Улицы вытянуты, как твои руки: ты хочешь меня обнять.
Ты подходишь все ближе, ближе, и мне становится ясно: надо бежать.
Дверь - как раз за тобою, остается окно
(хотя оно и весьма высоко).
Полет длится вечность, ибо седьмой, а не какой-нибудь там третий этаж,
я успеваю расправить крылья, начинаю ими махать и вхожу в раж:
никак не могу остановиться, поднимаюсь все выше, выше,
вижу - на крыше
столпились коты, задрав на меня свои полосатые морды, смотрят,
в ряд
выстроившись. Не-е-ет!, рожденный мышек ловить, летать не может! Это - закон.
И солнце, умирая, слепит стекла окон.
В этом городе слишком много улиц, слишком мало людей.
С вожделением
глядя на попы скучащих вдоль проспекта блядей,
статуи по пояс высовываются из стен, силясь выскочить, но
рожденный скульптурным гением
из стены торчать, за попами бегать не может! Это - закон!
Как хоровод колонн
опутывает собою дворец или какой-нибудь там Парфенон,
также и руки твои каменеют, меня обжимая,
и каждая секунда становится шагом Миклухи Маклая
в направлении раскаляканных дикарей*.
Из всех зверей
я бы предпочел в этот миг оказаться вороною:
клюкнуть тебя в этот лоб - и в окно.
И быть где-нибудь далеко
отсюда,
где мухи цэцэ жрут верблюда,
а он отмахивается от них хвостом и мнет ногами песок.
Погонщик выжимает из колючки сок
и пьет его. Благодать!
Словом, все бы на свете отдал, чтобы вороною стать!
Но ты меня обнимаешь и гладишь остатки волос,
и за окном перспектива проспекта
наматывается на резину катящихся мимо колес.
________________________
* по неизвестной причине автору стихотворения во время написания оного внезапно причудилось, что дикари съели и Миклуху Маклая тоже, за что автор просит у Миклухи большое извинение.