегу через капот, не коснувшись - и рванул что было мочи, лишь бы скорее, лишь бы оторваться, через дворы...
Через минут чемь-восемь он влетел к себе в комнату, захлопнул дверь. Гулко стучало сердце в голове, дыхание, казалось, было слышно по всему дому... Мысли носились как бешеные бабочки вокруг ночной лампы, мелькая на долю секунды и исчезая снова. "Сделали дело... теперь что... а тебя?.. А она?.. А я?.." И вдруг выскочила одна, спасительная - "сама виновата!" Ухватился Эдька за эту мысль... точно, сама она во всём виновата... я-то что? Сама такая... В чём сама виновата, мысль не проявлялась. Но теперь как будто кто-то страшный и грозный дышал в затылок... и казалось, хотел этот кто-то спросить не то "теперь что делать будешь?", не то просто сказать ему "ты убил"... и словно щитом, защищался от этого кого-то Эдька этой фразой - "сама виновата!", повторяя её снова и снова... Обернулся по всей комнате... никого... это мерещится уже... Опустился без сил вдруг на пол, прямо у двери. Дыхание не успокаивалось, всё так же гремело сердце прямо в голове. Вдруг - снова страшно ударило в голову горячей волной - хлопнула напротив окон дверь какой-то машины, чей-то голос спросил громко: "Девочка, скажи пожалуйста, это восемнадцатый дом?" Крадучись, на ставших вдруг ватными руках-ногах, почти на четвереньках, Эдька подкрался к окну, выглянул осторожно... Возле дома стоял милицейский УАЗик, и человек в форме о чём-то тихо разговаривал с эдькиной сестрёнкой Лизой, выгуливавшей во дворе их спаниеля.
"Нет... только не это... нет... нет... НЕТ!!! Она сама виновата!.." Мысли с новой силой истерично забились в голове, как воробьи в клетке. Эдька лихорадочно оглянулся, наткнулся глазами на лежавший на столе складной нож...
- Твою мать!!! Вот идиот!!! - сержант Онищенко проводил ошалелым взглядом парня, с разбегу перемахнувшего через капот машины. Глянул в зеркало - не случилось ли чего сзади от их внезапной остановки. Нет, ничего и никого. Уф... пронесло. Вот псих... Онищенко медленно откинулся на спинку сиденья. Надо подышать немного...
- Погоди, он кажись, трубку потерял. По капоту стукнула... - Напарник открыл дверь, вышел из машины, прошел вперёд пару шагов. - Точно, вот она. О-о-о, повезло парнише - на газончик упала, цела...
Напарник сел в машину и показал Онищенко слегка замазанную с одной стороны травяной зеленью "раскладушку" "Митсубиши".
- Ну что, позвоним, поругаем за то, что не смотрит, куда бежит, или похвалим за то, что хорошо прыгает? - он открыл "раскладушку". - О, да здесь кино на экране...
Онищенко равнодушно глянул в зеркало заднего вида.
- Да как хочешь... хочешь, поприкалывайся, найди маму там или папу, скажи что сына в милицию забрать надо за такие фокусы... за попытку нападения на милицейскую машину... - Онищенко усмехнулся, поддал газу, включил третью скорость. - А хочешь, позвони попозже, скажи - случайно нашел, могу отдать за соответствующее спасибо. Разопьём вместе... на выходные на речку съездим.
Онищенко улыбнулся. Внезапный испуг уже почти прошел. А напугался он сильно - показалось, что парень просто под машину кинулся, тормозил, что было мочи... хорошо, что всё обошлось.
Напарник, не отрываясь, смотрел на экран телефона. Потом повернулся к Онищенко. Не улыбался совсем.
- Давай-ка, двигай в городское УГРО... - Поднял руку, показал ему мобильник. - Здесь такое кино, в этом телефоне, что только им и показывать...
Следствие было недолгим. Главной уликой стало видео в потерянном мобильном телефоне, на нём было видно всё, и из него было ясно всё - и спланированная попытка группового изнасилования, и её нешуточная реальность, и попытки удержать пришедшую в себя после удара по лицу девушку, и то, как она всё-таки вырвалась от троих пьяных парней и подбежала к двери чердака, к которой была приставлена снизу лестница, и как с разгону и от испуга не удержалась в дверях и вылетела во двор... и как лежала потом на траве, в уже порванном сарафане... Высота у сарая была небольшая, до двери на крышу было всего чуть больше трёх метров, но... Двор перед сараем зарос травой, а трава росла между крупных округлых камней, заботливо уложенных в землю для красоты и для того, чтобы после дождя не застаивалась вода. Вот об такой камень она и разбила при падении голову, и умерла через полтора часа в больнице, не приходя в сознание.
Примерно в то же время умер Эдик... порезал себе вены. Может, от страха, а может, не смог вынести того, что сделал. Оставил записку - "простите". Милиционер, который разговаривал с его сестрёнкой во дворе дома, всего лишь хотел узнать, где живёт дворник...
Эдика нашла сестрёнка, когда нагулялась с собакой и вернулась домой.
Суд состоялся уже через полторы недели.
На суде народу было немного. Родственники, знакомые - ну, кого там для свидетельства вызвали, пара зевак и Марина. Не больше двадцати человек. Марина всю дорогу на последнем ряду просидела, и первая вышла - как вышла, я уже с улицы увидел, мне звонок важный на мобильный пришел, отклонить нельзя было... выскочил на улицу, да минут двадцать и проговорил. А назад как идти - гляжу, она вышла из суда и прочь пошла. И вот что-то мне такое знакомое, виденное в фигуре её показалось... сразу никак не вспомнить было, да и остальные тут выходить начали, разговоры, то, сё. Ну, и мне тоже к делопроизводителю нужно было поскорее. А потом, вечером, вспомнил. Это тоже вот в память врезалось - гулял как-то возле городского пруда, а там лебеди плавают. И какой-то мальчишка спустился к воде и стоит, ждёт. Лебедь к нему, ближе, ближе - они ж привыкли, что их кормят, никто не обижает... а он вдруг из-за спины в неё камнем - р-раз! И вот представьте себе - большая птица, сильная, красивая, могла бы крылом погладить - мало не покажется, шарахнулась сначала прочь, а потом отплывает от этого дурного мальчишки потихоньку, и видно, что терпит, что больно и обидно, и вроде как и шея по другому от боли и обиды изогнута уже... Вот так и Марина от здания суда прочь пошла.
Тогда она уже знала, что беременна от Пыха.
В общем, дали им всем не по маленькому... Наташа - мама Сашина-то - сидела, пока выйти не попросили, а как попросили, оказалось, что идти не может, ноги не держат. Ну, её на машине домой отвезли - там кто-то из судейских с сердцем человек был. Остальные так разошлись... вот и конец истории, вроде бы.
Зло наказано? Не знаю, не знаю... Закон применён - вроде да, да закон-то человеческий. Сегодня такой, завтра иной... и без того он, как дышло... а зло, оно торжествует, по-моему. Девушка погибла, трое парней в тюрягу отправлены, один вены порезал, куча родственников в горе... Кто тут наказан? Наказать бы того, кто этим парням такие мысли в головы вставлял, вот это было бы справедливо...
Вот теперь, извините, немного отвлекусь - кажется мне, что пора рассказать о Марине. А то она здесь давно уже, а я всё молчу.
Семья, как семья - папа, мама, Марина. Папа работал, деньги приносил, рыбачил - частенько именно так, как в анекдотах и историях рассказывают. Мама тоже работала и деньги тоже приносила, а ещё на папу негодовала, а от негодования частенько сама пользовалась тем, что мужа дома нет, на "рыбалку" уехал. Марина среди всего этого и росла. Нет, не всю жизнь, но начиная с лет 8-9 - точно, и понимала почти всё. В школе-то была на хорошем счету - а много ли надо, чтобы в школе быть на хорошем счету? - получай "четвёрки" по пятибалльной шкале, не высовывайся, и порядок. А во дворе... во дворе и на улице были свои счёты, свои законы. И среди этих дворовых счетов в двенадцать лет начала, а в шестнадцать уже очень хорошо умела парням головы кружить, приваживать и отваживать: могла и приласкать, и хлестнуть словом, за которым в карман не лезла. И не только словом, и делом, и телом тоже. Благо уже после 14 лет видно было: красивая. Фигуристая, стройная, стильная шатенка, с бархатными карими глазами, и к тому же сильная, умная и смелая. И к шестнадцати годам уже хорошо узнала - сначала-то не по своей воле - чего и как им всем надо. Нормальным всё это считала, не заморачивалась ни пушкинской Татьяной, ни "Капитанской дочкой". Своя в доску... для многих такая была. Тот же Пых знал с её шестнадцати лет. До него всякое уже было - и выезды на природу, и рыбалка такая же, как у папаши, и палатки с переменами, и просто групповухи. Всяко бывало. Мать чувствовала, но больше молчала... иногда только предупреждала - смотри, мол, за одну ошибку, бывает, всю жизнь расплачиваются. Поначалу не понимала Марина, о чём это она. Раз спросила... А мать и сказала - бывает, аборт только раз в жизни сделают, лет так в шестнадцать-семнадцать, а потом оставшихся пятьдесят подушку грызут. Да и болезни, мол, не красят. Объяснила потом... Посмеялась тогда Марина над страхами этими - чего волноваться, резина нынче не в дефиците, да и учёные все. А мать всё равно - нет-нет, да напоминала. Да только Марина к напоминаниям привыкла скоро, а после и открыто над ней смеяться стала, как последний год в школе наступил. Не лезь, не маленькая, мол, уже. Ну, и Пых тогда появился... Так и дожила до конца школы. А аккурат через неделю после выпускного Пых с этим разговором и позвонил.
И вот теперь, наверное, ждёте вы рассказа или хотя бы объяснения - как же это из такой вот дворовой девки вдруг лебедь белая получилась? Честно, как на духу вам говорю: не знаю. Чужая душа - потёмки. А женская для меня - тем более. Я же что? - дурной мужик, и с женщиной иной раз вообще поговорить не могу, не получается. Ни разу я её не спросил, не решился. А она... решилась ли, потому что мамины предупреждения вспомнила, или потому что имела к Пыху что-то в себе, или просто поднялось в ней из глубины какой-то то самое извечное, женское, и взяло своё, или всё это вместе... Бог весть. Знаю только, что бывают с людьми такие чудеса - был один человек, а стал другой. И поскольку чудеса это, то лучше всего их в покое оставить и не препарировать - ни скальпелем, ни пером. А то ведь они, чудеса, и отомстить могут - уйдут совсем из жизни нашей, и станем мы все, например, влюбляться исключительно по собственному желанию. А тогда, глядишь, и браки начнут все заключаться не на небесах, а в канцелярии у нотариуса. Сразу с указанным сроком годности и впечатанной датой смерти. И что станет тогда наша жизнь? О, извините, отвлёкся...
Виделся я с Мариной за всё время, начиная со дня суда и заканчивая днём, когда она в больницу попала, три раза. Первый раз - тогда, сразу после суда, и не стал её ни окликать, ни догонять. Не мог тогда. Другой - уже через три с лишним года, в парке случайно встретились, двадцать минут о том, о сём проговорили, а потом мне опять бежать уже пора было. Попросил её только - не пропадай, звони, если что... А она улыбнулась, спокойно так... и одной улыбкой да взглядом всё и сказала - и спасибо, и что всё в порядке, и что справляется, и что хорошо ей вдвоём с сыном, и что не боится она... и что любит сына, и он её тоже. А что любит, я с самого начала тогда заметил. Он ведь что сделал? Я для него совершенно незнакомый человек был тогда, сидел в парке на скамейке, да смотрел издали ещё - точно она, что ли? А Серёжка вбок от неё с дорожки убежал, да ко мне. Подошёл, скамейку оценил, что высоковата для него - и руку мне протягивает, помоги, мол, залезть. Ну, помог, конечно... а он уселся поудобнее, поворачивается ко мне и спрашивает - "давно тут сидишь?", а сам улыбается. И уже не надо ни про погоду, ни про детский сад, ни "сколько тебе лет", ни "как тебя зовут", ни про что другое, как взрослые с детьми заговорить пытаются, а можно хоть сразу о самом главном. Потому что мы уже всю жизнь знакомы и друг другу родные.
Вот такая улыбка.
Не знаю, как вам, а мне кажется так - если бы не любила Марина сына, не было бы такой улыбки.
Поговорили тогда хорошо, расстались - тоже. Мне вдруг захотелось их фотографию сделать, спросил её - можно? Улыбнулась, дала свою мобилку тоже, и я так, на две мобилки, её с Серёжкой и снял. Помню, похвалил её мобилку, сказал - фотку напечатать можно, не фонтан, но видно нормально будет.
А в третий раз встретились ещё через месяца три в городском автобусе, проехали две остановки вместе. Сказала, что всё нормально, что Серёжка растёт, как полагается, что, кажется, слух хороший, и пытается уже рисовать - действительно пытается нарисовать то голубя, то машину смешную с рекламой на бортах, то ещё что-нибудь. Я ей сказал, мол, смешно и говорить об этом - ему ж тогда только недавно три года исполнилось, и все это - рисунки трёхлетнего ребёнка? Да нет, говорит, старается не как трёхлетний. Обмолвилась, что живёт теперь сама, квартиру сняла. Потом, от других людей, случайно узнал - невмоготу стало дома, родители разойтись мирно не могли никак, скандал за скандалом и дважды, и трижды в день... А ей так вообще без конца попадало. Не хотела она, чтобы Серёжка такую жизнь с самого начала за норму принял, ушла. Тоже по плохому получилось, по плохому - не то слово: разорвались все друг от друга, зареклись встречаться впредь... Слава Богу, тогда была уже хорошая подруга, которая помогала как сестра родная - и с маленьким сидела, и из яслей забирала, и отвозила. Да и квартиру они сняли на двоих, потому что подруге той тоже позарез нужно было хоть немного в покое пожить. После недолгой совместной жизни с "благоверным", который наркотой приторговывал и сам потреблять начал.
Успел я её тогда спросить - как с другой бабушкой, может, общаетесь? Улыбнулась грустно, говорит - а кто я для неё? Ну, я ей сказал, что люди разные все... может, всё-таки попробовать как-то увидеться, объясниться? Всяко в жизни бывает, не знаешь, где найдёшь... а если случится что с тобой или Серёжка какую простуду подхватит?.. самое бабушкино дело в таком случае помочь... Тут автобус на её остановке остановился, и она вышла. Грустная стала.
А через ещё два месяца позвонили мне и сказали, что она в травматологии лежит, и недавно из реанимации.
Вот теперь вернусь сам назад на четыре года, и вас верну. Ко всем остальным.
Пых медленно приоткрыл глаза. Почему-то в этот раз совсем не болели ноги и низ живота. Зато грудная клетка при каждом вдохе грозила, казалось, развернуть веером все рёбра и проткнуть ими и саму себя, и кишки и голову насквозь - так было больно. Голова болела и без того. Что-то тупо ныло непрерывно внутри, ниже солнечного сплетения. Саднила пробитая насквозь ладонь правой руки. Пальцы на ней не слушались и не хотели сгибаться. И было холодно, просто до смерти холодно. Скосив глаза по сторонам, он увидел, что полулежит на грязной, мокрой каше из глины и земли в каком-то котловане, в углу из двух бетонных стен, и ноги по колени мокнут в грязной луже. От попытки повернуть голову страшно отозвалась затёкшая шея, казалось, что она просто окаменела - поверни голову сильнее, просто где-то переломится. Тогда Пых попробовал передвинуть ноги. Ноги... не слушались вообще. То есть вообще... он не мог даже на миллиметр хоть одну из них подвинуть. Их как будто и не было... А руки? Он попробовал поднять правую. Ничего, охнуло плечо, дружно отозвались рёбра, но рука поднялась. Он протянул её вперёд и опустил на правую ногу. Рука обо что-то ударилась, а вот нога... нога ничего не почувствовала... и левая тоже.
Через какое-то время он вспомнил почти всё и понял, что случилось. За неполных три месяца, что он провёл в зоне, его избивали уже раз двадцать, и несколько раз насиловали. Били всегда втроём-вчетвером, потом оглушали точным ударом по голове чем-то мягким и тяжелым, бросали оглушенного где-нибудь...
И теперь его тоже избили. Он помнил смутно, что опять было их четверо, что сначала нянчили на кулаках, не давая упасть, и снова били не по лицу, а всё по рёбрам, в поддых, в живот... один выхватил заточку, пробил насквозь ладонь... а потом вдруг чем-то ударили сзади по пояснице с такой страшной силой, что Пых упал и какое-то время не мог вообще пошевелиться после этого. Руки только слушались ещё, а они стояли вокруг и спокойно смотрели, как он пытался приподняться на одних руках. Потом вдруг стало снова темно... И вот теперь он лежал здесь.
И сейчас он вдруг чётко, совершенно чётко понял, что его приволокли и бросили здесь умирать, как собаку... что он действительно теперь умрёт здесь, возле этой бетонной стены, под дождём и ветром, и никто не поможет и не найдёт, потому что они всё заранее предусмотрели... на вечерней поверке кто-то отзовётся за него, а охрана сделает вид, что ничего не замечает, что всё в порядке, понимая, что плетью обуха не перешибёшь и искать сейчас какого-то "опущенного" толку не принесёт ни им, ни ему. Никто, ничто не поможет... Пых почувствовал снова режущую боль в груди - это он попытался вдохнуть поглубже, и не мог от этой боли... и что-то ещё заболело внутри, закричало безсловесным "а-а-а-а-а...." - вот как младенцы плачут, которые говорить не умеют ещё... пробилось это криком-воем через горло, через стиснутые челюсти, которые вдруг заходили ходуном от этого крика, застучали оставшимися зубами...
Потом он просто полулежал и смотрел в небо. Крик вышел весь, обессилевшее горло отказывалось кричать. Теперь уже не слушались и руки почему-то, чувствовал Пых, что от них какой-то страшный холод поднимается к плечам и медленно входит в тело. Пришла вдруг мысль в голову - вот и умираешь, по человечески так... по человечески... как человек... ты же человек? Я? Я? Человек?..
Человек - это звучит гордо... а я подыхаю, как собака...
Не человек я... нелюдь... она вот святая была, наверно... как это называется... девственница... как её... Оля... за неё мне это всё... так мне и надо, убил я её...я один и виноват, пацаны никогда не решились бы на всё это... нелюдь... я её убил... не Колька, который от страха, что услышит кто-нибудь, её ударил, когда закричала, а я... я это всё придумал, такое кино делать... а теперь она в могиле, и я тоже к ней сейчас... так и надо мне...
...К ней? Это как, я с ней рядом буду, что ли? Да нет...
Мысль ускальзывала, было никак её не схватить, не удержать... рядом или нет?.. почему он с ней рядом не будет-то? Вся ж земля - одна могила для всех, общая... все там будем... Что-то очень важное было в этом объяснении - почему. Снова и снова пытался ухватить Пых мысль, которая где-то, казалось, возле уха витала - и не давалась никак, ускользала, как бабочка.
Она безгрешная вот... такая... а я? Святая... а я грешник... святая и грешник... святая и грешник... вместе не лягут... да что ж такое?
Он открыл глаза, посмотрел на небо. Вечер был уже близко, небо потемнело, тучи потеряли очертания.
...Святые должны быть там... а грешники здесь... а святые там... у Бога... там...
БОГ.
Словно ветром обмахнуло Пыху голову от этого слова... какая-то будто тяжеленная шапка с неё свалилась.
Бог... Боже... вот и я теперь... Боже... Господи... вот он я... я... я Олю твою убил...
Небо медленно темнело. Тучи стали плотнее, дождь усилился и теперь уже часто-часто попадали его капли Пыху в глаза. Но он не обращал внимания уже, всё равно ему стало - то ли эти капли текут из глаз, то ли действительно слёзы, невесть откуда взявшиеся. И не было уже ни страха, ни боли от этого холода, даже рёбра перестали отзываться на каждый вдох. Чувствовал другое - что он всё равно умрёт сейчас, совсем скоро, и ничего уже не нужно ему, только успеть докричаться... до вот этих двоих, до Бога и до Оли, чтобы они услышали оба, и сначала хрипел со всей силы, как мог, им обоим - простииии... Олечка... Оля... Господи...это я её... простиии... Потом, когда и хрипа не стало в горле, шептал... Темнело медленно в глазах, не различал уже неба, потом и свой собственный язык перестал чувствовать, а всё равно снова кричал - простиии... - чем-то внутри себя...
Ворон сидел на кирпичной стене и внимательно следил за лежавшим внизу человеком. Человек явно умирал и двигаться уже точно не мог. Даже просто пошевелиться. Но ворон не спешил. Он был достаточно стар, умён и опытен, и знал - даже если человек только иногда, хоть раз в четверть часа, вот так медленно и беззвучно пошевеливает губами, всё равно лучше подождать. Тем более, если хоть иногда мигает. ВОронье от вОрона не уйдёт. Только плохо, что уже темнеет, так ветренно и идёт дождь.
В глазах медленно посветлело. Снова разглядел Пых стену, рядом с которой лежал, чёрное, ночное небо... успел подумать - вот, наверно, скоро рассвет новый... дожил...надо же... рядом стояла Оля и смотрела на него спокойным взглядом, добрым и светлым, как смотрела тогда, в тот день, на Эдьку. Он тогда увидел этот взгляд, и стиснулись зубы, стукнула злость в голову... А теперь она стояла и смотрела на него... так же или почти так же, и не было никакой злости, а было только странно и страшно немного - что это она, я же её убил, не узнаёт, что ли... что теперь будет?..
- Идём, Саша.
Кто-кто?.. Теперь вдруг вспомнилось Пыху, что это он и есть - Саша, Александр, имя это его... Странно, не было сил испугаться, не было холодно уже... хорошо ему стало вдруг, тепло и спокойно, только понять не мог - как это она его по имени зовёт, и откуда взялась здесь, в этой зоне... умерла же? Спросил недоуменно:
- Куда идём?
- Нам покажут... туда, где ты теперь будешь жить. Не бойся, идём.
Встал, шагнул к ней... отметил машинально - что это на ней надето такое... светлое что-то, длинное... испугался вдруг, посмотрел на ноги свои, которых совсем недавно не чуял, обернулся и увидел - рядом, в шаге от него, полулежит человек у стены.
- Не бойся, Саша, идём... всё прежнее прошло теперь.
Два человека в форме медленно шли по периметру заброшенной промышленной части зоны. Один, пожилой, мрачно оглядывал все кусты, проходил нарочито ногами по кучам наметённых листьев, неленостно заглядывал в ямы котлованов, оставшиеся от начатого с началом девяностых годов и почти сразу брошенного строительства нескольких новых корпусов и недовольным голосом уже в который раз говорил молодому напарнику:
- А я тебе говорю - надо всё осмотреть. Всё человек, хоть и зэк. А если жив ещё где-то?
- Да какая разница? Жив так жив, проголодается, придёт. А нет, так ... с ним... ветер глянь какой! Да ещё с дождём... Пошли лучше назад, скажем - не нашли, и пусть разбираются кому надо...
Старший понял, что так, по-хорошему, парня не проймёшь и, окончательно потеряв терпение, повернулся к нему лицом:
- Ну, хорошо... тогда вот тебе задачка на сообразительность. Положим, мы сейчас бросим и уйдём, а его потом найдут или действительно сам придёт. Угадай с трёх раз, кому потом небо с овчинку покажется?
- Тебе, как старшему! - Молодой засмеялся, легко и радостно. По лицу его видно было, что сказал не со зла, а так... выскочило удачно. Чего ж не подколоть коллегу?
- Не угадал. Вторая попытка.
- Да ладно, Егорыч, мне, конечно. - Молодой перестал смеяться, но улыбка на лице не гасла.
- Не угадал. Третий раз пробуй.
- Начальнику караула? Хорошо бы, а? - Молодой снова засмеялся, правда, уже не так весело. Начкар, который был сегодня у них, слыл мужиком очень вредным и даже подловатым - говорили, мог и своих заложить, если на чём-нибудь ловил неположенном.
- Не угадал, Паша. Нам обоим... согласен? И не только небо, о спокойной службе тоже замечтаем. Так что не ной давай, а иди и ищи. Мало ли где он теперь прячется... какой он ни был отчаявшийся, а в лес вряд ли ушёл. Некуда здесь в лес идти, разве только на погибель. Да и сигнализация заверещала бы. Да не ной, говорю, немного осталось. Вот, до угла того дойти надо, - он показал рукой вперёд, - ту сторону уже Никита с Жоркой обыскать должны.
До места, где заграждения из колючей проволоки загибались почти под прямым углом влево, за последний вырытый котлован, было ещё метров двести. Зона была большая, когда-то у тюремного начальства было громадьё производственных планов, но все они рухнули с началом перестройки и гласности. Не из-за гласности, её как не было, так и не было, а из-за того, что вдруг урезали финансирование. Вот потому теперь и нужно было пройти и обыскать все эти котлованы, фундаменты, заброшенные стены без крыш, лежавшие на земле трубы метрового диаметра, нагромождения кирпича... А сырой осенний северный ветер легко проскакивал через шинель, отбивая у молодого любую охоту это делать.
- Ну вот и нашли... - вдруг тихо сказал старший. Он смотрел вперёд, на ближний к ним фундамент, торчавший из земли рёбрами какого-то ушедшего в землю сверхдинозавра.
- Где? - Молодой на всякий случай снял с плеча автомат.
- Да тут он... автомат можешь назад повесить... - Егорыч вдруг остановился и остановил Павла движением руки. - Ты как, трупы покалеченные видал в жизни?
Молодой ответил не сразу. Видно было, что вопрос застал его врасплох, и он, наверное, полминуты ошарашенно и недоверчиво смотрел на Егорыча.
- Почему трупы покалеченные?
- Потому что сейчас увидишь... если не видал, готовься. Неприятно будет.
- А где он?
- А тут, в котловане этом...
- А откуда знаешь? Видел сейчас, что ли?
- Его не видел. А только... только что из ямы два ворона вылетели, нас учуяли... Вон, на стене сели...
- Ну и что?
- А то, что тут он... что им здесь делать ещё? Поживиться им тут нечем, кроме него...
Пашка вдруг почувствовал, что ему стало нехорошо. Это "Поживиться нечем... кроме него" вдруг вызвало у него омерзение к этим птицам, сидящим на шестиметровой высоты стене всего в полсотне метров впереди - теперь он их тоже увидел, и даже видел отсюда, что это действительно не ворОны, а именно вОроны, большие, много крупнее ворон, чёрные как уголь... И от догадки, что там, в этом котловане, наверное, действительно лежит пропавший зэк, и от того, что эти птицы там делали, стало вдруг тошно, потянулось что-то холодное, тошнотворное из живота к горлу...
Старший крепко взял его под руку.
- Ну чего побледнел? Взялся за лямку, так тяни! - Старший качнул недовольно головой. - Ладно, сначала сам погляжу...
Он дошел уже один до первой наружной стены, торчащей из котлована, заглянул за неё, посмотрел... сделал Пашке знак рукой - идти с другой стороны. В другой стороне в стене был широкий проём - видно, для въезда-выезда строительных машин.
Зэк полулежал на спине возле наружной стены котлована, в углу. Егорыч медленно подошел ближе, посмотрел мельком... посмотрел ещё... повернулся к Пашке и сказал:
- Не бойся, подходи. Нормальный он...
Тот подошел, боясь посмотреть на лицо... Но не утерпел, глянул быстро... лицо мёртвого зэка было меньше всего похоже на лицо бандита или уголовника. Самое обычное лицо сильно уставшего человека... очень спокойное... только страшная и неприятная неподвижность неполностью закрытых глаз говорила, что человека уже нет, а есть только тело. Глаз?.. Павел обрадованно повернулся к Егорычу:
- Ну вот, а ты говоришь - вОроны... Ничего они тут не делали...
Егорыч стоял с плотно сжатыми губами и, казалось, буравил взглядом покойника.
- То-то оно и дивно... Паш, я ведь за мои 17 лет службы уж не первого и не пятого такого вижу... Что-то здесь не так. Ворон ворону глаз не выклюет, а человеку как раз... - Он качнул головой, постоял, качнул ещё раз. - Ладно, надо сообщить, что нашли...
Вечером Егорыч, лёжа на койке в своей комнате в общежитии, дописывал письмо брату, начатое вчера и сразу не законченное. "А сегодня, знаешь, дивное дело видал - вОроны, два, у зэка умершего глаза не выклевали. Утром его в побеге объявили. На стройке мы его нашли, уже к полдню, застывший был совсем, видно, ночью умер... Говорили про него, что отморозок, наверное, самый опущенный здесь был. А лежал - лицо спокойное, тихое такое, усталое, прям не зэк, а нормальный человек будто. Может, правда?"
"...И сотвори им ве-е-е-чную па-а-мять!"
Отец Иоанн опустил взгляд к панихиднику. Сегодня поминали на панихиде двоих новопредставленных... про одного он знал почти всё, дал Бог узнать. Надо поговорить с матерью, но её не было пока видно. Ничего, появится. Вот радость-то...
Он уже четыре дня носил в себе эту тихую радость, с тех пор, как случилось с ним ночью, как спать лёг, видение далёкой тюремной зоны и всего, что там случилось, и не только зоны... вот сподобил Господь! Ходил теперь отец Иоанн - как будто летал, и радовался и славил про себя Бога милостивого... Видна была эта радость в нём, заметна. Алтарник вчера не утерпел, спросил - праздник какой случился, что ли? Отговорился Иоанн какой-то ерундой... И сейчас, на панихиде, поглядывали на него люди удивлённо - панихида, а он сияет и радуется, будто Пасха... а ему и впрям хотелось всем, просто всем закричать радостно - милостив Бог, братие!!! Всем милостив, кто кается и милости просит!!! А сегодня и мама его пришла, этого новопредставленного Александра, здесь она... можно, наконец, поделиться, порадоваться вместе. Только бы поняла, поверила...
Через десять минут, когда народу почти не осталось, он вышел из алтаря - уже переодетый в гражданское. Из-за колонны вышла женщина, шагнула навстречу.
- Ну вот, Наташа, голубушка... отмолила сыночка своего! Радуйся! - Он смотрел на неё действительно с радостью, тихой радостью в глазах. Радовался.
Наталья уставилась на него со смешанным чувством. Она только что хотела выплеснуть ему в лицо всё своё отчаяние, всё горе, сдерживалась и думала, что может, не выдержит, что закричит, наверное, на весь храм - ты же мне сам сказал - материнская молитва со дна моря поднимает!.. А мне позавчера на него похоронка пришла!.. А тут вдруг - такие слова... куда отмолила, от чего? Умер же!!! Радуйся???
А сколько молилась она в эти месяцы... в жизни не думала, что будет столько и ТАК молиться когда-нибудь... и не поверила бы, что вообще можно столько молиться... дни и ночи напролёт... даже когда по всем кабинетам ходила, когда ей в сотый раз отвечал какой-нибудь в погонах - "не знаю, пишите в колонию... не знаю, это не в моей компетенции..." - молилась, и шла искать ещё кого-нибудь, кто может ей разрешить хотя бы просто позвонить... Один только следователь, который вёл их дело, был с ней откровенен. Постоял у окна в коридоре, попыхивая сигаретой, повернулся и сказал мрачно - "Зона не курорт... тяжело ему там будет, очень тяжело. Бывает, не возвращаются оттуда с такими статьями. Бывает, возвращаются калеками. Никто вам не скажет, что с ним будет завтра, потому как это один только Бог знает." И добавил вдруг, почти слово в слово то, что сказал после суда ей отец Иоанн: "Бог знает, его и просите... материнская молитва из огня выводит и со дна моря поднимает..."
С отцом Иоанном она познакомилась уже после суда. Всё произошло так невероятно быстро... и следствие, и этот суд - она даже не успела тогда понять, что происходит. И на суде сидела, не веря, что это её Сашенька там, на скамье подсудимых, и что он - главный обвиняемый... после прочтения приговора что-то случилось с ней, слегла. Ноги не ходили, не держали. Но пролежала дома два дня и встала, превозмогая себя, потащилась в милицию, сама не зная, зачем: а до остановки автобусной нужно было идти мимо Храма, и дойдя, сначала села на скамеечку возле, не могла дальше идти, а потом зашла - робко, со страхом... У входа спросила какую-то женщину за свечным ящиком - кому можно свечку поставить о заключённом. Та посмотрела участливо, сказала - ставьте Матери Божьей, Господу... а вообще лучше подождите отца Иоанна, он скоро выйдет. Сказать ему? - Да, скажите, что я жду... И она сидела в полутёмном Храме, плакала - слёзы как сами лились, и ждала. Иоанн... рисовался ей почему-то в воображении высокий, крупный, статный человек... имя такое - округлое, большое... и когда к ней подошёл маленький, не выше её, тощий мужичонка в заношенной куртёнке, в брюках словно год как с барахолки, и главное - с лицом как у крепко побитого бомжа (сильно портил свёрнутый на сторону и вплюснутый вглубь в переносице, как у боксёра, нос), с жиденькой бородёнкой и длинными, давно не чёсанными волосами, она сначала хотела ему сразу сказать - на похмелку не найдёшь. Но сдержалась, спросила только коротко - что? Он смотрел спокойными, ясными глазами, ответил сочувственно - ждёте кого? Наташа уже не сдержалась - ну не тебя же! Тот кивнул спокойно - а мне сказали, что вы меня ждёте? Тут Наташа уже разозлилась на него - пришёл тут какой-то, как ворон на чужие слёзы... ответила резко - мне отец Иоанн нужен! А он кивнул опять, спокойно так, и сказал - я и есть... случилось у вас что-то?
Хорошо тогда они поговорили. Слушал, не перебивал, ждал, пока она выговорится. А потом сказал - молиться надо теперь... он хоть крещёный у тебя? Вздрогнула Наташа это этого простого вопроса. Да, крещёный... маленький ещё был, покрестила... Вздохнул Иоанн, тяжело вздохнул. Видишь, мать... вот так мы и живём... покрестили и всё, больше ничего Богу не должны... но ты молись теперь. Материнская молитва из огня человека выводит, всегда так было... В Храм ходи теперь, и сама молись. Как сможешь, как душа скажет... вот, если хочешь... Тут он встал, сходил к свечному ящику, постоял, взял какую-то тоненькую книжечку, принёс ей. Вот, если хочешь, здесь молитвы найдёшь... ляжет что на душу - читай, молись... В Храм ходи почаще сама. Веруешь-то сама, хоть немного? Он глянул ей в глаза, вздохнул опять. Молись теперь, Наташа. Кто теперь, если не ты?..
С тем тогда и расстались. Но молиться она действительно начала... и чувствовала внутри, что - надо, что теперь только вот эта ниточка и осталась, что нигде и никто больше, если не Бог... и молилась днём и ночью, дома и на улице, на работе и в транспорте... словно туго натянутая струна стала она на все эти три месяца, и звучала молитвой.
А теперь этот самый Иоанн улыбается, как будто с днём рождения поздравлять подошел... Может, он точно тронутый алкоголик, как некоторые говорят? Правда, сейчас вот, только что, на панихиде, почему-то совсем не плакала, не плакалось ей... стояла просто со свечкой и молчала. И душа молчала, спокойно так... как будто всё в порядке, как будто не лежит в кармане страшная телеграмма из колонии - "...При невыясненных обстоятельствах... начато расследование... о результатах сообщим..." А как кончилась панихида, снова заплакала, только - чувствовала, чувствовала сама! - не столько оттого, что Саши нет больше, сколько оттого, что теперь одной доживать, без него...
- Отец Иоанн, ты... ты что такое говоришь? Я в пятницу похоронку на него получила... - Она снова заплакала невольно, затряслась вся, начала искать, где присесть... От напряжения этих последних трёх месяцев нервы стали действительно никуда не годны, у неё расстроился окончательно сон, ужасно похудела - в зеркале только нос торчал, и вздрагивала даже от просто громких звуков.
Иоанн обнял её за плечи, подвёл к скамейке, усадил - аккуратно, ласково.
- Голубушка ты моя... не умер, к Богу пришёл...
Наташа не понимала... смотрела с отчаянием, со смертной мукой в залитых слезами глазах... Иоанн оглянулся - нет ли кого близко, подвинулся к её уху и прошептал :
- Ну чего ты, Наташа? Ну сама же видела вчера во сне... Хорошо ему теперь там... чего не веришь-то? не плачь больше! Бога благодари и Матерь Божью...
Она замерла с открытым ртом... выдохнула воздух, сглотнула... медленно прошептала про себя "Господи, помилуй!" и повернула испуганные глаза к нему.
- Ты откуда знаешь??? Ты... как это... ты КТО???
- Да не пугайся ты... ну, знаю, что сон ты видела про Сашеньку... я тоже видел, и тебя во сне видел... всё хорошо теперь с ним. Дал Господь покаяние перед кончиной... как разбойнику благоразумному... да не бойся же ты... ну, бывает такое, людей спроси... сны снятся... да...
Он ласково держал на своей руке её ладонь и слегка поглаживал. И говорил спокойно, убедительно, жалеючи... Наташа откинулась спиной к колонне, медленно перевела дух. Посидела ещё немного.. зевнула, сильно - испугалась сама себя, чего это я... а, это нервное... Он что-то ещё говорил, увещевал... вдруг стало хорошо и спокойно. Вспомнился вдруг вчерашний сон: как будто Сашенька ходит по красивому и большому лугу, и собирает цветы - вроде как для девчонки какой-то, и такой тихий, радостный-радостный... позвала его раз, другой, а он и не слышит, всё собирает... она и подумала - чего ему мешать, пусть... и кончился тот сон. Повернулась к священнику:
- А теперь что?
- А теперь благодари Бога всемилостивого и Матерь Божью... Живи дальше.
От этого "живи дальше" вдруг снова навалилась тоска, пустота... всхлипнула снова...
- Зачем? Зачем??? Он же один у меня был... и никого теперь не осталось.. Сестра только есть, двоюродная... последний раз восемь лет назад виделись... зачем???
Он снова начал поглаживать руки, говорил что-то тихое, успокаивающее... сначала не слышала она его попросту, билось в голове это "зачем?", плакала, а потом вдруг резануло ухо - "вот увидишь... Бог всё дать силён".
- Чего дать? - Она не поняла, не расслышала.
- Я говорю, иди домой, отдохни теперь... и береги себя, ты внукам ещё нужна будешь... и не только им. Бог даст ещё радости.
Он снова улыбался, казалось, одними глазами, глядя на неё, как сначала. Всё тот же страшный кривой вдавленный нос... А глаза у него... будто забирали себе всё горе её, впитывали...
- Отче, да ты не понял... Саша у меня один сын был, никого нет больше... и невестки тоже нет...
Снова наворачиваются слёзы на глаза. Может, точно он заговаривается, как люди говорят? Говорят же, что он вроде выпивает крепко... а алкоголики, с ними бывает...
Иоанн посмотрел грустно, сокрушенно как-то. Встал, нагнулся к ней.
- Писано есть - и неплоды вселяет в дом матерью, о детях веселящейся... видишь, даже безплодных, бездетных... о сыне молилась, помолись и о себе теперь. И береги себя... всё ещё будет, Наташа. Веруй только.
Благословил её и вышел их храма.
|