Штиль. Солнце помалу меняет цвет, клонится к западу, остывает...
Где-то на территории коллективного сада "Росток" жгут мусор - едкий сизый дымок от костра стелется на участки. Часты посвисты трясогузок, в отдалении поёт Олег Газманов.
Трое, бухгалтер Ирина Григорьевна Зельц, её слабоумная дочь Зоя и отставной майор милиции Трубников, шумно усаживаются за стол. Стол примыкает к домику, увитому плющом и виноградом.
- Ирина! - Трубников, подтягивает пыльные бесформенные штаны, ощупывает под собой лавку - Когда Зойку-то выдашь?!
Двадцатилетняя Зоя, хихикая, прячет в ладошки вспыхнувшее лицо.
- Нет у нас достойного кандидата пока, - кокетничает с веранды Ирина и, секунду помедлив, прибавляет с показной весёлостью - Мы женщины не абы как...
Руки её, закутанные в грязное полотенце, ставят на стол парящую алюминиевую кастрюльку с кипятком, следом - заварник, тарелку со сгущёнкой, блины. В предвкушении сладкого Трубников по-мужски оценивает её жесты. Он бодр, весел, худ и самоуверен, улыбающееся морщинистое лицо его излучает довольство, и даже никель-хромовые коронки в ряду его верхних зубов, кажется, симулируют золото. Польщённая его вниманием Зельц, суетится как пчёлка, то и дело отлучается на веранду, гремит там посудой, хохочет без повода, и если начинает говорить что-нибудь, то говорит глупость. В общем - влюблена. Скоро она уже сидит за столом, не сводя глаз с Трубникова, изредка прихлёбывая с блюдца. Мухи садятся на её шею, на грудь; ползают по рукам.
- Ир, - туго набив щёку бормочет Трубников - а не сделать ли нам бахчу?.. Как у Агеевых... М-м?
- Сделай-сделай... - улыбается Зельц.
Едят... В общее чавканье вклинивается Газманов.
- Ляля-ляля-ля-ля-ля-а... - раздумчиво вторит Зоя далёкой песне. На лбу под спутавшимися волосами у неё два спелых гнойничка, кончик носа она запачкала сгущёнкой, на губах и на подбородке блестит масло. Ирина Григорьевна заметив с каким омерзением смотрит на Зою Трубников мгновенно приходит в ярость:
- Ну-у! Зойка! Умойся! - полив из кастрюльки на полотенце, она перегибается через стол, утирает Зою.
- Ир, - встаёт Трубников, - у тебя сигареты остались?
- На холодильнике - бормочет Зельц. Трубников уходит в дом, Газманова выключают, и фоном всей картины становятся шевеления листвы, отдалённые голоса, да жужжание насекомых...
Взяв сигарету, Трубников поднимается на чердак; открывает окно; усаживается на краю. Перед ним крыши домиков, ряды садовых деревьев, заборы, местами - теплицы и бани. Тучная косолапая Зоя, ковыряя в носу, идёт к дощатой коробочке туалета, внизу взвенивают чашки и блюдца.
- Ах-х! - сыто вздыхает Трубников - Всё бы ничего, всё бы ничего, но...
Он с отвращением смотрит на Зою - Зоя на полпути задумалась. Остановилась, забыв вытащить из ноздри палец.
- Дура - выводит Трубников...
Два месяца назад, рассказывая ухоженной сорокадвухлетней соседке по даче - бухгалтеру госпредприятия - о своих намерениях, он как-то упустил из виду, что ему в случае сожительствования с ней придётся делить стол, квартиру, всего себя и с её дурной дочерью. Теперь, когда отходит первая пора страсти, это упущение кажется ему непростительным. Трубников берёт пепельницу, садится в кресло. Выпускает кольцами дым, смотрит в потолок.
Да-а - размышляет - слишком многое до сих пор терялось из виду, оставалось невыясненным. Похоже на... будто я купил дом без фундамента...
Трубников тушит окурок, спускается. На веранде, у мойки обтянутый леггинсами зад Зельц.
- Ирина!
- Да-а..
- Ирусик!
- Ну что?!
Трубников обхватывает её бёдра, с причмокиванием целует сначала левую ягодицу, затем - правую, левую, правую, левую...
- Х-х! О-ой, ну что... ну перестань ты! - Зельц с трудом душит в себе приступы смеха.
В этот момент в проёме появляется задумчивая Зоя. Осторожно, чтобы никого не спугнуть, входит она под крышу. Ей приятно видеть худую фигуру дяди Андрея, скольжения его рук под майкой матери, ей приятно слышать и наблюдать их весёлую и жуткую возню. Дико смеясь, она подбегает к Трубникову, оттягивает его штаны, засовывает руку и тут же, отстранённая, садится на пол... Трубников с каменным лицом поднимается на этаж. Ирина, белая как соль, хватается за посуду...
- А что? Мама, а что? - Зоя лезет исподтишка, ищет взгляда матери, - Мама, а что?
- Зоя, никогда не мешай, если я разговариваю с дядей Андреем, ясно?!
- Вы не разговаривали, вы играли! - смахнув со стола груду тарелок, Зоя, жутко топая, выбегает в сад.
- Зойка! - восклицает Ирина Григорьевна. - Вот гадина!
Склонившись над полом, она подбирает осколки, шепчет что-то нечленораздельное...
Вечереет. Закатное облако, похожее на тряпку, окровавленную по краю, укутало далёкий город, брошенные поля порушенного совхоза, и теперь ползёт над спинами копающихся в земле дачников. Уже тянет прохладой, уже появились комары, уже разъехались те, кто приезжал на дачу с детьми, и с заболоченных бочагов, что невдалеке, уже разносятся соловьиные напевы, треск сверчков да кваканье лягушек. Зоя сидит над водой совсем как Алёнушка с картины Васнецова, сидит и плюётся. Белые ещё сладкие слюньки её истончаются, вытягиваются, как клей и только у самой воды отделяются и ныряют вглубь, но упав, не растворяются и не тонут, а держатся на поверхности. Зою увлекает эта игра, она плюёт в воду снова и снова. Она видит тельца верхоплавок и водомерок; она видит покачивания донных трав и блеск жестянки "Сгущенное молоко"; она слышит надоедливый писк комаров, кряканья уток и думает о той волнующей тайне, которую хранят мама и дядя Андрей. И от этой великой и страшной тайны ей хорошо: как будто кто-то гладит низ живота. И грудь, и спину, и ноги...
Дядя Андрей, вооружившись тяпкой, окучивает капусту. В красном платке он похож на турка-сельджука, отчаянно сражающегося с сорным воинством византийцев. На нём выцветший долгополый халат с латками, как у янычара, и широкие, заправленные в сапоги, трикотажные штаны вместо шаровар. Трубников должен рыхлить, не останавливаясь, иначе лазутчики неприятеля - комары гнездятся на оголённых участках его тела и жалят его. Орудуя своей приспособой, он вспоминает о той, чьим вниманием, он, опьянённый разгульной юностью, некогда пренебрёг. То была волшебная женщина, Настасья Филипповна в своём роде. Она была очень красива, была в их городе на гастролях, была старше его на двенадцать лет и играла главную роль в комедийном фильме, где ему, по просьбе его отца, - отец хорошо знал режиссёра, - дали эпизодическую роль. И он тоже тогда был молод и статен, так что женщины часто сами вешались на него, поэтому он не дорожил их признаниями. Она же никогда и ни в чём не признавалась ему, только предложила поехать за ней в столицу. Трубников не поехал и вот всю жизнь жалеет об этом...
- Андрюша! - Трубников, повернув голову, видит Зельц на веранде. Она машет ему пухлой рукой, приглашая в дом. Экс-майор, уперев руку в затекшую спину, медленно распрямляется, утирает рукавом лоб и, отбросив тяпку, плетётся к веранде. То, единственное, чего ему сейчас хочется - хорошенько выпить и посудачить за жизнь с соседом. Он глядит, не копается ли тот в огороде, но над садом уже стоят сумерки, и на грядках никого нет. Во всём дачном посёлке теперь, может быть, человек двадцать, и все они в этот час приготовляют себя ко сну.
- Андрюш, повесь полочку а? - Зельц стоит в кухне. В руке у неё наспех сколоченный ящичек типа антресоль, который они вместе купили утром на рынке. Трубников молча поднимается на этаж, ищет гвозди и молоток. В эту секунду ему хочется убежать в город, запереться в квартире, повалиться там на диван и глядеть футбол, но, наученный жизнью, он знает, что это всего лишь сиюминутный порыв, который вот-вот пройдёт и он, к ногтю прижатый своим одиночеством, вновь помирится с неотвратимостью предстоящей женитьбы.