Владимир Курч

     СНЫ У КОЛЛИНСКИХ ВОРОТ

     К Н И Г А П Е Р В А Я

     Три Мира

     I

     Саша бежал по узкому коридору с обшарпанными стенами то ли бурого, то ли темно-зеленого цвета. Поверх краски, там, где она еще не успела отвалиться, виднелась плесень. Стены были выкрашены где-то на высоту человеческого роста. Далее до потолка шла желто-серая побелка. Наверняка красили и белили эти помещения только один раз, и это произошло много лет назад.

     В качестве осветителя выступали лампочки, свисающие с потолка на переплетенных друг с другом толстых проводах в тряпичной изоляции. Свет лампочек был тусклым. То ли они были по мощности «сороковки», но чистые, то ли «шестидесятки», но заляпанные продуктами жизнедеятельности мух. Под низким потолком тянулись трубы. Разные. Черные чугунные. Ржавые тонкие, покрытые влагой и капельками непонятной жидкости. И толстые, обернутые стекловатой. В отдельных местах утеплитель на них прохудился и свисал, как клочья старой вылинявшей шерсти на бездомной собаке.

     Бежать становилось все труднее. Под ногами что-то хлюпало. Может, грязь, а может, вода. Не видно и не понятно, какое-то вязкое вещество. Саша чувствовал их приближение. Они уже недалеко. Надо поднажать. Ноги совсем не слушались, как будто они существовали отдельно от тела. И сколько бы усилий он ни прилагал, но вперед продвигался медленно, словно шел по дну озера или бассейна. «Только не останавливаться, остановка —это смерть», — мелькнуло у него в голове. «Почему, собственно говоря, смерть? Да потому, что они пришли убить меня, именно убить, других вариантов просто нет», — эта мысль инеем покрыла его спину. Зачем они хотят это сделать, Саша не знал, но уверенность в этом и чувство безысходности все глубже проникали в его сознание.

     Налево и направо от основного коридора отходили боковые ответвления. В один из таких темных проемов Саша завернул.

     Освещение там вообще отсутствовало. Пройдя шагов десять, он натолкнулся на стену. И понял, что это тупик. Волосы на голове стали дыбом, его охватила паника. «Скорее, скорее назад!» — интуиция подсказывала, что он успеет вернуться обратно в освещенный коридор. Но как же медленно он двигался в обратном направлении! Шаг, два, три. О ужас! Послышались их крики и шарканье ног! «Давай, давай, — твердил Саша себе. — Ты успеешь». Еще шаг, и он в коридоре.

     И тут из-за поворота за спиной появились они. Три или четыре фигуры в комбинезонах химзащиты. Саша продолжил движение вперед, но ноги от страха стали ватными. Он немного пробежал дальше по коридору и обернулся. Расстояние между ним и преследователями сократилось. Теперь Саша мог различить их лица, вернее, то, что было вместо них. На голове у каждого был противогаз, скрывающий физиономию. Противогазы старого образца, когда от резиновой маски отходит гофрированная кишка воздуховода и прячется в наплечной сумке.

     Саша сделал еще несколько движений ногами и оказался у поворота. Коридор поворачивал только налево. Выбора не было, он повернул влево и увидел, что группа, преследующая его, подобралась еще ближе. «Что же помогает им так быстро передвигаться? Нормальный человек в таком снаряжении за это время уже бы умер от интенсивного бега. Нет, мне не уйти от них, сил не хватит, дышать все труднее», — рассуждал беглец. Преследуемый завернул за угол. Прислонился спиной к стене. Стало невыносимо тяжело во всем теле. Казалось, коридор стал еще более узким, а потолок — низким. А самое противное, что постоянно присутствовала кислая вонь и затхлый воздух, словно ты находишься не в подвале, а возле чана с отходами пищи в столовой. Да в столовой общепита, в мойках ресторанов так не воняет. Там остатков пищи почти нет, да и не киснут они столько долго. Он чувствовал, что еще немного, и его вытошнит.

     Вдали виднелся зеленый квадратный огонек. Что-то знакомое.

     Где-то он видел такое. Ах да, такие горящие вывески располагают в кинотеатрах над дверями. Во время сеанса их не выключают.

     И еще на этом зеленом фоне где более темными, а где и прозрачными буквами пишут слова «Выход» или «Exit». Жертва набралась сил и медленно выглянула из-за угла. До палачей оставалось метров двадцать, а до заветного огонька раза в два больше. Нет, ему не успеть. Саша еще раз повернул голову в сторону зеленой светящейся вывески, напряг зрение и прочитал надпись: «AZurga».

     Он отчетливо слышал топот по бетонному по- лу. Почему-то у них под ногами было сухо, и даже поднималась мелкая пыль от резиновых калош. Саша присел. Железный прут арматуры оказался у него в руках, именно оказался. Он его не поднимал, а уже держал над головой, стоя во весь рост, и готовился к удару. Сердце билось медленно, между ударами проходила целая вечность.

     Он ждал, когда же из-за поворота появиться первый преследователь. «О, боже, как же трудно дышать», — а смрад все усиливался.

     Легкие не могли вдыхать воздух, их свело от страха. А чуть пониже желудок производил конвульсивные движения, сопротивляясь удушливому запаху.

     Вот-вот они появятся в поле его зрения. Осталось совсем чуть-чуть. Саша уже слышал хриплые голоса и тяжелые вздохи, доносившиеся через противогазы. Первая фигура медленно выплыла у правого плеча Саши. Он был готов и ударил слева направо. Удар пришелся по маске противогаза. В него он вложил всю силу, но руки, державшие арматуру, двигались медленно. Удар получился слабым, только треснуло правое стекло в противогазе нападавшего. Из противогазной сумки вывалился хобот противогаза, почему-то без фильтра на конце, и стал медленно болтаться в такт покачиваний головы. Второй и третий нападавшие вышли из-за угла. Все трое стояли и наблюдали за Сашей. И тут из болтающейся кишки противогаза первого врага, получившего по голове, потекла красная кровь. Сначала струйка была тоненькая, а жидкость светло-красная. Затем оттуда повалила струя все более темной, а в конце концов и вовсе черно-красной субстанции.

     Сашу от увиденного вытошнило, причем прямо на одного из нападавших.

     Далее Сашу тащили за ноги очень быстро в обратном направлении по извилистым коридорам. Одну ногу держал один, а другую второй из преследователей. Голова постоянно билась о пол коридора, но боли Саша не ощущал, только головокружение.

     Он не сопротивлялся и ничего не просил.

     Его втащили волоком в большую комнату. Начали поднимать вчетвером на стол, обитый оцинкованной жестью. Саша стал дергаться всеми частями тела, но безрезультатно. А кто-то ему врезал кулаком промеж глаз.

     Саша смотрел в потолок, руки и ноги привязаны к столу толстыми веревками. В углу комнаты слышны голоса и шепот. Затем появились фигуры в той же амуниции, что и раньше. Но поверх противогазов были белые марлевые повязки. Один из них развернул к лицу Саши какую-то стойку на шарнирах, отрегулировал ее по высоте, сделал определенный угол наклона. На конце этой стойки Саша увидел дисковую пилу с большими зубьями. Он еще раз попытался освободить руки, но понял всю бесполезность таких действий. Кто-то из врачей, если можно их так назвать, повернул рубильник, и пила начала набирать обороты. Другой начал медленно наклонять ее к лицу Саши. Безнадежность и страх парализовали его. И тут сверху ему в лицо ударил прожектор из десятка ламп, висевших в стальном абажуре под потолком.

     ***

     Андрей шел по лесу. Шел медленно, наслаждаясь теплым осенним деньком. Стояла тихая, безветренная солнечная погода.

     Осень дарит несколько раз за свои три месяца такое умиротворение природе. Это происходит, когда в континентальную Европу проникают азорские антициклоны. Проще говоря, наступило бабье лето. Андрей задрал голову вверх. В небесной синеве ни облачка, виднелись только два инверсионных следа от пролетевших самолетов. Один из них был четким, словно стальная птица вот-вот пронеслась над головой и скрылась в бесконечную даль.

     Другой стал широким и прозрачным, видно, самолет пролетел с полчаса назад. Тепло. Андрей видел свои голые по локоть руки.

     На нем была рубашка с коротким рукавом.

     Лес был смешанным. Среди редко растущих сосен попадалось много лиственных деревьев, листва на которых или облетела, или превратилась в желтую и красную слегка раскачивающуюся мозаику. Мягкий мох зеленого цвета стелился под ногами. Вдали рос огромный раскидистый дуб. «Сколько же лет этому исполину? Триста, пятьсот, восемьсот? — рассуждал Андрей. — Сколько событий и эпох пронеслось мимо него?» Он проделал шагов сто и приблизился к дереву. От дуба доносилось щебетание множества птиц. Определить, где они размещались на нем, с такого расстояния невозможно. Все они были одного вида, поскольку издавали абсолютно одинаковую трель. Андрей прошел еще шагов двадцать по упругому мху, который пружинил при каждом шаге, отчего идти становилось все легче и легче. На стволе дерева стали различимы более мелкие детали. Кора была морщинистой, как кожа древнего крокодила, с множеством наростов, трещин, углублений. Век гиганта заканчивался. Часть веток у него отсохла, дуб медленно умирал. На стволе располагалось несколько дупел.

     Отчего-то стало интересно, кто в них живет — зверь или птица.

     То, что они обитаемы, сомнений не возникало, Андрей это точно знал. В воздухе пахло прелыми листьями и еще каким-то приятным ненавязчивым ароматом вроде высохших полевых цветов или луговой травы.

     Он остановился и стал наслаждаться безмятежностью и покоем. Подул слабый ветерок. Волна теплого воздуха накатилась на его лицо и голые руки. Три сухих листочка оторвались от ветки и, медленно кружась, опустились невдалеке на землю. Опять все стихло, кроме монотонного щебета птиц. Дуб был величествен.

     В нем чувствовалась природная гармония. Единственное, что выпадало из целостной картины великолепия, это глубокая трещина с обугленными краями, идущая от кроны дерева до его корней.

     Возможно, в прошлом в дерево ударила молния, а может, незадачливые туристы разожгли под ним костер, который варварски покалечил дуб. Почему-то в воображении Андрея всплыл вариант, что охотники за медом в древности намеренно пустили дым с огнем, чтобы изгнать диких пчел и отобрать у них этот продукт.

     Через мгновенье перед глазами появилась вообще невероятная картина. По лесу на двух лапах медленно крадется бурый медведь, причем нарисованный, как в мультфильмах. Морда у косолапого добрая, и с пасти капает слюна. Он оглядывается по сторонам, подходит к дубу, кладет у его основания большую охапку соломы и извлекает откуда-то спички. Андрей отчетливо видит картинку на лицевой стороне спичечного коробка. На нем изображены елки, пламя костра и призыв: «Берегите лес от огня». Далее медведь чиркает спичку о коробок и с заговорщицким видом подносит ее к соломе. Солома неестественно быстро загорается. С пылающего дерева с шумом слетает стая птичек и уносится прочь.

     Из каждого дупла начинает валить сизый дым, оттуда вылетают дятлы и выскакивают куницы. Почему эти звери — куницы? Андрей не понимал, но знал. А медведь сидит уже на пеньке и потирает лапы, ждет. Потом откуда ни возьмись в лапах у него оказывается деревянная кадушка огромных размеров. Он подходит к дубу и заливает огонь водой из нее. Пламя шипит и затухает.

     Пар продолжает заволакивать дерево, а косолапый стоит на задних лапах, смеется и держится передними за живот. Вдруг из середины дуба с жужжанием вырывается черный клубок диких пчел и начинает кружить вокруг окутанного паром и дымом дерева. Медведь подходит к расщелине, запускает туда руку и начинает с жадностью есть мед в сотах. Пчелы в это время разворачиваются в полете и нападают на воришку. Он становится на четвереньки и начинает от них улепетывать. На ходу они его жалят, он рычит и скрывается в чаще леса.

     Андрей подошел поближе. Дерево тем временем приобрело вид такой, как до появления медведя, словно ничего не происходило. Только птицы пропали, и в лесу стояла гробовая тишина, просто какая-то пустота. Стало заметно холоднее. Андрей поежился. Мертвое дерево пустыми глазницами дупел смотрело на него. Казалось, еще чуть-чуть и оно заговорит. Жизнь исчезла как с поверхности дерева, так и из его нутра. Он перевел взгляд в левую сторону. Тишина. Посмотрел направо — никаких изменений.

     Вдруг что-то хрустнуло. Андрей взглянул на дуб опять и увидел, как из его опаленной расщелины показалась белочка. Маленький зверек проворно вылез на ветку. Взглянул на Андрея и спрыгнул вниз. Белочка, в этом не было сомнений (уж их в отличие от куниц Андрей видал много раз), стояла на земле. Только теперь она была ростом с него и пристально изучала человека. «Лесная белочка ростом в полтора метра?» — подумал Андрей.

     — Ты зачем дерево поджег? — спросила зверюга.

     — Да это не я, — почему-то начал оправдываться человек.

     — А кто?

     — Медведь, — не совсем уверенно продолжил Андрей.

     — Ты что, дурак? Как животное может устроить поджог?

     — Ну, как. Чиркнул спичкой и подпалил.

     — Правда? — наседала белочка. — Может он еще и разговаривал?

     — Со мной — нет, но человеческий язык он, возможно, и знает. Вот ты же хоть и белочка, а разговариваешь.

     — Я не белочка, — сказал зверек и ощерил свои черные зубы.

     — А кто? Волк что ли? Так я волков знаю. Они серые, с облезлыми хвостами. Дружат с лисами, много курят и пьют водку прямо из горла. А пустые бутылки выбрасывают в кусты. Никогда тару не сдают, загрязняют природу.

     — Я — белка! Я — твоя белка!

     — Послушай, — спокойно сказал Андрей. — Белка ты или белая горячка — мне все равно, отстань от меня, я дерево не палил.

     Догоняй медведя и разбирайся с ним. А если тебе делать нечего, так иди бурундучков полосатых пугай или мышей-полевок, может, они тебя испугаются.

     — Глупец, ты даже не знаешь, во что вляпался, — прошипел зверь уж совсем исказившимся ртом и достал из-за спины косу на древке. При этом белочка вся почернела, глаза ввалились. —На, смотри.

     При этом она швырнула ему бумажный сверток.

     Андрей медленно, не сводя с пушистого чудовища глаз, поднял сверток с земли и развернул. Это был старый советский агитационный плакат. На нем изображена бутылка из непрозрачного зеленого стекла, на заднем плане нарисована черная смерть с такой же, как у белочки косой, а надпись полукругом сверху гласила: «Самогоноварение — причина смерти!» — Ты что, жаждешь моей смерти? — задал вопрос человек.

     — Скоро ты сам будешь просить о смерти, чтобы она легкой была.

     — Э-э, поосторожнее с косой!

     — Ты будь осторожен с женской косой, а это Азурга, — сказал зверь, взял косу в обе лапы и с силой ударил Андрея лезвием в бок.

     ***

     Яркий свет бил Саше прямо в лицо. Он поднимал веки и сразу же опускал их. Смотреть было больно. Поток света ослеплял, не давая возможности различить какие-либо предметы. Стоило на секунду приоткрыть глаза, как они закрывались сами собой.

     Саша лежал на спине. Что бы избавиться от назойливого света, он попробовал повернуться на правый бок. Получилось. Веревки больше не стесняли его движений. Тогда он поднял левую руку и прикрыл глаза обратной стороной ладони. Резко сел, все еще оставляя глаза закрытыми, а затем стал медленно отодвигать свою руку от лица, при этом щурясь. Первое, что увидел Саша сквозь полуоткрытые глаза — это свои ноги в черных джинсах и черных туфлях, а вокруг зеленую траву. «У-у-у, слава богу, это сон! — подумал он и дотронулся до своего тела. — Руки целы, ноги целы, ничего не отрезали». Для пущей убедительности он сосчитал пальцы, потрогал себя за нос, проверил наличие ушей и в самом конце обследования запустил руку в штаны и пробормотал: «Ну, и здесь все на месте».

     Первую волну паники он в себе сбил. Сон отступал, только вонь из чана с отходами пищи стояла в ноздрях. «Живой! Теперь нужно проверить материальные ценности», — подумал Саша и стал хлопать себя по всем карманам. В правом кармане джинсов звенели ключи. «В хату попаду, замок выламывать не придется», — сделал он вывод. Так же в этом кармане обнаружился изрядно помятый платок и картонная упаковка презервативов. Упаковку он раскрыл. «Все три снаряда не использованы. Значит, поход в ночной клуб закончился обычным попоищем. Документы я с собой на вечеринки никогда не таскаю. Кошелек…», — рассуждал далее Саша. Кошелек приятно выпирал из левого кармана. «Проверим его содержимое», — подумал он. Если учесть, что посещение таких мероприятий дешевым не бывает, то оставшаяся сумма Сашу удовлетворила. «Так, часы?», — задал сам себе вопрос. Они находились на левой руке. «Не разбил? Да нет, тикают», — сам себе и ответ дал. Стрелки показывали шесть часов пятнадцать минут. «Надо полагать, утра, — предположил Саша. — Вряд ли я проспал почти сутки на сырой земле». Чего-то не хватало. «Мобила!» — промелькнула мысль. Телефона на обычном месте в левом внутреннем кармане куртки не оказалось: «Неужели опять потерял?» Жалко было не столько мобильного телефона, он все равно был дешевой старой моделью, сколько потраченного на восстановление данных времени. Придется ехать за новой simкой, покупать новый аппарат, а самое противное, целый вечер из бумажной записной книги в электронную набивать номера всех знакомых. Он еще раз залез в этот карман, пошарил — пусто.

     «Хреново», — был вердикт. Ко всему прочему страшно трещала голова. Настроение опять упало. «Все, — рассуждал Саша. —С этим бухлом надо подвязывать. Мобилу потерял, проснулся утром в парке на траве. Если люди узнают, засмеют. Стыдоба! Хорошо, что хоть никто не видит». В поле зрения не попадали ни бомжи, собирающие поутру бутылки, ни физкультурники, бегающие ни свет, ни заря, ни собачники со своими питомцами.

     То, что собак не было, Сашу радовало больше всего. Неприятно просыпаться от того, что четвероногий друг будит тебя, помечая свою территорию и близлежащие кусты. А ты лежишь в этих кустах, и кобель, задравши заднюю лапу, метит и тебя, считая уже своей собственностью. «С сегодняшнего дня вообще пить не буду.

     То есть не то что бы вообще, а только по праздникам и понемногу.

     И как ни тяжело — никакого похмелья, начинаю новую жизнь.

     Ой, как же голова болит». Саша попытался найти хоть какой-то позитив в сложившейся ситуации и подумал: «А все-таки хорошо, что этот дурацкий сон закончился. Ничего о нем больше не напоминает». Разве что только кислый запах продолжал висеть в воздухе. «Наверно, почудилось», — думал он. Но запах не пропадал. Саша повертел носом, ловя потоки ветра: «Черт, что такое?» Тут он повернул голову и все понял. Слева недалеко от него на траве лежало то, что не смог воспринять его желудок и исторг наружу, отдав природе потребленное вечером. Саша мигом вскочил на ноги и отбежал в сторону, чтобы не вытошнило повторно.

     ***

     То, что все это ему снится, Андрей понял еще до полного пробуждения. Такое случается, когда медленно выходишь из состояния сна. Теперь он проснулся уже окончательно, лежал на животе, положив руки под голову, и не спешил открывать глаза. «Чушь всякая забивает во сне сознание или подсознание», — подумал Андрей и сразу же переключился на более приятные мысли. Он помнил, что накануне вечером с Сашей они бурно отдыхали и наверняка опять лишнего потребили. Но он-то парень предусмотрительный и всегда с вечера заботится о своем здоровье на следующее утро.

     Кто-то любит кофе в постель — Андрей предпочитал пиво. Причем только бутылочное. Вкус пива из алюминиевой банки и пластиковой бутылки ему не нравился. Посему, как обычно, одна бутылка должна стоять на полу у изголовья кровати, а вторая дожидаться его в холодильнике. Первая теплая, но ее можно выпить, не вставая с постели, тем самым полечить организм, не напрягая его.

     Крышка у этой бутылки обязательно открывается либо поворотом по часовой стрелке, либо дерганьем за кольцо. А вот когда через пять минут после опустошения бутылки с теплым пивом приятная нега разольется по телу и голова почти перестанет болеть, тут самое время босыми ногами дойти до кухни. Тапочки имели рейтинг пониже пива и заранее у кровати не оставлялись. Затем открыть вожделенную дверь холодильника, вынуть холодную бутылку темно-коричневого или зеленого цвета с капельками влаги на поверхности. Взять ее левой рукой за горлышко. Достать из шкафчика ложку или вилку. Приложить их к старой доброй классической крышке снизу и, надавив правой рукой, с хлопком отправить пробку в потолок. Легкий дымок быстро выйдет из бутылки. И вот, когда алкогольный джин выпущен наружу, можно жадно прильнуть к ней губами и, не отрываясь, залить одним махом ее содержимое в себя. Холодное пиво по пути в желудок пощипывает горло и пищевод, восстанавливая баланс воды в организме. И после этого на полчаса наступает полный расслабон.

     Далее программа реабилитации в зависимости от количества выпитого вчера спиртного и дня недели предполагает три варианта. Если будний день, то в любом случае производятся водные процедуры, вызывается такси — и на работу. Если выходной или праздник, а с вечера напился слабо и рано лег спать, то регенерация организма пойдет в автоматическом режиме. При тяжелой форме заболевания с недугом придется бороться при помощи более сильного антибиотика — бутылки вина. Схема следующая. После пива чистка полости рта, одевание верхней одежды и поход в гастроном.

     Вино для похмелья Андрей предпочитал красное, лучше чилийское, оно приятно терпкое для такого случая. Двести грамм — и в теплую ванную. Это для него полезнее, чем холодный душ.

     Сегодня воскресенье, и Андрей чувствовал, что у него третья форма болезни, причем в самом запущенном виде. Он все еще лежал с закрытыми глазами и не шевелился. «Ну что ж, пора», —подумал Андрей и, не раскрывая век, привычным движением попытался свесить руку с кровати и поискать бутылку. Его ждало разочарование. Нет, не то что бы пиво не стояло на привычном месте, просто не было этого места. Андрей не нашел края кровати. Он поискал этот край второй рукой с другой стороны.

     Тоже нет. «Что это за ложе таких размеров?» — соображал Андрей. Бывали случаи, когда он просыпался в незнакомой обстановке, правда, очень редко. Но чтобы привычка, выработанная годами, не сработала и он не заготовил пива, такого не случалось ни разу. «Пора взглянуть на мир нового дня», — и Андрей поднял веки.

     Он лежал в невысокой траве, которая под порывами легкого ветерка слегка шаталась. Ветер не холодный, почти как во сне. «Странная аналогия и не совсем приятная», — показалось Андрею. Ему отчего-то не хотелось вспоминать этот сон. Впереди, метрах в пяти, что-то шевельнулось. Андрей приподнялся на локтях и ошалел. В траве возилась белочка, такая, как в недавнем сне, только маленьких, реальных размеров. Она повернула свою головку на человека и посмотрела черными глазками. «Если она сейчас заговорит со мной, то значит, крышак у меня окончательно съехал, — Андрей с силой ущипнул себя за ногу. Заболело, значит, не сон. — А что, бред?» Андрей пристально следил за зверьком и напряженно ждал, тот потерял интерес к человеку и занимался своими делами. «Белка, — робко позвал ее человек. — Белочка, ты разговаривать умеешь?» Зверек молчал. На сердце у Андрея начало легчать, как вдруг вдалеке из кустов поднялся темный силуэт, очень похожий на медведя. «Черт побери, это же косолапый из моего сна», — подумал Андрей. Существо встало на задние лапы и сделало несколько шагов в сторону Андрея, мозг которого не мог более выносить таких психических нагрузок. С криком «А-а-а» он подорвался и начал убегать в противоположную сторону. Медведь вдогонку пару раз свистнул и стал нечленораздельно рычать. Но так как Андрей бежал во всю прыть и не оборачивался, рык преследователя становился все дальше и тише. Наконец он выбился из сил, остановился. В груди горело, и еще он испытывал дискомфорт в области стопы левой ноги. Андрей посмотрел вниз. Правая нога была обута в замшевую туфлю. На левой она отсутствовала. «Домой в таком виде не вернешься. Да и вряд ли в городском парке обитают бурые медведи, даже обуревшие обитать не могут. Наверно, это была огромная черная собака. У страха глаза велики. Надо возвращаться за туфлей».

     Только успел Саша подняться из-за кустов и отойти несколько шагов от своего лежбища, как по ходу его движения с земли поднялся человек. «Вот и бомжи пробудились от ночной спячки, а я горевал, что один здесь ночевал», — промелькнуло в голове.

     И хотя до объекта расстояние было приличным, Саша рассмотрел, что это молодой парень, светлые вьющиеся по плечи волосы, голубые джинсы, серый свитер, одет прилично. «Нет, это не бродяга, не похож». Тем временем этот мужчина, не оглядываясь, стал быстро убегать прочь. «Точно не бомж, бомжи не могут так быстро бегать». Но что-то неуловимо знакомое было в этой несущейся во всю прыть фигуре. Саша положил два пальца в рот и свистнул. Беглец не оборачивался. Он повторил. Результат тот же.

     «Да ведь это Андрюха, точно он, — пробормотал Саша, а затем во всю глотку заорал: — Шумахер, ты куда, это я!» Но убегающий его или не слышал, или не хотел слышать. Саша попытался догнать, но не результативно. «Что за театр абсурда? Может, водка паленая была? А может, мой сон вовсе не сон, а эти придурки сделали мне пластическую операцию и изменили внешность?

     С чего бы еще мой друг меня не узнал и стал драпать, как от прокаженного? — рассуждал Саша и стоял на полянке в полном недоумении и оцепенении. — Была бы мобила, так хоть позвонил бы этому спринтеру, а так ищи-свищи его в этом парке. Ладно, надо выбираться на дорогу к автобусной остановке да валить домой, отсыпаться. Сегодня воскресенье, а завтра на работу как-никак.

     Мрачно здесь одному стоять в таком состоянии. Городской транспорт уже ходит, минут двадцать подожду, не больше, автобус подкатит, и поеду. Так, в какую же сторону направляться? Парк этот не центральный, а имени 40-летия Октября. Находится он на южной окраине города, значит, идти нужно на север, выйдешь к пятому маршруту автобуса, потом еще одна пересадка и дома».

     На том и порешив, Саша медленно развернулся и зашагал в сторону, определенную им как северная.

     Андрей возвращался обратной дорогой по вытоптанной им же траве, с недоверием оглядываясь по сторонам. «Если идти след в след, то туфля обязательно найдется, — подбадривал себя он. — Если, конечно, этот медведь не утащил ее к себе в берлогу.

     Но, что хуже всего, если эта черная собака ее отыщет раньше, чем я, то вполне может прихватить обувь как свой трофей. Тогда придется мне за ней гоняться, чтоб отобрать. Весело это делать с разутой ногой». Выйдя на окраину полянки, Андрей свою пропажу так и не нашел, но увидал стоящего посреди поляны человека. Тот стоял в задумчивости, потом медленно побрел прочь. «Точно, это хозяин пса.

     Только собачники так не спеша коротают время, пока их питомцы шастают по кустам, — сообразил Андрей и пошел вслед уходящему. — Спрошу, не находил ли он моей туфли. Нет, не спрошу, посчитает идиотом. В такое время, в таком состоянии, в таком месте, с таким успехом можно расспросить незнакомого человека о причинах исчезновения жизни на Марсе или политической ситуации в Гватемале. Подумает, решил ограбить, и натравит на меня своего милого пса. Придется опять убегать, потеряю вторую. А хуже, если зверюга задницу мне порвет». Андрей живо представил следующую картину. Он с погрызенной ягодицей, в одной туфле, с жутким перегаром и нечищеными зубами заваливает в травматологию, подходит к окошку регистратуры и говорит, что ему необходимо зашить задницу. А сидящая на приеме миловидная медсестра жутко краснеет и смущается. Только почему-то в голове образ молоденькой медсестрички сменяется образом толстой старой тетки, которая каждый день и ночь на протяжении последних двадцати лет работы принимает в больнице скорой помощи порезанную и побитую пьянь. И она, глядя прямо в глаза, спокойным грубым голосом отвечает: «Я сейчас тебе так зашью, что по большому в сортир до конца жизни ходить не сможешь».

     Андрей соображал: «Правильнее разуться, я уже и так наполовину это сделал, подвернуть штаны, снять носки, майку, свитер завязать вокруг талии. Прикинуться каким-нибудь йогой. Йоги, они опасности для прохожего не представляют. Так, типа на своей волне, единятся с природой. Ходят босиком по земле, впитывают от нее энергию. У меня по району ходил, кстати, такой чел. Прогуливался по аллее сначала босиком летом, потом по грязи осенью, а затем я его зимой видел. По снегу без обуви наяривал. Наверно, сначала ноги отморозил, а потом и голову. 10 градусов мороза, а он идет босыми ногами, без майки, чего-то улыбается. Давно уже не видал, наверно, в дурку забрали».

     На том Андрей и порешил. А заодно можно будет лишний раз убедиться, что человек этот живой, а не галлюцинация его похмельного состояния, увидеть его собаку и успокоить свою страдающую душу. «Подойду быстрым шагом, поздороваюсь, чтоб не спугнуть собачника, и расспрошу его», — такой вот нехитрый план. Майку он спрятал в один карман. Было трудно большой предмет туда поместить, но получилось. А вот с носками вышла загвоздочка. Тот, который находился на обутой ноге, просто издавал жуткий запах, а на левой ноге носок не просто вонял, еще от росы весь промок.

     Эта парочка, помещенная во второй карман, его промочила. Туфлю Андрей засунул себе за пояс сзади. Особенно впечатляли шарообразно вздутые два передних кармана в джинсах. Осмотрев себя, Андрей уверенным шагом пошел догонять незнакомца.

     В середине лета солнце встает на северо-востоке, об этом Саша знал, поэтому решил взять направление чуть левее восходящего светила. Ему редко удавалось бывать на природе вдали от городской суеты в такое раннее утро. Чаще всего такой рассвет можно встречать на рыбалке, когда еще до восхода солнца расположился с удочками на берегу. Выигрыш в любом случае. Если рыба не клюет, то наслаждаешься появлением нашей звезды из-за горизонта или над верхушками деревьев. Вот и сейчас солнце красного цвета пока пробирается через редкие деревья парка, а через полчаса уже выпрыгнет выше зеленой кроны. «Гм. А отчего оно такое большое и красное? — подумал Саша. — Уже часа полтора, как встало, а вид, словно только из-за краешка земли показалось. Ох, эти попойки до добра не доведут. Еще чего доброго какого суррогата с примесью метилового спирта хлебнул и зрение посадил. Да, прелесть вокруг. Неплохо было б искупаться в озере или речке, можно и удочку забросить». Только рыбачить он не любил, больше нравился сбор грибов. Но кто же отправляется за грибами в июле?

     А по осени в такую рань солнце еще так высоко не поднимается, да и прохладно в сентябре уже. В данный момент парк уже полностью пробудился ото сна, но солнце еще не успело высушить росу на траве. Парк этот, насколько известно Саше, располагался на окраине старой части города. Заложили его почти полвека назад.

     А по правде говоря, новых деревьев, когда его открывали, никто не высаживал. Так, лес на окраине города немного облагородили да название присвоили, чтобы было людям, где отдыхать. Только не прижилась эта территория в сознании у людей как зона отдыха. Вначале государство еще пыталось проводить здесь какие-то мероприятия, а потом и руководству города это надоело. Горожане облюбовали для отдыха центральный парк. Туда и добираться из любой точки города проще, и аттракционы для детворы имелись. Новостройки домов и заводов до сих пор так и не смогли окружить этот уголок природы. Город рос и расширялся в другую сторону — на север да на восток. Единственное благо цивилизации, что затронуло парк, так это кольцевая дорога, построенная позже. Вот она условно и отделяла парк от леса за чертой города.

     Размерный ход мыслей Саши прервали быстро приближающиеся к нему сзади шаги и голос: «Доброе утро! А где ваша собака?» Он развернулся и открыл рот, но произнести ничего не смог. Перед ним стоял босой Андрей. Последнему солнце светило прямо в лицо. Поэтому пока он сфокусировал свое зрение на физиономии Саши, пока нервный импульс по пьяному нейрону добрался до мозга и идентифицировал его, прошло пару секунд.

     — Саша?! — только и смог произнести Андрей.

     — Не-а.

     — А кто вы?

     — Парковый гоблин, — еле сдерживая смех, серьезно отозвался Саша.

     — Да брось, Челентано, это же ты, — более уверенно сказал Андрей, но сделал шаг назад.

     — Нет, я гоблинос эректус, что по-латыни значит гоблин прямоходящий, гы-гы-гы, — по-звериному засмеялся Саша и демонстративно вытянул обе руки в сторону шеи Андрея, пытаясь его задушить.

     — Тупая шутка, в твоем стиле, — здесь Андрей окончательно понял, что перед ним не медведь, не оборотень и даже не переодетая белочка, а его друг.

     — Что ты в таком виде здесь делаешь? — указал Саша на голый торс.

     — Да так … — замялся Андрей. — Бегаю.

     — Не знал, что ты по утрам физкультурой занимаешься. Не холодно?

     — Слегка.

     — А разулся ты, потому что босиком удобнее по деревьям лазить?

     — С какой стати?

     — А чего ты там в карманы напихал? Грачиные яйца из гнезд?

     — Ты что несешь?

     — Не, это ты с голодухи накрал и несешь полные карманы птичьих яиц. Одно из них треснуло и залило тебе карман, — указал Саша на мокрое пятно.

     — Да нет, это носок, — Андрей извлек из оттопыренного кармана мокрый предмет своего гардероба. — Слушай, тут еще собака бегала, такая большая, не видел?

     — А зачем она тебе? — Саша начал сомневаться в здравом рассудке своего друга.

     — Да я предполагаю, она мою туфлю стырила.

     — Как? С живого или с трупа?

     — Нет, я ее потерял.

     — Когда?

     — Когда убегал.

     — От кого?

     — От этой собаки.

     — Ну, раз она за тобой гналась, то тебе виднее.

     — Она за мной не гналась.

     — Зачем ты тогда убегал?

     — Испугался спросонья.

     — Ты знаешь, видел и не одну. Бежала целая стая таких здоровенных зеленых собак, а их вожак синего цвета тащил в зубах какой-то черный предмет. Вон туда скрылись. Ты босиком, налегке их быстро нагонишь.

     — Ты что, урод, издеваешься надо мной?

     — Не, ты что, Шумахер. Какие ты задаешь вопросы, такие я даю ответы. А где твой второй туфель?

     — Туфля, а не туфель. Вот, — Андрей заложил руку за спину и извлек оттуда вторую.

     — Туфля, грамотей! Андрюха, а ты поутру никакой цветочной пыльцы в парке не нюхал, а?

     — Я адекватен.

     — Думаю, не совсем.

     — Скажи честно, кроме тебя здесь никого нет?

     — Абсолютно, если не считать одного идиота, который при виде встающего меня из травы, бежит со всех ног.

     — Фу, Челентано! Так это ты был? Елки-иголки. А мне всякая чушь снилась. Проснулся, не знаю где. Тебя увидал. Потом пригалюнился то ли медведь, то ли собака.

     — Да мне, чтоб не брехать, тоже хренотень всякая ночью в голову лезла. Ладно, пойдем искать твою пропажу.

     II

     Тьма. Ни звука, ни шороха — полная тишина. Запахов нет. Нет ощущения холода либо тепла. Все нейтрально, вокруг абсолютный вакуум чувств и ощущений, но он идентифицировал себя как сущность. Время? Его нет. Пространства тоже нет. Есть только мрак и зарождающееся сознание. Мысли? Их нет, но есть понимание, что он мыслящее существо. Он не может мыслить. Не имеет такой возможности. Мысль не двигается, стоит на месте. Далее все отключилось. Движение импульсов прекратилось. Он вернулся в состояние «ничто». Так продолжалось много раз. Сколько?

     Как часто? С какой периодичностью и продолжительностью? Нет ответа. Невозможно измерить то, что не имеет границ. Невозможно произвести измерения без измерительного инструмента, а при наличии инструмента необходимо знать его градуировку, единицу измерения. Невозможно описать объект или действие, не представляя его. Для измерения необходимо знать, что нужно измерить, привязать это к системе координат.

     Физическое тело приходит в движение, когда на него воздействуют, то есть происходит передача энергии. Атом вещества может осуществлять перемещение при температуре выше абсолютного нуля. Человеку для ходьбы требуется оттолкнуться от поверхности. Что же может явиться началом движения мысли? Ему это было недоступно.

     Одна теорема в геометрии доказывается при помощи другой или других. Но самую первую можно доказать только при наличии аксиом, этаких постулатов. Аксиома — принцип или положение, принимаемое без доказательств за истинное. Античный ученый Евклид в своем труде «Начала» определил точку как «то, что не имеет частей». А уже через каждые две точки можно провести прямую. Три точки, не лежащие на одной прямой, образуют плоскость. Так из малого и неделимого рождается целая наука, рождается мир, рождается жизнь. Что же сможет стать «началом» для него? Пока такой вопрос он даже не имел возможности сам себе задать. И он ждал. Ждал вне времени и пространства, пока не произошли изменения. Они ни касались его физической сущности, ее просто не было. Изменения хлынули потоком воспоминаний, которыми он управлять не мог, но ощущал и видел.

     На этот раз ему не пришлось возвращаться в состояние «неопределенности». Неведомая сила подхватила его, закружила в водовороте, потащила в образовавшуюся воронку. Далее он перемещался по узкому туннелю. Была боль. Он познал, что это такое. Тесно, совсем тесно. И вот этот бурлящий поток выбрасывает его в пространство. Этот поток дает ему «начало». Он понял — начало жизни. Опять боль. В грудь что-то ударило, она всколыхнулась, расширилась и заполнилась чем-то неведомым. Он ощутил свет, свет и размытые огромные тени. Куски темноты, смешанные со светом. Движение времени сразу замедлилось, пошло с иной скоростью. Он ощутил различие. Затем хлопок, опять боль, только слабая-слабая, а потом крик и какие-то бубнящие звуки.

     Далее видение исчезло.

     Он по-прежнему находился во тьме, и все было, как раньше.

     Все, кроме одного — он осознал, что является живым, является личностью и способен мыслить. Обнуления более не произошло.

     Он уснул. Уснул, чтобы проснуться и помнить пережитое теперь и пережитое ранее.

     ***

     Туфля нашлась быстро, валялась невдалеке от места лежки Андрея. «А вот мою потерю не сыщешь», — немного с завистью произнес Саша.

     — Телефон опять продул? — в больное место ударил Андрей.

     — Как догадался?

     — А что, это впервой? Если ты что и потерял, то вероятность 90 процентов, что это мобильный.

     — А оставшиеся 10?

     — С этим труднее, нужно сильно постараться, чтоб их где-то оставить, — ехидничал за недавние шутки друга Андрей.

     — И какая это вещь и сколько стоит?

     — Касательно тебя, так имеешь ты этого совсем в малом количестве и стоимость его копеечная.

     — Давай, блесни эрудицией, просвети.

     — Это твой мозг.

     — Спасибо, дружище, за поддержку в трудную минуту. И так на душе погано после этой пьянки, а ты еще масла в огонь подливаешь.

     — Ладно, не стони, пойдем, поищем, может, валяется там, где ты ночевал. Где ты спал, помнишь?

     — Вот здесь, — указал на примятую траву Саша, подойдя к месту назначения.

     — Далековато от моего номера. Чего это ты от меня сбежал?

     — А ты что, барышня, чтоб с тобой рядом спать? Да и место здесь поудобнее.

     — Вижу. Я остановился в трехзвездочном отеле. Земля, то есть кровать, у меня твердая, трава сухая, короткая. Спал на открытой местности, продуваемой всеми ветрами. А ты, Челентано, выбрал пятизвездочный отель. Смотри, везде кусты, ветер не гуляет. Травушка по колено. Постель мягкая, муравьев и клопов нет.

     А экология какая, чистый воздух! Посмотри, какой вид из окна гостиницы — деревья, цветы. Да и обслуживание на высшем уровне. Пока мы с тобой делали пешую утреннюю прогулку, горничная тебе в номер завтрак принесла.

     — И на подносе на столе оставила?

     — Честное слово. Посмотри, вот лежит для тебя бифштекс, — не унимался Андрей, указывая пальцем на блин исторгнутой из желудка пищи. — Кушай, я только мух отгоню.

     — Кончай, пойдем, не видно мобилы, — смутился Саша.

     — Я сырых грачиных яиц попью, а ты бифштексик по второму кругу на завтрак пропустишь. И по домам пойдем.

     Саша в это время ходил вокруг места своего ночлега с опущенной головой и всматривался в высокую траву.

     — Шумахер, я устал твой бред слушать. Подойди сюда, я пакет нашел, он полный.

     — Не трогай руками до прибытия специалиста, там террористы могли оставить взрывное устройство.

     — Тогда подойди, обследуй. Обязательно рот закрой, а то, если произойдет взрыв, может язык оторвать.

     Быстрым шагом подошел Андрей:

     — Это наш пакет, мы его затарили в ночном магазине, помнишь?

     — Очень смутно.

     — Еще бы. Ты так нажрался, что еле на ногах стоял. Охранники «Титаника» стали доколебываться. Сказали, что б мы покинули заведение. Ты домой ехать не собирался. Я пообещал, что заедем в ночной магазин за поддачей — и к тебе домой продолжать.

     После этого ты согласился. Взяли такси у выхода из клуба. Заехали в магаз, купили по пузырю вина на рыло и шесть бутылок пива.

     Ну, чтоб наутро сразу. Чипсов, колбасы, хлеба, сыра. Как обычно.

     Посмотри, все на месте.

     — Вроде все. А дальше?

     — Такси нас ждало. Вернулись. Сели, поехали к тебе.

     — Кое-что, как ты рассказываешь, начинаю вспоминать. А потом?

     — Дальше, как отрезало память, только тут проснулся. Может, у тебя какие проблески сознания?

     — Я и до этого момента не силен был на воспоминания, так, обрывочно. А поездку нашу из ночника до дома вообще не помню.

     — Бери добычу и тащи ко мне в номер, продолжим там разговор. Твой, конечно, дороже и комфортабельнее, но у меня будет уютнее. Пошли.

     Молодые люди переместились ближе к центру поляны. Андрей принял продукты из рук Саши и стал хлопотать, накрывая импровизированный стол. Пакет пошел вместо скатерти. Ножа не оказалось, отчего хлеб, сыр и копченую колбасу Андрей поломал на куски руками. Вскрыл пакет с чипсами, открыл бутылку с пивом и жестом пригласил друга присоединяться. Саша, задумавшись, стоял в стороне, не принимая участия в приготовлениях к похмелке.

     — Челентано, садись. С утра мне так тяжело. Представляю, каково тебе.

     Саша нехотя сел, но пиво не стал брать. Взял кусочек сыра, положил в рот, пожевал, проглотил. Андрей залпом опорожнил больше половины бутылки, поставил на траву, взглянул на товарища: «Чего не пьешь?» — Не хочется.

     — С какого времени?

     — С сегодняшнего утра.

     — А-а-а! Завязал?

     — Нет, но решил жить без похмелья. Решил жить по-новому.

     Слегка выпил с вечера, а наутро потерпел пару часиков и пришел в норму.

     — Боюсь, после тех доз, которые ты потребляешь с вечера, в норму ты будешь приходить весь следующий день. Зачем так насиловать свой организм, Саш, а? Посадишь здоровье — не вернешь.

     — А просыпаясь наутро в парке после перепоя, не посадишь?

     Стыдоба, дожился. Можно сказать, очнулся на утро под лавкой.

     — Во-первых, лавок я тут не вижу. Есть они в этом парке?

     — Должны быть. По крайней мере, год назад я праздновал в этих местах чей-то день рождения, так скамейки встречались.

     Поломанные, но были.

     — А во-вторых, — продолжал Андрей, — ничего суперпозорного переночевать на траве нет. Мне Крэйзи рассказывал. Ты его знаешь. Он один раз вообще на кладбище проснулся. И не утром при свете солнца, а еще ночью, до восхода. О, чувак очканул!

     А то здесь, мелочь.

     — Мне рассказывали, Крэйзи — человек своеобразный. Он может и на городской свалке проснуться. Я на него равняться не хочу.

     — А на кого?

     — Не знаю, у меня кумиров среди непьющих нет, но лакать спиртное необходимо в меру. Не так, как Леня, полностью отказаться от выпивки и в рот не брать. Ты ж Леню знаешь?

     — Какого?

     — С электростанции.

     — Ага. Знаком лично.

     — Так вот, уже почти год вообще не пьет.

     — Заболел?

     — Говорит, нет.

     — Код на себя наложил?

     — То, что не кодировался, сам знаю. Ему не было смысла.

     — У него здоровье, скажем по внешним признакам, как у лошади. Саша, я с ним один раз бухал спирт. Медицинский, не технический, так он стопками неразведенный потреблял.

     Он чистого спирта четыреста грамм выпил за вечер — это два батла водки.

     — Литр водяры за вечер при хорошей закуске — это не геройский подвиг, мы, бывает, почти столько же накатываем.

     — Согласен, только после такой дозы ты в ауте и наутро умираешь, а ему по барабану. Он встал и пошел ровненько, а наутро, как огурчик, отправился на работу.

     — Может, у него опция запасных почек в базовой комплектации для ускоренной фильтрации алкоголя?

     — Если у Лени все в порядке со здоровьем и он не кинулся в религию, то еще немного подурачится и станет бухать, как раньше. Зачем здоровому человеку жить и не пить вообще? Лучше сразу застрелиться. Что ты будешь с каждого придурка пример брать, своей головы нет? Ну перебрал ты вчера, а я — на прошлой неделе. Ты мне помог, притащил к подъезду. Это нормальная мужская дружба и взаимовыручка. Именно мужская. Ты видел хоть раз, чтобы баба тащила бабу пьяную домой? — высказал свое мнение Андрей.

     Саша почесал затылок, стараясь припомнить такой эпизод из жизни: «Не видел ни разу».

     — Вот, то-то и оно. А то заладил: сопьемся, алкашня, — взял вторую бутылку, открыл, отхлебнул, прикусил чипсами и протянул Саше: — На, полегчает. Сам пробую. Хорошее пиво, только теплое. Не отраву тебе предлагаю и не уксус, пей. Мне уже совсем хорошо.

     — Спасибо, — уже менее категорично отказался Саша.

     — Как тебе удобно, не хочешь лечиться пивом — не надо. Сиди, как в кинотеатре, и смотри, как я пью, глотай слюнки, — Андрей допил бутылку до конца и поставил на траву. Пена по стенкам стала медленно опускаться на донышко. За этим процессом они наблюдали оба. Сколько смотрели бы, неизвестно, но тут раздался сигнал сотового телефона.

     ***

     Пробуждение. Видение включилось. Он бежит по короткой густой траве. «Откуда мне известно, что это трава?» — подумал он. Ответа никто не дал. «Раз эти знания приходят сами, будем принимать их за истину», — решил он. Какое счастье для него —иметь возможность что-либо решать! Иметь возможность выбора. Пускай только в мыслях. Иметь право анализировать. «Я бегу по траве. Трава приятно покалывает ступни и пятки. Интересные ощущения. А почему я решил, что бегу? — подумал он. Взгляд переместился вниз. — Потому, что мои нижние конечности совершают очень быстрые движения». Нижние конечности у него были открыты. А вот в том месте, где они срастались, присутствовало что-то белого цвета, не принадлежащее его телу. «Белый цвет. Это есть белый цвет, я имею на себе белый цвет», — рассуждал он. Затем пришло понимание, что белый цвет — это не предмет, а состояние предмета. «Какого предмета?» — задал он сам себе вопрос. И сознание подсказало: «Ткань, ткань на теле имеет белый цвет. Ткань не принадлежит телу, не является частью его. Она — инородна». Что обозначает состояние «инородна»?

     Инородна — это не состояние, это какая-то другая качественная характеристика, не такая, как «белый». Что же это тогда? Ответа нет. Устал. Устал там бежать или здесь размышлять? И то, и это. Там заболели конечности, и он медленнее стал перемещаться. Здесь — мыслить стало трудно. Мысли замедлились. Выходит, эти две усталости имеют одну природу? Непонятно, сложно!

     Навстречу ему надвигается нечто большое, высокое, живое.

     На нем ткань. Ткань покрывает все тело этого существа. От этого живого существа веет добротой и защитой. Ткань на нем так же инородна его телу. Но цвет у ткани не только белый. Ткань содержит несколько разных цветов. Каких именно, он не знал еще. Оно медленно подходит к нему, наклоняется, протягивает передние конечности, улыбается. Берет его в местах соединения передних конечностей с телом и поднимает. Лицо его находится напротив лица большого существа, губы которого начинают шевелиться, и оно произносит: «Грегори, малыш, поздравляю с праздником твоего Прихода. Сегодня два оборота нашей звезды». Существо подбросило его несколько раз вверх, стало страшно, а затем прикоснулось своими губами к его голове. «Да ведь это же… — попытался ускорить мыслительный процесс он. — Это, это … моя мама! Какая она красивая! А кто я есть? Она назвала меня «малыш». Значит, я — малыш. Более того, я — эласт. И мама моя тоже эласт».

     ***

     В жизни человека, как ты себя ни страхуй, случаются потери.

     Есть потери неизбежные. К таковым можно отнести протертые локти в вашей любимой рубашке, которую вы носите на протяжении длительного времени. Вы к этой вещи привыкли, срослись и сроднились с ней, готовы таскать на себе постоянно. Стирать ее, конечно, необходимо. Иначе грязный воротник и неприятный запах пота будет минусом в вашем общении с другими объектами социума. Каждая стирка, ручная или автоматическая, уменьшает срок жизни одежды. Но это необходимо. Вы понимаете, что год от года ваша рубашка ветшает, и знаете, что в конце концов она станет непригодна для носки. Когда это случается, хозяин вещи к этому морально готов. Он может аккуратно залатать или зашить место разрыва и поместить ее с другой одеждой, предназначенной для работы в огороде, в хлеву или ремонта автомобиля.

     А может прямиком отправить ее в мусорное ведро. Вам рубашку жалко, однако вы миритесь с неизбежностью старения и смерти.

     Другое дело, когда вы недавно приобрели себе рубашку, она новая, вам нравится. Вы заходите в незнакомый подъезд дома, где из двери незаметно торчит гвоздь, и рвете об него рубаху.

     Событие произошло не по вашей вине, вам обидно, но предотвратить его вы вряд ли могли. После этого вы корите себя. Считаете, что если бы не шли в гости к своему знакомому в этот подъезд, то все сложилось бы по-другому. Только время вспять не повернешь.

     Самый обидный случай, когда вы теряете свою новую рубаху из-за явного пренебрежения определенными правилами поведения. К примеру, только сегодня совершили новую покупку и первый раз вышли в ней во двор. Там ваши друзья гоняют в футбол, вы к ним присоединяетесь. Через пару минут игры кто-то делает вам подножку. Вы валитесь на землю и разрываете вашу рубашку. Это событие можно было предугадать. Никто не станет играть в футбол в новой вещи. Вы совершили глупость и это понимаете.

     Погоревали, купили новую рубаху, а о порванной старой стараетесь вообще не вспоминать. Но через месяц во дворе при схожих обстоятельствах уничтожаете свою рубашку опять. Это уже патология. Если вы школьник, вас здорово отчитают родители. Если взрослый, нужно делать выводы. Порванную рубашку вернуть в исходное состояние может только волшебник. Такая же ситуация была у Саши относительно его мобильного телефона. Два месяца назад он во время застолья его потерял. Поэтому когда телефон издал знакомую мелодию, для Саши произошедшее стало чудом.

     — О, твой! — воскликнул Андрей.

     Саша сразу не смог определить местонахождение вожделенного предмета. Он оказался в маленьком кармане, находящемся на рукаве.

     — Я никогда не использовал этот карман. И мобилу туда первый раз в жизни положил! — обрадовался находке Саша. — Даже предположить не мог, что он там.

     — Доставай, кто-то звонит.

     — Да не, это я будильник с вечера поставил, сейчас отключу.

     Он извлек телефон и нажал на кнопку. Сигнал отключился.

     — Вот он, родной, где. Сразу и жизнь стала прекраснее.

     — На, — протянул начатую бутылку Андрей, — повышай настроение дальше.

     — Давай! — Саша взял пиво из рук Андрея и приложился.

     — Вот видишь, не все так плохо в этой жизни, — заметил Андрей, открывая третью бутылку.

     — Слушай, а чего ты сразу не позвонил на мой номер? Была бы мобила в траве, так звук услышали. А то ходим вокруг кустов в поиске.

     — Я свой телефон вчера ночью отключил. А sim-ка у меня новая, я pin-код не запомнил, запустить его смогу только дома.

     — А к чему его было вырубать?

     — Да я с одной козой неделю назад познакомился. Она какая-то с претензиями. Требует к себе повышенного внимания. Всего пару раз встретился, а у нее запросы, будто год вместе сожительствуем.

     Звонит постоянно, спрашивает, где я, что делаю. Я что, отчитываться буду? Вчера, ты, наверно, не помнишь, постоянно названивала, когда мы на «Титанике» были. Хотела, чтобы или я к ней приехал, или она к нам в клуб. Меня это притомило, я вырубил свой телефон.

     — Ой, — сказал Саша, допивая бутылку, — сколько у тебя этих подруг было и есть, ты хоть имена всех помнишь?

     — А как же.

     За беспредметными разговорами о девушках Андрея они опорожнили последнюю бутылку с пивом.

     — Все, отстрелялись. Осталось четыре пустых гильзы от использованных фугасов, — сказал Саша.

     — И все точно в цель, — резюмировал Андрей, — ни одного промаха.

     — Пошли со стрелкового полигона по домам.

     — Нет, у нас осталось два противотанковых бронебойных снаряда. Не пропустим вперед врага под названием «головная боль».

     — А как ты их приведешь в боевое положение? У тебя штопор с собой? — заметил Саша.

     — Всегда с собой. Но этим штопором пробку из бутылки не достать. Он для других целей.

     — Тогда ищи ветку соответствующей толщины и пропихивай пробку внутрь бутылки.

     — А ты пить будешь или в отказку опять пойдешь?

     — Если откроешь, то пригорлюсь. А сам ковыряться в пробке не буду, — настоял Саша.

     — Уан момент!

     Андрей поднялся с земли и направился в сторону ближайшего дерева. Походил около него. Наклонился, поднял сухой загнутый сучок и с довольным видом вернулся назад. Поставил бутылку на землю, сорвал с горлышка целлулоидную заглушку и надавил сучком на пробку. Последняя потихоньку начала соскальзывать внутрь емкости. — Получилось! — воскликнул Андрей, — сейчас похмеляться будем по-взрослому.

     Когда в первой бутылке оставалось только на дне, а закуску, кроме хлеба, почти всю доели, Саша спросил:

     — Послушай, Шумахер, а с какой стороны мы вообще в этом парке могли оказаться?

     — Думаю, со стороны «Титаника», вернее из ночного магаза, — дал ответ Андрей.

     Хотя в его голову закрались сомнения. Вино и пиво убрали головную боль, и наступило расслабление, когда мысли вяло текут и напрягать мозг лень. Он медленно соображал, что путь от ночного магазина, где они покупали спиртное и закуску, до дома Саши никак не проходил рядом с этим парком. Парк находился на другой стороне города от жилища Саши. Более того, он находился и вне прямой линии «магазин — парк — дом Андрея». Получается, они специально направлялись в эту часть города.

     — Чего-то тут не сходится, — высказал мысль Саша.

     — Послушай, Челентано, специально ехать бухать в парк мы вряд ли могли. По крайней мере, я. Уверен, и тебя отговорил бы такое вытворять. Конечно, это романтика, ночь, природа, тишина. Только если сюда приехать можно, то забирать ночью из этого парка ни один таксист не поедет. К центральному парку такси вызвать еще можно, но сюда — вряд ли.

     — Есть вариант, что мы по пути к моей хате могли передумать и махнуть к кому-нибудь другому домой.

     — Тогда с твоего телефона должен быть исходящий звонок.

     Не конченые ж мы придурки переться к человеку в гости, не предупредив его. А свой я отрубил еще в клубе.

     — Нет ни входящих, ни исходящих, — мельком глянув на мобильный, сказал Саша.

     — Если мы приперлись на это место по доброй воле, то только чтоб выпить максимум по бутылке пива и назад в такси. Не стали бы мы пытаться открыть вино голыми руками и ждать рассвета.

     — Мы могли выйти из такси отлить, а таксист испугался и дал деру.

     — Ага, отошли отлить от дороги так, что ее не видно. А еще, Челентано, всегда, когда ты идешь отлить из машины, то берешь с собой пакет весом в пять — семь килограмм, что бы тебя ветром не унесло. Якорь такой для удобства.

     — А если по злой воле?

     — Тогда необходимо искать человека, сделавшего это, и мотив поступка.

     — Или группу людей.

     — Денег за поездку мы не могли не заплатить. Выгонять нас за это нечего.

     — Да устал бы он нас двоих выгонять.

     — Мог по рации еще пару таксистов собрать. И они нас вместе турнули из машины в парк.

     — Угу, отвели нас, как мачеха Белоснежку, в лес и дали забрать пакет с бухлом и продуктами, чтоб в темном парке с голодухи и сушняка не померли.

     — А напоить, усыпить, обездвижить нас не могли? — выдвинул идею Андрей.

     — С какой целью? У меня ничего не украли.

     — У меня и телефон, и деньги, и одежда не пропали.

     — А может… — Саша сделал паузу и поднял указательный палец вверх, — здесь личный мотив?

     — В каком смысле?

     — А что, если таксист по этим самым, не совсем мужским делам? Вот стрела Амура в тебя и угодила.

     — А почему именно в меня? — возмутился Андрей.

     — Ну, парень, ты у нас симпатяга. Это все знают. Языком ты работаешь великолепно. А это большой бонус в таком деле. Запал на тебя чувак, понравился ты ему, — ответил Саша, лукаво улыбаясь.

     — Наиболее вероятная версия!

     — Да, она все объясняет. Я — пьяный, тебя отключили. Отвезли подальше, попользовались и на руках отнесли в парк. А так как ты явно таксисту понравился, то он решил в качестве подарка положить рядом с тобой пакет, — закончил Саша и покрутил рукой.

     — Да, Челентано. А потом вернулся в машину, проделал то же самое с тобой, только в более извращенном виде, и так же отнес подальше, что б замести следы.

     — Не, меня он не трогал. У меня все на месте. А вот ты, Шумахер, проверь, не разворотили ли тебе дымоход.

     — Ну как же я проверю? — решил подыграть другу Андрей, —у меня на этом самом месте, которое, по-твоему, должно быть порвано, глаз нету. Ты у себя проверил, значит, большой спец. Наклонись, загляни ко мне, продиагностируй, помоги товарищу.

     И оба расхохотались взахлеб. Стали друг напротив друга, подняли правые руки, согнутые в локте, и со всей силы хлопнули ладонь о ладонь. После этого решили, что Саша будет откупоривать вторую бутылку с вином, а Андрей в это время по его телефону позвонит своим родителям. Родители с Андреем совместно не проживали, но могли беспокоиться, что того нет дома и не доступен мобильный.

     Саша снял блокировку кнопок и передал телефон Андрею:

     — Много не болтай. А то звонки на городской дорого стоят.

     — Не жлобствуй, откупоривай пузырь, — ответил Андрей.

     Он собрался набрать нужный номер, только увидел на экране надпись: «Нет сети».

     — Челентано, что у тебя за убогий телефон?

     — А что тебя не устраивает?

     — Не ловит сеть.

     — Не нравится — звони по своему.

     — Блин, когда ты себе нормальную модель купишь?

     — Не все, Шумахер, могут себе позволить «Моторолы» и «Нокиа».

     — А сотовый оператор тебе зачем такой?

     — Дешевый, и все мои знакомые, кроме тебя, в этой сети.

     — С таким телефоном и таким оператором можно без проблем разговаривать, только если под вышкой стоять либо на дерево залезешь.

     — Так ты, Андрюха, залезь, поболтай и спускайся вино пить.

     Я уже пузырь открыл.

     — На, забирай свой галимый аппарат. Давай пить будем да выбираться отсюда.

     — Наверно, он сломался. Когда я в этом парке был в прошлый раз, у всех связь присутствовала. Хоть два-три кубика должна быть. Тут и вышка недалеко находится.

     — На, смотри свое дерьмо, вообще связи нет.

     — Странно. Мобила что ли гавкнула.

     — Рано радовался, что нашел ее.

     — Попозже перезапущу, должна заработать.

     ***

     Память — неотъемлемый признак разумной жизни. Вернее, даже не признак, а составная, неразрывная часть. Без памяти разумная жизнь как таковая невозможна. Благодаря воспоминаниям и накопленному опыту люди издревле могли передавать информацию от одного человека к другому, от старшего поколения молодому. Человечество училось жить на своих ошибках, анализировать события и все пережитое аккумулировать в своей памяти. При необходимости накопленные знания вызывались из глубин сознания и помогали людям жить либо выживать. В доисторические времена, когда еще не существовало никаких носителей информации, кроме памяти, а единственным средством коммуникации выступала речь, именно отделы человеческого мозга, отвечающие за хранение этой информации, исполняли роль будущих книг. Не имеющий памяти не мог научить чему-то новому другого человека. Без нее невозможно развитие цивилизации и общества, потому что накопленные знания должны приумножаться и быть локомотивом прогресса.

     Сама жизнь возможна без памяти, но тогда она строится на инстинктах. Так существуют многие животные. Подчиняясь инстинктам, они находят себе пищу, строят жилье, размножаются. Звери обладают памятью, способной отличать один объект от другого. Часть из них поддаются дрессировке и выказывают признаки разумного поведения. Но огромное различие между ними и человеком кроется в невозможности животных социально обучать друг друга. Каждое новое поколение у них начинает свою жизнь с одной и той же отправной точки. Тысячи и миллионы лет взаимоотношения внутри группы животных не претерпевают принципиальных изменений.

     Эласт, как существо разумное, жаждал знаний. Однако единственным их источником являлся его собственный разум, вернее, его потайные комнаты. В них за наглухо закрытыми дверями хранилась информация. Ключей от этих дверей Он не имел. Они открывались, но сами по себе, без Его участия, бессистемно. Видения, сопровождаемые теперь уже и эффектами обоняния и вибрации, несли в себе массу эмоций. Правда, воспоминания о различных этапах его прежней жизни приходили отрывочно.

     В памяти как человека, так и эласта остаются наиболее значимые эпизоды жизни. Все серое, обыденное, изо дня в день повторяющееся через некоторое время стирается из памяти, ну или отодвигается в самые дальние уголки сознания и подсознания. Если нам кто-либо (что-либо) поможет это вспомнить, то события частично или полностью всплывут в мозгу. В противном случае нужно ждать. Опять ожидание. Нет возможности действовать самому.

     Его терпение постепенно вознаграждалось. Он открыл для себя, что его зовут вовсе не малыш, а Грегори. Так Его несколько раз назвал отец, когда прибежал с утренней пробежки. Отец рассказывал, что погода тем утром стояла просто замечательная.

     И он решил пробежать на один круг больше, чем обычно. Отец, одетый в майку и трусы, весь вспотевший от бега, строго сказал:

     ***

     «Грегори, опоздаешь на учебу, поторапливайся!» Андрей извлек из кармана зажигалку и пачку, достал сигарету, прикурил, сделал затяжку. Самочувствие у него, если оценивать по десятибалльной шкале, было на уровне девяти. Он растянулся на им же вытоптанной траве и задумчиво смотрел вдаль.

     Саша, опершись на локоть, лежал сбоку от него.

     — Давай, Андрюха, добивай батл, и пойдем. А то еще, чего доброго, мусора в патруле будут по парку гулять и загребут нас теплыми. Ладно, если б только пиво пили — можно отмазаться.

     Но за распитие вина не охота в выходной день протоколы подписывать, — сказал Саша.

     — Да какие тут менты? За все время ни одного человека не прошло, — возразил Андрей. — Сейчас докурю и покончу с чернилкой. А ты пока перезагрузи свою колымагу. Может, связь появится.

     Саша открыл крышку мобильного телефона, отсоединил батарею, даже для пущей верности извлек sim-карту. Потом проделал все операции в обратном порядке и набрал четыре цифры pinкода. Обождал с минуту и посмотрел на экран. Связь по-прежнему отсутствовала. Эта новость совсем не порадовала Андрея, и индекс его самочувствия опустился до восьми.

     Саша поделился с Андреем своими мыслями о том, что раз данный парк располагается на юге города, то выбираться необходимо в противоположном направлении. Возражений не последовало. Андрей только высказал предположение, что лес в этом месте хвойный, а значит, они сейчас недалеко от кольцевой дороги. Ближе выйти на нее, проголосовать и добраться до города. На что Саша заметил: «Не захотят водители подбирать двух выпивших. Надежнее идти на север». Остатки хлеба повесили на сосну для птичек. Пустые бутылки собрали в пакет и сначала хотели взять с собой. Но лень и прагматизм взяли верх над заботой о природе. Они, словно волки из сна Андрея, решили оставить пустую тару в пакете под деревом. В ходе дискуссии и продвижения в выбранном направлении договорились отыскать для начала тропинку. Как же парк и без тропинок?

     Саша и Андрей шли уже минут двадцать. Пока им на пути не повстречалась ни одна вытоптанная тропка, ни одна асфальтированная дорожка.

     — Слушай, Саш, — начал Андрей, — у меня уже ноги заболели идти, а выхода не видать.

     — Ты хочешь, чтобы я тебя на плечи взвалил и тащил?

     — Нет, но так идти — это твоя идея.

     — Это не моя идея, это идея здравого смысла, — дал отпор Саша.

     — В чем этот смысл?

     — Если идти с юга на север, то попадешь на автобусную остановку.

     — Да мне лучше на стоянку такси, но мы уже полчаса идем и выйти не можем. Я говорил, что на кольцевую было ближе, ты не слушал. Может, мы вообще идем параллельно дороге, поэтому и не выберемся никак.

     — Шумахер, — начал Саша, — нет принципиальной разницы, куда идти. Этот парк три, ну максимум пять километров в поперечнике. С трех сторон город, с четвертой — дорога. Куда ни пойдешь — не заблудишься. Кстати, рядом с кольцевой мы спать не могли. Не слышалось шума проходящих машин.

     — Послушай, Сусанин хренов, ты меня уже столько водишь, что за такое время с любой точки парка можно до дороги добраться.

     — А если не парка?.. — робко предположил Саша.

     — То есть, ты хочешь сказать, леса? — с тревогой в голосе поинтересовался Андрей. При этом коэффициент его бодрости уже опустился на уровень пяти.

     — Боюсь, ты прав. В этой местности очень густые деревья для нашего парка. И еще один момент: мы не увидели ни одного дерева, кроме сосны и ели, а в парке точно растут березы. Ты же не веришь в то, что у нас с тобой одна нога настолько короче другой, что мы на небольшом клочке земли ходим кругами.

     — Это же каким надо быть садистом-таксистом, что бы вывезти нас в лес? Ты, кстати, ничего не вспомнил нового?

     — Не-а.

     — И я тоже.

     — Ну зачем, зачем везти двух людей из города, не ограбив, не побив их?

     — А что если это месть какая-нибудь, сведение счетов или предупреждение? Ну, пугнули нас, — подал идею Андрей.

     — Ты что, великий бизнесмен, чтобы с тобой счеты сводить?

     Мы оба наемные работники. Только я работаю на государство, а ты на хозяина. Секретами не владеем. Явных врагов у нас нет.

     Никто на нас обиду не затаил. Разве только какая-нибудь твоя бывшая подруга. А, Шумахер? Подговорила пацанов, усыпили, вывезли. Хорошо еще не кастрировали. Твои на месте?

     — Да иди ты…— Может, нас с кем перепутали? Траванули ядом, вывезли в лес. А мы выжили.

     — Почему ты решил, что выжил? А если это яд замедленного действия или отравили вино, которое мы только потребили?

     — Шумахер, — сделав серьезное лицо, произнес Саша, — если ты будешь первым умирать и мучиться, обещаю добить тебя и прервать мучения.

     — Давай, я тебя прямо сейчас добью, — съязвил Андрей.

     — Лучше давай решим, что делать дальше, и примем план.

     — Ага, в этой ситуации можно не только план принять, но и ацетон понюхать.

     — Лезь, Андрюха, вон на ту высокую сосну и поработай впередсмотрящим. На ней хоть боковые ветви толстые есть. Вполне возможно, мы рядом с дорогой, выйдем на нее, кто-то да остановится. Объясним водиле, заплатим по полной программе, подкинет в город.

     — Дорога не далеко. Я в этом уверен. Нас же не на вертолете сюда доставили. Полезу, держи свитер.

     У приятелей хмель как рукой сняло. Саша подсадил Андрея до нижней ветки, и тот полез вверх. Карабкаться по хвойному дереву не совсем приятно. Смола цепляется за руки, а кора у сосны гладкая, скользкая. Но Андрей медленно продвигался вверх.

     Когда выше подниматься стало опасно из-за тонких веток, он напряг зрение и посмотрел вперед. Ничего, кроме деревьев, видно не было. Дело в том, что сосна эта не намного превышала по высоте окружающие деревья, и обзор был почти нулевым. Понятно, необходимо искать либо дерево-исполин, либо дерево на холме.

     Андрей слез. Начали советоваться. Пришли к выводу, что любой лес делится просеками на квадраты. Программа-минимум — найти просеку, программа-максимум — выйти на трассу. Дорог вокруг города полным-полно. Согласились идти дальше на север, так как принципиальной разницы в направлении движения нет.

     Главное — результат. И пошли.

     III

     Восстановление мыслительных процессов у Грегори шло своим чередом. Он многое узнал о своем прошлом мире, в котором обитал, о своем прошлом существовании, если только оно физически происходило на самом деле. Но сведенья эти были мозаичны и никак не хотели складываться в целостную картину. Вопросов пока оставалось на порядки больше, чем ответов. Память открывала завесу тайны, только слишком медленно. Однако Грегори был намного счастливее сейчас, чем во времена (если «ничто» так можно назвать), когда находился во тьме.

     Грегори по-прежнему был чистой информацией. Просчитывал различные варианты, ломал голову над причиной и следствием разных событий, хоть никакой головы у него не имелось.

     Но была раньше, это он знал.

     После очередного пробуждения он начал рассуждать: «Так.

     Конечностей у меня нет, туловища нет, органов тоже нет. Стоп, стоп, стоп. Откуда я решил, что лишен всего этого? Быть может, я нахожусь в коме. Мозг функционирует, а периферия отключена. Наступит время, и жизнедеятельность моего организма начнет восстанавливаться. Сначала отроются глаза, затем появится чувствительность в конечностях, я стану реагировать на внешние раздражители. Проскочат импульсы с основного мозга во вторичный, произойдет первое сокращение сухожилий. В это время возле него будет находиться чиновник, точнее чиновница, первой категории департамента излечения. Девушка заметит, что он очнулся, встанет со стула и глянет в его глаза. Одета она в розовый халат. Это униформа данного учреждения. Халат очень короткий — намного выше среднего сустава нижних конечностей.

     Тьфу ты. Намного выше, как это называется? О, колена! Нижние конечности у нее длинные. На них она подойдет ко мне, всплеснет передними конечностями, поднимет глаза к потолку. Склонится надо мной. При этом из глубокого выреза спереди халата будет выглядывать большая часть ее молочных желез. Железы у нее привлекательные, большого размера. Такие сюжеты постоянно показывают по визору, когда демонстрируют десимские многосерийные трагедии. Навыдумывают эти десимцы всякую ерунду. Такого на самом деле никогда не бывает. А потом эта девушка становится супругой эласта, находящегося в коме. Может, и я так лежу и жду своего часа? А как я угодил в эту кому? В результате катастрофы летающей или двигающейся машины или несчастного случая? Только в многосерийных трагедиях герой поначалу открывает глаза, а потом начинает мучительно вспоминать все двести серий свою прошлую жизнь. А у меня по-другому.

     Я еще не очнулся, а уже вспоминаю. Начнем сначала. Раз я в силах мыслить — значит, у меня есть мыслительный аппарат. У нормального эласта он располагается в голове, точнее, в основном мозгу. Есть вариант, что моя голова отсоединена от туловища, и ее жизнедеятельность поддерживается посредством искусственного питания. Смысл? Давай смысла искать не будем, будем выдвигать гипотезы. Нет, это не гипотеза, а какая-то «голова чиновника восьмой категории департамента науки Найта». Дальше.

     А что если я элемент виртуальной игры оптико-волоконной машины? Никогда не жил, а информацию мне вживили создатели игры. Пока я не задействован. Но, возможно, какой-то прыщавый юноша дойдет в игре до определенного уровня. Я, как юнит, активируюсь и побегу по экрану со стреляющей огнем машиной.

     Потом меня или его убьют, и мое сознание обнулится. Придется ждать нового выхода в виртуальный мир».

     На этом месте Грегори вспомнил, как сам иногда клал левую переднюю конечность на клавиатуру, правой брался за «тушканчика» и с баллистическим оружием шел в атаку на монстров или десимцев. Ему стало жалко виртуальных героев. Перспектива жить персонажем оптико-волоконной игры ему была не по сердцу. Правильнее — не по душе, она у него хоть какая-то, но была.

     А по сердцу большие вопросы. «Может, его десимцы вынули из моего туловища и продали своим буржуа? — с ужасом представил Грегори. — А над телом проводят мерзкие опыты?» Последний вариант своего нынешнего состояния у Грегори заключался в том, что он жил, как и любой эласт, а потом взял да и помер. Очень даже возможно, что от старости. А после отключения всех функций организма наступает смерть телесной оболочки, но духовная ждет страшного суда в камере предварительного заключения департамента небесной кары. Такое описывается только в книгах, издаваемых департаментом религии. Религиозные чиновники постоянно в своих проповедях пугают общество этим самым судом. «Кто знает, может такой суд на самом деле существует? Только я не помню всех своих прегрешений, не помню и всех добрых дел. Поэтому пускай кто может, тот и судит. А после суда должны произойти изменения. Надеюсь, в лучшую сторону», — закончил свои рассуждения Грегори.

     ***

     Кому случалось плутать в лесу, тому знакомо чувство потери ориентации. Имеется в виду ориентация в пространстве. В незнакомом лесу заблудиться проще. Местность неизвестная, но и ведет себя на ней человек осторожнее. Если далеко отлучается от автомобиля или места стоянки, то в сопровождении знающих этот лес людей. Совсем другое дело, если собирать грибы вы приехали в места, где бываете несколько раз за год. Посмотрели на солнце, сориентировались и беспечно вперед. Где-то увлеклись поиском даров природы, где-то задумались, замечтались. Тихая обстановка к этому располагает. И в определенный момент человек понимает — он не знает, где находится. Сперва все воспринимается, как элемент игры. «Ну что я потеряюсь навечно, буду дальше искать свои подосиновики и подберезовики? Куда-нибудь выйду на знакомую поляну, холм, к озеру, канаве, дороге. А оттуда вернусь назад», — рассуждаете вы. И правильно. И в основном так и происходит. Однако даже у самых опытных грибников пару раз за жизнь происходят необъяснимые, порой нелепые дезориентации в лесу или на болоте. В народе говорят, что попадаешь то ли в лапы к кикиморе, то ли леший водит. Вот-вот был знаком чуть ли не каждый кустик, а пять минут спустя — неизвестный ландшафт.

     В такой ситуации, побродив немного среди деревьев, грибник понимает, что пора находить привязку к местности, но знакомых элементов ему не повстречалось. Компаса нет, на небо набежали непроглядные тучи, по солнцу не определишь стороны света.

     Начинается легкая нервозность. Искать муравейники, а еще определять север-юг по количеству веток на дереве — дело бесполезное. С южной стороны веток больше только у одиноко стоящего дерева. Когда соседние деревья не заслоняют солнечный свет, то есть на большой поляне. Примерно на такой располагались Саша с Андреем. Но поляна в чаще леса — вещь редкая. А муравейники на южной стороне дерева могут сыграть с вами вообще злую шутку. Если дерево от дерева располагается близко, то непонятно, у какого из этих деревьев муравьи организовали свою колонию.

     По истечении нескольких часов бесплодных поисков начинается паника. Дальше — хуже. К вечеру в лесу темнеет быстрее, чем на открытой местности. Вы устаете морально и физически.

     Понимаете бесполезность таскания с собой лукошка с ягодами.

     Его вы оставляете. Теперь главное — до темноты выйти из леса.

     Заблудившийся продолжает кричать во всю глотку. И если вначале он звал только своих знакомых, то сейчас будет рад услышать любой человеческий голос. Голосовые связки сорваны. Громко кричать не получается. На ночь люди покидают лесистую местность и перебираются в населенные пункты. Ждать помощи не от кого. Темнеет. Приходит отчаяние. Пока есть проблески света среди деревьев, человек, надеясь на лучшее, продолжает двигаться. Заметив любого незнакомца, заблудившийся бросился бы ему на шею от радости. Только вокруг ни души. С последними лучами солнца умирает надежда заснуть сегодня у себя в кровати. Такие случаи единичны, но встречаются.

     Андрею и Саше было полегче. Они молоды, крепки здоровьем, но самое главное — их двое. А двоим, как говорится, и беда пополам. Они прошли без остановки с девяти утра до шести вечера.

     Вначале спорили, высказывали различные гипотезы относительно своего местоположения и причин нахождения в этом лесу. Андрей пару раз попрекнул Сашу за выбранное им направление движения. За все время им не повстречался не то что человек, а даже следов его не было. Дальше шли молча. Ни одного срезанного гриба или срубленного дерева, ни одного обрывка газеты, целлофанового пакета, куска стекла. Не было в этом лесу ни одной просеки, тропинки или дорожки. Город отсюда далеко. Вероятность быстрого возвращения к обычной жизни уменьшалась на глазах.

     Они порядком устали. Однако понимали, что привал обернется ночевкой. После стольких часов перехода заставить себя подняться и двигаться дальше после отдыха будет невозможно. Светлые джинсы Андрея покрылись коричневыми и зелеными полосками от соприкосновения с ветками деревьев и кустов. Замша на туфлях покрылась черной землей. На свитере образовались затяжки от сучьев и колючек. Туфли Саши из черных стали серыми от пыли. Черные джинсы имели такой же цвет. Куртку в одном месте он разорвал. Лица потные, руки грязные. Очень хотелось пить.

     Сказывался принятый вчера и сегодня алкоголь, духота в лесу и многочасовой пеший марш. Немного проголодались, но жажда стояла на первом месте и перебивала голод. Ни один водоем или ручеек им не повстречался. Погода стояла сухая. К вечеру на небе стали собираться редкие тучки. Пока белые, как барашки, а потом небо заволокло дымкой. Организм требовал отдыха.

     — Все, Челентано, я задолбался, ищем место для ночлега, — голосом, не допускающим альтернативного мнения, отрезал Андрей.

     — Только не падай прямо здесь. Давай подыщем подходящее место. Пройдемся еще вперед, а заодно обсудим, какую стоянку лучше организовать.

     — Ладно, но далеко я не поползу, так что решай побыстрее.

     — Я считаю, — начал Саша, — есть два варианта устройства на ночлег: на земле и на дереве.

     — Ну да, впасть в транс во время медитации и повиснуть на ночь между небом и землей вряд ли у тебя получится.

     — Видишь, у тебя тоже соображаловка работает, раз ты до такого додумался, — улыбнулся Саша.

     — А если б соображаловка работала у тебя, то я ночевал бы дома, а не в лесу.

     — Опять ты бубнишь. Я один что ли виноват в том, что мы здесь?

     — А кто нажрался, как свинья? Вел бы себя нормально в «Титанике», не пришлось бы так рано уезжать оттуда. Не вляпались бы в это дерьмо.

     — А может, тогда в другое вляпался бы, еще похуже, чем это, —ответил Саша.

     — Хуже уже некуда. Хуже — это если б нас оставили в лесу привязанными к дереву без вина и без пива. Нет. Намертво привязанными, что в жизнь не выпутаться, а рядом два ящика пива.

     — А может, тебя бы в клубе или по дороге из него ножом зарезали. Может, я тебе жизнь спас своим поведением. Это уже в плоскости теории вероятности и философии, что могло бы быть.

     — Дебильные, Челентано, у тебя сравнения, и философия такая — для душевнобольных, как ты сам. Иди свои лекции по философии читай в другом месте.

     — Я бы теперь прочитал лекцию даже по научному коммунизму, жаль слушателей, кроме тебя, нет.

     — Ладно, замяли. Давай по делу.

     — Я читал, что путешественники в старые времена спали ночью в джунглях на деревьях, — блеснул эрудицией Саша.

     — Я что, курица или ворона — на ветке спать, — возразил Андрей, — как ты себе это представляешь?

     — Эти путешественники привязывали себя к дереву лианами.

     — Давай, Саша, без экспериментов. Ты и так сейчас всякую галиматью несешь, а если ночью приземлишься с ветки на землю головой, то мне тяжеловато придется.

     Спорщики договорились до того, что спать лучше на земле, подстилку изготовить из сухого мха, мелких веточек. Укрыться кучей еловых лапок. С вечера заготовить достаточное количество дров для костра. Ночью углубляться в чащу опасно. Костер поддерживать до рассвета. Спать по очереди. Дикие животные огня боятся, к костру не пойдут. Стоянку сделать на более-менее открытой местности вдали от деревьев, что б ночью не произошло возгорание леса. Саша проверил в очередной раз наличие связи в телефоне и пришел к выводу, что его правильнее отключить, дабы батарея полностью не разрядилась. Подходящее для стоянки место нашли. К девяти вечера подготовились к ночевке. Сели у кучи собранного хвороста и сухих веток. Перед тем, как воспламенить от зажигалки костер, Андрей подумал, что впервые в жизни получил бонус от употребления табака.

     — Да, — многозначительно произнес Андрей, — без зажигалки добывали бы огонь трением палки о палку.

     — Никто из моих знакомых таким способом еще не разжег костер. Без огня замерзли бы ночью.

     — Прошлой ночью не замерзли.

     — Водка грела. А вообще, я немного простыл, — сказал Саша и шмыгнул носом.

     — Я тоже себя неважнецки чувствую. Днем было не заметно, а сейчас то ли аллергия, то ли насморк.

     — Ничего, отогреемся у костра. Дров хватит на всю ночь. Пить вот только ужасно хочется.

     — Может, дождь пойдет, соберем воду в одежду, по- том выжмем в рот, — сказал Андрей.

     — Попить водички, выцеженной со своей потной майки, неплохо в данном случае. Только дождь зальет костер, намочит дрова, спать на мокром придется.

     — Это другая сторона медали. Подбрось в костер вон ту толстую палку, что возле тебя лежит.

     — Это не палка, а моя булава для обороны на всякий случай, —заметил Саша.

     — От кого защищаться будешь?

     — Не знаю, но с ней надежнее.

     — Саш, посмотри, может быть, связь появилась?

     — Я смотрел, глухо со связью. Да что ты все каждый час дергаешься с этими звонками? Что, не бывало, что ты загулял на несколько дней, а мобила разрядилась?

     — Тебе, Челентано, хорошо, а у меня родители начнут паниковать.

     — Что ж у меня хорошего? То, что отец и мать померли и родственников близких нет?

     — Извини, правда, я не хотел тебя обидеть.

     — Понимаю. Твоей вины в этом нет, — ответил Саша. — Пили они много, поэтому и умерли раньше срока.

     — Ты как-то об этом не распространялся, а я и не лез никогда с расспросами.

     — Жили мы тогда на Шанхае, — начал Саша. — Сам знаешь, какой это район. Одноэтажные дома да бараки на несколько семей. Это теперь там двухэтажные коттеджи понастроили, а тогда даже улицы грунтовые были, кое-где только булыжник лежал.

     Сейчас возле каждого особняка по две машины на семью стоит, а двадцать лет назад — два «запорожца» на весь поселок, и то один сломанный. Контингент проживал в то время на Шанхае такой — работяги да зонщики. Вторые, пока молодые, по тюрьмам сидели, а первые на заводе пахали. А к старости и те и другие постепенно спивались. Там так все жили. У школьников развлекаловка — собраться в стаю и махнуть на соседний район города драться. Ну, кто-то с девками гудел. Правда, у нас круто считалось не по бабам шляться, а морду кому набить или украсть чтонибудь. В старших классах уже все праздники отмечались с алкоголем. Гнали и пили, в основном, самогонку. Дальше ПТУ, потом армия. Кто попал не на зону, а в армию, по возвращении шел на завод, женился. Свадьбы на семьдесят процентов справляли так:

     окончила девка школу — через полгода, максимум год залетела и под венец. Пришел чувак из армии — погулял, попил полгода или год — то же самое. Пока родители были помоложе, употребляли по выходным и праздникам. Мать вообще почти не пила поначалу. Дальше — больше. Батя стал каждый день после работы пригорляться. Компании таких же алкашей, как сам, водил домой.

     Уже мать начала много водки пить. А перед моим уходом в армию он сгорел от самогонки. Нам с матерью тогда дали двухкомнатную квартиру, в которой я теперь живу. Меня в стройбат забрали.

     В те годы еще не отмазывали от армии, как сейчас. На новом месте проживания пьяных компашек уже не было. Мама сама попивала. Не так, как при живом отце, но каждый день по чуть-чуть.

     Я отслужил год. Приходит телеграмма. Мать померла. Отпустили.

     Похоронил. Вот тогда я и решил, чтобы не стать алкашом, нужно от бутылки держаться подальше. Не всегда получается. А еще у нас в части прапорщик был. Все говорят, прапора — дубовые, а он мужик толковый оказался. Много со мной общался. Он советовал мне обязательно дальше учиться. Сам жалел, что в военное училище не поступал. Говорил, пропал в нем будущий полковник, потому как ленился по молодости. Дембельнулся я осенью, поехал в столицу, записался в политех на подготовительное отделение, тогда такое было, общагу получил. Меня на эти курсы взяли, я ж бульдозеристом служил, то есть по специальности на автотракторный факультет. Тогда еще бесплатно в институте учили. По сегодняшнему коммерческому обучению я бы денег никогда на учебу не собрал — матери нет, отца — нет, а бабку с дедом я вообще не помню.

     Саша поднялся, взял несколько поленьев и бросил их в костер.

     В институт он следующим летом поступил. Экзамены сдал плоховато, но нужное количество баллов набрал. Андрей моложе его на четыре года. Он из семьи, которая каждый год могла позволить себе отдых на море. Так как служить Родине не ходил, то учился с Сашей на одной параллели. Андрей в школе учился на четыре и пять. На этот же факультет поступил без проблем. Жили в одной общаге. А познакомились в электричке, когда ехали на выходные в родной город. По окончании учебы оба вернулись домой.

     Их обоих распределили работать в НИИ. Институт занимается проектированием грузовых автомобилей, которые на автозаводе, расположенном рядом, и производят. Андрей поработал год и ушел. Сейчас он менеджер по продажам грузовиков. Саша остался в проектном бюро. Дружеские отношения сохранились, часто встречаются.

     Далее приятели вспоминали эпизоды из студенческой жизни, потом умолкли и молча смотрели на языки пламени костра.

     Стемнело. Лес погрузился во мрак. Птицы перестали щебетать.

     Опустилась тишина. Стало немного жутковато. Вдали ухнул филин. Потом кто-то протяжно завыл. Андрей поежился:

     — Надеюсь, это последняя моя ночь в лесу.

     — Думаю, нет, — возразил Саша.

     — Типун тебе на язык.

     — Мы сколько по времени за день шли?

     — Часов десять. Возможно, на отдых потратили час. Тогда девять.

     — С какой скоростью мы двигались?

     — Если по ровной дороге взрослый человек идет со скоростью семь километров в час, — прикидывал Андрей, — то мы продвигались по лесу пять километров за час.

     — Итого за девять часов?

     — Сорок пять километров.

     — Гениальное математическое вычисление, — подтвердил Саша. — И за это время мы не пересекли ни одной дороги или тропинки! В наших краях нет таких уголков дикой природы.

     — Есть или нет, точно не скажу, но по телику показывали, что одна девочка неделю плутала по лесу.

     — Послушай, Шумахер, ты меня со своими девочками уже притомил.

     — Не, серьезно, ребенок заблудился, — перебил друга Андрей.

     — Нашли?

     — Да, через шесть дней. Лес пятьдесят на пятьдесят километров был.

     — Из такого леса мы выбрались бы давно. Мы ж не дети, на месте не крутимся, не паникуем, не плачем. Боюсь, Шумахер, ты намного дальше от дома, чем предполагаешь.

     — Ты хочешь сказать, что наш любимый таксист спалил бак бензина, чтобы доставить нас в эту местность?

     — Пришлось бы спалить не один бак, — изрек Саша. — Я предполагаю, мы не в Европе.

     — Конечно, на острове Шпицберген, — съехидничал Андрей.

     — Нет, в Сибири.

     — Бери глубже — в Монголии или Китае, — попытался пошутить Андрей.

     — Там вряд ли. Через границу не пропустят.

     — И на чем вы строите свою теорию, сэр Александр?

     — Ты на небо днем смотрел?

     — И что?

     — А то, что я не видал ни одного самолета. А ты?

     — И я не заметил, — подтвердил Андрей.

     — А над Европой их полно — там трассы пролегают. Так что мы в Азии, причем в глубокой Азии.

     — По-моему, мы в глубоком дерьме. Хотя не сто процентов.

     — Чтобы тебя убедить, есть еще один факт. Видишь вон то дерево?

     Андрей в ответ кивнул головой и добавил:

     — Лиственница — распространена за Уралом. Давай спи, уже поздно, завтра обсудим остальное. Времени у нас теперь океан.

     Я первый караулю.

     ***

     Следующий вопрос, который возник в сознании Грегори, заключался в сроке его пребывания в теперешнем состоянии.

     То есть ему было интересно знать, сколько салемных суток прошло с момента его выхода из тьмы и сколько еще продлится такое состояние. Если мерить относительно состояния «небытия», то его настоящее существование сравнимо с переселением из соломенной хижины в неотапливаемый кирпичный гараж для проживания в зимних условиях. Но эласт, как и человек, такое существо, которое забывает прошлые лишения и начинает претендовать на более комфортные условия. К примеру, ему уже требуется дом с канализацией, природным газом, горячей водой. Потом неплохо бы заиметь двигающуюся колесную машину. Причем не служебную, а личную и не из его страны Камап, как у соседей, а шикарную на восемь персон, десимскую. Десимские буржуа, конечно, эксплуататоры трудового народа, но машины делают такие, что глаз не оторвешь. Он вспомнил, как в детстве увидел в гараже у отца своего знакомого то ли плакат, то ли календарь с изображением колесной десимской машины. Она его поразила необычностью формы и покраски.

     «Наши двигающиеся колесные машины тоже неплохие. А мой дядька Инмост, так тот прямо говорит, что наши машины лучше десимских. Посадка у ихних низкая, ездить можно только по бетону. За город на такой не выедешь. А кому колесная машина нужна, чтоб только по городу ездить? У нас бетон постелен на дорогах только в городах, и то крупных. В мелких городах булыжник, а за город поедь, чтоб в село попасть — только грунтовка. Десимская машина там бы и осталась навечно, попади она в сельскую местность. У них дороги не лучше наших. Они в фильмах показывают роскошную жизнь, но это все вранье. Все знают, какие десимцы вруны. Дядька говорит, что сам он этот десимский металлолом видел только на картинках, хоть кучу машин за свою жизнь отремонтировал. Не нужны они камапскому народу. Да и десимскому трудовому народу нет в них нужды. На таких машинах на Десиме, если они на самом деле есть, катается кучка зажравшихся буржуа вокруг своих особняков, построенных на деньги эксплуатируемого народа. А наши заводы выпускают недорогие и удобные средства передвижения. Стал на очередь. Постоял немного, всего три-четыре года и купил прекрасную нашу двигающуюся колесную машину. Если бы эти десимцы у нас не покупали все наши машины, то наши заводы всю страну ими бы завалили. Но не успевают выпускать эту востребованную продукцию предприятия нашей Родины. Грузят наши машины эти десимцы на свои двигающиеся водные машины и океаном везут к себе. Там они нарасхват. Конечно, дядька прав, в наши «ласточки» и «победы» могут не только буржуйские жены в шляпках залезть, но кто угодно.

     Надо из соседнего села пару молодых поросят привезти — пожалуйста. Он сам проверял, грузил 10 мешков зерна для курей, нет проблем, едет машина по полю, ни разу не застряла в болоте. Мне даже стыдно перед ним стало за свою неграмотность в области двигающихся колесных машин. Это ж надо, повелся на красивую картинку. Десимцы умеют всякую рекламу делать, пыль в глаза пускать. Ага, они еще ради рекламы на своих плакатах полуголых девиц на капоте машины изображают. Понятное дело, покупать это барахло никто в Десиме не хочет, вот и применяют пошлые дешевые трюки. Наши машины там у них без всякой рекламы разбирают. Не надо для хорошего товара привлекать в рекламу распутных девиц. Понятно, скромная девушка никогда не станет так бессовестно раздеваться. Дядька говорит, что, наверно, это проститутки на плакатах. Им какая разница? Ночью буржуев в постели обслуживают, а днем в плавательном костюме возле машины позируют», — такие воспоминания пришли сегодня к Грегори.

     Он идентифицировал их, как относящиеся к периоду его существования в возрасте около десяти оборотов звезды вокруг их планеты Салем за его жизнь. Он тогда учился в корпусе на пятом уровне. Да, где-то так. Потому что в корпус дети переходят из предкорпусного учреждения на шестой оборот звезды. Вот так его детский основной мозг запомнил и передал все слова и впечатления от познавательного разговора с братом своего отца.

     ***

     Ночь. Потрескивая, костер отправляет в непроглядную темень искорки-ракеты. Они от жаркого пламени устремляются вверх и исчезают. На небе ни звездочки, все затянуто облаками. Может, дождь поморосит? Андрею при мыслях о дожде жутко захотелось пить. «Сибирь — не степь, — подумалось ему, — рек и речушек здесь масса, а мы ни одной так и не повстречали. Водой и не пахнет, нет комаров и гнуса. Читал, что в тайге от мошкары отбоя нет, а тут этого добра в пределах нормы. Может, это и не Сибирь, а какой ландшафтный заповедник или заказник километрах в ста от дома?

     Высадили эти деревья принудительно. Да нет, гипотеза не похожа на правду. Ну как можно за пару часов попасть в эти края? Сюда на самолете дольше лететь. Так еще до аэродрома добраться надо, аэродром найти поблизости от места нашей высадки, пересадить нас на вертолет. А главное, таскать везде за нами мешок с провизией. Эх, сейчас бы то пивко мне не помешало. Дурачье, выпили все и еще остатки еды птичкам оставили. Любители животных.

     У самих живот крутит от голода. Если это Сибирь, то какого черта мы премся на север? Белых медведей увидать на побережье Северного Ледовитого океана, соленой водицы похлебать в море Лаптевых или каком-нибудь Карском? Не-а, нужно рвать когти на юг. Мы наверняка в Восточной Сибири, в Западной — одни болота. Хотя я такой специалист по тайге, как Челентано в разведении гусей».

     При воспоминании о болотах захотелось опять пить, а образ гуся заставил вырабатываться желудочный сок. Клонило ко сну.

     Андрей растер себе уши. Приток крови к голове взбодрил его на несколько минут. Он встал, подбросил сучьев в костер. Ему стало тоскливо и одиноко, будто он целую вечность блуждает один-одинешенек по бескрайним просторам юго-востока России. Андрею показалось, что он готов отдать год своей жизни, что б немедленно перенестись к себе в квартиру. А в этот момент другое бестелесное существо Грегори, которое целую вечность находится во тьме, готово отдать полжизни, что бы очутиться хотя бы в таких вот условиях существования, как он.

     Андрей решил разбудить Сашу, посчитал, что пора ему заступать на дежурство.

     — Саша, просыпайся.

     — Что такое, на работу пора?

     — Ага, ты теперь лесничим тут на общественных началах. Иди лес сторожи.

     — Чего? — спросонья спросил Саша. — А сколько время?

     — Часы у тебя, а я счастливый.

     — Ну и счастье тебе подвалило. Один унести не мог, так со мной поделился.

     — Знаешь, Челентано, тут, вроде, тихо. Так ты покарауль с часик, подбрось дров и спать ложись, а то мы оба за день задолбались, нет мочи дежурство нести.

     — Ладно, разберусь, отдыхай.

     Время за полночь. Вроде, тихо. Птицы смолкли, волки не воют.

     Саша вглядывается во мрак, окружающий их стоянку. Ничего подозрительного не видно. Тишина. «Может, стук колес проходящего по железной дороге поезда услышу или шум взлетающего самолета на аэродроме, — подумал он. — Нет, никаких признаков жизнедеятельности человека. А что если нас сюда забросили не за одну ночь?» Саша достал из кармана телефон, включил его. Предполагаемая дата совпадала с датой, указанной на экране телефона. Время на часах и на мобильном различались на одну минуту, что считалось в пределах нормы. «Стрелки механических часов и данные в телефоне могли подкорректировать. Если кто-то устроил этакое шоу, то корректировка часов и телефона самое простое в этом деле, — рассуждал он. — А вдруг, точно, нас поместили в какое-нибудь реалити-шоу, наблюдают, снимают на видео, потом по телевизору идиотами выставят. Не, слишком сказочно.

     Да и все эти реалити-шоу наверняка по большей части постановочные. Что нас со спутника снимают? Мы бы кого-то заметили.

     Ну кто я с Шумахером такой, чтобы на нас тратиться? Телевизионщики лучше звезд кино и эстрады соберут. Добавят к ним пару-тройку левых людей для правдоподобия. Поместят якобы на необитаемый остров в южных морях. Раздадут всем роли. Кому с кем ругаться, кому в кого влюбляться и так далее. Люди смотрят эту бодягу, прерываемую каждые десять минут пятнадцатиминутными рекламными паузами. Все довольны. Артисты задаром пиарятся, рекламщики косят бабки. А обыватель смотрит, открывши рот, пьет водку, жрет макароны, которые тут же во время рекламы ему на уши с телика вешают. Пока у нас это в новинку, а на Западе уже пройденный этап. И все же такая развлекаловка получше, чем когда во времена совдепии только одного Хрюшу со Степашей да программу «Время» глядеть каждый день. Посмотрел я два дня такую хрень. Ну кто поверит? Живут на необитаемом острове в Тихом океане. Пусть, допустим. Бабы все ходят с макияжем, с прическами нормальными. Как они там, бедолаги, без зеркала могут краситься, как без фена укладку делать? Каждый день меняют купальники. Ходят, задницами крутят постоянно. Ни усталости на необитаемом острове, ни проблем с едой. Где там воду взять, если остров километр на километр? Я тут отмахал с полсотни — ни одной лужи. Два дня без душа и ванны — разит от меня духаном таким, что комары замертво падают, метр до меня не долетая. А эти ходят целый день на экваторе голые. Кожа слегка покраснела, как в солярии за десять минут. Жрут одни моллюски и бананы — желудки не болят. Вечно какие-то между участниками склоки, разборки. Хватает сил. Я так притомился, что глаза закрываются, не до ругани в конце дня. Они по сюжету передачи должны целые дни бороться за выживание в экстремальных условиях.

     На самом деле женщины выглядят свежо, мужики — выбритые.

     Небось, часа три пособирают дров, разведут костерок, изжарят на нем по две мелких рыбешки на человека, продефилируют перед камерами, и конец съемок на сегодня. А потом собираются вместе со всей съемочной группой, пожрут нормальной еды, выпьют винишка для подъема настроения после трудного дня и дальше отдыхают. Нет, Саша, ни тебя, ни твоего друга Шумахера никто в реалити-шоу не возьмет. Такие лохи там не нужны. Не надейся на халяву. Топай по тайге мелкими шагами и выбирайся сам».

     ***

     — Челентано?

     — Что еще?

     — А сколько время?

     Саша протер глаза, посмотрел на часы: «Три часа».

     — Дня или ночи?

     — Какого дня, Шумахер, я только недавно заснул.

     — А отчего так светло?

     — Не знаю, может, полярный день, мы ж на севере, — сообразил Саша.

     — А у тебя часы правильно идут?

     — Правильно, правильно. Отвали, дай поспать. Посмотри на свои.

     — Зачем мне часы, если в кармане мобильный.

     — Ну так смотри на свой мобильный. Чего будишь?

     — Мой — выключен.

     — Подари тогда его медведю. Пользы от него, как от вон той шишки, что валяется на земле.

     — Саша, а что, ночью медведь приходил?

     — Ага, я его дубиной убил, пока ты спал. Если «Гринпис» не оштрафует, то будем медвежатину кушать.

     — Жрать так охота, что я б его сырого целиком проглотил. Слушай, а мне сон снился, что я в реку зашел, воду пью, а напиться не могу.

     — Шумахер, не напоминай о больном.

     — Так вот, — продолжал Андрей, — пью, пью, а потом поскользнулся и тонуть начал.

     — Послушай, не мешай спать. Лучше б ты во сне утонул, — закончил Саша и швырнул в товарища палкой.

     Следующее пробуждение друзей было более спокойным.

     — Шумахер, а? — Саша первым открыл глаза, посмотрел на часы. Было начало десятого. — Сколько сейчас градусов на улице?

     — Слушай, дай сон досмотреть, чего привязался?

     — Подъем! Ты ж еще шесть часов назад выспался, будил меня.

     Так какая температура?

     — Откуда мне известно? — хриплым спросонья голосом огрызнулся Андрей.

     — А ты на телефоне своем посмотри, он же у тебя навороченный, может и градусы показывает?

     — Нет, он такие градусы не показывает.

     — А какие?

     — Только, Челентано, спиртовые градусы, и градусы широты и долготы на глобусе Сибири.

     — Ну раз ты эту тему затронул, то давай решать, в какую сторону пойдем сегодня.

     — На север, — начал Андрей, — куда ты меня сейчас ведешь, я не вижу смысла дальше двигаться. Разве что ты решил на Аляску рвануть по льду через Северный полюс.

     — Пошли тогда назад, на юг.

     — Спасибо, снова целый день без воды, только в обратную сторону. В Сибири какие реки? Лена, Енисей, Иртыш. Все они текут с юга на север. Пойдем перпендикулярно их течению на восток и на какую-либо нарвемся или на их приток. Вдоль рек везде жизнь теплится. Повстречаем поселок на своем пути, а дальше будем думать, как на «большую землю» перебраться.

     — А почему на восток?

     — Я считаю, что мы сейчас находимся в центральной или восточной части Сибири, причем ближе к Монголии. Здесь очень сухо, возвышенность. Если идти на запад, то попадем в Западную Сибирь, она болотистая, там и утонем. А на востоке обжитый край, Дальний Восток, побережье Тихого океана.

     — Нет, Андрюха. Ты толком когда-нибудь карту азиатской части России рассматривал? Причем не плоскую модель на бумаге, а на глобусе? Только внимательно, чтобы представить выпуклость Земли?

     — Мне что, делать больше нечего, — возмутился Андрей, —целыми днями сижу у глобуса и изучаю карту Сибири. Потом закрываю глаза и по памяти рисую.

     — Да, дай бог, что б один процент людей четко представляли такую обширную территорию, — парировал Саша. — Я сам только схематически помню. Но мне кажется, если мы пойдем строго на восток, то сможем попасть и к Берингову проливу, а там такие же дикие края. По дороге будут и горные перевалы, и озера, и болота. Там тысячи километров. Мы так и до осени можем не дойти. Зима приходит в эти края рано. Еще месяц, и ночи станут холодными. Я предлагаю идти на юго-запад, тогда выйдем либо к Байкалу, либо к Владивостоку.

     — Ой, вижу, ты такой же знаток местности, как и я. Но доверюсь тебе еще раз. Веди, поводырь. Только давай двигаться по ложбинам и низинам. Там больше вероятности воду найти или хотя бы ягоды какие.

     IV

     Свои воспоминания Грегори разделил на несколько категорий.

     Первые — это те, в которых он присутствовал непосредственно сам, видел происходящее своими глазами и слышал своими ушами. Они являлись наиболее яркими в цветовом, звуковом и эмоциональном исполнении. Вторые — те, за которыми ему наблюдать не было возможности, но он сам слышал звуки. И последние — те, что он почерпнул из рассказов других эластов либо взятые из просмотра визора и чтения печатных изданий. Тем не менее все воспоминания прошлой жизни Грегори содержали цветное изображение. Видно, основной мозг дополнял имеющуюся информацию до наиболее восприимчивой формы. Поэтому даже если его не было на месте событий никогда, у Грегори сейчас почти полноценно всплывали картинки изображения, звуки, запахи, вибрация, переживания. Так, например, он точно знал, что никогда не был на побережье Кемберийского залива. Но его отец там отдыхал. По прошествии многих оборотов звезды он рассказал Грегори о своем путешествии. Грегори, в свою очередь, видел море не раз, но в других местах. Поэтому устный рассказ собеседника наложился на личные впечатления и знания в прошлой жизни самого Грегори. И теперь видения этого эпизода прожитой жизни восстают в его памяти в виде полноценного сюжета.

     Грегори видит своего отца как бы со стороны. Вот отец с большим трудом в полусогнутом состоянии карабкается на скалу. Он устал, тяжело дышит. Дует сильный ветер. Отец одет в белую тонкую свободного кроя рубаху. От порывов ветра она трепыхается на теле, как флаг на ветру. Отец остановился, обернулся назад, внизу крутой спуск, серые скальные породы. Он поднялся сюда по голым скалам. Лицо у отца очень молодое, как на фото, когда Грегори еще не родился. Далее отец запел песню и двинулся дальше.

     Из-за порывов ветра слова в песне еле различимы. Песня когда-то очень популярная во времена молодости отца.

     Еще немного и отец стоит на вершине утеса. Внизу обрыв и Кемберийский залив. Одно из красивейших мест на Салеме.

     Волны со страшной силой бьются о скалы внизу так, что дрожит твердь под нижними конечностями. Брызги соленой воды изредка долетают до уступа, на котором стоит отец. В этот период оборота звезды в Кемберийском заливе волны достигают высоты в пять эластов, стоящих друг на друге. Отец разводит передние конечности в стороны, мимика его лица выражает радость и восхищение. Второе имя отца — Эспи.

     Мать имела второе имя Халиа. Одно из ранних воспоминаний о ней такое. Грегори купили детскую трехколесную двигающуюся машину на ножной тяге. Кататься на такой проще простого — крути педали и поворачивай руль. Одна сложность — забраться на нее ребенку сложновато, высокая посадка. Только трехколесную машину вынули из упаковки, Грегори начал карабкаться в седло. Мама сказала: «Малыш, тебе только четыре оборота звезды, пока рано самому забираться в машину». «Я — большой!» —возразил Грегори. «Сейчас свалишься и больно ударишься», — сказала мать. Грегори ее не слушал и продолжал карабкаться в седло.

     Мама смотрела на его бесплодные попытки сесть за руль машины, потом предложила: «Давай, немного помогу». «Я — сам!» — настаивал ребенок. «Тогда мучайся, пока не свалишься. Упрямый, как твой отец!» — ответила мать. Только она закончила эту фразу, Грегори упал на грунт и расцарапал себе ладошки. Он захныкал, мать взяла его к себе, достала платок, вытерла сопли и слезы.

     Другой случай. Грегори, будучи подростком, не имел крепкого телосложения. Во дворах, где он тогда проживал, жилые строения были двухуровневыми, на восемь семей каждое. Стояли они близко друг к другу, образуя прямоугольник-квартал. А два из них торцом один к другому находились на таком малом расстоянии, что стоя на противоположных балконах, жители могли, не напрягая голосовые связки, вести беседу между собой.

     Одно строение согласно архитектурному проекту было чуть выше другого. Крыши у обоих были плоскими. Часто детвора развлекалась тем, что перепрыгивала с более высокого здания на крышу меньшего. Эти игры продолжались до тех пор, пока в этот процесс не вмешивались родители и не разгоняли прыгунов. Грегори никогда не принимал участия в такой игре. Он боялся перепрыгнуть с одного здания на другое. Пока он учился на начальных уровнях в корпусе, дети не обращали на это внимания. Но по мере взросления сверстники стали сначала высказывать свое недовольство отказом Грегори в прыжках, а затем и вовсе ставить ему в вину боязнь и страх участвовать в таких мероприятиях. Они собирались группой для перепрыгивания в одного здания на другое, звали Грегори с собой. Он под различными предлогами отказывался. Тогда подростки начинали словесно издеваться над ним и всячески дразнить. Грегори при этом было стыдно. Во всех других играх он проявлял себя не с самой плохой стороны, был проворным и ловким, но вот перед таким рискованным прыжком испытывал непреодолимый страх.

     Один раз Грегори все же удалось с компанией забраться на крышу строения. В каждой такой компании есть свои заводилы.

     Это, как правило, ребята более старшего возраста. Один из них имел ключи от дверей с выходом на крыши обоих домов. Когда эти двери были открыты, компания в количестве около десяти эластов взобралась на крышу строения, с которого производились прыжки. Два парня возрастом старше Грегори на два оборота звезды разбежались и без труда перемахнули на крышу соседнего дома.

     Затем прыжки совершили ровесники Грегори, потом три парня оборотом младше, и, наконец, предпоследней прыгнула девчонка.

     Все благополучно приземлились на крышу соседнего строения, за исключением одного парня, который при падении слегка подвернул нижнюю конечность. На крыше этого дома Грегори остался один. Он разбежался для прыжка, но у края стены остановился, посмотрел вниз. Страшно! С той стороны все дети кричали ему, звали, махали передними конечностями. Грегори медленно отошел назад, снова разогнался и опять затормозил, не прыгнул. Крики, усилились. Он стоял на крыше один, все остальные находились по ту сторону пропасти. Кто-то из них подбадривал Грегори, ктото высказывал упрек. Он постоял еще немного, а затем под улюлюканье подростков с позором спустился вниз по лестнице.

     После этого случая Грегори стало труднее общаться со своими сверстниками во дворе. Он стал более замкнут, большее количество времени стал проводить дома. Мать с отцом это заметили, и в один из вечеров состоялся разговор.

     — Что-то, сынок, ты стал редко играть с детьми во дворе, —заметил отец.

     — Разве? — спросил Грегори.

     — Да, это заметно, — сказала мать, — раньше ты больше времени проводил с друзьями.

     — Может, какие проблемы? Может, кто из старших ребят тебя обижает? — задал вопрос отец.

     — Никто меня не обижает, все в порядке.

     — Тем не менее что-то изменилось в твоей жизни, причем не в лучшую сторону, — настаивал отец.

     — Ты еще недавно после подготовки домашнего задания постоянно гонял на улице в мяч, а теперь ребята играют, а ты не выходишь во двор. Поделись своими проблемами, быть может, мы что-нибудь тебе посоветуем, — сказала мать.

     — В общем, не могу я перепрыгнуть между домами один на весь квартал в нашей компании.

     — Самое дурацкое развлечение, — вмешалась мать.

     — Ну, и все меня за это недолюбливают, — продолжил Грегори.

     — Там, вроде, и расстояние небольшое, — высказал мысль отец.

     — Да что ты своим языком мелешь, — возразила мать, — чему ты его учишь? Чтоб лазил по чердакам и крышам и голову себе скрутил? Тоже мне, полезную игру нашли.

     — Игра абсолютно бесполезная и, более того, опасная, но никто еще пока ничего из ребят не сломал, — ответил отец.

     — Сплюнь и по железу постучи, экстремал старый, — сказала мать. — А что, сынок, без этого прыжка в вашей компании никак нельзя?

     — Наверно, — ответил Грегори.

     — Да, белым грачом среди серых ворон быть сложно, — заметил отец. Думаю, это чисто твоя психологическая неудача. Надо себя переубедить. Настроиться, прыгнуть и доказать, что ты стоящий эласт. А как ты думаешь, Халиа?

     — Эспи, одной уверенности мало для ребенка такого возраста. Пусть тайком от других детей он потренируется на небольшой безопасной высоте. К примеру, попрыгает с гаража на гараж в гаражном комплексе. Хотя я против таких забав.

     Прыжки с крыши. Эпизод два. Время — некоторое время после первого случая на крыше. Место действия то же. Действующие лица почти те же. Вслед за компашкой прыгунов Грегори выбрался на крышу сооружения. К тому времени они все перепрыгнули на крышу соседнего дома. Часть из них уже вошла в дверь, ведущую в коридор здания, другие ребята стояли еще на крыше и что-то эмоционально обсуждали. Грегори вышел из-за кирпичной колонны и крикнул им: «Эй!» Они обернулись, увидели Грегори. Дело в том, что он тайком за всеми пробрался на крышу, никто не видел, что он следует за всей компанией. «Я прыгаю!» — крикнул Грегори. Он начал разгоняться, но как-то робко, с опаской. Неуверенными прыжками он достиг края крыши, но в последний момент сбавил скорость, оттолкнулся не правой толчковой, а левой конечностью от поверхности и, не долетев до крыши соседнего дома, с грохотом рухнул на балкон соседнего здания. Результатом этого мероприятия стало следующее. Ключи от выхода на кровлю у прыгунов изъяли силой взрослые, найдя их в кармане самого старшего, а на нижней конечности у Грегори образовался синяк огромных размеров. Благо, конечности у него остались целы.

     В третий раз попытка закончилась намного печальнее. Ребята своровали ключи и изготовили дубликаты. Теперь Грегори вместе со всеми поднялся на крышу, он восстановил уважение к себе. Он опять не долетел до точки назначения, только упал не на балкон, а на почву с такой приличной высоты. Левая передняя конечность была сломана. Открытый перелом, из кожи торчала кость, он потерял сознание. После всего дверь заварили паяльной машиной, а Грегори пол-оборота звезды залечивал конечность.

     Даже после полного выздоровления двигательные функции восстановились только на девяносто пять процентов. И у Грегори появилась такая рефлекторная привычка-особенность — он иногда при опущенной вниз левой передней конечности непроизвольно шевелил пальцами, как бы пытался убедить себя, что пальцы у него работоспособны.

     Последнюю попытку в своей дворовой жизни совершить успешный прыжок Грегори предпринял в один из выходных дней.

     Он со своими друзьями достал механическую машину по распилке металла. Они по очереди вручную, тихо, чтоб не услышали соседи, распилили место сварки. Выход на кровлю был свободен.

     Стоял полдень. Во дворе масса взрослых и детей. Как только Грегори и его друзья оказались на крыше здания, на них сразу все обратили внимание. Эласты во дворе почти все знакомы друг с другом, поэтому о приключениях Грегори все давно знали. Крыши обоих зданий с почвы хорошо просматривались. Вскоре внизу собралась толпа народа. Поднялся шум-гам. Один из отцов попытался подняться к прыгунам и согнать их с крыши, но дверь, ведущая на кровлю, оказалась заблокированной с обратной стороны. Кроме угроз, что он спустит шкуру со своего сына и надерет задницы всем остальным сорванцам, больше ничего не добился.

     Халиа и Эспи Матини возвращались из магазина домой. Они уже подходили к подъезду своего дома, когда обратили внимание на группу эластов, толпящихся у соседнего здания. Халиа посмотрела вверх и увидала мальчишек, перепрыгивающих с одного здания на другое. Материнское сердце почувствовало неладное: «Давай, Эспи, посмотрим, что происходит. Только бы Грегори туда не полез. Не хватало повторных переломов». Они подошли поближе. Их сын один остался на более высоком здании. Остальные одиннадцать ребят и одна девчонка свой прыжок уже совершили.

     Из толпы слышались различные реплики. Если дети и молодежь призывала Грегори совершить свой очередной прыжок, то взрослые настаивали на его возвращении по лестнице на почву.

     — Мало тебе поломанных конечностей! — галдела старая бабка.

     — Давай, Грегори, не мнись, прыгай! — противоречил ей подросток в синей кепке.

     — Некому тебе ремня всыпать! — кричал подвыпивший эласт по возрасту средних оборотов звезды.

     — Это не ему, а его родителям надо всыпать по полной программе, — отметила чопорная дама.

     — А кто ж его отец и мать? Пьяницы, наверное, раз за сыном не следят? — спросила древняя бабушка, опирающаяся на клюку.

     — Да не, интеллигенты в костюмах, — заметил все тот же розовощекий подвыпивший эласт.

     — Так твой сын тоже там, на крыше, прыгает, вон стоит с краю, — ответила полная женщина.

     — Грег, мы с тобой! — крикнула девчонка-подросток.

     Халиа и Эспи стояли чуть позади бурлящей толпы и все слышали. Халиа слегка покраснела от смущения. Грегори на крыше, наоборот, был бледен, горели только глаза и смотрели вперед.

     Он никак не мог решиться на прыжок. Тогда Эспи вышел вперед, поднял переднюю конечность и громко произнес: «Грегори, вперед!» На что полная женщина отреагировала: «О, а говорят, у вас седьмой уровень. К чему сына толкаете!» Грегори услышал отца в толпе, в ответ вздернул вверх свою переднюю конечность и начал перебирать нижними. Во время разбега Грегори ни о чем не думал, ему даже не было страшно. Шаг, два, три, край крыши, отталкивание, полет. Внизу все замерли и стихли. Для всех, в том числе и для себя, он летел очень медленно. Мгновения тянулись, как кисель, или вообще остановились, и вот касание крыши соседнего здания. Он приземлился с большим запасом. Внизу кто-то ойкнул, а затем возобновилась суматоха и крики. Грегори приземлился на нижние конечности, но не устоял, упал. Затем бодро поднялся, все в норме. Молодежь ему зааплодировала, пожилые люди негодовали. Эспи и Халиа, облегченно вздохнув, пошли домой. Больше с этого здания Грегори не прыгал.

     V

     Они двигались на юго-запад, как условились ранее. Ни грибов, ни ягод, ни тем более воды по пути пока не повстречалось.

     Более того, впереди по ходу движения на протяжении десятков километров возвышалась лысая горная гряда. Высоты в ней было километра два от уровня местности. На вершине не росли ни деревья, ни кусты, только песок или твердый грунт, издалека не различимо.

     — Придется перебираться, не обойти, — заметил Саша.

     — Точно. Как только, двигаясь вчера, нам удалось ее проскочить? — ответил Андрей.

     — Может, параллельно ей шли?

     — Сушняк такой давит, что, боюсь, сдохну на перевале, — сказал Андрей.

     — Я тебе там памятник поставлю. Будет виден со всех сторон.

     Станут туристов туда со временем водить. Знаменитым будешь, посмертно, — пошутил Саша.

     — Хрен тебе! Я лучше мох зеленый есть стану, он влагу содержит, не помру от жажды.

     — Жаль только, соли нет у нас. Мох пресный не очень, а вот с солью как салатик пойдет.

     — Я могу ради друга на твою порцию мха пописать. Думаю, у меня там сейчас такая концентрация соли, что целыми кристаллами выскакивать будет, — парировал Андрей.

     — Давай, деятель, вали на сопку, идем.

     — Далековато до подножья топать. Эх, сейчас бы на машине подъехать, а дальше в гору на своих двоих, — помечтал Андрей.

     — На какой такой машине ты по тайге поедешь, на бульдозере, что ли? Или, может, на своей «красной молнии»? — спросил Саша.

     — Челентано, кто один раз проехал на «тойоте супра», в другой автомобиль садиться не захочет. После тюнинга кузова, установки турбины, прямоточины, новых валов ГРМ у нее под капотом теперь триста «лошадей». А если заменить интеркулер и поставить дополнительный бензонасос, то до четырехсот мощность поднять можно. Только бабки придется вложить приличные. Так что моя машина — это мечта водителя.

     — Ой, Шумахер, хвастун ты и трепло. Я тоже водитель, но у меня нет такой мечты — ездить на «супре». Какой в ней прок?

     Во-первых, она двухдверная. Во-вторых, на ней только в Европе по их дорогам погонять по-настоящему можно. В-третьих, у нее салон маленький. На заднем сидении даже сексом не займешься.

     Правда, такие подруги по сорок килограмм веса, что тебе нравятся, могут с трудом туда все же поместиться.

     — А тебе нужны коровы c выменем?

     — Не обязательно, только твои кобылы больше на анорексичек смахивают. Если в твоей тачке на такую залезешь, то подруга переломается. Потом обвинят тебя в преднамеренном убийстве.

     В-четвертых, к редкой машине устанешь запчасти искать. За такие деньги можно приличный автомобиль взять.

     — Понимаю, к чему ты клонишь. Твой «пассат» с четырьмя дверями, дешевых запчастей полный рынок, особенно бэушных.

     Салон просторный и удобный, хоть ты его пылесосишь раз в год.

     Жаль только, что седан. А был бы кузов универсал, так при сложенных задних сидениях сзади можно было бы и с двумя девками ночевать, даже такой комплекции, как тебе нравятся. Плюс еще два мешка картошки под головы вместо подушки положить.

     А за такую сумму, что обошлась мне эта подержанная «тойота», ты б классную «аудюху» себе отцепил. И растворилась бы твоя машина среди массы таких же безликих автомобилей, — закончил Андрей.

     — А мне не нужны эти понты. В них нет никакого практического смысла. Как я не вижу необходимости покупать вот такие заранее порванные штаны и башлять за них по сто баксов, — указал Саша на джинсы Андрея. — Это вывихнутая мода, когда в новых джинсах три дырки и видны голые ноги. Зачем идти в ресторан, покупать жареных жаб, выкидывать на ветер такие деньжищи, что можно три порции отбивных взять или хорошую вырезку в соусе? Это все немотивированная растрата денег. Так поступают ради показухи только метросексуалы.

     — Кто? — возмутился Андрей. — Да ты хоть знаешь, кто такие метросексуалы?

     — Да те же гомосеки, только не сношаются меж собой!

     — Челентано, ты тупое, примитивное создание. Ты живешь среди толпы людей и ничем не хочешь среди них выделиться и показать свою индивидуальность. А метросексуалы, к твоему сведенью, имеют прикид не с наших, пусть и дорогих магазинов, а с бутиков ведущих мировых дизайнеров. Знаток!

     Дальше до подножья гряды они шли молча. Когда стали подниматься вверх, Саша посмотрел на друга, толкнул его локтем и произнес:

     — Ладно, кончай дуться. Нормальная у тебя тачка. Помнишь, как мы с тобой на ней по кольцевой от гаевых уходили?

     — Помню, — буркнул Андрей. — Да что там уходили. Валили двести километров в час, а тут они с радаром. Мы как шли, так и пошли по трассе, не останавливаясь. Пока они в машину сели и начали догонять, мы уже километр проехали. Было темновато, смеркалось, номер они вряд ли заметили. А пока они свою «девятку» раскочегарили, мы из виду скрылись и в город в первую улицу свернули. Передавай по рации на задержание, не передавай — фиг сыщешь.

     — Нужен ты им, гоняться за тобой. Пока ловить будут тебя, за это время десять других водил оштрафовать можно.

     — Правда, через пару месяцев меня гаишная машина в городе тормознула. Старлей предъяву делал, что не остановился я тогда.

     Но я дурака включил, сказал, что ничего не знаю такого, со мной этого не происходило. В общем, припугнули, но отпустили. Номер записали. Сказали, в списки какие-то внесут. После этого я с такой скоростухой больше не ездил.

     За разговорами друзья взобрались на вершину, огляделись по сторонам, и оба уставились в одну точку.

     — Елки-иголки, — только и смог произнести Андрей.

     — Если это не мираж, то держи краба, сегодня пока не помрем, — добавил Саша, подняв правую руку вверх. В ответ Андрей хлопнул ладонь о ладонь. Далеко впереди виднелась водная гладь.

     — Наверное, озеро, — заметил Андрей.

     — Даже если это вонючее болото, то перспектива помыться и попить воды гораздо более заманчива, чем ждать, когда пойдет дождь, намочит твои потные носки, и ты сможешь выжать из них вожделенную влагу себе в рот, — обрадовался Саша. — Пойдем, до него часа два еще шагать.

     Пили они долго. Очень долго. Зашли в одежде в воду, стали на колени и хлебали, как лошади на водопое. Затем вышли из водоема, сняли с себя одежду, стали мыться и при этом опять пить. Искупавшись, вышли на берег и почувствовали голод. Андрей сказал:

     — Пойдем, я тут недалеко чернику заметил.

     — Пошли, мы ж не ихтиандры, рыбу не словим, а другой еды нет, — ответил Саша. Когда желудки черникой были наполнены, вернулись на берег. Водоем являлся озером. Вода в нем чистая, вкусная. Еще бы, после более чем суток без потребления жидкости. Дно в озере было не песочное и не илистое, а торфяное, из-за чего вода имела красноватый оттенок. Вдоль берега местами рос камыш. На ветру он шатался и создавал ощущение, будто кто-то шепчется в этом лишенном людского присутствия краю. Посидели, передохнули, достали из карманов все вещи, сложили в кучу на земле. Понесли к воде стирать одежду. На полпути Саша бросил одежду на песок, вернулся, поднял свой телефон, понажимал кнопки и положил назад.

     — Нет станции? — спросил Андрей.

     — Угу, — не раскрывая рта, ответил Саша.

     Начали полоскать одежду. Саша молча стоял по колено в воде и о чем-то думал.

     — Чего загрустил, дом вспомнил после того, как поел да попил? — спросил Андрей.

     — Напиться-то напился, а разве ягодами сыт будешь? — сказал Саша.

     — Ничего, сейчас простирнем нашу амуницию, после такого трехдневного потняка вся рыба в округе животами вверх всплывет. Как думаешь, Челентано, есть ее можно будет, не потравимся сами, а?

     — Насчет рыбы не знаю, — серьезно отозвался Саша, — а вот после промывки одежды разводи костер да поищи грибов. Если найдешь, зажарь на костре. Только поганок не насобирай, а то «скорой помощи» здесь нет, желудок не промоют. И это, далеко не отходи, не хватало еще заблудиться в тайге. Хотя мы и так плутаем, но хоть вместе.

     — А ты что, пищу, как удав, переваривать в это время будешь?

     — Не, я обойду озеро вокруг, оно в диаметре небольшое, часа за полтора справлюсь. Может, из него речка какая вытекает или втекает, или туристы, рыбаки, охотники следы свои оставили.

     Если завтра идти на юго-запад, то озеро останется в стороне. Надеюсь найти зацепку какую. Сегодня давай заночуем возле воды, неизвестно, когда опять с водой встретимся, — сказал Саша.

     — Ты хоть одежду у костра просуши.

     — На мне высохнет. Так даже приятно, вспоминая, как от безводия мучились.

     — Не простудись, а то и так мы носами от насморка шмурыгаем.

     — Постараюсь.

     По возвращении Саша увидел горящий недалеко от воды костерок, а возле него три кучи. Одна большая, состоящая из еловых лапок, предназначенная для спального места, другая из бревен и толстых веток — для костра, третья — совсем маленькая — жареные грибы.

     — Мое предложение: караулить ночью не надо. С одной стороны нам защитой будет озеро, с другой разожжем два костра и отоспимся вволю, — объяснил Андрей.

     — Согласен, а теперь слушай меня. Из озера берет начало один небольшой ручеек. Он вытекает вон возле той группы сосен с того берега, чуть левее.

     — Ага, вижу, — подтвердил Андрей.

     — Так вот, — продолжил Саша, — вдоль него идет просека или дорога, черт его знает.

     — Следы людей или протектора машины видел?

     — Нет, там все заросшее травой, видно, ездят по ней мало. Но просека искусственная, потому что на ней невысокие пеньки торчат. То есть деревья или попилили, или порубали.

     — Отлично, иди перекуси.

     — Сейчас, Андрюха, только водицы испить нужно.

     Саша присел за импровизированный стол, взял в руку кусок еды, положил в рот.

     — А что за грибы? — спросил он.

     — Боровики, их тут хватает.

     — Ничего, вкусно с голодухи. Грибы, конечно, рекомендуют прежде отварить, но выбирать не приходится. А ты чего не ешь?

     — Я натрескался, пока готовил, рубай.

     Саша начал жевать второй кусок и нахмурил брови.

     — Этот гриб намного вкуснее, только что это за хрящи в нем? —спросил Саша, доставая это самое изо рта.

     — Угадай, — заговорщицки посмотрел на него Андрей.

     — Это рыба?

     — Не-а, — улыбнулся Андрей.

     — Шумахер, ты что, мне жабу зажарил?

     — Не жабу, а лягушку озерную. Другого мяса тут нет.

     — Дай еще один кусок, а то я их от грибов не отличаю.

     — Бери вот этот, покрупнее.

     — Между прочим, ничего. Зря я на тебя наезжал. Отдаленно напоминает мясо кролика.

     Вскоре с трапезой было покончено. Солнце начало садиться.

     — Челентано?

     — А?

     — А который час?

     — Девятнадцать часов сорок шесть минут.

     — Не рановато ли солнце заходит?

     — Пожалуй, да, но у меня часы правильно идут.

     — И размеры у него побольше, чем в наших широтах, и цвет более красный, не такой оранжевый.

     — Может, в высоких широтах так и положено.

     — Мне кажется, что мы находимся южнее, чем предполагаем. Иначе был бы полярный день, а не полярная ночь, — заметил Андрей.

     — Да, но утром светает очень рано. Белиберда какая-то.

     — Ладно, не парься, — продолжил Андрей, — завтра пойдем по найденной тобой дороге, куда-то да выйдем.

     Солнце скрылось за горизонтом, на небе стал виден серп молодой луны, засверкали первые звезды. Ветер стих. В траве стрекотали цикады.

     — Такое умиротворение и спокойствие вдали от цивилизации. Когда наелся, жажду утолил, отдохнул, то можно и прекрасное созерцать, — пофилософствовал Саша.

     — Быть может, завтрашний вечер мы будем проводить в компании людей, а через неделю вернешься к обычной жизни, лишь изредка вспоминая произошедшее с тобой приключение.

     — Знаешь, Шумахер, не так уже все произошедшее с нами и страшно, если все хорошо закончится.

     — Да, есть такая вероятность, что уже завтра и закончится.

     Дорогу ты нашел, а любая дорога имеет начало и конец. Другие люди отпуск свой и большие деньги ради такого отдыха тратят, а мы на халяву отдохнули с таким экстримом, — ответил Андрей. — Вернешься в город и все по-старому: дом, работа, по выходным бухло, пока молодой, а потом семья. Кстати, по поводу работы. Бросай ты свое бюро, пошли к нам. Я с шефом поговорю.

     Он тебя возьмет к себе. Да и говорить не надо. Он тебя и так знает.

     — Ай, не, пока не готов менять место работы.

     — Челентано, неужели тебе охота просиживать штаны за сто пятьдесят бакинских комиссаров в месяц?

     — Обещали зарплату в следующем месяце добавить, да и работаешь ты полулегально, без трудовой книжки. Стаж не идет.

     — Держите меня, а то я упаду! Челентано думает о пенсии.

     Тебе еще и тридцати лет нет, а ты про пенсию думаешь. На дворе новое тысячелетие, кризис закончился, надо капусту рубить, дурачье. Может, ты до этой пенсии и не доживешь, или пенсионное законодательство за тридцать лет кардинально поменяется. Работай на хорошей работе, получай достойную оплату, живи, пока молодой. Нужны тебе эти деньги, когда состаришься.

     — Мне сложно так резко свою жизнь поменять, — признался Саша.

     — Тогда, поверь, со временем жизнь сама поменяет тебя, — отрезал Андрей.

     — Хватит спорить, Шумахер, совсем темно стало, давай наслаждаться звездным небом. Где ты такую россыпь жемчуга в ночном небе увидишь?

     — Послушай, астроном-любитель, вот выйдешь на пенсию, а тебе ее будут ой какую огромную платить, тогда каждый вечер сможешь на звезды пялиться. Купишь себе телескоп. Станешь лузгать по ночам фисташки и считать на небе созвездия. Ты между прочим сейчас сколько созвездий, кроме Большой медведицы, на небе мне показать сможешь? — съязвил Андрей.

     — Еще Орион. Это три крупные звезды на одной линии.

     — И где он?

     — Кто?

     — Созвездие Орион.

     — А-а-а, — бормотал Саша и шарил глазами по небу.

     Андрей тоже задрал голову и смотрел на ночное небо. Затем повернул голову назад. Потом поднялся и начал стоя рассматривать небосвод.

     — Ну что? — повторил свой вопрос Андрей.

     — Не нахожу, — признался Саша. — Может, из-за горизонта пока не появилось.

     — А я и Медведицы не наблюдаю, — признался Андрей.

     — И я, а она целую ночь не исчезает. Слушай, мне кажется, небо какое-то не то.

     — Будто чужое, словно я его вижу в первый раз.

     — Шумахер, мы не в Сибири, мы в Южном полушарии.

     — Зашибись, скоро будем дома.

     VI

     В учебном корпусе чиновников второй категории департамента образования было много, каждый из них преподавал свой предмет. А вот третью категорию имел в каждом корпусе только один эласт. Он являлся руководителем, то есть самым главным в своем учебном заведении. В каждом городе общеобразовательных корпусов было большое количество, а специальных или узкоспециализированных, куда мечтали все кадеты попасть, единицы.

     В общеобразовательных дети обучались с шести до восемнадцати оборотов звезды. В специальные можно было попасть начиная с пятнадцати до двадцати двух. Другой путь получить высшее образование — это поступить в университетский корпус после окончания общеобразовательного.

     Прыжки с дома на дом Грегори осуществлял, когда ему шел двенадцатый или тринадцатый оборот с момента прихода в этот мир. В сегодняшних воспоминаниях ему уже было четырнадцать.

     Уж сейчас-то Грегори понимал, что все это не серьезно, а тогда все подростки имели своих кумиров. В тот период как раз на Камапе зарождался музыкальный стиль «скала». «Дело ясное, как и вся зараза, он морем добрался до нас с Десима», — вспомнил Грегори. Очень популярна в то время была музыкальная команда из Десима «Белый медведь». Их записи на оптических дисках различными путями попадали на Камап. Один из сослуживцев отца привез из командировки пять дисков в стиле «скала» в подарок на день прихода Грегори. Грегори зарядил диск с «Белым медведем» в оптическую машину, слушал музыку и просматривал изображения музыкантов. Солист носил длинную челку, выкрашенную в белый цвет, а над ушами волосяной покров у него был выбрит.

     Грегори посетил одно из заведений департамента по прическам.

     К сожалению, оптические машины не были в то время снабжены печатающими устройствами. Ему пришлось на словах объяснять чиновнице, производившей стрижку, какую именно прическу он желает иметь. Она оказалась женщиной хоть и консервативной, но понятливой. Слегка причитая, какая в наше время молодежь и что в ее молодость думали, где бы кусок хлеба раздобыть, она постригла Грегори так, как он желал, и отбелила ему челку. Напоследок она вымыла ему голову и посушила ее машиной для сушки волос. Расчесала волосы, а затем, улыбнувшись, сказала: «Беги, модник, теперь все девчонки твои».

     Песни «Белого медведя» слышали почти все, но фото музыкантов из корпуса, где обучался Грегори, не видел никто. Поэтому, когда на следующее утро он пришел на занятия, его новая прическа вызвала в классе фурор. К слову сказать, через месяц с такой стрижкой можно было часто встретить парней, но сейчас это было в новинку.

     Все бы хорошо, да через пару дней Грегори лицом к лицу на лестничном пролете столкнулся с руководителем корпуса. Он с негодованием произнес: «Это что за клоунада? Немедленно привести голову в порядок». Грегори поднял на него глаза и поинтересовался: «А в чем проблема?» «Проблема в том, что ты выглядишь, как малокон белогривый со скотного двора. А ты не животное, а эласт. К тому же кадет учебного корпуса, а не беспризорник с Десима, так что немедленно привести себя в порядок», — взревел чиновник третьего уровня. «Как немедленно?

     Прямо сейчас?» — робко спросил Грегори. «Завтра я этого всего не наблюдаю», — закончил руководитель.

     В этот день Грегори после окончания занятий направился не домой, а в библиотеку корпуса. Попросив у работающей там чиновницы устав корпуса и «Основные правила общеобразовательных учебных заведений», долго их читал и что-то записывал на листок бумаги.

     Занятия в корпусе проходили с утра до обеда, а позже шло время самоподготовки. Домой кадетов отпускали только ближе к вечеру, домашних заданий не задавали, вся учеба происходила в стенах учебного заведения. Только самоподготовкой Грегори практически не занимался. Из последующих событий Грегори понял, что в учебе он был, можно так сказать, гением. Особенно легко ему давались точные науки, такие как «исчисление», «законы природы», «взаимодействие веществ». Гуманитарные науки ему были не интересны, но максимальных восемнадцать баллов по ним он всегда имел. Для изучения предмета ему было достаточно послушать материал на уроке и лишь мельком просмотреть учебник.

     По прошествии нескольких дней у Грегори состоялась вторая встреча с руководителем корпуса. Увидев Грегори издалека, он пальцем указал на него и промолвил грубым голосом: «Стой!» Грегори подчинился. «Ко мне!» — скомандовал чиновник. Грегори подошел и с опаской остановился шагах в трех от него. «Ты что, плохо по-камапски понимаешь? Марш ко мне!» — махнул руководитель передней конечностью перед лицом Грегори, а затем указал на дверь, ведущую в его кабинет. Грегори подошел к двери, нажал на ручку. Дверь оказалась заперта на ключ. Тогда он отошел в сторону и стал дожидаться, пока чиновник не открыл ее своим ключом и прошел вовнутрь. В этом кабинете Грегори находился впервые за все время обучения в корпусе. Глава учебного заведения сел за свой рабочий стол в кресло и пристально уставился сначала на белую челку своего кадета, а потом долго глядел в глаза Грегори. Последний, продолжая стоять у двери, не выдержал взгляда и отвел глаза в сторону.

     — Я делал тебе замечание насчет вот этой вот прически?

     — Да, — тихо подтвердил Грегори.

     — Не слышу!

     — Да, — чуть погромче повторил кадет.

     — Так почему мое распоряжение не выполнено?

     — Его невозможно выполнить, — попытался возразить Грегори, при этом пальцы на его левой передней конечности непроизвольно стали шевелиться.

     — Что? Не понял.

     — Волосы прожжены кастуаном, их теперь никакая краска не возьмет. Даже если я каким-то чудом подберу краску под естественный цвет волос, что невозможно, то все равно после первой же помывки головы краска слезет. Эти волосы до самых корней мертвые, можно только ждать, пока они снова отрастут.

     — Меня это не интересует. Это твои проблемы, — отрезал руководитель.

     — Так мне что, белые волосы машиной для бритья удалить? — попытался задать вопрос Грегори.

     — Мне наплевать, что ты будешь со своими патлами делать.

     Можешь хоть кислотой облить, лишь бы этой порнографии на голове не было, — при этом чиновник убрал передние конечности со стола и развалился в кресле.

     — У меня станет нелепый внешний вид, — пытался защищаться Грегори. — Я стану посмешищем для всего класса.

     — Чтоб с тебя не смеялись, нужно думать основным мозгом, а не вторичным, — как ему самому показалось, удачно пошутил руководитель, при этом ухмыльнувшись. — Завтра перед занятиями зайдешь сюда ко мне и лично покажешься мне на глаза. Понял? И запомни: я два, а тем более три или четыре раза повторять не люблю. Ты понял?

     — Да, то есть нет.

     — Чего?

     — На каком основании я обязан стричь голову налысо? — уже более уверенно задал вопрос Грегори.

     — На основании устава корпуса!

     — Но наш корпус не военный и не является узкоспециализированным по профилю департамента охраны порядка. В нашем уставе не регламентирована, в отличие от этих заведений, ни длина волосяного покрова головы, ни цвет, ни его форма. Согласно пункту четырнадцатому, подпункту третьему устава нашего корпуса, а также пункту двадцать первому, подпункт не помню, «Основных правил общеобразовательных учебных заведений» кадет обязан иметь чистый внешний вид и опрятную прическу на голове. Вот и все.

     — Ишь ты, умник нашелся. Сейчас мы посмотрим, что пишут в уставе, — сказал чиновник третьего уровня, участвовавший когда-то непосредственно сам в разработке данного документа.

     Пыхтя, поднялся с кресла, протиснул уже прилично выросший живот между креслом и этажеркой с книгами и папками, порылся в них и извлек тоненькую белую брошюру. Сел обратно за стол, долго листал устав, бормоча себе что-то под нос, а затем вслух. —А какое твое первое, второе и третье имя, грамотей? Какое там третье, первое и второе, назови?

     — Матини Грегори.

     — Номер группы?

     — Восемьдесят три, — отчеканил Грегори.

     — Так какой там подпункт? — спросил руководитель, записывая данные Грегори себе в блокнот.

     — Третий пункта четырнадцатого, — повторил Грегори.

     — Ага, вот, — обрадовался глава корпуса, — ну вот, здесь черным по белому написано, что прическа, значит, должна иметь чистый и опрятный вид.

     — Разве моя стрижка чем-то неопрятна или нечиста? Я только вчера посетил салон департамента по прическам. Волосы у меня аккуратно уложены, чистые. И в отличие от вас у меня нет перхоти на голове, — возразил Грегори мужчине с просаленными волосами, сидевшему в кресле напротив него.

     — Ты что, ты, гаденыш, считаешь, что твоя ублюдочная прическа приличнее, чем моя? Да я, как и положено, каждые выходные посещаю общественную баню, делаю помывку головы и тела. Ты лучше, что ли?

     — Не знаю, — испуганно ответил Грегори, поняв, что сболтнул лишнего, — я принимаю душ каждый день дома, меня так родители научили.

     — Так пусть твои родители сегодня вечером придадут тебе надлежащий внешний вид, а то непонятно чем занимаются, а их сын, как малокон или попугай, по территории корпуса шляется.

     — Вы моих отца и мать не знаете, поэтому попрошу их не трогать, а прическу я менять не буду, я закон не нарушаю.

     — Ах так, значит, без родителей в корпус завтра ни ногой!

     — С утра им на работу, они не смогут до занятий попасть к вам.

     — Без них к занятиям тебе приступать запрещаю!

     — С чего это? — немного сконфузился Грегори.

     — Потому что я здесь главный!

     — Я пропускать занятия не буду. И брить голову не буду.

     — Тогда я тебе ее сейчас сам постригу, — не выдержал чиновник третьего уровня департамента образования. Он, раскрасневшийся, схватил Грегори за конечность, а своей второй открыл ящик стола и стал искать там ножницы.

     Грегори сильно испугался, стал дергаться, пытаясь освободить конечность, но руководитель его крепко держал. Наконец он нащупал ножницы и извлек их из ящика, и стал ближе подтягивать кадета к себе.

     — Еще глаз выпорет, — подумал про себя Грегори, а вслух добавил: — Отпустите, кто-то по коридору идет.

     Руководитель чуть ослабил хватку, и в это время Грегори удалось вырваться. Он открыл дверь и выбежал в коридор, где, естественно, никого не было. Шли занятия. Грегори добежал до выхода во двор, обернулся — его никто не преследовал.

     Он перешел на шаг и направился в сторону дома. Продолжать занятия не хотелось.

     Обо всем произошедшем Грегори рассказал вечером родителям.

     — Завтра на занятия не иди, — сказал отец, — я изучу все документы в течение дня по вопросу причесок в учебных заведениях, проконсультируюсь со специалистами, а послезавтра с утра пойду к твоему руководителю.

     — Эспи, в такой ситуации у парня могут возникнуть серьезные проблемы за пропуск занятий без уважительных причин, — заметила Халиа, — ему необходимо завтра идти в корпус.

     — Грегори, ты внимательно изучил устав?

     — Да.

     — Уверен в своей правоте?

     — Полностью.

     — Смотри, не подведи меня. А сейчас пойди на кухню, попей горячего бульона, нам необходимо с матерью переговорить.

     Грегори ушел и дальнейший разговор вспоминает с обрывками.

     — История очень неприятная, — сказала Халиа.

     — Да, после такого инцидента руководитель обеспечит ему в дальнейшем веселую жизнь, — дополнил Эспи.

     — Еще не понятно, как на самом деле там развивались события. В прическе Грегори нет ничего предосудительного, но, может, парень всего не рассказывает.

     — Пойди, Эспи, разберись. В любом случае, прав наш сын или виноват, никто не имеет права совершать над ним насилие.

     — Да я знаю их начальника корпуса — гниль полная, — начал отец. — Он со мной учился в одном университете, только был на два курса старше меня. Тупарь такой, я не представляю, по какому блату он в наше учебное заведение попал и сколько денег за его поступление заплатили. Еще и стукачом был. Его должны были выгнать еще после первого уровня обучения, но он вступил в одну из молодежных организаций, курируемых правительством. Знал с молодых лет, к кому и с какой стороны подойти. У него еще кличка такая емкая была. О, «Хорек». Так и просидел все годы без толку в университетском корпусе. В науку кто его возьмет, бестолочь такую даже за деньги к серьезным научным исследованиям не подпустят, а вот за теплую должность по окончании университета молодежная организация похлопотала, и пристроили. Да еще почти сразу дали третий уровень и начальником определили. Правда, после этого его больше не повышали, видно, больше не понадобился, и Хорька постепенно списали в отвал.

     — Тише, тише. Нет нужды все это Грегори знать. — Тихим голосом произнесла мать. — Ты разберись, только не навреди, потише на поворотах. Не обязательно полной правды добиваться.

     Уладь ситуацию.

     Утром после пробежки, водных процедур и завтрака отец, взяв с собой зонт-трость, потому что шел дождь, направился с Грегори в корпус. Подойдя к кабинету, он сказал сыну: «Жди здесь» и постучал в дверь. Не услышав ответа, Эспи расстегнул плащ и вошел вовнутрь. Грегори подошел поближе к двери и стал вслушиваться.

     Сначала разговор был тихим, и Грегори, как ни прикладывал ухо к замочной скважине, ничего из разговора понять не смог. Потом диалог пошел на повышенных тонах.

     — А вы, собственно говоря, какую должность занимаете, — задавал вопрос руководитель, — какой у вас уровень?

     — Какое это имеет значение? Я в первую очередь эласт, — отвечал отец.

     — Как это какое значение? Я, к примеру, имею высшее образование, у меня третий уровень, а вы позволяете себе со мной так разговаривать, — не унимался начальник корпуса.

     Далее неразборчивый разговор, затем снова реплика отца.

     — Скажите, какое правонарушение согласно букве закона совершил мой сын?

     Руководитель что-то ответил, отец продолжил:

     — То, что не запрещено по закону, является разрешенным, так гласит «Основной закон Камапа», — парировал отец.

     — В корпусе я основной закон, и я решаю, кто и как здесь должен ходить.

     — Послушайте, гражданин основной закон. Разговаривать с вами больше нет смысла. Скажу вам напоследок одно. Если вы называетесь словом «педагог», и это слово пишется через букву «е», а не «и», то должны заботиться о детях, а не проявлять насилие по отношению к ним.

     — Ты меня еще учить будешь, — начал хамить начальник корпуса.

     В этом месте Грегори стало жуть как интересно, и он стал не просто слушать, а подглядывать в замочную скважину. Отец все время разговора стоял на том же месте, что и Грегори вчера, а чиновник третьего уровня, развалившись, сидел в кресле. Теперь отец медленно поставил свой зонт у стены, очень медленно подошел к столу. Атлетическая фигура Эспи склонилась над фигурой полноватого эласта, волосы у которого, правда, уже были вымыты, и спокойно произнес: «Послушайте, гражданин Хорек, если еще хоть один раз вы дотронетесь до моего сына, то будете иметь дело лично со мной или с чиновниками департамента правопорядка». Не говоря больше ни слова, он также медленно развернулся, взял свой зонт и направился к выходу. Чиновник в кресле как-то скукожился, обмяк, глаза забегали, словно высокопоставленному чину, почитаемому давно всеми вокруг, напомнили о проказах его молодости, и произнес: «Дай одному сегодня волю думать и делать все, что он захочет, так завтра все начнут на головах ходить. Порядка не будет, бояться перестанут».

     Эспи, не обращая на него никакого внимания, закрыл дверь с обратной стороны.

     ***

     — Мигуэль!

     Тишина.

     — Мигуэль!

     Ответа не последовало.

     — Мигуэль, Дит тебя забери, просыпайся!

     Этого голоса, вернее его обладательницы, Мигуэль боялся больше всего в своей жизни. Злой начальник, хвори, пожар и даже военные действия меркли по сравнению с его женой. Когда у нее было прекрасное настроение, она могла ему даже улыбнуться. Эти моменты Мигуэль помнил крайне редко, разве что когда ему выплачивали по службе жалование либо супруга приобретала себе новый наряд или предмет туалета. В обычной обстановке она награждала его парой-тройкой неприятных эпитетов. Если же кто-то из соседей, знакомых или в торговой лавке попытался этой женщине что-то возразить, то Мигуэлю проще было оказаться в центре воздушного смерча, чем встретиться с ней дома.

     — Что такое, Марчелла? — спросил Мигуэль, а мысленно подумал: — Кажись, сегодня она в норме.

     — Давай, лодырь, просыпайся, солнце уже давно встало, а ты глаз пока не раскрыл.

     — Так сегодня праздник, куда спешить? — оправдался Мигуэль.

     — Тебе, бездельнику, может, спешить и некуда, а скотина в хлеву ждать не хочет. Вон, слышишь, как рычит, ее кормить надо.

     Мигуэль прислушался, но ничего не услышал, кроме щебета воробьев под крышей дома.

     — Никто там голоса не подает, — сказал Мигуэль, — сейчас немного полежу и встану. Голова болит сильно. Я, наверно, заболел.

     — Как с вечера бырло пить, так у тебя здоровья хватает. Ты ж нажрался вчера так, что не помнишь, как до дома добрался.

     — Да не пил я вчера бырла.

     — А что, от родниковой воды морда у тебя такая опухшая? —заметила жена.

     Мигуэль потрогал рукой свое лицо и вскрикнул от боли. Левый глаз у него был явно подпухший, а бровь рассечена.

     — Мы эль пили, выпили по малому бочонку на брата. Какникак сегодня на службу идти не надо. А голова болит, так это, видно, я споткнулся и упал. Совсем этого не помню.

     — Напиваться нужно меньше, а то голову скоро потеряешь.

     Мигуэль попытался подняться, в голове кольнуло, и она закружилась. Он предпринял вторую попытку. Получилось. Подошел к кадушке с водой, заглянул в нее. Оттуда на него смотрел мужчина лет сорока пяти с пышными усами. Левая половина лица у него, насколько позволяла рассмотреть водная гладь, имела сильный отек.

     — А что у нас на завтрак для людей? — поинтересовался Мигуэль.

     — Для начала покорми скотину, а потом сам еду отведаешь, — ответила жена.

     — Ладно, ладно, а все же что там у нас имеется?

     — Что, что. Каша да лепешки, как обычно. Твоего жалования только на такую пищу и хватает. В твои годы ты мог бы уже начальником тюрьмы быть. А все ходишь на побегушках да в карауле стоишь. О, великий Гименос, кого ты мне послал в мужья?

     И ведь сватались же хорошие женихи по молодости. Нет, отдал же мой папенька, старый пень, меня за этого олуха. Теперь вечно голодные и босые ходим. Стыдно перед соседями. Тьфу.

     — Мне не стыдно. Зарабатываю не меньше, чем в округе люди.

     Одежды у тебя столько, что сундук скоро треснет. А еды у нас мало, так это ты готовить не умеешь. Вместо того чтоб пойти в лавку, купить продуктов да у плиты постоять, ты все по подругам бегаешь, язык чешешь и сплетни собираешь. Ты меня все равняешь по мужьям своих подруг. Те, конечно, деньги лопатой гребут. Ну так какие у них должности, такое и жалование. А земли сколько у них?

     — А почему, дырявая твоя башка, ты такого не добился в жизни, как они?

     — Так какой у меня домен, и какой у них. Сама знаешь, из каких семей у них родители по отцовской и материнской линиям.

     А мои старики всю жизнь в земле ковырялись, — нашел оправдание Мигуэль.

     — Так ты хочешь, что б и я вот этими руками всю жизнь в земле рылась? Молодая еще, а рученьки мои, как у старухи, от непосильной работы. Тебе нравится, так ступай в хлев, там в навозе и ковыряйся, — топнула на него ногой Марчелла.

     Мигуэль накинул верхнюю одежду, в ответ что-то буркнул, опустил голову и вышел во двор.

     ***

     По дороге, обнаруженной вчера Сашей, путники шли бодро.

     Это была первая ночь за время скитаний, когда они хорошенько выспались.

     — Вот так, Челентано, всего за несколько деньков мы в своих умозаключениях перенеслись из городского парка в Южную Америку.

     — То, что это не Африка или Австралия, я просто уверен, — решил Саша.

     — Не, небо не наше, это точно, даже Млечного Пути нет.

     — Ага, а я про такое и не сообразил. А в южном небе есть Млечный Путь?

     — А черт его знает, я здесь впервые, — ответил Андрей.

     — Здесь. А где это здесь?

     — Ну, думаю, такая природа где-нибудь в Чили, Аргентине.

     — Да-да, Челентано, сначала мы проснулись в городе, потом вроде как за кольцевой дорогой, затем в Сибири. Все это твои догадки. Может, нас пару дней назад прибили, и ищем мы на том свете свою дорогу в ад или в рай.

     — Я удивляюсь происходящему вокруг нас все менее и менее, потому что не нахожу логического объяснения нашего, где бы мы ни находились, перемещения.

     — Так понимаю, Саша, что люди разговаривают в этой части Земли по-испански?

     — По-моему, да. Только какое это имеет значение, по-испански или по-итальянски, не знаем мы таких языков вообще.

     К дороге, по которой они шагали, примкнула другая, более широкая. На ней виднелись многочисленные следы копытных животных и след от повозки.

     — Ес! Челентано, держи краба! Цивилизация, — Андрей хлопнул друга по ладони.

     — Ты уже упражняешься в английском? Сейчас будешь с местными жителями вести диалог. Они в этой дикой местности знают два с половиной слова на английском, а ты сможешь пять предложений им сказать. Речуху такую задвинуть, объяснить, что мы здесь по культурному обмену между двумя полушариями.

     — Ты проводи обмен между своим левым и правым полушариями мозга, развивай его, — отшутился Андрей и напрягся. Впереди, чуть поодаль от дороги, они увидели частокол.

     — Шумахер, давай для начала подкрадемся и понаблюдаем?

     — С чего это?

     — А если это племя пигмеев или людоедов, в Южной Америке они встречаются.

     — Так то ж в долине Амазонки. А здесь их не должно быть. Разве база наркобаронов по изготовлению кокаина.

     — Я людей мечтал встретить, а теперь че-то не по себе.

     — Давай лучше пойдем по дороге, а то на какую мину или ловушку напоремся. Или за шпионов нас признают, если в кустах заметят, — возразил Андрей.

     — Ой, пошли.

     Весь этот комплекс сооружений имел следующий вид. Частокол изготовлен из местной сосны, толстых бревен высотой в четыре метра, на конце заостренных. Шел он кругом с диаметром не меньше ста метров. Внутри виднелись крыши домов, покрытые камышом.

     — С шифером у них туговато, — заметил Андрей, — используют местное сырье.

     — И на кирпич не богаты, — дополнил Саша.

     — Это правильно, зачем деньги тратить, если стройматериалы под ногами растут.

     — Видно, у них такой стиль сейчас в моде, этакий южноамериканский ремонт.

     Подошли к воротам. Они оказались изготовленными из другого дерева, более твердого. В воротах имелась дверь, тоже весьма массивная и закрытая. Стучать в нее косточкой пальца, кулаком или ногой, было одинаково бесполезно, это то же самое, как об толстое дерево головой. Эффект один — никто не услышит. Андрей начал орать: «Мистер, сеньор, оупен, плиз!» Ноль реакции.

     Тогда они обошли вокруг огромного забора и вернулись на прежнее место. Другого входа не наблюдалось. Саша походил вокруг, подобрал на земле внушительных размеров палку и стал барабанить ею по воротам. Устал, опустил ее и произнес: «Может, это сторожка для охотников, как у нас в тайге? Постучим, если никого не будет, попытаемся перелезть». Он уже поднял дубину, чтобы начать стучать снова, как вверху над частоколом появилась голова.

     Это был старик. Он имел черты лица то ли индейца, то ли мексиканца. Волосы и борода длинные, черного, как смоль, цвета, но с проседью. Он долго и с удивлением рассматривал пришельцев, пока Андрей не произнес: «Хэлоу, сеньор. Май нэйм из Эндрю». Затем он показал рукой на Сашу и добавил: «Зис из май фрэнд Алекс». Саша при этом сложил руки лодочкой на груди и поклонился. Старик непонимающими глазами смотрел на собеседников, потом сказал: «Ото кен». Андрей развел руками, мол, не понимаю, и добавил: «Ай эм доунт андэстэнд. Ай спик рашша, руссия энд инглиш». Старик покачал головой, показывая всем видом, что не разбираться в речи собеседника. Тогда Саша стал перечислять все интернациональные слова, связанные с Южной Америкой: «Испаньел, Чили, Аргентина, Амазония, Колумбия, Америка, Пиночет». «Это ты зря про Пиночета, может, эти люди до сих пор от него здесь скрываются», — толкнул товарища Андрей. Старик, не понимая ни слова, продолжал на них смотреть, затем спросил: «Мастрия? Орис?» Андрей показал, что не понимает, а Саша жестами изобразил, что хочет есть, пить и спать. Его собеседник жестом руки показал, что бы они уходили прочь, при этом указательный палец направил в сторону, противоположную озеру и сказал: «Орис».

     Делать нечего, Саша и Андрей сели на пригорке недалеко от ворот. Необходимо передохнуть и составить дальнейшие планы.

     Хозяева явно не намеревались их впускать в свое жилище. Значит, необходимо искать хоть мало-мальски затрапезный городишко, но без частокола, а с отделением полиции, откуда их переправят в столицу, где располагается родное посольство или консульство.

     Минут через двадцать дверь в воротах отворилась, и из нее вышли два человека. Один из них все тот же старик, а второй — мальчишка лет двенадцати. Одеты они абсолютно одинаково, одежда отличалась лишь размером. Это была серая толстая простыня с дыркой для головы, накинутая на плечи, и больше ничего. Ноги босые. Они подошли к Андрею с Сашей и протянули им две лепешки тоже серого цвета, типа лаваша, и два глиняных горшка. В один налили молока, а в другом лежала еще теплая клейкая смесь, походящая на кашу. Лепешки зачерствели еще пару дней назад и являлись промежуточным звеном между сухарем и хлебом. Молоко попахивало козлятиной, но было свежим. А вот с кашицей вышла незадача. Мало того, что она не содержит соли, так кушать ее приходилось голыми руками. Поначалу Саша показал, что такой столовый предмет, как ложка, пришелся бы кстати. Но мальчишка живо запустил свою руку с длинными ногтями, под которыми находилась черная грязь, в горшок и научил потреблять это блюдо. В городе от такого Андрея могло и вытошнить, но здесь голод взял свое, он только добавил: «Пресная клейковина, надеюсь, кишки не слипнутся». На что Саша ответил: «Если от жаб и грибов не слиплись, то и это прокатит».

     После сытного обеда путники отблагодарили кивками головы хозяев.

     Старик забрал назад горшки, махнул рукой, развернулся и начал уходить. Саша разгреб сосновые иголки на земле, нарисовал многоэтажный дом и показал мальчишке рисунок. Тот непонимающе покачал головой. Тогда Саша нарисовал фабричную трубу и заводской корпус. Эффект тот же. Рисунок автомобиля, самолета, парохода опять же ни о чем не говорил парню. Когда Саша нарисовал лошадь, тот сказал: «Тап».

     — Странные люди, секта старообрядцев, что ли? Им не известны блага цивилизации, — сказал Саша.

     — Подожди, у меня есть идея, — сказал Андрей.

     Он расчистил гораздо большее пространство на земле, стер старый рисунок и изобразил крепостную стену с башнями, воина на коне. Парень на каждый предмет рисунка показывал пальцем и давал названия на своем языке. Потом он стер изображение воина и его лошади, обвел все изображение кругом и сказал: «Каву».

     При этом он указал направление то же, что и старик, на юго-запад.

     Далее начертил стрелку от круга еще чуть левее и добавил: «Орис».

     Затем поднялся с корточек, махнул рукой и побежал догонять деда.

     — Ну что, Челентано, соображения есть?

     — Предположу, что по ходу нашего движения расположена старая заброшенная крепость или остатки крепостной стены древнего города. А за ним расположен обычный современный населенный пункт с городской инфраструктурой.

     — Не знаю, как насчет инфраструктуры, главное, чтоб там жители вменяемые находились. А то такое ощущение, что здесь либо филиал местного дурдома, или пионерлагерь с элементами дикой жизни. На кой хрен нужен такой забор? Тут что, местная тюрьма или лепрозорий? — выразил свое мнение Андрей.

     — А чихуахуа его знает, — ответил Саша.

     VII

     Следующая неприятная встреча Грегори с руководителем его корпуса произошла в конце учебного года. На территории учебного заведения проходило некое праздничное мероприятие, начавшееся еще днем с торжественного заседания в большом зале.

     Вначале рассказывали о достижениях страны, потом прошлись по десимским эксплуататорам, предвещая скорое падение их антинародного режима. Далее показали на большом световом экране старый фильм, в котором главный герой почти все время простоял по пояс в холодной воде, забивая молотом деревянные сваи для строительства нового завода по производству бумаги в устье реки. «Вот это эластище, вот это гигант. С такими гражданами мы обязательно вскоре построим светлое будущее!»—с такими словами светокино закончилось. Все кадеты встали со своих мест и начали хлопать конечностями. Бурные аплодисменты. Грегори повернулся и спросил у своего товарища:

     «Почему уже прошло пятьдесят оборотов звезды от выпуска этого светофильма, а светлое будущее так и не наступило?» Тот глянул ему в лицо и серьезно произнес: «Ты что, не понимаешь? Десимские буржуа постоянно нам вредят! Своих трудящихся эксплуатируют и нам не позволяют развернуть знамя трудовой победы».

     Потом на сцену поднялся старенький дедок. Он, звеня медалями, рассказал, как Камап победил Десим в последней войне.

     В конце его пламенной речи к нему подошел руководитель корпуса, пожал ему конечность и от себя добавил: «Если бы не такие, как вы, то наше поколение и все будущие до скончания веков оставались бы рабами Десима! А что такое Десим и какова его мораль, все здесь присутствующие хорошо знают. Какие ценности правящий класс этого государства преподносит всему миру, все хорошо знают. Это насилие, эксплуатация, нажива, падение нравов, разврат, проституция, наркотики, пьянство». Чиновник третьего уровня в этом месте сделал словесную паузу, словно чего-то ожидая, окинул зал взглядом. Тишина. Он посмотрел на первые ряды слушателей. В них размещались чиновники второй категории данного корпуса, а также один чиновник пятой категории департамента образования из городского управления. Пауза слегка затянулась. Тогда молодая чиновница, преподающая неживую природу, первая хлопнула в конечности. Зал разразился бурными и продолжительными аплодисментами. Руководитель просиял, немного постоял, наслаждаясь моментом, а когда все стихло, продолжил: «И какими, спрашивается, вырастут несчастные дети Десима, воспитанные в этакой клоаке общества потребления, где все мечтают, как бы побольше урвать? Урвать у общества, природы, эластовской души и у нашей великой страны Камап. Нас не сломить, граждане! Да здравствует великая победа!» Бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Все встают.

     Продолжение было следующим. Чиновники поднялись на третий этаж учебного корпуса для продолжения торжественного заседания в узком составе, а затем и вовсе, разбившись на небольшие группки, разошлись по своим кабинетам. По всей видимости, они занялись там проработкой методических материалов. А для кадетов в этом же большом зале организовали танцы. Мальчишки и девчонки составили стулья по периметру, заиграла музыка.

     Весь первый этаж и внутренний двор корпуса загудел, как пчелиный рой. Кто-то танцевал, кто-то стоял парами или группами вне помещения. Медленные композиции сменялись быстрыми. Обстановка сделалась непринужденной. Некоторые из ребят, спрятавшись за угол здания, вдыхали дым из листьев паслена. Алкалоид никотина проникал в их основной мозг и расслаблял нервную систему. Самые отважные кадеты в количестве трех эластов откупорили стеклянный сосуд, осмотрелись по сторонам и по очереди стали наливать в стакан порцию за порцией одноатомный алифатический спирт, занюхивая каждую дозу волосами друг друга и закусывая одним огурцом на всех.

     Грегори на этом празднике жизни чувствовал себя лишним.

     У него с самого начала начались рези и колики в животе, которые по мере опускания звезды за горизонт все усиливались.

     «У меня диарея, — решил он, — и в любой момент могут начаться выделения жидких испражнений из анального отверстия. Лучше этот процесс предупредить и взять под свой контроль». С такими мыслями он двинулся к туалету на первом этаже. Мужской туалет представлял собой небольшое помещение с восемью дырками в цементном полу. Треснутое оконное стекло было в рост среднего эласта замазано краской. Десять подростков постарше Грегори вдыхали никотин. Двое из них поливали струей угол и стену, даже не пытаясь попасть в отверстия на полу, к которым тяжело было подойти ввиду того, что они все вокруг были загажены фекалиями различного цвета и консистенции. Грегори остановился на пороге, не решаясь пройти вовнутрь. Коктейль из запаха мочевины, никотина и прочих отходов жизнедеятельности эласта вызывал рвотный эффект. Кадеты, явно перебравшие для своего организма алкалоидов, вели разговор.

     — А здорово наш шеф сегодня пропагандировал.

     — Настоящий патриот Камапа.

     — Засиделся только в кресле, пора уровень давно ему повысить.

     — Да, сильно он по десимским ублюдкам прошелся.

     — Железно мы пятьдесят оборотов назад разгромили нечисть из Десима.

     — Прогнали со своей почвы назад.

     — И побежали эти буржуа с нашей почвы в свой навоз.

     — Это точно, вылезли десимские уроды из своего навоза, полезли на нашу почву, и вернулись обратно в навоз.

     — И будут они в своем говне еще сто оборотов звезды сидеть, пока мы не построим общество для трудовых граждан и не поможем им, — сказал один из кадетов, подняв многозначительно переднюю конечность. Затем перевел помутившийся взгляд на Грегори и продолжил: — Ну, чего семенники мнешь, проходи, отливай.

     Грегори уже было решился пройти вовнутрь, но, переступая через порог, чуть не наступил на кучу фекалий и остановился.

     Другой кадет вступил в разговор: «Э, ты, видно, дверь перепутал.

     Тебе в соседнюю, к бабам». Все демонстративно засмеялись лошадиным гоготом. Грегори посмотрел на них еще раз и сказал:

     «А тут в какую дверь не заходи, все одинаково».

     А живот болел все сильнее, начались спазмы. На улице еще светло, под забор не сядешь. И он решился пойти в туалет на второй этаж, хотя всем, кроме чиновников, сегодня туда и на третий этаж проход был строго запрещен. Интерьер туалета на втором этаже ничем не отличался от интерьера на первом, только в нем не было ни одной живой души. Воняло, правда, чуть поменьше, и пол струей из шланга был вымыт.

     Опорожнив кишечник, Грегори покинул туалет в отличном настроении. Танцы еще не закончились, пора наверстывать упущенное. Он шагал по абсолютно пустому холлу. Такого он никогда не видел и слышал. Обычно второй этаж заполнен кадетами.

     Шаги гулким эхом отражались от стен. Освещение отсутствовало.

     Учебные кабинеты располагались справа и слева от холла. Из щелей некоторых из них пробивался свет. Там по нескольку эластов сидели чиновники. Где-то слышался тихий разговор, из-за другой двери гремела музыка. За третьей дверью играла ручная клавишно-меховая машина и несколько эластов распевали незнакомую для Грегори песню. «Наверно, песня новая, потому что поют они невпопад, сбиваются, начинают заново. Не получается пока, мало тренировались. Но музыкальная самодеятельность у наших наставников хорошая. До захода за горизонт звезды потренируются, и все у них получится. Я слышал, как эти чиновники на праздниках выступают. Красиво играют и поют. А вот как учатся, не слышал никогда. Тяжел этот труд, раз так надрываются и не могут по нотам петь», — подумал Грегори и проследовал далее. За следующей дверью наискось напротив этой громко ругались и спорили, слышался звон битого стекла. «Да, разные научные концепции рождают истину в споре», — вспомнил Грегори изречение одного чиновника высокого ранга, жившего еще до войны. Из-за следующей двери света видно не было. Но за ней что-то сначала шевелилось, скрипело, а потом начало стонать. Грегори вспомнил, что это лаборатория, и, возможно, содержащихся там животных забыли покормить или у них закончилась вода.

     Далее все кабинеты по ходу движения оказались темными.

     И только в самом последнем кабинете с вывеской «Неживая природа» горел свет. Он еле-еле пробивался сквозь щель по всему периметру двери. Кабинет располагался у самого выхода на лестничную площадку. Грегори осталось пройти шагов десять, не более, и он начнет спускаться на первый этаж. Он был доволен, что за хождением по запрещенному в этот день второму этажу его никто из чиновников не заметил. Сердце учащенно билось, он волновался и, стараясь тихо ступать, пошел быстрее.

     Он уже мысленно спускался по лестничному проему, как вдруг дверь с вывеской «Неживая природа» распахнулась и в дверном проеме показался женский силуэт. В правой конечности она держала дымящуюся трубку для вдыхания никотина. Волосы на голове были растрепаны, а три верхние пуговицы белой блузки расстегнуты. Контраст света и тьмы не позволял обоим идентифицировать друг друга. Наконец в сетчатке глаз произошла фокусировка изображения и Грегори смог распознать в этой молодой женщине свою чиновницу, обучающую его предмету неживая природа. Грегори смутился и испугался до такой степени, что у него непроизвольно зашевелились пальцы на левой передней конечности. Различив, кто стоит перед ней, чиновница, по всей видимости, также испытала неловкость, так как вначале она попыталась спрятать трубку за спину, а потом стала застегивать пуговицы на блузке. Оно, понятно, что она разволновалась, потому что дымить никотином в помещении корпуса было запрещено как кадетам, так чиновникам. Работала она после университета только первый год. Новый коллектив, новые кадеты. Она и на занятиях часто попадала в тяжелые ситуации, когда не могла дать правильный ответ на поставленный кемнибудь из учащихся вопрос. Грегори ее даже стало немного жалко.

     А далее из дверного проема показалась грузная фигура начальника корпуса и уставилась на Грегори. Он еще сканировал тело Грегори, пытаясь сопоставить реальный образ с образом памяти своего основного мозга, но уже задал вопрос: «Ты чего тут шляешься?» — В туалет ходил.

     — А что, тебе не известно, что на сегодня верхние этажи для кадетов закрыты?

     — Конечно, известно, но мне стало плохо, и я решил подняться на второй этаж, — оправдывался Грегори. Он стоял в тени, и свет из открытой двери скрывал от начальника его лицо.

     — Ну, так шел бы на первый. Там что, закрыто?

     — Там слишком грязно и противно, мне там стало еще хуже.

     — Ясно дело, грязно, танцы как-никак, загадили, а убирать некому. Ладно, иди. Вот ты завтра придешь пораньше и до начала занятий наведешь там полный порядок после сегодняшнего мероприятия. Я сам потом проверю. Вымоешь так, чтобы блестел не только пол, но и стены. А потом сиди в туалете, сколько тебе угодно, плохо уже не будет. Сам для себя комнату отдыха приготовишь. А то плохо ему от кадетского туалета. Личный горшок с собой таскай, урод, — чиновнику понравилось собственное остроумие, он ухмыльнулся.

     Начальник понимал неловкость нахождения в таком месте при данных обстоятельствах стоящих здесь трех эластов. Ему хотелось поскорее завершить этот разговор, но остаться на высоте, при этом наказав провинившегося. Преподаватель неживой природы отошла подальше и стояла, прислонившись к стене.

     Листья паслена в ее трубке не дымили. Огонька видно не было.

     Чтобы более грозным выглядеть перед провинившимся кадетом, начальник еще раз, повысив голос, напомнил: «Завтра с утра вымоешь туалет не водой из шланга, а тряпкой. Понял?» «Делать нечего, еще легко отделался», — подумал Грегори и направился к выходу. «Твое имя, кадет?» — уже менее грозно и даже немного лениво бросил в спину ему чиновник. Видно, он находился в предвкушении продолжить на практике разбирать образцы неживой природы и анализировать их. Молодым специалистам поначалу требуется помощь в работе. «Матини», — бросил Грегори через плечо. «Матини? — переспросил начальник. — Стоять, ко мне, живо!» До Грегори дошло, что до сих пор чиновник его не идентифицировал. «Вот лопух, ляпнул бы любое наиболее распространенное имя, и все сошло бы с конечностей», — корил себя Грегори, пока медленно подходил к начальнику. Чиновница по неживой природе уже вернулась и стояла подле своего шефа.

     Вид у нее теперь был строгий, пуговицы до последней застегнуты, волосы аккуратно собраны под резинку в пучок. Только лицо у нее было нездорово красного цвета и взгляд не мог сосредоточиться, слегка блуждая.

     — Ты чем занимался в туалете? — еще раз спросил чиновник.

     — Я уже сказал, у меня живот прихватил, — Грегори совсем растерялся.

     — Живот, говоришь. А я думаю, ты там или дымил, или одноосновник употреблял.

     — Честное слово, ничего не употреблял, — взмолился Грегори, — я понимаю, что нарушил предписание, готов, как вы сказали, вымыть завтра туалет.

     — Туалет, говоришь. Здесь, гражданин кадет, не туалетом пахнет, а отчислением из корпуса!

     — Ну хотите, я даже сегодня могу по окончании мероприятия остаться и все вымыть, если так виновен. Даже танцевать не пойду, а дождусь, пока все разойдутся, и мокрой тряпкой все до блеска протру, как вы сказали, — Грегори с мольбой взглянул на начальника, а затем на свою преподавательницу. Она также посмотрела на начальника с видом, мол, что он переигрывает в данной ситуации, пора заканчивать, хватит. Но тот не унимался.

     — Подойди сюда и дыхни, сейчас узнаем, что за гадость ты принимал вовнутрь, — скомандовал начальник.

     Грегори, уверенный в своей правоте, приблизил свое лицо к лицу чиновника, которое было не просто красным, а все в мелких красных капиллярах, как при повышенном давлении, и выдохнул.

     — Ну что я говорил, воняет у кадета, как из алифатической бочки, завтра пишу докладную записку, и прощайся с корпусом, Матини, — когда начальник произнес эту фразу, у него изо рта повеяло запахом метилкарбинола.

     — Неправда это, — возмутился Грегори, — я никогда в жизни ничего из алкалоидов не употреблял.

     — Не веришь мне? — спросил начальник, — пусть Улия проверит.

     Грегори, находясь в пустоте, теперь вспомнил, что эта женщина имела второе имя Улия. Первое и третье в памяти у него так и не всплыло. Но ни одного из имен своего начальника корпуса ему припомнить не удалось. Грегори немного поуправлял своими мыслительными процессами, а затем опять нырнул в воспоминания.

     Такую же процедуру Грегори проделал и с Улией. От нее также шел запах спиртного.

     — Что, смердит перегаром от этого кадета? — поинтересовался у нее начальник.

     — Вроде нет, — нерешительно произнесла она.

     — Так вроде или нет? — настаивал чиновник.

     — Если и да, то совсем чуть-чуть. Может, в честь дня победы простим парня?

     — Это вранье! — отрезал Грегори, — я не пил и не дымил.

     — Вот, видите, Улия, он неадекватен в своем поведении, а вы за него заступаетесь. Мало того, что пил и дымил, так еще таблеток галлюциногенных принял в туалете. Есть два свидетеля, завтра отчислим.

     — За то, что нарушил какое-то дурацкое распоряжение о запрете входа на второй этаж, эласта невозможно выгнать из учебного заведения, — пошел в атаку Грегори. — И с чего ради этот запрет введен именно в праздничный день? Здесь что, проходят секретные исследования?

     — Это не твоего ума дело. Это распоряжение подписал я!

     — Хорошо, — не унимался Грегори, — объясните мне, эласту со слабым умом, вы, умный эласт. Чем таким тайным вы занимались в кабинете «Неживой природы», что это необходимо скрывать от общественности?

     — Ты находишься под действием спиртовых паров и галлюциногенов, и тебе я, чиновник третьего уровня, отчитываться об образовательном процессе не обязан!

     — Не знаю. Быть может, в кабинете неживой природы вы по ошибке изучали живую природу, — наивно рассуждал дальше Грегори (при этих словах Улия залилась краской), — но я в этом кабинете изучаю спиртовые растворы и могу вам сказать, что вы употребили метилкарбинол концентрацией не менее восьмидесяти единиц.

     — Что это такое у тебя висит? — перевел разговор начальник.

     — Значок!

     — Какой? — допытывался чиновник.

     — С фоткой моего любимого спортсмена.

     — Сними эту дрянь, чего с ним приперся в корпус?

     — Так ведь сегодня танцы, форма одежды произвольная, — отстаивал свое мнение Грегори.

     — Сними, а то я его сниму у тебя.

     — Это моя собственность, и вы не имеете права ее трогать, —сказал Грегори.

     — У нас в государстве вся собственность общественная, снимай.

     — К общественной собственности относится это здание и организация по обучению кадетов, куда вас государство наняло работать управляющим. А вы здесь занимаетесь самоуправством, словно корпус — ваша собственность. А значок — моя личная вещь.

     — Кто управляет — тот и владеет! — с этими словами чиновник сорвал значок с груди Грегори и спрятал себе в карман. —А теперь вали, мой толчок, прямо сейчас, во время мероприятия, потанцуй с тряпкой и метелкой.

     — Значок вы можете себе на одно место приколоть и носить, если вам он так нужен, будет очень оригинально смотреться, даже стильно. Не поколитесь им, когда штаны на своем вонючем толчке будете снимать. И еще, туалет мыть я не собираюсь, для этого у нас есть технические работники, которые деньги за это получают. А если технический работник по уборке туалета — ваш родной брат и он добросовестно не исполняет свои обязанности, но при этом получает зарплату и повышенную премию, то тут два выхода. Первый — уволить вашего брата-бездельника и принять на работу порядочного гражданина. Второй — берите шланг и тряпку и мойте парашу сами.

     — Завтра, подонок, приходи забирать документы. Тебе выдадут волчий билет, и характеристика будет такая, что в жизни устроишься только мыть туалеты, и то не везде возьмут. А такие, как у нас, все общественные туалеты в стране, так что всласть с дерьмом поработаешь.

     — Какое руководство, такие и туалеты. А учить и лечить меня не надо. Учите свою жену, а не меня.

     — Я пойду тетради проверять, — сказала Улия и скрылась в кабинете.

     — Повякай, повякай сегодня, а завтра два чиновника подпишут и подадут документы на тебя в городское управление. Одного свидетеля мало, а два в самый раз.

     Но ни завтра, ни в другой день Улия против своего ученика показаний не давала. А Грегори прямиком направился в департамент внутренней безопасности сдавать анализы. Он написал заявление о добровольном освидетельствовании на предмет наличия в крови алколоидных веществ, галлюциногенов, метилкарбинола и прочей дряни.

     ***

     — Мигуэль!

     Тишина.

     — Мигуэль, лодырь, вставай!

     — Да, сейчас, сейчас. Не кричи с утра пораньше, дочку разбудишь.

     — Кого будить? Уже все давно проснулись. Один ты, лежень, спишь.

     — Так, может, вы уже по хозяйству справились?

     — Если сами будем живность кормить да убирать, то зачем ты нам такой нужен? Проку от тебя и так никакого. Денег в дом приносишь меньше, чем самый потный конюх, и тех половину пропиваешь.

     — Марчелла, тебе денег сколько не дай — все мало.

     — У хорошего хозяина монет хватает и на жену, и на семью побольше нашей.

     Мигуэль встал с кровати. Голова у него болела сильнее, чем вчера после попойки. «Странно, — подумал он, — вчера не брал ни капли в рот, а кувшин трещит так, будто по нему дубиной огрели. А может, позавчера кто и огрел, не помню». В комнату вошла девушка, подняла глаза, скривилась и сказала:

     — Ну, папенька, у тебя и морда.

     — Морда у моей кобылы, которая в хлеву, а у меня лицо. Как с отцом разговариваешь?

     Девушка ничего не ответила, фыркнула и пошла дальше. Мигуэль подошел к этажерке, взял до блеска отполированную железную бляху, посмотрелся в нее. Вокруг левого глаза кожа из красной сделалась фиолетовой. Сам белок глаза стал кровяным.

     «В чем-то Литисия права», — пробормотал Мигуэль. Из большой комнаты донесся голос: «Мигуэль, открой у меня здесь сверху окно, а то я бобы варить буду, задымлю весь дом». Он взял лестницу и вошел в большую комнату, посреди которой стояла плита без печной трубы для приготовления снеди, в одном углу топчан, в другом голая лавка, в третьем громоздкий стол, а вокруг него с десяток табуреток. Потолка в доме не было, только балки и перекрытия из толстых отесанных бревен. Хозяин приставил лестницу к балке и начал взбираться наверх. Через пару перекладин споткнулся, но удержался. «Осторожно, — обернувшись, сказала жена, — не хватало еще второй глаз подбить, растяпа». Мигуэль благополучно забрался на балку, стал во весь рост и открыл ставни на крыше. В комнате стало светлее.

     Мигуэль поднял с пола кувшин, подошел к плите, зачерпнул из котла теплой воды. Он решил умыться и позвал дочь: «Литисия, принеси полотенце и пасту из пчелиного воска». «Нечего переводить на твою гиппопотамью шкуру предметы женского туалета. Умывайся золой с содой», — возразила Марчелла. «У меня лицо болит, ты бы еще песком посоветовала помыть», — возразил муж. «Надо, папенька, лицом не натыкаться на землю, тогда болеть не будет», — сказала дочка, подавая отцу небольшой горшочек. Мигуэль зачерпнул пальцами содержимое горшочка, положил в рот, и начал указательным пальцем чистить зубы. После этого прополоскал рот, еще раз зачерпнул смесь золы и соды, растер по лицу, смыл водой, вытерся и переоделся.

     Мигуэль с ведром теплой воды в одной руке и кадушкой, наполненной молотыми желудями в другой, зашел в сарай. Вылил и высыпал содержимое в одно корыто, перемешал, поставил коровам. Далее сходил в сарай, принес мерину и кобыле овса. Потом положил в клетки с кроликами травы. Вернувшись в дом, сказал: «Так, бабы, марш доить коров, пора их на выпас гнать».

     «Литисия, дочка, иди доить, — сказала Марчелла, — и не забудь вымя помыть». «Мама!» — возразила Литисия. «Не стони. Выросла бездельницей, как твой отец, — ответила Марчелла. — Не видишь, я бобы варю, а еще салат из овощей готовить. А ты чего столбом стал, сходи в кладовую, принеси оливкового масла, бутыль пустой».

     После завтрака Мигуэль выгнал из сарая двух коров, кобылу и мерина, а из загона овец и коз. Собрал все хозяйство в стадо, открыл калитку и по улице погнал к речке на луг пастись. «Не мешало бы пастушка нанять для присмотра за скотиной, только ему деньги платить надо. А так, если за год одна или две овцы пропадут, так все равно дешевле, чем пастуху год монеты отсчитывать», — с такими мыслями Мигуэль шел по своей улице в сторону реки, как услышал голос. Это была соседская девочка, подружка его дочери.

     — Здоровья вам, дядя Мигуэль.

     — А, Элеонора, и тебе долгих лет жизни.

     — А Литисия дома?

     — В доме, а где ж ей быть?

     — Тогда я к ней попозже зайду, — ответила девчонка и улыбнулась.

     — Заходи, заходи, она хлопочет по хозяйству, может, чего поможешь. Дом, к примеру, убрать, — пошутил Мигуэль и подмигнул здоровым глазом.

     — Конечно, помогу, если надо. Я у себя еще до праздников прибралась. А что это у вас с глазом такое, дядя Мигуэль?

     — Преступника в тюрьме усмирял, сбежать хотел, — вполне серьезно ответил он.

     — Правда? Ой, пойду мамке расскажу. А усмирили?

     — Кого?

     — Ну злодея этого?

     — А как же, сидит сейчас в клетке, как миленький, — ответил охранник тюрьмы, и пошел дальше, размышляя вслух: — Чудная эта девчонка Элеонора. От нее всегда веет радостью. Поговоришь с ней, и у самого настроение поднимается.

     ***

     В полдень следующего дня путники по лесной дороге вышли из леса и оказались в километре от разрушенной крепости.

     Стояла она на возвышении, а невдалеке от нее протекала небольшая речушка, через которую был перекинут горбатый мостик, почему-то без поручней и перил. Вокруг городских стен хаотично располагались хижины без окон, точнее, вместо них имелось одно маленькое отверстие, расположенное у самой земли. Строения были бревенчатыми и покрыты камышом или соломой. Подле домов располагались сараи, мало отличающиеся внешним видом от жилища людей. Подойдя ближе, Андрей и Саша обнаружили, что стены городской стены, имеющей внушительные размеры, претерпели разрушение несколько лет назад, так как на их обломках выросли небольшие деревца.

     Возле жилищ располагались поля, в них мотыгами ковырялись люди. Одеты они были в полотняные туники, у мужчин короткие, как рубаха, а на ногах штаны, у женщин длинные по икры. Одежда у всех серого цвета, только у некоторых женщин имелась цветная бледная вышивка на рукавах. Волосы у всех длинные, не стриженые. Все мужчины с бородой, длина которой пропорциональна возрасту. Лица смуглые, такие же, как у старика, что был с парнем у частокола, по типу индейцев или индийцев.

     Саша с Андреем издалека синхронно помахали аборигенам руками. Те их заметили, выпрямились, переглянулись, пожестикулировали руками в сторону незнакомцев, переговорили между собой и стали двигаться на них. Свои орудия труда они не оставили на грядках, а прихватили с собой. Старики и подростки шли впереди, женщины чуть поодаль. Странное дело, лица мужского пола возрастом примерно от семнадцати до сорока пяти лет отсутствовали.

     Когда полпа приблизилась на расстояние в тридцать метров, Андрей с тревогой произнес: «Челентано, у меня очко жим-жим.

     Как-то грозно они несут свои вилы, грабли и тяпки». «Не показывай вида, улыбайся. Улыбка спасет мир и твою задницу», — не совсем уверенно сквозь зубы произнес Саша. При этом он поднял обе руки вверх в знак приветствия и развернул их открытыми ладонями в сторону незнакомцев. Толпа, человек из пятнадцати, приближаясь, галдела. Затем один из старейшин поднял руку, чтото громко произнес, и наступило молчание. Он, стоя шагах в десяти от Саши и Андрея, спросил у них: «Ото Кен?» Такую же фразу произнес и тот первый старик, вспомнил Андрей и понял суть вопроса. «Ай, — сказал он и показал на себя, — Эндрю». «Хи, — продолжил далее и показал на Сашу, — Алекс». Старик посмотрел без эмоций на одного, потом на второго, поговорил с сородичами вполголоса. Далее показал указательным пальцем на Андрея и сказал: «Ай?» Далее на Сашу и произнес: «Хи?» Тут в разговор вмешался доселе молчавший Саша. Он решил блеснуть знанием сразу нескольких языков и выступить в качестве полиглота. «Ноу, нэвэ, нихт», — выдал он индейцам, а далее на пальцах объяснил, что его зовут Алекс, а товарища Эндрю. Старик показал, что все понял, и обратился к нему на своем языке. Ничего из сказанного им парни не поняли, только качали головами и разводили руки.

     Тогда старик жестами показал им оставаться на своих местах, а сам отдал распоряжение пацаненку, который убежал прочь.

     Местные жители отошли чуть в сторонку, стали тихо переговариваться, все время, поглядывая на пришельцев. Андрей показал на развалины замка и спросил: «Каву?» Старик ответил утвердительным кивком: «Юо». Андрей был удовлетворен ответом, а Саша ему заметил: «А у них и вилы, и грабли, и мотыги все сделаны из чистого дерева, ни одной металлической заклепки».

     «Я просек. Хотя ты не совсем прав», — сказал Андрей и кивком головы задал направление. Из пробоины в стене появился мальчишка, а рядом с ним шагал мужчина, на боку у него чтото поблескивало. Он был высок и крепко сложен, черт лица не разобрать, далеко. Но, самое интересное, он не имел волосяного покрова на голове.

     — Кто это еще такой? — спросил Саша.

     — Не знаю, похож на какого-то братка из Подмосковья, — предположил Андрей.

     — Внешний вид вполне соответствует.

     — Вполне вероятно. Может, здесь на другом конце света прячется от каких-нибудь бандитов. Может, задолжал кому и слинял.

     Живет тут втихаря, хоронится. Место не очень, но все ж лучше, чем червей на кладбище кормить.

     — Тише, не ори. А то они могут понимать отдельные фразы по-русски, а так лохами прикидываются, — заметил Саша.

     — Угу, подумают, что мы приперлись сюда его искать, и прикончат.

     — Не-а, сперва утюг на лопатки положат, в розетку вставят и вопросы задавать начнут. Ну а потом уже и кокнут.

     — И в землю закопают.

     — Могут и съесть, я не знаю нравов этого племени.

     — Челентано, ты где здесь провода для подключения утюга или паяльника видел?

     — Цыц, он подходит. И меч в ножнах у него на поясе.

     — Не, он местный, хоть и побрит, рожа смуглая.

     Вновь прибывший был возрастом чуть постарше Саши. Так он выглядел, на такие года. Пока он разговаривал с соплеменниками, стало заметно, что у него не хватает одной руки повыше локтевого сустава. Но вид у него был такой серьезный, что, казалось, он с двумя жителями Северного полушария справится одной рукой.

     Он приблизился к Андрею и Саше и спросил: «Ото домен?» Саша решил посоветоваться с Андреем:

     — Как думаешь, что он хочет узнать?

     — Спрашивает, по всей видимости, про доменное имя, — предположил Андрей.

     — Ну а какое у меня доменное имя? — поинтересовался Саша, не шибко в этом деле разбирающийся.

     — Первое доменное имя у тебя и у меня одинаковое — net, —ответил Андрей, а затем громко объявил: — Net.

     Человек без руки переспросил:

     — Нэ?

     — Net, — подтвердил Андрей. Тут все туземцы начали смеяться и показывать на чужаков пальцами, повторяя: «Нэ, ха-ха-ха, но, домен!» — А чего тут смешного? Мой домен «андрей точка шумахер точка нэт», — обиделся Андрей.

     — Видать в net-зоне у них неприлично иметь домен, — попытался пошутить Саша.

     — Неприлично. А как они вообще отсюда в интернет выходят?

     — Через спутник. Сейчас я им мобилу покажу, посмотрим на реакцию.

     — Не надо, отберут еще.

     — Ото домен? — повторил свой вопрос лысый.

     — Шумахер, — ответил Андрей. Не называть же ему свою фамилию по паспорту, лучше приколоться, все одно не понимают.

     — Шумахер? — переспросил старик, как будто он по выходным не пропустил ни одной «Формулы один ». Все оживились, начали обсуждать, спорить, махать руками.

     — Шумахер, Шумахер, — подтвердил Андрей.

     — Шумахер? Гот? Шумахер? Барбариан? Гот? — поинтересовался бритый.

     — Переведи, что он спросил, — задал вопрос Саша.

     — Он спрашивает, не God ли я. Не варварский ли я бог?

     — Боже мой, — вспомнил о Боге Саша, — оказывается, эти люди еще кого-то за варваров держат? Если эти туземцы не варвары, то как же выглядят настоящие варвары?

     — Ай Шумахер. Нэ Барбариан God, — объявил всем Андрей.

     Опять поднялся галдеж. Кто-то утверждал, что Андрей гот, и показывал на его джинсы. Другой говорил, что он не гот, и указывал на его легкую небритость. Саше это надоело, он вышел вперед, ударил себя кулаком в грудь и произнес: «Челентано!» Что тут началось! Саша с Андреем сошлись во мнении, что идет бурное обсуждение недавно просмотренных с опозданием в двадцать лет фильмов «Укрощение строптивого» и «Бинго-Бонго» с участием Адриано Челентано.

     Постояв немного, Андрей обратился к старику с одним словом: «Орис». Тот указал на дорогу, а потом сказал: «Фар. Фар-фар».

     Саша изобразил на земле импровизированную карту. Нарисовал замок Каву и попросил проиллюстрировать местоположение Ориса. Старик нарисовал крепость намного больших размеров, чем Каву, и дал понять, что Орис отсюда не просто «фар» — далеко, а «фар-фар» — очень далеко. Потом подошел человек с одой рукой и дополнил рисунок. Недалеко от Каву он поместил крепость Таркан. Затем сделал ответвление в сторону и изобразил поселение под названием то ли Залду, то ли Залту по дороге, уходящей влево от трассы Каву — Орис. Он дал понять, что туда не стоит идти, а то там людям с доменом Шумахер и Челентано отрежут голову.

     При этом он провел ладонью себе по шее.

     Местных жителей Андрей и Саша поблагодарили, пожав двумя руками их ладони и поклонившись. Потом Андрей обнаглел и попросил поесть, поднеся кулак ко рту и имитируя, что кусает пищу. На что Саша заметил: «Шумахер, давай сваливать, пока не поздно. Может, у этого племени такой жест что непотребное означает». Но Андрея поняли правильно, и одна женщина подарила путникам три лепешки.

     VIII

     Мальчик плакал, по щекам катились слезы, лицо стало красное и распухшее. Рядом с ним на диване сидела женщина и гладила его по голове. Мужчина стоял в двух шагах, скрестив пальцы на передних конечностях, нервно их сжимал, мял, хрустел суставами. Затем начал прохаживаться по комнате взад-вперед. Остановился у стола. Побарабанил по нему пальцами. Нервничал.

     — Это несправедливо, несправедливо, — плечи ребенка вздрагивали.

     — Так, Грегори, никто не умер, ничего непоправимого не произошло. Еще не известно, как это событие повлияет на твою дальнейшую жизнь. Какой стороной медали обернется судьба. Иди, умойся, приведи себя в порядок, и продолжим разговор.

     Мальчишка поднялся и вышел из комнаты.

     — Ничего, Халиа, не вернешь, — сказал Эспи.

     — Более того, ничего невозможно было изменить уже довольно давно, — подтвердила его слова она.

     — Так точно, произошли непоправимые события, «точка возврата», за которой восстановить отношения нашей семьи и Хорька до нормального состояния просто невозможно, пройдена.

     — Единственное, на что я надеялась, это то, что он не захочет больше встречаться и иметь дел с тобой, а соответственно и с Грегори, то есть отправит его с глаз долой.

     — Я также втайне на это надеялся, тем более что Грегори, хоть он и наш сын, самый лучший кадет корпуса на данный момент.

     — Родителям всегда приятно, если сыном можно гордиться, —грустно улыбнулась Халиа.

     — Ничего ты Хорьку не сделаешь, юридически он прав. Остается только отбить ему в темном месте основной мозг или переломать вторичный, но мы же не хулиганы или преступники. Нас быстро вычислят эласты из департамента внутренней безопасности.

     Грегори вернулся, уже не плакал, только шмыгал носом. Он не стал садиться на диван возле матери, а взял у стола стул, перевернул его на полкруга, поставил спинкой к столу, сам лицом развернулся к родителям.

     — Я готов, — сказал он.

     — Грегори, — начал отец, — после всех событий, произошедших между тобой и начальником корпуса, ты должен был предполагать, что он никогда не напишет тебе положительную характеристику для зачисления в специальное учебное заведение. Не произошло ничего неожиданного, такой исход дела был вполне предсказуем заранее.

     — Да, но это несправедливо! Ты читал эту характеристику?

     Там каждое второе слово — ложь и обман, — возмущался Грегори.

     — Сынок, через три оборота звезды сдашь испытания и спокойно поступишь в университетский корпус. Там характеристика нужна только формально. Даже если под давлением начальника кое-кто из чиновников, обучающих тебя, поставит тебе заниженный балл, то при поступлении все определяют знания. А там у него руки коротки, чтобы напакостить тебе. Ну разве не так?

     Грегори немного приободрился, но потом добавил:

     — Так мне еще целых три оборота мучиться с этим придурком?

     Моя психика не выдержит видеть его поганое рыло постоянно.

     — Во-первых, никто не ведает свою линию жизни. Мы не знаем, что случится от восхода звезды до ее захода за горизонт, а ты так далеко планируешь свои неприятности. Во-вторых, твой начальник, конечно, женская особь отряда собачьих, но очень трусливая. Первым кусать не рискнет. Постарайся не попадаться ему под переднюю конечность, и все будет не так уж и скверно, — ответил отец.

     — Да, ты прав. Но меня возмущает его несправедливое отношение ко мне. Я ведь ему только чистую правду говорил, ничего не выдумывал и не оскорблял, — негодовал Грегори.

     — Знаешь, сынок, если ты решил по жизни говорить чистую правду, то должен знать, что не всем эластам она по душе. А если ты и после этого хочешь иметь свое личное мнение, то должен быть готов за него страдать, — сказал отец, — с правдой на языке продвигаться по служебной лестнице сложнее, зато легче спать после захода звезды.

     — И еще, — добавила мать, — много-много оборотов назад жил на Салеме один самый главный религиозный деятель, философ.

     — Чиновник департамента религий самого высокого девятнадцатого уровня? — перебил ее Грегори.

     — Нет, сынок, в те времена еще не существовало чиновников в том смысле слова, как сейчас, — дополнила мать. — Так вот, он сказал, что если тебя кто-то ударил по правой щеке, то сделай так, чтобы тебя больше он не ударил по левой.

     — А как это понимать, мама?

     — Каждый понимает по-своему. На то они и философы, чтобы выражаться иносказательно.

     — Они никогда и ничего прямо не объясняют, поэтому для понимания их мудрых изречений каждый эласт обязан подумать, а затем принять правильное для себя решение, — изрек отец.

     Видение выключилось резко, словно произошел аварийный обрыв светового кабеля. Будто бы эласт, управляющий почворойной машиной, будучи под воздействием принятого вовнутрь одноатомного алифатического спирта, ковшом перерезал оптический шлейф. Грегори оказался в том состоянии, в котором находился изначально. Все его функции были отключены. Мысль остановилась. Грегори лежал в пустоте и тьме. Он впал в состояние клинической смерти. Сколько такое состояние длилось, Грегори не мог оценить. С понятием времени у него и так были огромные проблемы. Он его мог мерить только в относительных единицах, а тут еще провал.

     Вспышка. Идет медленное возвращение утерянных опций. Состояние, словно подали после аварии резервное питание машине, стимулирующей работу органов эласта, находящегося в коме.

     Или как повторная загрузка оптической машины на аварийных аккумуляторах. Далее пошла хронологическая синхронизация.

     Полное восстановление. Он готов воспринимать информацию, больше пока ничего нового. «А я так рассчитывал на принципиальные изменения, — расстроился Грегори. — С другой стороны, хорошо, что имеющееся не потерял».

     Видение включилось. Согласно временной синхронизации от последнего эпизода, когда он плакал дома, прошло две трети оборота звезды. Сейчас он находится в корпусе и ведет беседу с чиновницей по камапской лингвистике, которая говорит: «Грегори, завтра городское управление департамента образования проводит соревнования между всеми корпусами города по линии камапская литература».

     — Слышал, — без всякого интереса подтвердил он.

     — Хочешь поучаствовать?

     — Вы же знаете, я не особо силен в этой науке. Это раз. Второе — начальник корпуса ни за что не даст согласия, а третье…— Ты не прибедняйся, в твоей параллели лучше тебя никто не напишет. Сам знаешь. Девочка, выступающая от нас, заболела, причем серьезно. А начальник поехал на семинар, его нет.

     — Ну, не знаю. А тема какая?

     — Вскроют конверт, выпавший по жребию, перед стартом узнаешь.

     — А вас потом за это начальник по возвращении не накажет?

     — Да мне, как говорится, все индифферентно. Мне собирались повысить коэффициент служебного соответствия. Я самая пожилая из чиновников в корпусе. До конца курса работаю, а потом на пенсию. С повышенным коэффициентом социальное пособие увеличивается. Но начальник послал на повышение квалификации другого преподавателя, и в столе у него уже лежит приказ на поощрение чиновника, который проработал чуть больше двух оборотов в корпусе, а я двадцать семь. Обидно. Но у него университетское образование, да и университет известный.

     — А двух повысить нельзя?

     — За последние три оборота это лишь одна квота на корпус.

     На все, Грегори, есть лимит в нашей стране. Это, как продовольственная карточка, которую лимитируют одну на один оборот звезды на одного эласта. Так что это был последний шанс. Ты готов участвовать?

     — Угу. А у этого чиновника второе имя — Улия?

     — Ты только шпаргалок никаких с собой не бери, — проигнорировала вопрос преподавательница. — Раскрепостись, пиши то, что думаешь. Будь свободен в своих мыслях. Свобода — это как здоровье, которое не всегда за деньги купишь. Но уж если эти два понятия у эласта имеются, то он вполне может считать себя счастливым. Свобода настолько разноплановая субстанция, что познаешь ее только в сравнении с несвободой. Каждую ее грань распознаешь, когда дотронешься до нее и прочувствуешь. Свобода — это мысли, дела поступки, слова, любовь, передвижение и так далее. У свободы бесконечное число оттенков. Свобода она ведь здесь: в основном мозге и в груди. Вот поэтому один эласт может ощущать себя свободным и на каторге, а другой оставаться всю жизнь рабом, сидя при должности в мягком кожаном кресле. Ладно. Это между нами. Не болтай. Готовься к завтрашним соревнованиям.

     «Что-то здесь не так, чиновники с кадетами так никогда не откровенничают. Хотя, может, только со мной никто так не откровенничал», — пытался сообразить Грегори.

     ***

     Грегори сидел за учебным столом, соревнования начались. Вокруг сидели еще около ста кадетов из разных корпусов. Никто никаких конвертов не вскрывал, пришла чиновница и объявила тему сочинения: «Мечты и реальность вашей семьи: прошлое, настоящее и будущее». «Мечты, реальность, бредовая тема, — мысленно негодовал Грегори. Он по пути на это состязание попал под атмосферные осадки в виде дистиллированной воды, вымок, потом в луже промочил нижние конечности. — Еще тема сочинения с издевкой. Мечты, понимаешь. Из-за этой личинки вши поганой — Хорька вонючего — потеряю три оборота в учебе. Обучался бы сейчас в узкоспециализированном корпусе, знаний набирался, а тут переливаем из пустого в порожнее одни и те же задания по всем предметам. Я бы в три раза быстрее освоил программу, да где там. Восьмидесяти единицам из ста кадетов эта учеба вообще не нужна в нашем корпусе. Ждут, пока последний урок закончится поскорее, просиживают штаны да юбки. Впереди паровой машины на рельсах не попрешь, весь же класс под меня не может подстраиваться, и программа обучения есть. Мечты? Наплевали на мои мечты, и живу я теперь в мудаческой реальности, упускаю время аргентумное и аурумное, обидно, деградирую».

     «Интересно, — прервал свои видения Грегори, — а в какой реальности я теперь нахожусь? Вернуться бы назад в ту, проклинаемую мной в детстве реальность. Там и проблемы-то пустяковые с высоты прожитых лет. А сколько я прожил? Это, брат, пока неизвестно».

     ***

     Опять ученический стол, кадеты вокруг пишут сочинения. Одни скребут ручками по бумаге, другие эти ручки в творческих муках грызут: «Пора и мне приступать».

     Дальнейшая порция воспоминаний есть симбиоз личных переживаний Грегори и рассказов других эластов. Большая комната, много преподавателей, идет обсуждение сочинений. Судьи из числа чиновников департамента образования жарко спорят. Они отбирают среди всех работ кадетов десять лучших для участия во втором туре соревнования. Со всех сторон слышны реплики.

     — А вы читали это безобразие от Грегори Эспи Матини? — обратилась пожилая женщина в строгом брючном костюме.

     — Я читал все сочинения, но имен, к сожалению, не помню, — отозвался мужчина в очках с толстыми линзами. — Напомните, пожалуйста.

     — Да, да, дайте пару выдержек, мы вспомним, — поддержала одна из чиновниц.

     — Слушайте, — и она начала цитировать Грегори. — «Для того чтобы сделать лучшим будущее, необходимо извлекать уроки из прошлого. К сожалению, прошлых дней не возвратить никому. Отсюда следует, что мы должны совершенствовать себя в настоящем, дабы не искать милости у природы в будущем, а своими руками его воздвигать. Моя семья — это семья воров.

     У меня воровали или воруют все: бабушки, дедушки, по отцовской, по материнской линии, родители и я. Со стороны матери дед с бабкой начали красть еще во времена оккупации десимскими захватчиками части нашей Родины. На занятой врагом почве заводы и фабрики не работали, а жрать хотелось, и не просто черного хлебушка, а чтоб с маслицем и колбаской. Мужчин мобилизовали на фронт, но мой же дед не дурак был свою башку под пули подставлять. Того гляди, осколок в бою может в голову угодить. А тогда уже все равно, кто командовать страной будет. Может и конечности поотрывать. А с одной передней конечностью разве много наворованного унесешь? А с одной нижней конечностью разве с наворованным далеко убежишь? Вот и начал мой дед свою партизанскую борьбу с десимскими империалистами. Они, наивные, склады слабо охраняли. Может, на честность надеялись, а может, у них в стране так и не крали тогда.

     Да только мой дед не промах. Лаз себе в их ангар сделал и все время тушеночку да прочую снедь таскал. Как и положено, пару пистолетов с патронами на будущее припрятал. А жена его поваром в офицерской столовой трудилась. Святое дело — кусочек мяска с собой домой прихватить. Тогда есть очень сильно хотелось, а без шашлыков по выходным что за пьянка? Война войной, а когда гости с бутылем метилкарбинола пришли, то одними солеными огурцами их не накормишь. Сейчас при нынешнем строе самосознание честных эластов не позволяет даже на работе лишнего кусочка съесть, а тогда у этих гадов чем больше уворуешь, тем менее боеспособна их армия. Враг отступил. Пришел наш родимый общественный строй. Все общее, все общественное, все народное. Так как орденов бабе с дедом не дали за боевые заслуги, то и чиновниками они не стали. А раз ты не чиновник, то воровать законно не можешь. Пришлось красть незаконно, тем более у деда два ствола имелось трофейных. Стал он налетчиком, а его жена — наводчиком. Дед был хорошим специалистом, думаю, воровской категории не меньше десятой. Брал банки и сейфы, деньги да аурумные вещицы. Семья их всегда при деньгах состояла. По три раза за оборот звезды на юга отдыхать ездили, ну это тогда, когда дед на севере в командировке лес не валил.

     А потом его завалили, когда грабил машину для перевозки денег.

     Он ее подорвал, а один из охранников жив остался. Дед дверь броневика вскрыл, а тот ему подарок в лоб. Так и похоронили.

     Родители отца крали и теперь крадут по-мелкому. Дед домушник, а бабка карманница. Дед квартиры поднимает, шмотье барыгам сдает. Он так говорит, что у кого нет в хате ничего, у того и не уворуешь. Не имей богатства, будь пролетарием, и к тебе в твою берлогу никто не заглянет. А вот ежели ты торгаш или пекарню держишь, к примеру, ну работать не хочешь, а мелкий эксплуататор (благо у нас крупных давно повыводили, как клопов-кровопийц трудового народа), то бойся за свое добро. Честный человек — он бедный, вернее середняк, чего у него возьмешь из дому?

     Моя, значит, вторая бабка где сумку подрежет в машине по перевозке эластов, где кошелек вытащит. И у кого? У ротозеев. Чего этим девицам в толпе глазами хлопать да пацанов высматривать?

     Держи сумку перед собой, и содержимое ее останется при тебе.

     Чего мужикам носить кошелек в заднем кармане брюк?

     У отца свой подход. Он лохов разводит на бабки. Вот-вот, именно лохов. Ни одного нормального пацана он на бабло пока не развел. А лохов учить надо. Ведь если мой отец не разведет лоха хоть один раз на малые деньги, то государство этого лоха будет всю жизнь разводить на большие. Мамуля моя — воровка на доверии. Она выявляет эластовы пороки и пытается их искоренять.

     Ну кто этих мужиков заставляет на улице баб снимать и в постель к себе тащить? Это оттого, что жена съехала куда-нибудь на пару дней. А ему, гуляке, хочется клубнички. Только вместо клубнички получает дозу имидазолина гидрохлорида и спокойно засыпает.

     Мамуля щебечет о том, что она санитар общества. Лучше семья потеряет один раз тысячу единиц денег, зато больше муж налево ни ногой. Будет в дом деньги носить, а не заразу. У нас в семье все по понятиям. Мы денег перед братвой не крысим. Как положено, свою долю на общак отстегиваем. На сходки ходим, если зовут.

     Там мамуля с папаней, кстати, и познакомились.

     Я же пока только карманы с мелочью у жлобов трясу, но по окончании корпуса имею желание отсюда сваливать. Лучше всего в Десим. Там толстосумов много. Я хочу, как древний рыцарь Бобин Хороший, отбирать у десимских эксплуататоров нечестно нажитые средства и переправлять их на Камап нуждающимся.

     У меня сердце кровью обливается, когда вижу чиновника высокого уровня, вылезающего из подержанной служебной колесной машины. Разве может полноценно трудиться этот чиновник, если его мысли заняты не улучшением благополучия народа, а ремонтом трансмиссии машины?» Чиновница закончила читать выдержки. В воздухе повисла тишина. Никто не решался первым отреагировать на услышанное.

     Могут окружающие не так понять, а ушей тут много. Потом получишь по шапке вместе с этим, как его, Матини.

     — Забавное сочинение, — первым нарушил молчание мужчина в очках с толстыми линзами, — сколько оборотов в комиссии, но такой нестандартный рассказ впервые.

     — Самое точное определение, что нестандартный, — с облегчением поддержал другой мужчина. Он был доволен, что теперь кто-то, а не он, навесил ярлык на литературный труд этого кадета.

     И не придется рубить с плеча в своих суждениях. Тем более что в комнате присутствовал представитель департамента идеологии.

     — А по-моему, откровенная мерзость, — сказала чиновница в строгом брючном костюме. Она заведовала секцией в управлении департамента образования и, по всей видимости, была в большом авторитете у сослуживцев, так как сразу после ее высказывания посыпался ворох предложений.

     — Надо проверить этого писаку на психическое здоровье в департаменте излечения.

     — А что у него за родители?

     — Немедленно вызвать на ковер начальника его корпуса.

     — Каковы у него баллы по успеваемости?

     — Гнать такого из корпуса драной метлой.

     — Может, он на самом деле ворует?

     — Каковы о нем отзывы преподавателей, его обучающих?

     Начальник управления отложил в сторону ручку, которой делал пометки в блокноте, и тихо произнес: «Граждане, мгновение внимания. Постараюсь частично ответить на ваши вопросы и направить обсуждение данной проблемы из эмоционального в конструктивное русло. Вы не будете против? Вот и хорошо.

     Грегори Эспи Матини не имеет душевных расстройств. Его родители — почтенные люди, не имеющие никакого отношения к преступному миру. Его отец Эспи Матини занимается научными исследованиями. Недавно получил восьмой уровень. Мать —Халиа Матини — известный фотограф и фотохудожник. Грегори Матини имеет выпускные баллы в конце каждого курса по всем предметам максимальные, то есть восемнадцать. Характеристики на кадетов каждого корпуса мы в архиве управления не держим. Сегодня произвели запрос, но департамент почтовых сообщений молниеносно данные на бумажном носителе передать не в состоянии. Ждем. Начальник корпуса из командировки отозван.

     Хотелось бы услышать мнение представителей департамента внутренней безопасности и департамента идеологии».

     Первый из названных чиновников сказал, что ворами никто из семьи Грегори не был и в тюрьмах наказание не отбывал. Сам Грегори в кражах не замечен. Он подчеркнул, что все вышеизложенное в сочинении не дает повода его департаменту начать расследование, так как не звучало призыва к противоправным действиям.

     Чиновник по идеологии в свою очередь отметил, что в произведении Матини не прослеживаются элементы идеологической диверсии. Бабушки и дедушки в его сочинении стали вести асоциальный образ жизни благодаря агрессии Десима и оккупации нашей почвы. Более того, будучи человеком, идеологически подкованным, герой рассказа Грегори хочет своими, пусть и экзотическими, методами бороться с десимским режимом эксплуататоров. А отец Грегори — эласт проверенный, если имеет допуск к общению с представителями десимских научно-технических кругов на территории Камапа. Затем этот чиновник представил общественности скромно сидящую в углу поэтессу, обладательницу государственной премии в области литературы.

     — Граждане, — начала она, — я внимательно выслушала все точки зрения присутствующих и несколько раз прочитала сочинение Грегори. Мальчик, несомненно, талантлив в области литературы. Для его возраста произведение написано с высоким уровнем художественной культуры. Быть может, тема преступного мира, которую он выбрал для освещения, не совсем корректна, но это реалии жизни, от них не спрячешься. И еще, вы же сами задали соответствующую тему, в которой фигурирует слово «мечты».

     Будьте снисходительны к ребенку, если просите его пофантазировать. Предлагаю пропустить его в финал десяти лучших. Задать тему следующего соревнования, жестко фиксирующее описание правды жизни. К примеру — «Наш корпус: честно о хорошем и плохом». Пусть напишет, а мы, здесь присутствующие, проверим сочинения этих десяти финалистов в этом составе.

     — Вы не возражаете? — поэтесса обратилась сначала к идеологу.

     — Нет.

     — А вы? — к чиновнику департамента внутренней безопасности.

     — Тоже.

     Она перевела взгляд на заведующую секцией департамента образования. Та в ответ кивнула головой. Комната проснулась ото сна.

     — Я ж говорил, парню надо дать высказаться.

     — Не стоит на корню рубить молодой талант.

     — Подумаешь, кадет пофантазировал.

     — Что мы уже такие консерваторы?

     — У нас свободное государство, каждый имеет право открыто высказывать свое мнение.

     Продолжение видения. То же место, те же действующие лица.

     Несколько суток спустя. Обсуждение второго сочинения Грегори. Атмосфера накалена. В среде чиновников нервозность. Зачитывают избранные отрывки: «Я вам честно расскажу о плохом.

     О плохом руководителе нашего корпуса. О плохом его отношении к общественной собственности. О плохом и неэффективном руководстве учебным заведением. О воровстве. Теперь это уже не мечты мальчика-кадета для чиновничьей аудитории департамента образования. Мне не принципиально, как оценит мой труд творческая комиссия. Я пишу эту статью для следователей ОБХОС (отдела по борьбе с расхищением общественной собственности)департамента внутренней безопасности. Все изложенное далее —это не плод моего больного воображения. Это материалы моего личного расследования, собранные по крупицам и проверенные много-много раз. Начнем с того, что на протяжении последних трех оборотов по договору найма в корпусе числилось три технических работника для уборки учебных помещений и прилегающей территории. Фактически же работал у нас один эласт, родственник начальника нашего корпуса. Остальные два числились на работе фиктивно. При этом вознаграждение за труд им по ведомости выплачивалось регулярно. Сумму, осевшую в чьем-то кармане за этот срок, подсчитать не трудно.

     Когда началось в корпусе строительство плавательного бассейна, наш руководитель затеял строительство загородного дома, хотя имел на тот момент трехкомнатную квартиру. Войдя в сговор с чиновниками подрядной строительной организации, он снял часть технического персонала со строительства бассейна и направил незаконным образом на строительство своего личного дома. Так же с нарушением законодательства использовались строительные машины в собственных целях. Происходило хищение стройматериалов. Так, весь кирпич на сооружение бассейна поставлялся с одного завода и имеет номер всей поставленной партии 17856. Кирпич с таким же номерным знаком заложен в стены особняка нашего руководителя. Плитка облицовочная на поверхности бассейна имеет номер партии выпуска 25687. Я не имел возможности попасть в дом данного вора, отколоть плитку и сверить номерные знаки. Я думаю, этим вопросом должны заняться компетентные органы. Из-за воровства цемента и уплотнителя строительная организация не смогла исполнить технический регламент по сооружению бассейна в полном объеме. В результате он дал течь и на данный момент не введен до конца в эксплуатацию. Необходимо провести независимую экспертизу состояния этого объекта и взять показания у чиновников строительной организации, осуществлявших сдачу бассейна в эксплуатацию.

     Далее привожу следующие примеры незаконных деяний, позорящих честь и достоинство чиновника третьего уровня департамента образования…» — Факты проверены, частично подтвердились, идет дальнейшее расследование, — сухо констатировал чиновник департамента внутренней безопасности.

     — Я слышал, в этом деле прослеживается не менее двенадцати эпизодов, — заметил представитель департамента идеологии. — В том числе безосновательная выплата премиальных отдельным чиновникам и себе. Халявные, если так можно выразиться, путевки на курорты членам своей семьи и сторонним эластам, не работающим в данном департаменте, за счет бюджета учебного заведения. Выплата завышенных командировочных себе и так далее.

     — Факты подтверждены по восьми эпизодам, самый серьезный из которых кража и присвоение строительных материалов и превышение служебных полномочий, — подтвердил чиновник безопасности.

     — Какое пятно на наш департамент, тем более, что это мой подшефный корпус. Тень упадет и на меня. Мы в состоянии удалить это пятно, пока оно не расползлось слишком широко и не въелось в ткани? Я знаю этого эласта лично. Как организатор учебного процесса, он весьма хороший специалист, — обратилась заведующая секцией к начальнику своего департамента.

     — Считаю, что нет, — ответил за него идеолог, — мальчишка аналогичные заявления официально через своего отца подал также в наш департамент, а еще, не пойму зачем, в департамент внешней безопасности. Так что это дело получило большой резонанс. Грегори Матини в своем сочинении «Наш корпус: честно о хорошем и плохом» очень пунктуально описал все плохое о своем руководителе. Поэтому если вы хотите помочь чиновнику своего подшефного корпуса, то у вас есть возможность написать сочинение обо всем хорошем, чем обладает подследственный.

     Ваше произведение также приобщат к делу.

     Последнее видение по этому эпизоду. Торжественная линейка, посвященная началу нового курса, в корпусе Грегори. Ее открывал новый руководитель.

     IX

     — Мигуэль!

     Тишина.

     — Мигуэль, скотина в хлеву уже все загородки с голода сгрызла, просыпайся!

     Гробовая тишина.

     — Ну, я сейчас вылью на тебя, соню ореховую, кварту воды, вмиг проснешься.

     ***

     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.

     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.

     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.

     azurga.net: да.

     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.

     Заполните бланк запроса.

     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.

     Язык запроса: русский.

     Язык ответа: русский.

     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:

     английском.

     Запрос: кварта (Мастрийская империя), объем жидкости.

     Единица измерения: литр.

     Краткая характеристика единицы литр:

     1. Не является единицей International System of Units.

     2. Равен 1,000028 кубическим дециметрам.

     3. Имеет вес 1 килограмм при температуре воды 3,98 градуса Цельсия и давлении атмосферы 760 миллиметров ртутного столба.

     Подтвердите правильность характеристик литра: да.

     Ответ:

     1. Кварта (Мастрийская империя) — 0,7 литра.

     2. Кварта (США) — 0,946353 литра.

     3. Кварта (Парагвай) — 0,757 литра.

     4. Кварта (Великобритания) — 1,136523 литра.

     Подтвердите получение вами информации: да.

     Продолжить: нет.

     Желаете выйти: да.

     Всего хорошего. До встречи.

     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.

     Вы отключены.

     ***

     Этим утром Мигуэль не смог подняться с постели, как ни кричала его жена. А когда подошла, то увидела причину этого своими глазами. У него был жар, и голова с левой стороны сильно распухла. Травмированный орган зрения не просматривался за отекшими фиолетовыми веками. Мигуэль находился в полуобморочном состоянии, иногда приходя в сознание и что-то бормоча. При этом голова его начинала лихорадочно метаться из стороны в сторону по подушке с вышитым на ней ликом крылатого бога сновидений Морфеуса. Сама подушка, как и волосы на голове Мигуэля, была влажная от истекавшего из него в обильном количестве пота.

     «О великая Гигия! — всплеснула руками Марчелла. — Мигуэль, что с тобой?» Но Мигуэль смог лишь на миг приоткрыть здоровый глаз и что-то невнятное промямлить. «Литисия, сходи за лекарем, и бегом. Узнаю, что по дороге в лавку зашла или болтала с кем, волосы повыдергаю, — крикнула мать дочери. — Не видишь, отец плох». «Маменька, а кого звать?» — поинтересовалась дочь. «Покличь Антонио, он хороший травник. И в отличие от остальных три шкуры с клиента не дерет», — рекомендовала мать.

     Спустя некоторое время дверь дома отворилась и в комнату в сопровождении Литисии зашел худой сутулый человек с большой плетеной корзиной в руке. Он справился о состоянии здоровья больного, об истории его заболевания, о продолжительности хвори, а затем высказал вопрос-рекомендацию.

     — А желудок больному промывали?

     — Не-е-т, — растерянно ответила Литисия и взглянула на мать.

     — А что, надо? — спросила Марчелла.

     — Эта процедура никогда не помешает, — сказал лекарь.

     — Я так понимаю, он головой ударился, а не съел плохую еду, — сказала Марчелла.

     — Как знать, как знать, — пространно ответил Антонио.

     — Так мы папеньке будем кишки чистить? — задала вопрос Литисия.

     — А чего чистить, он и так уже трое суток не ест ничего, только воду пьет, — заметила Марчелла.

     — Ну, как хотите, — сказал лекарь, — тогда будем врачевать его так. Я вам пропишу для больного…— А осматривать вообще будете? — перебила врача супруга Мигуэля.

     — Что осматривать? — поинтересовался лекарь.

     — Тело, — сказала Марчелла.

     — Чье тело? — с недоумением на нее глянул травник.

     — Мигуэля, моего мужа, — возмутилась супруга больного.

     — Как тело, так я что, мертвеца лечить приехал?

     — Маменька, когда я уезжала, отец жив еще был, — с ужасом воскликнула Литисия.

     В соседней комнате послышался хрип и бессвязная речь.

     «По-моему, мы один другого не поняли. Пройдемте, осмотрим больного», —сказал лекарь и шагнул в дверной проем. Антонио приложил ладонь ко лбу Мигуэля и заметил: «Жар и лихорадка».

     «Лихорадка? От удара по голове? — поинтересовалась дочь. —Так он заразный?» «Нет, нет. Больной не заразен. Его просто лихорадит, у него горячка», — заметил лекарь и полез в свою корзину. Он стал извлекать из нее различные стеклянные баночки и керамические чашки.

     — Вот! — воскликнул врач, — чудодейственный порошок.

     Как раз помогает в таких ситуациях.

     — Что за средство? — спросила Марчелла.

     — Порошок из высушенного крыла летучей мыши. Действует следующим образом. С восходом Луны посыпать щепотку порошка на голое тело больного. С заходом Луны процедуру повторить, — помахал пальцем травник.

     — Антонио, я похожа на дуру? Ты хочешь, что бы я всю ночь караулила восход и заход Луны? — возмутилась Марчелла.

     — Вам же дорого здоровье мужа, вот и стерегите Луну. А заодно будете прикладывать к голове больного холодные мокрые тряпки, чтобы жар унять. И молитесь, молитесь богине здоровья Гигии.

     — Антонио, сейчас только утро. Ему необходима помощь немедленно. До восхода ночного светила он может уже вести беседу с богом царства мертвых Дитом.

     — А вы начинайте молиться прямо сейчас. И дочь ваша пусть молится, соседей позовите. Чем больше людей за него обратится к богам, тем он быстрее пойдет на поправку.

     — А если он помрет до восхода Луны? Ты что ли мне мужа заменишь? — Марчелла схватила суховатого лекаря за руку и дернула. Он чуть не потерял равновесие и не упал на пол.

     — Маменька, не нужен мне такой отец, — Литисия знала, что мать не поймешь, когда шутит, а когда нет, — не бери его взамен, лучше вообще без отца, чем такой.

     — Если Диту будет угодно, то Кербер не пропустит Мигуэля в подземное царство. Молитесь и принесите жертву богам.

     — Молиться я и без тебя бы могла. А в жертву я сейчас тебя принесу, совет хороший, — она дернула лекаря еще раз, и тот упал на одно колено. — А ну, врачуй его сейчас!

     — Хорошо, хорошо, — испугался травник. — Вот, возьмите сушеный помет молодого аиста, залейте кипящей водой, дайте настояться, отцедите и напоите больного. Действовать начнет сразу же.

     — То-то, — подобрела Марчелла, — ладно, давай свои крылья и помет.

     — Вот, возьмите, — Антонио протянул ей снадобья, — а уж как ими пользоваться, я вам объяснил.

     — Литисия, ты запомнила? — обратилась мать к дочери.

     — Да, маменька, — ответила та без энтузиазма.

     Лекарь медленно упаковал свои врачебные препараты назад, и, переминаясь с ноги на ногу, продолжал стоять на месте. «Завтра поутру жду тебя снова», — обратилась Марчелла к травнику.

     Тот не уходил.

     — Чего-нибудь еще хочешь сказать? — спросила у Антонио хозяйка дома.

     — Э-э, с вас пять монет, — робко ответил тот.

     — Ах да, держи сто драхм.

     — Сударыня, я понимаю, что медной монетой часто называют монету достоинством в двадцать драхм. И пять таких монет равны одному серебряному песету. Но я имел в виду пять серебряных монет или пятьсот медных за свою работу, как вам будет угодно.

     — Пять монет серебра? Я не ослышалась? — округлила глаза Марчелла.

     — Вы совершенно правы, — будто оправдываясь, произнес лекарь.

     — Литисия, ты слышала? Пять серебра! Ишь чего затребовал!

     Может, тебе сразу золотой эскудо подавать?

     — Понимаете, я за посещение больного не много, всего сто медных драхм беру. Но лекарства дорогие, мне их приходится покупать, я же их сам не делаю.

     — А зачем их покупать? — не унималась Марчелла. Залез на чердак днем, когда мыши спят, палкой сбил, и готово. Потом пошел на луг, пособирал аистиный помет, все высушил. Что, на такое большой ум и сноровка нужны?

     — Дело в том, что обычные домашние летучие мыши для врачевания не годятся. Для таких целей нужны пещерные, а их трудно ловить. А помет подходит только молодого аиста. А они, эти аисты, к нам только на зиму прилетают из северных краев уже не птенцами. Поэтому их какашки можно купить только у северных народов.

     — Хорошо, хорошо. Литисия, добавь Антонио еще двести драхм, — отдала распоряжение дочке мать.

     — А еще две серебряные песеты? — поинтересовался травник и втянул голову в плечи.

     — Вот, как больной пойдет на поправку, так заплачу. Все. Завтра утром жду. И не забудь сам молиться за здоровье Мигуэля.

     В полдень следующего дня Антонио робко постучал в дверь.

     Ему никто не ответил, тогда он сам отворил и зашел в гостиную комнату с горящей плитой посредине. Снова позвал хозяйку, но ни она, ни дочь не ответили. После этого он направился в комнату к больному и увидел там женщину и девушку, стоящих у кровати Мигуэля с поднятыми вверх руками. Он им кивнул в знак приветствия, поставил на пол корзину, подошел к стене, оперся об нее спиной и тоже начал молиться.

     — Как со здоровьем у больного? — помолившись, спросил лекарь.

     — Стало только хуже, — ответила Литисия.

     — А вы все сделали, как я советовал?

     — И днем и ночью все, как ты сказал, все так и делали, — сказала Марчелла.

     — Ну, за одни сутки ждать улучшения не приходится, — ответил травник.

     — Но ему стало еще хуже. Он уже в сознание не приходит. Помогите ему, господин Антонио, — попросила Литисия.

     — Я мог бы для него посоветовать воду из источника бога Себега. Сей источник находится высоко в горах на востоке империи, — при этом лекарь наклонился и извлек из своей врачебной корзины прозрачный стеклянный пузырек зеленоватого цвета в форме груши с пробкой из коры букового дуба.

     — Ой, — воскликнула Литисия, — какая необычная бутылочка!

     — Ее изготавливают у подножья горы, куда стекает вода из родника Себега. А форма у нее такая, дабы сохранить лечебные свойства воды. Она стоит дорого, но очень действенна.

     — Когда человек находится на пороге в царство Дита, и три головы Кербера дышат ему в лицо огнем, то о деньгах не думаешь, — сказала Марчелла и осеклась.

     Антонио взглянул на Марчеллу из-под бровей, а затем уверенно добавил: «Эта живая вода стоит восемь серебряных песет.

     Вы можете ее у меня приобрести, но вначале обязаны погасить долг в двести драхм. Итого десять серебра, и судьба вашего мужа в ваших руках». Хозяйка дома ничего не ответила, ушла в другую комнату и, вернувшись, протянула дрожащей рукой одну серебряную монету достоинством десять песет.

     — Вы ж, Антонио, только завтра не забудьте про нас, — безучастно сказала Марчелла.

     — Конечно, конечно, — ответил травник, кладя деньги в свой кожаный кошель и пряча в корзину. — Дайте мне сосуд, куда я могу перелить вам целебную воду. А наведать больного я завтра смогу только к вечеру. Надеюсь, он к этому моменту начнет поправляться.

     — А вы со своим чудесным пузырьком не могли бы ее оставить? — спросила Литисия.

     — Нет, что ты! Сей чудодейственный сосуд я обязан вернуть монахам, живущим у источника Себега, чтобы они его опять наполнили целебной водой. В этот сосуд нельзя наливать никакой другой воды, иначе он будет осквернен.

     К вечеру состояние Мигуэля стало критическим. У него посинела не только вся голова, но уже и шея. Жар усилился. Литисия побежала за лекарем Антонио, но его дома не оказалось, и домой она вернулась в открытой повозке. Из нее вышел мужчина средних лет с аккуратно причесанными волосами. Одет он был в тогу из дорогого хлопка, а в руках нес небольшую кожаную сумку. Следом тащил две огромные плетеные корзины слуга.

     Из хлева вышла Марчелла, вначале посмотрела на незнакомца, почему-то смутилась, потом поправила волосы, и вопросительно уставилась на дочь.

     — Антонио дома не оказалось, — начала она, — никто не знает, где он, и когда вернется. Вот мне и посоветовали обратиться к сударю…— Фернандо, меня звать хирург Фернандо.

     — Вы, по всей видимости, берете дорого за лечение, — предположила Марчелла, осмотрев лекаря, его слугу и экипаж.

     — Вы правы, сударыня, дорого, но платит мне всегда сам больной, причем после полного выздоровления. Можно отдавать деньги частями, по мере появления их у вас. Не будем терять времени. У меня его мало, у больного, судя по рассказам девчонки, вообще не осталось.

     Прошли в дом. Слуга достал из корзины белый льняной передник, накинул на своего господина, завязал сзади. Затем попросил у хозяйки воды, помог хирургу вымыть руки при помощи измельченного морского песка и уксуса. Фернандо приступил к осмотру. Он попросил передвинуть кровать поближе к окну, обошел несколько раз вокруг больного. Затем потрогал его за голову и тело в разных местах, прощупал пульс, биение сердца. Раскрыл здоровый глаз, затем поврежденный. Долго его рассматривал. Далее попросил у слуги кусок выпуклого прозрачного стекла. Держа левой рукой раскрытыми веки левого глаза, приближал и отдалял это стекло, глядя в него. Дал знак слуге, тот достал отполированную до блеска пластину меди или бронзы, начал пускать «зайчик» на поверхность глаза. «Зрачок не реагирует на свет?» — обратился слуга к хозяину. Тот не ответил. Фернандо при помощи слуги стал прикладывать различные железные инструменты и растяжки к голове и шее Мигуэля, что-то мерили и на папирус записывали. Постучали по суставам и голове различными молоточками, в разных местах кольнули иголками. «Расскажите, сударыня, как до сего момента проводилось лечение больного?» — поинтересовался хирург. Мать и дочь, дополняя друг друга, рассказали о методах лечения травника Антонио. Во время их рассказа Фернандо и слуга несколько раз переглянулись меж собой, улыбаясь уголками губ.

     — Что-то не так делал Антонио? — поинтересовалась Марчелла.

     — Я не даю оценку действиям моих коллег-врачей, — ответил хирург.

     — А как вы решили лечить? — со скепсисом в голосе задала вопрос Марчелла.

     — Решать вам, я могу только предложить варианты, а вы выбираете.

     — Слушаю.

     — Ваш муж имеет очень большие шансы умереть. Как я предполагаю, от удара у него лопнул кровеносный сосуд или несколько под костями черепа, и часть крови вылилась в полость головы.

     Она там начала гнить, и заражение пошло на шею.

     — Ой, маменька, мне страшно, — прошептала Литисия.

     — И какой же выход? — твердо взглянув на лекаря, спросила Марчелла.

     — Необходимо попытаться пустить дурную кровь, — ответил врач.

     — Из руки через вену? — спросила Литисия.

     — Нет, девочка, из головы.

     — И как вы собираетесь это сделать?

     — Просверлить дырку в голове и выпустить сгустки крови и гной, — сказал Фернандо.

     — Маменька, это что-то страшное.

     — А по-другому никак нельзя?

     — Ну, вы же, сударыня, по-другому уже пробовали. Болезнь в запущенной форме. Если бы несколько дней назад, то можно было бы попытаться снять жар приемом препаратов вовнутрь, но теперь такой метод не подойдет.

     — Нам рекомендовали аистиный помет и порошок из сушеных крыльев, — заметила Марчелла.

     — Видно, такой способ не всем подходит, — ответил лекарь и посмотрел на своего слугу.

     — А почему я должна поверить вам и разрешить пробивать дырку в голове у моего мужа?

     — Это ваше право, давать мне возможность врачевать вашего мужа или нет. Но я бывший военный хирург, много лет ходил с нашими легионами на войну. А в бою такие травмы сплошь да рядом. На войне, женщина, бойцы при неудачном сражении умирают, как мухи.

     — А какова вероятность, что мой муж выживет и, если выживет, будет полноценно здоровым? И второе. Во сколько мне станет это лечение?

     — Объясняю по порядку. Лечение, полное, встанет вашему мужу в два золотых эскудо. Примерно столько же стоят и похороны. Так что эти деньги вы все равно потеряете. Дурная кровь в голове ядовита, она отравляет тело. Может отравить руку или ногу, тогда они перестанут двигаться полностью или частично, может повлиять на ум человека. Каждый случай не похож на другой. Может, если человек крепкий, и не причинить вреда. Но скажу вам точно — больше на этот глаз ваш муж видеть не будет.

     Поэтому предлагаю вырезать глаз и через это отверстие выпустить дурную кровь. Глаз все равно сгниет и выпадет. Это только продлит его хворь и страдания. Еще придется сверлить несколько дырок в черепе, если не подбираться к болезни через глазное углубление.

     — О, боги всемогущие, я имею время обдумать все? — спросила Марчелла.

     — Я дам бескорыстно больному медовую настойку на горчавке. Вольете ему в рот. И мазь из корня имбиря и листа лотоса.

     Смажете больное место. Это приглушит болезнь. Завтра в обед моя повозка будет стоять на этом же месте. Вы письменно дадите мне разрешение на хирургию либо откажетесь. И напишете, вырезать глаз больному или нет.

     — Договорились, — простонала Марчелла. — Хотела спросить, а что делать с лекарствами травника Антонио?

     — Еще остались?

     — Больше половины от купленного у него, — вставила Литисия.

     — На вашем месте я бы воздержался от потребления фекалий и крыльев.

     — Да, но он еще советовал пить целебную воду и молиться.

     — Вот это никогда не навредит, — закончил хирург и направился к своей повозке.

     Утром следующего дня Марчелла поднялась с первыми лучами солнца, разбудила дочь. Дала ей распоряжения по уходу за отцом, состояние которого оставалось плохим, но стабильным. Сама вымылась, надела на себя длинную шаль-плащ паллу, на ноги — кожаные сандалии. Сделала на голове пирамидальную прическу.

     — Мам, ты куда так вырядилась?

     — Не твое, дуреха, дело. Надо с умными людьми посоветоваться.

     — Ты как будто в театр собралась?

     — Я что, в убогом одеянии должна на люди выходить?

     — Нет, но ты словно на праздник нарядилась. Отец при смерти почти.

     — Я всю жизнь мучилась с твоим придурком отцом, хотя он был здоров телом, но немощен умом. А теперь он, видите ли, собрался на встречу с Дитом. А мне что делать с незамужней дочкой? Как без жалования жить дальше? — взорвалась Марчелла. —У меня что, поместье есть или земля? У меня жалкий огородишко в предместье. Даже повозки приличной нет, чтоб до города добраться не стыдно было. Пойду пешком. Может, кто из добрых людей подвезет.

     Марчелла подошла к зданию городской тюрьмы. У входа стоял молодой стражник с коротким мечом без щита и шлема. «Господин Густаво на месте?» — спросила она. Охранник посмотрел на нее, но вопрос проигнорировал.

     — У тебя проблемы со слухом?

     — С гражданскими разговоры вести не велели, — ответил тот.

     — Кто тебе не велел?

     — Устав.

     — Я должна повидаться с начальником тюрьмы. Понятно?

     — Не положено, — отрезал стражник.

     — Послушай, салага, что не положено тебе, то разрешено мне.

     Ты сколько служишь?

     — Сударыня, сколько я на службе, не имеет значения. А вот за оскорбление стражника на посту я посажу вас в клетку, тогда точно повидаетесь с господином Густаво.

     — А, значит, он у себя. Хорошо, боец, пропусти меня к нему, прошу.

     — Я же сказал, что гражданским входа нет.

     — Я не гражданская, болван, я жена Мигуэля.

     — Точно?

     — Не сомневайся.

     — Проходите, — сказал он, а про себя добавил, когда она скрылась: — Точно она. Мне рассказывали. Такое хамло на сто мужиков не сыщешь, как жена Мигуэля.

     Марчелла поднялась по крутой винтовой лестнице на второй этаж, подошла к нужной двери и легонько постучала.

     — Входите, — ответил голос из-за двери.

     — Здоровья тебе, Густаво.

     — И тебе долгих лет, Марчелла. Ты зачем сюда пришла? Я же просил тебя.

     — Мне-то, может, и долгих лет, а вот Мигуэль уже на своем пути Кербера повстречал.

     — Слышал. Как он сейчас?

     — Кровь дурную ему из головы пускать будут сегодня.

     — Кто?

     — Хирург Фернандо.

     — Не знаком, — сказал начальник тюрьмы, — но слышал, что хирург неплохой.

     — Глаз он ему хочет вырезать. Без глаза сможет ли Мигуэль остаться на работе у тебя?

     — Если бы у меня, то мог, работник он хороший. Да и сколько лет при мне. Но тюрьма — это почти военная служба. Одноглазого держать не будут.

     — А пожизненное пособие по выходу на отдых из-за травмы глаза?

     — Марчелла, он же зрение не на службе потерял, а по пьянке.

     — А если все дадут показания, что ему преступник глаз выбил?

     — Марчелла, ты ж сама налево-направо всем раструбила, что муж твой, пьянтос, нажрался эля или бырла, шел домой и побил голову.

     — Откуда я знала?

     — А чем я могу помочь?

     — Густаво, дорогой, не за себя прошу, за дочку, не оставь нас без куска хлеба. Сделай так, чтобы Мигуэль получил пожизненное содержание, а я отблагодарю, — лукаво улыбнулась Марчелла.

     — Я пособие сам не определяю. Это муниципалитет выносит решение. Если узнают, что я подделал документы, — он понизил голос, — то мне отрубят голову. Кто будет тогда о моей жене заботиться? Пусть лекарь глаз не трогает. Даже если Мигуэль на него видеть не сможет, то кто об этом сразу узнает? Будет здоров — будет на службе, а там посмотрим.

     — Так я на тебя могу рассчитывать, Густаво? — сказала Марчелла, подойдя близко к нему.

     — Да, что в моих силах, я помогу. А теперь иди.

     Марчелла оглянулась на дверь, наклонилась и поцеловала Густаво в щеку. «Иди, Марчелла, иди. Не создавай новых проблем», — посоветовал начальник тюрьмы.

     Марчелла спустилась по ступеням на первый этаж. У входа попрежнему стоял молодой охранник.

     — Ну как, сударыня Марчелла, переговорили с начальником Густаво? — добродушно спросил он.

     — А то! — буркнула она в ответ.

     — И как, успешно? — опять вполне мирно задал вопрос стражник, но Марчелла подумала, что над ней издеваются.

     — Для меня — да, а для твоего начальника — не очень.

     — И что же его так огорчило?

     — Его уже ничего не может огорчить, — очень серьезно ответила Марчелла и еще более серьезно посмотрела в глаза охраннику.

     — А в чем проблема? — он отвел глаза в сторону.

     — А проблема юноша в том, что ты нарушил устав. Пропустил постороннего человека к своему командиру. И теперь он лежит в своем кабинете с перерезанным горлом от уха до уха в луже крови. А все потому, что ты, олух, поверил мне, убийце, что я жена твоего сослуживца некого Мигуэля. А я являюсь женой казненного недавно преступника. Вот и отомстила. Тебе не с мечом надо здесь стоять, а с палкой охранять коров на лугу, что бы бык к ним сзади не подкрался, растяпа.

     — Вы, это, так не шутите, так не положено, не по уставу, —сбивчиво протараторил он и взялся за рукоять меча. — Я в любой момент могу вас задержать.

     — Ну, задержи меня покрепче, — Марчелла схватила юношу за кисть правой руки, лежащей на рукояти не вынутого из ножен меча, а другой рукой взялась за ножны.

     — Не прикасайтесь к стражнику на вахте, — возражал он, пытаясь достать меч из ножен, только сил не хватало. — Пустите, мне нужно проверить.

     — Беги. Поучать меня вздумал, сморкач!

     — Вы только никуда не уходите. Я сейчас вернусь.

     — Ага, ждать тебя тут останусь, как на первом свидании, —развернулась и пошла к окраине города.

     Он резво взбежал на второй этаж и с силой толкнул дверь. Начальник, откинувшись на спинку деревянного кресла, о чем-то размышлял.

     — Сударь Густаво, вы живы? — взволнованно произнес он.

     — Тебя не учили стучаться перед тем, как войти?

     — Я думал, вы мертвы.

     — С чего бы? Тебя видение посетило?

     — Нет, меня женщина посетила, она сказала, что зарезала вас, сударь.

     — Зарезала, причем без ножа, — задумчиво произнес он.

     — А это правда, что она Марчелла, жена Мигуэля?

     — Она, она, бестия.

     Случай с охранником Марчеллу на время позабавил, но смутные мысли опять полезли в голову. Ей казалось, что все беды навалились одновременно, и конца этим бедам не видать. Что некому ей помочь в трудную минуту. Все отвернулись от нее, одна она на белом свете со своими проблемами. Что делать, если Мигуэль помрет? Как одной дочь растить? А если он останется калекой, как хозяйство вести? На лечение уйдет почти все его месячное жалование. Она рассчитывала на помощь Густаво, но тот женился на своей молодой сучке и позабыл старых друзей. Марчелла решила, что пусть Фернандо хоть десять дырок в голове непутевого мужа сверлит, но глаз она не позволит трогать.

     Занятая своими мыслями, Марчелла продвигалась по намеченному маршруту, как вдруг знакомый силуэт промелькнул в толпе людей и привлек к себе ее внимание. Она пригляделась и опознала в нем травника Антонио. Он за несколько кварталов впереди тащил в руках свою врачебную корзину. Марчелле было в этот момент так одиноко, что она захотела догнать его и просто пообщаться о перспективах выздоравливания мужа. Но кричать было далеко, а бегом догонять женщине мужчину просто не прилично. Тогда она ускорила шаг и решила таким образом настигнуть лекаря, тем более что передвигался он медленно, волоча свою поклажу. Расстояние между ними постепенно сокращалось. Их отделяли уже не более пятидесяти шагов, и Марчелла собиралась обратить внимание травника на себя, как вдруг он остановился, поставил корзину на мостовую и хлопнул себя ладонью по лбу, словно о чем-то вспомнил. Поднял корзину. Изменил направление своего движения и направился в сторону. Марчеллу это заинтересовало. Она набросила часть ткани паллы себе на голову, дабы стать менее узнаваемой, и на такой же дистанции начала двигаться за Антонио. Пройдя три квартала, он подошел к акведуку, достал что-то из своей корзины. Опустил в воду, прополоскал. Марчелле был плохо виден предмет в его руке, а любопытство женщину подталкивало ближе. Она решила, что даже если лекарь и уличит ее в подглядывании, то в этом нет ничего ни преступного, ни позорного. Тогда она просто с ним поздоровается и заведет беседу. Когда она подобралась не менее чем на двадцать шагов и стала сбоку, то увидела, что травник держит в руках пузырек грушевидной формы, в котором хранил святую воду, и затыкает его пробкой. Она спряталась за колонну. Антонио огляделся по сторонам, а затем проворно поставил пузырек в корзину. «Ну, лекарская свинья, придешь ты ко мне сегодня вечером», — подумала она.

     В тот же день Фернандо прибыл в дом Мигуэля в срок, как и обещал. Попросил посторонних удалиться из помещения и совместно со своим ассистентом приступил к работе. Операцию проводил долго.

     По окончании сбросил свой окровавленный передник и направился в гостиную приводить себя в порядок, на ходу сказав: «Инструмент завтра прокипятим, собери только». Слуга остался в комнате больного складывать щипцы, зажимы, растяжки, ножи, лезвия, сверла.

     В соседней комнате его ожидали Литисия и Марчелла. Мать и дочь подняли на него свои глаза и ожидали, что произнесет хирург.

     — Шесть отверстий пришлось просверлить, пока вся дурная кровь не вышла, — сказал он хозяйке.

     — Жить будет? — поинтересовалась Марчелла.

     — Шансов наполовину, — ответил хирург, — теперь многое зависит от вашего за ним ухода.

     — Спасибо, лекарь Фернандо, — поблагодарила Литисия.

     — Поправляйтесь, я ему дал успокоительное. Следите за ним, когда действие опия закончится.

     Фернандо уехал, а мать с дочерью вернулись в дом. Мигуэль лежал на спине. Дыхание было тихим, но ровным. Голова побрита и перемотана белым льняным холстом, на котором проступали красные кровяные пятна. Марчелла долго в оцепенении стояла подле кровати и глядела на мужа, а затем эмоции и женская слабость взяли верх, и она разрыдалась. За ней не выдержала и начала всхлипывать Литисия. Потом они стали молиться, но не по обыкновению, стоя, а на коленях у кровати больного, потому что подняться не хватало душевных сил.

     Сколько прошло времени, сказать трудно. Только, когда в дверь постучали, уже начало смеркаться. Марчелла резким движением поднялась, утерла с лица остатки слез и вышла в гостиную, где уже стоял травник Антонио.

     — Ну как больной? Думаю, идет на поправку, — высказал предположение он.

     — Думаю, с твоим лечением он уже охранял бы преступников в царстве Дита, — волевым тоном промолвила Марчелла.

     — Не понял, сударыня.

     — Не помогли твои снадобья, Антонио. Мигуэль уже почти умирал. Верни мне мои деньги и уходи вон.

     — Какие деньги? Я тратил на вашего мужа свое время, свои умения, свои препараты, врачевал его. С какого смеха я обязан возвращать заработанные мною тринадцать серебряных песет?

     Я их честно отработал. Не желаете продолжать лечение, ищите другого лекаря. Только отдайте мне за сегодняшнее посещение сто драхм, и я уйду.

     — Ты так наврачевал, что моему мужу пришлось в голове пробивать шесть дырок. У него от твоих порошков из крыльев мух и стрекоз дурная кровь образовалась.

     — Сударыня, вы сами череп мужу кроили или соседи вилами из сарая помогали торкать по голове? — зло пошутил травник.

     — Издеваешься, мерзавец, а я, между прочим, осталась должна хирургу два золотых.

     — А что за цена такая? Я такой отродясь не встречал, разве только лекарю императора столько платят.

     — Лекаря имя Фернандо.

     — Лекаря, говорите? — возмутился Антонио.

     — Да, он был хирургом в действующей армии, — вставила фразу Литисия.

     — Никакой он не хирург, а конюх. Он в свое время был ветеринаром при легионе. Там и научился на лошадях своим зверским методам ломать кости, отрезать конечности, сверлить черепа.

     Лошадь — скотина, не человек, ей все равно. Знаю я его, он шарлатан, а не хирург.

     — Может, он и шарлатан. Да плату он обещал испросить только по выздоровлении мужа, — уже не так уверенно возразила Марчелла.

     — Вы папирус подписывали на проведение врачевания? — поинтересовался травник.

     — Да.

     — Ну так ждите через пару дней у себя нотариуса и солдафона при нем для возврата долга. А муж ваш, после такого насилия над ним, все одно не выживет. После трех дырок в горшке даже буйвол копыта отбросит, а тут целых шесть.

     Марчелла пришла в замешательство. Ей подумалось, что и второй лекарь ее обманул, только по-крупному. Пустил пыль в глаза своим лоском и важным видом. Рассказал ей пару умных историй, похвалился инструментом диковинным, а на самом деле обобрал.

     — А ты лучше? Ты самый что ни на есть шарлатан, — пошла в наступление Марчелла. — Ты где берешь воду для своего пузырька? У тебя начало источник бога Себега где берет, в акведуке?

     — Вы что-то напутали, сударыня Марчелла, — начал оправдываться травник. — Мне эту святую воду дают монахи…— Заткнись! — перебила его она. — Ты меня что, лоханью для слива помоев считаешь? Думаешь, я вчера не видела, откуда ты набирал воду, проходимец? А ну гони серебро назад, и чтоб больше твоей ноги у меня в доме не было. Я ему за воду из акведука по восемьсот драхм платить должна.

     — Я известный лекарь, многих врачевал. Тебе, голодранке необразованной, кто поверит? Кто твои басни слушать будет, истеричка и дура старая? Давай сто драхм, а то я отсюда не уйду.

     — Я старая? — это, наверное, больше всего взбесило хозяйку дома. — Не желаешь уходить, так и не уйдешь. Давай, дочка, закрывай входную дверь на щеколду.

     — Ну что, что ты мне сделаешь? — приободрился травник и выпрямил спину.

     Антонио правильно рассуждал. Действительно, что могла она ему серьезного сделать в обществе, где мужчина доминировал полностью над женским полом. Поколотить, даже со своей малолетней дочкой, она его вряд ли сможет. Полезет драться, так он горшок один раз ей метко в голову запустит, и она осунется на полу. Или уксусом плесканет этой неуравновешенной в рожу, а дочка после этого сама под кровать спрячется. А ежели побои какие нанести сможет, то всегда при обращении в муниципальную гвардию забияку к порядку призовут, штраф заплатит и все издержки покроет. Но то, что произошло дальше, в рамки разумного не вписывалось. Не говоря ни слова и не предупреждая, Марчелла разогналась и прыгнула на Антонио. Не ожидая такого поворота событий, он был сбит ударившей в его грудь женщиной. Сухенькое тело травника надломилось, и он упал навзничь, больно ударившись спиной. Половица при этом хрустнула, а у Антонио перехватило дыхание. Он стал беспомощно заглатывать воздух ртом. Корзина его при этом валялась перевернутая на полу. Марчелла сидела на нем сверху, обхватив его обеими ногами в области живота. Пока травник опомнился, она успела прижать его руки к доскам на полу. Антонио оказался в западне.

     — Старая, значит, говоришь? — начала она. — Да я таких вонючих сморчков, как ты, троих положу. Был бы ты мужиком настоящим, так я не прочь и попрыгать на тебе. Как, думаешь, дочка?

     — Не знаю, мамуля, мне кажется, что он и один раз не сможет, хилой какой-то, — поставила диагноз Литисия.

     — Может, дочка, он слаб телом, а там, — она кивнула головой через плечо в сторону паха, — богатырь.

     — Сейчас глянем, — подмигнула Литисия одновременно матери и лекарю и задрала тунику у Антонио. — Ой, маменька, да ту вообще стручок перца мелкого лежит весь синий, сразу и не разглядишь. Совсем дела плохи, мамуля.

     — Раз Антонио болен, то его надо подлечить, — картинно добавила Марчелла. — А как лечить будем, дочка?

     — Лучшее средство для лечения мужского писюна — это посыпать его порошком из высушенного крыла летучей мыши, — назначила лечение Литисия.

     — Только ж крыло обычной домашней мыши не подойдет.

     — Ты что, у нас мыши только из пещер. Мы лекари с тобой настоящие, не шарлатаны, — при этом Литисия посыпала гениталии травника порошком.

     — Ну как, растет? — поинтересовалась мать.

     — Пока нет, маменька, но ведь надо помолиться (да простят меня всемогущие за богохульство). И ты, Антонио, молись. Чем больше людей будет молиться, тем длиннее он у тебя вырастет.

     Я сейчас и соседей позову, как ты нам советовал.

     — Не надо, — попросил травник, — не показывайте меня в таком виде людям.

     — Не толстеет и не длиннеет, — сказала Литисия, заглянув еще раз.

     — А, вроде, сушеное дерьмо из-под аиста помогает, — посоветовала Марчелла.

     — Очень помогает сей чудодейственный отвар из помета молодого аиста, особенно если к нему добавить сушеные лепешки от старой коровы. Вмиг полегчает. Открывай рот, больной, а то насилью врачевать буду, — сказала Литисия. Разжала деревянной ложкой зубы травника и бросила его лекарство ему же в рот, налила в кружку теплой воды из котла на плите. — Нет времени, все запарится в желудке. Глотай.

     Антонио с отвращением продолжил курс лечения, назначенный дочерью и матерью. Он вначале пытался брыкаться и освобождаться, но Марчелла его крепко прижала к полу, и он утих.

     Литисия поставила опрокинутую корзину лекаря крышкой вверх и извлекла из нее грушевидный стеклянный пузырек, закрытый пробкой. «О, это вода из источника бога Себега. Сей источник находится высоко в горах на востоке империи. У нас сей чудодейственный эликсир сохранился с прошлого раза. Пойду, смешаю с нашим и дам испить больному», — сказала Литисия. Она ушла из дома и вернулась, неся горшочек с широкими краями.

     — Антонио, — начала Марчелла, — а целебные свойства воды не пропадут, если смешать вчерашнюю воду из акведука с сегодняшней водой из твоего пузырька?

     — Нет, не пропадут, — боясь уже всего, ответил травник. Все же вода из остальных препаратов была наиболее приятна в употреблении.

     — Отведай, — насмешливо приказала Марчелла, — и ты сразу ощутишь мужскую силу.

     — Ну как? — спросила Литисия, дав испить содержимое сосуда Антонио.

     — Немного соленая на вкус, — ответил он.

     — А это все потому, что сегодняшнюю целебную воду я смешала со вчерашней.

     — А вчера разве я соленую приносил?

     — Нет, поначалу она была пресной, когда я ее пила. Но мне стало жаль расставаться с такой дорогой и целебной водой. Поэтому я не стала сливать ее в песок богине Кибеле, а собрала в горшочек. Видишь, я не ошиблась, вода второй раз принесла пользу, теперь уже тебе. Ты сам говорил, что она не портится, и оказался прав.

     Антонио при этом скривился и начал сплевывать. Литисия по запросу матери еще раз убедилась, что детородный орган у травника не изменился в размерах. Тогда Марчелла вышла с предложением, что необходимо хирургическое вмешательство.

     — Раз метод лечения известного лекаря Антонио не помог, а писюн остается синего цвета, то необходимо прибегнуть к методу коновала Фернандо и пустить из этого органа дурную синюю кровь, тогда он опять станет телесного цвета и приобретет здоровье, — сказала Марчелла.

     — А чем пускать будем? — поинтересовалась дочь.

     — Дочка, у такого известного врачевателя наверняка найдется с собой нужный инструмент. — Поройся в корзине.

     — Не надо, прошу вас, — взмолился Антонио, — я верну вам все ваши серебряные монеты.

     — Это хорошо, — продолжила Марчелла, — но мы потратили на твое излечение свое время, свои умения, свои препараты…— Хорошо, я все расходы покрою, сколько с меня? — поинтересовался Антонио.

     — Всего лишь два золотых эскудо или двести серебряных песет. И слушай дальше. Корзина останется у нас. Принесешь завтра деньги — заберешь ее. Не будет их завтра до захода солнца — поплывет твой хлам к океану по реке. Не возместишь мои убытки по лечению мужа, я тебе отрежу все хозяйство между ног, и больше его ни травник, ни лекарь, ни хирург на место не пришьют. Если есть желание, можешь дать письменные показания в муниципальной гвардии, а я с дочкой дам свои. Будет о тебе год по столице байка ходить. Свободен. Успехов в работе.

     X

     Конец лета. Суббота. Жарко, почти тридцать градусов в тени.

     Маленький провинциальный городок после обеда затих.

     Школьники, у кого есть бабушки, уехали в деревню еще в июне.

     Отпускники, кто побогаче, улетели к морю, кто победнее, уехали к другому морю в плацкартном вагоне. Оставшихся условно можно разделить на дачников и недачников. Первые поехали ковыряться в земле. Вторые спрятались от зноя в домах и квартирах. Молодежь почти вся оккупировала близлежащие водоемы. Впрочем, кое-кому приходилось нести дежурство, поэтому Наталью Николаевну нельзя было отнести ни к одной из вышеперечисленных групп. Она недавно вышла на пенсию, но продолжала работать.

     Ей без работы было не просто скучно — она без труда не представляла своего существования. Врач располагалась в тесном кабинете, находясь в котором сложно ответить, какой год на дворе.

     Наталья Николаевна сидела за старым деревянным столом с тремя выдвижными ящиками, два из которых из-за поломки открывались с трудом. На стене просматривался выцветший трафарет. На полу лежал местами подранный линолеум. Шкаф с документами красили не менее десяти раз, причем и масляной краской, и нитрокраской, и еще разными цветами и оттенками. Напротив шкафа стоял топчан, обтянутый кожзаменителем.

     В углу железная вешалка. Наталья Николаевна сидела на деревянном стуле и читала старую книгу с пожелтевшими страницами.

     Автор произведения был русским классиком. В общем, с одинаковым успехом за окном могли быть и семидесятые годы двадцатого века, и начало двадцать первого. Единственная вещь, по которой можно судить о текущей эпохе, это глянцевый гламурный журнал с полуголой девицей на обложке, оставленный кем-то из молодого медперсонала на столе.

     Окно с решеткой на первом этаже было распахнуто. В больничном саду поспевали яблоки. Тишину нарушил даже не звонок, а урчание дискового телефона с перемотанной изолентой ручкой.

     — Приемное отделение психиатрической больницы, — спокойно ответила она.

     — Теть Наташа, это ты? — спросили в трубке.

     — Да.

     — Это Лиза.

     — А, Лизонька, девочка, здравствуй.

     — А мы к тебе в квартиру позвонили — никого нет. Так и решили, что ты на работе.

     — Ну, я ж не знала, что вы сегодня приедете. Позвонить вам трудно, предупредить, а меня попросили замениться, в выходные подежурить. Так вы сюда приезжайте. От дома седьмой номер автобуса прямо к больнице ходит, — с легким упреком сказала Наталья Николаевна.

     — Спасибо, но мы на машине, а мама дорогу знает. Мы с Лией, моей подружкой по университету, я тебе о ней рассказывала. Ты не против? — спросила племянница.

     — Что вы, что вы, девочки. Я же вам обещала. Приезжайте.

     Новый черный «мицубиси паджеро спорт» с темными стеклами медленно подъехал к воротам больницы и остановился у входа в приемное отделение. Дверь со стороны водителя так же медленно открылась, и оттуда вышла весьма симпатичная девушка в дорогих солнцезащитных очках. В отличие от стекол в автомобиле стекла в очках имели заводскую тонировку. У нее были длинные каштановые волосы, которые слегка подвивались. Под цвет волос она надела коричневое платье и босоножки. Вслед за ней салон внедорожника покинула Лиза и ее мать. Одиночный сигнал и подмигнувшие фары автомобиля свидетельствовали о том, что его поставили на сигнализацию.

     На крыльце группу из трех женщин встречала Наталья Николаевна. Сначала она обняла взбежавшую по ступенькам Лизу, затем поцеловалась со своей сестрой. Когда очередь дошла до третьей спутницы, та по-мужски протянула правую руку и представилась: «Камелия». Встречающая, несколько растерявшись, пожала Камелии руку в ответ и произнесла: «Вот, значит, какое у вас полное имя, очень редкое». «Так меня папа назвал, когда вернулся из Южной Америки», — ответила Лия.

     Все четверо зашли в кабинет.

     — Располагайтесь. Сегодня начальства нет. Можно спокойно посидеть, — сказала Наталья Николаевна. — Что пить будете?

     Кофе? Чай?

     — А зеленый есть? — спросила Лиза.

     — Нет, что ты. У нас только обычный черный.

     — Тогда давай черный.

     — А вы, Камелия, что будете? — задала вопрос врач.

     — Я, пожалуй, кофе. Мне на треть кружки две ложки кофе и одну сахара, — ответила Лия.

     После того как вскипела вода в пластмассовом электрическом чайнике, ее разлили по большим кружкам, в которых уже лежал чай или кофе. Пока напитки заваривались и остывали, Наталья Николаевна интересовалась жизнью своей сестры.

     — Ну как ты, Мария, рассказывай? — спросила она.

     — Ой, какая теперь жизнь у врача в поликлинике, — ответила та. — Перебиваемся от получки к получке. Может, у тебя в больнице побольше оклад. А у нас ни зарплат, ни премий толком нет.

     — Перестань. Тебе бы только плакаться. Ты и за советской властью всегда говорила, что денег не хватает, — иронично заметила сестра.

     — Наташенька, а кому их и когда хватает?

     — Ты, слава богу, не одна. С мужем полегче, чем одной.

     — Да, такой муж. Могу тебе подарить. С него как с козла молока. Больше ест, чем в дом приносит. С его зарплатой дочку не знаю, как выучила.

     — Да что ты, он же не лентяй и не пьяница. А ты, Лизонька, на последний курс института перешла? — обратилась она уже к племяннице.

     — Да, только теперь он университетом называется, — ответила та.

     — От того, что сменили вывеску, больше ничего не изменилось, — вмешалась в разговор Камелия. — Оборудование, наверно, еще со времен вашей студенческой жизни не менялось.

     — А как оно поменяется, если финансирования столько лет нет? — сказала Мария.

     — Еще же не последнюю роль играет и преподавательский состав, а он, я слышала, в вашем учебном заведении довольно сильный, — заметила Наталья Николаевна.

     — Да. Довольно недорогое и доступное медицинское образование при высоком уровне подготовки — это немногое, что дает высшее учебное заведение в нашей стране, — сказала Камелия.

     — Только, Лия, кроме знаний в голове, ты отсюда ничего увезти не сможешь. Твой диплом в Европе не больше, чем бумажка, —сказала Лиза.

     — А вы собираетесь эмигрировать? — спросила Наталья Николаевна.

     — Мой будущий муж имеет бизнес за границей, хоть сам и не иностранец. После получения мною диплома мы устроим свадьбу и уедем на ПМЖ по месту его работы.

     — Мне кажется, что, имея деньги, можно и здесь неплохо жить, — выразила свое мнение Наталья Николаевна.

     — В нашей стране сегодня вы имеете деньги, даже много денег и положение, а завтра у вас могут отобрать и деньги, и свободу, и даже жизнь. Здесь только шальные деньги зарабатывать можно. Для серьезных инвестиций время пока не пришло, — ответила Камелия.

     — Не боитесь навсегда родину покидать, хоть это немного и помпезно звучит? — спросила врач.

     — Ой, тетя, Лия, столько лет по заграницам с родителями прожила и сейчас по нескольку раз на год совершает поездки в разные страны. Она английским и испанским в совершенстве владеет. Что она за счастье словит у нас? — за нее ответила Лиза.

     — Где бы моей непутевой Лизке найти такого жениха, как у Камелии? Да где ей. Она все с какими-то шалопаями дружбу водит. Будешь прыгать, как стрекоза, так найдешь себе такого мужа, как я твоего отца. И век счастья не видать, только стирка, уборка, огород, — досадовала Мария.

     — Дай бог, девочки, всем счастья. Никогда не знаешь, где его приобретешь, а где потеряешь. А бывает, что узнаешь о своем счастье по прошествии многих лет. Выходит, счастье-то у тебя было, но ты о нем не знал. Вот у меня, вроде, и не было большой любви с моим покойным мужем, а теперь живу одна и понимаю, что назад тех дней не вернешь. И жизнь моя находится на оси дом —дурдом с заездами в магазин за продуктами да в сберкассу для оплаты коммунальных услуг. Так что никого у меня в этом городе, кроме пары соседок по подъезду да четырех моих друзей-пациентов, и не осталось, — философски заметила Наталья Николаевна.

     — Ну не расстраивайся, тетя. У тебя есть еще и мы, хоть и живем далеко, — поддержала ее Лиза. — Вы же нас с Лией с ними познакомите?

     — Конечно, конечно. Я же обещала. Вы только ничего не фотографируйте и на диктофон не записывайте, а то будет большой скандал, — сказала Наталья Николаевна и взглянула на лежащую возле Камелии небольшую кожаную сумку.

     — Не волнуйтесь, — ответила Камелия, — это всего лишь ноутбук.

     — Тогда обождите минут пять, я принесу их личные дела, —сказала врач и вышла из кабинета.

     По возвращении Наталья Николаевна держала в руках четыре папки разной толщины в картонной обложке с надписью «Дело №…».

     — Я подумала, что для начала необходимо вас познакомить с пациентами заочно, а уже потом с ними встретиться лицом к лицу, — сказала она.

     — С кого начнем? — поинтересовалась Лиза.

     — С Андрея, он первым из всей компании сюда угодил, — сказала врач, беря со стола самую толстую папку. — Он самый молодой из четверых, красавчик, даже моя помощница фельдшер Эля всерьез в него влюбилась.

     — В душевнобольного человека? — спросила Камелия.

     — В психа и идиота? — скривилась Лиза.

     — Девочки, — слегка обидевшись за своих подопечных, ответила Наталья Николаевна, — никакие они не идиоты, не шизофреники, ни даже душевнобольные в полном смысле этого слова.

     — Наташа, ну раз человек в дурке, значит, он психически нездоров, — вставила Мария.

     — Мы все здесь медики или почти медики, только из разных областей, и я не хочу сыпать сейчас узкоспециализированными терминами, но попытаюсь объяснить вам с общемедицинской точки зрения, — начала объяснять Наталья Николаевна. —У всех четверых присутствует психический феномен множественной личности.

     — То есть раздвоение личности, — заметила Мария.

     — У каждого личностей не две, а намного больше. Я бы сказала, бесконечное количество субличностей, вызванное взаимодействием окружающего мира и общества с этими людьми, а главное — взаимодействием их друг с другом. Им можно было бы поставить диагноз «диссоциативное расстройство идентичности», но существует много необъяснимого в их поведении. Личности при классическом раздвоении по очереди контролируют поведение больного. А у наших пациентов их истинная, первая, изначальная личность полностью заблокирована.

     — Насколько я знаю, — сказала Камелия, — таким образом, организм пытается загладить психологические травмы и оградить сознание человека от негативных воспоминаний.

     — Вы правильно говорите, только ни один из четверых не получал серьезных психологических травм ни во взрослом состоянии, ни в детском. Но все они испытали физические травмы различных частей тела, в том числе и головы, — произнесла врач.

     — И после травмы головного мозга у всех проявилась деперсонализация и дереализация? — спросила Камелия.

     — Умница, Камилочка, — похвалила ее Наталья Николаевна. —У моих ребятишек появилась новая главная личность, которая стала воспринимать себя абсолютно другим человеком или нечеловеком.

     — Животным, что ли? — вмешалась Лиза.

     — Об этом попозже, — продолжила Наталья Николаевна. —Так о чем я? Ага. Самих себя и реальность вокруг они воспринимают по-другому, каждый по-своему. К примеру, глядя на корпус больницы, один его может воспринимать как современный жилой дом, другой — как крепость, а третий его вообще может не видеть, а представлять на этом месте озеро. То же происходит и в отношении этой четверки к другим людям. Они их идентифицируют согласно своей реальности либо игнорируют и вообще не замечают. А могут одного из обычных пациентов признать за группу людей.

     — Наташа, — обратилась Мария, — а остальные пациенты нормальные?

     — Совершенно обычные нормальные психи, — улыбнулась она сестре.

     — Тетя, а они случайно оказались в одной палате?

     — Нет, Лизонька. Они по мере поступления дружили только друг с другом, полностью игнорируя других пациентов и медперсонал. А Григорий, пока Андрюшу с Сашей не увидел, вообще ни слова не произнес, в основном лежал, глядя в потолок в палате с другими пациентами. А когда во дворе увидал Сашку и Андрея, сразу преобразился. Михаил попал ко мне последним. После этого вход в элитный клуб был закрыт. Они вместе образуют как бы целостный живой организм.

     — Вы говорите, что каждый имеет одно главное и бесконечное множество других личностных состояний? — задала вопрос Камелия.

     — Да, и что не характерно, эти альтернативные личности могут проявляться всего один раз. Допустим, в реальности Григория Михаил может выступать в роли его отца. А через час в другой ролевой игре в реальности Саши и Андрея Григорий с Михаилом являются в качестве случайных попутчиков в пригородном поезде. И более эти попутчики в жизни ребят не встречаются. Давайте я вам постепенно все расскажу, и вы во все вникните, потому что случай этот в медицинской практике уникальный. Сюда их обследовать кто только не приезжал: и психологи, и нейрофизиологи, и психиатры, и прочий ученый люд. Забрать их хотели от меня в институт, но побоялись нарушить хрупкую среду их обитания.

     Сказали вести наблюдения и регистрировать все. А мне так только в радость. Привыкла я к ним.

     — Тетя, Наташа, ты говоришь, что они не шизики, но, помоему, все признаки шизофрении у них на лицо.

     — Лизонька, во-первых, нет пока достаточно твердого критерия данного заболевания, во-вторых, они никогда не идентифицируют своих даже самых близких родственников в прошлой жизни, и еще, ни у кого из них нет генетической предрасположенности к шизофрении, дофамин в пределах нормы, депрессии отсутствуют, нет временной потери работоспособности. У них широкий кругозор. С ними интересно общаться, если они соизволили пойти на контакт. Трое из них имеют высшее образование, а Григорий вообще перспективный молодой ученый. Так что у них, вероятнее всего, психическое расстройство, а не болезнь.

     Но любое расстройство может перерасти в заболевание. Возьмите, девочки, ознакомьтесь, а потом я отвечу на ваши вопросы, — Наталья Николаевна протянула им папку с историей заболевания Андрея, — а мы с сестрой прогуляемся в саду, посплетничаем.

     Елизавета и Камелия поудобнее уселись за столом и начали по очереди просматривать папки. Им стало известно, что Андрей в прошлой жизни не имел клички Шумахер, а у Саши не было погонялова Челентано, но имена у них изменений не претерпели.

     Все четверо в свое время попали в реанимацию, а уже по выздоровлении у них обнаружилась амнезия на прошлую жизнь. Андрей на своем автомобиле угодил в автокатастрофу. Саша во время драки был серьезно избит. Григорий Эдуардович Матинский во время научного эксперимента получил большую дозу радиации, но остался жив. Михаил Петрович недавно оказался в этой компании, его «дело» оказалось самым тонким. Он работал в охране на заводе. Ночью сработала сигнализация. Он сообщил в милицию и пошел в цех посмотреть, действительно ли что серьезное или ложный вызов. Оказалось, на объект проникли воры. И один из злоумышленников железным прутом ударил Михаилу в глаз, лишил его зрения и повредил участок головного мозга. Девушки за два часа узнали почти все об этих пациентах. Но Камелия знала наверняка, что Наталья Николаевна расскажет много интересного такого, чего не опишешь на бумаге. Поэтому она сказала Лизе: «Пойдем на улицу. Ты поищешь свою тетушку, а я в это время покурю». Она достала из своей сумочки пачку «Эссе» и зажигалку «Дюпонт».

     Когда Камелия, докурив сигарету, тушила ее о край большой чугунной урны, Елизавета уже нашла свою мать и тетку и возвращалась с ними назад.

     — Ну девочки, ознакомились с материалами дела? — обратилась Наталья Николаевна одновременно к обеим студенткам. Те кивнули в ответ. — Тогда давайте посидим под яблоньками в тенечке на лавочках. Все равно сейчас тихий час. Зачем ребят тревожить. А кондиционера у нас в кабинете нет, так чего там париться.

     — Скажите, — начала Камелия, — а это правда, что у Андрея была машина «тойота супра» с серьезным тюнингом?

     — Я в машинах не шибко разбираюсь. Как она называлась, не знаю, но можете быть спокойны. Мне показывали фотографии ее после аварии, так она с вашим авто и рядом не стояла. Его колымаге лет пятнадцать на вид было, теперь таких и на дорогах не видно, — улыбнулась врач. — А что такое тюнинг?

     — Это когда автомобиль усовершенствуют, преобразуют, —объяснила Камелия.

     — Ага, он ее усовершенствовал. Покрасил из баллончика в разные яркие цвета. А еще сзади к багажнику какую-то этажерку из железных пластин прикрутил. И называлась эта штука «антикрыло», — пошутила Наталья Николаевна, и девушки дружно рассмеялись.

     — А Саша с Андреем дружили до больницы? — поинтересовалась Лиза.

     — Нет, это сейчас они закадычные друзья. Недавно у них произошел сильный поворот в судьбе.

     — Мы читали, они перенеслись в Южную Америку.

     — Да, да. Натерпелись мы за эти дни и ночи, пока они по американским лесам плутали, — начала Наталья Николаевна. — Сначала набрали в столовой хлеба и воды и изображали, что пьянствуют в парке.

     Потом целый день ходили-бродили по территории больницы, будто в лесу плутали, в рот еды не брали. Походят, походят — устанут, и давай за жизнь байки вести. Пытались спать ночью под открытым небом. Но санитары их доставили в палату. Затем насобирали под забором грибов-поганок и словили жабу. Просили у сторожа спичек, чтобы на костре приготовить обед. Насилу отобрали эту гадость, а то потравились бы. Подложили им совместно с дворником кашу вместо этой мерзости, съели. Так Сашка с Андрюшей их приняли за старца с подростком. Далее их игра прервалась.

     — Мне они начинают нравиться, — сказала Лиза.

     — На следующий день все вчетвером оказались в мире Григория, — продолжила рассказ ее тетя. — Они все стали друзьями Грегори, такое у него там имя, и давай прыгать с кровати на кровать, мол, с дома на дом. Мы их погоняли. Конечно, им намного больше разрешено, чем другим, но так и поубиваться можно. Сам главврач пришел и эту компашку погонял. Так Грегори на следующий день принял его за директора своей школы, долго ругался и спорил с ним. А потом накатал на него заявление, что тот покрал стройматериалы с нового корпуса больницы.

     — Это правда, воровал? — поинтересовалась Мария.

     — Да ты что? Будет тебе наш доктор Хорьков доски и кирпичи таскать, делать ему нечего.

     — Григорий тоже мужчина со своей изюминкой, — заметила Камелия.

     — Какой он мужчина, Камилочка, — ответила Наталья Николаевна.

     — Это потому что под облучение попал, — попыталась иронизировать Лиза.

     — Уж что там у него сейчас по мужской части после радиации, я ответить не могу. У нас тут душу, а не тело лечат. А вот в новой жизни он всего лишь подросток. Он даже не человек, а эласт.

     — Чего? — спросила Мария.

     — Говорит, что он разумное человекоподобное существо, только вместо рук и ног конечности.

     — Вот это фантазия.

     — Вот так, девочки. А Михаил Петрович, вроде, человек, только живет в античные времена. Там он охранник тюрьмы в какой-то империи. Но он свою новую жизнь только начал проигрывать, и мы о ней почти ничего не знаем. Время сна закончилось. Давайте попьем еще чайку-кофейку и пойдем знакомиться поближе.

     ***

     Грегори проснулся. Он открыл орган зрения. Похлопал ресницами. Чувства, мысли, эмоции переполнили его, все смешалось в основном мозге. Он вынырнул в реальность. «Какой интересный сон,» — подумал он. Чуток обождал, потом повторил эксперимент над своим телом. Некая мышца, сокращаясь, давала возможность ему открывать и закрывать глаз. Он попытался перевести взгляд в сторону. Не получалось, глазное яблоко не двигалось. Он мог только созерцать открытое настежь окно. Но это был внешний мир. Ему вспомнилось, что такое или нечто подобное он уже переживал, жил. Наверное, дунул порыв ветра, потому что шевельнулась створка окна, и он почувствовал, как кольнул ветер по роговице глаза. Та покрылась пленкой из слезы. «Я живой, — подумал Грегори, — только где же я нахожусь? Неужели в психическом отделении департамента излечения, как в этом сне? Нет, нет и еще раз нет! Я точно знаю, со мной ничего подобного не происходило в моей жизни. Да и не мой тот мир, что я был во сне. Я ранее не встречал этих, как они там называли друг друга, людей. Все эти люди разговаривали на непонятном для меня языке, но смысл сказанного проникал прямо в мое сознание».

     XI

     Крепость Таркан имела внушительные размеры. Каменной кладки стена возвышалась метров на десять. На ней располагались небольшие бойницы и прохаживались взад-вперед смотрящие по одному с каждой стороны. До объекта расстояние составляло около километра. Вокруг крепости рассыпались предместья с небольшими низенькими домишками, опять же с маленькими окошками у самой земли. Андрей и Саша вышли к городу не по главной, а по совсем узкой боковой дороге. Широкий же накатанный тракт подходил к городским воротам с западной стороны. Ворота имели высоту три–четыре метра и были окованы железом. Они были раскрыты нараспашку, и через них все время въезжали и выезжали всадники и телеги, входили и выходили люди. Правда, покидающих было гораздо меньше, так как солнце огромным красным шаром клонилось к закату.

     — Что скажешь, Челентано? — присев на корточки и лохматя волосы руками, заговорил Андрей. — Провалились сквозь время?

     — Угу, сквозь время и сквозь пространство. В наших краях, явно, такой внешности люди не жили никогда, — о чем-то думая, произнес Саша.

     — Похоже на Средневековье, — заметил Андрей.

     — Давай сойдем с дороги, обговорим.

     — Пошли, укроемся вон за тем дубом. Весь Таркан, или Таракан, как на ладони, а нас не видно.

     — Ну, пошли за дуб, — согласился Саша. — Ты, кстати, заметил, что в лесу стало больше лиственных деревьев?

     — Так южнее все продвигаемся с каждым днем.

     — Да, отмахали прилично.

     — Слушай, Челентано, надо торопиться нам с оргвыводами, а то, я так понимаю, на ночь ворота наглухо закроют, и не попадешь внутрь.

     — Ничего, у нас целая ночь для базаров впереди, еще язык заболит.

     — Я ночь голодным у костерка коротать не желаю. Наелся за эти дни жаб, фаршированных грибами. С меня хватит.

     — У костерка посидим, только подальше в лес с глаз долой уйдем. А поесть, как в детстве, на полях поворуем фруктов и корнеплодов, — ответил Саша.

     — Зашибись, начну свою сознательную жизнь в древнем мире со средневековой тюрьмы за воровство кукурузы и гороха.

     Челентано, пойдем в город, нас в этих краях уже два раза болееменее по-человечески принимали, хоть покормили. Не хватало в последнюю ночь быть сожранными дикими кабанами или волками в лесу.

     — Неизвестно, что это за время, какая эпоха, какие нравы.

     Где гарантия, что здесь тебя покормят, а не тобой покормятся?

     Ацтеки в Америке, кстати, были очень кровожадным народом.

     Постоянно совершали человеческие жертвоприношения, — высказался Саша. — Эти туземцы по внешнему виду даже более походят на индейцев, чем на индийцев или жителей Средиземноморья, или мавров.

     — Ой, тошнит, Челентано, откуда ты можешь ведать, как выглядели на самом деле тысячу, две или три назад жители того или иного региона планеты? Народы постоянно перемешиваются, одни этносы появляются, другие исчезают, третьи, проделав марш-бросок со своими женами и детьми, оседают в новых краях, изгоняя коренное население.

     — Послушай, Шумахер, ты в свободное время чем занимаешься?

     — Ну, как… — попытался объяснить Андрей.

     — Кроме твоих постельных увлечений, а? — перебил Саша.

     — Ну в бассейн хожу, как по типу ты в футбол раз в неделю играешь, — немного смутился Андрей.

     — Я, Андрюха, у баб таким успехом не пользуюсь, поэтому времени свободного побольше, и я его провожу за чтением книг, в том числе и исторических.

     — Елки-иголки, ты, может, еще и специалист по Древнему миру? Теперь, если вернешься назад, книгу напишешь, — попытался пошутить Андрей, но это только вызвало ностальгию по дому.

     Меж тем солнце закончило свой дневной круг и наступили сумерки. Последние поселенцы спешили к городским воротам. Жители, одетые в дешевые туники, передвигались пешком. В открытых кибитках передвигались жители в тогах, таких меньшинство.

     Все это в основном были лица мужского пола. Несколько военных легкой кавалерии на всем скаку, что-то крича у городских ворот, остановились, один из них протрубил в рог. После этого из-за поворота показалась крытая карета о четырех лошадях.

     — Тап, — произнес Андрей.

     — Что? — не отрывая взгляд от эскорта, спросил Саша.

     — Лошадь по-местному так называют.

     — Молодец, еще один язык выучил, — сказал Саша, — пойдем, а то костер здесь увидят.

     Они пекли на огне початки кукурузы и кислые яблоки, украденные у бедных жителей Древнего мира, и совесть их почему-то совсем не мучила.

     — Слушай, Саш, а как мы сюда попали, как ты считаешь?

     — Знаю, Андрюха, что я могу тебе любую ерунду в качестве причины назвать, а ты хочешь — верь, хочешь — нет, если тебе легче станет. В нашем случае любая нелепица может быть правдой. Думаю только, что не в таксисте том дело было или не только в нем.

     — А может, и в нем. Может, он нас не на простой машине, а на машине времени сюда перебросил, — предположил Андрей.

     — Ага, точно, Шумахер, на машине времени в эти края нас подбросили. И за рулем был Макар, а Кутик — штурман, — посмеялся Саша. — Кто б еще забрал отсюда, только, видать, такси это в один конец. Будем тут пухнуть.

     — Э, Челентано, зачем пухнуть? Ты ж образованный человек.

     Народ здесь малограмотный, выучим язык — большими людьми станем. Я, к примеру, собираюсь стать великим ученым и мыслителем этой древности. Я столькими знаниями двадцатого века обладаю, что создам здесь свою научно-философскую школу, наберу себе учеников, будут за мной толпой ходить, а я им мир открывать. Уважаемым человеком стану.

     — Угу, ты только себе в обучение побольше учениц возьми, чтоб за тобой бегали. Ты их многому научишь, — сказал Саша.

     — Какой ты мерзкий человек, — сатирически произнес Андрей, — сам на баб смотришь взглядом кастрированного кота и других осуждаешь. Тьфу.

     — Ты не спеши тут вести такой разгульный образ жизни, как в нашем времени, изучи обстановку. А то, не ровен час, подвесят сушиться за это самое место на солнце.

     — А ты какую профессию себе в этом мире выберешь? — спросил Андрей.

     — Что, не видно, уже выбрал? — Саша показал на обглоданные остатки пищи. — Когда стража меня рано или поздно к рукам приберет и в тюрьму посадит, то скажу, что вор.

     — Зачем? — на полном серьезе спросил Андрей.

     — Чтобы местные пацаны в тюрьме лучше относились, — пошутил Саша.

     — А чего тебя туда направят?

     — Не, Шумахер, тебя без знания языка и местных порядков в такой чудаковатой одежде сразу в гарем султана, падишаха или императора направят.

     — Ты че, стебаешься?

     — Абсолютно серьезно, — ответил Саша.

     — Челентано, так какие твои соображения как человека, прочитавшего много исторических книг, о месте и времени нашего пребывания?

     — Давай рассуждать логически. Время может быть любое, как до, так и после Рождества Христова. Быт людей не претерпевал тогда серьезных изменений. Только ученый может по разным мелочам определить, а мы с тобой дилетанты. Такая темнолицая раса в разных вариациях могла когда-то проживать и в Древнем Риме, и в Греции, и в Египте, и в Персии.

     Но природа не соответствует тем местам. Пейзаж мне больше напоминает наши широты в Северном или Южном полушарии.

     Похоже на индейцев Канады, но по одежде и постройкам не похоже. Может, это какие колонисты с юга, оказавшиеся севернее своей родины?

     — Вот и я думаю, рвать нам когти нужно на юг в столицу, там много денег должно крутиться, — заметил Андрей.

     — Да, и разным прохиндеям их там легче зарабатывать, разводя на бабло местное население, — резюмировал Саша.

     — Это от твоего таланта зависит. В своем времени мы звезд с неба не хватали, так будем надеяться, здесь заживем.

     — Хотелось бы в это верить, — сказал Саша, догрызая последний початок кукурузы и швыряя его в ближайшие кусты.

     — Давай будем решать, как нам жить дальше, — предложил Андрей.

     — Предлагаю затихариться, изучить обстановку, собрать материал, понаблюдать, — ответил Саша.

     — И сколько ты тихариться собрался?

     — Пару деньков.

     — А дальше что, «языка» брать будем или к открытым партизанским действиям на территории врага перейдем? — задал вопрос Андрей. — Каковы перспективы через неделю, через месяц?

     — Я бы, так лучше, остановился в небольшой деревеньке с добродушным местным населением, — сказал Саша.

     — А что ты там делать будешь? В качестве кого там станешь выступать? Что хавать будешь? У кого ночевать? Или ты представишься гусаром и станешь на постой к одинокой вдове? Чем население города отличается от населения забитой деревни?

     — В мелких общинах люди поначалу труднее идут на контакт.

     Но если примут за своего, то жить легче. А в городе при большом скоплении народа проще затеряться, если ты из толпы не выделяешься, только ты все время на виду у новых и незнакомых людей, представителей власти и прочих, — сделал вывод Саша.

     — Твои доводы не убедительны. Плохо с тобой поступить могут везде, в любой местности. Это зависит от того, как тебя примет общество, каков уровень культуры этого самого общества. Ты хочешь тихонько пересидеть, не борясь, не предпринимая активных действий. Я хочу, чтобы ты хоть в новой обстановке раскрыл свой потенциал, не ждал, когда счастье случайно свалится тебе в руки. Я мечтаю раскрыть свои возможности в этом диком мире как человек, накопивший в себе знания предыдущих поколений нашей цивилизации. А ты, как колхозан, мечтаешь залезть в нору в глухой деревне и сидеть там, в подвале дома, появляясь на улице по ночам, — начал заводиться Андрей.

     — По-твоему, все, кто живет в сельской местности, — это колхозники, стоящие на ступеньку ниже любого горожанина? Тогда это дискриминация по признаку проживания.

     — Не надо путать сельского жителя с колхозником. В деревнях живут сельские жители, в городе — городские, а колхозник — это состояние души. Колхозник проживает и в городе, и в деревне.

     Его желания примитивны: пожрать, поспать, набухаться, на халяву поиметь что-нибудь, не утруждая себя, или украсть. Морду не плохо набить тому, кто слабее его. А вот ежели перед ним начальничек, начиная от местного попа и заканчивая участковым милиционером, то перед властью полагается прогнуться. Развиваться ему не надо, совершенствоваться не надо, гражданскую позицию иметь не надо. Мнение окружающих его людей не интересует, уважения к другим нет. Съел банан — бросил кожуру под ноги, а не в мусорку, выпил пиво — бутылку о стену разбил, а после на виду у прохожих на эту же стену и помочился, зашел в лифт — закурил сигарету, другие пусть душатся табачным дымом. А само клево, если у кого, кто побогаче, проблемы возникли, тогда у него душа от этого поет и пляшет.

     — Так ты хочешь сказать, что я вот такой? Что у меня такой убогий внутренний мир? — всерьез обиделся Саша.

     — Станет таким, если не приспособимся к новой обстановке, и не только у тебя, но и у меня, — слегка оправдался Андрей, поняв, что переборщил.

     — А ты что предлагаешь?

     — С утра идти к людям и интегрироваться в их среду.

     — Я не пойду, не выяснив некоторых деталей, — отрезал Саша.

     — Хорошо, твои предложения, — пошел на уступки Андрей.

     — Надо достать другую одежду, сходить в город.

     — Послушай, Челентано, ты хочешь, что бы я, как лесной или снежный человек, бродил несколько недель вокруг города по лесам, воровал яблоки и одежду, а будучи пойманным на этом занятии, предстал перед местным правосудием? Тогда нас признают за дикарей из леса и поместят в клетку. А так мы утром постучим в ворота и, как мессии или ученые со знаниями, опережающими эту эпоху на тысячелетия, войдем в город.

     — Писец! — начал издеваться Саша. — Пред моим взором восстает картина величия мира и прихода в сей мир мессии Эндрю (в миру — Шумахер). Пред восходом солнца завтра утром он выходит из леса на широкую дорогу. Подбирает на опушке леса корявую палку и за неимением посоха, опираясь на нее, движется в направлении города. По обочине дороги вослед ему распускаются цветы, лисы впереди хвостами метут пред ним дорогу, птицы вьются вокруг и щебечут дивные песни. А мессия Шумахер торжественно подходит к вратам замка и дотрагивается до них своим сучковатым посохом. В сей миг восходит солнце, и первые лучи его озаряют врата, и они раскрываются.

     К пророку стекается люд от землепашцев до дворян. Все стремятся дотронуться до него, получить благословение и исцеление.

     И, о чудо, на каждого снисходит Шумахерова благодать: чиновники-казнокрады, заливаясь слезами, несут ворованное золото назад, толстые чревоугодники сбрасывают лишний вес, наматывая круги вокруг города, у распутных блудниц происходит рефлорация девственной плевы, скряги и жлобы угощают вином и едой всех подряд, остальные каются, заливаясь горькими слезами. Если бы мне про твое желание стать мессией рассказал ктонибудь другой, а не ты сам, то я бы никогда не поверил. Разве только он подтвердил бы, что ты лежишь в дурке с диагнозом «мания величия».

     — Успокойся, успокойся! — начал орать Андрей. — Я никому ничего плохого в этом мире пока не сделал. Я не вижу смысла прятаться под кустами и корягами. Я не желаю быть пойманным, как мелкий воришка на воровстве гороха или прочей житейской мелочи. Я хочу жить, и жить достойно, не начиная свою жизнь в новом мире с преступления. Я завтра с восходом солнца иду в город, и пусть будет что будет. Ты пойдешь со мной?

     — Не вижу смысла подвергать свою жизнь опасности так поспешно, — спокойно ответил Саша.

     — Тогда я не вижу никакого смысла оставаться здесь и иду прямо сейчас.

     — Это опрометчивое решение. Первая же стрела ночного стража с крепостной стены прибьет тебя. Андрей, дождись хотя бы утра.

     Но Андрей быстрым шагом скрылся во мраке ночи. Он выбрался на дорогу, ведущую к замку, и уверенно направился к городским воротам. Было мрачно и жутковато, но злость и обида на друга заглушали природные инстинкты. Впереди ждала неизвестность, неприятности, а может, даже и смерть, но ему хотелось разорвать бесконечный дикарский голодный круг лишений, длившихся почти неделю. Калейдоскоп событий, произошедших после той злополучной ночи, не вкладывался ни в какие рамки разумного и рационального. Домашнему городскому человеку сложно перестроиться, оказавшись в абсолютно непривычных для него условиях. При мыслях о доме и родных у Андрея защемило сердце. Как-то сама собой угасла злость на Сашу. Разум стал брать верх над эмоциями. Черные косматые деревья создавали естественную арку над дорогой. Игра лунного света лепила причудливые формы из падающих теней, игра воображения придавала им очертания живых существ.

     Впереди что-то темное шевельнулось. Андрей присмотрелся и зашагал менее уверенно. Подошел поближе. К счастью, это оказалась коряга. Минут через десять одиночество когтями пошкрябалось к нему в душу. Сперва робко, а затем все увереннее и увереннее. Он уже готов был повернуть назад, только гордость и невозможность капитуляции перед товарищем толкали его вперед. Вернуться означало, что в дальнейшем Саша будет иметь большее влияние на него при принятии совместных решений. Но не вернись он, как знать, увидятся ли они более в этом непонятном для них мире? Не станет ли он корить себя всю оставшуюся жизнь, что бросил друга одного посреди леса у костра? Ассоциация костер –огонь – зажигалка ударила Андрею по сознанию. У Саши не было возможности разжигать более костер. Источник получения огня остался у Андрея, ему даже стало стыдно за свой безответственный поступок. Он с радостью развернулся и поначалу зашагал, а затем побежал назад искать друга. Теперь он боялся только одного — как бы не пропустить поворот с дороги на полянку, где остался Саша.

     В висках стучало, в груди горело, но он бежал назад.

     После ухода друга Саша впал в какой-то ступор. Он медленно анализировал, что он сделал неправильно и что еще не поздно исправить. Идти за Андреем и дергать его за рукав не имело смысла.

     Продолжать выяснять отношения под стенами замка было глупо.

     Стражники могли непонятный для них язык принять за начало штурма врагов со всеми вытекающими для них последствиями.

     То, что у Шумахера хватит ума не ломиться ночью в ворота, он не сомневался. Была боязнь, что под запертыми воротами могли дожидаться утра другие путники, неизвестно как настроенные по отношению к Андрею, но вряд ли уж отпетые разбойники станут хозяйничать прямо у городской стены. Саша решил поутру также идти в город. Включил телефон. Естественно, связь отсутствовала, а часы в мобильном имели колоссальное расхождение в показаниях с реальным временем суток. Саша произвел временные исчисления и установил будильник в телефоне так, чтобы он разбудил его через пять часов.

     Далее занятый невеселыми мыслями и от необходимости куда-то смотреть он поднял глаза к небу. Светила почти полная луна. Саша подумал, что это всего лишь вторая ясная ночь с момента их попадания в прошлое. Остальные ночи были пасмурными. Все перевернулось с ног на голову. Люди — чужие, их язык — непонятен, эпоха — чужая, небо — тоже чужое. Он прикидывал различные варианты своего местонахождения. Ничего не складывалось, ведь созвездия не претерпевали изменений, по его представлениям, если не миллионы, то, по крайней мере, десятки тысяч лет. Планета не могла настолько быстрее вращаться пару тысяч лет назад, чтобы на часах было такое несоответствие реальному движению солнца. Вдруг боковым зрением он увидел некий свет градусов на сто двадцать от диска луны. Саша повернул голову и все понял.

     Саша во всю прыть бежал по дороге, ведущей к городу. Временами он останавливался и кричал в тишину древнего мира непонятные тут никому слова: «Андрюха, Шумахер! Ты где? Отзовись!» Прислушивался к окутавшей его тишине и бежал снова вперед. Мысли по поводу того, что он бежит не вслед своему другу, а по другому пути, постоянно роились в его голове. И вот в очередной раз он услышал далеко и не совсем разборчиво: «Че…

     но!» В сердце что-то кольнуло, и, превозмогая усталость, Саша ринулся вперед.

     Каждая из приближавшихся друг к другу фигур орала на весь лес и обращалась к другой, пытаясь встретиться. Говоря языком нашего мира, можно было бы предположить, что близлежащие к лесу предместья должны были этой ночью слышать вой нечистой силы в окрестных лесах. А вот сама нечистая сила, если таковая действительно бы обитала в этих лесах, поутру должна была бы пойти писать заявление в местную милицию за нарушение общественного порядка двумя мессиями этой ночью.

     — Челентано? — уже потише спросила одна тень.

     — Шумахер, ты? — задала вопрос вторая.

     — Ага. Я вспомнил, что забыл отдать тебе зажигалку.

     — Да ладно, иди сюда. Вот так. Теперь повернись и смотри вверх.

     Саша вывел друга на место, удобное для обзора. Андрей поднял лицо к небу и присвистнул. В стороне от почти круглого диска луны виднелся серп только народившегося еще одного месяца.

     Он был на одну треть в диаметре меньше первого, но являлся полноценным спутником данной планеты, без сомнения.

     — Что делать? — задал вопрос Андрей.

     — А-а, повалим завтра в город, — ответил Саша.

     — Ты знаешь, а может, это и к лучшему, — указал Андрей на второй спутник.

     — В каком смысле?

     — Сохраняет надежду, что где-то на этой планете есть цивилизация нашего уровня, а это всего лишь окраина мира.

     — А что это конкретно нам даст? — поинтересовался Саша.

     — Ну как? Представляешь, если у них существует шоу-бизнес, то можно стать известным композитором, благо песен из нашего мира я знаю море. А по совместительству стану еще и певцом, голос и слух в этом деле не главное. О! — Андрей поднял в полумраке палец вверх.

     — Тогда я в этом вашем шоу-бизнесе стану известным ведущим, сатириком или юмористом, — перекривил его Саша.

     — Ты сатириком? У тебя же подзаборный юмор. Он с телеэкрана приличное общество повергнет в шок, — искренне засмеялся Андрей.

     — Что значит подзаборный юмор?

     — Это когда шутки про низменные человеческие инстинкты, типа трахача или бухания.

     — А может, в этом обществе такие шутки пойдут на ура?

     — Челентано, все может быть. Мы с такими чудесами столкнулись — только в путь. И за городом побывали, и в тайге, и в Южной Америке, и в прошлое заглянули, теперь вот в параллельный мир наведались. Хорошо только, что это уже последняя стадия.

     Дальше некуда.

     — Шумахер, не зарекайся. А если это волшебный мир гоблинов и троллей, а если завтра у тебя вместо лица свиное рыло вырастет или рога с копытами, что тогда скажешь?

     — Знаешь, — Андрей преступал с ноги на ногу, — мне от твоих слов аж в туалет по большому захотелось.

     — Так отойди в сторонку, места тут много, не у памятника же посреди площади сейчас стоишь.

     — А если я присяду на корточки и наложу шоколадную горку вон на ту кочку, а эта кочка окажется домиком волшебной феи? Как думаешь, в кого она меня превратит своей волшебной палочкой? Я думаю, во вторую кучку смрадного шоколада, только больших размеров. Считаешь, легко мне будет всю жизнь кучей навоза жить? И принцесса вряд ли меня захочет поцеловать и превратить обратно в человека.

     — Вот, Шумахер, что мне нравится в тебе, так это твой тонкий английский юмор.

     XII

     Обоз по дороге растянулся не менее чем на полмили.

     ***

     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.

     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.

     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.

     azurga.net: да.

     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.

     Заполните бланк запроса.

     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.

     Язык запроса: русский.

     Язык ответа: русский.

     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:

     английском.

     Запрос: миля (Мастрийская империя), мера длины и расстояния.

     Единица измерения: метр.

     Краткая характеристика единицы метр:

     1. Является единицей International System of Units.

     2. 1 километр равен 1000 линейных метров.

     3. Метр — это длина пути, проходимого в вакууме светом за 1/299 792 458 долю секунды.

     4. Метр равен одной десятимиллионной доли участка земного меридиана от Северного полюса до экватора.

     Подтвердите правильность характеристик метра: да.

     Ответ:

     1. Миля (Мастрийская империя) — 1956 метров.

     2. Миля (Великобритания) — 1609 метров.

     3. Миля (морская) — 1852 метра.

     4. Миля (французская) — 4448 метров.

     5. Миля (норвежская) — 10000 метров Подтвердите получение вами информации: да.

     Продолжить: нет.

     Желаете выйти: да.

     Всего хорошего. До встречи.

     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.

     Вы отключены.

     ***

     В авангарде и в арьергарде колонны располагалось наибольшее количество всадников. Часть отряда небольшими группами по интересам или по дружбе ехала верхом в середине. Там же шли привязанные к повозкам запасные лошади без наездников. Конница была легковооруженной. На поясе у каждого висел небольшой кинжал и короткий широкий меч — гладиус. Одеты все они были в туники, поверх которых одевалась кольчуга. На ногах — массивные кожаные сандалии и бронзовые поножи.

     Шлемы вместе с выпуклыми прямоугольными щитами ехали в открытых повозках рядом.

     Вспомогательная центурия количеством в сто человек медленно двигалась по равнине между двумя горными хребтами, видимыми справа и слева в отдалении. Она выполняла обыденную для себя работу, не требующую особых навыков. А какая работа у вспомогательного отряда? Это ж не в атаку на варваров идти да жизнью рисковать. Это всего лишь сопровождение и доставка обозов из различных провинций в столицу Орис. Посылают центурию в какой-нибудь уголок Мастрийской империи для сбора подати, направляется она в столицу провинции да объезжает десяток-другой крупных городов этой административной единицы. Бывает, почту по дороге доставляет, бывает, эдикты императора или указы сената зачитает. Иногда преступников перевозит. Вообще, работенка можно было бы сказать не пыльная, но уж очень много пыли и грязи на имперских дорогах. Ну конечно, в отдаленных провинциях, таких как подле города Таркан, можно и небольшие группы повстречать прорвавшихся из-за могучей реки Белон варваров или разбойников местных. У всех у них цель одна — грабеж. Так на то и охрана. Но такое редко происходит.

     С каждой местности подать берут или натурой, или деньгами.

     Платят тем, чем богата земля. Вот с этих северо-восточных мест в столицу свозят меха, мед, смолу хвойных деревьев, льняное масло и прочее. Денег выдают за такую службу намного меньше, чем в боевых легионах, зато жизнью рисковать не приходится.

     Так почти месяц в дороге до Таркана, столько же назад. Общий путь составляет более чем шесть сотен миль в каждую сторону.

     Примерно такие мысли высказывал старый командир этой центурии только поступившему на службу безусому юнцу.

     Еще одним из заданий для таких отрядов был поиск редких вещей и диковинных зверей для императорского дома. Потом это все выставлялось на обозрение в амфитеатрах для всеобщего удивления и забавы народа. А звери могли еще участвовать и в гладиаторских боях. Центурия вышла из Таркана три дня назад, это был последний город перед обратной дорогой. По пути туда их встретил на подъезде к городу сам наместник провинции в роскошной карете и предложил начальнику этого отряда Себению перебираться к нему в экипаж. Себений, будучи старым воякой, предпочитал верхом, но из чувства вежливости уступил наместнику, который передал ему список подготовленных к отправке товаров и различных подарков императорскому дому. Ко всему прочему предложил спустя два дня еще забрать с собой двух необычных варваров, накануне пришедших в город. Толку от них никакого, но раз они сами пришли да еще не похожи на других, то пусть лучше едут с обозом в Орис, а то старший сын императора опять выйдет из себя, узнав, что так мало передали неведомых и редких в его краях зверей. Не ловить же Себению их по лесам варварских территорий. Пусть народ хоть этими двумя варварами забавляется.

     Местность становилась все менее покрытой лесом. Обоз с податью двигался на юг. На телегах в клетках находились различные звери и птицы. В одной из них сидел огромный бурый медведь, в другой три волка, потом две клетки с дикими вепрями. Ну а в этой клетке звери умели разговаривать.

     — Господин продюсер, певец и композитор, — обратился первый из сидящих в железной клети ко второму. — Куда вы сейчас направляетесь, Эндрю?

     — А, это вы, известный телеведущий и шоумен, Алекс?

     — Совершенно верно, я талантливейший человек, ведущий программы «Великие люди древнего мира». Естественно, что вы меня сразу узнали. Скажите, Эндрю, а вы сейчас едете на гастроли?

     — Вы правы, я совершаю промо-тур своего новейшего альбома.

     — Хотел задать вам еще один вопрос. Обычно вы совершаете свой гастрольный тур на личном «боинге» или в крайнем случае на личном вертолете. Почему вы на этот раз решили выбрать такой экзотический способ передвижения, Эндрю?

     — Дело в том, что недавно вышел мой последний двойной альбом под названием «Животные». Мне для яркости исполнения необходимо вжиться в роль, поэтому я заплатил бешеные деньги моим друзьям из передвижного цирка шапито, и они меня перевозят от одной концертной площадки до другой. Кстати, наполняемость амфитеатров под завязку, аншлаг в каждом городе.

     — Тогда понятно, почему от вас так воняет, как от дикого кабана в соседнем вольере. Вживаетесь в роль. Творческих вам успехов. А наша передача выйдет в прайм-тайм в воскресенье на главном канале.

     Как раз во время этого диалога мимо клетки с Сашей и Андреем проезжали верхом командир Себений и его молодой подчиненный.

     — Господин Себений, — обратился юноша, — а что это за варвары? Готы?

     — Странные они какие-то. Вроде варвары, но я таких отродясь не видал, сколько с ними ни воевал.

     — Может, лазутчики? — продолжил молодой.

     — Если лазутчики, то очень опытные, — ответил старый.

     — Расскажите о них. Все ж время за разговорами быстрее проходит.

     — А что я о них знаю? Готы такие же светлолицые, как эти два, носят штаны, но выглядят по-другому. Готы никогда не бреются, а у этих лишь небольшая щетина, волосы на голове короткие. Помастрийски они не разговаривают. Они вообще ни одного варварского языка не понимают из известных нам. Говорили, в крепости к ним обращались на разных наречиях, но ни один язык им не известен. Тот, что светлый, говорит, что он имеет домен Шумахер, но все Шумахеры прекрасно знают наш язык. А этот человек даже не знает имени известного своего соплеменника, который семь лет побеждал в скачках на лошадях в ежегодных состязаниях. Второй говорит, что он Челентано. Где ж это видано, чтоб так выглядел представитель древнего мастрийского рода. Мордой они похожи больше на республиканцев. Но республиканцы так не одеваются. И от Таркана до границ с республикой поболей, чем до Ориса. Может, из готского плена сбежали.

     — Притворяются или опытные воины?

     — Вряд ли, пытались опустить в котел с кипящей водой, так они по-своему кричат и все тут. Они могут быть северными варварами, из тех мест, где солнце никогда не заходит за землю и всегда день. Очень похоже на это. Только наши легионы туда никогда не доходили, там вечная зима. У них нашли разные колдовские амулеты. Один из этих амулетов похож на волшебную полированную бронзовую бляху, как у наших оракулов.

     Он также показывает, что творится в других местах сейчас.

     Даже ночью светится. Из другого амулета сразу выходит огонь и поджигает все вокруг. В маленькой кожаной сумочке хранятся ровные куски цветного папируса. Рисунок на этом папирусе изящный. Так даже палочку тонко не заточишь, чтобы краску нанести. А сами сумочки изготовлены из тонкой кожи очень качественной выделки, может даже из кожи человека, — продолжал Себений.

     Юноша при этих словах передернулся.

     — А коль никто с ними не воевал, то как об этом народе известно стало? — хитро спросил он.

     — Это готы про них рассказывали всякое разное, — слегка смутившись, ответствовал командир. — Похоже, что они северные колдуны или шаманы, но ты не бойся, мы эти амулеты у них отобрали. Без них они колдовать не смогут. Можешь с ними пообщаться, сейчас привал будет.

     — Я не просто пообщаюсь, а выясню, готы они или другие варвары.

     — Каким образом?

     — Готы хорошо владеют мечом. Я выпущу одного из клетки и буду драться на мечах, вот и увидим.

     — Не советую, можно лишиться головы. Варвары очень кровожадны.

     — Так я буду в кольчуге, а мечи мы возьмем тупые, тренировочные, — закончил молодой воин.

     Центурия остановилась на дневной привал. Лошади и люди нуждались в отдыхе, пище и воде. Так в полдень делали каждый день. Переход разбивали на две части, а обед приходился на самую жару в середине дня. Клетку с людьми отворили, и в сопровождении четырех центурионов Саша и Андрей отошли с дороги в кусты по нужде после утреннего перехода. По возвращении во временный лагерь они увидели молодого воина в полном воинском облачении, включая меч, щит, шлем и кинжал. Он показал на Сашу. Воины стали надевать на него аналогичную амуницию, за исключением кинжала. Саша не понимал, к чему весь этот маскарад. В униформе, явно с чужого плеча, он нелепо стоял и озирался вокруг. Соперник, размахивая мечом, начал призывать его к поединку. Саша, положив меч и щит на землю, показывал, что не умеет и не намерен сражаться. Юный воин повторил свой призыв к бою. Тогда Саша снял кольчугу и демонстративно бросил ее. Стоящие вокруг воины с презрением и негодованием заулюлюкали. Саша еще раз жестом выказал отрицательное отношение к поединку на мечах, развернулся и направился к своей клетке.

     Соперник его догнал и слегка ткнул гладиусом Сашу в плечо. Саша вскрикнул, выступила кровь. Толпа засмеялась. Он развернулся, покрутил пальцем у виска, показал на парня и постучал себе по лбу кулаком, выражая свое мнение о его поведении. Но тот не унимался и с такими же последствиями нанес Саше небольшую рану на груди. «Ты че, охренел, сопляк?! » — прорычал Саша, стал в стойку боксера и пригласил его к кулачному поединку. Но соперник только отшвырнул в сторону щит, и с мечом ринулся навстречу. Остальные центурионы стояли кругом и в поединок не вмешивались. Отступать Саше было некуда, со всех сторон стояли люди. Молодой центурион жестом предложил Саше поднять меч для защиты. Тот по-прежнему отказывался сражаться. Вид у Саши был жалкий. Он стоял спиной к толпе, которая периодически пинала его руками и ногами. На голове остался перекошенный на бок шлем. Напротив нахальный юнец, лет на десять младше его, бахвалясь и издеваясь, пырнул его еще, на этот раз посильнее. Удар получился скользящий по ребрам. Стало очень больно и обидно от унижения. Тут Саша не выдержал, сорвал с головы шлем и швырнул его в противника, тот, не ожидая такого поворота событий, попробовал увернуться от летящего предмета, и ему это удалось. Но рука с вытянутым мечом застыла на месте. Саша сделал несколько быстрых шагов и со всей силы ударил парню ногой по локтю. Пальцы разжались, и меч упал оземь. Он еще успел с непониманием пару раз хлопнуть глазами из-под шлема без забрала, когда сильный прямой в нос завалил его. Две ноги одновременно оторвались от земли, и он с грохотом спиной рухнул в дорожную пыль. Саша подбежал и со всей мощи врезал ему ногой по ребрам. Потом вытащил у него из ножен кинжал, приставил его к горлу. Глаза в этот момент у него смотрели «на бесконечность». Находясь в азарте боя, он крикнул: «Ну что, сучары, взяли меня, а? Запороть вашего щенка, как свинью на колбасу перед Рождеством?» Побежденный хрипел и приходил в себя. Саша начал поднимать его, держа лезвие у горла, как у заложника в американских боевиках. Центурионы достали мечи из ножен.

     Такая ситуация долго продолжаться не могла. А если бы у воинов имелись луки, то Сашу уже пристрелили бы. Выход нашел Андрей. Он вышел в середину круга. Указал пальцем на троих, как ему показалось, крепких воинов, и рукой поманил их к себе.

     Те с мечами наголо вошли на импровизированную арену. Андрей предложил им снять вооружение и биться врукопашную. Саша понял, в чем дело, отпустил побежденного и, воткнув кинжал в землю, стал в боевую стойку.

     Три центуриона были уверены в своей победе над двумя варварами. Им было интересно поучаствовать в кулачном поединке. Они избавились от всего вооружения, кроме кольчуг, и теперь бравировали своими крепкими мышцами перед зрителями, шутили, переговаривались.

     — Ты чего удумал? — обратился Саша к Андрею, все еще тяжело дыша, но уже приходя в себя.

     — Ты что, не понимаешь, они же варвары. У них одна развлекаловка — война да кровавые игрища. Они, по-твоему, книги читают в свободное время или телевизор смотрят? Им энергию свою девать некуда. Им драйва не хватает, расслабухи, — ответил Андрей.

     — Так я должен стать для них боксерской грушей?

     — Знаешь, Челентано, лучше уж получить пару раз в харю, чем мечом по голове.

     — Ты считаешь, что если несколько раз получишь по морде, то финкарем тебя запороть после этого не имеют права?

     — Ай, сейчас продержимся пару минут, потом вырубят, так вырубят, оклемаемся в клетке, хоть живы останемся.

     — Вот уж нет, Шумахер, мочиться с ними я буду по-настоящему.

     — Тогда ложи надолго самого хилого, и валим двух других.

     — Я тут хилых не вижу, — сказал Саша.

     — Тем ценнее победа. Должно получиться. Вон тот самый неуверенный среди троих. Гаси его сразу.

     Белолицые противники стояли с одной стороны. Блондин Андрей имел рост метр девяносто. Брюнет Саша был сантиметров на десять ниже, но коренаст в плечах. Соперники их, как и все мастрийцы, были ростом пониже. Они стали треугольником. Вперед выставили, как решили Саша с Андреем, более слабого воина, а два широкоплечих центуриона стояли чуть поодаль.

     — Как начнем?

     — Бей по дыхальнику.

     В этот момент один из вояк постарше дал команду к началу поединка. Андрей медленно пошел первым. Саша резко рванул вперед, выскочил из-за спины друга и неожиданно ударил противника в солнечное сплетение. Тот попытался глотать воздух ртом, но упал на колени. Зрители взревели. Два других центуриона недоуменно переглянулись и пошли вперед. Защита у них была никудышная: руки согнуты в локтях на уровне груди. Андрей попытался ударить ногой, но враг держал дистанцию. Сашин соперник сразу приступил к делу. Он пропустил два удара по бороде, но сам первый удар нанес с такой силой в челюсть, что свалил Сашу на землю. Саша успел подняться и не позволил подмять себя под ноги. Третий противник начал потихоньку подниматься, но пока находился вне боя. Андрей в это время выбрал удобную позицию и нанес противнику удар в коленный сустав, тот стал прихрамывать на левую ногу.

     Драка продолжалась не более пяти минут. У Саши к этому времени была разбита губа и рассечена бровь. У Андрея под глазом вырисовывался огромный синяк, ему приходилось вести бой против оклемавшегося от удара в живот воина и сильно хромающего второго. У соперников также были разбиты носы и ссадины на лице. Но центурионы были тренированными в бою воинами, более выносливыми, и Саша с Андреем начали выдыхаться.

     Саша понимал, что если они не победили центурионов в первую минуту, то дальше будет еще труднее. Уровень физической подготовки парня-забияки из городского квартала и этого вояки отличается в разы. Легионер ведет битву порой целый день и дерется, чтобы убить соперника, а не до первой крови. В бою легион может или разбить врага, или бежать, спасая свою шкуру бегством. В конце концов два центуриона нанесли Андрею серию ударов, которые лишили его сознания. Саша, сплевывая кровь, стоял один, его шатало. Трое приближались к нему. Зрители кричали. Большинство подавали знак, показывая указательным пальцем в низ. Один из будущих победителей схватки подошел ближе всего к Саше и ухмыльнулся. Саша собрался с последними силами и заложил апперкот с правой. Попал, но после был завален на песок, а затем удар по голове погрузил его в небытие.

     К лежащим подошел командир центурии. Поднял руку в знак того, что галдеж пора прекращать.

     — Пленников отмыть и оказать помощь, чтоб не умерли. Больше таких поединков с ними не устраивать. Придут в себя — покормите двойной порцией, — приказал он.

     — Чего это ты, Себений, так о готах или поганых республиканцах, не знаю, кто они, заботишься? — спросил один старый воин.

     — Они ни те, ни другие. Если бы они были варварами и так ловко орудовали своими мечами, как кулаками, то три, нет — четыре трупа лежали бы на этом месте. Но им оружие неведомо.

     — Тогда кто ж они, боги? — пошутил другой центурион.

     — У богов кровь голубая. Думаю, они из земель, лежащих далеко на востоке. Я слышал, там, в горах у Желтой реки, живет народ, который сражается без оружия только руками и ногами. Наверно, они у этого племени не самые лучшие воины, иначе одним прикосновением пальца умертвили бы наших бойцов. О таких рассказывали торговцы шелком. Выполним свою работу, доставим их в столицу. Пусть с ними нужные люди разбираются.

     XIII

     Пять дней спустя после потасовки отряд в очередной раз остановился на полуденный отдых у берега обмелевшей реки.

     Вода в ней была мутной, но пленников и животных поили из нее, чистую воду не расходовали. Было противно, да выбор небольшой, приходились употреблять в пищу то, что предлагали.

     Крупных населенных пунктов по пути пока не попадалось. В небольшие городишки и поселения на постой ночью не заезжали.

     Становились лагерем подле них. Начиналась степь, почва под ногами становилась твердой, как засохшая глина. Андрей и Саша по-прежнему львиную долю своего времени проводили в заточении. За исключением полуденной и вечерней прогулки минут по пятнадцать каждая, они находились в клетке, где можно было располагаться только сидя или лежа. Это было страшно неудобно, болели суставы. Днем — жара, ночью — холодно. У обоих на разных частях тела виднелась масса синяков и ссадин. Небритые, опухшие после драки лица имели даже не синий, а какой-то пепельный, нездоровый цвет. Кормили их лепешками и остатками после трапезы центурии. Они стеснялись питаться объедками, прятали их под одеждой и поглощали ночью, когда никто не видел. Правда, животных кормили еще хуже, отчего медведь занемог. Его выволокли из клетки, добили, изжарили на вертеле.

     Предложили пленникам свежевать тушу, но, к всеобщему удивлению, ни Саша, ни Андрей содрать шкуру с животного не умели.

     Центурионы долго общались, показывая на них руками, но когда мясо было готово, угостили и их. Клетка освободилась, в нее переселили Андрея. Теперь они не могли общаться, так как ехали на разных повозках.

     Больше людей из клеток на предмет померяться силой в боевых искусствах никто не звал, относились нейтрально, разве только молодой боец, что получил от Саши, искоса поглядывал на них.

     Когда отряд сделал привал у этой мутной речушки и пленники поедали из ржавого котелка горячую похлебку, что считалось здесь изысканным блюдом, они имели возможность перекинуться парой фраз. Настроение у обоих было подавленным. Андрей почесал приличную щетину, потрогал под глазом фингал и произнес:

     «Блин, сколько будет длиться такая скотская жизнь?» «Как в зоопарке. Нет в передвижном зоопарке», — добавил Саша. «Неужели остаток жизни придется в варварском цирке выступать и потешать этих мужланов и их семьи? — спросил Андрей. — Я что, получал образование, читал газеты, рылся в интернете, развивался и тянулся к знаниям, чтобы какое-то бычье неотесанное меня возило в клетке, кормило помоями, волтузило мордой по грязи? Когда это все закончится?» «Может быть, даже прямо сейчас, — кивком головы с тревогой в голосе указал Саша на быстро приближающегося к ним широкоплечего центуриона. — Только ты это, вообще не поддавайся на провокации. Я кое-что узнал об этом мире. Не заводись. И в нашем веке на Земле мест хватает, где могут человека опустить».

     Чутье Сашу не подвело. Этот воин подошел и приказал следовать за ним. Центурионы отобедали и желали развлечений. Больше чем половина отряда расположилась слева и справа от дороги. Цель соревнования — кто быстрее покроет расстояние около четверти мили верхом на лошади. Участники — Андрей и Саша.

     Видать, центурионы уже соревновались между собой, но готы —отличные наездники, и публика хотела увидеть их в деле. Пленникам показали, что эти две лошади отзываются на свист хозяина и бегут к нему. Так что попытка убежать не пройдет, а если они попытаются, то им отрубят головы.

     И один, и второй стали подходить к указанным скакунам без седла, но с уздечкой, за которую их придерживали центурионы.

     Ни один, ни другой до сего времени не имели навыков езды на лошадях, тем более жеребцах. Что делать? Саша стал подходить немного сзади, лошадь лягнула задней ногой. Он больно получил копытом повыше колена. По воинским рядам пронесся гогот.

     Тогда он с разбегу животом заскочил на спину жеребцу, попытался перевернуться. Животное занервничало и сбросило седока на землю. Нечто подобное выделывал со своей лошадью и Андрей.

     Все присутствующие, будучи хорошими наездниками, от души смеялись над немощностью в управлении конем двух этих пленников. В конце концов их двоих подсадили на спину жеребцов и дали в руки уздечки. После этого имперские воины с силой стегнули лошадей по ягодицам. Те резво рванулись вперед. Андрей свалился с коня мгновенно, а Саша смог проскакать метров десять, и его ждал тот же результат. Но он победил и получил приличный кусок вяленого мяса в награду.

     Себений хохотал, а затем дал распоряжение: «Дайте и второму сушеной рыбы. Это не готы, а сатиры и скоморохи. Такие воины никуда от нас не убегут. Пусть только ночью сидят запертыми в клетке. Днем могут идти пешком или ехать на телеге. Учить их верховой езде долго придется, но этим пусть занимаются их новые хозяева. Да, и отведите их к реке, пусть вымоются, как следует, а то от них разит, как от этих жеребцов. Потешили. Давно так не смеялся».

     Саша и Андрей сидели на сухой траве в тени от повозки и с жадностью грызли сухую рыбу и вяленое мясо. Им даже по такому случаю выделили по две кварте чистой воды, однако налили ее в не вымытые после похлебки те же ржавые котелки. Они минут пятнадцать мылись в речке и полоскали свою одежду, которая успела превратиться в грязную рвань. Теперь в этих мокрых шмотках они отдыхали.

     — Андрюха, это кайф! — заметил Саша. — Точно такое же наслаждение я получал в последний раз жарким летом после первой недели службы в армии. Меня направили в учебку к границе с Казахстаном. Там днем жара под сорок градусов, а мы только после гражданки. Не привыкли к местному климату. Готовились присягу принимать. Целый день на жаре нас по плацу гоняли. Строем ходить, песни петь, честь правильно отдавать учили. А мы обуты в черные кирзовые сапоги. Ноги огнем горят, портянки сбиваются, мозоли натираем. Ну, кто мы? Салажня, еще не успели кишечник освободить от мамкиных домашних пирожков, а нас заставляют то маршировать на солнцепеке, то в душном учебном классе уставы учить. Хавчика постоянно не хватало, голодняк прошибал, как сейчас. Еще старослужащие в грудак пару раз на день заедут для профилактики. Но самое ужасное — не хватало воды. Водили три раза в армейскую столовую и давали по стакану компота. Еще с утра и перед отбоем можно было в казарме с умывальника напиться вволю. Только в той местности вода в кране не намного вкуснее, чем из этой реки. Да не мутная и без бактерий. Воняла хлоркой. Ты, кстати, заметил, что у нас пропал насморк? Приспособился организм наш к вирусам этого мира. Так вот, долго подвожу к теме. В субботу после обеда у нас был выделен час на баню. А целую неделю не мылись под душем. Шумахер, я как стал под струю горячей воды из дождика в душе на пятьдесят солдат, большего наслаждения не испытывал даже от сауны с джакузями, бассейнами, парными и телками, делающими тебе эротический массаж. А там только одно название «баня», а так — сарай с трубой по верху для отвода воды.

     — Это точно, Челентано, чтобы человек спал на опилках в хлеву и был тебе за это благодарен, ты должен его до этого в этом же хлеву с неделю заставить спать в коровьем говне. Затем соскребаешь навоз с пола в уголок хлева и насыпаешь туда сухих опилок.

     И он тебе, своему угнетателю и благодетелю, готов ноги три раза на день мыть за такую заботу и еще эту воду пить. Значит, передвижной зоопарк, срочная служба и наше теперешнее положение имеют много общего?

     — Ну не скажи, второй год службы в армии не сравнить с путешествием в клетке после медведя. Дедом и дембелем быть совсем не плохо, — заметил Саша.

     — Так ты ж пока только присягу в этом мире собираешься принять. Может, через год тоже дедовать и блатовать будешь здесь?

     — По крайней мере, есть шанс вырваться из этой страны в более цивилизованную на этой планете, — продолжил Саша, отдирая от кости кусок рыбы.

     — В смысле? — уставился на него друг.

     — Я изложу тебе суть своего сегодняшнего вещего сна от стороннего лица. Я в этом сне был чиновником третьей категории департамента внешней безопасности. Говоря по-нашему — старлей или капитан из КГБ. Звали меня во сне Алесо. Сон пророческий, я его помню, как старую комедию после двадцати просмотров. Страна, в которой происходят действия, — Камап. У них там чудные названия, но я тебе их буду называть в земной интерпретации.

     — А сам ты как понимал их язык? На курсы в первой части своего сна ходил? — пошутил Андрей.

     — Разговаривали они на непонятном языке, но смысл произнесенных слов в моем мозгу воспринимался сам собой, так что я все понимал в мельчайших подробностях.

     — Давай, валяй. Слушаю твои байки. Все равно делать нечего.

     Но начать рассказ Саше не удалось. Отряд поднялся на переход после дневного привала. Кто-то отдал команду, и центурия пришла в движение. Друзьям предложили ехать на телеге, только им за радость было пройтись собственными ногами по земле после многодневного сидения в клетке. Им определили место ближе к авангарду отряда, и они двинулись в путь.

     Саша, будучи уверенным в своей правоте, утверждал, что планета по поверхности которой они передвигаются, носит название Салем. Планета в диаметре намного превосходит Землю. Она имеет два спутника. Тот, что большой, — Луна. Тот, который поменьше, — Селена. Сутки длятся чуть меньше двадцати трех земных часов. На планете две сверхдержавы, то есть классический биполярный мир. Вторая страна — Десим. Они располагаются на разных континентах и оживут в цивилизованном мире примерно второй половины двадцатого столетия Земли. Но существуют огромные острова и целые материки, населенные туземцами.

     «Одного не пойму — как могут на одной планете, даже огромной, существовать народы с таким большим разрывом в уровне технологий. Как одни не колонизировали территории других? У этих дикарей нет ни одного предмета, даже слегка напоминающего современный. Европейцы хоть мушкеты меняли на золото у индейцев после открытия Америки. А в девятнадцатом веке меняли у африканских племен консервные банки на алмазы», — скептически сказал Андрей. «А бог его знает, Шумахер! Юпитер в поперечнике в десять или одиннадцать раз больше Земли. Давай считать. Если длина окружности Земли сорок тысяч километров, а скорость пассажирского самолета тысячу километров в час, плюс дозаправка в аэропортах, то примерно за двое суток самолет облетит нашу планету вокруг. А на облет Юпитера уйдет три недели. Теплоход же вообще на это занятие потратит годы», — ответил Саша. Андрей возразил: «Так Юпитер — газовая планета.

     Я не знаю, существуют ли такого размера планеты с сушей и водой». Они еще немного поспорили, как обычно между ними полагается, и Саша продолжил рассказ о том, что снилось ему.

     ***

     Моросил холодный дождь. Приближался цикл холодов. Ранним утром, когда все прохожие пробирались между луж и выбоин в асфальте, заполненных водой, он вышел из подъезда дома. Этот эласт в отличие от других не прятался под зонтом. От дождя его спасала только черная кепка из кожзаменителя и серый плащ. Под плащом находился черный костюм, белая рубашка и синий в красную полоску галстук. Он прошел через арку в доме и вышел на тротуар, выложенный крупной плиткой, где-то треснутой, а гдето отсутствующей. Отчего обочина булыжной мостовой больше напоминала огромной длины мокрую старую шахматную доску, которую нерадивый хозяин частенько забывал на лавке во дворе, отчего она потрескалась, вздулась, потеряла форму и цвет от постоянных перепадов температуры и влаги. Эласт двигался в сторону остановки. Ему удавалось ловко лавировать между маленьких озер с дождевой водой на своем пути. Дорога пошла под уклон. На проезжей части образовался ручеек из грязной воды. Этот поток нес в себе различный мусор: щепки, обрывки газет. Все вокруг было серым и унылым. И вот вдалеке он заметил что-то яркое, цветное. Оно неслось по волнам ручья, приближалось к нему и выделялось на общем фоне. Алесо присмотрелся. Это был фантик от конфеты. Он был необычен, нестандартен и не вписывался в общую картину хмурого утра. Он поравнялся с эластом, и тот его рассмотрел более подробно. Это был фантик от жевательной резинки. На нем в ярких одеждах были изображены дети и сказочные животные. «По всей видимости, заморский, в таких обертках я своим детям сладости не приносил. Умеют буржуа завернуть и придать броский вид. Только кто ж его выбросил? Детвора обычно собирает какие красотули в коробочки», — подумал Алесо.

     Тем временем плывущий навстречу эласту фантик стал удаляться в противоположную сторону. Алесо обернулся. У него мелькнула мысль вырвать эту бумажку из пучины ручейка, высушить и вечером принести своей дочке. Но мысль быстро, так же, как и фантик, стала уноситься прочь. «Плыви, — тихо прошептал он, — борись с волной». Он решил, что подождет, пока цветастая бумажка не исчезнет из вида. Ждать ему пришлось не долго. На пути ручейка зияла черная дыра посреди городской дороги. Ночью кто-то украл канализационный люк, и почти вся вода уходила туда. Алесо очень захотелось, что бы этот фантик проскочил мимо и продолжил свой путь. Еще было не поздно побежать по дороге и, вымочив нижние конечности, спасти его. Но Алесо остался сторонним наблюдателем. Ему было бы стыдно заниматься ребячеством перед прохожими, и не хотелось ходить в мокрых туфлях.

     Из двух профессиональных качеств — горячее сердце и холодный основной мозг — последнее взяло верх. И фантик с потоком мутной воды был поглощен зияющей бездной канализации.

     Алесо в задумчивости развернулся и сделал шаг вперед. Плитка, на которую он стал, качнулась, и грязь, вылетевшая из-под нее, забрызгала ему брюки и черные туфли. Он выругался. Городская рельсовая машина, короче трамвай, представляющая из себя старый железный вагон без дверей, пронеслась мимо него.

     «Опоздал!» — досадовал Алесо и посмотрел на хронометрическую машину на левой конечности. На рубашке не хватало запонки. «Что-то сутки не так начались. Внешняя безопасность не должна после себя оставлять улики», — пошутил он сам над собой. Алесо возвращался от любовницы прямо на работу в департамент. Дома не ночевал. Надо было бы позвонить домой, пока жена не ушла на работу, и сказать, что ночь провел на задании, ну и все такое, как обычно, благо должность и вид деятельности такое предполагали. Алесо подошел к телефонной будке, достал из кармана монету, вошел. Аппарат был на месте, но трубка была вырвана и отсутствовала. «Вот сволочи, еще на прошлой неделе висела», — ругнулся он.

     Алесо работал с документами в своем кабинете, когда его вызвали к начальнику. «Засек-таки, что опоздал, — досадовал он, — опять основной мозг полоскать будет». Алесо поднялся в кабинет тремя этажами выше на подъемной машине и направился по красной ковровой дорожке к кабинету с дубовой дверью.

     Обстановка в кабинете была простая и строгая, ничего лишнего, как в принципе и в кабинете Алесо, лишь размеры во много раз превосходили его кабинет да потолок повыше.

     — Разрешите войти?! Чиновник третьей категории по вашему вызову явился, — отрапортовал Алесо.

     — Садись, — указал начальник на длинный полированный стол, — о причине вызова догадываешься?

     — Нет, — немного напряженно ответил тот. День с утра пошел не совсем гладко, и Алесо ожидал любого поворота событий. Ему уже дали один выговор с лишением премии за опоздания на работу. Второй грозил более серьезными последствиями.

     — Задание для тебя имеется.

     — Всегда готов, — обрадовался Алесо, узнав, что разговор пойдет на другую тему.

     — Ты, естественно, не слышал о Матини Грегори Эспи?

     — Нет, — немного подумав, произнес Алесо.

     — Это молодой, чуть больше тридцати оборотов, ученый, — сказал начальник и положил пухлую папку на стол перед своим подчиненным. — Изучи внимательно. Его десимцы номинируют на свою ежегодную национальную премию в области науки.

     — Он такой выдающийся?

     — Мне сказали, очень перспективный. Имеет несколько своих фундаментальных разработок и весьма большой потенциал.

     — Что от меня требуется? — поинтересовался Алесо.

     — Прощупай его. С Десима прилетают скоро журналисты брать у него интервью. Нам для общения с ними необходим благонадежный эласт.

     — А зачем ему вообще разрешают такую встречу с десимскими журналюгами? Там же каждый второй служитель пера — агент их спецслужб? — задал вопрос подчиненный.

     — Это не ко мне вопрос, а к политикам. Они принимают свои решения, а мы обеспечиваем безопасность.

     XIV

     —Грегори? — молодой эласт, недавно окончивший корпус, наполовину протиснулся в дверь, ведущую в лабораторию.

     — Что еще? — не оборачиваясь, спросил мужчина в белом халате.

     — Там к тебе пришли.

     — Я же просил до конца эксперимента меня не беспокоить.

     Выйди и закрой дверь, я работаю.

     — Я еще и зайти не успел, а ты на меня бочку катишь. Я по своей воле, что ли посреди опыта к тебе ломиться стал? Пришел эласт из департамента внешней безопасности, показал красную книжку и потребовал к себе Матини Грегори Эспи.

     — Мне плевать, внешняя или внутренняя безопасность пришла. Я работаю, и эксперимент, который готовил восемь суток, срывать из-за кого бы то ни было не собираюсь. Я ничего не сделал, чтобы мной такие структуры интересовались. Хочет — пусть ждет. Не нравится — пусть по повестке вызывает. Все. Покинь помещение! Наверно, бездельник такой, как и ты, раз посреди рабочего дня людей от дела отрывает.

     Алесо пришлось долго ждать Грегори. Он коротал время за чтением газет и просмотром журналов, лежащих на столике в комнате отдыха. Это было довольно скучным занятием. Нет, не потому, что он не интересовался периодическими изданиями.

     Журналы были помяты, затерты до дыр, а у некоторых не хватало страниц. Но самое неприятное было в том, что они имели дату выпуска в четверть, а то и половину оборота звезды назад. Газеты были более свежи, но почти вся информация, которую Алесо необходимо было знать по роду службы, им была уже получена почти мгновенно после произошедшего события. Газеты содержали не новости, я старье. Аналитические же материалы, размещенные на этих страницах, вызывали у него более улыбку, чем наводили на размышления. Это пропаганда с закрытыми для обывателя статистическими данными, а не аналитика. Тем временем в комнату отдыха вошел Грегори.

     — Доброго восхода звезды, — приветствовал он гостя.

     — Как я понимаю, вы — Грегори Матини.

     — Точно. Чем могу служить? — поинтересовался ученый.

     — Ну что вы, какая служба. Никакой мне от вас службы не надо, — улыбнулся Алесо. — Мы, вы и я, и так служим нашей Родине. Только каждый по-своему. Каждый старается внести свою лепту в развитие и процветание нашего государства.

     — Так по какому вы поводу, гражданин?.. — перебил его Грегори.

     — Алесо, просто Алесо. Зовите меня так, — и протянул переднюю конечность для приветствия.

     Грегори поздоровался и, присев на диван напротив, посмотрел в глаза собеседнику. Алесо долго на него смотрел, но всетаки отвел глаза. «Простачка из себя разыгрывает, — подумал Матини. — А глаза-то, как два сверла. Вот он подержал меня на крючке и отвел взгляд. Так играя, словно в поддавки. Мол, пока уступлю тебе, а там возьму тебя оптом. Так профессиональные карточные шулеры действуют. Сначала дадут выиграть, а потом облапошат до нитки».

     — Итак, — после небольшой паузы произнес Грегори, — зачем я вам понадобился.

     — Познакомиться поближе, побеседовать, подружиться.

     — Я, гражданин Алесо, вам не барышня, чтобы знакомства заводить. Побеседовать — пожалуйста, а вот дружба, она предполагает общие интересы. Дружат не на работе, а в свободное время.

     Вы что, хотите, чтобы я в свободное время шпионов десимских с вами ловил, или сыском занимался, или, не приведи философ девятнадцатого уровня, вы желаете из меня стукача сделать?

     — Ну зачем вы так? — наигранно обиделся внешбез. — Неужели вы искренне полагаете, что у таких, как я, нет ничего, кроме работы? Я ж не сухарь какой-то, а обычный эласт, как и вы, со своими интересами, слабостями, личной жизнью.

     — А я какой стороной к вашей личной жизни приклеился? — задал вопрос Грегори. — Я не ваш сосед?

     — Нет.

     — Родственник? Тоже нет, — сам на свой вопрос ответил Грегори. — А может, я соблазнил вашу жену?

     — Вряд ли. Хотя лет бы двадцать назад, очень даже может быть, — немного смутился Алесо.

     — Так что же заставило вас сюда прийти да еще столько времени дожидаться?

     — Дело в том, что мне поручили проинструктировать вас по одному очень важному и щекотливому вопросу.

     — Так зачитывайте ваши инструкции, я подпишу бумагу, что прослушал вас, и разбежимся. Мне, гражданин Алесо, по роду моей деятельности, как вы понимаете, приходится постоянно выслушивать инструкции и подписываться под циркулярами различных ведомств, начиная от правил пожарной безопасности и заканчивая сохранением гостайны. Я на это трачу уйму времени. И, думаю, не только я, а народное хозяйство в это время недополучает миллионы денег. По мне, так лучше бы выдали один перечень на десяти или двадцати листах, что я могу делать. И я, как эласт не самый тупой, сам, исходя из этого, знал бы, что мне запрещено. Закон должен править, а не подзаконные акты. А то каждые десять дней инструктируют, как мне жить и работать.

     — Бюрократия. Для бюрократов бумажка важнее эласта.

     Сколько идей она загубила, — величаво произнес внешбез. — Бюрократия нас засасывает, как болото. Чем ближе к центру болота — тем сильнее оно засасывает.

     — То есть вас оно засосало чуть пониже пояса, — серьезно произнес Грегори.

     — Вам предстоит встреча с десимцами. Случай неординарный, согласитесь, такого с вами еще не было. Вот я и обязан ввести вас в курс дела. Вы же хотите, наверное, побеседовать с иностранцами. А раз так, то я в этом случае очень полезный эласт.

     — Так кому эта встреча необходима в первую очередь? Вам, десимцам, мне? Если она нужна моей стране, то пожалуйста.

     Если нет, то я о ней не просил никого. А если она необходима лично вам для получения премии или повышения по службе, то с какой радости я обязан за это вас еще и благодарить? Надо встретиться — встретимся, не надо — у меня на годы вперед работа расписана, — резко ответил ученый, но уже был в душе заинтригован происходящим. Вживую этих десимцев на Камапе редко кто встречал.

     — Послушайте, гражданин Матини, я понимаю, что вы ученый с именем, вам дозволено намного больше других, но тон вашего разговора начинает надоедать мне. Мы ведь можем с вами побеседовать и в моем кабинете, — пригрозил Алесо.

     — Ничего вы не можете. А будь у вас на меня что-то, вы бы не парились тут в комнате отдыха в ожидании меня. Нужен я вам. Когда всерьез попадают в разработку к карающим органам, то мелким штрафом не отделаешься, а за тобой приезжает черная «ласточка». Выходят чиновники первого уровня все в серых костюмах и забирают. А когда ты позарез нужен им, то в предбаннике сидит внешбез в годах и упорно ждет тебя. Поэтому, Алесо, давайте без претензий друг к другу. У вас своя работа, а у меня — своя. Если в институт приезжают десимцы, то я прекрасно знаю, что можно говорить, а чего нельзя. Да и вряд ли их допустят в мою лабораторию, она секретная. Мне жалко своего времени. Валяйте, рассказывайте правила техники безопасности при общении с классовым врагом, а я в конце своей подписью подмахну документ.

     — В мою компетенцию не входит подпись бумажек. Мне необходимо пообщаться с вами в неказенной обстановке, — сказал чиновник.

     — Я уже вам высказал свое мнение относительно неформальной беседы, гражданин Алесо.

     — Не пойму: это вы такой заносчивый, считаете себя намного выше меня или испытываете ко мне личную неприязнь? Чего я предлагаю непотребного? Чего плохого или незаконного в том, что эласт из департамента внешней безопасности и чиновник из научного департамента побеседуют между собой по душам?

     — Гражданин внешбез, а разве можно вести беседу по душам, если у одного в кармане лежит записывающая машина? Это, повашему, порядочно? Это чисто в духе вашего ведомства. Войти в доверие к эласту, а затем, как червь, залезть в эту самую душу и выгрызть ее изнутри. Покопаться в мыслях эласта, его чувствах.

     Надругаться над его внутренним миром. Подло забраться в самые потаенные углы его основного мозга, а затем все это после захода звезды накрапать на бумаге и наутро положить на стол начальника. И все управление может потешаться над горемыкой, над вывернутой наизнанку его душой.

     — Вы что, Грегори, начитались десимских детективов о кровожадных и тупых камапских внешбезах? Хотя вряд ли, у нас такой десимской пропаганды не печатают. А вы не принадлежите к той когорте эластов, что идет против своего народа и читает контрабандную подпольную литературу десимских буржуа?

     — А насколько велика эта когорта? — поинтересовался Грегори.

     Алесо понял, что болтнул лишнего. Тяжело с этим Грегори вести разговор. Обычные методы ведения диалога к нему не подходили. Своими вопросами он срезал нить общения. Алесо приходилось ее связывать и продолжать тянуть дальше. Что-то необходимо было менять в диалоге с оппонентом. И Алесо, ведя беседу, начал параллельно воспроизводить в основном мозгу личное дело Грегори Матини.

     — В основном не совсем психически здоровые эласты. Разве может нормальный гражданин хоть на миг сомневаться в правильности народной власти государства Камап? А? — начал наступление Алесо.

     — Ну, — смутился Грегори и ответил невпопад, — в стратегическом плане — нет. Но, допустим, я считаю, свиней нужно забивать, когда они прожили пол-оборота звезды, а не полтора, тогда больше мяса, а не сала.

     — Вернемся к нашим методам ведения сыска и разоблачения преступников, — пошел в атаку внешбез. — Если враги нации и преступники пытаются подорвать сами основы нашего общественного строя, применяя изощренные методы борьбы, то и мы обязаны противопоставлять им что-то. И, бывает, коли не залезешь в их поганую душонку да не выведаешь их коварные планы, то загубить эти враги могут даже не сотни, а тысячи жизней.

     А добропорядочному гражданину, допустим, такому, как вы, чего ж бояться, если он ничего не сделал плохого?

     — Зачем же вы копируете наш разговор на записывающую машину, если заранее уверены, что я не преступник? — поинтересовался Грегори.

     — Такой порядок, и не я его придумал. А пленка как раз и есть доказательство вашей невиновности в данный момент.

     — Значит, по прошествии времени она может служить уже доказательством некой моей вины?

     — Это зависит от вашего статуса. Если вы на данный момент невиновны, то она только подтверждает вашу невиновность, а если вы через три оборота будете под следствием, то, возможно, из этого разговора сыщики извлекут информацию о вашей причастности к преступлению, — заметил Алесо.

     — Вывод — всегда бойся! — сказал Грегори.

     — Вывод — никогда не нарушай закон, люби свою страну и строй, тогда и они тебя любить будут.

     — Зачем же, чтобы тебя кто-то любил, нужно держать на него компромат в сейфе? Любят ведь не из-за страха, а просто так.

     — А как вы узнали о записывающей машине? — сменил тему Алесо.

     — Я готовился к этой встрече, — ответил Грегори, полез в карман и извлек серебристую трубочку, показал ее собеседнику и спрятал. — Этот синий горящий светодиод регистрирует определенный тип электромагнитного излучения, генерируемого вращающимися частями записывающей машины, плюс наводки магнитного слоя пленки.

     — Ничего себе, у нас таких приборов нет, — присвистнул внешбез. — Ваша лаборатория специализируется еще и на шпионской технике?

     — Это устройство оберегает мое здоровье во время опытов, чтобы я не находился в зоне риска во время экспериментов.

     — Знаешь, — Алесо вдруг нашел выход, — я знаю, как можно с тобой, Грегори, общаться — надо быть предельно откровенным, и все получится. Пойдем ко мне домой, а то здесь тоже могут находиться «уши». Я оставлю записывающую машину старушке на вахте, завтра заберу. Возьмем по стекляшке одноатомного алифатического спирта, закуску и побеседуем. Тебя выдвинули на Десимскую премию в области науки. Скоро прилетают их репортеры и газетчики брать у тебя интервью. Нам предстоит долгий разговор, потому что, возможно, скоро тебе придется лететь на Десим на вручение премии. Понимаешь?

     — Ничего себе, не врешь? — перешел на «ты» Грегори.

     — Без шуток. Идем?

     — Да, только ты оставишь на вахте еще и запасные кассеты.

     И мы пойдем не к тебе домой. Там тоже «жучки» могут быть.

     А кассету с записью сегодняшнего разговора подаришь мне.

     — Уговорил.

     — Тогда первый вопрос: какое, поконкретнее, задание от своего начальства ты получил относительно меня? — спросил ученый.

     — В общем-то шеф дал распоряжение тебя прощупать, так и сказал, — чистосердечно признался внешбез.

     — Это каким образом? — недоверчиво взглянув, произнес Грегори.

     — Ну, за нейроны основного мозга тебя подергать на предмет извлечения информации.

     — А-а-а? Понял. Когда всеми функциями организма одного эласта управляет вторичный мозг за недоразвитостью основного, то появляется желание проникнуть в сознание другого индивидуума. Есть соблазн в этом случае подсмотреть или украсть у него нечто полезное.

     На первом этаже Алесо передал старушке вахтерше две кассеты и записывающую машину величиной с коробочку для хранения листьев паслена, содержащих алкалоид никотина. Грегори стоял у выхода и наблюдал. Он видел, как внешбез сначала показал ей красную книжицу, потом долго что-то объяснял, грозя пальцем.

     Они вышли на улицу, была теплая погода.

     — Грегори, хочешь, посидим во дворах на лавке? — спросил Алесо.

     — Ага, за гаражами.

     — Слушай, не выходит из головы у меня этот твой детектор.

     Надо у себя такой внедрить. Покажи еще раз.

     — Да ладно тебе, — отмахнулся Грегори.

     — Ну покажи.

     — На, на, смотри, — ученый извлек серебристую трубочку и передал внешбезу.

     — Грегори, здесь горит синий огонек, но у меня нет записывающей машины, — начал оправдываться Алесо.

     — Все правильно. Синий цвет обозначает, что радиация в норме.

     — То есть? — удивился Алесо.

     — Да это обычный дозиметр.

     — Так ты меня?..

     — Так ваши же методы и применил против вас. Так часто внутренняя безопасность поступает. Берет мелких жуликов и воришек на понт. А внешняя понтует по-крупному.

     «Лопух я, — подумал Алесо, — как потерял с началом суток запонку, так, наверно, до опускания звезды за горизонт не в ногу буду идти». Они зашли в продовольственный магазин. Изнутри помещение было похоже на пчелиный улей. Эласты, в большинстве своем женского пола, стояли в очередях в различные отделы, разговаривали, спорили, ругались, молчали. Все как обычно. Подошли к отделу метилкарбинола. Это единственный отдел в магазине, где очередь состояла только из трех эластов с красными носами. Взяли по бутылке с надписью «За Родину».

     — Самое главное купили, — констатировал факт Алесо.

     — Ты предлагаешь потребить все это без закуски?

     — Нет, сейчас прикинем, в какой из отделов очередь поменьше, там и закупимся.

     — В бакалейном отделе небольшая очередь, но ты ж перловку в зернах не вареную жрать не будешь, — сказал Грегори.

     — Давай для начала полбуханки хлеба возьмем.

     Серый ржаной хлеб оказался свежим, даже теплым. Они прошли мимо прилавка с сырым мясом. Здесь в очереди стояло не менее пятидесяти эластов. За стеклянной витриной лежали куски рубленой свинины с торчащими обрубками костей. Видимо, этот продукт заканчивался. Обстановка в этой очереди была нервозной.

     — Женщина, я вас сюда не пущу! — возмущалась покупательница.

     — Я здесь стояла, — отвечала та.

     — Не знаю. Передо мной вас не было.

     — Как это не было?

     — Я вас не видела и перед собой не пропущу. Пусть эласты скажут.

     — Я только отошла в рыбный отдел за селедкой, там очередь подошла, вернулась, а моя очередь за свининой прошла.

     — Тогда становись заново, чего толкаешься. Самая умная —в три отдела сразу очередь занимать, — высказала свое мнение еще одна пожилая женщина из очереди.

     Грегори отошел в сторону, потому что покупатели начали выяснять свои отношения при помощи передних конечностей. Постояли немного и купили сыр. Сошлись на том, что лучшим вариантом была бы колбаса — кусочек вареной и кусочек копченки.

     Только там прилавок придется штурмовать. Так и светлое время суток закончится. Но без колбасы никак нельзя. Сыра и хлеба явно будет маловато. «Пойду к завотдела, — не выдержав, произнес Алесо. — Я еще согласился б на рыбные консервы, но их в полевых условиях не откроешь». «Она твоя знакомая?» — удивился ученый. «С сегодняшних суток — да», — ответил внешбез и шагнул в проход, ведущий во внутренние коридоры.

     Вскоре он вернулся, сказал, чтоб Грегори рассчитывался на кассе, а он будет ждать его на крыльце у входа в магазин. Алесо, выйдя через черный ход, обошел здание и состыковался с партнером по сегодняшней выпивке в условленном месте. В руках он держал приличных объемов пакет.

     Они расположились на широкой деревянной лавке подальше от эластовых глаз. Колбасу ему порезали прямо в магазине, а хлеб и сыр можно было ломать руками. Еще ему дали три маленькие банки: с маринованными огурцами, с помидорами и с капустой.

     В качестве презента он получил открывалку.

     — Блин, — ударил себя по лбу Алесо, — стаканчиков у нас-то нет.

     — Ну, похлебаем из горла. От этого же сильнее не захмелеешь.

     — Да, если будешь закусывать и не станешь за один заход делать больше глотков, чем я, — ответил Алесо.

     Бутылка со спиртом была из дорогих, так как имела завинчивающуюся крышку. Они поочередно произвели по нескольку глотков, скривились, закусили и начали разговор.

     — Понимаешь, — начал внешбез, — у тебя желают взять интервью акулы пера и визора из Десима.

     — Из-за чего такой интерес к моей скромной персоне?

     — Ну, ты уж не прибедняйся, скромная персона.

     — А на самом деле?

     — Твоя научная теория и разработки довольно популярны на другом континенте. С ними знакомы не только в узких научных кругах, но и среди рабочих, буржуа и трудовой интеллигенции.

     Хотя нет у этих десимцев никакой трудовой интеллигенции. Все же она обслуживает интересы богатеев.

     — Не думаю, — ответил Грегори, — что все чиновники их департаментов представляют только интересы богатых слоев населения. Наверняка большая часть этих эластов являются выходцами из рабочего и крестьянского класса. Только упорным трудом и учебой они поднялись по социальной лестнице.

     — У, как ты закрутил, — Алесо отхлебнул вторую порцию и передал стеклянный пузырек Грегори.

     — А откуда десимское население черпает информацию обо мне и моей работе? — поинтересовался ученый.

     — Пишут в периодических изданиях о тебе там и о твоих разработках. Конечно, закрытые темы освещают только поверхностно, перепечатывая наши статьи, но твои теории сейчас у них в моде.

     — А ты как узнал?

     — Читал их журналы.

     — На десимском? — спросил Грегори.

     — На нем, — гордо ответил Алесо.

     — То есть мы с тобой сейчас можем запросто общаться на десимском языке.

     — Можем. Но разговорный у меня похуже, чем читать на бумаге, да и подозрительно это.

     — Что это? — недоумевал Грегори.

     — Подозрительно для окружающих вести разговор не на камапском, — Алесо посмотрел по сторонам.

     — А чего здесь подозрительного?

     — Ну, разве простой эласт станет на улице на лавке поиностранному разговаривать. Услышит какая старушка, проявит бдительность, позвонит во внутреннюю безопасность, приедут эти балбесы и испортят отдых.

     — Так что, в быту разговаривать на десимском запрещено? —недоумевал ученый.

     — Знаешь, то, что мы употребляем метилкарбинол в общественном месте, — это естественно, а порядочному жителю Камапа говорить по-десимски — это вызывает нездоровые ассоциации. Ладно, давай накатим по третьей. А огурчики — ничего.

     — И помидоры по теме. Только ты не торопись, я так быстро не привык, — попросил Матини.

     — Репортеры из буржуазного лагеря прилетят брать у тебя интервью…— А у нас какой лагерь? — вмешался Грегори.

     — Не перебивай. Их будет много — и газетчики, и визорведущие.

     — Так беседу будут снимать или на записывающую машину разговор копировать?

     — И то, и другое. Отличие в том, что записывать речь газетчики будут на свои аппараты. Снимать же изображение и звук для визора мы согласились только на свое устройство, а пленку после монтажа вернем десимцам. Сам понимаешь, ты чего лишнего скажешь, так одно дело запись речи, а другое дело — изображение и звук. Они потом у себя чего угодно смонтировать и перекрутить смогут. Вот в этом деле я и должен тебя просветить. А потом с тобой поработает наш чиновник по психологии. Он научит тебя, как правильно держаться во время беседы с этими журналюгами, как выпутываться из ситуации, когда задали каверзный вопрос, и прочим мелким хитростям в общении с эластами.

     — Не надо меня учить никаким психологам, Алесо, я сам разберусь.

     — Э, дружище, — уже голосом слегка охмелевшего гуманоида произнес Алесо, — в этой десимской обойме будет одна очень известная визорведущая Ками Дукс. Она молодая, но в своей области такой же профессионал, как ты в науке. Эта сучка может таким образом построить свои вопросы, что ты, наивный простачок, и глазом не успеешь моргнуть, как ляпнешь что-то лишнее.

     — Да не переживай, все будет нормаль. Посмотри на меня.

     Я что, на простака похож, что б меня женщина могла вокруг пальца обвести? Подай бутылку и кусок помидора, — Грегори стал вести себя более раскованно.

     — Зачем кусок помидора, держи целый, будь здоров.

     — Пора небольшой перерывчик сделать, а то забирать стало, — заметил Грегори после этого подхода. — Так о чем эта дама меня может расспрашивать?

     — Вот, к примеру, спросит она тебя: почему в ваших магазинах очереди за продуктами? Вот, как сегодня у нас с тобой.

     — Я над этим не задумывался. А у них нет очередей? — удивился ученый.

     — Вот видишь, своим непродуманным вопросом на вопрос ты можешь опозорить всю нацию, — серьезно сказал внешбез.

     — А разве очереди в магазине за мясом — это позор? — спросил Грегори.

     — Не позор, а временные трудности!

     — Сколько они неудобств создают эти временные трудности — надо у моей матери узнавать. Она постоянно бегает по магазинам. А мы с отцом только кушать умеем, а продукты она достает. Что-то по блату, что-то в магазинах покупает. Но я больше тридцати оборотов прожил, а за все время колбаса на прилавке никогда свободно не лежала.

     — У десимских поганцев, как они в своих фильмах показывают, в их супермаркетах изобилие. Я лично не совсем верю, но знаю, почему так обстоит дело. У нас продукты дешевые и натуральные, а у них — одна химия по баснословной цене. Выходит, что наш эласт за свою зарплату может купить в несколько раз больше качественного товара, чем десимский пролетарий.

     Сечешь?

     — Убедил, убедил. У тебя по этой ситуации больше знаний.

     А мне на такую тему и поговорить на работе не с кем. У нас на Камапе эласты начинают думать только на пустой желудок. А пока, постояв три часа в очереди, можно приобрести ливерку или кровянку, думать не обязательно. Пусть думает лошадь — у нее голова большая, — сказал Грегори.

     — Вот такого, точно, газетчикам с Десима не говори, понял?

     — Понял.

     — Пей и закусывай, тогда о таком и думать не придется, — сказал Алесо и произвел два глотка.

     — Послушай, внешбесовская душа, скажи честно, а как вообще и почему эту Дукс ко мне правительство допустило. Думаю, именно там, — Грегори указал пальцем вверх, — принималось такое важное решение?

     Алесо ухмыльнулся и самодовольно изобразил из себя очень важную личность в аппарате департамента внешней безопасности. Согнул спину, локоть передней конечности поставил на лавку, подбородок положил на ладонь. Лицо у него раскраснелось от спирта. Он произвел словесную паузу, из-под бровей взглянул на собеседника и, как визорведущий, раскрывающий страшную тайну перед зрителями произнес: «Между нами.

     Наша держава поставляет за кордон огромное количество петролитов, каустобиолитов, метана, пропана, бутана и прочих даров природы, выкапываемых из недр планеты. Цены в нашей стране на этот товар постоянные, так как все это богатство принадлежит народу. А на Десиме в последнее время, не знаю почему, спрос на этот товар упал, и цены попадали, потому что строй у них буржуйский». Грегори пытался вникнуть в суть рассуждений внешбеза, но никак не мог свести всю информацию воедино. Он смотрел осоловевшими глазами на собеседника и задавал различные вопросы. В конце концов до него дошло, что продажа народно-природных богатств приносит хорошую прибыль его Родине. Однако отравленный метилкарбинолом разум патриота не находил общей связи в потеплении отношений между государствами Десим и Камап и ценами на углеводороды в далекой буржуазной стране.

     — Я лично против таких мероприятий. От них только проблемы, — высказался Алесо. — Как же наш строй победит на всей планете, если мы будем идти на уступки этим проклятым десимцам?

     — А зачем на всей планете? — удивился Грегори.

     — Так у нас же он уже победил.

     — Кого победил?

     — Как кого? Что кого? — запутался внешбез. — Не мути «аш два о». Всех и все победил. И плодами этой победы мы сейчас пользуемся.

     — Вот здесь, прямо на лавке? — не унимался Матини. — Алесо, по большому счету, какая мне разница, какой строй будет на Джуфском континенте? Туда летающая машина без сопровождения топливозаправщика долететь не может. А если и долетит, то не возвратится. Как ты будешь там прививать нашу общественную мораль туземному населению, если у них пещерный век?

     Утрирую, выше пещерного, намного выше.

     — Что ты делаешь? Ут… ур?.. Эх, ученые, не видите вы без ваших стеклянных линз дальше своего носа. В микроскоп чаянья трудового народа далеких континентов не разглядишь, из пробирки свободы им не нальешь, диэлектрической палочкой им дорогу к процветанию не укажешь.

     — Успокойся, успокойся, Алесо, ты не на отчетно-выборном собрании, идеологию мне не гони. Будь честным, ты ж обещал.

     — А если честно, то этим царькам, князькам и императорам далеких континентов до заднего места и наш строй, и десимский. Только я тебе этого не говорил. У них рабовладельческий строй. Им необходимо для начала пройти через феодальный строй, а затем, минуя буржуазную стадию, мы поможем им создать справедливый общественный строй. Но они очень далеко от нас. Был такой случай. О нем не писали в наших периодических изданиях. Летающий топливозаправщик двойного назначения над Джуфой выполнял полет, потерпел катастрофу.

     Водители летающих машин в количестве двух эластов спаслись на парашютах. Пока заряд в портативной передающей машине у них был, они выходили на связь на длинных волнах. Слабая связь, но существовала. Они наш сигнал принимать не могли, но мы их слышали. Последняя от них информация была такова, что приближаются к ним варвары на лошадях с копьями и мечами, и все. Ну загрузили наши три топливозаправщика по полную плеху. Плюс истребитель, бомбардировщик и летающий планер. За восемь суток вышли на точку катастрофы. Покрутились. Вокруг места падения — крепости да поселения. Операторов летающих машин не видно. Посадили планер на лугу возле населенного пункта. Туземцев набежала стая, подожгла планер, летчика пленила. Мы хотели стрелять, но убить своего побоялись.

     В общем, разбомбили остатки упавшей летающей машины, а то еще десимцы прилетят и обследуют, и домой. По пути назад потеряли один топливозаправщик и шесть операторов — машина загорелась и взорвалась в воздухе. Короче, спасали двух, а возвратились без семерых и двух машин.

     — Колонии там необходимо свои создавать, постоянно действующие опорные базы, дороги строить, заводы, с туземцами диалог начинать, идеи в их среде свои продвигать, — дал совет Грегори.

     — Дорог и заводов и в своей стране толком не хватает.

     — Тогда, быть может, поумерить свои аппетиты и амбиции по завоеванию мира и свой народ досыта накормить.

     — Тебе что, стакана метилкарбинола и куска жареного сала не хватает? — вспылил внешбез.

     — Не, не — этого как раз в достатке, — охладил его Грегори.

     — В чем-то ты и прав, — спокойно произнес Алесо. — Может, немного обождать, пока десимский народ сам не разберется со своими эксплуататорами, а то кормим всех голодранцев вокруг.

     А этим черномазым из недоразвитых стран абсолютно все равно, за кого быть. Яркий пример. Произошел в Накуалье очередной переворот. Прибежали — дайте денег, будем вашими друзьями, станем общественный строй в своей дыре создавать. Нате, возьмите.

     Через пол-оборота снова — дайте технику, не на чем пахать. Возьмите наши тракторные машины с рассрочкой оплаты на десять оборотов звезды. Берите, техника-то наша надежная. Тут спустя некоторое время произошел новый переворот у них — обычное дело. Новый вождь этих голозадых племен посунулся к десимским ублюдкам. Те подарили партию своих тракторов. Теперь они с буржуа шашни водят. Спрашиваем у руководства Накуалье: «Чего нас больше не слушаетесь?» Отвечают: «Теперь пользуемся не вашими тракторными машинами, а десимскими марки «Иоан Олень». Они лучше. У них в кабине установлены охлаждающие машины, и нам не жарко работать». Ежики да дикобразы! Всю жизнь, кроме палки, которой бананы с пальмы сбивали, ничем другим не пользовались, а тут кондиционер им подавай. Так это под боком у нас — третья часть суток полета на летающей машине. А ты говоришь, что колонию на том конце света создавать, — возмущался Алесо.

     Далее беседа двух персон за бутылкой, вернее двумя, перешла в стадию «бу-бу-бу», когда обсуждение деловых вопросов перемешивается с разговорами о рыбалке либо женщинах. Надо сказать, что Алесо вполне квалифицированно посвящал Грегори в привычки и нравы десимцев настолько, насколько был информирован сам и насколько позволяли циркуляры о сохранности гостайны. Просвещал бы и далее, только из-за угла кирпичного гаража показались две фигуры в серых костюмах с погонами.

     Они медленно подошли к сидящим на лавке. Старший из них по уровню извлек из внутреннего кармана удостоверение в красном переплете: «Департамент внутренней безопасности». Алесо машинально потянулся за своим, но Грегори его жестом остановил. Он посмотрел на внутрьбезов и, улыбнувшись, произнес:

     «Что-то не так?» «Граждане, вы задержаны за распитие метилкарбинолсодержащих жидкостей в непредусмотренных для этого местах!» — ответил внутрьбез. «Граждане чиновники, мы, кадетские друзья, встретились, спрятались подальше от эластовых глаз, потихоньку сидим, потребляем. Мы ж не дебоширим. Сейчас закончим, на дне осталось, и разбежимся». Тот, что помоложе, нерешительно выдал: «Ну, не знаю, не положено так. Может, пусть проваливают с нашего участка? На барыг, вроде, не похожи.» И он вопросительно взглянул на напарника. Его товарищ более сурово произнес: «Барыга — это не забулдыга, а скупщик краденого. Они не барыги, но алкашня, заметно сразу — нормальный эласт из горла не употребляет, так что собирайтесь, пойдем в отделение».

     «Ладно, коллега, ознакомься и иди своей дорогой», — внешбез сунул под нос внутрьбезу свое удостоверение.

     Тот попытался взять документ в руки, но Алесо не позволил.

     Затем долго его изучал и наконец смущенно произнес: «Так бы сразу и сказали». «Не положено, работаем», — ответил Алесо и показал неизвестный для Грегори знак рукой новым собеседникам. «Понимаю, — сказал старший по уровню внутрьбез, — но мой участок покиньте, мне неприятности от руководства не нужны». После этого патруль удалился. «Что делать станем?» — поинтересовался Грегори. «А, махнем в ресторан. Есть одно козырное место. А то эти служаки весь кайф обломали и алколоиды из крови выветрили», — протрезвевшим тоном произнес Алесо. «Я не против, а куда махнем?» — спросил ученый. «На машино-такси в “Интурист”. Там оторвемся. Увидишь кусочек буржуазной жизни», — ответил Алесо.

     Они подъехали на колесной машине к зданию гостиницы, когда на улице было темно. Путь вовнутрь им преградил охранник.

     — Куда? — не моргнув глазом, нагловато спросил он.

     — В ресторан, — безразлично ответил Алесо.

     — Предъявите ключи с жетоном забронированного вами номера в гостинице.

     — Нам в ресторан, понимаешь? Отдохнуть, — также бесцеремонно сказал внешбез.

     — Вход в ресторан только для клиентов гостиницы, — глядя кудато поверх голов стоящих перед ним двух эластов, ответил охранник.

     — Мы желаем продолжить праздник, — настаивал Алесо.

     — Дороговато тебе обойдется здесь отдых. Перейди через дорогу и пей, — окинув их с головы до нижних конечностей, охранник указал на расположенную напротив дешевую забегаловку.

     — Где это здесь, а? — не унимался внешбез.

     — Сначала на входе, а потом внутри.

     — Ты что, дядя, взятку у меня вымогаешь, захотел пару оборотов звезды песок в транспортные машины загружать лопатой? — Алесо показал ему заветную красную книжицу.

     — Тогда другое дело, проходите. Я сейчас за администратором сбегаю, а вы присмотрите, пожалуйста, чтоб никто не прошмыгнул.

     Лазят всякие, не дают культурным людям культурно отдохнуть, —и улыбнулся, показывая стальные коронки на передних зубах.

     Услужливая администратор, или чиновница по размещению посетителей, предложила им несколько мест на выбор в различных частях зала. Алесо выбрал поближе к сцене, на которой играли музыканты. Грегори огляделся по сторонам. Посетители мужского пола были одеты в строгие костюмы из дорогой ткани, дамы щеголяли в платьях темного времени суток. Он чувствовал себя, несмотря на пьяное состояние, несколько неловко в одежде для похода на работу.

     — Здесь женщины такие нарядные, даже не верится, что в начале суток они стояли у станка в спецодежде, а сейчас отдыхают в ресторане в таком виде, — удивился Грегори.

     — Эти лица женского пола вряд ли когда-либо занимались общественным трудом в том смысле, как понимаешь это ты.

     — Они — иностранки?

     — Нет, иностранцев здесь половина, а со своими супругами и того меньше, — заметил внешбез.

     — А какой же тогда в этом зале контингент?

     — Иностранцы не десимского происхождения из дружественных или нейтральных нам стран, творческая богема, высокопоставленные чиновники, шлюхи, богатые эласты со своими женами и любовницами.

     — У нас в стране есть богатые эласты? — удивился ученый.

     — Да, в большей или меньшей степени.

     — У нас же все равны или почти, — поправил себя Грегори.

     — Вот именно, почти, — заметил внешбез.

     — При общественном строе невозможно честно разбогатеть, —настаивал Грегори.

     — Значит, часть общества разбогатела не совсем честно.

     — Почему же их не отправят в тюрьму, раз они богаты? Перед законом же все равны.

     — Посадить — дело не хитрое. Отправить на нары можно и тебя, — Алесо ехидно ухмыльнулся, — только польза от этого не всегда будет, да и возможность не всегда есть.

     — То есть? — удивился ученый.

     — Кто-то ворует, а доказать нет возможности. Другой имеет высокопоставленных покровителей. Третий — сотрудничает с нашим департаментом, полезен до поры до времени. Часть посетителей из других стран приехали в качестве туристов. Они при деньгах и хотят их потратить в нашей стране. Этот «Интурист» — площадка для встреч и информации, благодаря которой наш департамент получает необходимые данные. Но я работаю в другом подразделении, и что тут делается, знаю поверхностно.

     А даже если б и знал, то тебе и под хмелем не выболтал бы. Мне уже скоро на заслуженный отдых. В нашем департаменте, в отличие от вашего, это происходит намного раньше по выслуге лет.

     Так что скоро я буду всего лишь бывшим внешбезом.

     — Нет, — возразил Грегори, — моряки, шлюхи и внешбезы бывшими не бывают. Они всегда в строю — до конца жизни и душой не стареют.

     — С проститутками меня только сравнивать не надо, а! Мы другой породы, мы незаметные, — обидевшись и злобно глянув на собеседника, гаркнул Алесо.

     — Да, вы и по иерархической лестнице незаметно продвигаетесь, и в обществе власть незаметно захватываете.

     — Ты это о чем? — пьяным взглядом посмотрел на Грегори внешбез, махнул конечностью и опрокинул в рот очередную порцию метилкарбинолового напитка. Ученый уловил нотки неприкрытой агрессии в голосе собеседника.

     — В Высшем Совете уже почти треть выходцев из вашего департамента, а еще треть из внутренней безопасности.

     — А, ты об этом, это правда, мы можем, — самодовольно признался внешбез.

     — Чего-то рановато ты на пенсию собрался, не старый еще, да и уровень не мешало бы повысить для большего социального пособия.

     — Уже вряд ли намного повысят, только на дембель.

     — Залетчик по работе что ли?

     — Когда-то был. А на пенсию уходим рано, потому что мы, внутренняя безопасность и военные, больше всех своими жизнями рискуем ради спокойствия трудового народа.

     — Так войны же сейчас нет. Какая опасность для жизни? Можно подумать, водитель машино-такси, который по ночам по городу всех подряд развозит, свою жизнь меньшей опасности подвергает, чем ты. Не понимаю, зачем не старым еще эластам твоей профессии позволять, по желанию, конечно, покидать работу. Вы уходите на пенсию, а потом еще устраиваетесь на теплые места в охрану, в департамент пожаротушения и другие, прикрытые для общей массы трудового народа профессии, и получаете фактически двойной оклад.

     — Потому, что мы — сила! — нашелся, что ответить внешбез.

     Он стал резко пьянеть, потому что в отличие от выпивки закуску пока на стол не подали. Грегори предложил сходить в туалет, а заодно и проветриться. По возвращении Алесо имел озабоченный вид.

     — О чем думаешь? — поинтересовался ученый.

     — Да вот нажал на кнопку сливного бачка в сортире, так напор воды такой, что забрызгал мне все брюки, словно я обмочился своей мочой. Слушай, чего у нас так унитазы везде хреново работают?

     — Работают, как вся наша система, — ответил Грегори.

     — Какая система? — насторожился внешбез.

     — Система канализации.

     — А? — ничего толком не понял собеседник.

     Алесо балансировал на грани агрессии и алкогольной неадекватности. «Пора сваливать, — подумал Грегори, — не знаю, как промывают основной мозг этому служаке, но его поведение все более непредсказуемо». И тут заиграла веселая мелодия и на сцену выскочили девушки в откровенных нарядах и стали танцевать, задирая нижние конечности. Алесо долго смотрел то ли на них, то ли в пустоту, а потом произнес: «Ну и кобылицы. Я одну такую поимел как-то. Только на пьяную голову забыл презерватив надеть. Заразу подцепил, задолбался лечиться». — «А ты кондом не на голову, а на другую часть тела следующий раз натягивай, тогда только насморком болеть будешь. И капать будет только с носа».

     Внешбез явно с неодобрением глянул на Грегори, налил себе в стакан алифатического спирта, затем плеснул в рюмку ему и произнес: «Грамотный шибко, да? Пей!» Грегори замотал головой, его с непривычки подташнивало, и кружилась голова: «Не хочу. Не мешай, дай поглазеть на танцовщиц». Алесо с трудом поднялся со стула, взял в переднюю конечность рюмку Матини, заполненную прозрачной жидкостью, наколол на вилку кусок рыбы, шатаясь подошел к Грегори и стал совать ему под нос закуску и выпивку.

     — Алесо, сядь, эласты смотрят, неудобно.

     — Неудобно на скользком рояле с этими девицами политинформацию проводить, — внешбез указал кивком головы на сцену.

     — Присядь, не заслоняй обзор.

     — Что, нравятся тебе эти в коротких юбках? — заплетающимся языком промямлил Алесо. — Хочешь, познакомлю тебя с любой?

     — Полезешь на сцену и будешь там во время исполнения кордебалета тыкать им в лицо своим удостоверением, приказывая присесть к нам за столик?

     — Легко, — с ударением на первый слог произнес внешбез, —не веришь?

     — Верю, только не позорься.

     — Тогда выпей со мной.

     — Если выпью такую дозу, как ты мне налил, то перейду в такое состояние, как ты сейчас.

     — Ты что, хочешь сказать, что я пьяный? Ты че, оборзел? Я сейчас одним ударом тебя вырублю.

     — Давай завтра, — стал упрашивать собутыльника Грегори.

     — Не веришь? Меня учили рукопашному бою. Я могу с полтыка любого мужика на почву повалить, — бахвалился внешбез.

     — А я могу взять несобственный интеграл с двумя бесконечными пределами, — парировал ученый.

     — Да, тогда тебя лучше не трогать. Не хочешь пить мой спирт — пей собственный интеграл, несобственный или вообще чужой, а можешь вообще не пить, — при этом он с силой разбил рюмку о пол. Осколки стекла и брызги разлетелись вокруг.

     На шум пришла администратор и стала уговаривать Алесо покинуть помещение. На такое предложение он ответил категорическим отказом и, пока прибыл наряд из департамента внутренней безопасности, успел опустошить бутылку со спиртным.

     Чиновник внутрьбеза стоял напротив Алесо, а тот размахивал своей красной книжицей и в нецензурных выражениях предлагал эластам из наряда направиться прямиком туда, откуда они пришли в этот мир. Окружающих мужчин это забавляло, а дамы выказывали неудовольствие происходящим, правда, не все. Иностранцы также проявили интерес к особенностям камапской культуры потребления метилкарбинола. Некоторые, кто не понимал местной речи, но жаждал быть в курсе событий, даже воспользовались услугами бесплатных переводчиков.

     Алесо спорил и стоял, держась одной конечностью за край стола, а другой жестикулировал. Издали могло показаться, что бойцы из прибывшего наряда были глухонемыми, поэтому внешбез пальцами осуществлял для пущей убедительности сурдоперевод.

     Он с такой интенсивностью крутил различные фигуры из своих пяти пальцев, что другие посетители этого заведения, увидев его в цирке, приняли бы за фокусника. Алесо добровольно уходить не собирался, а наряд не решался применить против него физическую силу. Наконец к нему подошел солидного вида мужчина в кожаной жилетке, достал из своего кармана точно такое же по размеру удостоверение, только синего цвета, и что-то на ухо шепнул Алесо. Тот поднял в ответ две передних конечности, мол, сдаюсь, и произнес: «Не зря говорят, что на любое отверстие, расположенное пониже вторичного мозга, можно нарезать резьбу, а на любые красные корки всегда найдутся синие».

     ***

     —Ну и чамором же ты, Челентано, во сне был, — выплеснул эмоции Андрей.

     — Может, был, а может, и не был.

     — С чего это ты гэбэшников защищать стал? Я ж не на тебя лично наезжаю, а на твоего героя, — удивился Андрей.

     — А я и не защищаю. Работа, наверно, у них такая.

     — А чего ж ты на ментов постоянно бочку катишь? У них работенка не чище твоих внешбезов. Тьфу, ты, идиотские названия на этом твоем Камапе, или, как там его там называют.

     — Понимаешь, в детстве и юности на Шанхае неблагополучных подростков, уголовный элемент, родителей-пьянтосов мусорня на постоянку гоняла. Это в память детскую вбилось, и с этим я теперь существую. К мусорам никто тогда положительно не относился. Были справедливые работники внутренних дел и рвачи. Первых больше уважали, вторых больше боялись. Но с ними на нашем поселке никто не дружил, это считалось впадляк.

     Так повелось. Это теперь из них на телеэкране вылепили положительных героев. Сделали из слова «мент» эквивалент слова «защитник». Они теперь ментами себя и сами называют, еще шутят и смеются по этому поводу. А ты двадцать оборотов звезды (ой, не вышел из роли), двадцать лет назад скажи сотруднику милиции в лицо: «Ты — мент или ментяра!» Так тебя в отделении так за ночь отметелят, что кровью под себя ходить будешь. Теперь все по-другому, но воспоминания остаются. А кагэбэшников я у себя на районе никогда не видел. Ни к кому из моих знакомых они не приходили. Никого, в отличие от мусоров по ночам не отлавливали, засады вокруг дома не делали. Так чего у меня могут быть к ним претензии? Я знаю, что кого-то из твоих близких до войны репрессировали энкавэдэшники — тебя я понимаю, но я с этой структурой не сталкивался. У нас на районе только один эпизод был, когда кагэбэшники опрос свидетелей производили. Это случилось в восьмидесятом перед Олимпиадой. Тогда Витек Глушник случайно завалил во время облавы на него одного муфлона с большими звездами на погонах. Я его больше не видел. Поговаривали, он во время следствия покончил с собой.

     — Ну а Ками Дукс прилетела? — Андрей подмигнул товарищу.

     — Высший класс! Я представлял ее постарше. Через день мы встречали ее в аэропорту вместе с Грегори и психологом из этого отдела, что и мой герой. Она из тех женщин, которые, проходя через твою жизнь, оставляют в ней глубокий след. У меня во сне, Шумахер, впервые за время моего пребывания здесь…— Не заливай, что у тебя с ней что-то было, — не того полета птица твой Алесо, чтобы с ним спали такие тетки. Хотя она не в моем вкусе, но надо отдать должное, в ней что-то есть притягательное.

     — Что ты вякаешь? Ты готов со мной спорить даже относительно моего сна, — обиделся Саша.

     — Нет, дружище, это не только твой сон, это еще и кусочек моего. Я вспомнил, что, начиная со встречи Алесо, Грегори и Эндерсона, то есть меня, перед отъездом в аэропорт мне также кое-что из этой бодяги снилось, но совсем мало, я только сейчас вспомнил об этом.

     — Так психолог — ты? — присвистнул Саша.

     — Давай я расскажу, что снилось мне. А потом станем разбираться, могут ли два абсолютно одинаковых сна видеть два абсолютно разных эласта или человека.

     — Теперь моя очередь слушать.

     ***

     Алесо позвонил Грегори и назначил встречу. Извиняться за свое поведение он не стал, ограничившись оценкой произошедшего: «Бывает». Алесо попросил Грегори подойти к боковому входу здания их департамента и ожидать там. На что ученый ответил, что ничего не произойдет, если они заедут к нему во двор дома, и что стоять на ступеньках крыльца департамента внешней безопасности ему не хочется. Алесо и Эндерсон приехали вовремя. С последним Грегори по пути в аэропорт имел беседу-инструктаж на предмет общения с эластами вообще и с десимцами в частности. Наутро следующих суток перед интервью процедура повторилась.

     «Победа», насколько позволяла дорога и двигатель, неслась в аэропорт. Телеграфные столбы мелькали слева и справа. Выбоин в дорожном покрытии почти не было. Плакаты, закрепленные за осветительные мачты, благодарили путников за посещение великого Камапа и желали счастливого полета. Если повернуть голову назад, то на том же огромном квадрате из ДСП или ДВП размещалось поздравление с прибытием в могучий Камап — страну победившего общественного строя. Очевидно, предполагалось, что иностранец за время нахождения на территории данного государства с момента посещения до отлета назад должен был окончательно убедиться не только в могуществе, но и в величии этой страны. При этом предполагалось, что все жители планеты обязаны уметь читать по-камапски. Сейчас стоял сезон дождей, оттого краска слегка смылась на плакатах и надписи выглядели блекло.

     Осветительные мачты от времени и ветров на открытой местности были чуть наклонены в разные стороны и не на всех горели осветительные фонари, наверное потому, что был полдень. Но разве такой пустяк мог повлиять на величие и могущество державы и уж тем более на счастливый отлет к себе на родину?

     Здание аэропорта и прилегающая территория выглядели пустынными. Все оттого, что он был гражданским. На военном всегда кипела жизнь. Алесо и Эндерсон это прекрасно знали.

     Само здание имело полностью песочный цвет сверху донизу, за исключением тех мест, где отвалилась штукатурка и был виден кирпич, а также там, где располагались плакаты красного цвета с белыми буквами. Трое эластов приехали на данное мероприятие одними из первых. Это потом уже государственная пресса, другой попросту не существовало, оккупировала местные два буфета. Это уже попозже эласты различных служб, спецслужб и мастей под разной личиной шныряли по территории, а пока стояла тишь. Приятели, можно их так назвать, решили перекусить. Они подошли к одному из буфетов. «Странное дело, — произнес Эндерсон, — открыты сразу две блеваловки по такому поводу». «Не, не, все нормально — одна закрыта на переучет», — успокоил его Алесо, указывая на табличку, висящую на шнурке, который перегораживал вход в точку общепита.

     Они подошли ко второй. Столики были чистыми. В буфете наличие мест для сидения не предполагалось. Посетители ели за столиками стоя. Столики обладали удобством — снизу был крючок для того, что бы повесить сумку или авоську. С антисанитарией шла жестокая война. С плафонов освещения свисала липкая лента для ловли мух, к каждой из которых прилипло десятка по три-четыре этих крылатых созданий, а на одной нашла себе погибель оса. В углу через стеклянную витрину возле шкафа просматривался капкан, пока без пойманного грызуна.

     Продавщицы за прилавком не наблюдалось, причем уже длительное время. Ее сначала робко, а затем во все горло кликали.

     Без результата. Тогда умирающий без пищи Эндерсон самостоятельно раздвинул створки витрины. Перед ним стояла дилемма, какой из бутербродов взять для легкого полдника: со сморщенной икрой, с потекшей жиром колбасой или со скрюченным сыром. Он выбрал деликатес — икру. Когда буфетчица соизволила вернуться за рабочее место, он ладошкой вытирал рот. Она ничего не заметила, только открыла свой рот и выдала: «Чего орете? Уже за товаром отойти нельзя!» Она еще в таком же духе ознакомила трех эластов с правами и обязанностями покупателя и правилами поведения культурного эласта в обществе. После чего Грегори произнес: «Спасибо за обслуживание» и ушел. Аппетит пропал сам собой. Его примеру последовали и двое его спутников. При этом Эндерсон, не заплатив за бутерброд, вполголоса произнес: «У такой недостачи по кассе не бывает». Леди из буфета так и не заметила пропажи. Для осмотра содержимого прилавка ей необходимо было перегнуться через витрину, но произвести это гимнастическое упражнение ей мешал внушительных размеров живот. Удаляющимся от нее посетителям она вслед еще крикнула: «Так жрать будете или нет?» Не получив ответа, лаконично добавила через букву «а»: «Козлы!» Далее немного подумала, наверно не основным, а вторичным мозгом, и добавила, видать стало стыдно: «Летают тут всякие, от работы отрывают!» Летающая машина компании «Десим Аир Лаинс» произвела посадку в международном аэропорту точно по расписанию.

     Суровые лица чиновников из департамента пограничной службы стали еще более суровыми, а взгляд более сосредоточенным, хотя до касания шасси посадочной полосы десимским летательным аппаратом казалось, нет более серьезных эластов в аэропорту. Остальные встречающие просто напряглись. Грегори и два внешбеза, а для десимских гостей просто его ассистенты по научной работе, находились в зале ожидания за турникетами. Чиновники-пограничники долго сверяли фото в паспорте прибывшего с его реальной физиономией. Это выглядело так: чиновник раза три заглядывал в документ и поднимал взгляд на эласта, стоящего перед ним, затем открывал журнал, что-то там читал, опять глазел на фото в паспорте, потом спрашивал о цели поездки прибывшего. Если все было в порядке, то пассажиру делали отметку о прибытии, и, не моргнув глазом, пограничник громко произносил: «Следующий».

     — А как мы узнаем группу наших десимских журналистов? — поинтересовался Грегори.

     — С ними возвращаются наши чиновники из департамента культуры, — ответил Алесо.

     — Один из которых сидит в кабинете напротив моего, — добавил Эндерсон.

     — Тогда не пропустим, — решил Матини. — Тем более, их пассажиров не спутаешь с нашими.

     — Точно, полная десимская буржуазная безалаберность — привольно себя ведут, разговаривают между собой в зоне пограничного контроля, а эти улыбки на лицах непонятно для кого и зачем.

     Пограничный контроль — серьезное дело, чего зубоскалить, не на свидание же пришел, — осуждающе заметил Алесо.

     Ками Дукс, ее Алесо узнал по фото в десимском журнале, подала на сверку свой паспорт. Она улыбнулась чиновнику, но тот выполнял свою повседневную работу, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Он спросил у нее, наверно по-камапски, она отрицательно покачала головой. Он еще задал вопрос. Пауза. Она ответила и улыбнулась. Он поставил прямоугольную печать в ее паспорт. Она стала двигаться в зал ожидания. Он немного повернул голову в ее сторону. Посмотрел дольше положенного. Затем спохватился и торопливо выкрикнул: «Следующий!» Ками Дукс грациозно шагала по гранитным плитам здания аэропорта. Левой конечностью она тащила чемодан на колесах, каких Грегори никогда не видел, а правой успевала кокетливо поправлять волосы. Ками была одета в длинное облегающее тело платье голубого цвета с подсолнухами.

     — Да, это не наши тетки, что вагонетки со щебнем толкают, — восторгался ее походкой Эндерсон. — А у вас она с чем ассоциируется?

     — Я словно смотрел старое черно-белое кино, и пленка порвалась, а вместо продолжения фильма кинооператор, перепутав, поставил другой, уже цветной фильм, — ответил Грегори.

     — А мне она напоминает весну, — сказал психолог.

     — А тебе, Алесо? — поинтересовался Грегори.

     Но Алесо ничего не ответил, он стоял, открывши рот, и смотрел на Ками.

     — А ему она напоминает государственный художественный музей, — за него ответил Эндерсон.

     — С чего бы это? — спросил ученый.

     — С картины Гога Нав Винсента «Подсолнухи» оборота звезды с тремя восьмерками, — не надеясь, что его поймут, сказал психолог.

     XV

     Если ваше тело совершает различные действия и вполне нормально функционирует, по меньшей мере, так вам кажется, но из всех жизненных процессов вы имеете возможность управлять только зрением, то, быть может, эта телесная оболочка не совсем ваша либо совсем не ваша. Тогда следующий вопрос, который напрашивается: «Чье же это тело? Кому или чему оно принадлежит?» Это должно быть живое существо или робот, содержащий биологические компоненты. Тело само, без ваших команд двигается, питается, избавляется от продуктов своей жизнедеятельности, отдыхает, развлекается, а вы можете только наблюдать за всем этим посредством органа зрения. Вы не чувствуете внешних раздражителей и никоим образом не реагируете на изменение окружающей вас действительности, за исключением возможности смотреть. Тогда кому принадлежит это тело? И чем же вы созерцаете все вокруг? Глазом или миниатюрной визоркамерой? Вы единственный обладатель туловища и конечностей или только паразит в чьем-то организме? Уже несколько суток Грегори жил в таком состоянии и задавал сам себе примерно такие же вопросы. Никому другому он их задать не мог, так как функцией речи не обладал. Грегори помнил, что в прошлой ипостаси вид его тела был немного другим. Это означало, что его разум переселился в новое тело. Хотя не факт. Кто-либо мог всего лишь вводить зрительную информацию о протекающих снаружи процессах в его сознание. То есть сделали ему поблажку — прикрепили визорследящую машину другому эласту на голову, а он находится там же, где и был с момента его нового рождения.

     В данный момент тело Грегори располагалось в комнате со скромной обстановкой, соответствующей времени прихода в мир чиновника девятнадцатого уровня. «Это ж куда меня занесло? — в очередной раз сам себя спросил Грегори. — Звезда вспять открутила две-три тысячи оборотов, не меньше». Затем его голова повернулась, и Грегори увидел стоящего у раскрытой двери молодого древнего воина в кольчуге с мечом на боку. Тот раскрывал рот, видно, разговаривал с его телом. Голова Грегори кивала в ответ, так как дергалось изображение. Далее тело поднялось со стула и направилось на улицу, прошло во двор каменного здания. Там стояли лошади, телеги, вооруженные рыцари или, как их там звать, в полном воинском облачении. Тело подошло к этой группе пеших и конных воинов, долго с разными эластами разговаривало. Потом пожилой и, по всей видимости, старший по званию воин махнул передней конечностью и отдал какое-то распоряжение. С одной из телег посланный боец согнал двух эластов, скованных одной цепью за нижние конечности. Вид у этих двоих был жалок и необычен для данной эпохи. Одеты они были в грязные и местами подранные штаны, пиджак или куртку и свитер, соответствующие моде, существовавшей в прошлой жизни Грегори. Точнее, так больше одевались на Десиме во времена последних дней существования Грегори на Камапе. В его стране так щеголяли только стиляги. Этих двух небритых бедолаг, почемуто Грегори решил, что они пленники или заключенные, толкнули в спину и отконвоировали в тот подъезд здания, из которого его тело вышло. А молодому рыцарю, хотя рыцари с пикой и верхом на боевом коне, а этот пеший и в юбке, передали шкатулку. Тот ее принял и, беседуя с телом Грегори, вернулся в тот же кабинет.

     Тело Грегори и двое мужчин, возрастом младше его, остались в кабинете втроем. Молодой воин, затворив дверь, удалился. Судя по двигающимся губам, тело общалось с пленниками. Те иногда отрывали рты, но в основном качали головой и разводили передними конечностями. Тогда телесная оболочка подошла к столу, открыла шкатулку, и Грегори смог заглянуть вовнутрь.

     Там лежали ключи, кошелек, какие-то слабо различимые предметы и два… «Ничего себе! — воскликнул про себя Грегори. — Да это ж коммуникационные машины! Точно! У нас были такие в стране, но многократно большего размера. А эти умещаются в ладони передней конечности. Это модифицированная машина.

     Она представляет гибрид телефона и нашей приемо-передающей машины. Да, но откуда я могу все так точно знать? Наверняка, я такую вещицу где-то видел. Нет, не просто видел, пользовался.

     Антифилософ девятнадцатого уровня побери, так это ж случалось не один раз — основной мозг подсказывает. Но где, где, где?» В это время его пальцы извлекали из кожаного кошелька денежные купюры неизвестного происхождения с непонятными надписями в виде то ли иероглифов, то ли древних рун. Из этого Грегори сделал заключение, что эти купюры не десимского и не камапского происхождения. Тогда какой же страны? Его глаз внимательно всматривался в значки мелкого шрифта в углу купюры. Но пальцы Грегори существовали отдельно от его разума.

     Они покрутили бумажку и положили обратно. Раздосадованный, он стал в памяти прокручивать эти руны и иероглифы. И он понял значение одного слова в предложении. Это слово, написанное на денежной купюре, звучало, как «банк». А значки, которыми сделана надпись, носили название «буквы». Далее получение и обработка информации в основном мозге происходила в геометрической прогрессии. «Я видел это коммуникационное устройство в своем сне, когда проходил курс терапии в психическом отделении департамента излечения. Более того, я им пользовался, я знаю, как оно функционирует. Это значит, что с его помощью я смогу… — здесь Грегори запнулся, словно его мысли могли подслушать и понять окружающие. — Стоп, стоп, стоп. Раз я уже вспомнил про национальный банк и про дурдом, как они, мои товарищи по палате называли это заведение, так, есть вероятность… Ой, ай, ой! Эти два эласта — Саша и Андрей из моего сна, только исхудавшие и невыбритые! Вот дела!» При этом Грегори испытал такой эмоциональный стресс, что у него произошел сбой мыслительных функций и исчезло изображение окружающей его обстановки, а когда он пришел в себя, то понял, что приобрел дополнительную опцию в своем теле. Эта функция именовалась «слух». И он услышал и понял смысл речи, исходящей из его уст: «Ладно, не умеете разговаривать на мастрийском языке, так не умеете. Если не обманываете, что за месяц немного слов выучили, — и то для варвара большой успех. А ежели вы республиканские лазутчики, то вас все одно раскусят и обезглавят. А мое дело мелкое — распорядиться о вашей помывке, подстрижке да чтоб одежда на вас не смердела.

     Через пару дней прибудет Клавдий осматривать, чего необычного Себений с обозом приволок в столицу. Посему негоже перед сыном императора в таком виде предстать, вы ж люди, а не звери, хоть и в лесах обитаете. Понимаете? А ничего вы, барбариане, не разумеете. Пойдемте, в темницу вас отведу да покормлю, а то сдохнете еще, а мне перед августом ответ за вашу смерть держать».

     Тело вызвало все того же юношу-стражника, и он увел пленников с собой, а само стало думать о чем-то, так как нижние конечности передвигались по каменному полу взад и вперед от стены к стене.

     «Интересно, — подумал Грегори, — получается, мое сознание проживает в теле полноценного эласта. Где же тогда оно располагается, в каком органе? Если основной мозг занят этой личностью, то не в печенке ж на пару с селезенкой я располагаюсь.

     А вторичный мозг — это всего лишь каудальная часть центральной нервной системы, сознания там нет. Есть один момент, мое тело называло Андрея и Александра не эластами, а людьми. Непонятно, это название их племени или вид гуманоидов на этой планете такой. Может, люди и вторичным мозгом думают? Надеюсь, со временем разберусь».

     А тело продолжало прохаживаться по кабинету, затем подошло к шкатулке с вещами пленников и пробормотало: «Неведомые амулеты, лучше к ним не прикасаться лишний раз. Они могут порчу содержать или быть заговоренными на погибель.

     Отдать их, к Диту подальше, с моих глаз. Пусть Клавдий сам с этой магией разбирается, пусть к ведунам с ними идет или прямо к самому оракулу. Страшно мне даже в одном помещении с ними находиться. Прикажу эту шкатулку снести в подвал. Пусть в пыточной камере полежит. Все равно допрос там никому в ближайшее время не намечается».

     «Это что ж, этот дикарь собирается отдать, как я слышал, коммуникационную машину принцу или августу. Думаю, познания в области телефонии у него не многим выше, чем у владельца моего тела. Тот, по всей видимости, найдет ей применение, как тысяче своих безделушек-сокровищ из золота и алмазов.

     И это — лучший вариант. А худший — уничтожит ее. Способов и поводов хватает. Но в первом и во втором случае телефон будет навсегда для меня утерян. Что я стану без него делать? А так есть хоть надежда, мне об этом писали, я помню. В этой виртуальности может ни у кого не быть больше такой машины».

     Тело подошло к столу и трясущимися конечностями подняло шкатулку. Оно начало двигаться к выходу. «Э-э, болван, подожди!

     Ты куда? Ты, неуч, хоть понимаешь, что держишь в своих конечностях? — Грегори поливал владельца своего тела всеми цветами радуги. Тот не реагировал никоим образом. — Ты хочешь меня тут навечно оставить? Остановись! Послушай, спрячь один из телефонов, забери себе! Не бойся, он не причинит тебе вреда. Дурак, это ж амулет спасения, по крайней мере, моего. Стоять, я приказываю тебе! Я прошу тебя. Стой! Пока просто не делай движений!» Тело пошло медленнее, затем в нерешительности остановилось. Постояло, развернулось и вернулось к столу, опустило шкатулку на его поверхность. «Уф, ну, молодец. Теперь открой крышку и забери предмет в форме параллелепипеда», — подсказывал Грегори на камапском. При упоминании параллелепипеда тело снова замерло и стало закрывать шкатулку. «Не, не, не параллелепипед, а прямоугольный амулет с темным драгоценным камнем внутри забери себе. Нет, не укради, а возьми на время для излечения себя от недугов и болезней», — пытался манипулировать телом Грегори. Каким образом и почему — неизвестно, но при этих словах-мыслях конечность вытащила мобильный телефон Андрея из шкатулки и переместила его в небольшую кожаную набедренную сумочку. «О, хвала святым мощам! Я смог на тело повлиять! Только все как-то так сумбурно, необычно, нелогично», — сказал сам себе Грегори.

     ***

     О бывшем недуге Мигуэля, поставившем его на грань жизни и смерти, свидетельствовали лишь свежие рубцы на голове и полная потеря возможности видеть на левый глаз. Орган зрения внешне никак не изменился, даже иногда мигал сам по себе, но зрительную информацию в мозг более не передавал. Так что, возможно, кроме Густаво, никто из сослуживцев о слепоте стража тюрьмы и не догадывался. По всей видимости, жизненно важные участки головного мозга не пострадали, так как на умственных способностях и функционировании организма, за исключением глаза, хворь никак не отразилась. И спокойное сосуществование Мигуэля стало возвращаться в обычную колею.

     Точнее, в две. Как повозка, съехавшая с тракта в обрыв и чуть не упавшая в пропасть, становится левым и правым колесом обратно в две разбитые осенним дождем колеи, так и жизненный путь тюремного стража после опасного поворота вновь сделался прямым. Телега его жизни катилась среди людских судеб, а его либо обгоняли роскошные крытые кареты богатых граждан, либо со своего транспорта он наблюдал за страданиями плетущихся вдоль обочины рабов. У каждого своя дорога. А что случится миль через десять на ней с каждым из нас, не всегда знает даже всевидящий глаз оракула.

     Чем менее государство дает своим гражданам прав и чем более на них налагает обязанностей, тем менее предсказуемы последствия виражей жизненного пути. Ибо судьба гражданина в этом случае в меньшей степени зависит от самого человека, а является продуктом жизнедеятельности государственного механизма или прихоти чиновничьего аппарата, не подконтрольного обществу.

     Но такие мысли в Мастрийской империи могли посещать разве что бездельника-философа, пытающегося понять, отчего состоятельный патриций, впавший в немилость к августейшим особам, может легко сменить шелковую тогу на кирку в каменоломне. Трудовому народу (плебеям, вольным и рабам) близки иные ценности. Правая колея их жизненного пути прямехонько ведет к семье и работе. А вот другая, видимо, в жизненной телеге не все в порядке с развалом-схождением, постоянно уходит влево, стремясь на ипподром, в цирк, в термы, к друзьям с бутылей бырла или к друзьям противоположного пола.

     Вот так Мигуэль и балансировал на правом колесе между тюрьмой и Марчеллой. Кстати, сегодня она была подозрительно заботливой. Муж понимал — это не к добру. Она сама с утра хлопотала по хозяйству, а в доме аппетитно пахло нагретым оливковым маслом. Жена жарила рыбу. Развязка наступила быстро.

     — Мигуэль, послушай, — ласково произнесла Марчелла, —давно хотела тебя попросить.

     — О чем? — насторожился муж.

     — Нам пора взять в помощники раба или какого-нибудь недорогого оборванца вольного, получившего недавно свободу.

     — Для чего?

     — Мы стареем, работать самим все труднее. А случись тебя лишат службы, что тогда делать будем?

     — Тогда и подумаем, — ответил Мигуэль.

     — Тогда, мой дорогой, уже поздно будет. Поле, даже со ста невольниками, за один день урожай не даст. Его обрабатывать нужно. Прознают лихие люди про твой глаз, и прощай служба и заработок. А так у нас доход еще один будет. Может, в дальнейшем и разбогатеем, жить хоть на старости по-людски станем. А?

     — Ну, не знаю я, — отмахивался Мигуэль, — трудно это.

     — Конечно, сначала трудно. Поначалу только эль из бочонка хлобыстать не трудно, а дело начинать всегда не легко, — пошла в атаку жена.

     — Я понимаю, ты желаешь надел земли в аренду взять. Правильно?

     — Правильно, милый, — ласково ответила Марчелла, — а раб пусть обрабатывает, на то он и раб.

     — Купить невольника сейчас дорого стоит. Надо подождать, когда начнется новая военная кампания. Тогда навезут в Орис рабов, и цена на них упадет. Вот тогда и купим. Это одно. А другое, где он жить будет, кто его на поле доставлять станет, у меня ж служба?

     — А ты к отцу своему съезди, проведай старика, разговор с ним заведи, — улыбнулась Марчелла. — Земли у него много.

     Он ее чужим людям в аренду сдает. Пусть им откажет, нам передаст. Мы не бесплатно, ренту платить исправно будем. А раб пусть у него живет, работает. А наше семейство станет постоянно наведываться к нему и за своим наделом присматривать. Заодно и папеньке твоему вспоможение от нас и нашего раба по его хозяйству будет.

     — Марчелла, от нашего дома до дома моего отца больше десяти миль. Каждый день не наездишься. Отец старый, ему одному хозяйство не потянуть.

     — Так мы почти все сами делать будем, ему только за рабом присматривать.

     — Марчелла, ты через двор из своего дома в хлев лишний раз пройти не желаешь, а то к отцу ежедневно ездить. Если так, как ты задумала исполнять, то придется старику волочь на себе все хозяйство. А ты приедешь только два раза на год: садить урожай и собирать. Я с ним на подобную тему разговаривал как-то, он не хочет с этим связываться.

     — Ну, и ничего не случится, если твой Педро иногда поработает, — повысила голос Марчелла. — Все равно сидит как пень дома.

     — Послушай, ему скоро семьдесят лет. Почему он должен за тебя на грядках гнуть спину?

     — А ему трудно сыну помощь оказать?

     — У него и другие дети есть, более бедные, — вступился за отца Мигуэль.

     — О, тоже мне богатей нашелся! Сидит с пустым кошелем и считает себя состоятельным. А братья твои такие же бездельники, как и ты. Весь ваш род лодыри, поэтому и нищие. Еще и я в этот ваш вонючий домен влезла, — завелась Марчелла.

     — Не кричи. Мне на службу пора. Я сегодня к отцу съезжу, проведаю, как ты мне советовала, — немного испугавшись, ответил муж.

     — Чего тебе переться к этому старому придурку Педро? Чего ты у него забыл? Туда ж ехать больше десяти миль. Какой толк в твоих поездках? Опять с этим выжившим из ума стариком бырло или эль пить? Нажрешься бырла — потом поганишь воздух всю ночь, что дышать в доме нечем. А эля налакаешься — обмочишь всю хату снаружи, мочой воняет. Пьяный в дом не приходи, спи или со скотиной в сарае, или там, где пил.

     Мигуэль с радостью покинул стены дома и, наслаждаясь тишиной, ехал на службу. «Сегодня, ближе к вечеру, приедет Клавдий осматривать двух пленников-дикарей. Необходимо их внешний вид привести в порядок: выбрить, остричь, в терме вымыть. Негоже сыну императора стоять подле двух смердящих оборванцев.

     Хоть бы Себений к этому моменту прибыл, а то что я расскажу его августейшеству про этих готов? А там пусть выставляют их хоть в цирке, хоть в ипподроме. И что такого Себений в них диковинного нашел, что волок их из-под самого Белона? Люди как люди. Ну, одеты не по-нашему, даже не по-готски и не по-республикански.

     Видно, некое барбарианское неведомое северное племя. Так это ж не повод месяц тащить их на телеге в столицу. Пускай сам августу рассказывает о необычайности этих двух», — рассуждал в дороге охранник.

     ***

     Четыре здоровенных раба поставили крытые носилки на брусчатку около цирка. Еще человек двадцать воинов из личной гвардии Клавдия остановились рядом. Один из невольников откинул полог материи, служащей дверью, и мужчина лет двадцати пяти в дорогой пурпурной мантии ступил из лектики на мостовую. Себений, Густаво и Мигуэль, опережая друг друга, спешили засвидетельствовать свое почтение прибывшему гостю. Два последних оказались более проворными и торопливым шагом, опередив старого легионера, приближались к августу.

     Клавдий ленивым взглядом окинул вокруг, ни на мгновенье не задержавшись на приближающихся работниках тюрьмы. Один из свиты произнес: «Будущий император, какими новшествами на этот раз вас соизволят порадовать подчиненные?» Клавдий проигнорировал вопрос, а за него ответил один из гвардейцев: «Говорят, привезли неких двух новых дикарей, доселе невиданных в наших краях». «Этих что ли?» — кивком головы Клавдий указал на почти бегущих к нему Мигуэлю и Густаво. Присутствующие засмеялись, а старший сын императора направился в противоположную от них сторону. Охранник и его начальник переглянулись. «Может, чего мы не так сделали?» — спросил Мигуэль. «Сейчас узнаем», — ответил Густаво и замедлил шаг. Они стали медленно приближаться к группе гвардейцев, один из которых вынул гладиус из ножен, направил его на Мигуэля и произнес: «Куда прешь, осел? Не видишь, его августейшество размышляет». «Ты рот закрой, когда тебя не спрашивают, — ответил Густаво. — А то попадешь ко мне в гости, посидишь дней пять на одной воде, сразу научишься со старшими разговаривать. За годы моей службы много таких сопляков при дворе хорохорилось, а как час в пыточной камере побудут, так сразу коричневое пятно сзади туники появляется.

     Потише, а то укорочу не только язык, но и жизнь». «А какого полета ты есть птица? Будешь на меня каркать, так я не язык, а туловище повыше плеч укорочу», — не унимался гвардеец. Ему не громко ответил один из товарищей: «Это начальник тюрьмы».

     Наступило неловкое молчание, которое нарушил подошедший Себений: «Скажите сударю Клавдию, что я прибыл». Наследник престола, не подходя к основной группе, повернул ко входу в цирк и медленно зашагал.

     Цирк и ипподром в Орисе имели мало отличий друг от друга.

     Их можно назвать одним словом — «амфитеатр». Различие заключалось в том, что ипподром был гораздо больших размеров и имел овальную форму в основании. Он предназначался для гонок на колесницах. А цирк был круглым. В нем проходили гладиаторские бои и театральные представления. Сейчас в цирке готовились к зрелищам. На земле внутри каменной чаши разместились всякие экспонаты. Зрителям выставили напоказ клетки с различными животными, диковинные растения, плоды, которые вынесли переезд из разных частей империи. Здесь же стояли статуи, предметы искусства, военные трофеи. В общем, всякая всячина, которая потешает обывателя в любом обществе.

     — Что это за люди с тобой? — впервые обратился Клавдий к Себению.

     — Это начальник тюрьмы Густаво, — ответил командир центурии. — Да вы его уже раньше видели.

     — Не помню, и мне в этом нет необходимости.

     — Как вам будет угодно, — Себению стало неловко, разговор происходил в присутствии работников пенитенциарного заведения. — Он готовил этих варваров к выставке в цирке. Не мог же я их держать трое суток в военном лагере, это ж военный объект.

     Зачем там глаза чужаков. Мало ли что.

     — А второй?

     — Его помощник.

     — Ладно, пойдем смотреть, — произнес Клавдий. — А это далеко?

     — С западной стороны чаши, с полтысячи шагов отсюда, — ответил Себений.

     — Далековато, — заметил наследник трона, обратившись к одному из своей свиты. — Скажите рабам, пусть подадут носилки.

     Процессия переместилась метров на триста. Клавдий покинул свой транспорт и стал, лениво прохаживаясь, выслушивать комментарии Себения. Они поочередно подходили к каждому экспонату. При этом лицо у августейшей особы становилось все мрачнее и мрачнее, пока они не подошли к клетке с Андреем и Сашей.

     — А это что за две белые обезьяны? — брезгливо махнул на них август.

     — Это люди из неведомого северного племени, — ответил Себений.

     — И что в них неведомого? Таких варваров бегает на той стороне Белона по лесам и болотам, что не сосчитать. Ну, одежда на сиих недоумках странноватая. И не более того, Себений. Понимаю, если б они были карликами или уродцами какими, то плебейская толпа над ними б потешалась. Если бы у них было три глаза или четыре руки, то вокруг этой клетки толпилось бы все быдло из округи, но на этих два белорылых создания нечего глазеть. Обычные варвары. Вытягивай их из клетки и выставляй завтра на гладиаторский бой. Смотри, какие рослые быки. Таким по копью в руки и пусть тешат народ.

     — Сударь, смею заметить, эти люди не воины, они отродясь оружия в руках не держали.

     — Первый раз в жизни вижу гота, который не воин. Эти безграмотные, тупые создания только и умеют, что грабить, убивать, насиловать. Варварам не ведомы искусства. Они папируса в руках не держали. Весь смысл их жалкого существования — это вторгнуться в пределы империи и заниматься злодейством. Они что ж кисточку держали всю жизнь в руках? — начал монолог сын императора, а все окружение кивало ему головой. — Себений, я очень тобой не доволен. Ты мне в очередной раз привез хлам.

     Сейчас много обозов возвращается из территорий. Все что-то толковое везут. К примеру, вчера мне показывали скелет огромного зверя. Видишь, вон там стоит. Так его откопали в пустыне на юге.

     Он размером в три раза больше слона. Может, это даже левиафан.

     А ты мне каких-то вепрей снова приволок и три птицы. Медведь у тебя в дороге издох. Порадовал, называется, двумя дикими варварами. Только не говори мне в очередной раз, что служил еще у моего деда, что ты воин-ветеран, а не ищейка. Я устал от твоих объяснений. Жителям Ориса нужны зрелища, понял, и молчи!

     А этих двух — на арену.

     — Я все же хочу возразить. Можно?

     — Ну, валяй, ты ж смелый.

     — Эти два белолицых варвара не умеют ездить на лошади и никогда не сражались на мечах и копьях, но сильны в кулачных боях, — сказал Себений.

     — Себений, подумай своей старой головой. Зачем драться голыми руками, когда для этого имеется оружие? Разве кулаком гладиус перешибешь?

     — По-моему, они колдуны или ведуны.

     При этих словах Клавдий отошел от клеток на приличное расстояние и покосился на Сашу с Андреем. Себений посмотрел на Густаво, тот на Мигуэля. Последний вытащил из набедренной сумки мобильный телефон Саши и кошелек. Командир центурии показал все предметы Клавдию. Тот заинтересовался, особенно глазом оракула, и задумчиво произнес: «Если эти люди могут видеть через расстояние и время, то их место не в клетке для зверей, а у меня во дворце.

     Это интересно, давай с ними побеседуем. Они на мастрийском говорят?» — «Слишком плохо, только так, как смогли изучить нашу речь за месяц», — ответил Себений.

     ***

     —Это стадион?

     — Они на своем болботали что-то про цирк.

     — Так цирк должен быть крытым, с куполом, а здесь голое небо. Где, по-твоему, гимнастки парить должны?

     — Может, они в цирке в футбол играют?

     — Ага, а ворота где?

     — Как я понял, в их языке слово «цирк» и «представление» —это одно и то же.

     — Ну, ты половину языков на Земле выучил, теперь за имперский говор взялся.

     — Образованные личности в любом мире нарасхват.

     — То-то, я смотрю, ты здесь так востребован, что боятся, как бы тебя не украли, поэтому разместили в клетке от воров подальше.

     — А между прочим, клетка эта поприличней, чем та, что везли в дороге.

     — Конечно, просторная, чистая, двухместная.

     — Мне учительница английского постоянно говорила: «Учите языки, с ними не пропадете нигде».

     — Ты слов сто уже выучил?

     — Где-то так.

     — Как думаешь, что с нами здесь делать станут?

     — Масса вариантов. Причем чем бредовее вариант, тем он вероятнее.

     — Считаю, что если б просто убить хотели, то сорок дней не тащили бы нас в повозке.

     — Они могут убить нас сложно, поэтому на потеху и выставили. Только посетителей нет. Эти все люди вокруг — обслуживающий персонал. Представление начнется позже.

     — Не понимаю, почему за все время никто толком с нами не сел, не поговорил, хоть жестами.

     — А ты хочешь, что бы сам император к тебе пожаловал? Так империя большая, а ты в ней букашка.

     — Пока я вижу только, что какие-то полуголые люди в набедренных повязках таскают все это барахло вокруг под присмотром вояк с мечами. О, кстати, еще одна группа движется в нашу сторону, видишь?

     — Угу. Тащат что-то на носилках. Не видно, носилки крытые, с палаткой сверху.

     — Наверно, помер зверь в клетке на такой жаре. Несут закопать.

     — Брось, солдат вокруг толпа. Видно, ценный груз.

     — Или животное, которое боится дневного света или людей.

     — Смотри, кто-то из носилок выползает — больной, наверное.

     — Чего-то обсуждают, на нас показывают. А этот, что из носилок слез, в красном плаще, видно, у них за главного.

     — Точно, шишка какая-то. Одет в дорогие ткани, и перья павлиньи из одежды торчат.

     — Не знаю, павлиньи или петушиньи. Я в них не разбираюсь.

     А еще с ним эти два чела-охранника из каменного здания, где нас держали.

     — Да, и командир отряда.

     — Сейчас начнется.

     — Что именно?

     — А бог его знает, но начнется.

     Один воин из свиты приблизился к клетке, где сидели Саша и Андрей.

     — По-мастрийски говорите? — задал вопрос он. — Понимаете меня?

     — Я плохо имел говорить речь имперски, — попытался ответить Андрей на языке, напоминающем акцентом и структурой предложения мастрийский язык.

     — Медленно, медленно, — добавил Саша.

     — Бараны тупые. Мне еще на вас время переводить, — быстро произнес гвардеец, но этих слов не разобрали пленники.

     — Э, что? Не имеется понятие, — сказал Андрей.

     — Это — сын императора. Он изъявил желание задать вам вопросы.

     — Император? — единственно, что понял из сказанного Андрей, а затем обратился к Саше: — Вот видишь, сам император к нам пожаловал. Теперь не пропадем. Ух, Челентано, ждет нас великое будущее. Я верил, что не сгнием мы в этой дыре.

     — Раб, замолчи и слушай. Это — август. Ты — раб. Он — твой повелитель. Он задает вопрос, ты ответ держишь. Понимаешь?

     — Не-а, — честно ответил Саша.

     — Это — сын императора. Понимаешь? — задал повторно вопрос гвардеец.

     — Император? — Андрей рукой указал на Клавдия. — Понимать.

     — Император будет спрашивать. Понимаешь?

     — Император — спрашивать, я — отвечать. Я понимать, —улыбнулся Андрей.

     — Ладно, говори, — произнес гвардеец и направился к Клавдию.

     Последний подошел немного ближе к клетке с невольниками, но продолжал держаться на почтительном расстоянии. Сам он непосредственно с Сашей и Андреем не общался, а что-то тихо произносил гвардейцу из своей свиты, который доносил слова августа до пленников. «Его августейшество велит отвечать, откуда ты и ты», — произнес глашатай будущего императора. Пленники замотали головами в знак непонимания вопроса.

     «Где живешь?» — по-другому спросил он. «Шумахер, а что ответим? Я понял вопрос, — сказал Саша. — Вряд ли он про Землю слышал». Андрей по-мастрийски произнес, обращаясь не к гвардейцу, а к августу: «Император, мы жить далеко за Белон, север, далеко». «Белая свинья, говори со мной, не смей обращаться к сыну императора. А, все равно, тупица, ты ничего не понимаешь, — гвардеец махнул рукой. Затем извлек Сашин мобильный телефон и добавил, передавая его владельцу: — Покажи».

     Саша взял в руки свой телефон, как что-то родное, будто с этой вещью он жил с рождения. Как старую детскую игрушку, которую мы порой находим на чердаке дома родителей.

     О существовании которой забыли много лет назад, но, соприкоснувшись с ней снова, мы возвращаем из памяти былые годы счастливого и беззаботного детства, утраченные навечно. Так и эта вещь связывала Сашу с его прошлой жизнью в другом мире, вход в который был для него закрыт, возможно, навсегда. Саша бережно взял телефон в руки. При этом Клавдий с опаской наблюдал за чародеем, ожидая подвоха. И Саша нажал на кнопку. Удержал ее секунду-другую, ожидая включения, но ничего не произошло.

     — Ну что? — спросил Андрей.

     — Не включается, — ответил друг.

     — Давай, давай, Челентано! Надо показать этим дикарям картинку в телефоне. Они на нее клюнут и выпустят нас из этой клетки. Помнишь, как весь отряд ходил смотреть заставку в мобильном? И не важно, император станет на нее зыркать или конюх, все одно на них это произведет впечатление. Это даст им понять, что мы образованные люди, обладающие знаниями, которых нечего вместе со зверями в цирке ихнем держать.

     — Не запускается, Андрюха!

     — Пробуй — это наш шанс. Не каждый день к тебе император в гости приходит.

     — По всей видимости, батарея окончательно села.

     — Все верно, уже прошло больше месяца.

     — Да, еще не известно, что с телефоном эти знатоки сотовой связи вытворяли.

     — Что делать будем?

     — Стоит показать императору что-то неординарное, удивительное для него.

     — А что ты покажешь ему? Вон он стоит в двадцати метрах от нас и не смотрит в нашу сторону. Даже разговаривает через посредника. Станет он с тобой, шушерой безродной, базар вести.

     — Показывай через глаз ведуна, — по-мастрийски сказал гвардеец-переговорщик, устав слушать болтовню двух пленников на непонятном для него языке.

     — Не показывает, — ответил ему Саша.

     — Почему?

     — Сломан, — лаконично вставил Андрей.

     — Глаз оракула не может поломаться или испортиться, —впервые громко произнес Клавдий. — Может потерять знания чародей или вообще их не иметь отродясь. Эти двое — шарлатаны.

     И я, Себений, разочарован последней твоей поездкой полностью.

     — Ваше, августейшество, он показывал, на самом деле, я вас не обманываю.

     — Тогда почему сейчас талисман мертв?

     — Наверно, потерял свою мощь.

     — Если эти двое — чародеи, то пусть возродят его своей силой.

     — Я не знаю, почему они не могут такого сделать.

     — Они тебя месяц назад обманули, показали фокус, а ты поверил.

     — Что я должен с ними сделать? — спросил Себений.

     — Что хочешь. Убей или отдай ему в пыточную камеру, — август указал на Густаво. — А впрочем, поставь их клетку рядом с клеткой вепря, которого ты привез вместе с ними. И на клетке с вепрем напиши: «Свинья дикая готская. Продается за пять золотых эскудо». А на клетке с этими дикарями повесь табличку:

     «Свиньи белые. Цена за пару — четыре золотых эскудо».

     — Как вам будет угодно, — спокойно произнес командир центурии.

     — Ваше августейшество, вы как всегда на высоте, — сказал один из свиты сына императора.

     — О Юпитер, какой тонкий юмор, — подхватил второй.

     — Вот что значит гений поэта, — добавил третий.

     — По-моему, продать их в рабство более справедливо, чем не умеющих владеть мечом запороть на гладиаторской арене, —шепнул Мигуэль своему начальнику.

     — Челентано, дело дрянь. Уходит император, и рожа у него кислая.

     — Ага, перекосило всего, высказывает неудовольствие. Шумахер, надо что-то предпринимать. Подсказывает мне шестое чувство, что мы стали расходным материалом.

     — А я ощущаю пятой точкой, что не стоим мы в глазах императора и ломаного гроша.

     Однако будущие рабы ошиблись. Сын императора оценил их довольно дорого, если считать, что два человека — это опт, а не розница. Его августейшество предложил оценить их по два золотых, включая НДС и налог с продаж.

     — Андрюха, нас могут и жизни лишить, — с тревогой произнес Саша.

     — Надо что-нибудь сделать.

     — Блин, а что? От волнения башка не соображает. Ну, он уходит! Он ползет на свои носилки, Шумахер! Давай, ты ж генератор идей!

     — Император, — во весь голос крикнул Андрей, — обождите.

     Клавдий опешил от такой наглости и фамильярности. Он с негодованием повернулся, а двое из его охраны оголили мечи.

     Клавдий движением руки показал всем оставаться на месте.

     — Что ты желаешь, червь навозный? — спросил он.

     — Меня не оставлять в клетка. Я и он, — Андрей показал на друга, — не варвары. Я уметь читать, писать, считать. Я мочь учить вас читать, писать, считать.

     — Что этот дикарь хочет выразить, кто переведет?

     — Господин Клавдий, — попытался оказать содействие Себений, — этот человек говорит, что обладает знанием грамоты, письма, алгебры. И может передать свои знания вам.

     — Если варвар не понимает речи цивилизованного человека, — рассмеялся сын императора, — то кому нужны его жалкие знания? Как же и чему он думает учить меня, если сам не имеет возможности общаться на языке, которым разговаривает весь мир? Разве можно считать себя ученым, если все научные трактаты писаны по-мастрийски? Как же он изучал науки, из каких папирусов? Уж не на еловой ли коре писаных в диких варварских лесах? Скажите ему, что если он не закроет свою варварскую пасть, то его повесят прямо на этом месте. Я — великий поэт, сам умею читать и писать лучше любого из поданных моего отца, а знатоков алгебры, которые у меня пересчитывают мои богатства, у меня хватает.

     — Мне варварам ваши слова объяснять? — поинтересовался глашатай.

     — Плевать мне на них. Все мои знания и сила в этих двух предметах, а не в дурацкой алгебре, — при этом он указал на гладиус одного из гвардейцев и кошель с имперским золотом, находящийся у другого.

     — Простите, — испугавшись негодующего Клавдия, но не понимая его слов, сказал Андрей.

     — Пойдем, необходимо готовиться к вечернему банкету, — закончил август, тем самым определив одним предложением дальнейшую судьбу пленников.

     XVI

     —Мигуэ-эль?!

     В ответ — тихий храп.

     — Мигуэль! Мигуэль, ты что, в спячку, как северные варварские звери, впал или помер?

     Муж расплющил глаз, протер его ладонью.

     — Подъем, циклопы долго живут, рано тебе на свидание с Дитом идти, — скомандовала Марчелла.

     — Как ты меня задолбала за совместную жизнь, — прошептал Мигуэль.

     — Представляю. Меня она задолбала уже за два дня, — добавил Грегори и открыл свой глаз.

     Мигуэль, услышав незнакомый голос, резко встал на кровати и огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. «Фу, стало быть, не очнулся я полностью ото сна», — еще тише промолвил он. Грегори удивился не меньше, чем владелец его тела. «Хорошие перемены. Значит, я могу читать мысли своего соседа. А он мои? — соображал Грегори, а затем обратился к сожителю: — Это не сон. Я существую на самом деле». «А где ж ты спрятался?» — поинтересовался Мигуэль. Опять внимательно осмотрел все помещение и даже заглянул под кровать.

     Там никого не было. «Бездельник, марш в хлев!» — проворчала жена.

     «И, правда, выходи во двор, там побеседуем», — предложил Грегори.

     Мигуэль хлопотал по хозяйству, кормил домашний скот, когда вновь услышал голос.

     — Давай знакомиться, — произнес ученый.

     — А ты злой дух или дух-спаситель? — в свою очередь спросил охранник.

     — Я не дух, а эласт.

     — А кто это такой?

     — Ну, при жизни я был внешне такой, как ты. У меня была голова, нижние конечности, передние конечности…— Ты — химера? — поинтересовался Мигуэль. — Пожалуйста, не трогай меня. Раз уж меня во время болезни не забрали в царство мертвых, то после выздоровления я ничего такого не сделал, чтоб понести такое наказание.

     — Почему ты так решил?

     — Раз ты похож на человека, но у тебя вместо рук и ног конечности, то ты химера. А раз ты умер, то химера, посланная из подземелья усопших. Только я не слышал про химеру-эласта никогда.

     Слушай, уходи. О могучий Юпитер, защити меня!

     — Не бойся, я не химера. Я — человек, точь-в-точь, как ты, только в нашем мире руки и ноги называют конечностями.

     — А, так и сказал бы, — поспокойнее выговорил Мигуэль.

     — Имя мое — Грегори, а домен — Матини.

     — Тогда покажись, если ты не со злом пожаловал.

     — Не могу, Мигуэль, я живу внутри тебя.

     — Где именно?

     — В голове, — взболтнул ученый, сам того не зная.

     — Врешь, как могут поместиться в одном теле два тела?

     — У меня нет больше плоти, только душа.

     — Угу, так ты дух, который хочет украсть мое тело, да?

     — Да ничего ни у кого я никогда не крал, — возмутился Грегори. — Я сам не знаю, как в тебя попал. Я могу управлять только твоим левым глазом и видеть через него.

     — А я больше нет, — горестно вздохнул страж тюрьмы. И кратко рассказал о своей болезни.

     — Извини, я в этом не виноват.

     — А мысли ты мои слышишь?

     — Только когда ты обращаешься ко мне. А когда думаешь о своем, то нет. А ты?

     — Тоже, — повеселев, ответил Мигуэль.

     — Это хорошо, — обрадовался Грегори, — а то с ума можно сойти, если понимаешь, что у тебя больше не может быть никаких тайн и личной жизни.

     — И надолго ты ко мне поселился?

     — Не знаю, но помочь приобрести мне новое тело или вернуть старое могут два твоих белолицых пленника.

     — Они уже не мои, их после выставки в цирке в рабство продадут. Так старший сын императора распорядился. Хорошо, что вообще не убил твоих готов.

     — Да не варвары они, а тоже из иного мира пришли.

     — Во дела! Пойду Марчелле расскажу.

     — Не будь дурнем. Про меня и про них держи язык за зубами, а то посчитают за придурка и выгонят с работы.

     — Ладно, как скажешь, так и сделаю или сделаем, раз уж мы вместе живем.

     — А скажу так — выкупить этих двух эластов надо.

     — Людей, — поправил Мигуэль. — Только дорого это, аж четыре золотых.

     — Все равно, сколько бы это ни слоило, необходимо этих двоих вызволить из клетки.

     — Продавать их новому хозяину станут в последний день выставки. У тебя имеется время, чтобы убедить меня. Но семейные сбережения находятся у моей жены, и это может быть непреодолимым для тебя препятствием.

     — Вот слизняк бесхребетный попался. Подкаблучник. Нет, не подкаблучник, здесь женские особи на каблуках не передвигаются. Он подсандальник или подподошвенник. Что за мужик, который приходит после получки и всю зарплату жене отдает? А потом свои же заработанные деньги выпрашивает у супруги на личные нужды. Ничего не изменишь, тем проще такого убедить будет, — но об этом Грегори подумал про себя, и до Мигуэля такие мысли не дошли.

     Прошло несколько дней, в течение которых Грегори и Мигуэль рассказывали друг другу о себе. Первый убеждал второго выкупить Сашу и Андрея. Последний убийственный довод был таким: «Да вернешь ты этих четыреста песет с моей помощью. Я помогу тебе их заработать. Ты же понимаешь, что я обладаю гораздо большими знаниями, чем люди, тебя окружающие. Даже простой пример приведу. Узнали, допустим, о твоей слепоте на левый глаз. Захотели проверить и с работы выгнать. Завязали твой правый глаз, чтоб ты ничего не видел, а я своим глазом за всем наблюдаю и тебе передаю.

     Значит, никакой ты не слепой, и за два месяца получил по службе четыре эскудо». На что стражник ответил: «Пошли к моей мегере».

     — Марчелла, ты как-то хотела раба взять?

     — И сейчас хочу, — оживилась жена, а дочка, услышав начало разговора, села на лавку рядом.

     — Вот, я подумал и тоже созрел.

     — Ага, как кабачок на грядке в межсезонье. Одумался. Хвала богине мудрости Менфре, что подбросила в голову моего непутевого муженька умные мысли.

     — Это не Менфра никакая, а Грегори, но ты не болтай лишнего, — только Мигуэлю сказал ученый.

     — Лучше с опозданием, чем…— Помолчи, умник, — перебила его Марчелла. — Итак, Литисия, в следующие праздники идем на невольничий рынок покупать себе раба.

     — Прям как новый костюм к очередному государственному празднику, — подумал Грегори.

     — Зачем ждать, завтра в последний день выставки я сам куплю, чего тянуть.

     — Тебе разве что гнилых слив на рынке для изготовления бырла можно доверить купить. Такому недотепе всучат кривого или больного раба, ты ушами прохлопаешь, а через декаду он издохнет и денежки тю-тю.

     — Никакие они не больные, нормальные здоровые хлопцы.

     — Отчего ты о невольнике говоришь во множестве?

     — Марчелла, я порешил двоих взять.

     — О Юпитер, он порешил. Ты слышишь?! — Марчелла обратилась к дочери, но та отвлеченно смотрела в сторону. — Смотри сюда, такая же бездельница. Мух там считаешь?

     — Маменька, — изобразила обиду Литисия.

     — Чего, маменька!

     — Пока и одного хватит, понял?

     — Но они друзья, к чему их разлучать.

     — Ты, олух, невольника для работы себе покупаешь или собираешься для рабов общину из их приятелей и родственников создавать?

     — Нет, для работы в поле, понятно.

     — Хотя если за пару просят не дорого, то можно брать. Потом чуть что одного перепродадим. Сколько просят за пару?

     — Да немного, — промямлил Мигуэль.

     — Так сколько?

     — Всего четыреста песет.

     — Четыре золотых? Ты в своем уме или сказываются последствия лихорадки? Средний раб на рынке стоит сейчас пятьдесят, от силы — сто серебряных монет, а ты хочешь отдать два эскудо.

     Ты заболел?

     — Это очень хорошие рабы.

     — Что у них необычного?

     — Два сиих невольника — молодые белолицые готы.

     — А сколько, папенька, им лет? — спросила дочь.

     — Где-то чуть больше двадцати.

     — Симпатичные? — задала еще вопрос Литисия.

     — А тебе не все одно, какой с морды раб? Главное, чтобы работал, как вол, мало ел да не болел, — вставила мать.

     — Ну приятнее же когда у тебя в доме красивый раб, а не уродина, — возразила Литисия.

     — Бесстыжая, ты мне еще в подоле от раба или вольного голодранца принеси — из дома выгоню. Хватит, я по молодости за голытьбу замуж вышла, так хоть позора перед соседями нет, а то на раба засматриваться. На грядках в поле он трудиться должен вдали от дома.

     А там мне какая разница, белая у него рожа, как у республиканца, или черная, как у южных варваров. Ты, кобылица, на выгодных кавалеров смотри, состоятельных, из хорошего домена. Ты, дуреха, гляди, у кого кошель потолще, а не на тех мужчин, кто сладко языком байки рассказывает. Или же будь скромной, как твоя подружка Элеонора.

     Та по вечерам пока не бегает за парнями, — отчитала мать свою дочь.

     — Во-первых, она младше меня на два года, а во-вторых, я слышала, что и мать у нее более смиренная, чем у меня.

     — Ого, а кто так говорит? Давай, выкладывай на стол их имена, домены, место проживания, я разберусь.

     — Бабы, давайте к покупке невольников воротимся, — робко намекнул отец семейства.

     — Я ж сказала, в следующие празднества поедем на невольничий рынок и воротимся назад с рабом. А эти безумно высоки в цене. Чего не ясно?

     — Так, вроде, как ясно. Только они столько и стоят на самом деле.

     Марчелла, ты на них глянешь и поймешь, что трудиться на свои деньги они будут. Представляешь, у них росту больше четырех локтей.

     — Поразительно, поразительно, настоящие великаны! — всплеснула руками Литисия. — Мамуля, давай их купим.

     — Вижу, дочка, что по уровню развития и ума ты от своего папаши далеко не ушла. Тратить золото на ерунду — нет.

     ***

     Вас приветствует информационный накопитель AZurga.

     Доброго времени суток, доброго пространства и доброго времени.

     Вы ознакомлены с правилами шлюзования посредством www.azurga.net: да.

     Вы предупреждены об ответственности за разглашение конфиденциальной информации лицам, не имеющим соответствующей формы допуска: да.

     Заполните бланк запроса.

     Синхронизация: согласно пространству и времени запроса.

     Язык запроса: русский.

     Язык ответа: русский.

     Выдавать ли резервную копию на каком-либо другом языке:

     английском.

     Запрос: локоть (Мастрийская империя), мера длины и расстояния.

     Единица измерения: метр.

     Краткая характеристика единицы метр:

     Является единицей International System of Units.

     5. 1 километр равен 1000 линейных метров.

     6. Метр — это длина пути, проходимого в вакууме светом 1/299 792 458 долю секунды.

     7. Метр равен одной десятимиллионной доли участка земного меридиана от Северного полюса до экватора.

     Подтвердите правильность характеристик метра: да.

     Ответ:

     1. Локоть (Мастрийская империя) — 0,47 метра.

     2. Локоть (египетский) — 0,45 метра.

     3. Локоть (тунисский) — 0,473 метра.

     4. Локоть (римский) — 0,444 метра.

     5. Локоть (греческий) — 0,463 метра.

     6. Локоть (персидский) — 0,553 метра.

     7. Локоть (шумерский двойной) — 0,996 метра.

     Подтвердите получение вами информации: да.

     Продолжить: нет.

     Желаете выйти: да.

     Всего хорошего. До встречи.

     Происходит безопасное отключение от информационного накопителя AZurga.

     Вы отключены.

     ***

     В последующие несколько дней Мигуэль с подачи Грегори и так и этак пытался у своей жены выклянчить деньги. Результат — нулевой.

     — Завтра — последний день ярмарки. Если не вытащим их, то продадут, а точнее, отдадут неизвестно куда, и не сыщешь, потому как империя огромна, — заметил Мигуэль.

     — Слушай, займи денег у соседей, у знакомых, у родственников.

     — Никто, кроме моего отца, не даст, а у него может и не быть в данный момент, и он отсюда далековато живет. Все понимают, что в действительности семейные сбережения у Марчеллы. А раз она их не занимала, то и отдавать никому не станет. Если жена за сегодня не согласится, то завтра с восходом солнца поедем просить у отца.

     — Согласен, только сначала возьмем Марчеллу на понт.

     — Как это на понт? На какой понт? На Эвксинский Понт? Он очень далеко. К нему за один день не добраться. И как ты представляешь туда мое исчадие добра доставить? Она ни в жизнь в такую даль добровольно не попрется. А силой?.. — Мигуэль помотал головой.

     — Я также не ведаю, о каком Понте ты глаголешь, но предлагаю тебе план.

     — Я не употребляю благовоний злых трав. У нас только ведуны и оракул дым нюхают, — отказался стражник.

     — Я про другой план — план действий, как на войне, говорю.

     — Тогда это другое дело. Я ж тоже немного воевал. У меня случай один такой был…— Потом, дружище, про армию расскажешь, дай мне речь держать.

     — Валяй, — слегка обиделся бывший вояка, это была его благодатная тема.

     — Слушай, перед самым сном еще раз попросишь у нее.

     — Бесполезно, откажет.

     — Хорошо, а ты скажи, что уже нашел спрятанные ею монеты и перепрятал сегодня, а завтра самовольно купишь пленников.

     — Глупость, да не поверит она. Она так прячет золото и серебро, что ни в жизнь не сыщешь.

     — Это ты не сыщешь, а я найду. Все, скажешь и спи. Если ночью или утром она тебя будить или кликать станет, то не отзывайся, пока она до тебя не дотронется.

     Так и сделали. Вскоре Мигуэль захрапел, а Марчелла на соседней кровати ворочается постоянно, сон не берет. Потом она поначалу тихонько, а затем все громче по очереди несколько раз позвала мужа и дочку. Огляделась еще раз и встала с постели. Грегори открыл глаз: «О антифилософ или, как в этом мире, Дит побери, совсем плохо видно. Ничего, скоро глаз привыкнет. Ладно, лучше меньше думать, а то свою вторую сущность разбужу». Марчелла посидела, потом опять обратилась к Мигуэлю и Литисии и на цыпочках пошла, благо спали она и муж в одной комнате. Грегори внимательно следил. Если б у него было сердце, то давление и пульс от напряжения точно бы подскочили. Не зажигая лучину, а электрического света в этом доме не было, она присела в углу комнаты.

     «А еще здесь нет холодильной машины, визора и кино не крутят по выходным, — не удержался от комментария ученый. — Культурную программу тут составляют термы, или бани, как у нас, ярмарки, выставки, амфитеатры. Как знать, может все это и забавно. Но вот чего нет так нет — это научных лабораторий, только самоучкиалхимики и философы. Как же без науки мне жить?» Пока Грегори рассуждал и всматривался в темень, которая в углу была еще гуще, Марчелла ничего не предпринимала, тоже следила за мужем и слушала, не скрипит ли лавка под дочерью в соседней комнате. Она еще раз позвала Мигуэля, и тот в ответ перевернулся на другой бок и опять захрапел. Жена облегченно вздохнула, а Грегори осталось только смотреть на бревенчатую стену.

     Но он имел возможность еще слушать, и до него донесся скрежет дерева о дерево. Потом звон металла и опять скрип. Далее Марчелла, обращаясь к своему мужу, упомянула о его анальном отверстии и о неком мужском половом органе, проникшем в него. Судя по физиологии и устройству организма как эластов, так и людей, эти две части тела должны в данном действии принадлежать разным особям, а не одному Мигуэлю. Так вот, первая часть фразы для Грегори была неприятна, а вторая звучала так: «…а не мои денежки».

     Поутру Марчелла опять горлопанила, а Мигуэль, забыв уговор, отозвался на ее призывы, что, впрочем, уже было не важно. Вытирая руки от помоев, Мигуэль слушал и повторял: «Вот это спец, вот это голова. Я бы до такой хитрости никогда не додумался.

     А он смог. Получается, что я смог, раз мы в одном теле живем.

     Я с Грегори сумел мою гидру вокруг пальца обкрутить. Сейчас необходимо ее с дочкой спровадить из дома. Надо ей немного медных драхм дать, пусть в лавку сходит». «А ты деньги имеешь?» — поинтересовался Грегори. «Немного, так, для мелких покупок», — ответил Мигуэль. «Значит, ты не совсем пропащий человек, — резюмировал ученый. — Только аккуратно, а то она заподозрит».

     Дочка и мать долго не уходили из дому. Грегори начал волноваться, говоря, что сегодня последний день выставки и Андрея с Сашей может перекупить кто-либо иной. На что Мигуэль возразил: «Таких идиотов, чтобы купили за четыреста серебра двух рабов, во всей империи не сыщешь. Зачем, если в миле от цирка на невольничьем рынке можно приобресть в пол этой цены точно таких». Грегори ответил: «Запомни, всего предусмотреть невозможно, но умный человек должен подстраховаться на всякий случай, а глупый и ленивый будет только надеяться на этот счастливый случай и сидеть сложа руки». «Мудро сказано, пошли половицы поднимать», — ответил Мигуэль и пошел за железным инструментом в сарай.

     Вскрыли одну половицу, другую — пусто. В таких случаях один из шайки воров смотрит на второго, который наводчик, а тот разводит руками. Только воришка был один, а Грегори резонно заметил: «Рука у нее тоньше, пошарь глубже». Вскоре небольшой мешочек с монетами из различного металла лежал на ладони стражника. Он его невысоко подбрасывал и улыбался.

     Грегори пока не имел понятия о достоинстве мастрийских монет, потому молча наблюдал.

     — Вот змея, сколько от меня утаила.

     — Много? — задал вопрос Грегори.

     — А то. Прилично. Четыре золотых возьмем, а остаток я перепрячу в сарае.

     — Возьми поболей четырех монет.

     — Это к чему?

     — Для подстраховки.

     — Понятно, правду изрекаешь. Тем более когда мы наших друзей выкупим, то это дело бырлом надо обмыть, — лукаво прищурился Мигуэль.

     — Чем, как и для чего?

     — У вас что, не пьют по такому поводу? — похлопал охранник себя по шее пальцами.

     — Пьют, пьют, только я этим не шибко злоупотребляю.

     — А вот тут, брат, командовать буду я. В этом деле среди нас я главный. И нравится тебе или нет, а бырло с элем будем хлобыстать на двоих.

     XVII

     Утро этого же дня. Выставка достижений народного хозяйства Мастрийской империи, а также того, что награбили у туземных народов и купили у государств более сильных, ибо силой не смогли отобрать, заканчивает свою работу. Сегодня последний день. Вход бесплатный. Основной организатор — старший сын императора Клавдий. Главный спонсор — папа Клавдия. Источник финансирования — налоги с граждан и неграждан Ориса и провинций. Цель акции — величие родины, крутость будущего императора, а ныне августа, развлекаловка для всех слоев населения. Спортивные соревнования, игры, кровавые игрища, театральные представления и прочие дармовые увеселения имели один весьма положительный эффект — они направляли энергию народа в нужное русло. Адреналин и другие гормоны в этом случае выплескивались внутри стен амфитеатров, а не в виде мятежей и погромов на улицах. Эти мероприятия необходимы и всегда существовали, но не в таком количестве, как последние лет пять. Средства на них тратятся огромные. За такие деньги можно было отремонтировать старый городской водопровод или канализацию. Но Клавдий о городском хозяйстве думает меньше, чем о забавах, а его пожилой отец уже не вмешивается во всякие второстепенные дела, делегировав часть полномочий старшему сыну, приобщая его к управлению государством. В оправдание огромных растрат можно было еще заметить, что в день закрытия данного мероприятия проводилась грандиозная распродажа всех тех экспонатов, которые не оставлял у себя императорский двор.

     Примерно так рассуждал мужчина с избыточным весом, продвигаясь в сторону цирка. Это был сенатор Аппий Руфус. В отличие от других людей его положения он передвигался не на носилках, а пешком вместе со своим управляющим, оставив карету вдалеке от амфитеатра. То ли он желал быть поближе к народу, то ли пытался избавиться от лишнего веса, но шел на своих ногах. Очутившись перед двумя клетками, в правой из которых сидели люди, а в левой дикий вепрь, он остановился и стал читать надписи на дощечках, прикрепленных к решеткам. Затем достал платок, утер пот со лба и крикнул: «Кто-нибудь из обслуги, подойдите сюда!» Он успел повторить данную фразу раз пять во весь голос, когда худощавый мужчина негроидного типа появился подле него. «Кто тут за главного по этим клеткам?» — обратился Руфус к нему. «Сейчас позову», — ответил тот, оценив дорогую одежду и украшения на посетителе.

     Явился смотритель за экспонатами выставки.

     — Что это такое? — указал сенатор на две клетки.

     — Экспонаты на ярмарке, господин Аппий, — узнав посетителя, слегка наклонил голову смотритель.

     — Нет, что вот это такое? — еще громче произнес сенатор и посмотрел по сторонам, а вокруг стали собираться люди.

     — Тут написано, можете прочитать.

     — А что здесь написано и кто написал? Ты-то хоть сам грамоте обучен?

     — Немного, сударь.

     — А кто писал?

     — Я написал, я и закрепил дощечки.

     — Видели? — обратил Руфус внимание на все прибывающую толпу. — Он написал, а что написал?

     Надо сказать, что большинство посетителей выставки-ярмарки были людьми безграмотными, плебейского либо рабского происхождения. В детстве и юности их родители, если таковые имелись, не желали или не имели возможности дать образование своим детям.

     — А что, а что там написано? — спрашивали люди со всех сторон.

     — А вот вы у него спросите, — указал пальцем Аппий на смотрителя.

     — Так что там, говори? — кричала толпа смотрителю.

     — Да, ничего особенного, — смутился смотритель. — На этой клетке висит изречение «Свинья дикая готская. Продается за пять золотых эскудо», а на вот этой «Свиньи белые. Продаются парой за четыре золотых эскудо».

     Стоящие вокруг женщины захихикали, а мужчины засмеялись. Послышались различные реплики.

     — Правильно, свиньи республиканские.

     — Белозадые готы.

     — Так им и надо.

     — А что, этим рабам диадему подавать? В кандалы их.

     — Молодец, дикий готский вепрь дороже двух готских двуногих вепрей. Верно подметил.

     — Постойте, граждане, — развернулся лицом к присутствующим Руфус. — Я сам, Аппий Руфус, большой патриот нашей страны, и вы все это прекрасно знаете. Но нельзя людей приравнивать к животным, даже если эти люди республиканцы. Сейчас в Орис прибыла республиканская делегация, при ней много купцов.

     И в Орисе проживает торговый люд из этой страны. Зачем нам дипломатический скандал? Мы сейчас не воюем с республикой, так к чему нам осложнять отношения между двумя странами? Называть человека вепрем — это форменное свинство, даже если он раб или гот. Многие из присутствующих в прошлом были рабами, но получили вольную, а кто-то стал даже гражданином. Разве вы, будучи рабами, желали сидеть в клетке, чтоб над вами потешались?

     — Нет, нет, — раздалось в ответ.

     — А хотите ли вы, чтобы ваши дети сидели вот так рядом со зверями?

     — Тоже нет! — уже громче кричала толпа.

     — А ведь у этих пленников также есть матери и сестры. Представьте, что станет с вами, если эти люди воротятся к себе в дикие готские леса, а вы или ваши родственники попадете к ним в плен.

     — Упаси, Юпитер! — промолвила женщина с ребенком.

     — Так зачем же диким варварам показывать пример? Что они расскажут о нравах империи? И я, сенатор Аппий Руфус, хочу прекратить страдания этих двух несчастных.

     Вокруг оратора собралась внушительных размеров масса народа, которая слушала его и кивала головой. Лишь один провинциал плюнул на землю и произнес: «Защитник готов нашелся, ты бы на берегу Белона пожил, где каждый год они тысячами уводят наших людей пленниками в рабство. А то морду свою, как тыкву, раскормил в богатстве и достатке».

     Арена цирка имела не менее пятисот локтей в диаметре, поэтому те посетители, кто побогаче, перемещались на носилках. Их несли на руках рабы, и было ощущение у Андрея и Саши, что это некие вертолеты парят и медленно перемещаются в пространстве. Кому был интересен монолог сенатора, тот приостанавливался и слушал его речь. Другие не тратили на это свое драгоценное время.

     Патрицианские носилки и шатер различались меж собой по дороговизне отделки, материалу дерева и слоновой кости, а также качеству ткани. Одни экипажи были узкими, но маневренными в потоке людей, иные имели гигантские размеры, но были громоздки. Кого-то несли на носилках, являющихся воплощением изящества и крикливой роскоши, кого-то на безвкусных «бревнах». Но один экипаж выделялся из общей массы. Андрей начинал в этом кое-что понимать.

     Конечно, транспорт императора, как он думал, а в самом деле его сына, имел отделку жемчугом и драгоценными каменьями в огромном количестве, но парящий вот этот был изготовлен со вкусом. Он завис над толпой, впитывающей в себя слова сенатора, и оставался долгое время в одном положении. Это приличных размеров воздушное судно можно было сравнить с бундесверовским вертолетом Сталлион или лучше с американским двухвинтовым Чинуком. Оно, не раскачиваясь и не меняя высоты, замерло в одной точке, а неведомый пассажир долго наблюдал за выступлением Аппия.

     — И теперь, граждане, не только я, но и все мы, налогоплательщики, имеем право и должны спросить с этого смотрителя за его безответственное поведение. И сказать ему, что если эти два человека являются рабами, то нет необходимости их мучить, а нужно отвести на невольничий рынок и продать. Граждане, я глас народа, сенатор Аппий Руфус, ваш избранник, хочу спросить у этого человека: кто ответит за издевательства над этими людьми и кто отдал такой тупой приказ о назывании людей свиньями? — продолжал оратор.

     — Его… его… его мне отдал Клавдий, — дрожащим голосом произнес обвиняемый, — я всего лишь выполнил его волю.

     — Клавдий, говоришь, — не унимался Аппий, — так скажи всем его домен, и мы призовем его к ответу. И поверьте, граждане, он ответит, у нас перед законом все равны.

     — Так его домен вам хорошо известен. Это Кавальканти, его августейшество Клавдий Кавальканти.

     По толпе пронесся гулкий ропот. Аппий Руфус густо покраснел и попытался достать платок. У него это никак не получалось, а обильный пот заливал глаза. Створки палатки из шелка приоткрылись, и неизвестный наблюдатель получил больший угол обзора, а его многочисленная охрана понемногу начала расчищать дорогу к клеткам с тремя свиньями.

     Наконец сенатор вытер лицо и лысину и невозмутимым тоном произнес: «Его августейшество Клавдий Кавальканти, сын великого императора Бернардо Кавальканти не может ошибаться.

     Если же он назвал этих пленников свиньями, то не думаю, что он их таковыми считает. Это шуточное название. Такие беззлобные прозвища часто дают одни народы другим. Для готов лошадь — пусть не священное животное, но домашнее, как друг. Они никогда не станут убивать его ради еды, а степные варвары постоянно употребляют конину в пищу. За это первые вторых обзывают коноедами. Мы не едим свинину, а готы и республиканцы потребляют, оттого их иногда такими и обзывают. А республиканцы называют нашу пасту дурацким словом «макароны», а нас, соответственно, макаронниками. Так что ж, нам за это их ненавидеть?» К этому моменту носилки приблизились к сенатору, и женский голос из палатки произнес: «Браво, Руфус! Какая пламенная речь!

     Я так понимаю, скоро выборы в сенат. Жаль только, концовка смазалась. Ай-яй-ай, не вышло побыть защитником обездоленных. Ничего, в другой раз готовиться будете тщательней». «Да, сударыня, мы ходим своими ногами, а не лежим на носилках», —подобрал ответ Аппий. «Это оттого, что под вами уже не один раз носилки переламывались, и вам больно падать на брусчатку, — сказала незнакомка. — Тем не менее искренне желаю вам успеха в вашей нелегкой публичной жизни». При этом она натянуто улыбнулась, а Аппий подумал: «Ее только здесь не хватало со своими комментариями».

     Саша ее сразу узнал. Он эту женщину не пропустил бы среди миллионов других. Он локтем толкнул Андрея, сидящего на полу клетки и ничего не понимающего из происходящего вокруг.

     — Гляди, знаешь, кто она?! — воскликнул Саша.

     — Не знаю, я тут недавно поселился. Не успел со всеми соседями перезнакомиться, только с вепрем из соседней квартиры.

     — Шумахер, я серьезно. Она похожа как две капли воды.

     — На кого, Челентано? С какими женщинами ты успел, сидя в этом зоопарке, перезнакомиться?

     — Вспомни Камап, ну?

     — Так городишко какой-нибудь назывался, где нас на телеге перевозили пленными? — глядя в сторону, спокойно произнес Андрей.

     — Да вспомни, девушка в аэропорту в платье голубого цвета с подсолнухами из нашего сна.

     — Ками Дукс, Челентано, черт побери, точно, Ками Дукс!

     Тем временем рабы развернулись в обратную сторону, и носилки двинулись прочь от клеток. «Мало того, что нам не подфартило с императором, так еще и сейчас ушами свое счастье прохлопаем. Даже если это и простое совпадение, то стоит попробовать, — сказал Андрей Саше, а вслед уплывающей красавице прокричал: — Ками, Ками Дукс! Это я, Эндерсон, а он — Алесо!» У Аппия округлились глаза. В толпе послышались смешки и перешептывания. Носильщики остановились, поставили свою поклажу. Охранники выслушали приказ хозяйки и начали снова создавать коридор для прохода среди людей. Ее взбесило наглое обращение к ней раба. А более того ее привело в ярость, как он ее назвал. Так ласково ее называли только два человека — мама и муж. Она покинула свой экипаж и направилась к пленникам.

     Камилла была одета в шелковую столу, развевающуюся на ветру.

     Она твердо ступала по шлифованному камню, отчего тело слегка пружинило. В такт шага у нее, как серпантин, сжимались и разжимались локоны длинных темных волос. В такт движения у нее подпрыгивала большая грудь и крепкие ягодицы. Саша только и смог промолвить: «Она прекрасна!» Зато Андрей не терялся и то обращался к девушке по фамилии и имени (отчества он не знал), то рекламировал перед ней по-русски себя и своего товарища на десимско-камапский манер. Проходя мимо Аппия, она услышала:

     «Камилла Дукс, откуда они так вас близко знают? Это ваши друзья?» Теперь пришло его время над ней поиздеваться. Апогеем, который взорвал публику и еще долгое время был предметом сплетен в кругу патрициев Ориса, стало обращение Андрея и Саши к одной из самых богатых и красивых аристократок империи.

     Камилла приблизилась к клети с пленниками и спросила:

     «Ото кен?» Андрей понял вопрос и, смешивая русские слова с мастрийскими, начал объяснять, что он Эндрю, или Эндерсон, а его товарищ Алекс, или Алесо. Потом изображал то ли самолет, то ли птицу, упоминал имя Грегори, страны Десим и Камап, а в конце спросил, поняла ли она сказанное им. Камилла огляделась по сторонам, зло посмотрела на Руфуса, снова на пленников и покрутила пальцем у виска. Тогда вперед выступил Саша и попросил на местном языке: «Сударыня (женщина), купи меня, пожалуйста». Но это только он так считал, что произнес именно эту фразу.

     На самом деле язык он изучал среди солдат, которые в отношении лиц противоположного пола употребляют слова с несколько иным смыслом. Оттого для добропорядочного мастрийца его просьба звучала как: «Телка, возьми меня». Успокоившаяся было Дукс и решившая, что у парней в клетке не все в порядке с головой, опять пришла в негодование. Она повелительным тоном приказала смотрителю открыть замок и выпустить пленника из клетки. Тот испугался последствий и отказался. Тогда она потребовала у него ключ. Стоящие вокруг стали отговаривать ее от рискованной затеи, предупреждали, что варвары очень опасны.

     Но ей необходимо было если не спасать свою честь, то хотя бы поправить пошатнувшуюся репутацию. Камилла посмотрела в глаза сенатору и бросила ему: «Это ты, Аппий Руфус, решил унизить женщину и подговорил этих варваров?» — «Сударыня, клянусь, я здесь ни при чем! — оправдывался он. — В отличие от вас, я с ними не знаком». — «Еще и издеваешься. Бери ключ и отпирай клеть!» — настояла Камилла. Дрожащими руками Руфус принял от смотрителя ключ. Но ему также было стыдно отказываться в присутствии такого количества людей. Он отпер дверь и отошел в сторону.

     Камилла стояла одна перед открытой клеткой. Она пальцем поманила Сашу к себе. Тот покорно вышел и робко переминался с ноги на ногу. «Так что ты сказал?» — спросила она у Саши. Не совсем понимая вопрос, он сначала показал пальцем на нее и произнес: «Ками», потом на себя и добавил: «Алекс», затем попросил:

     «Возьми». Она, сдерживая себя, выдавила: «Нет!» Саша поднял обе руки вверх, словно обращаясь к небесам, и сказал: «Я — хороший, я — все уметь делать. Все будет оу кей». При этом он показал круг из большого и указательного пальца, затем похлопал себя ладонью по груди и поднял большой палец вверх при сжатом кулаке, мол, я вот я такой, смотри, отличный парень. Все скопище людей разразилось гоготом. Камиллу Дукс всю передернуло, и она со всего размаха влепила пощечину Саше. Наступила полная тишина, так как ни один гот не смог бы простить ни одной женщине такую выходку. По всем варварским правилам Саша просто обязан был после этого как минимум свернуть Камилле шею. Но он только потрогал место удара и вернулся назад в клетку.

     Примерно в это время Грегори и Мигуэль, оставив свою повозку, шагали, точнее шагал только один, по направлению к восточным воротам этого же амфитеатра.

     Дукс сильно поднялась в глазах присутствующих, но ей было этого мало. Она произнесла: «Я желаю купить этих рабов и снять с них кожу живыми, какова их стоимость?» Но пока смотрящий рассказывал ей о цене за пару этих свиней, пытаясь попутно всучить Камилле еще и третьего дикого вепря в нагрузку, но не задаром, Аппий Руфус дал сигнал своему управляющему.

     Последний незаметно достал из кошеля четыре золотые монеты и бросил их ко входу в клеть. Дукс успела только взглядом проводить падающие деньги, а сенатор торжествующе произнес:

     «Поздно, сударыня Камилла, сделка уже состоялась. Эти двое есть моя собственность. И я кожу с людей ни живьем, ни с умерших не снимаю. Сие деяние не достойно гражданина империи». — «Придет время, Руфус, и ты будешь об этом жалеть», — чуть не брызжа слюной, ответила она. «Все может быть, но не всегда же вам выигрывать», — уже беззлобно произнес Аппий. После этого он дал команду смотрителю надеть на рабов кандалы и, не мешкая, удалился с пленниками через северные ворота цирка. Когда смотритель сковывал Саше и Андрею ноги, то он им сказал: «Вам повезло, это очень хороший хозяин».

     Аппий Руфус, его управляющий и двое новых рабов подошли к карете. Сенатор и его управляющий помогли пленникам влезть внутрь экипажа, и кучер отдал команду на движение четверке лошадей.

     — Куда ему ехать, сударь? — кивнул управляющий на кучера.

     — Тебе необходимо избавься от этих двух белых обезьян, — Руфус указал на рабов и, глядя Саше и Андрею в глаза, улыбнулся.

     — Зачем, вы же на них потратились?

     — А куда мне их деть? Мы что сейчас собрались делать?

     — Охотиться едем к вашим друзьям. Все снаряжение я собрал.

     В двух корзинах лежит.

     — Ты мне прикажешь рабов-готов в лес собой забрать, чтоб не ровен час они освободились, захватили оружие и горло мне перерезали?

     — Я, сударь, вам приказать не могу.

     — Но выпускать их нет смысла. Они станут считаться беглыми, их изловят и накажут, — рассуждал Аппий.

     — Вы предлагаете их убить? — понизив голос, сказал управляющий.

     — Ты что, с ума сошел? Они ничего непозволительного не сделали.

     — Так вы им желаете вольную дать?

     — В этом случае мы потеряем слишком много времени и опоздаем к началу охоты. Пока в праздничный день нотариуса найдем, пока свидетелей соберем, папирус оформим. Нет. Добро для этих варваров мы уже совершили — вырвали их из лап этой цинично Дукс. Поезжай-ка ты, дружище, на невольничий рынок да продай их в хорошие руки. И смотри, я не изверг, продай их двоих одному хозяину, не разлучай, им так легче будет. О, мы обязаны о людях заботиться, отдай им мой провиант — голодные, небось.

     — Сударь, а как же вы?

     — Ничего, ничего, я как-нибудь.

     — Вы ни о себе, ни о своем здоровье не заботитесь. В сенате печетесь про всю империю, дома и на поле — о своих трех тысячах рабов, здесь — об этих несчастных созданиях. Надо немного и для себя пожить.

     — А кто о стране подумает? Все ж себе только выгоду ищут.

     Об отечестве заботится император, я, ну еще пару патрициев, а остальные… — сенатор махнул рукой. — Скажи кучеру, пусть у ближайшей харчевни станет. Пока я отобедаю, ты рабов продай и возвращайся. Только быстро. Возьми за пару сто пятьдесят серебра, и хватит. И чтоб я тебя не ждал.

     — Понял, господин Аппий. Вы только в эту попину обедать не ходите. Тут сброд вечно собирается — пьяницы, голытьба, вольноотпущенники, даже рабы, которым хозяева деньги платят и на цепи не держат. Понапиваются, морды бьют друг другу. Советую по дороге слева чуть дальше посетить приличную таверну. В той харчевне народ попристойней будет и еда вкуснее.

     — Все ты знаешь. Эй, кучер, гони!

     К этому моменту Мигуэль оказался подле клети, где сидели Андрей и Саша. Она была открыта настежь. Рядом стояла небольшая кучка зевак и вела беседу.

     — И где они? — спросил у Мигуэля Грегори.

     — Неужто продали?!

     — Или отпустили.

     — Хе, отпустят, угу, — злобно хмыкнул стражник. — Не перестраховались мы.

     — Спроси у людей, может, чего видели.

     — Послушайте, — обратился Мигуэль одному из мужчин, —здесь два раба сидели, продавали их. Вы не видели?

     — Я — нет, я недавно подошел, но мне рассказывал один из тех, кто находился здесь.

     — А остальные тоже сами ничего не видели? — решил уточнить Мигуэль.

     — Нет, мы — одна компания, а тот, что нам рассказывал, уже ушел. Точнее, он сам также не видел. Ему до этого рассказали.

     — Пусть говорит, может, они где-то рядом, чего время терять, — буркнул Грегори.

     — Так что произошло? — спросил Мигуэль.

     — Говорят, — начал мужчина, — пленников в рабство решили купить сразу два человека: сенатор, я не запомнил его имя, и знатная дама.

     — А как сенатор выглядел?

     — Так я ж его не видел. Да и мне все эти сенаторы на одно лицо. Если б то кузнец был или скорняк, а то болтун, я таких не запоминаю.

     — Мигуэль, намекни ему, что меня его мнение относительно членов законодательного органа мало интересует, — передал мысль Грегори.

     — Грегори, членов какого органа?

     — Того, которым думать надо.

     — А-а, — сказал ученому стражник, а вслух произнес: — ты головой думай, а не тем, что у тебя ниже пояса, рассказывай живей, нам рабы эти нужны.

     — Раз нужны, так сам ищи, а не оскорбляй.

     — Извини, их увозят, и мы можем их навечно потерять.

     — Велика потеря, пойди, других рабов купи. Раба легче купить, чем прокормить. А мою жену, так вдвое дороже, чем любого раба содержать. У меня лошадь меньше овса ест, чем жена сыра.

     А сыр-то, ты знаешь, на дороге не валяется. А пятеро спиногрызов? Ого, сосут все соки, да еще теща.

     — Мигуэль, намекни, что пусть хоть про бабушку свою не рассказывает.

     — Понимаю, так кто купил их? — задал вопрос охранник.

     — Да, говорят, баба эта, богатейка, их купила. Ага, слышали, она сказала, что убьет их, шкуру снимет на абажур под горшок с горящим маслом. Понимаешь? Кожа у них белая, свет хорошо пропускать будет. Во дела, брат, пошли. Мало ей земли и золота, так кожу уже подавай.

     — Это может быть правдой? — спросил Грегори.

     — Я про такое слышал, но так поступали иногда южные варвары.

     — А у нас говорили, что десимские изверги в войну такое вытворяли, — подумал доступно для Мигуэля эласт. — Только брехня все это. Ты спроси, как дамочку зовут.

     — Зовут ее как? — спросил Мигуэль.

     — А, — обратился он к своим друзьям, — кто эта патрицианка?

     — А по мне так все одно, — ответил один.

     — Ее имя не запомнил, но вот домен ее мужа — Дукс, легат Луций Дукс.

     — Мигуэль, у меня первое имя Дукс ассоциируется только с одной женщиной. Ну, это не важно, это в другой жизни.

     — А кто она?

     — Журналистка.

     — А журналистка что обозначает?

     — Обозначает профессию, — ответил ученый.

     — Не слышал я о такой профессии.

     — Мигуэль, это одна из древнейших профессий. И поверь, она — в этом деле настоящий специалист. Очень умная женщина, головой работает лучше любого мужика.

     — А я всегда считал, что в самой древней профессии трудиться надо другой частью тела. Видишь, а у вас, эластов, распутные женщины это головой делают. Теперь я понял, чем эласт от человека отличается. Только как? Поведай.

     — Журналистика — это другая древняя профессия, там не продажные женщины работают, — попытался объяснить Грегори.

     — Понял. Журналисты не продажные эласты. Среди них нет продажных. Они все честные, — охранник докапывался до истины.

     — Ну, не совсем. Журналисты делятся на честных и нечестных, смотря кто и с какой стороны подходит.

     — Подхожу спереди — честная журналистка, подкрадываюсь сзади — продажная и развратная. Я понял. В журналистике тоже блуда хватает, но за большие деньги. То есть журналистка одним делает приятно, а другим больно. Так что именно она делает? — не унимался Мигуэль.

     — Писец императорский! — выругался Грегори. — Как я тебе объясню?

     — А, журналистка — писец? Так бы и говорил. Журналистка — человек, который пишет, — сделал открытие стражник.

     — Молодец, сам додумался. Ее имя — Ками.

     — Чего стоишь, как каменный идол. Губами шевелишь. Помолиться решил. То гнал меня, мол, рассказывай, а сам уснул стоя, — мужчина у клети прервал диалог Грегори и Мигуэля.

     — Она — Ками Дукс? Я вспомнил, — вышел из оцепенения Мигуэль.

     — Да, да, точно. Камилла Дукс, — сказал один из приятелей.

     — Ты ее знаешь? — спросил Грегори.

     — Не знаю и ни разу не видел.