Я сидел в тишине приемной и не верил собственному счастью. Из приемника радиоточки доносилась негромкая мелодия, которая соответствовала моему радужному настроению. Мне было с чего блаженствовать. Новый первый секретарь райкома комсомола чем-то занимался в своем кабинете, секретарша еще не пришла на работу, и меня никто никуда не звал. Пять минут, десять, пятнадцать. А я все сидел на скрепленной железными прутами четверке казенных кресел приемной и слушал радиотрансляцию. В ушах еще стоял гам школьных перемен, душу продолжали бередить мелкие пакости нескольких шкодников в каждом классе.

Но старые раны остались в прошлом. Позади - моя полная беззащитность перед пакостниками, лицемерие государственного образования, которое под вывеской "всеобщего среднего" заставляло держать в школах и переводить из класса в класс олигофренов, психопатов и прочих цветов пьяной любви. К примеру, у меня в классе была полунемая девочка. От матери - далеко не Василисы Прекрасной, ей достались все болезни плюс комплекс разговоров с малознакомым человеком. Ученица замыкалась и молчала, как Зоя Космодемьянская. И учителя опрашивали девочку исключительно письменно, ставили тройки и не могли добиться перевода в переполненные специализированные школы. А еще была учительница, которая, как позже выяснили врачи, уже несколько лет страдала шизофренией. Ну, странная математичка была, но на людей ведь не кидалась? Потому и годилась администрации школы. Потому что трудно сыскать человека, в здравом уме добровольно желающего окунать свою семью в дерьмо учительской нищеты в обмен на каждодневные унижения.

Каждый час двадцать пять - тридцать подростков впитывали в себя лицемерие государственной системы, где мелкий пакостник всегда побеждал. Где лозунг и фраза затмевает все и мешает учиться подавляющему большинству ни в чем не повинных детей. И вот эта система кривых зеркал осталась позади, как страшный сон.

Сегодня мне не надо бороться с ветряными мельницами, не надо переживать за творческую неудачу на уроке, за подавленное мужское самолюбие, не надо отвечать за то, что я в принципе контролировать не в состоянии. И поэтому нет постоянного стресса. Пятнадцать минут на работе без стресса - такого я еще не испытывал. И потому был безмерно счастлив охватившим меня ощущениям покоя. Не знакомое мне блаженство!

Хотелось и дальше пребывать в этом состоянии эйфории. И быть благодарным тому, кто дал мне возможность испытать столь экзотические для учителя ощущения. А благодарить-то, собственно, было и некого! Я просто победил на альтернативных выборах третьего секретаря райкома комсомола у моих конкурентов. С сегодняшнего дня я - комсомольский номенклатурщик. Сижу вот, чтобы встретиться с первым секретарем - моим начальником и послушать, как он планирует наши будущие взаимоотношения.

Вчерашняя победа на выборах для меня оставалась полной загадкой. Тринадцать лет я не буду находить ответа на недоуменный вопрос: "Как это все получилось?" И однажды по местному телеканалу я увижу интервью директора небольшого заводика, который и привел меня в райком комсомола. В пору комсомольской юности он и был первым секретарем райкома и знал, что ему предстоит передать бразды правления новому первому секретарю. Что не умеряло, а наоборот, распаляло его активность в делах перевыборов. И вот на митинге "неформалов", как на заре перестройки называли всякие оппозиционные движения, Серега подобрал меня.

Я выступал и рассказывал многочисленным собравшимся об итогах учительской акции протеста, которую организовывал. Забастовки - не забастовки, но чего-то в этом роде. После выступления ко мне подошел щуплый и высокий очкарик с толстыми линзами и спросил:

"Как вы относитесь к комсомольской номенклатуре?"

В ту пору журнал "Огонек" и прочие либеральные издания вовсю полоскали бюрократов с партийным билетом. И общее мнение читателей было таким, что "номенклатурщик" - это плохо. А "комсомольский номенклатурщик" - это вообще словосочетание, близкое к нецензурному. Конъюнктурная кинохалтура "ЧП районного масштаба" о разврате в отдельно взятом райкоме комсомола оформила модные настроения в зримые образы. После увольнения из райкома по политическим соображениям я сам хотел спросить у знакомых: "Это правда, что в райкомах такое бывает?" Поскольку ничего подобного не только не видел, но и не слышал. Но все равно к номенклатуре относился плохо. Особенно после забастовки, в которой увидел, как система лжи и травли цепной собакой срывается с поводка. Номенклатура в действии против тебя - это очень неприятно.

А тут этот очкарик с глупым вопросом. Накрапывал осенний дождик, кончики волос парня налипли на лбу, от холода он немного сутулился. При этом секретарь был выше меня ростом и для более доверительного разговора дополнительно опускал голову поближе к моему лицу. Одним словом, со стороны он выглядел немного жалко и заискивающе.

"А в чем, собственно, дело?"

"Дело в том, что я - первый секретарь Ленинского райкома комсомола. Вы это всерьез выступали или как?"

"А почему вас это так волнует?"

"Дело в том, что через полгода будут перевыборы в местные Советы. Вы - учителя-забастовщики - не хотели бы сблокироваться с какой-либо политической организацией, чтобы добиваться реализации своих требований уже в Совете?"

"А каким образом?"

"Ну, вы, например, формулируете свои требования, а кандидаты от комсомольской организации района берут их в свою предвыборную платформу и добиваются реализации..."

"Мы об этом совсем не думали..."

"А вы подумайте. Вот мой телефон - позвоните через пару дней, и мы поговорим".

О состоявшемся разговоре я со смехом, как о курьезе, рассказал своим коллегам - участникам забастовки. Марат, мой ближайший соратник и советчик, ранее убеждавший меня вступать в КПСС и "реформировать ее изнутри", отнесся к разговору серьезно.

"А почему, собственно, и не встретиться? Сходи и узнай все как следует".

И я позвонил. Тем более, что надо было что-то предпринимать. После забастовки завуч откровенно сказала мне, что для моего блага мне надо вообще уйти из школы. А у меня дома сидит в декретном отпуске жена с маленьким сыном. Угроза невозможности прокормить семью впервые реально нависла надо мной. Кроме того, я невольно поднял знамя борьбы за свои права. И теперь исподволь за мной наблюдали сотни заинтересованных глаз в поисках ответа на вопрос: сломаюсь я или нет? Надо было что-то предпринимать, искать, куда-то двигаться.

В ответ на звонок, Сергей предложил прийти в райком для разговора. Я пришел, чтобы еще раз рассказать о тех предложениях по реформированию школы, которые мы, протестовавшие учителя, согласовали между собой. Но разговор повернул в неожиданную для меня сторону. Сначала Сергей познакомил меня с Муратом, которого он будет рекомендовать вместо себя на пост первого секретаря райкома комсомола. Плотного телосложения и невысокого роста Мурат, набычившись, внимательно и молча слушал наш диалог с Сергеем.

Первый секретарь курил едкий "Беломор" в своем кабинете, радостно, и не стесняясь в народных выражениях, крепко и по-заводскому с матерком, но добродушно громыхал своим прокуренным басищем в кабинете.

"Вот погляди, Мурат, это тот самый учитель-скандалист, из-за которого у нас во всем здании на две недели отключили тепло. Сколько здесь чертыхались из-за этого! Сколько баб ушло на больничный".

"Я всего лишь хотел, чтобы сначала тепло дали детям в сады и школы, а потом - власти..."

"Да ладно! - добродушно улыбнулся Сергей. - Мы не в обиде... Слушай, а ты не хочешь поработать в райкоме комсомола третьим секретарем? Будешь отвечать за идеологию и за работу со школьными организациями".

"Я??? Да вы что? - привычка говорить всем "вы" у меня выработалась годами работы в школе. - Во-первых, мне полгода назад исполнилось двадцать восемь лет. И я по возрасту выбыл из рядов ВЛКСМ. Во-вторых, какой уж из меня юный коммунист? Я противник того, чтобы экономику за волосы тащили к какому-то непонятному идеалу. Я тогда уж социал-демократ - прагматик, хотя и об этом знаю только по книжкам. Идеология должна исходить из настоящего, из практики".

"Да брось ты эту х..ню! Какая разница! Ты же не выработкой всесоюзной стратегии будешь заниматься. Ты будешь работать со школами. Ты же так рвался реформировать отношения внутри ее! Так что же теперь, оказывается, это была просто брехня? Ты вспомни, как к тебе относились директора школ, когда ты приходил к их учителям? Посылали на х..й? А теперь представь, если ты придешь в ту же самую школу к тем же самым учителям, а директору скажешь, что пришел "из райкома". Есть разница? И занимайся своими делами!"

Знал ли Сергей, или случайно привел этот пример, но он попал в точку. Действительно, и учителей от меня прятали, и мне хамили. И правда, что человеку из райкома, тем более секретарю райкома, хамить никто не будет. А первый секретарь, между тем продолжал.

"Я вот недавно приехал из Сургута, мы там обсуждали положение в стране, в партии и в комсомоле. И знаешь, что поняли? Что в необходимости решительной перестройки под рынок большинство в КПСС нам не переубедить. Что в комсомольском руководстве, подконтрольном ЦК КПСС, тоже ничего не изменить. Но мы - первые секретари райкомов комсомола - сила, сами по себе. У меня вон в районе жителей в два раза больше, чем в столице ФРГ. И комсомольцев много, и сам я молодой. Так на кой хрен мне всех переубеждать с той автономией "первичек", которую мы теперь получили? Не болтать надо, а самим идти в дело. Вот мы и создали "сургутскую альтернативу". И решили идти в экономику и менять положение не на словах, а на деле. Я вот ухожу на завод, начальником цеха. И тебе надо не болтать о необходимости перемен в школе, а самому менять ситуацию".

"Да, вроде, я и не отвиливаю от работы и персональной ответственности..."

"Вот это - самое главное. И еще впереди выборы в Советы. Надо деловых ребят вводить в органы власти. А ты - историк. Стало быть, знаешь, как этому можно поспособствовать".

"Да имею некоторое представление. Я, во всяком случае, прошел в университете спецкурс "История двухпартийной системы в США"..."

"Вот видишь! А нам по зарез нужны специалисты. Кроме выборов союзных депутатов, у нас же никаких знаний и навыков нет. И закона по выборам местных депутатов пока нет. В райкоме нужен такой человек, как ты".

"Ну, я не знаю... Я как-то не шел для обсуждения вопроса о трудоустройстве".

"Кстати. А я тебе его и не гарантирую. Предупреждаю: будет районная комсомольская конференция, впервые будет выдвижение альтернативных кандидатур. Выступишь, расскажешь свое видение развития первичных организаций района, а там уж как голосование решит..."

"Но, погоди, мне же уже 28?"

"А это ничего не значит. Мы, между прочим, реформировали устав ВЛКСМ. И теперь комсомольцем можно быть до тридцати лет. Если согласишься, напишешь заявление, мы тебя обратно примем. А потом выставишь свою кандидатуру. И все будет на законных основаниях".

"Мне надо посоветоваться с учителями, с женой. Подумать. Я пока не готов ничего обсуждать".

"Ну, иди, подумай. Позвони в течение недели и дай ответ".

"Договорились".

Я, конечно, искал в этом контакте какой-то информации, в том числе и о смене места работы. Но чтобы вот так радикально - податься в ту номенклатуру, которую пять минут назад критиковал, у меня не хватало ни фантазии, ни карьеристских амбиций. Да и карьера то здесь была весьма призрачная. В ту пору заявления о выходе из КПСС плодились с невероятной скоростью. А комсомольцы не писали заявлений. Они месяцами не платили членских взносов, даже символическую плату в две копейки. Что по уставу означало исключение из рядов ВЛКСМ. Да и кто это в пирамиде партийной номенклатуры, которая грозилась вот-вот рассыпаться, уступит место скандалисту.

Я ожидал увидеть в кабинете комсомольского вожака какого-нибудь карьериста, а видел перед собой эдакого Павку Корчагина- наоборот. То есть напора, прямолинейности и энергии у Сергея было как у литературного персонажа. Только направление деятельности прямо противоположное. В моих глазах Сергей и все те, кого звали "сургутской альтернативой", рвались в рынок "вперед батьки", то есть руководства КПСС. А за такие вещи по головке не гладили. Хотя бы из чувства конкуренции местных чиновников. Между прочим, из той комсомольской "альтернативы" выросли Борис Немцов, Сергей Кириенко и, по-моему, Дмитрий Рагозин.

Никто из чувства нынешней зависти перед сегодняшними результатами и не думает, как они тогда подставлялись, "вылезая вперед партии".

После перевыборов Мурата на место Сергея, я так и не сталкивался с ним по жизни. Но все время идеализировал его и предполагал, что на своих форумах он тогда вовремя и многое понял в реальном движении страны и нашего города. Что радикализм его слов и дел был не по нраву местным консерваторам из государственных структур. Сергей понимал это, и решил добровольно уйти от политических пикировок в экономику, в круг совсем других людей и отношений, где у него не было лобовых столкновений. Но уходить с поста просто так тоже не хотелось. Поэтому он выбрал себе преемника - Мурата. И подобрал на улице такую занозу, как я, чтобы воткнуть ее своим обидчикам на прощание. А потом в ту пору начинался уже крен региональной политики в сторону титульной нации, русских вытеснят из руководящих кресел.

И меня долго терзала мысль, неужели Сергей так глубоко и широко видел и мыслил? Я мучился тринадцать лет, пока однажды не увидел Сергея в эфире местного телеканала. Он что-то рассказывал про социальную значимость своего заводика. И я вдруг решился встретиться с ним.

От общих знакомых я слышал, что Сергей по-прежнему работает в том же самом цеху, который теперь стал независимым заводиком при том же производственном объединении. В результате у независимого юридического лица рынок сбыта начинался прямо за стенами его корпуса на территории бывшего единого предприятия. Я слышал от общих знакомых, что Сергей "на заводе стал пить еще больше" (как он пил в комсомоле, я не застал). И что однажды, его, пьяного, сбила машина. И теперь он инвалид, с болтающейся омертвевшей рукой.

Но для меня это было все равно. Я чувствовал большое уважение и моральный долг перед человеком, вырвавшем меня из тотальной и бесперспективной зажатости личности в тисках школьной системы. Ведь там степень эксплуатации учителя и интенсивность его труда гораздо выше, чем в любой другой сфере, с которой мне хоть раз приходилось сталкиваться. Эксплуатация в школе - просто мрак. Сергей меня вытянул из той системы, и мне не давало покоя, что я до сих пор не сказал ему просто человеческое "спасибо". А то, что выпивал, меня даже устраивало. Значит, можно будет встретиться без политесов, в русской национальной традиции. И хотя я не пристрастился к "злодейке с наклейкой", но поддержать ТАКУЮ компанию был совсем не прочь. И был готов вести моего "крестника" в любое питейное заведение и просто поговорить по душам за бутылочкой. А еще лучше, если бы он приехал ко мне и посмотрел, как я теперь зарабатываю на хлеб насущный. Мне было не стыдно показывать свое дело "крестнику".

Сергей моему звонку обрадовался, но на приглашение посидеть у меня ответил отказом. Я подумал, что в душе он недоумевает, что это я вдруг его разыскал. Не иначе как мне что-то от него надо. А мне действительно было надо успокоиться и понять, отчего "крестник" ушел из комсомола, но одновременно затащил туда меня. Что он такого понимал, чего я не понимаю и сегодня? Для другого случая разговор был бы, так сказать, чисто гуманитарно-образовательным. Но не для меня. Мой бизнес связан с анализом общества, PR, журналистикой и новейшими компьютерными интернет-технологиями. Правильно понимать реальные общественные закономерности для меня не просто предмет самообразования, а стратегическое условие существования бизнеса.

Мне казалось, что мировоззрение к сорока годам у меня уже сформировалось. Но вот перепроверить свои выводы вместе с человеком, на которого я все эти годы смотрел "снизу вверх", было совсем не лишним. Повторюсь, что в общем-то светский треп для Сергея, для меня поворачивался очень даже прагматическими выводами. И когда по телефону я ему сказал, что хочу разобраться в том, почему он ушел, а меня оставил тринадцать лет назад, думаю, что Сергей не поверил.

Поэтому он предложил встретиться у него, а потом посидеть в какой-нибудь приличной забегаловке. Слово "крестника" - закон, я поменял валюту, чтобы угостить Сергея и готов был отправиться с ним туда, куда он скажет. Но надеялся, что все же он не потащит меня в какой-нибудь слишком фешенебельный кабак. Пообщаться с товарищем мне хотелось, но пускать пыль в глаза своей якобы безграничной платежеспособностью и надежностью мне показалось просто нечестным. Я шел к нему как к почти другу на искренний разговор и с радостным чувством, поскольку, как-никак хотел вернуть хотя бы глоток прежней комсомольской молодости.

Секретарша провела меня из проходной на территорию его заводика. Блин, а ведь я с комсомольских времен ни разу не был на заводе и плохо себе представляю, что там вообще происходит, за стенами. Мне все было интересно и, в предвкушении встречи, следуя за секретаршей, я вертел головой, как на экскурсии. Затем по крутой железной лестнице мы поднялись на второй этаж, осторожно ступая ногами по заледеневшим ступеням. А потом эта приятная женщина средних лет коридорами провела меня в кабинет своего начальника.

Сережка как всегда громко заскрипел своим прокуренным басищем радостное восклицание: "О, какие люди!" и поднялся с кресла, радушно поднимая вверх правую руку. Левая плетью повисла вдоль туловища. Глаза у него уже с утра блестели отстветом принятой алкогольной "дозы". Мне это не понравилось, поскольку я так друзей и знакомых не встречаю... Чуть позже Серега извинится. Оказывается, накануне вечером у них был заводской юбилей. Они выпили. Но на бедном столе заводского "начальства" в водочных бутылках оказался разбавленный спирт. И это мой "крестник" понял лишь утром, когда "после вчерашнего" попил крепкого чайку. Вместо протрезвления, оставшийся в организме спирт вновь превратился в водку.

"И меня развезло...", - пожаловался Сергей.

Что это такое, русский мужик понимает, и потому закравшаяся было обида, на не очень корректный прием, тут же и растаяла. Мы сидели в его спартанском кабинете на жесткой мебели заводского дизайна еще доперестроечных времен. И вся обстановка говорила, что за последние пятнадцать лет ничего кардинального на заводах не случилось. Все возвращается на круги своя.

В подпитом состоянии словоохотливого Серегу трудно было настроить на тему моего разговора. Он много и шумно вспоминал общих знакомых, говорил о трудностях в связи с изменениями в трудовом и налоговом законодательствах, и мне было неудобно пригласить его за стены завода, поскольку время, в которое он согласился встретиться, было, что ни на есть рабочим. И я не знал, как тут заводскому начальству можно себя вести. Поскольку я - хозяин своего дела и своего времени, а он - всего лишь наемный менеджер. Я завишу объективно от всего рынка моих услуг, который разбросан по странам и континентам. А это значит, что не завишу ни от кого конкретно. А Серега всю продукцию продает производственному объединению, в недавнем прошлом (а, может быть, и сейчас) оборонному предприятию. Здесь режим, везде глаза и уши, и Сереге, естественно, выйти за проходную совсем не то, что мне поехать в кабак. Хотя я тоже по кабакам не разъезжаю. Но меня держит за работой само ДЕЛО, а не РЕЖИМ предприятия. Я волен в выборе. И, если надо для дела, то почему бы и не посидеть?

Такой вот, оказывается, разный рынок у разных предпринимателей. Я вдруг ощутил огромную разницу в нашем положении... Но от этого мне тем более захотелось отблагодарить "крестника".

"Ну, тебе можно отлучиться?"

"Можно. Все равно стоим без работы, затоваренные продукцией. Пока у объединения нет денег оплатить наши уже выполненные работы. А без этого, по трудовому законодательству, теперь не могу заставлять людей работать дальше - нечем же платить. Вот и жду. Так что можем и посидеть".

"Куда пойдем? Может, все-таки ко мне? - говорю я, оглядывая неуютность большого и пустого заводского помещения".

"Не-ет! - протянул Серега. Пойдем лучше в "Пельменную". Здесь недалеко от проходной есть хорошая "Пельменная". Там и выпить можно".

От непритязательности его предложения я был буквально ошарашен. Я и "баксы" обменивал в расчете на уютный ресторанчик, а тут - "Пельменная"...

"А разве пельменные еще существуют?"

"А как же! Совсем недалеко и недорого".

С точки зрения сервиса забегаловки, я представлял себе этот уровень. Но, с другой стороны, если мне хотелось окунуться во вчерашний день, то посещение "тошниловки", как тогда называли дешевый общепит, было очень даже уместным и экзотичным.

"А почему бы и нет? Пошли!" - ответил я с энтузиазмом.

Во время нашего диалога в кабинете оказался какой-то бывший главный технолог серегиного заводика, который забрел в кабинет своего бывшего начальника по своим делам. Между делом мы допили треть бутылки какой-то водки, которой с утра "лечился" мой "крестник", и теперь Сереге было неудобно отшивать постороннего человека.

Я понял, что бывший технолог теперь без работы, и финансовое положение самого Сергея тоже выглядело не блестящим. Так что посещение пельменной выбивается за рамки их бюджетов, и "крестник" опасается, что у меня - та же самая картина, и мне не хватит денег заплатить за всех. Я улыбнулся и сказал:

"Да пойдем втроем! Я же обещал угостить, в чем проблемы?"

Повисший было в кабинете немой вопрос в глазах моих визави растаял, и мы с легким сердцем направились в "Пельменную".

"Серега! Ты не поверишь, но я впервые вот так с мужиками распиваю бутылку в общепите! Мне все больше тянет к камерности, к домашней обстановке. Как-то непривычно..."

"А! В этом ведь и есть особый кураж. Вот ты и почувствуешь, как хорошо порой собраться с мужиками на нейтральной территории, оторвавшись от всех бытовых проблем, без жен и просто поговорить..."

"Правда?" - я оглядывался по сторонам в этой небольшой забегаловке, где, в принципе, было тепло, довольно чистенько и отсутствовали рожи пропитых ханыг. Если за таковые посетители не принимали нашу троицу. Но классические пальто, вместо кожаных курток рабочих, и следы высшего образования на лицах, надеюсь, не давали повода смешивать наши посиделки с самой заурядной классической русской тройкой - с одним стаканом и бутылкой из-под полы на троих.

Я пошел к стойке оформлять заказ и в душе очень все же надеялся, чтобы окружающие не путали нас с заурядными заводскими алкашами. Нет! Оказывается, за стойкой посетителям предлагали алкоголь, и цены были таковы, что с заводской зарплаты здесь вряд ли разыграется аппетит. Ну и слава Богу! Значит, можно и выпить, не таясь, и поговорить, короче говоря, сделать все, что я хотел. И относительно ресторанных цен сэкономить еще деньги. В принципе, я тоже в антураже неприхотлив, было бы само общение.

Мы выпили какой-то низкопробной водки из местного ассортимента. Вкус был жесткий. Под утро такой алкоголь гарантировал головную боль с той же вероятностью, с какой налоговики обшмонают наши карманчики до 1 мая.

В голове и на языке потяжелело, шкалик колом встал в горле. Но мы запихали этот ком тестом казенных пельменей.

"А ты думаешь, что я знал, что тебя выберут в секретари? - гремел голос Сереги в пельменной. - А ни х..я! Мы первый раз проводили выборы комсомольского актива, и вообще не знали, что получится!"

Официантка подала шницель с рисовой кашей. Больше из питательной пищи там ничего и не было.

"О! - сказал мой "крестник", - я не привык, столько есть!"

Его визави из бывших подчиненных было тоже неудобно есть на халяву (сдерживало высшее образование), но в обеденное время, особенно после водочки, кушать хотелось. И он принялся за второе.

Для меня обед из трех блюд был естественным правилом, от Сереги по большому счету, мне ничего не было нужно, и соблюдать его правила питания в обед я не намеревался.

"Да брось, ты, Серега, ей-Богу! Кушать ведь хочется! Что в этих пельменях мяса? Съешь хоть что-нибудь!"

Серега отказался. Я, по размеру своего желудка, думаю, что он отказался, так сказать, "по политическим соображениям", а не по естественным потребностям. Потому что из разговора выяснилось, что он входит в местный политсовет "Правой силы". И он, по-моему, решил, что я "подкатываюсь" к их организации. Я был удивлен, что Серега входит в политическое объединение, которое на местной арене, по большому счету, никак себя не зарекомендовало, несмотря на глупые и безграмотные потуги местного руководства, в котором я знал почти всех. И полупьяный Серега насторожился, что мне было до глубокой фени, поскольку главный ответ я получил. О том, что не он, оказывается, помогал избирать меня в секретари, а это я сам обеспечил свое избрание. Все остальное в его пьяной болтовне мне было абсолютно без разницы. Я тут же приятно удивился сквозь отуманивший сознание алкоголь, но продолжал свое наступление на идеологическом фронте.

"Ты думаешь, что тебе одному сложно сегодня? Меня вот, к примеру, вытеснили с местного рынка. Ну не любит местная власть русских! Даже больше, чем евреев. Я выживаю за счет межрегиональных и международных заказов. А если меня ущемляют, я и налоги в регион платить не буду. Я сегодня могу существовать в любом регионе страны, кроме родного, в любой стране мира, и с трудом в своей. Поэтому подоходный налог в федеральный центр я плачу. А то, что поступает в республиканский бюджет, с меня, оказывается, взять нечего. Но если хамить будет и федеральный центр, то мне суток достаточно, чтобы перебраться на Запад со всем бизнесом. Козлы они все, местные власти! Не хотят жить по справедливости. От того и мне проблемы, и властям. Ну когда они одумаются?"

"Что? Местные - козлы? Нет! Тут и разговаривать не о чем!" - Серега пьяно, с шумом, вскочил с места, взял с соседнего стульчика свое пальто, и бросился к выходу.

Аргументов у него не было. Но была реакция самосохранения: руку, тебя кормящую, не кусать. Я понимал его. Он получал местные заказы и был наемным менеджером. Если бы он раздразнил хозяев республики, хватило бы и часа, чтобы вышвырнуть его на улицу. Создавать свой бизнес он не пробовал, а на улице таких "менеджеров" - хоть пруд пруди. Кому он нужен, однорукий инвалид? Так, за один пьяный жест рассыпался в моих глазах образ капиталистического Павки Корчагина. Серега был кем-то, пока при должности. Он являл пример типичного государственного капитализма. Нет должности и производства - нет капитализма. Отними у нуля передовую цифру и из двузначного числа он превратится в ничто...

Нет! Если "сургутская альтернатива" и "Правое дело" все стоит на костылях и игле государственной поддержки, то дешев ТАКОЙ капитализм. Его можно так же "отменить", как в свое время "учреждали" хозрасчетные предприятия НТТМ - "научно технического творчества молодежи", то есть кооперативы под крышей комсомола. То есть, государства.

Мне было обидно за своего "крестника". За его дешевую стоимость и дешевый страх. Как предприниматель, я понимал опасения предпринимателя, опасающегося за свой рынок сбыта. Но как лишенный костылей "государственной поддержки", я относился с презрением к высосанным из пальца "маякам перестройки". Как фронтовой офицер относится с презрением к адъютанту из штаба.

Мы переглянулись с третьим собутыльником. Его неадекватность бывшего своего начальника тоже немного озадачила: ну чего он дергается?

А я не бросился догонять "крестника". Ушел, ну и ушел. Я подводил итоги из вышесказанного. Еще в своем заводском кабинете он признался, что вынужден был уйти из комсомола, так как в номенклатуре показывали на него пальцем. Мало того, что он мог позволить себе "заложить за воротник". Так у его гражданской жены, оказывается, родился ребенок. "В мою Наташку стали грязно тыкать пальцем, вот я и решил уйти на завод", - сказал он.

Оказалось все так просто, без политической прозорливости и пафоса Павки Корчагина. Выходит, что никакого прозрения у более осведомленных "товарищей" из моего круга и не наблюдалось. Выходит, что я победил на тех выборах сам. Что у меня - человека с улицы - хватило энергии не только заставить включить тепло детсадам раньше, чем районной администрации. Но и я сам, придя на комсомольскую конференцию, заставил большинство из более сотни делегатов голосовать за себя.

В принципе, я всегда верил, что я могу в этой жизни что-то изменить. А теперь я это знал. Раньше от такого вывода у меня была бы буря восторга. Но после сорока все воспринимаешь спокойнее, как должное. Лично для меня это была победа на каком-то промежуточном этапе жизни. Но для того дела, ради которого я начинал организовывать людей, для борьбы за улучшение каких-то общих условий жизни тех же учителей это ничего не давало.

Но вывод все равно оставался позитивным. Жизнь доказывает, что человек может противостоять обстоятельствам, нечего забиваться в щели. И вера в это с годами превратилась в знания об этом.

Однако, энергичность - необходимое, но не достаточное условие для создания бизнеса. Сколько вокруг энергичных и талантливых людей! У одних энергия "без вектора". И, в конце концов запутавшись, они топят ее в водке. Другие не пьют, способны, но у них нет первоначального капитала. Где его взять советскому человеку, если прошлая политическая система насаждала равенство и наказывала слишком предприимчивых, включая артистов за дополнительные выступления? Вот ответ на этот вопрос и дала моя политическая деятельность. Но поиск давался мне мучительно. Можно сказать, "с кровью".

Поэтому остановлюсь на поиски своего места в бизнесе и в жизни подробнее.