Новая Англия
(1999-2009)

Прогулка

1.

Куриной слепоты снуют цыплята
и прячутся в густую лебеду.
Последнюю из помнящих цитаты
июньским парком за руку веду.
Дорические сосны держат хвою
и смотрят вниз, и вспоминают: двое;
и кроны поднимают до небес.
И ожиданье не даёт покоя,
поскольку ожидается простое
свершенье предначертанных чудес.

2.

В целом мире большом одни почти,
в ожиданьи чуда.
Дай мне руку, привстань на цыпочки -
улетим отсюда.
Там где солнце звенит осколками
сквозь тугую хвою,
подлетев, отведу иголки я
от тебя рукою.
Города, и дороги нитями:
чья-то боль и небыль...
И над всем, над вселенским Витебском:
мы - и небо.

3.

Легко с тобой, мой цитруса цветок,
вдыхать июнь до одуренья, тайно,
когда луны всплывает завиток
над всеми синагогами Бруклайна.

Песочница твоя полна луной - 
просты движенья и шаги летучи.
Летим со мной! Летим туда, где лучше
В объятьях круглых братьям, братец мой!

В беседке, если встретится, в траве,
в еловых шишках, в муравьиной хвое
тебе и мне обещано такое,
что вряд ли уместится в голове.

Индийская причудница, к тебе
слетаются стрекозы на закланье
и горькие созвездия гераней
беспомощные тянутся к воде.

И я (как стрекозёл!) влетаю в день,
где бесконечна каждая минута:
и вот - пронзён, и тень моя проткнута,
и острый луч проходит через тень.


Мы в музее
 
Никогда не забуду, как Будду с тобою вдвоем рисовали -
не на рисовой плотной бумаге: на сгибе рекламной обложки.
Будда будто смеялся над нами, и палец холёный в ладошке
зажимал вожделенно, и жмурился на пьедестале.
Африканских богинь треугольные, острые, чёрные груди; 
голова Иоанна в ногах танцовщицы беспутной на блюде;
и болит ипполитова грудь от копыт на груди Ипполита -
а вокруг Ипполита всё кровью полито, полито.
А ещё никогда не забуду я завтрак в стеклянной столовой:
за стенами прозрачными сад, где стесняются голые ветки;
каждый раз, когда кто-то входил, со стола улетали салфетки,
затихали, как бабочки, - взмах - и взлетали по новой.
И опять эти брошки, колечки, гребёнки, серёжки, застёжки
и сплетение тел (нет, смятение тел!) на картине Кокошки; 
и застенчивый отдых (когда ты устала) в конце галереи -
ты устала, я знаю. Тебя я жалею, тебя я жалею.
И уж если я помню об этом - забуду ли сам, если верю:
всё могло быть уютно и просто. Могло быть. Но поздно исправить.
И тоскливо от этого так, что тоску не удастся разбавить
самым красным вином в самой чёрнофигурной кратере. 

Этюд

Я наблюдаю поведенье пива:
к твоим губам прильнув неторопливо,
услужливое, изменяет круг 
на тонкий эллипс - и, очнувшись вдруг,
находит равновесие лениво
в освобожденье медленном из рук.
Ты молчалива. С книжными княжнами
легко тебя сравнить, поскольку хмель
меня снабжает нужными словами -
но ты молчишь, как будто между нами
и впрямь простёрлось тридевять земель,
и степь вздымает пыль за скакунами.
Но тут вступает музыка. Тапёр
тихонько примеряется к созвучьям -
как если б осознал, что был обучен
одним лишь пошлым полькам, и с тех пор
беспомощным желанием измучен -
нащупать гармонический узор.
Он мается (маэстро!), звуки мнёт,
он измеряет зал угрюмым взглядом,
и время терпеливо жмётся рядом
листать листы невидимые нот.
И кажется, гармонии подвластен,
изменит мир свой сволочной расклад:
всех блудных сыновей вернёт назад,
всем блудным жёнам, чуткий, даст причастье...
Но механизм на твоём запястье
всё безучастней пялит циферблат


***
Ты опять улетел не простившись со мной -
два прозрачных крыла шелестят за спиной,
и ссыпаются блёстками, искрами...
не пойму - далеко ли ты, близко ли 
(светлым ангелом, яркой в лучах стрекозой)
Почему не могу улететь за тобой? -
под большою луною очерченной
за тобой - стрекозой, - как за женщиной
Будет звездное небо под оба крыла,
океана волна под луною бела,
и пестра серебристыми рябями... 
Как ночная цитата из Скрябина.

***
Мысль о тебе принадлежит любви -
на собственной я это понял шкуре:
и вечером, при сонном абажуре,
свободной ночью, в утреннем луче,
в словах, скользящих в телефонном шнуре,
с твоею головою на плече,
с твоею головою в отдаленье -
не здесь, а где-то там, и тем не менее
с твоим дыханьем - явственней, ясней.
Мысль о тебе. Смотри, я сжился с ней
до помутненья разума, до дури -
и потому становится тесней
словам, скользящим в телефонном шнуре; 
и свет мерцает в сонном абажуре,
как пламя потревоженных свечей.
Мысль о тебе до утренних лучей.

***
И всё б тебе со мною воевать -
а я давно в прострелянной тельняшке 
смотри - по этим дыркам как по нотам 
легко играет вздорный Йо-Йо Ма
Смотри! Смотри: вон там, над головой 
мой белый флаг луны в белёсой дымке -
смычок вонзает в струны золотые 
под ним всё тот же вздорный Йо-Йо Ма.
Я весь как есть - продымленный насквозь 
иду от перестрелки к перевязке, 
иду от ада к йоду. От комбата 
иду я в медсанбат. Я - не боец...
Весёлый барабанщик не стучит, 
трубач свой острый локоть не отводит -
но снова распрямляет острый локоть 
в открытом звуке вздорный Йо-Йо Ма.

***

Прости, что я не оправдал твои надежды.
Прости за то, что не срывал с тебя одежды - 
что сумасшедшею рукой не рвал их в клочья, 
в ночи бездонной бормоча или пророча;
что не врезались в облака в высокой ноте
ни взявшись за руки, ни просто в самолёте. 
Что имена - твоё с моим - не станут словом 
ни на граните, ни на ящике почтовом.

***
Твоя луна белей луны небесной
твоeй луне с луной небесной тесно, -
и, честно, рядом с близостью телесной
твоей луны, 
другая - хлебец пресный.
Твоя луна взошла луною места,
где прежде не был, где стволов древесных,
и трав, и неба красная фиеста
пылает за тумана занавеской.
Клянусь: всегда - вчера, сегодня, присно -
к твоей луне взлетать (склоняться низко)
с твоей луной сливаться близко-близко
в минуты хрипа - и в минуты писка.
Дрожать, как лист, взлетая вверх до визга,
и падать вниз, и оттолкнувшись, брызгать
струёй, лучом, огнём, сияньем, искрой -
укором всем безлунным атеистам.

***
Ты уедешь в Москву - я останусь в Бруклайне, 
но в тайне, 
втихоря, в одиночку - безмолвный, унылый, забытый
буду в парк приходить - в этот лес, в этот сад на окраине,
где я длани твои целовал (с ними перси, ланиты) -
там, где солнцем залиты поляны, 
и пьяные травы
щекотали мне ноздри, и глотку, и левый и правый 
(оба глаза, наполненных пряной и терпкой отравой
до предела, до слёз, до безумья) -
Везувия лава!
Ты уедешь - останусь - хранителем, сторожем, тылом,
часовым, вертухаем, радетелем, ключником, 
чтобы 
злое время не смело своим опахалом постылым
замахать, замусолить, залистить, 
заснежить сугробом.

Ты уедешь - останусь, где травы и ветки тугие -
наших ярких несметных сокровищ хранить кладовые.