С утра погода обещала быть солнечной и жаркой, но обманула, и после полудня пришла угрюмая черная туча. Стемнело быстро, разом. Воздух пропитался угрозой и я уже раз сто мысленно попенял Максиму. Главное, сам же притащил меня в эту глухую деревню, наплел про пользу природы, дескать надо отдохнуть от города. А потом у него, видите ли, прихватило живот. Лежит сейчас на печи, под крышей, в ус не дует, а мне еще не известно сколько шарашиться, причем того и гляди гроза грянет. Да, невеселенькая прогулка с невеселеньким проводником. Это я уже про дядю Мишу. Дядя Миша, щуплый старичок в полинялой тельняшке, в трико с заплатами на коленках и босой, вызвался сводить меня к древнему каменному болвану, местной достопримечательности.
Всю дорогу, а шли мы уже часа полтора, я пробовал завязать разговор, но вопросы мои натыкались на односложные ответы, а то и вовсе пропадали втуне. Дядя Миша был трезв и молчалив. Иногда он останавливался резко и всматривался в небо, вслушивался во что-то, после чего мы сворачивали, выбирая новый путь. Счет таким поворотам я потерял давно и теперь просто следовал за проводником, мечтая поскорее добраться до цели.
Наконец, очередной поворот вывел нас в лог, засыпанный бурой хвоей и листвой. Утопая по колено в затхлом ковре, мы кое-как добрались до небольшой поляны с каменным болваном посредине.
Повеяло глубокой стариной. На поляне стоял истукан, более древний, чем высохшие сосны, грозным конвоем обступившие нас со всех сторон. Я не удержался и провел рукой по грубо обтесанному камню: по лицу, по гневно сведенным бровям, по впадинам глаз и рта.
- Давно он здесь. - сказал дядя Миша и я даже вздрогнул от неожиданности. Старик зашел со спины, был неприметен, а голос у него стал каким-то каркающим.
Я обошел капище кругом. Болван, истукан, идол, кумир, каменная баба - так много названий, но чтобы понять, чтобы почувствовать, надо непременно увидеть, хотя бы раз, но увидеть.
- А что здесь было? - спросил я и голос мой тоже стал другим, хриплым.
- Всякое бывало. И праздники были, и кровь лилась.
Будто в подтверждение этих слов в небе сверкнула молния и каменное лицо осветилось радостью, но уже миг спустя с раскатами грома в глаза истукана опять легла тьма, вернув и даже усилив ощущение угрозы.
Хлынул дождь. Тяжелые капли ударили мне по плечам и макушке, заколотили по земле, фонтанчиками взорвались на камне. Завороженный стоял я и не хотел, не мог пошевелиться, смотрел в пустоту, слушал воду. Долго ли? Не помню.
Из ступора меня вывел сильнейший толчок в спину. Я буквально пролетел несколько метров над землей и врезался в истукана. Правое плечо пронзила резкая боль. Мир поплыл, но не исчез - держать удар, терпеть боль я научился еще в студенчестве, занимаясь восточными единоборствами. Попробовал откатиться в сторону. Так, кажется, удалось. Теперь бы подняться. Сначала на четвереньки, потом выше, только потихоньку.
Навстречу метнулась тень. Быстро, очень быстро. Но я уже был готов, ушел в сторону, пропустил, даже чуть подтолкнул вслед. Затрещали, ломаясь, ветки, и раздался полный ярости рев. Сверкнуло. Бухнуло. Сверкнуло опять. На поляну выбралось, еще недавно бывшее дядей Мишей, чудовище. Размышлять о том, почему у старика отросла шерсть и повылазили клыки, почему зажглись страшным огнем глаза, времени не было. Зверь готовился к прыжку. Было по-настоящему жутко. Думаю, единственное, что сохраняло мне рассудок и способность действовать - это тельняшка. На чудовище все еще была тельняшка.
Прыжок я не прозевал и охотничий нож по рукоять вошел в живот зверя, но все-таки удар сбил меня с ног и опрокинул навзничь. И здесь мне повезло, потому что вместо того, чтобы разорвать меня, оказавшееся сверху чудовище вдруг завыло. Я нащупал рукоятку ножа и рванул ее куда-то вглубь и вверх. Наверное отчаяние придало дополнительные силы, лезвие рассекло грудину, в лицо мне хлынул теплый фонтан, и я потерял сознание.
Ночная электричка, раскачиваясь, уносила нас с Максимом назад в город, прочь от страшных событий. Говорить я не мог и двигался с трудом. Максим сказал, что дядя Миша (дядя Миша!) задел меня когтями, а значит пару суток я буду отходить от яда. Нет, паралич мне не грозит, раз уже не наступил, но помучиться придется.
Только здесь, в пустом вагоне, я начал приходить в себя. Как появился Максим, как тащил меня на себе до вокзала, как мы сели в электричку я помнил только урывками. Все тело ломит, одежда мокрая, но следов крови нет. Может быть постарался дождь, может отмыли в туалете вокзала, не помню. На руках багровые шрамы, не кровоточат.
Сквозь шум в ушах прорезался голос Максима. Он уже в который раз рассказывал одно и то же, когда доходил до конца, то начинал по новой. И голос его странным образом поддерживал меня.
'Сотниковцы мы. Деревня наша Сотенкой неспроста зовется. Сотня душ нам отмерена, не больше. Больше нельзя. Почему так, никто не помнит уже, может от того, что род наш от зверя дикого пошел... Если рождается ребенок сверх сотни, неурочный, то нет в нем души. Ходить может, есть-пить может, а глаза мертвые. Такого лучше сразу убить, такого сразу и убивают.
У дяди Миши внук родился неурочным. А дочка его ... В общем, другого ребенка не будет уже у нее, да и этого, единственного, ждала долго.
Прости, уж. Дядя Миша меня попросил ... Позвал я тебя. Опасности для тебя не было почти. Но по-другому никак. Только если на священном месте чужак отберет жизнь у одного из нас, то ребенок получит душу. Сами мы не можем уйти просто так. И предупреждать тебя тоже было нельзя.'
Голос Максима утонул в стуке колес, пропал. И я, уже сдаваясь необоримому сну, словно делая зарубку на будущее, подумал: 'Стукну. Вот только очухаюсь и точно стукну!'