Курбатова Татьяна Владимировна : другие произведения.

Разноцветные сказки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Как понятно из названия, это цикл сказок, каждая из которых написана на какой-то цвет; структура жесткая, писалось не по порядку, поэтому стиль так скачет.
  

А где-то далеко - города из золота... (Золотая)

  
  А где-то далеко - города из золота, и солнце играет на шпилях башен, рождая тонкую, невесомую, как нить, мелодию, и человек, если увидит это - ослепнет, потому что не может смертный видеть такую безумную красоту. Немало песен об этом городе сложено, немало стихов, немало легенд - если их все записать, а листочки поставить стопкой - можно коснуться Луны. Слышала, один безумец пытался сделать это, получилось ли, не знаю, но никто его очень давно не видел, и мысль невольно закрадывается - а вдруг?
  
   Там, в городе этом, живут не-люди-не-боги, те, что выше, много выше смертных, и им красота эта нужна как воздух, потому что без нее - не сотворить ничего, и кисти замирают огорченно, и перо не касается бумаги. Тогда эти создания плачут - тихо, но отчаянно, чтобы никто не видел их горя - просто по привычке, здесь никто не останется равнодушен. Они плачут, и в мирах сотворенных идет дождь, и музыка обрывается на надрывной ноте, и люди понимают - что-то случилось, ведь не бывает такого просто так, верно? Не бывает такого в городах из золота, чтобы кто-то просто так плакал.
  
   Подними голову, взгляни на эту бескрайнюю синеву. Там, над этими городами - то же самое небо, и пусть ночами оно расцветает другими звездами, разве это важно? Там так же восходит Солнце и Луна, и пусть для каждого они свои.
  
   Ты ведь спросишь, откуда я это знаю, верно? Это рассказала мне одна девушка с золотыми волосами, такими густыми, что высыпь на них мешок яблок - до земли не докатится ни одно, девушка с глазами, как осеннее небо, девушка, чей смех - как звон золотых монеток. Девушка из золота. Она пришла сюда случайно - ветер сыграл не ту мелодию на перьях ее крыльев, и она упала сюда. Она рассказывала мне чудесные истории - о городах, возносящихся выше облаков, о гигантских деревьях, что служат домом для разумных птиц с длинными лапами и глазами, как ночь, о нитях, чей звон пронизывает мироздание и о ярких платках танцовщиц, пляшущих на разноцветных плитах площади перед храмом... Но главной и самой интересной ее историей была эта, о золотых городах, где вдохновением дышат, а боги ступают по улицам наравне с обычными, казалось бы, людьми.
   Так-то.
  
  
  

Рассветная

  
  У этого парня ухо проколото в трех местах, и серьги издают мелодичный звон, когда он встряхивает головой, сбрасывая красно-фиолетовую челку с глаз. Змея на плече обвивает руку, спускаясь к локтю, выглядывает из короткого рукава футболки любопытно, поблескивает глазами - как живут эти люди, чем они живут? Она не понимает - молодая еще, но, наверное, со временем осознает, что не поймет этого никогда.
  
  - Что, малышка, интересно? Ну смотри, смотри...
  
  Он стоит на краю крыши и смотрит, не отрываясь, на весенний рассвет. Где-то под ним проезжают автобусы, взрослые торопятся на работу, а дети - в школу. Будничная городская суета. Никто не смотрит наверх, и в этом - его счастье. Сейчас он один, и ему не хочется делить столь чудесное зрелище с кем-то еще - змея не в счет.
  
  Парень редко сюда приходит. "Если чего-то хорошего много, оно становится обычным" - говорит он, и змея соглашается. Она в принципе со многим соглашается, но не от отсутствия своего мнения - она еще учится воспринимать эту жизнь, чувствовать ее течение.
  
  Холодный ветер развевает волосы и заставляет поежиться - холодно, а у него даже куртки нет, только футболка черная с изображением разноцветного черепа, джинсы драные да кеды с разными шнурками - на левом оранжевый, на правом зеленый. Прохладно - логично, в начале апреля не должно быть слишком тепло - но парень не уходит. Солнце еще не до конца поднялось из-за горизонта, а значит, он просто не имеет права. Это же так красиво...И он еще не закончил свою работу.
  
  Змея звонко чихает и словно бы смущается нарушенной почти-тишины. Ее хозяин улыбается еле заметно, и кажется, что эта улыбка звенит мелодичнее сережек.
  
  -Ты не думаешь, что пора домой? - интересуется он. - Сестренка уже должна была проснуться, и мы собрали достаточное количество ранних солнечных лучей - на завтрак должно хватить...
  
  Рептилия кивает. Если хозяин не чувствует холода, это не значит, что его не чувствуют татуировки, ведь так?
  
  Парень разворачивается спиной к уже поднявшемуся светилу и не спеша идет к спуску на чердак. За ним по крыше спешит тень, прыгает, мечется, взмахивает громадными птичьими крыльями - застоялась, бедная. Ну ничего, ему еще в институт бежать, торопиться - на первую пару точно опоздал, опять объясняться, а еще не забыть поесть, хотя какое там поесть - не забыть попросить конспект этой несчастной первой пары, вот что точно надо...
  
  
  

Белая

  
  Вдох-выдох. Кажется, уже можно открыть глаза.
  
  Да, все верно.
  
  Вот я и дома. В городе, словно бы нарисованном простым карандашом на белой бумаге реальности.
  
  Демиург никогда не увидит свой мир таким, каким он его творил. Только таким, какой он есть.
  
  Город схематичен, местами - одни наброски, местами затерто до дыр, но все равно удивительно красив. Даже не верится, что это я его придумала...
  
  Я его почти ненавижу.
  
  По улицам проносятся тени людей, всего лишь скетчики-зарисовки. Они не были придуманы, всего лишь подразумевалось, что они тут есть - и они появились. Как всегда и бывает.
  
  Как бы я ни злилась на них - они в какой-то мере мои дети.
  
  Самое четко прорисованное место - дом с крышей-куполом, тот, что на приречной улочке, и я иду туда. Вернее, не иду - перемещаюсь, скольжу по воздуху.
  
  Здесь всегда спокойней. Может, оттого, что не видно мельтешения города?
  
  Крыша занята. Человек сидит на самом краю, свесив ноги, и любуется рекой. Я знаю, что он видит - синие воды, спокойные и плавные, дома на другом берегу - из светло-серого камня, с крышами золотого цвета. Я знаю, что если он обернется - то увидит меня. Единственный из всего города.
  
  Он запрокидывает голову и улыбается.
  
  У него резкие черты лица, и кому-то он показался бы некрасивым. Он жилист и худ, у него узкие ладони, толстые вены и шершавые подушечки пальцев, темные волосы до лопаток, собранные в хвост, и шрам от ожога на спине.
  
  А еще у него невыносимо сияющие глаза и прекрасное имя.
  
  Рич. Просто - Рич.
  
  И он никогда не узнает, что из всего города, целого города, прорисован лишь он один. Прорисован, а значит - жив.
  
  И только одно не дает мне уничтожить город, стереть, словно и не было никогда этих крыш, этой полноводной реки, этого неба.
  
  Рич
  
  Его
  
  Любит.
  
  24.05.13
  
  
  

Белая 2

  
  В детстве я верил в разные сказки. В зеленоглазую фею, которая приносит сладости хорошим детям на Рождение Года. В чудище под кроватью, которое ест непослушных. В русалок, чьи песни заманивают людей, вышедших на улицу слишком поздно. В общем, я верил в то, во что верили все мои сверстники.
  
  Вот только я всегда был странным ребенком. Когда мои друзья послушно прятались с наступлением ночи, зажигали лампы и старались как-то скрыться от этой всепоглощающей темноты, я потихоньку выбирался из кровати и уходил гулять. Слушать ветер, искать русалок, любоваться звездным небом. Я давал темноте съесть себя, и в благодарность она дарила мне неописуемое чувство счастья, дарила мне кусочек тьмы. Своеобразный обмен.
  
  Но это была не единственная моя тайна.
  
  У многих детей есть придуманные друзья. Подруга была и у меня - только сомневаюсь, кто кого выдумал.
  
  Я думал поначалу, что на ней проклятие. Что это ведьмы виноваты. Уродливые старухи с птичьими глазами и голосами змей, колдуньи с островов. Что только из-за этого ее не видит никто, кроме меня. Она не подтверждала это, но и не отрицала.
  
  А потом я увидел, как она погасила фонари на улице. Мне тогда было десять, и я опять сбежал из дома скармливать себя темноте - мы с родителями поссорились вечером, и обида была сильна. Улицы еще освещались, и ночь не решалась спуститься на землю окончательно, отчего я обиделся еще сильнее - не на тьму, конечно, на глупых фонарщиков, которые никогда не выключают их вовремя и не дают мне успокоения... Я не успел закончить мысль, потому что в тот самый миг улица погрузилась во мрак, и одновременно с этим я услышал, как кто-то за моей спиной щелкнул пальцами. Там могла быть только она, я знал это.
  
  "А что такого, впрочем?" - подумалось тогда. - "Ведьма в подругах - это же здорово!"
  
  Но ведьма, знал я точно, никогда не нашлет проклятия на другую ведьму. Значит, с ней все в порядке. Значит ли это, что нельзя сказать того же обо мне? А вдруг это я колдую, а все спихиваю на выдуманную подругу?
  
  Нельзя расти в семье суеверных людей и не перенять некоторых их взглядов. Но понял я это позже.
  
  

***

  
  Зима в этом году выдалась снежная, а весна - дождливой, в результате все реки в городе попробовали выйти из берегов. Не то что бы им удалось, но все равно приятного мало. Спокойно я себя чувствовал только на крышах - они, по крайней мере, не были так убийственно скользкими. "Убийственно" в прямом смысле, к слову.
  
  Денек выдался солнечный и теплый. Казалось, весь город решил воспользоваться им и выйти на улицы, погреться. На площадях продавали подслащенную воду и фрукты, а еще - честное слово, если бы не видел своими глазами, не поверил бы! - белую карамель. И кому охота ее сейчас есть? Она же сладкая до жути!
  
  Ближе к окраинам Центра мельтешение поутихло, даже на набережной никого не было. Странновато даже - Соловушка, конечно, не самая большая река в городе, но река ведь, и прохлада от нее идет та же самая, что и от других рек, речушек и ручейков. Впрочем, мне же лучше.
  
  Среди стоящих вдоль набережной домов мне давным-давно приглянулся один, с симпатичной куполообразной крышей, закругленной ровно настолько, чтобы не мешать сидеть. И забираться туда всегда было удобно, по выступающим кирпичам, образующим подобие лестницы. Интересно, а создатель этого дома так и задумывал? Больно уж на то похоже.
  
  Сидеть, любуясь на Соловушку, оказалось неожиданно приятно. В доме на другой стороне что-то готовили, его золотая крыша красиво блестела на солнце, а река катила свои волны столь медленно, что я почувствовал, как засыпаю. Впрочем, почти сразу же меня разбудил тихий шорох за спиной.
  
  Ну ладно, разбудил меня предшествующий ему порыв прохладного ветра. Кому врать? Себе - глупо, ей - глупо вдвойне.
  
  Запрокидываю голову и улыбаюсь ей, все такой же, как и много лет назад. Десять? Пятнадцать? Не считал.
  
  Может, я и вырос, но по-прежнему верю в сказки.
  
  15.07.13
  
  
  

Алая

  
   Если ты хочешь петь, будут тебе песни; если хочешь плясать - бери платок, подхватывай юбку - карнавал через полчаса, не опоздай! Петь - так во весь голос, бить - так во всю руку; как прекрасна молодость, позволяющая себе такое.
  
   Как прекрасна женщина, позволяющая себе такое; идет по пульсирующим артериям города, и платок сдерживает ее темные волосы, и блестят ярко ее темные глаза.
  
   Она забирается на сцену, взмахивает руками (и рукава ее платья взметаются алыми крыльями), дергает головой (и красный вышитый платок слетает с ее волос).
  
   Толпа смотрит на нее, урчит десятками голосом, как сытая кошачья стая; следит за ней, не отводит от нее глаз, слушает ее, ждет.
  
   И она начинает.
  
   Она поет; ее голос звонок и остер, как затерявшийся в горном ручье кинжал. Ее голос звенит и переливается, взвивается к небу волчьей песней, змеиным броском (яркая чешуя - как ее наряд); она вытянута в тонкую струну, привстала на носочки, тянется, откинув корпус назад, открыв сердце (и грудь, но это несущественно).
  
   Она ждет, что на ее зов откликнутся, придут; что он будет услышан, что нечто могучее (чувство причастности?) поразит ее в открытое сердце, нанизает, словно на бусы, оплетет нитями, увлечет за собой - куда угодно.
  
   Но этого все нет, и нет, и нет; и зов перерастает в звериный вой, в отчаянный стон. И она обхватывает себя руками (прямо под сердцем), и она ломается пополам (едва не падая на колени).
  
   Она не мечется по сцене; она выплескивает из себя слова волной (она кажется бесконечной), она стонет, она почти кричит - и горе (цвета бутылочного стекла) перерождается в карминово-красную ярость, жгущую под ребрами алым перцем, пульсирующую и отзывающуюся с готовностью в такт словам. На каждое слово - совсем немного; она словно мостит своим гневом улицы города, так ритмична и тяжела ее речь (словно понесший тяжеловоз).
  
   Толпа пришептывает в такт, вздрагивает, смотрит зачарованно (словно бы под гипнозом). И толпа падает (на колени), когда ноги наконец подводят ее, и она оседает на дерево, тяжело дыша и яростно поблескивая глазами.
  
  
   Позволь, я спою тебе, шепчет она потом в тишине наспех поставленной палатки. В паре улиц от нее - карнавал; песни, пляски, фокусы, гадания - на любой вкус.
  
   Ее собеседник щурится, одергивает рубашку (бутылочно-зеленого цвета).
  
   Ты уже пела мне сегодня, отвечает он.
  
  
  

Ведьма (Оранжевая)

  
  Постукивают амулеты, соприкасаясь боками, звенят радостно колокольчики-бубенцы. Залит двор оранжевым светом уходящего дня.
  
  В лучах небесного костра кружится, поет ведьма.
  
  Глаза ее - два бездонных омута, лесных озера. В волосах, что черны, как смоль, запутались листья, запутались ветки. Платье лоскутное висит, как на вешалке, но кому это важно?
  
  Поет ведьма, зовет друзей-подруг, духов лесных, духов озерных, духов полевых. Будут они говорить - ритуал творить, что из давних времен принесен.
  
  Не шабаш это никакой, нет, вы что? Не примчатся на ветра легких крылах сестры по духу, сестры по мастерству, не будет чертей и демонов, адских теней и дьявольских голосов, и не будут они без устали плясать до утра, до первых рассветных лучей, и не будут они пить, не пьянея, вино, что крепче стальных оков и горче вины.
  
  Просто ведьма эта - сама, как дух, что в Лесу рожден, что Лесом взращен - даром, что человек.
  
  И звенят бубенцы, амулеты стучат, и вздымается часто грудь, и в закатном пламени ведьма кружит - не одна.
  
  И, смеясь, продолжает звать.
  
  
  

Дорога (Желтая)

  
  Там, там, там, за поворотом - кто? Друг или враг? Тропинка выведет из леса или же навстречу по ней выйдет голодный волк с ввалившимися боками и торчащими ребрами, с языком, свисающим из пасти. Здравствуй, Шапочка, скажет он, давно не виделись, как же ты там была, бедная? Я вот соскучился - ты такая вкусная оказалась, что кусок в пасть не шел - все о тебе думал, оценишь?
  
  Или там все же светлая опушка, с которой видно родной дом? Тепло и уют, родичи за столом - заждались тебя, малышка, из дальнего похода, счастливы...
  
  Или не очень?
  
  На дороге хватает развилок, и тебе волей-неволей придется выбирать. Иди вперед, давай, давай, тебя ждут там, за поворотом, а уж кто - не так важно.
  
  Здесь ливень, а там - солнечный яркий день. Здесь - жара, лесные пожары, смог - а там прохлада дождливого дня. Только сверни на развилке, только шагни за поворот - все меняется, видишь?
  
  Беги вперед, иди вперед, ползи вперед - только не отступай. Помни, зачем ты шагнул на дорогу - или шагнула? И как давно? И как твое имя? Забыто-позабылось в этом бесконечном выборе, но оно и не важно - тебе все равно больше ничего не осталось, кроме как идти по дороге сквозь лес, надеясь, что еще чуть-чуть, что уже почти достиг, что вот сейчас...
  
  И вот впереди - последний поворот, и можно выдохнуть - пришел. Вот она, цель. Все хорошо...
  
  Но твои будни больше никогда не станут обычными.
  
  Потому что с дороги сойти нельзя.
  
  14.03.13
  
  
  

Зеленая

  
  Он лениво шевелит ладонью в воде. Это напоминает движения хвоста большой рыбы.
  Фонтан давно не работает, парк заброшен, деревья дикорастущи уже много лет, взламывая плиточные дорожки.
  А вода в фонтане - есть.
  Не странно ли?
  
  Волосы занавешивают ему лицо, закрывая глаза.
  Он не маг, не колдун, не волшебник из детских сказок.
  Он приходит сюда тропой, что протоптана поколениями, бывшими до него.
  
  Борт фонтана раскрошен, растрескан. Как еще в нем держится вода?
  Он шевелит ладонью, напоминая самому себе рыбу с большим хвостом. Или водоросль.
  Шумят деревья.
  Ветер сдувает челку с его глаз.
  Не желтые, не красные, не черные. Не блестят хищно, и зрачки не рассекают радужку узкими щелями.
  Обычные глаза, серо-зеленые.
  Задумчивые.
  
  Он не колдует, не наводит порчу, не гадает на картах, камнях или костях.
  Он просто живет. Как рыба или водоросль в большом озере.
  
  Конечно, у него есть свои мечты. Как им не быть?
  
  Виктор с соседней парты мечтает стать археологом, разгадывать загадки ушедших цивилизаций, копаться в их жизнях пыльными, грязными руками, касаться их вещей, их костей.
  
  Марина-отличница всем рассказывает, что лингвисты - лучшие люди на свете, и быть одним из них - почти что божественный дар. Искусно разбираться в хитросплетениях чужих языков, реплик и фраз, понимать чужую речь и помогать в этом другим, быть словно бы проводником между мирами, как в фэнтези-романах, что так любит читать ее лучшая подруга - а в конце концов быть поглощенной всем этим, растворенной, как в кислоте.
  
  Лера, девушка-солнце, молчит и на вопросы одноклассников отшучивается. Но он-то знает, о чем мечтает его соседка по парте. Не может не знать, какие мысли крутятся подчас в ее голове, что она не задумывается над своим будущим, но в настоящем страстно жаждет...чего-нибудь. Мороженки, конфет, дочитать главу, вернуться домой к недопройденному шутеру, обнять кого-нибудь, ударить кого-нибудь, вцепиться в патлы Ваське-Рокеру и постучать его непутевой головушкой обо что-нибудь.
  Но Лера проявляет чудеса самоконтроля и сидит тихо.
  
  Он мечтал о тишине, мире во всем мире и чем-то особенном.
  Первое в его жизни фрагментировано, второго не добиться, а третье он уже получил.
  
  Он сам пока не понимает, что именно.
  
  Желто-зеленый березовый лист падает на его плечо.
  Осень.
  
  15.09.2013
  
  
  

Танец (Голубая)

  
  Шаг, еще шаг. За спиной парит ткань, взлетает, укрывает на миг, чтобы в следующее мгновение поймать ветер и распахнуться широкими крыльями. Ноги в белоснежных туфельках плавно ступают по черно-белым кафельным плиткам пола, как в лучшем из забытых снов. Прекрасная мечтательница, как я мог когда-то тебя ненавидеть?
  
  Прямая спина, гордо поднятая голова...Сейчас ты похожа на танцовщицу из древних легенд. Наследница обветшалого рода. Когда-то давно, в другой жизни, ты ступала босыми ногами по разноцветным плитам храмовой площади, а в твоих руках плясал платок из алого шелка. Сейчас кусок ткани в твоих руках - простая синтетика, да и цвет иной - пронзительно синий, как безоблачное небо.
  
  Я смотрю, и потолок растворяется в этой синеве.
  
  Я смотрю, и крылья распахиваются за твоей спиной.
  
  Я смотрю, и ты смотришь в ответ с отчаянной надеждой.
  
  Лети, красавица. Лети в прекрасное "туда" из мрачного, серого "отсюда".
  
  04.05.13
  
  
  

Оборотень (Синяя)

  
  У нее были яркие синие глаза - это все, что я помню.
  
  - Пойдем в дом, простудишься, - сказала она.
  
  Кажется, тогда шел дождь. Кажется, была ночь. Кажется, тучи над нашими головами напоминали китов.
  
  Она поманила меня, как манят собак, и я пошел за ней.
  
  В ее квартире было светло и пахло мятой - я помню это отчетливо.
  
  Когда я вышел из ванной, оставляя после себя мокрые следы и лужицы, на столе стояли две чашки с чаем - черным, с молоком, без сахара. Она грела об одну из них руки, и в свете единственной лампочки ее глаза казались почти черными.
  
  У ее улыбки был привкус понимания:
  
  - Ну что, оборотень, поговорим?
  
  Кажется, я тогда удивился.
  
  - Может, и поговорим, - ответил я и улыбнулся в ответ так, как только может улыбнуться волк.
  
  Потом мы сидели друг напротив друга и говорили. Пили чай, она - с печеньем, я - с курицей. На середине ее монолога о верховой езде отключили электричество, и кухня погрузилась в темно-синюю ночь, а она только пожалела о том, что чайник теперь будет недоступен, будто не находилась в темноте наедине со зверем. Она не боялась меня, и на рассвете я уходил от нее почти с сожалением.
  
  Я не помню ее лица, фигуры, цвета волос, даже голоса. Моя память всегда отличалась некоторой избирательностью, что есть, то есть.
  
  Но по ночам я все так же вижу ее глаза.
  
  10.07.13
  
  
  

Небо (Фиолетовая)

  
  Над головой - фиолетовое небо, разукрашенное звездами всех цветов. Оно на вкус немного сладкое, немного кислое, чем-то похоже на ежевику - наверное, никогда ее не пробовала, немыслимый просчет. Впрочем, наверное, под этим небом ежевика не растет - оно гордое, не терпит конкурентов, пусть даже конкурируют они лишь по цвету, неважно.
  
  Это небо - мягкое, и в него можно нырять, как в воду, вниз головой - не утонешь ни за что. Оно бережет тех, кто его видит-чувствует, таких мало, убийственно-невероятно мало. Вернее, не так - я думаю-понимаю, что их мало, но не знаю никого в лицо. Я не видела глаз, в которых пляшут фиолетовые отблески, но упорно продолжаю искать - а вдруг повезет, найду-натолкнусь, так ведь бывает - я уверена, бывает, без надежды на встречу слишком скучно жить.
  Под этим фиолетовым небом все зеркально, непривычно, но интуитивно понятно - и цвета звучат, и звуки можно попробовать на вкус, и мысли осязаемы, и в этом можно запутаться, только не страшно такое - даже хорошо, иногда я путаюсь специально, для особой остроты ощущений.
  
  Если зеркала отливают фиолетовым - сквозь них можно ходить, как по коридорам, и неизвестно, откуда выйдешь - в чужой квартире или окажешься посреди океана, ведь морская гладь тоже отражает. Один плюс - по такой воде можно ходить, быстро-быстро перебирая ногами, почти танцуя - она не твердая, нет, скорее - как желе, хотя сравнивать мне не с чем, по желе я еще никогда не ходила. Надо попробовать, кстати.
  
  Небо, мое мягкое небо. Я дышу тобой, я живу тобой, я пишу тобой - ты в стержнях моих ручек, ты - графит моих карандашей. Иногда мне думается, что на обратной стороне тебя - те самые золотые города, и жаль, что до них не доплыть, не долететь.
  
  А так иногда хочется...
  
  12.03.13
  
  
  

Герцогиня (Черная)

  
  Ты сидишь в кресле неестественно ровно, кутаешься зябко во мрак и, кажется, все норовишь поджать ноги, но вспоминаешь каждый раз, что не по статусу, не по возрасту.
  
  Ты говоришь, что герцогиням нельзя улыбаться - они не крестьянки и не коты, чтобы допустить наличие широкой улыбки на своем лице. А в твоих глазах, вокруг расширенных зрачков - тонкий октябрьский лед, и кажется, что если сказать правильно - он треснет и откроет твою душу, и смотришь ты почти с надеждой, словно бы действительно этого хочешь.
  
  Твое платье сшито во мраке ночи из паучьего шелка, из голодной ухмылки убийцы и воспоминаний стоящего на плахе, из льстивых улыбок на бесконечных балах и шепотков за спиной, когда думают, что не видно, не слышно...
  
  Ты говоришь, что герцогиням нельзя плакать - их слезы разъедают кожу, как кислота, и слегка откидываешь голову - показать ожоги-потеки под глазами и на щеках. Конечно, обычно они загримированы, покрыты толстым слоем пудры, но сейчас можно расслабиться - в пределах разумного, естественно.
  
  Твои волосы уже давно не спадали свободно на плечи - они закручены в замысловатую прическу, в два изогнутых рога, и наверняка невероятно тяжелы.
  
  Когда ты идешь по коридорам собственного замка - они пустеют. Когда ты входишь в зал - гости изгибаются в почтительных поклонах, скрывая глаза, но ты все равно видишь в них страх.
  
  Кем бы ты ни была раньше - сейчас словно бы воплощение тьмы сидит передо мной в кресле и смотрит бесстрастно.
  
  И я уважаю твой выбор.
  
  11.03.13
  
  
  
  

Узы (Прозрачная)

  
  - Один мой друг, - говорит она, - оборачивался вороном.
  
  Она задумчиво постукивает ногой в белой балетке по цветастому витражу пола; будто стеклянный, отзывается тот тихим звоном. Черные кудри лежат на обнаженных плечах; платье начинается в районе груди, подол ласкает лодыжки, словно море в тихую погоду. Впрочем, это не платье даже: словно она второпях завязала на груди простынь да подпоясалась тонкой золотой ленточкой.
  Она поводит плечом будто бы в задумчивости.
  
  - Шикарная птица: хоть прямо сейчас на охоту или в салон ведьме какой-нибудь, страху на клиентов нагонять и будущее предсказывать. Человеком он был и вполовину не таким, хотя, казалось бы, всем хорош: но глянет иногда краем глаза, склонит набок голову, словно уже к сердцу твоему примеривается; "прекрасные глаза", говорил он знакомой моей, и та таяла, не чуя хрупости фразы этой и продолжения ее.
  Прекрасные глаза у этой девочки, говорил он мне потом, без свидетелей; как там ее зовут? Хотя неважно.
  Если бы я мог, говорил он, я бы забрал их. Нет, ты просто посмотри: она недостойна таких глаз, ей нужно что-то другое, серое, скажем, или зеленое; но вот этот цвет ей не нужен, ты сама ведь это прекрасно видишь!
  
  Она прерывается на несколько секунд, поворачивается к окну, навстречу прохладному весеннему ветру. В проеме виднеется пустое белесое небо.
  
  - Я была ему отдушиной, родственной душой; он чувствовал себя одиноким - да он и был одиноким. Он возвел вокруг себя стену, проницаемую только с одной стороны; он касался - но не хотел, чтобы касались его. Только мне позволял, разрешал, и то лишь изредка; он был честен со мной, он был настоящим со мной. На других он смотрел, словно хотел забрать у них приглянувшееся, на меня же - как на сестру или сообщницу; будто где-то в подвале и даже глубже у нас была мастерская, в которой мы творили своих идеальных кукол. Он рассказывал мне, какими прекрасными они могли быть: все в них было бы позаимствовано у наших общих знакомых.
  "Если бы только была возможность, - стонал он, как от сильнейшей душевной боли, - дать им то, что они заслуживали! Зачем этой глупой Сандре такие запястья, если она скрывает их? Зачем Филлипу такой голос, если он не ценит его?"
  
  Ветер несмело касается ее волос; я смотрю и не могу оторвать взгляд.
  
  - В городе он слыл ловеласом: каждая ночь в другой постели. Он целовал чужие руки и подолгу не мог оторвать взгляд от костяшек; только он и я знали, что он при этом думал. Он рассказывал мне, что раньше был патологоанатомом, а своим девочками - что будто бы родился с кистью в руках и никогда об иной жизни не думал. Рисовал он и правда неплохо, и ему верили. Его уважали и ценили, и даже в каком-то смысле доверяли - вот только он в упор этого не видел, да и не хотел видеть. Они все были слишком неправильны для него, слишком несправедливы, слишком неприятны; они были чужими, и он, ища в них вдохновение и красоту, ни на миг ни одной из них не доверился.
  
  - А что потом? - несмело спрашиваю я, подавая голос первый раз за всю встречу.
  
  - Потом... - тянет она задумчиво. - Потом он решил, что с него хватит. Мы тогда жили рядом; он влетел в открытое по жаре окно, скинул на стол записку-прощание и больше не возвращался. Я проследила за ним, но недалеко. Взрослый же мужчина, что толку с ним нянчиться?
  Он подался в соседний город, жил с бродячими музыкантами, в птичьем облике крал с рынка еду, прятался на чердаках - и ничего, жил себе и жил. Потом уехал еще дальше; я не стала следить за ним, хоть и могла.
  Недавно он прислал мне письмо. Дорогая, писал он, дорогая, помнишь, как было раньше? Как хорошо? Сейчас все еще лучше. Не верю своему счастью, милая.
  Дрянная была бумага, а в уголках - пятна крови; чужой, не его.
  
  Ветер вздувает ее платье пузырем, по-дружески ерошит волосы; она смеется, отмахиваясь. Слепое бельмо окна смотрит на нее, не видя; смотрит бесконечно ревниво, как муж на красавицу-кокетку.
  
  - Впрочем, все неважно. Я потеряла с ним контакт и не хочу возвращать, маньяк он или хирург; мне нет до него дела, и ему вряд ли есть дело до меня, - она по-птичьи поводит плечами и с неожиданной нежностью смеется снова. - Мы с ним - память друг друга, не больше. Мы с ним друг другу не нужны.
  
  - Ты любила его, - я шепчу, но в этой тишине и шепот кажется криком, и крика не слышно вовсе. - Любила.
  От спокойного движения ее плеч стало бы не по себе любому; она разводит руками - за ними тянется дымный шлейф, что белей свежевыстиранной фаты.
  - Возможно, - говорит она. - Но ты - не он.
  - Помоги мне найти его, - мольба в моем шепоте ничем не прикрыта, нага и беззащитна. - Помоги, я заплачу любую цену. Пожалуйста. Пожалуйста.
  Ее смех отчетлив и равнодушен, голова согласно склонена, кудри рассыпались по плечам от этого кивка; я запомню это навечно, это слишком прекрасно, это слишком жуткое, и я вздрагиваю от запоздалого ледяного ужаса - что она может потребовать?
  - Конечно, - говорит она. - Лети, воронье дитя.
  И мои руки становятся крыльями.
  
  лето 13-10.08.15
  
  
  

Поток (Серая)

  
  Туман всегда одинаков - в городах, лесах, головах, расползающийся в бездне зрачков; серая шерсть, серые перья, серые глаза, тонкая паутинная нить, замершие на ней дождевые капли,
  свернувшееся клубком сонное облачное небо, задевающие его верхушки елей, засыпающий в завалах и бетонной крошке город, теплое зимнее утро, брошенное посреди дороги хромированное колесо, тяжелый дождь, грохочущий по асфальту, снявшаяся с земли журавлиная стая, вышедшая из берегов река, поющая беззубым ртом воронка смерча,
  скачущая по своим делам ворона с ниткой круглых алых бус в клюве, нахохлившийся воробей на темном от недавнего дождя кусте, городские сугробы в середину зимы, выглядывающая из мягкого гнезда остроносая мышь с любопытно поблескивающими черными глазами, надсадно визжащая циркулярная пила,
  гулкая и неподатливая тишина в голове спросонья, снежная крошка, делающая небо похожим на кофе с прокисшим молоком, руины древней крепости, пронизанные тысячью корней, ручьи, в свете холодного утреннего солнца блестящие вконец обленившейся ртутью;
  зубы что кинжалы, глаза как лампы - волколак после визита к стоматологу чихает и трогает языком свежепоставленные брекеты, ведьма вяжет носки из волчьей шерсти, ласковая сова из городского зоопарка дарит шаману свои перья, большеглазый и наглый кот играет с тяжелым клубком шерстяных ниток, кит вхолостую бьет ластами по воде в последний раз, прежде чем обратиться в предвестника грозового шторма,
  мать поет колыбельную дочери, дочь поет колыбельную любимому плюшевому мишке, мишка среди ночи выбирается из кроватки и уходит на кухню - он голоден, зимние ночи такие холодные, дочь говорит, что медведя унес домовой и играет с ним, у домового седая голова, медведь серый от пыли и потерял лапку и глаз, зимние ночи такие холодные, медведь забирается обратно в постель и пытается уснуть, у матери и дочери одинаковые серые глаза, за окнами вьется пурга и царапается внутрь не то обалдевший от мороза на балконе кот, не то промахнувшиеся квартирой кошмары;
  уроненные на пол вилки, по черенок погруженные в кашу ложки, мурлыкающий холодильник, кот загнал под шкаф клубок шерстяных ниток, и ведьме не из чего вязать носки - придется покупать, не оставлять же дочь мерзнуть,
  лучший друг семьи щеголяет посреди зимы тщательно выбритой головой, вода в миске грязная и не подходит для гадания, шаман смотрит в окно и приматывает совиные перья к деревянному кольцу,
  мать поет дочери колыбельную, тяжелые облака роняют на город колючий снег,
  в зрачках туман скручивается в тугую воронку смерча, расползается в опустевшей перед сном голове, по городу, по лесу,
  под рукой ворочается неловко придавленный мишка и затихает.
   04.03.16
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"